Литературная Газета 6423 ( № 29 2013)

Будущее наступило

Александр Снегирёв. Чувство вины. - М.: Альпина нон-фикшн, 2013. – 226 с. – 3000 экз.

В рассказе Василия Макаровича Шукшина "Космос, нервная система и шмат сала" восьмиклассник Юрка, который прилежно учится, потому что хочет стать хирургом, рисует старику Науму величественные картины будущего: «Придёт время, люди сядут на Луну. А ещё придёт время – долетят до Венеры[?] А потом, когда техника разовьётся, дальше полетим… Или ты, допустим, захотел своих сыновей повидать прямо с печки – пожалуйста, включил радиоприёмник, настроился на определённую волну – они здесь, разговаривай… А медицина будет такая, что люди будут до ста, ста двадцати лет жить».

И будущее наступило. Оно оказалось не совсем такое, как прозревал мальчик Юрка. Люди сели на Луну, но подрастеряли интерес к полётам «дальше». По телефону и впрямь иной раз можно разговаривать прямо с печки – ловилась бы связь и были деньги. А вот лучшая медицина стала достоянием «тех, кто может её себе позволить». Они-то, возможно, и будут жить до ста лет. Старик Наум или врач Юрка – вряд ли.

Но будущее наступило не только в материальном мире – оно наступило в сфере идей, душевных движений и литературных исканий. Много лет в России почти не выходили сборники рассказов. Рассказы – это не индивидуальный формат, они зависят от «толстых» журналов, а «толстые» журналы сдавали свои позиции с быстротой лесного пожара. Рассказы – это и не премиальный формат, для премии, как и для отдельной книжки, лучше подходят романы (а чаще – повести, с усилием растянутые до размеров романа, отчего произошло размывание жанров). Однако в последние год-два рассказы потихоньку стали вновь заявлять о себе. Зачастую это уже другие рассказы – настолько другие, что, сравнивая их с шукшинскими, можно подумать, будто это написано детьми иного народа.

Для сравнения возьмём «Чувство вины» – хороший (неглупый, недилетантский) сборник рассказов лауреата премии «Дебют» Александра Снегирёва. Что занимает мысли молодого писателя? В рассказе «Внутренний враг» офисный работник Миша долго и мучительно преодолевает в себе ужас и омерзение от осознания, что его дед был работником НКВД. В рассказе «Скребётся» то ли офисный, то ли творческий работник безуспешно пытается провести на блестящий фуршет старика-попрошайку, а потом едет в свой загородный дом и переживает по поводу пупырышка краски, который оставили на перилах нерадивые рабочие, и странного пупырышка на нёбе, который, возможно, означает, что отец заразил нашего героя своими бородавками. В рассказе «Он скоро умрёт» русская супружеская чета, приехав в Израиль, поселяется у старика-еврея, который всячески бессовестно им досаждает, за что они его ненавидят, а потом старик умирает, и они в припадке раскаяния называют его именем своего ребёнка.

Вот такие дела. Будущее наступило. И что-то в нём умерло.

Во-первых, умерла деревня. Уже за восемьдесят километров от города деревня «выглядела необитаемой: большинство домов прорастали изнутри деревьями, несколько избёнок покрепче со следами свежей краски были законсервированы до следующего лета. Ни лая собак, ни квохтанья кур». Даже если герой живёт в деревне (рассказ «Крещенский лёд»), деревенская жизнь его представлена засолкой и поеданием огурцов, зимним ношением австралийских угг (валенки неактуальны) и переживаниями по поводу своей еврейской фамилии.

Во-вторых, умерло достоинство стариков – либо уважение к ним. У Василия Шукшина старики – это крепкие совестливые люди, соль земли. В рассказе «Охота жить» старик, движимый обидой, на лыжах догоняет молодого и борзого бандита, укравшего у него ружьё и табак. В рассказе «Солнце, старик и девушка» девушка-художница, два дня разговаривая со стариком, так и не понимает, что он – слепой, настолько в нём нет жалкости, беспомощности. В рассказе «Как помирал старик» старик умирает спокойно, строго, попрощавшись с женой и дав указания, как его следует хоронить. Как это не похоже ни на «злобного старикашку» Авраама из «Он скоро умрёт», ни на бедного попрошайку из «Скребётся» – этот и вовсе напоминает герою деревенского щенка! Силой духа у Снегирёва наделён лишь один старик – умирающий от рака кишечника бывший энкавэдэшник. Для компенсации он в той же мере наделён физической мерзостью, даже глаза его сравнены с дырками нужников.

Когда же порвалась связь времён? Почему у Шукшина, чей отец, вообще говоря, был арестован и расстрелян в проклятом крестьянском 33-м году (не в 37–38-м, когда сосредоточились на интеллигенции), не было потребности мучительно примиряться с памятью о прошлом. Откуда оно взялось у нынешних офисных работников? И ведь нельзя сказать, что Шукшина не занимала проблема непонимания «отцов и детей». Да нет же – он обращается к ней очень часто. И не сказать, что не было у его героев душевных метаний и что чувствовали они менее тонко. Пупырышки, правда, их заботили мало, но метания были, и вопросы «зачем я здесь, зачем я вообще?» беспокоили сердце, и оставляли герои родную деревню в поисках лучшей и красивой жизни, и находили её.

Не было одного – фатальности разрыва. Герои Шукшина, и поступая во ВГИК, и уезжая к морю, в Гагры, помнили о родной сибирской деревне. Герои Снегирёва едут к океану, в Майами, а помнят в лучшем случае вот о чём: «Там, за водой, за кораблями, дом. Там сын. Там страна, которой нет в списке и вместе с которой мне ещё предстоит возникнуть. Пора туда возвращаться, ведь столько ещё надо успеть». Это хорошие мысли. Дом. Сын. Возвращаться. Вот только когда же у тебя пропала страна, «вместе с которой ещё предстоит возникнуть»? Разве в 1917 году страна меньше «пропала», чем в 1991-м? Нет, не меньше. Отчего же тогда не было корёжащего душу желания побороть прошлое, отчего оно было источником силы, а не слабости? Не для всех, впрочем, – городские послереволюционные агитаторы ещё погромили «старый режим», который надлежало разрушить до основания.

Но настали трудные, ещё даже не военные, а предвоенные времена – и срочно занадобилось основание, его откопали из-под шелухи отречения. А мы – успеем ли откопать, когда наступят трудные времена? Или они уже наступили – но основание четвертьвековыми стараниями так засыпано, что трудно его оты­скать, – да и не ищем…