Литературная Газета 6311 ( № 6 2011)

А до смерти – четыре шага

Литература

А до смерти – четыре шага

МЕТАТЕКСТ

Лев ПИРОГОВ

Четыре шага от войны : Сборник. – СПб.: Лимбус-Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2010. – 360 с. – 2000 экз.

Алёша воевал, был ранен, поправился, довоевал и всю жизнь потом с омерзением вспоминал войну. Ни одного потом кинофильма про войну не смотрел – тошно. И удивительно на людей – сидят смотрят!

Василий Шукшин, «Алёша Бесконвойный»

Маркетологи утверждают, что книжный рынок не жалует коллективных сборников. Тем более замечательно, что книга «Четыре шага от войны» получила столь обильную прессу. (И поди отменно продалась – при своём-то крошечном тираже.) Не повернётся язык сказать, что успех незаслуженный.

Другой вопрос – заслуженный кем, чем?

Ну, наверное, Вадимом Левенталем и Павлом Крусановым, авторами идеи и замечательного названия («До тебя мне дойти нелегко, а до смерти...»). Четыре послевоенных десятилетия, от пятидесятых до восьмидесятых. Писатели, родившиеся в эти годы (Левенталь – самый юный из них), пишут о войне, которая становится всё дальше и дальше…

Только тут ведь ещё вот что важно. В несравненно большей степени, чем своим придумщикам, книга обязана успехом самому магическому слову «война». Сколько ни плевали в него, сколько ни твердили, что Великой Отечественной пора бы отойти в область преданий, а до сих пор заставляет внутренне собраться каждого русского.

Но вот именно этой собранности я в книге и не увидел. Книга получилась не про войну, а почему-то вдруг – про войнушку.

В рассказе Александра Карасёва «Предатель» (одном из лучших) война прямо так и представлена – детской игрой в солдатики. Да, на фоне жизненной трагедии деда, но – сколько там в рассказе того деда… И сколько солдатиков!

Виртуозно имитируя губами рёв моторов, играет в танчики Илья Бояшов, в морской бой – Сергей Коровин, в Гитлера – Максим Кантор…

Герман Садулаев с детской доверчивостью называет бумажные полосы, крест-накрест наклеиваемые на оконное стекло, «светомаскировкой», и редакторы верят ему на слово.

При том что небольшой рассказ Садулаева едва ли не лучше всех попадает в заявленный формат. Пребывающая в сумерках сознания старушка-блокадница снова ощущает себя маленькой девочкой, живущей во всё-таки захваченном врагом Ленинграде. Она снова голодает, а «где недавно висело вырезанное из жести тёплое «Молоко», мерцает ядовито-синим люминесцентом написанное по-русски незнакомое и страшное слово: «Супермаркет»».

Нет, с литературной точки зрения сборник неплох. Да и вообще неплох: хороши Карасёв и Олег Ермаков, хороши Крусанов и Сахновский, в точку бьёт Наталья Курчатова (школьники, отправившиеся в поход по боевым местам, из-за равнодушия и скотства «мирных советских людей» повторяют судьбу трагически погибшего десанта – снова, как в рассказе Садулаева, «четвёртый шаг» приводит туда, откуда уводил первый). Все по-своему хороши. Всё вроде бы удачно, всё правильно.

Только откуда это впечатление игрушечности? Откуда ощущение, будто авторы решили «поиграть с темой» и «поработать с жанром»?

Ловлю себя на том, что лучшими мне кажутся те произведения, которые ближе всего к тому, как писали о войне и «послевойне» в пятидесятых-шестидесятых. Давно заметил: если хочется посмотреть какой-нибудь старый хороший фильм «для успокоения души», то из временного промежутка примерно между пятьдесят шестым и шестьдесят третьим годами брать можно что угодно – не ошибёшься. В шестидесятые-семидесятые уже сложнее. В восьмидесятые (на которые пришлось моё отрочество) такой фильм редкость, а в девяностые и дальше – счастливое исключение. Почему?

Рискну предположить, что всё просто. В первое послесталинское десятилетие (когда люди действительно почувствовали, что война окончилась, но и «страх божий» ещё остался) у страны был «большой стиль».

«Большой стиль» – это как канон в иконописи. Хороший иконописец не может быть «зажат каноном», потому что он сам плоть от плоти его. Ему не нужно выходить за рамки канона. Его личный творческий поиск только углубляет и расширяет этот канон (тем самым укрепляя его).

Так было и с нашими писателями, художниками, режиссёрами. В быту они могли ругать советскую власть – было за что, но в творчестве делали так, как велит канон, счастливо совпавший (на недолгое время) с её пропагандистскими требованиями. Канон был правдой, единственно возможной реальностью – как в иконописи обратная перспектива. Он был «правдой жизни», которая для настоящего художника всегда сильнее собственных убеждений.

Не знаю, кто первым отрёкся от канона, Власть или Художник, но в итоге это погубило обоих. Художник пустился в «самовыражение» (как мужчина-подросток, который до сорока лет «ищет себя», чтоб стать в конце концов пивным алкоголиком), искусство превратилось в «авторское», в «арт-хаус» – и опустилось в подполье, уступив зрителя и читателя расчётливому масскульту.

Сегодня, даже если попытаться снять фильм или написать книгу о том, что существуют добро и зло, сила и слабость (да ещё при этом сделать выбор в пользу добра и силы, а не каких-нибудь других сочетаний), это будет воспринято как стилизация – в лучшем случае. В худшем – тебя обвинят в «фашизме».

Поэтому Олег Ермаков и вынужден начинать свой рассказ с неизбежного, будто из перестроечных газет залетевшего «одна винтовка на троих».

Да, так было. Но было не только так. И канон «отсекал лишнее» – то, что лишает людей силы. Чтобы снова могли встать и пойти. Может быть, снова с одной на троих винтовкой, но – встать и пойти.

Страна сегодня и впрямь живёт так, будто её всё же завоевал утончённый эстет и прирождённый оратор Гитлер. По чьей вине? От кого это зависит? Ветераны виноваты? Одна на троих винтовка? Или?..

Раньше я кривился, когда меня поздравляли с Днём защитника Отечества (прежде – Советской армии). Дескать, ну зачем же, ну кто я таков, не офицер, не ветеран-десантник, курицы не умею зарезать… Потом вдруг понял – это же не скромность, а трусость. Да, не боец. Да, поздравляют авансом. Но не за красивые глаза, а потому что – должен встать и пойти. Должен.

И случилось это, когда у меня родился сын. Я сидел возле него, безмятежно спящего в своей кроватке, и плакал внутренними слезами от мыслей о том, что его ждёт в жизни. Маленького такого.

А как по-другому? По-другому – только совсем не жить.

Мы все обязаны своими жизнями друг другу.

И это очень страшно – быть обязанным жизнью.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 6 чел. 12345

Комментарии: 16.02.2011 21:17:50 - татьяна Николаевна Полякова пишет:

Тревожно...