Литературная Газета 6275 ( № 20 2010)

Капитализм с лицом Стаханова

Первая полоса

Капитализм с лицом Стаханова

АКТУАЛЬНО

Родившись и практически всю жизнь прожив в угольном регионе, я ощущаю, что катастрофы на наших шахтах, как бы странно это ни звучало, – явление неизбежное. В сердце живёт печальная уверенность, что случаи со смертельным исходом («нулевым», по горняцкой терминологии) были, есть и будут.

Какие радикальные меры безопасности ни выдумывай, а шахты наши – сверхкатегорийные по газу и пыли. Такими их сотворила природа. И люди, уходя под землю, рискуют всегда – каждый день и каждый час.

Ещё не выплакали глаза о «Распадской». Крупнейшей и лучшей шахте российской угледобывающей отрасли. За последние годы в неё вложено около миллиарда долларов инвестиций. Только в безопасность – несколько миллионов «зелёных». Однако случилось то, что не могло не случиться.

Газ метан может с тихим шипением гореть в домашней плите, но в шахте он совсем другой. Припомню пожар на шахте «Зыряновской» 13 лет назад. Расследование государственной комиссии привело к выводу: мощный выброс газа метана (это бывает часто – влажная грудь очистного или проходческого забоя как бы «кипит» пузырьками газа) совпал со случайностью – кто-то из забойщиков повесил самоспасатель (металлическая такая коробка на ремне наподобие противогазной, внутри зажим для носа, загубник и кислородосодержащий блок воздухоочистки, который при разгерметизации даёт пламя около тысячи градусов) на комбайн, что рубит уголь, продвигаясь вверх по лаве, – при запуске комбайна самоспасатель заклинило между ним и кабелеукладчиком и раздавило.

Смесь воздуха и метана имеет поганое свойство взрываться, как тротил, от любой искры, когда концентрация газа в атмосфере забоя достигает девяти с половиной процентов. До того метан просто горит себе, если зажечь (в былые времена метан факелами открытого огня выжигали). Если газа больше шестнадцати процентов, он загораться и взрываться не успевает – кислорода ему не хватает для реакции. А угольная пыль удесятеряет ударную волну – пыль в закрытом пространстве работает, словно порох.

Короче, говорит госкомиссия, ужасное совпадение: суфлярный метан, раздавленный самоспасатель – и шестидесяти семи человек не стало. Конкретного виновника нет. В виновники записали «человеческий фактор». Мол, некто забыл золотой завет правила безопасности – держать самоспасатель при себе и беречь от ударов. А кое-кто сказал втихаря: дескать, разболталось это шахтёрское быдло, ни хрена дрессуру не воспринимает, рублём надо бить, рублём.

К «Зыряновской» о катастрофах со многим количеством человеческих жертв Кузбасс подзабыл. Кемеровские архивисты, составляющие Книгу шахтёрской памяти, сообщили по случаю в областной прессе, что ночью с 15 на 16 февраля далёкого 1944 года во время взрыва метана на шахте «Байдаевская» – всё в том же Новокузнецке – погибли 80 человек. Видимо, вместе с заключёнными и военнопленными, если, конечно, их тоже включили в официальную статистику.

Но тогда и Сиблаг был. И война. И примитивные врубовые машины. И чудом техники слыл простой отбойный молоток. А вывозили уголь лошадьми. А крепили горные выработки исключительно деревом. А потери оценивали военным счётом – как неизбежность. Как необходимые во имя торжества Победы жертвы.

И вспомним: шахтёр и в те времена, и позже, как стали жить в мирной стране, выглядел и натурально был героем. В Кузбассе, то бишь Кузнецком каменноугольном бассейне, сначала лётчики в мальчишеской табели о рангах. А потом – шахтёры.

В газетах – мировые рекорды добычи и проходки. Белозубые улыбки на чёрных от угольной пыли лицах. А после работы забойщик вообще король поселковой улицы – в бостоновом пиджаке поверх ласковой шёлковой маечки да на лацкане того пиджака сияние «Шахтёрской славы». Подчас рядом с «Солдатской славой», привезённой с фронта.

Воинская рисковость, «в забой, как в бой», держалась, однако, не меньше чем до 60-х годов. Или даже до более поздних лет. Мой знакомый бригадир забойщиков с шахты «Бирюлинской» (ныне закрытой по нерентабельности) Вася Семёнов любил прихвастнуть: «Сегодня смерть мимо виска, как ласточка, пролетела…»

Но уже пришло сознание – уголь с кровью не нужен. Из-под земли убрали женщин, сказав «спасибо». Создали отряды горноспасателей. На шахтах появилась постоянная горно-техническая инспекция. Шахты укомплектовали участками вентиляции и техники безопасности. В каждый забой, причём практически каждую шестичасовую смену, спускались с газоанализаторами специальные люди, бравшие пробы на метан и пыль (повторяю: угольная пыль особо взрывоопасна, она детонирует при выбросе метана и многократно усиливает аварию). И это было правильно, потому что нашим азартным мужикам всегда на опасность наплевать, но особенно ежели надо «вставить перо» соседней бригаде, участку, шахте. Не знаю, как где, а у шахтёров соревнование никогда не было проформы ради.

Бывало, у своих газоанализаторов (а их должен был иметь при себе каждый бригадир и звеньевой, а также представитель «надзора», то есть техник или инженер, начиная с салаги горного мастера) всё в том же азарте соперничества глиной замазывали «окошки». Чтоб не было предлога остановиться.

Только если поймает на этом технический инспектор, то всё – пиши пропало. Профсоюзные, независимые инспектора и органы горно-технического надзора имели власть безграничную. Ежели не в настроении инспектор, то мог опечатать лаву только за то, что в вентиляционном штреке породы понасыпано и неудобно идти. Впрочем, даже в этом вроде бы самодурстве он был прав – техникой внутришахтной безопасности предполагалась многоуровневая защита работающего человека. Вдруг раненого придётся тащить (по-горняцки – «выдавать»), не дай бог, уронят и хуже сделают. Да мало ли что.

Кстати, такое было и на всех опасных производствах – всесильной инспекции было наплевать на план, на социалистические обязательства, на карьерные амбиции иных производственников – за нарушения ТБ партбилеты отбирали и должностей лишали.

Разумеется, в наших шахтах оставалось немало ручного труда и буро-взрывной способ добычи не ушёл с пластов крутого падения. Но техническое несовершенство компенсировалось строгостью при производстве работ. Характерно, что инженерно-технический персонал шахт в шахтёрском просторечии именовался «надзор». Если официально, то «надзор за безопасным ведением работ – такой была основная функция ИТР.

Следовать правилам понемногу привыкли все, и лет тридцать громких катастроф не было на кузнецких шахтах. А со второй половины 90-х началось. Причины (формальные), конечно, в том, что разболталась дисциплина – как ей не разболтаться, если горняки не видели (даже на самых благополучных шахтах) зарплату месяцами. Если шахты – по программе реструктуризации, предложенной Всемирным банком (он предусматривал сокращение добычи по сравнению с позднесоветскими временами вдвое – до 60 млн. тонн в год), – закрывали пачками. Только в Кемерове затопили подземными водами «Пионерку», «Ягуновскую», «Бутовскую», «Северную», имени Волкова, «Лапичёвскую». В малом городе Берёзовском – «Бирюлинскую» и «Южную». Те же процессы происходили повсеместно.

А ведь некоторые наши шахты представляли собой шахту-посёлок. Работали, например, на «Карагайлинской» две тысячи человек, и близ неё жило человеческое поселение со всей инфраструктурой: пятиэтажки-хрущёвки, школа, дом культуры, магазины с кафе и жилкомхоз. Закрыли шахту – омертвел посёлок.

Пришла безработица, и шахтёры из цвета рабочего класса, из авангарда, ведшего вслед за собой несознательное крестьянство и мягкотелую интеллигенцию, превратились в быдло. А хозяевами того быдла порой становились «мастера хапка»: выдавят из предприятия несколько миллионов тонн угля, торганут им за границу (часто по демпинговой цене) и довольны. А шахта – живи, как знаешь.

Началась вынужденная экономия – новые хозяева не утруждали себя снабжением, так что подземники стали выгадывать на всём. Силовой кабель сращивали из кусков: прёт добычной комбайн вверх по лаве, тянет за собой кабель, а вокруг скрутки вода кипит.

Добычные и проходческие механизмы латаные-перелатаные. Прекратились работы практически на всех шахтах по дегазации угольных пластов. В 1980-е годы бурили скважины с поверхности и отводили метан просто в воздух. В принципе простая работа. Но новым собственникам она показалась удорожающей производство.

Но пришло наконец новое время. Самых диких персонажей «дикого капитализма» выгнали из Кузбасса. Пришли «цивилизованные» собственники. Некоторые никуда, впрочем, не уходили, как Геннадий Козовой – директор и частичный совладелец «Распадской», пришедший сюда ещё в 1978 году.

Повторяю, он вложил в «Распад­скую» миллиард баксов. Стои­мость новой шахты. И уже их «отбил» для себя и партнёров по бизнесу. Шахта осталась прибыльной даже в прошлом, кризисном, году – более 100 миллионов долларов дохода. А нормальная годовая прибыль – полмиллиарда «зелени».

Ресурсная база обеспечит работу на сто с лишним лет. Но пласты коксующегося угля, на которых стоит шахта, газообильные. Представьте себе: на тонну добытого угля выделяется до тридцати кубометров метана. А сколько угля добывает за смену высокопроизводительный британский комбайн «Джой», которыми оснащён каждый из пяти добычных забоев? Возьмите среднюю цифру: ежели за год «Распадская» выдавала на-гора до десяти миллионов тонн, это значит, что в среднем за сутки (округлённо) – тридцать тысяч тонн.

Прикиньте, однако, что лава не может работать безостановочно: требуется время на перекрепку забоя, на обслуживание механизмов – одна из четырёх смен в шахте всегда ремонтная. Наконец, дни и недели тратятся на переход в новую лаву и на её «раскачку» – так шахтёры называют выход на оптимальную производительность.

Это я к тому, что из активно работающего очистного забоя «Распадской» метан прёт, как из приличной по дебиту скважины Уренгойского газового месторождения.

И ещё замечание по существу. Комбайн «Джой» отбивает угля – и, следовательно, высвобождает метана – столько, сколько не могли предусмотреть в своё время шахтостроители. «Паспорт» вентиляционного штрека, его способность «продуть» загазованный забой (даже при наличии мощного оборудования) существенно меньше, чем производительность суперсовременной техники.

Боязливые американцы не разрабатывают угольные пласты, где выделение метана на тонну добываемого угля более девяти «кубов». Их федеральные законы обязывают собственников проводить предварительную дегазацию шахтного поля. Бурят с поверхности скважины, ставят насосы и выкачивают метан. А потом продают сжиженный газ самим себе.

Это, впрочем, и мы умеем. Только не продавать и наживаться. Соображать. Всегда умели. На уровне солдатской смекалки и художественной самодеятельности. Например, выкачанным из недр метаном отапливали горняцкие посёлки в Воркуте. И у нас – в Прокопьевске. Дело было ещё в предвоенные годы. А в последующее время горняцкие НИИ (ныне практически сплошь закрытые – невыгодно, нерентабельно иметь науку) напридумывали массу способов извлечь из попутного газа всяческую пользу: от мини-котельных для жилья до газомоторных установок и создания синтетических продуктов.

Но только недавно началась промышленная добыча газа из угольных пластов на Талдинском месторождении Кузбасса. Сжиженный газ планируется к поставкам в качестве моторного топлива для большегрузных карьерных автомобилей.

Перспективы внушительные. По предварительным подсчётам специалистов, в Кузнецком бассейне залегает тринадцать триллионов кубометров метана. Любое угольное месторождение у нас – по сути газоугольное. Использование метана, по официальным данным Федерального агентства по науке и инновациям, может дать доход, ежегодно превышающий 100 миллионов долларов.

Но чтобы получить эти миллионы, надо вложить деньги. При советской власти не хотели раскошеливаться ведомства. Во время перестройки – перестройка мешала. Потом реформировались и в политические игры играли. Сегодня добытчикам чёрного золота неохота отвлекаться на подсобные промыслы. Собственники быстро стали «узкими специалистами».

Как раньше, при советской власти, сто раз обруганные за то же самое «ведомства», с которыми столь агрессивно все мы боролись во время перестройки. Вот, к примеру, полсотни лет горит над городом Кемеровом факел сжигаемого коксового газа (в составе водород, метан, кое-какие могущие быть полезными примеси), который может стать либо топливом (рядом – ГРЭС, большая энергетика), либо сырьём органического синтеза (чуть поодаль – химический гигант АО «Азот»), но никому этот газ не интересен, так что служит факел постоянным маяком для трансконтинентальных аэробусов…

Интересно вспомнить, что где-то в начале 1990-х годов кузбасским метаном заинтересовалась американская фирма «Энрон». Та самая, потом шумно обанкротившаяся. Но около 1995 года она была ещё в силе и мечтала нажиться на нашем газе.

Почему не наживаемся мы? Прошу заметить: в добычу газа на Талдинском месторождении вложился государственный концерн «Газпром», а никак не частный капиталист. Ему невыгодно. Нет моментальной отдачи. И по сумме такой, к какой привыкли. Чтоб миллиардами считать, а не жалкими миллионами. Выгоднее – уголь, который легко можно продать за рубеж хоть сырым, хоть обогащённым, хоть после передела в кокс, хоть через металлургический холдинг – в виде чугуна и стали.

Другая выгода собственника – шахтёры. Их можно мощно простимулировать перспективами гигантских заработков. Ибо система оплаты труда на наших шахтах устроена так: не добываешь уголь – нет заработка. Вернее, есть оплата по тарифной сетке. Треть от возможного.

Прошу заметить: все российские реформы начиная с 1990 года шли под дружный плач о пагубности плановой экономики. Любого рыночного мудреца послушай – нескончаемый реквием планированию. И смех, едва прозвучат слова «социалистическое соревнование» или «ударник-стахановец».

Но в реальной экономике план остался. Рынок на дворе и капитализм. Но с лицом абсолютно советского человека. К примеру, Алексея Стаханова. Правда, ударничество выродилось в голимую погоню за заработком – лично для работающего и в добывание сверхприбылей – для собственника.

В эпоху сталинской индустриализации стахановский труд шёл за технической мыслью, базировался на инженерной подготовке, на использовании новой техники и освоении новых приёмов труда. Уже не ручного, уходившего в прошлое.

А что сегодня?

Технические вопросы, кажись, решены окончательно и бесповоротно. Отбойный молоток сдали в металлолом вслед за лопатой. Комплекс «Джой» может нарубить угля сколько захочешь. Или сколько надобно компании.

И конечно, забойщику. С одной разницей. Компания будет считать баксы, капающие в офшорную зону, где зарегистрирована её собственность. (Замечу в скобках, что «Распадская» – кипрская шахта, а не кузбасская.) А шахтёр будет рвать жилы на сверхурочных, чтобы получить надбавку.

И не только жилы он будет рвать. Он будет пренебрегать опасностью, прикрывая мокрой тряпкой датчик автоматического газоанализатора, чтоб не послал на диспетчерский пульт сигнал о необходимости прекратить работы. Горный мастер его покроет – он получает на руки тоже с добычи. Начальник участка смолчит – та же история.

Так высокопроизводительная техника уничтожает человека.

Русского человека. А не американца, к примеру. Профсоюзы США добились почасовой оплаты для шахтёров. Это нормально для любых опасных производств. На советских пороховых заводах даже в войну запрещалось перевыполнять нормы. Энтузиазм энтузиазмом, а порох должен быть качественным и взрываться при выстреле, а не на складе.

Наши профсоюзники – и Росуглепроф, и Независимый профсоюз горняков (убей меня боже, не уразумею, чем они друг от друга отличаются, только фамилиями бессменных лидеров) – умеют рассуждать и комментировать. Но поделать ничего не могут. Или не хотят.

При Ельцине, сильно любившем кузбасских шахтёров за поддержку, была ликвидирована государственная горно-техническая инспекция. Дескать, мешают работать, мы сами с усами, дайте нам самостоятельность. Профсоюзную инспекцию ликвидировали сами горняцкие профсоюзы – и «независимый», и «зависимый». Дружно и весело.

Со временем инспекция как бы возродилась – в виде Ростехнадзора. Но без былых полномочий. Прежний технический инспектор был царь и бог в шахте. Плевать ему было на план и социалистические обязательства. Если видел нарушение регламента работ – вешал пломбу на пускатель. И забой немедленно останавливался, а смена выходила на-гора.

Деятельность инспекции оценивалась не тоннами добычи, но отсутствием смертей и увечий. Сегодня же инспектор Ростехнадзора – комментатор происшествий. Не более. Ну может написать бумагу и послать её в суд. И судья будет судить-рядить, останавливать или нет опасную лаву.

Дальше опять про самую образцовую страну современности – США.

Там тоже погибают горняки. «Голос Америки» передал 10 мая, комментируя происшествие на «Распадской», что в шахтах Аппалачского угольного бассейна в 2006, 2007 и 2008 годах был зафиксирован рост общего числа несчастных случаев со смертельным исходом – в эти годы в шахтах погибли 44, 34 и 30 горняков соответственно. 5 мая этого года произошла ещё одна трагедия. В результате взрыва – предположительно метанового газа – на шахте «Аппер Биг Бранч» (Upper Big Branch) погибли 29 шахтёров. Владельцем шахты является компания «Мэсси Энерджи» (Masse Energy), которая уже неоднократно нарушала правила безопасности. В прошлом году федеральные инспектора выписали компании 515 штрафов за нарушения правил безопасности на шахте, а в этом году таких штрафов было выписано 124. Однако владельцы не спешили принимать необходимые меры.

Ну просто-таки как у нас.

Слушаем дальше: «Сейчас проводится три независимых расследования о нарушениях. Одно ведёт федеральное правительство, другое – власти штата под руководством губернатора. Третье проводит сама компания «Мэсси Энерджи». По закону, если владелец шахты получает предупреждение, он должен немедленно исправить нарушения. В противном случае он может попасть в «чёрный список», и его шахту могут закрыть. Почему «Мэсси Энерджи» этого не сделала – в этом и нужно разобраться».

В Аппалачском угольном бассейне, говорит «Голос», от желающих стать шахтёрами нет отбоя. Опять же как и у нас. Главная причина в том, что за работу горняка очень хорошо платят. В Западной Вирджинии, например, шахтёр получает около 70 тысяч долларов в год, и ещё ему оплачивают страховку и пенсию. Это почти в два раза больше, чем средняя заработная плата в этом штате. Для этой работы не нужно высшее образование. В стране рецессия, уровень безработицы достигает 10 процентов.

Проведу аналогию.

Геннадий Козовой, бывший электрослесарь, выбившийся в директора, а потом и в собственники «Распадской», сказал однажды на собрании горняков: мол, не будете работать за эти деньги (тариф – 25–30 тысяч, с бонусами все 80 «штук») – пригоню китайцев, те будут работать за половину. Очень толковое рассуждение для капиталиста.

Российского капиталиста. Который рвёт и мечет, добывая сверхприбыли. Освоив самые рентабельные, самые выгодные сферы экономики. Тут я сужу по вечному факелу, горящему над городом Кемеровом, – каждую миллисекунду в течение полусотни лет впустую сгорает червонец, уменьшая природой дарованное. Уменьшая Россию.

Как навести порядок? «Прибраться» наконец в стране и угольной отрасли? Можно ли в принципе этот порядок навести? Как добиться «цивилизованного» капитализма, чтобы не догонять и перегонять США по количеству «нулей», а хотя бы уравняться с ними?

Не знаю как, не уверен, можно ли, но знаю точно – НУЖНО.

Василий ПОПОК, КЕМЕРОВО

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии: