Литературная Газета 6454 ( № 11 2014)

В тяжкую пору духоломного времени

Фото: Михаил МАРГУЛИС

Поэт, прозаик, публицист, критик, литературовед, автор многих известных песен Владимир Лазарев уехал из России в США в августе 1999 года. Совершенно неожиданно для своих друзей и недругов (ну как же: был необыкновенно активен в литературе, известен своей бескомпромиссностью, скандальными прорывами на трибуны высоких литературных собраний и форумов, где то и дело несанкционированно резал правду-матку и выводил на чистую воду как зарвавшихся высоких литературных начальников, так и отдельных собратьев по перу) он аккуратно и почти бесшумно захлопнул за собой калитку в страну, в которой родился и вырос, и уехал, не оставив точного адреса. Лишь немногие близкие знали, что поселились они с женой Ольгой Тугановой в Северной Калифорнии, в самом сердце Силиконовой долины - в городе под названием Mountain View, по соседству с известной американской компанией Facebook.

– Владимир Яковлевич, – привязываюсь я к нему, – ответьте как на духу, почему вы всё-таки уехали? Ведь столько всего недовыполненным оставили, ведь ещё был жив Солженицын, которого вы страстно в стихах убеждали, что он должен вернуться, ибо крайне необходим России[?]

И Лазарев терпеливо объясняет:

– У нас с женой в то время уже подходил возраст, когда трудновато становится жить одним, да и время, вы же помните, было сложное: гонораров не платили, журнал "Наше наследие", в котором я работал последние 12 лет, медленно затихал. У Ольги, она по профессии была американист, в её Институте всеобщей истории тоже месяцами не платили зарплату. А в Калифорнии жил её сын, и она мне твёрдо заявила: «Мы едем!»…

– Вы всерьёз хотите меня убедить в том, что просто послушались жену, что просто «подходил возраст»?

– Да нет, конечно. Просто Ольга была очень активна в этом смысле. Доктор исторических наук, американист, ей очень хотелось продолжать работать, действовать…

– Она нашла работу в США?

– Да, сразу же нашла, очень интересную работу – в Гуверовском научно-исследовательском институте, который входит в систему Стэнфорда. А вот мне уезжать было тошно, я буквально заболел, но чтобы хоть как-то выжить в России, нужно было заниматься жуткой халтурой, а этого я не хотел ещё больше. Страха никакого не было, но всё превратилось в какую-то другую жизнь, стало походить на «упразднённый театр» Окуджавы – это произошло упразднение какого-то определённого настроя. Сначала казалось: ещё одна оттепель, хотя Александр Исаевич Солженицын, вернувшийся в Россию, при первой же нашей встрече сказал: «Перестройка пошла не лучшим способом, мягко говоря…» Что случилось? Случился неестественный отбор. Он дал свой результат. По большому счёту даже президент Горбачёв – это тоже был неестественный отбор. Он абсолютно не понимал, что у него есть, что происходит и что произойдёт.

Ну, вот, собрались и уехали. Я и раньше бывал в США с выступлениями, но то, конечно, совсем другой был расклад.

– И в России с тех пор не бывали…

– Не бывал. Понимаете, я бы себя всего разворошил. Вначале так переживал, что две недели вообще не спал ни минуты, потерял 30 килограммов, а ностальгия всё разрасталась и разрасталась. Жуткое состояние, врагу не пожелаешь…

– Сейчас ностальгии уже нет?

– Сейчас уже нет.

– И как вы её лечили?

– Читал, работал, учился заново спать. Так сложилась судьба и, может быть, к лучшему. Потому что какие-то вещи, связанные с русской культурой, с европейской культурой, которые у меня здесь выплеснулись, там бы ни за что не написались. Скажем, небольшой философский роман «Доктор Логос», который скоро, надеюсь, будет опубликован.

– Философский?

– Прототипом героя послужил великий русский религиозный философ и филолог Алексей Фёдорович Лосев, с которым я был очень тесно связан и духовными, и родственными узами. Мы с ним беседовали без малого двадцать лет, беседовали о многом и разном, историческом и современном. На сороковины его памяти в его квартире, среди близких ему людей, я предложил общими усилиями создать русское религиозно-философское общество «Лосевские беседы». А в доме на Арбате, где он жил, – Центр философской мысли, то, что теперь называется Библиотека истории русской философии и культуры «Дом А.Ф. Лосева». Создание того и другого было трудным и нескорым делом. Но оно осуществилось. В дальнейшем я хотел подняться от «Лосевских бесед» к новой неоплатоновской академии. Рядом стоящие слова «новая» и «нео» указывали на то, что эта идея осуществится именно в России. К сожалению, на этот мой призыв учёные тогда не откликнулись. Позже, выступая в США в научно-исследовательском институте, основанном крупнейшим американским учёным Лайнусом Карлом Полингом, лауреатом двух Нобелевских премий, я развил эту идею, и учёные отозвались на неё. К сожалению, мы с женой переехали в США уже после того, как институт Полинга из Калифорнии переехал в штат Орегон, а его основатель умер. Тогда я решил сам устроить филиал московского общества «Лосевские беседы» в калифорнийском городе Менло Парк – при православной церкви Рождества Пресвятой Богородицы, прихожанином которой я являюсь. Тем более что настоятелем церкви был тогда отец Валерий Буланников, гуманитарий с высшим образованием, которого весьма привлекали философские беседы. Активными участниками «Бесед», кроме нас с женой, стали стэнфордские учёные – историк Терри Эмонс, историки религии Войчек Залевский и Андрей Архипов, физики Анатолий Васильев и Валентин Иванов, сейсмолог из Германии Гетс Бёкельман, кардиолог Юрий Ярошинский, художник и астроном Семён Верховский, теоретик и практик интенсивного земледелия на малых участках Кэрол Висецки…

Много времени было отдано лосевским трудам по античной эстетике и Возрождению, поднимались интереснейшие и многообразные проблемы бытия. Всё это время мы поддерживали связь с вдовой Лосева – выдающимся филологом-классиком Азой Алибековной Тахо-Годи. Нас всех согревали эти встречи в прагматичной жизни Америки.

Калифорнийские «Беседы» просуществовали два с половиной года. Многие перебрались в другие штаты, отец Валерий Буланников возвратился в Россию. А связь с Тахо-Годи продолжается по сей день.

– А какие ещё ваши работы ждут публикации?

– Трагикомический роман в стихах «Колобок» (эту вещь начал писать давно, но тут всё повернулось иначе), наверное, не очень публикуемый.

– Почему, – удивляюсь я, – не публикуемый? Какое у нас, Владимир Яковлевич, тысячелетие нынче на дворе?

– Знаете, он слишком откровенен – и эротически, и политически.

Главный герой, Иван Ядрилов, он из деревни. И вот мой герой хочет прописаться в Москве, а никаких возможностей нет…

– Хорошо, это то, что вы написали. А как вы все эти годы здесь жили?

– Я и говорю: жил весьма активно. Как пришёл немного в себя после приезда, сразу же списался с профессором Вадимом Крэйдом из нью-йоркского «Нового Журнала». Он – великолепный редактор, я много печатался в этом журнале, стихи и прозу. Позже был опубликован журнальный вариант моих мемуаров «Времена жизни». С Крэйдом (он живёт в штате Айова) мы так никогда и не встретились лично, но до сих пор поддерживаем тесную связь.

В 2006 году в Нью-Йорке вышла очень для меня важная книга стихов и поэм «На перетоке времён». Я всегда много писал, да и сейчас пишу, даже песни продолжаю сочинять. Я не поэт-песенник, это для меня далеко не главное, но иногда просто возникает неодолимое желание – и рождается песня! Знаете, песню нельзя написать просто пальцами, внутри тебя должна быть какая-то река. Так вот, как река выплеснется, сразу отдаю Михаилу Маргулису. Он большой мелодист, мы с ним уже 10 лет вместе работаем. «Белая волна», C"est la vie, c’est moi («Такова жизнь, таков я»), «Бездомный вальс» – все они есть в нашем совместном сборнике песен «Услышь мою мелодию», который вышел в конце 2013 года в Сан-Франциско.

– В России ваши песни тоже исполняют.

– Не только в России. В 2012 году в Калифорнии было празднование 200-летия Форта Росс, и там детский казачий хор исполнил мою песню одноимённого названия, где мои и стихи и музыка. Она написана ещё в 2000 году.

– Вас пригласили на этот праздник из Российского консульства в Сан-Франциско?

– Нет, я просто прочитал об этом в какой-то газете. Думаю, в консульстве о моём существовании на калифорнийской земле и не подозревают. Стихи, сочинённые на замечательную музыку Василия Агапкина «Прощание славянки», тоже очень часто исполняют. Моя версия этой песни стала весьма востребована. В Англии вышел фильм с участием современного философа Славоя Жижека, где она звучит на английском языке. Фильм, на мой взгляд, на самом-то деле не очень глубокий, но очень популярный в Европе. Во Франции сейчас снимается «Апокалипсис Первой мировой войны», это уже значительно серьёзнее, – там «Прощание…» прозвучит в переводе на французский…

– У вас каждый раз просят разрешения?

– Да, всё очень цивилизованно. Представьте, кинокомпания из Гонконга нашла меня аж через какое-то японское общество, которое знает обо мне всё и даже номер моего нового телефона, который есть только у самых близких мне людей.

– Кто хочет, тот всегда найдёт…

– У вас, Ира, получилась строчка для шлягера. Знаете, мы с композитором Константином Орбеляном написали много лет назад, как теперь говорят, хит. Припев был такой: «Галисес, галисес». Ты идёшь!.. Песенку весело ты несёшь…»

– «Галисес» в переводе с армянского означает «Ты идёшь»…

– Ну да, а люди воспринимали это как имя нарицательное. Я эти слова и оставил на армянском, как Бунин, в «Песне о Гайaвате», где то и дело индейские слова мелькают. Все рестораны России по ней с ума сходили, из окон домов, из автомобилей неслась…

– Вы знаете современную русскую песню?

– В какой-то мере, и это что-то невероятное: «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже». Полный разгул дерьма, повреждающего детские души. Я понимаю, обществу не до этого. Но и до этого должно быть, потому что песня – очень важная часть человеческого общения, культуры.

– Из тех композиторов, с которыми вы сотрудничали, никто не разыскал вас в Америке, чтобы попросить стихи для песни?

– Евгений Дога, с которым мы часто общаемся, рассказывал, что, когда он сейчас предлагает куда-то песню, в том числе и нашу с ним, ему отвечают: «Это хорошо, но не в нашем формате».

– То есть в переводе на общепонятный язык – «Это – полный отстой»?

– Да. Но дело ещё и в том, что сегодня за всё и всем надо платить, в том числе и редактору. Всё стоит немалых денег. А Дога, Тухманов, Журбин приветствуются разве что на канале «Культура». Для всех остальных они – не в формате. Я много раз пытался говорить в печати о том, что сейчас творят с песней, и был рад, когда прочитал статью Юрия Полякова, которая оказались очень созвучна моим мыслям.

– А помните, как вы расправились с непомерными гонорарами поэта-песенника Леонида Дербенёва? Говорят, что после одного вашего пламенного выступления сверху даже спустили распоряжение урезать гонорары авторам.

– Нет, на самом деле ничего никому не урезали. А в сегодняшней российской действительности названные мной суммы и вовсе покажутся смехотворными. Но я говорил не только о Дербенёве. Я говорил о том, что такие, как Дербенёв, по сути своей, не поэты, они – часть песенной индустрии, явления, из которого выросло то сегодняшнее песенное дерьмо, которое было процитировано выше. А вот, скажем, Михаил Исаковский – да, выдающийся поэт, и его «Враги сожгли родную хату» – песенный шедевр.

– С песнями, в том числе и с вашими, разобрались. А как называется последнее из написанных вами стихотворений?

– Сначала скажу о предпоследнем. «Русский дворянин». Оно написано в начале этого года и посвящено Бунину.

– Почему Бунину?

– Не знаю, вдруг возникло такое вот чувство… Думал о нём, перечитывая какие-то вещи. Листал «Антологию русской поэзии ХХ века». И написалось как-то легко и быстро. Бунин был невероятно впечатлительный человек, даже сверхвпечатлительный. Лик смерти (в том числе и собственной) шёл с ним рука об руку по жизни. И он очень точно выразил состояние ухода дворянства. Он и хотел поверить в «Божье дыхание», и колебался. Поэзия в прозе и проза в стихах – в его собраниях сочинений (редкое дело) печатались вместе. У прозы Бунина есть осанка, парчовая осанка. Удивительно: он был человеком с большим чувством юмора, нет, это была не желчь, как полагали некоторые, а замечательный юмор. В ранних вещах я нахожу его много – это свежая живая проза, а в поздние свои произведения он юмор не впускал. Почему – не знаю.

Однажды у меня случилась удивительная ночь с Константином Симоновым.

Я с ним встречался только один раз в 1964 году, когда отмечали 50-летие Марка Фрадкина. Симонов, Долматовский и я выступали на вечере в Московском доме композиторов. Симонов всю ночь в кабинете Фрадкина читал стихи, и такое у него, знаете ли, сердце оказалось человеческое, даже детское, я не ожидал. А стихи те потом, сколько ни искал, нигде не нашёл. Я тоже ему в ту ночь читал много стихов. А потом, зная, что после войны он ездил в Париж уговаривать Бунина вернуться в Россию (Сталин через Молотова так распорядился), попросил рассказать об этом. И Симонов подробно описал ту поездку, бледные глаза Веры Николаевны, жены Бунина…

– Бледные?

– Да, она вообще была такая несколько белёсая, возможно, это был недостаток какого-то пигмента. О том, какие они вели беседы… «Соблазнять» Бунина вернуться на родину Симонов отправился в Париж с женой, тогда ею была актриса Валентина Серова. И вот после того как Симонов с Буниным отобедали в ресторане, у супругов возникла идея самим устроить для писателя роскошный обед. Сообщили об этом соответствующим товарищам, и советское руководство спешно выслало в Париж продукты и… официанта из ресторана «Прага». Застолье состоялось. Бунин во время обеда всё посмеивался, мол, дайте-ка мне ещё вот большевистского маслица попробовать, икорочки…

– А официанта зачем?

– Ну, чтобы он их кормил и чтобы произвести впечатление, конечно.

– И как, произвели?

– Думаю, да, если учитывать результат… Бунин в жизни, как и в литературе, человек непреклонного стиля, хотя ему трудно и голодно жилось после войны во Франции. Куприн вернулся, а Бунин нет.

– Владимир Яковлевич, вам хотелось бы вновь начать печататься в России?

– А я уже начал это делать. На днях мне прислали журнал «Приокские зори», он издаётся в Туле. Я послал туда свою повесть в стихах «Егор Таланов – тульский мастер». Набросок сделал ещё в семидесятых годах, а закончил здесь. Это одна из моих любимых вещей. Она – свободная, правдивая. Её сразу напечатали. Я рад.

– А последние ваши стихи?

– Я написал их в минувшем январе. Называются «Читая «Антологию русской поэзии ХХ века».

Как же много знакомых – исчезнувших лиц,

Сколько горьких утрат в этом перечне длинном,

Сколько много поэтов – самоубийц

И погибнувших по неизвестным причинам.

Сколько пало друзей по дороге под бременем

Этой тяжкой поры духоломного времени.

Беседовала Ирина ТОСУНЯН , собкор «ЛГ» в США

Теги: Владимир Лазарев , современная литература