Литературная Газета 6326 ( № 22 2011)

Вероломный олич

Портфель "ЛГ"

Вероломный олич

Николай БАХРОШИН

Фрагмент из романа «Скальд»

Ладья свеев шла по реке почти без остановок. Неторопливо, слаженно плескались тяжёлые вёсла, монотонно журчала вода под днищем, тихо, незаметно катила свои воды река.

Неутомимо шли, только новые и новые берега оставались вдали, словно отчаявшись гнаться за свеями. Леса сменялись холмами, перелесками, глыбились скалы, бычились лобастые валуны. Да и сами берега всегда разные – то круто вздымаются, то полого прижимаются к воде.

Пару раз мелькнули на берегах серые деревянные частоколы неизвестных селений, было слышно, как там бухает тревожное било, видно, как бегут в лес бабы и дети, погоняя перед собой скотину, как вооружённые мужики лезут на частокол следить за пришлыми.

Свеи не останавливались, торопились, наверное. Или – боялись, не хотели лезть на крепкие частоколы, где ждали их вооружённые мужики.

Понятно, это им не на двух-трёх навалиться всем скопом, тут – сражаться надо, злорадно рассуждал про себя Любеня. Хоть и знал, конечно, что свеи никогда не боятся драки. Родичи всегда говорили – свеи лютые, жадные до ратного дела, чужой кровью живут, добычей кормятся. Но думать вот так, мысленно унижая пришлых воинов, было приятнее.

На пленников гребцы обращали мало внимания. Когда нужно было пройти мимо них, переступали или просто сталкивали ногами в сторону, как ненужный хлам. Любеня сначала обижался на неожиданные пинки до комка в горле, постепенно начал привыкать, сам научился вовремя отползать с дороги.

«Убегу, всё равно убегу!» – повторял он себе как заклинание…

Каждый вечер дружина приставала к берегу на ночёвку. Воины варили в огромном котле густую кашу, жадно ели, прямо по-горячему хватая ложками из котла. Выбивали днища у бочонков с пивом, черпали хмельное шлемами, надувались так, что, казалось, лопнуть готовы. А головы всё равно не теряли, как заметил Любеня. Всю ночь вдоль становища ходили стражники, перекликались друг с другом. Да и остальные не снимали кольчуг, спали в обнимку со своим оружием.

Им, пленным, тоже подносили каши. Оличи лопали жадно и ещё жаловались, что мало. А вот Любеня есть почти не мог. Рана воспалилась багровым по всей лодыжке, и нога изнутри стреляла болью. Ночами мальчик подолгу не мог заснуть, дрожал от боли и холода, хотя летние ночи были тёплыми и короткими. А когда забывался, продолжая вздрагивать даже во сне, – так лучше бы вообще не засыпать, всё время за ним кто-то гнался, отточенные клинки со свистом рассекали воздух, а вокруг кривлялись и скалились страшные рожи. Не поймёшь – маски шлемов или это лица такие – железные. После подобных снов Любеня просыпался совсем без сил. Те, ночные, были даже страшнее этих, дневных.

Сердобольный Витень пытался ему помочь, несколько раз перематывал ногу новым холстом, разжёвывал какие-то травки, прикладывал кашицу к ране, но толку от этого было мало.

«Мамку Сельгу бы сюда, та живо, одним заговорным словом поставила бы на ноги!» – всхлипывал ночами Любеня, лязгая зубами от лихоманки и жалея себя до слёз. Временами ему казалось, что он уже умирает.

На что свеи равнодушны к своим и чужим болячкам, так и то заинтересовались его состоянием. На очередной ночёвке несколько воинов постарше, с дублёными красными лицами, отмеченными многими засечками и рубцами, подошли, осмотрели ногу мальчика, долго гыркали между собой по-своему.

Потом подошёл тот, что держал правило-весло. Любеня уже узнал, что его зовут Якоб-скальд. Он тоже внимательно осмотрел рану, покачал головой, прищёлкнул языком. Сходил к тлеющему костру, раскалил на углях тонкий острый кинжал. Снова подступил к раненому.

Мальчик ещё не понимал, чего тот хочет, косился на потемневшее, горячее лезвие, отползал в ужасе, а свей уже обхватил больную ногу твёрдой, как клещи, ладонью, рывком притянул к себе. Примерился, одним коротким ударом рубанул по опухоли. Плеснулась боль, словно кипятком обдала. Любеня в дугу скрутился, стараясь не закричать, колотил по земле руками и мычал.

Вместе с кровью на землю потекло много жёлтого гноя. Не обращая внимания на дрожащего мальчика, старый густо намазал рану какой-то остро пахнущей мазью, перемотал натуго, по-новому.

На удивление, стало легче.

С утра – снова плыли. И лихоманка отпустила вроде. И нога уже не так болела. Любеня наконец почувствовал, что может наступать на неё, а не скакать на одной.

Ещё дня через два, после полудня, когда золотой лик Хорса перевалил через середину небосвода и начал клониться к закату, свейская ладья догнала две других, таких же больших, полных воинами и припасами.

Новые свеи приветствовали прибывших громкими весёлыми криками. Заплескали длинными вёслами сильней и слаженней.

Дальше пошли по реке в три ладьи. Совсем войско. Эти, на других ладьях, тоже подчинялись молодому Рорику в красивой броне, понял Любеня. Ишь, как он командует им, перевесившись через борт, а те слушают.

Если рассудить, мальчишке было интересно плыть по реке. Когда лихоманка отпустила его – стало совсем интересно. Он никогда не подозревал, что со средины реки и Явь выглядит как-то по-другому, по-новому. И берега всё время другие, разные, плывёшь и смотришь.

Вот только от своих уплывали всё дальше, видел Любеня, труднее им будет догнать, выручить его.

Он всё ещё верил, что его выручат. А не успеют – сам убежит!

На очередную ночёвку пристали уже всем войском. Становище получилось большим, шумным, воины, обрадованные встречей, долго не могли угомониться. Теперь варили не только обычную кашу, с одной из ладей притащили хрюкающего лопоухого кабанчика, ловко забили его ударом кинжала под ухо, быстро распластали на куски жирную тушу. Мясо и жир покидали в общий котёл, а самые мягкие, сочные куски свеи насаживали на кончики мечей и жарили над огнём.

В этот вечер воины выпили особенно много пива. Раз за разом вышибали дно из бочонков и досуха вычерпывали их своими гладкими шлемами.

Шум, гам, трескучая свейская речь, громкий, как хлопки, хохот, колеблющееся пламя огромных костров…

Если бежать, то сегодня, решил Любеня. Он не знал, куда его завезли свеи, далеко, наверное, но тёмного, ночного леса мальчик теперь боялся меньше, чем этих пришлых воинов.

Куда бы ни завезли, рассудил мальчик, если идти вниз по течению реки – не собьёшься. А от опасности можно и в чащу спрятаться, лес-батюшка всегда укроет, если хорошенько попросить об этом лесных духов и самого Лешего, лесного хозяина. Главное – уважительно попросить, когда-то учил его дядька волхв. Раствориться всей своей малостью в огромном лесу, как капля воды, упавшая в реку, растворяется в ней незаметно и без остатка.

«Попробуй почувствовать себя в лесу такой каплей, листом, травинкой – и никто тебя никогда не найдёт, – поучал, помнится, мудрый Ратень. – Дальше – говорить не буду, сам увидишь, что случится…»

Мальчик пробовал. И действительно начинал чувствовать, словно новая, незнакомая сила входит в него, словно он действительно становится одним целым и с лесом, и с небом, и даже с неподвижными замшелыми валунами. Он хоть и малый ещё, но уже понял, что вот так, исподволь, Ратень начинал передавать ему секреты древнего волхования…

Да, если бежать – то сейчас, сегодня, не ждать больше!

Мальчик гордился тем, как он здорово, совсем как взрослый, всё рассудил. Да и нога болела уже куда меньше, можно бежать.

На ночь оличей обычно связывали по рукам и ногам, продев под локти, завёрнутые назад, крепкую жердину, только Любеню как маленького да ещё подранка просто привязывали в стороне за щиколотку раненой ноги на крепкой конопляной верёвке. Свеи, видимо, рассудили – раненую ногу мальчишка не распутает, побоится боли.

Ночью Любеня постарался не засыпать. Медленно тянулось время, оличи уже похрапывали, взбрыкивая и мыча во сне от неудобных полусидячих поз, а он лишь клевал носом. Задрёмывал невзначай, но тут же вскидывался, больно щипал себя за руку и снова чутко ловил тревожные ночные шорохи, выжидал, пока воины в становище угомонятся.

Хорошо, что свеи выпили много пива, радовался мальчик. Он знал: от пива взрослые всегда делаются дурными и беспечными. Стражники, назначенные на эту ночь, тоже хлебали пиво, сам видел.

Наверное, он всё-таки заснул незаметно. Подкрался сонный дух Баюнок, невесомо мазнул по глазам мягкой пушистой лапкой и залепил веки. «Сейчас… Сейчас, сейчас… Вот только чуть-чуть посплю, самую малость, и тогда…» – крутилось в голове.

Когда мальчик открыл глаза, то сразу увидел – прошло много времени. Бледный месяц, что висел прямо за рекой, переместился уже на другую сторону небесной тверди. Мелкие огоньки его непокорного звёздного стада вольготней разбрелись по небу, скрываясь от притомившегося пастуха. Любеня лихорадочно затряс головой, с ужасом понимая, что проспал, не успел, вот-вот наступит рассвет, и свеи снова двинутся в свой бесконечный гон, увозя его на днище драккара ещё дальше от родовых земель.

Вокруг было спокойно, сонно, разноголосо бормотали во сне сытые и пьяные воины, лениво плескалась река у берегов, и лес отчётливо, по-ночному, шумел шорохами листвы и протяжными деревянными скрипами.

Пожалуй, не опоздал, обрадовался мальчик, ещё глубокая ночь стоит. Про себя он вежливо поблагодарил сонного Баюнка, пожалевшего пленника, не наславшего дрёму до самого утра.

Развязать свейский узел, затянутый сильными мужскими руками, Любеня не мог, он уже пробовал это сделать. Зато можно попробовать перетереть толстую верёвку, придумал он с вечера. Для этой цели специально подобрал на берегу два зазубренных кремневых камешка. Не прятал, наоборот, играл ими у всех на виду, накидывая один на другой, вроде бы забавлялся по детской беспечности. Свеи так и поняли, не отобрали у него камешки.

Точить камнями прочную верёвку оказалось труднее, чем он предполагал. Жилистые волокна едва поддавались, камни то и дело срывались с руки, ударяли по раненой ноге, отзывающейся острой болью на каждый толчок. Он уже и зубы сжимал до хруста, и губы закусывал, стараясь не закричать, так что весь рот наполнился тёплой солёной кровью.

Сам не заметил, как справился, и не кричал почти, только стонал иногда. Ему казалось, что громко, недопустимо громко, сердце прыгало, как испуганный заяц, и руки холодели от страха, но когда верёвка распалась измочаленными концами, все вокруг по-прежнему спали.

Он осторожно приподнялся на коленях и огляделся.

Нет, свеи не забыли поставить дозорных. Вот один стоит, опершись на копьё, заметил мальчик. В его железном шлеме, до блеска натёртом песком, отражается бледный месяц. Вон второй, ещё дальше, как будто ходит, хотя и пошатывается… И у свейских ладей кто-то не спит, оттуда разносится по реке бурчание неразборчивых голосов, слышал он.

Впрочем, дозорные далеко от него. Если осторожно проползти к тем кустам, оттуда уже и до деревьев рукой подать, намечал Любеня. А там – сразу в чащу, в темноте не найдут, не догонят, даже если и заметят что.

Вот она, свобода, перед ним! Аж дух захватывает, до чего близко!

Он уже представлял, как будет сидеть среди родичей на толковище, хоть и малый, но на почётном месте. Будет небрежно рассказывать, как провёл чужаков, а все вокруг будут слушать, развесив уши, и удивляться на такую бойкость. Будет ему почёт от родичей! – сладко представлялось мальчику. Только бы мамка по попе не налупила за всю его лихость, она – может.

И всё-таки медлил. Сделать первый шаг было жутко до дрожи.

– Эй, полич… – вдруг услышал он шёпот.

Вздрогнул. Оглянулся, уже узнав голос. Точно – щекастый Алёка. Проснулся, оказывается, наблюдал за ним.

– Ты что, полич, собрался куда?

Любеня, не надеясь на голос, только помотал головой.

– Слышь, полич, ты давай развяжи меня! А то закричу! – шипел Алёка. – Закричу, слышишь?

И ведь закричит! – с отчаянием понял мальчик. Закричит, толстогубый, всех переполошит!

Вместо спасительных кустов пришлось ползти к нему…

– Сильнее сильнее, верёвку дёргай! Да что ты как нежить бестелесная! Зубами, зубами тяни, слабосильный! – скрипел Алёка.

А он и дёргал. И зубами тянул, и пальцами, но крепкие свейские узлы, затянутые незнакомым причудливым способом, не поддавались.

– Да тяни же, тяни сильней, тебе говорят!

– Сейчас… сейчас, я мигом… – горячо шептал Любеня. – Тут камушками надо! Камушками перетереть! – внезапно догадался он. – Я сейчас, мигом, за камушками…

– Куда?! Стой!!!

Как Алёка ухитрился извернуться и прижать его к земле связанными ногами, Любеня не понял. Только почувствовал, как тяжёлые, толстые ноги-брёвна вдавили его лицом в траву, услышал, как во всё горло заголосил олич:

– На помощь! На помощь! Пленный убегает!

Мальчик всё-таки выполз, выдернулся из-под этих тяжёлых ног, но воины уже вскочили от криков, бежали к ним со всех сторон.

– Его берите! Его! Это он убежать хотел! – кричал Алёка. – Это сын самой Сельги, держите его! Я поймал для вас сына Сельги! Держите его! А меня отпустите за это! Слышите?! Отпустите!..

Олича не отпустили. Двинули ногой в зубы, чтобы угомонить. Из разбитого рта сразу потекли к подбородку две тонкие струйки крови. Любеню уже держали за локти крепкие мужские руки, а он всё оглядывался на Алёку, с удивлением видя, что по лицу олича течёт не только кровь, но и слёзы.

А почему у него? – недоумевал Любеня. Разве это его предали? Ведь это он предал! Сам Алёка и предал! Маленького предал! Которого, как положено старшему, должен защищать и оберегать! Почему же он плачет, словно это его обидели?

И тогда мальчик почувствовал, как колко защипало в носу и под горло покатил тугой шершавый комок.

Он тоже заплакал. Взахлёб, навзрыд, громко и горько всхлипывая, хотя был мужчиной и воином, которому плакать совсем не к лицу…

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии: