Литературная Газета 6336 ( № 32 2011)

Проза Дагестана

Многоязыкая лира России

Проза Дагестана

Мать солдата

Шахвелед ШАХМАРДАНОВ

Новелла

Поэт, прозаик и переводчик. Заслуженный работник культуры Республики Дагестан. Родился в 1948 г. в селении Яргиль Хивского района ДАССР. Автор книг поэзии и прозы «Вестник», «Свои краски», «День и ночь», «Звёздный луг», «Грушевое дерево». Работает редактором детского журнала «Соколёнок» (на табасаранском языке) и руководителем табасаранской секции правления Союза писателей Республики Дагестан.

Бабушка Айханум вязала носки, сидя на скамейке в городском саду. В их семье все носили носки, сработанные Айханум: и дочь Лейла, и зять Касум, и вот внуку Рамазану вяжет. По правде сказать, это уже вторая пара и, может быть, ближе к зиме ещё одни изготовит. Если взрослым одной пары хватает на зиму-другую, то Рамазану и трёх пар мало. Мальчишка ухитряется протирать дырки на пятках чуть ли не каждую неделю. Только успевай вслед за новыми носками штопать старые.

Айханум гостит у дочери. Ежедневно после полудня они отправляются с внуком в сад; внук берёт с собой игрушечный самосвал, бабушка – вязанье. Они давно облюбовали скамейку под раскидистым тополем, рядом с которой устроена песочница. Внук, урча, возит песок от одного края песочницы к другому, строит что-то, известное только ему, и время от времени просит бабушку, чтобы она поглядела, как здорово у него получается. Айханум внимательно разглядывает сооружения внука и искренне хвалит: «Молодец, инженером будешь!»

Дочь Лейла каждое лето привозит мать в город, погостить. Признаться, и она, и Касум, и особенно Рамазан были бы рады поселить бабушку у себя насовсем. Да только Айханум ни на какие уговоры не поддаётся. Дочь заводила об этом речь всякий раз, как они оставались вместе.

– Пойми, мама, – говорила она просительно, – оставаться в ауле тебе становится совсем невозможно, не с руки: тяжело, неуютно, скучно… Словом не с кем перемолвиться, воды с родника некому принести.

– Мне соседка Айзанат очень помогает… Она молодая, сильная, здоровая, ей ничего не стоит, – говорила на это мать.

– Но Айзанат сегодня рядом, а завтра замуж выйдет, переселится, уедет куда-нибудь, – настаивала Лейла.

– Пока её никто не сватал, рано, – отвечала мать, пожимая плечами, дескать, ты уже забыла, дочка, – здесь-то, в городе! – что соседи всё одно как родственники – старого человека не оставят без помощи.

– Не оставят, конечно, однако и задумываются: почему бабушку Айханум дочь к себе не забирает? Или она забыла, чья она дочь? – кинув на мать пытливый взгляд, Лейла продолжает: – И Касум обвиняет меня: «Плохо уговариваешь, а то бы мать давно согласилась!» А я уже и не знаю, как тебя просить. Что тебя там удерживает – ни хозяйства, ни живности не осталось, и домик старый. А тех двух курочек и петуха, что у тебя есть, ты и здесь можешь держать – у нас лоджия вон какая просторная!

– Спасибо за приглашение, дочь моя, – говорила Айханум, когда дочь исчерпывала все доводы и замолкала, – но я не могу. Я Мумина буду ждать. Он должен прийти. Не может человек бесследно пропасть. Так не бывает, человек не иголка, чтобы потеряться…

Этот неизменный, повторяющийся слово в слово ответ матери приводил дочь в отчаяние. Но она от своего не отступала, при каждой встрече снова возвращалась к этому, находя всё новые причины в пользу переезда. Однако мать оставалась непреклонной. Отчаявшись, Лейла однажды сказала прямо, что прошло более тридцати лет после войны. Если бы Мумин был жив-здоров, то они давно бы получили от него весточку. Ведь куда только не писали! И отовсюду отвечают: пропал без вести. Да разве один наш Мумин пропал? И сын Рустама Султан, и оба сына Месмера до сих пор не дали знать о себе. А сколько их, пропавших, в нашей огромной стране…

– Но ведь Беглара, сына Самурхана, нашли же! – прервала дочку мать. – И о нём говорили, мол, не найдётся. И Мумин вернётся, и сыновья Рустама и Месмера. Все сыновья вернутся…

Эти диалоги между матерью и дочерью с зятем повторяются из вечера в вечер. И всегда кончаются ничем.

Настойчивость Лейлы немножко сердит Айханум, но всё равно она души не чает в своей дочери. Может, оттого, что она её растила без мужа. Муж умер, когда девочка только начинала ходить. Мумину было пятнадцать лет. Муж умер молодым, не проболев и неделю. От воспаления лёгких.

Однажды в жаркую страдную пору вернулся он с сенокоса разгорячённый и со двора закричал шутливо:

– Эй, невеста моя, дай-ка воды, да по­хо­лодней!

Айханум принесла кружку воды и со словами – «Куда спешишь, остыл бы немного, потный ведь, рубаха на тебе – хоть выжми!» – подала ему.

– Да, сегодня мы, как никогда, прошлись по лугу – только косы звенели! – И взял из её рук кружку, а заглянув в неё, рассмеялся: – Ох, и жадная: принесла один глоток! – и залпом опорожнил её. – Дождёшься тут любви и богатства, когда ты воду напёрстком отмеряешь! – продолжал он весело шутить. – Другой посудины не нашлось в нашем доме? Рано, невеста, жадничать начала…

– Не жадничаю я, а боюсь, как бы не простудился. – Смутное беспокойство тогда уже вкралось в её душу. – Вода как лёд, а ты – как раскалённая плита!

– И к старикам не спеши меня причислять, – всё смеялся он, – холодной водой пугать. Слава Аллаху, есть ещё сила в руках, и кровь в жилах горяча. Приходи завтра на луг, увидишь нашу работу. А сейчас подай-ка молодцу воды, да в настоящей посудине!

Она принесла кувшин, запотевший от студёной родниковой воды, он долго пил из него, а остатки велел вылить ему на спину и поспешно скинул рубашку.

В тот вечер он долго просидел на годекане, подставляя грудь горному ветерку. А утром, встав ото сна, почувствовал во всём теле скованность, тяжесть. Однако, сказав, что разогреется на сенокосе, пошёл в луга. Но с трудом дотянул до обеда. Тело с каждой минутой всё больше наливалось тяжестью, горело. И уж не помнил, как домой дошёл. Пять дней метался в бреду. «Мне холодно…» – говорил, по временам приходя в себя. Пытались как-то помочь: и тело растирали, массажировали, и в баранью шкуру заворачивали, и отварами всякими поили, чтобы потел. Ничто не помогло, он горел, как в огне… И кончился, не приходя в сознание…

Было это меньше чем за год до начала войны. Потом война… А в сорок третьем Мумин на фронт ушёл. Двадцать седьмое мая. В третий день, как исполнилось восемнадцать. Бабушка Айханум и на смертном одре будет помнить всё до последних подробностей. Вместе с Мумином уходили на войну ещё пятеро парней. Молодые, здоровые и красивые, как женихи… А вернулся один, и тот на костылях…

Весь аул провожал: кто до перевала, кто до райцентра, так что шествие протянулось на много километров. И если бы не знали, что идёт война, не до веселья теперь, то могли подумать – справляют большую свадьбу или несколько сразу. Или что люди идут на праздник вишен в карубские сады. Но приглядевшись, увидели бы бледные, потерянные лица невест, заплаканные глаза матерей.

Мумин не хотел, чтобы мать шла в Хив, районный сборный пункт. Во-первых, путь неблизкий и она устанет, во-вторых, может не сдержаться, расплакаться на людях. Он ещё дома начал шутить и по дороге часто отпускал весёлые словечки, надеясь своим настроением укрепить сердце матери. И его старания не прошли даром: мать в отличие от многих сельчан не проронила ни слезинки до самого перевала. Тихо шла рядом, негромко – ему одному – рассказывала, каким крепким мальчиком он рос. Она тоже никогда не видела слёз на его глазах. Он только усмехался на это и гладил её по плечу. Но на перевале она не выдержала – уронила две слезинки. Мумин взял её за плечи и, улыбаясь, сказал:

– А кто обещал мне, что не заплачет? А я-то, мать, поверил тебе!

– Не плачу я, сын мой, – изменившимся, осевшим голосом оправдывалась она, краем шали утирая лицо. – Сами по себе покатились…

– Не предупредив тебя, что скатываются, – шутил сын.

– Но теперь уж я не заплачу до самого райцентра! – улыбнулась и она ему.

Мумин стал возражать, он боялся, что мать переутомится. И без того разбита, расстроена, он же видит! Хотя она бодрится, скрывая усталость.

– Не ходи зря, только измучаешься… ни за что ни про что. Сейчас не сорок первый год, сейчас наши гоняют фрицев, как кроликов, сама знаешь. Через некоторое время увидишь! Я вернусь с победой. А может, вообще, пока до фронта доеду, война и закончится, кто знает…

– Чтоб Аллах услышал твои слова, сын мой! – встрепенулась мать, лицом просияла в надежде на добрый, счастливый исход.

Мумин приложил немало усилий, стараясь уговорить её вернуться, но она стояла на своём. «Ещё пройду… с молитвой за тебя».

– Ну ладно, – согласился он. – Только смотри, чтоб я тебя не видел там плачущей. Если не можешь не плакать – лучше не ходи. Я не хочу, чтобы ты провожала меня в слезах, не хочу увозить с собой твоё заплаканное лицо, мама…

– Ей-богу, не буду плакать, сын мой!

На этот раз Айханум сдержала слово. Не плакала, пока шёл митинг в Хиве и районное начальство призывало парней верно и до последней капли крови защищать Родину. Не плакала и потом, когда призывников посадили в машины, чтобы ехать в Дербент. Шептала молитву, чтобы Аллах поберёг её Мумина и всех, кто рядом с ним, и смотрела на сына… А когда последняя машина скрылась за поворотом, заплакала навзрыд. Ноги вдруг ослабли, и она села на большой камень на окраине села. Не помнила, сколько просидела так. Да она и не хотела никуда уходить, тоскливо было возвращаться домой без Мумина…

Односельчане увели её с собой.

…Лейла своему первенцу хотела дать имя брата. Услышав об этом, бабушка Айханум изменилась в лице, губы задрожали.

– Что? Как ты могла такое придумать! – негодующе запротестовала она. – Мой Мумин!..

И в тот же день, не обращая внимания на уговоры, уехала в аул…

Работа у бабушки Айханум продвигается медленно, над каждым узелком трудится. И глаза нынче плохо видят. Дочь выписала ей очки, говорит, хорошие. Однако в этом деле, вязанье, и они не помогают. А бывало, в военные годы с ней никто не мог соревноваться. О ней даже в республиканской газете писали. Не одного солдата её носки да варежки от холода спасали. Всякий раз, передавая тёплые вещи для фронта, Айханум говорила: «Может, моему Мумину тоже достанутся. Он сразу увидит, что я их связала, и напишет мне письмо».

Она от Мумина получила два письма. Первое с дороги, второе – когда надел солдатскую форму. В письме и фото было. В новой гимнастёрке, и пилотка к правому уху съехала. А на лице улыбка, радостная и весёлая.

За вязанием бабушка Айханум не заметила, как время пробежало. Она глянула на внука – чем он занят? – и увидела, что солнце к горе жмётся, дело к вечеру. Над парком птицы гомонили, видимо, выбирали место на ночлег. Особенно гомонили воробьи, эти маленькие вездесущие существа. Город, притихший к концу дня, оранжевые лучи, пронизывающие густые кроны деревьев, птичий гомон – всё это отзывалось в душе бабушки Айханум, взволновало её. «Пусть к добру будут и эти яркие лучи, и необычный гомон птичий», – подумала Айханум, убирая вязанье и клубок ниток в сумку, что лежала рядом на скамейке. Поднявшись со скамейки, она позвала внука:

– Рамазан, нам пора домой. Давай пошли! Мать будет недовольна, если задержимся.

Рамазан, выгрузив песок из самосвала, послушно приблизился к ней, взял за руку и умоляюще заглянул ей в глаза:

– Ты, бабушка, обещала, если я не буду далеко отходить от тебя, купить мороженое.

– Видал ты, запомнил! – Она пригладила волосы на голове внука. – Ну конечно, конечно, куплю. Нет ли его где-нибудь поблизости?

– Да тут недалеко, около качелей, – я знаю, куда идти! – обрадовался внук.

Он снова взял её за руку и повёл за собой.

– Иди за мной, бабушка. На том краю сада кафе-мороженое есть… – Он заторопился – «пока бабушка не передумала», а она едва поспевала за ним. Перед входом в кафе Айханум заговорщицки склонилась к его уху:

– А если мать узнает? Ведь она предупреждала, чтобы мороженое тебе не давать… от него у тебя ангина бывает.

Лицо Рамазана моментально изменилось, словно на чистое утреннее небо тучки набежали. Даже голос стал другим, словно в горле у него что-то застряло, мешало говорить.

– Всего один раз было… Нельзя же раз заболеть и потом всю жизнь мороженого не кушать. – В глазах внука были мольба и готовность ради лакомства пойти на любой компромисс. У бабушки дрогнуло сердце. Рамазан продолжал убеждать её: – Наш сосед и мой друг Абдул говорит, когда горло болит, наоборот, надо мороженое кушать… Тогда горло закаляется…

– Откуда твоему Абдулу знать, когда оно закаляется, а когда болит?

– У него мама доктор!

– Доктор… Думаешь, доктора всё знают про человеческие болезни? Если бы так сильно знали, то сами бы не болели.

У бабушки Айханум на этот счёт было своё твёрдое мнение. Бог судит болезни человеку, Бог и спасает человека… Доктора помогают, конечно, но излечить они не могут…

Рамазан, видя сомнения бабушки, упал духом. Он, обиженный и расстроенный, ковырял носком башмачка песок дорожки. Разнесчастный вид внука не мог не подействовать на её решение: «Если есть потихонечку, маленькими кусочками, то можно, конечно…»

– Что делать… – Айханум достала из сумки платочек, завязанный узлом. Рамазан просиял, зная, что в платочке бабушка деньги носит… вместо кошелька. – Вот, купи себе мороженое, – сказала она, протягивая ему мелочь, – я здесь постою.

Через мгновение Рамазан, счастливый, выскочил из дверей кафе с мороженым: он держал мягкий конусный стаканчик с розовой воздушной верхушкой обеими руками. Начал было облизывать розовую макушку, но глянул на бабушку и протянул мороженое ей:

– Покушай… а потом – я.

– Спасибо… сам ешь. Разве бабушке справиться с таким лакомством… холодным и ускользающим. Нет, эта забава – для вас, детей… – Она, видя радость внука, удовлетворённо кивала головой. – Понемножку кусай. А то и правда горло заболит, тогда нам обоим достанется… от твоей матери.

Тем временем Рамазан направился на другую улицу, совсем не на ту, по которой они пришли в сад. Бабушка Айханум забеспокоилась:

– Рамазан, лучше нам домой идти вот туда – откуда сюда пришли. Так вернее будет.

– Ты не беспокойся, бабушка, я дорогу знаю, – обернулся к ней внук. – Не ходят же всегда по одной и той же улице… Интересно и по другим пройти.

Бабушка Айханум некоторое время раздумывала, глядя то на дорогу, которой пришли, то на внука, уходящего по незнакомой улице. И пошла следом за ним. Раньше они ходили одной улицей и в сад, и обратно… чтоб не заблудиться…

Подрос он, мой Рамазан, размышляла она, еле поспевая за мальчишкой. Скучно стало одной тропкой ходить, хочется узнать побольше о городе, о стране, о мире. Правильно, всё на земле растёт, созревает и изменяется…

Впрочем, ей тоже было интересно на новой улице.

Бабушка Айханум разглядывала большие светлые здания, встречных и попутных прохожих. Залюбовалась двумя молоденькими мамами, катившими навстречу детские коляски. Молодые мамы всегда и неизменно привлекали внимание бабушки Айханум. Тогда она вспоминала мужа, детей… Маленькие они были также хорошие! А теперь вот… Лейла часто ею недовольна, сердится. Хотя, конечно, дочка она замечательная и о ней, Айханум, много заботы проявляет… И Касум человек добрый, детей любит. Любовь к детям – это тоже от Бога. Любить детей – значит заботиться о них, помнить и знать, что из них из каждого может ба-а-альшой человек вырасти…

Незаметно они вышли на площадь со сквером или просто аллеей с молодыми деревьями. А у входа в аллею стоял памятник воину. Бронзовый солдат с автоматом на груди, казалось, вышел из аллеи и собирался пересечь площадь. Но когда Айханум увидела солдата и направилась к нему, он остановился и чуть повернулся – пусть хорошенько его разглядит старая мать, всю жизнь ожидающая сына с войны…

– Мумин! – тихо вскрикнула Айханум, остановясь. – Мой сын! Наконец-то мы встретились… Я знала… знала, что увижу тебя.

Возле бабушки Айханум останавливались прохожие. Видя, что она плачет, шепча что-то про себя, спрашивали, что случилось, чем они могут помочь.

– Говорили, без вести, – шептала Айханум, – нет, ничего на свете без вести не исчезает… не уходит, не пропадает… Даже птицы возвращаются в свои гнёзда… Вот и ты вернулся… Мой Мумин… сыночек!.. Я всегда верила… знала… ждала…

Подошёл молодой милиционер, чтобы разобраться, отчего народ столпился у памятника. Раньше никто здесь не собирался.

Бабушка Айханум достала из кармана кофты старый и оборванный по углам конверт, вынула из него небольшую фотографию, на которой был запечатлён солдат. Совсем юноша, в новенькой гимнастёрке, и пилотка съехала на правое ухо…

– Вот! – протягивала она снимок людям. – Мумин… сыночек мой…

Окружающие кивали, говорили: да-да…

Милиционер тоже глянул на снимок и взял под козырёк…

А те, кому не хотелось идти к самой толпе, но было любопытно, спрашивали проходящих:

– Что там такое?

– Мать… старая совсем… сына встретила… Всю жизнь ждала его с войны… и теперь вот…

А у входа в аллею, неподалёку от толпы, стояли Рамазан, Лейла и Касум. Мальчик стоял между мамой и папой, держа их за руки. Они видели всё от начала до конца, но не вмешивались. Не мешали бабушке Айханум радоваться, плакать и объяснять собравшимся, что она встретила сына, которого так долго ждала! Люди сочувственно говорили:

– Талантливо сделано! – И глядели на фото и на памятник. – Похож как две капли воды…

С тех пор бабушка Айханум живёт в городе и часто ходит с внуком Рамазаном к памятнику Неизвестному Солдату.

Она-то знает, что это никакой не Неизвестный, а её сын Мумин…

Перевод с табасаранского Владимира НОСОВА

Статья опубликована :

№35 (6336) (2011-09-07) 2

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии: