Литературная Газета 6418 ( № 23 2013)

Заточение в деревне

В литературной традиции "Шильонского узника" Вяземский рассуждает о Пушкине как о его же литературных героях-изгнанниках - Овидии, Карагеоргии, братьях-разбойниках, Наполеоне – «изгнаннике вселенной», кавказском пленнике[?] Это, скорее, манифест свободы, неслучайно наполненный эмоционально-экспрессивной лексикой («убийство», «богатырь духовный» и т.п.), а не осуждение конкретных обстоятельств. Самому же Пушкину, узнав о ссоре поэта с Воронцовым, на правах старшего друга он пишет совсем другое: «Сделай милость, будь осторожен на язык и на перо. Не играй своим будущим. Теперешняя ссылка твоя лучше всякого места. Ты довольно сыграл пажеских шуток с правительством, довольно подразнил его, и полно! А вся наша оппозиция ничем иным ознаменоваться не может, как только проказами... Мы можем только ребячиться. А всегда ребячиться надоест» ( май 20...31, 1824 ).

В Михайловское он шлёт большое письмо с убедительной просьбой:

«…раскуси, разжуй и развари моё письмо. Оно не только вылилось из души, тебе приверженной, но и подсказано размышлением и опытностью»; «Лучшие люди в России за тебя; многие из них даже деятельны за тебя; имя твоё сделалось народною собственностью. Чего тебе недостаёт? Я знаю чего, но покорись же силе обстоятельств и времени. Ты ли один терпишь, и на тебе ли одном обрушилось бремя невзгод, сопряжённых с настоящим положением не только нашим, но и вообще европейским. Если припёрло тебя потеснее других, то вини свой пьедестал, который выше другого. Будем беспристрастны: не сам ли ты частью виноват в своём положении?» ( 28 августа 1825 ). По его мнению, Михайловское – место творчества, «деревенька на Парнасе». И это надо ценить!

А чем же утешает в трудную минуту самый близкий из друзей – мягкий, добрый и всё понимающий Антон Дельвиг, ещё в Лицее первым обративший внимание на поэтический талант друга и предугадавший его судьбу в стихах:

Пушкин, он и в лесах не укроется,

Лира выдаст его звонким пением!

«Великий Пушкин, маленькое дитя! Иди, как шёл, делай, что хочешь, но не сердись на меры людей и без тебя довольно напуганных… Никто из писателей наших не поворачивал так каменными сердцами нашими, как ты. Чего тебе недостаёт? Маленького снисхождения к слабым. Не дразни их год или два, Бога ради! Употреби получше время твоего изгнания» ( 28 сент. 1824 ). Никакого осуждения власти, но только одно: «употреби получше время твоего изгнания»!

Друзья осторожно, но определённо, со всех сторон говорят ему одно и то же, иногда одними теми же словами. Похоже, они действительно сговорились и довольно точно выполняли призыв Жуковского: «Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастёт». Весьма последователен и сам Василий Андреевич.

Разумеется, оказавшись в деревенской глуши, Пушкин бросается за помощью к своему «учителю в поэзии», который как учитель царских детей имеет доступ к самому Александру I: «Спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырём!» ( 31 окт.1824 ). Но Жуковский словно не слышит жалоб, не внимает тайным надеждам изгнанника. Современники отмечали доброту Василия Андреевича, но с Пушкиным он строг. В ответ на отчаянные мольбы поэта о заступничестве он жёстко и терпеливо в каждом своём письме в Михайловское настаивает на своём: «На всё, что с тобою случилось и что ты сам на себя навлёк, у меня один ответ: ПОЭЗИЯ . Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастия и обратить в добро заслуженное… Ты рождён быть великим поэтом; будь же этого достоин. Обстоятельства жизни, счастливые или несчастливые, – шелуха» ( 12 ноября 1824 ). «Ты сам себя не понимаешь; ты только бунтуешь, как ребёнок, против несчастия, которое само не иное что, как плод твоего ребячества: а у тебя такие есть способы сладить с своею судьбою, каких нет у простых сынов сего света» ( сентябрь 1825 ).

«…Знаю, что ты рождён быть великим поэтом… Но я ненавижу всё, что ты написал возмутительного для порядка и нравственности. Наши отроки (то есть зреющее поколение), при плохом воспитании, которое не даёт им никакой подпоры для жизни, познакомились с твоими буйными, одетыми прелестию поэзии мыслями; ты уже многим нанёс вред неисцелимый. Это должно заставить тебя трепетать. Талант ничто. Главное: величие нравственное.– Извини эти строки из катехизиса… Не просись в Петербург. Ещё не время. Пиши «Годунова» и подобное: они отворят дверь свободы» ( 12 апреля 1826 ).

Жуковский – Вяземскому : «Демократия, с которой связался Пушкин, едва ли что-нибудь путное сделает. И в литературе, и в политике демократия никуда не годится, не в глаза вам будет сказано» ( 26 декабря 1826 ).

В противоположность Петербургу и Одессе в Михайловском нет шумной толпы поклонников. Удаление от света, запас впечатлений и одиночество делают своё дело. Из жизни в деревне исключено почти всё, кроме творчества. За два года в Михайловском создаётся целая литература. О смысле творчества он рассуждает в статьях и письмах.

Ему становится близок творческий подвиг Н.М. Карамзина. В поисках веры, истины и смысла жизни на основе «Истории государства Российского» создаётся очень личное произведение – трагедия «Борис Годунов». Именно это произведение, посвящённое природе власти, и стало своеобразным водоразделом между Пушкиным до Михайловского и Пушкиным после Михайловского. Неслучайно в издании 1831 года автор поместил посвящение: «Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина сей труд, гением его вдохновенный, с благоговением и благодарностию посвящает Александр Пушкин». Трагедию он полагал одним из своих лучших созданий.

Рождается литература иного, чем прежде, качества. Критически переосмысливается недавнее творчество. «Изо всего, что должно было предать забвению, более всего жалею о своих эпиграммах, – признаётся он П.А. Вяземскому. – Их всех около 50 и все оригинальные...» ( март-апрель 1825 ).

Два года вынужденного одиночества дали то, чего не могло дать полное внешних событий пребывание в столице, Екатеринославле, Кишинёве, Одессе.

Я был рождён для жизни мирной,

Для деревенской тишины:

В глуши звучнее голос лирный,

Живее творческие сны.

(«Евгений Онегин». Гл. 1 )

В Михайловском главные события происходят во внутренней жизни. Удаление его из Петербурга и заточение в михайловской деревне дали именно тот результат, которого ждали от него и Жуковский, и Батюшков, и Вяземский, и Дельвиг, и Энгельгардт. Михайловское приобрело значение «Геттингена», куда стремились послать его за умом-разумом и Жуковский, и Батюшков. О теме Геттингена в разговорах и письмах своего окружения Пушкин, конечно, знал. Но учиться в Геттинген он отправил своего литературного героя – идеалиста Ленского. Университет, где его кормили «логикою и молочным супом» (К. Батюшков), воспитал совершенно другой тип личности. «С душою прямо геттингенской» недавний студент погибает. Двухлетняя жизнь в Михайловском действительно стала периодом преображения. Выражением «каменные сердца» в приведённом выше письме Дельвиг привлёк внимание Пушкина, хорошо знавшего Закон Божий со времён Лицея, к словам пророка Исайи: « Народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце своё, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтоб Я исцелил их». ( Ин: 12. 40 ).

Дельвиг фактически говорил ему: ты владеешь не словом, а Словом. И тем самым напоминал о судьбе всегда гонимого Христа. С этим связано новое представление Пушкина о назначении поэзии – не украшать альбомы и развлекать в литературных салонах, как это было принято в начале XIX века, но нести людям просвещение, подлинную культуру, а значит, и подлинную свободу . Путь к свободе лежит не через революцию и кровь, но через просвещение.

В 1819 г. (во второй приезд в Михайловское) в стихотворении «Деревня» звучала робкая надежда: «О, если б голос мой умел сердца тревожить». В 1826 г. итогом ссылки становится стихотворение «Пророк».

Восстань, пророк,

И виждь, и внемли,

Исполнись волею моей

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Идеализация вольности в одноимённой оде (1817) («Тираны мира! Трепещите!...) уступает место другим понятиям. Уже в 1822 г. он обратился к отечественному историческому опыту: «Пётр I не боялся свободы – неминуемого следствия просвещения » (выделено нами . – И.Б .). Свобода, по Пушкину, – следствие не революций, а культуры. («Бунт и революция мне никогда не нравились». ( П.А. Вяземскому, 10 июля 1826 ).

«Я заметил в нём только одну перемену, – записывал высокоценимый Пушкиным критик и поэт Павел Катенин, – исчезли замашки либерализма. Правду сказать, они всегда мне казались угождением более моде, нежели собственным увлечением».

С нашей точки зрения, удаление А.С. Пушкина в обе ссылки носило не столько политический, сколько творческий характер. Точнее – это была политика друзей по отношению к поэту. Она была продиктована прежде всего ответственностью близкого А.С. Пушкину круга литераторов за развитие его гения.

Вакуум в современном осмыслении жизни и творчества поэта неизбежно заполняется. «Хрестоматийный глянец» советских изданий уступил место анекдотам и далеко не всегда достоверным (но востребованным рынком) биографическим подробностям. И сегодня литература о Пушкине пестрит такими названиями, как «113 прелестниц Пушкина», «Пушкину хорошо», «Медовый месяц императора» и пр. На увеселительных праздниках поэзии продаётся «игра» «Собери своего Пушкина» (из открыток с буквами фамилии поэта). «На брегах Невы» в ряду названий кафе типа «Гадкий койот», «Пьяный солдат», «Дым коромыслом», «Проходимец» – нашло своё место и заведение «Синий Пушкин»….

Из Поэта, чьё творчество во многом создало образ отечественной культуры, А.С. Пушкин вдруг превратился в гламурного героя – шута и волокиту. По утверждению одной журналистки, это пушкинисты сделали из Пушкина «сахарную голову». Конечно, на таком фоне поэзия выглядит странно. Гламур устами своего любимого и неслучайно постоянно переиздающегося автора заявляет об «олимпийском равнодушии Пушкина». Оказывается, в своей «беллетристике» он подобен «луне, которая освещает дорогу и хищнику, и жертве». ( С. Довлатов. «Заповедник» ). Конечно, это абсолютно не соответствует действительности, но кукольно бездушный и астрономически далёкий Пушкин удобен рынку – он освобождает от «грозных вопросов морали», которые видела в его творчестве, например, А. Ахматова.

«Через него (Пушкина. – И.Б. ) умнеет всё, что может поумнеть», – полагал великий драматург А.Н. Островский. Но современный политик рассуждает иначе: «Пушкин несчастный был. Лучше бы его не было совсем». (В. Жириновский). Фактически перед нами заявка на разрыв с культурной традицией (в культурологии – с «культурным кодом») народа.

Когда сегодня с экрана телеящика чиновник пафосно сожалеет о дачной застройке пушкинских ландшафтов Михайловского, необходимо помнить, что это прежде всего проблема государственного запроса к самому Пушкину (если таковой имеется) и только во вторую очередь – вопрос юридический. Судя по посещаемости заповедника – общественный, стихийный запрос к опыту жизни и творческой мысли поэта имеется. «Важно сохранить бесценное культурное наследие Псковской области», – напоминал глава государства ещё в 2004 году в послании местному начальству.

Но где, на каком этапе и почему потерялся запрос государственный?

Известно, что творчество, личность поэта, история его жизни и сегодня обладают громадным воздействием на умы людей. Для нашей страны это особое явление, которое в общем культурном контексте и превращает население – в народ, а территорию, где он живёт, в Отечество. Поэтому мы полагаем: несмотря на то, что пушкиноведению почти сто пятьдесят лет, оно сейчас находится только у своих истоков.

Иосиф БУДЫЛИН , академик РАЕН