Литературная Газета 6470 ( № 27 2014)

Кулинарные воспоминания счастливого детства

Писатель Дмитрий Михайлович Балашов (1927–2000)

"Как сусед суседку по титьке тяпнул"*

В юности бабушка очень дружила со своим кузеном Мишей Гипси. Она иногда намекала, что он был в неё влюблён, но взаимностью не пользовался, что, впрочем, дружбе не мешало. Миша увлекался поэзией, театром, появившимся в начале XX века синематографом. Он почитал себя футуристом, общался с Маяковским и даже наголо обрил голову, продемонстрировав окружающим великолепное строение черепа и сходство со знаменитым поэтом. Вместо обыденной фамилии Кузнецов Миша выбрал себе звучный псевдоним Гипси-Хипсей и снялся у Довженко в фильме «Земля».

Из Саратова он переехал в Петроград, женился на милой скромной художнице Анне, родившей ему двух сыновей. Первого назвали Эдвардом, второго - Хенриком. Однако пышные иностранные имена и фамилии плохо вписывались в советскую действительность, и вскоре детей переписали на скромную фамилию мамы, и мальчики перевоплотились в Дмитрия и Григория Балашовых. От прошлого осталось только домашнее Дюка старшего сына.

В январе сорок второго Миша Гипси умер в блокадном Ленинграде от голода, а Анна с детьми эвакуировалась в Сибирь. Во время войны Дюка переписывался с моим папой, восторженно делясь впечатлениями от прочитанного. Вернувшись в Ленинград, Дмитрий Балашов окончил театроведческий факультет и, решив нести культуру в массы, уехал в Вологодскую область, где жил в келье Кирилло-Белозёрского монастыря. Хождения в народ закончились рождением двух внебрачных детей от уборщицы Анастасии. Как честный человек, Дюка дал детишкам свою фамилию, а бабушка Анна Николаевна начала их активно воспитывать. Дальнейшие поиски себя привели Дюку к академику Лихачёву в Пушкинский Дом, в котором он стал аспирантом. Он занялся изучением северного фольклора и пере­ехал вместе с мамой в Петрозаводск, оставив младшему брату комнату в коммуналке на улице Фурштатской.

Отношения между нашими семьями никогда не прерывались, регулярно поддерживались перепиской и взаимопосещениями. То Гриша, то Анна Николаевна появлялись у нас, а чаще всех в Москве бывал Дюка. Бабушка называла его Северным Лелем. Был он для мужчины неприлично смазливым, немного мелким, кучерявым, носил усы, бороду, вышитую косоворотку, тулупчик и что-то типа шаровар, заправленных в сапоги. У женщин он пользовался бешеным успехом и совершенно в них не разбирался, поэтому беспрерывно женился, подженивался, разводился, расставался, доведя количество детей до тринадцати голов. Сняв в прихожей сапоги, Дюка устраивался на диване в позе лотоса и развлекал бабушку мелодиями флейты, воспевающей его литературные успехи и амурные похождения.

Иногда кто-то из нас оказывался в Питере на Фурштатской, а однажды дедушка решил отправиться в большое путешествие, и мы поехали в гости к Анне Николаевне в Петрозаводск. Дюка в это время собирал фольклор на Северном море. Мы честно знакомились со всеми достопримечательностями, восхищались деревянным зодчеством, съездив в Кондопогу и посетив Кижи. Не обошли вниманием и берега Онежского озера, собирая в лесу грибы и ягоды. Столовались мы большей частью дома, и запомнились мне самые простые вещи: разваристая картошка, только что выкопанная в огороде под окном двухэтажного дома на окраине Петрозаводска, и черничные пироги, окрашивавшие руки, губы и язык в устрашающие лиловато-фиолетовые тона.

Незадолго до нашего отъезда вернулся Дюка из экспедиции. Он привёз интереснейший фольклорный материал и огромную рыбину. Рыбу, оказавшуюся сёмгой, Анна Николаевна немедленно привела в засоленное состояние, а из собранных Дюкой историй в местном издательстве вскоре вышла книжка «Сказки терского берега».

Наш визит завершился праздничным ужином, на который позвали и очередную потенциальную невестку Анны Николаевны. Взрослые пили водочку, настоянную на можжевеловых ягодах, закусывали слабосолёной сёмужкой, после чего Дюка по просьбе присутствующих зачитывал самые яркие отрывки будущего сборника. Занятая поглощением черничного пирога Анны Николаевны, я тем не менее прислушивалась к выразительному Дюкиному чтению. Оттого что декламатор старательно подражал северному говору, содержание услышанного от меня ускользало, а вот название сказки «Как сусед суседку по титьке тяпнул» навсегда врезалось в детскую память.

От фольклора Дюка перешёл к историческим романам, самым известным из которых стал «Господин Великий Новгород». Роман принёс автору не только известность, но и звание почётного гражданина великого русского города, а также пятикомнатную квартиру в его центре.

Если творческая деятельность Дмитрия Балашова складывалась успешно и материализовалась в увесистое собрание сочинений, то личная жизнь по большей части приносила разочарования. Из прелестного певца Леля он всё больше превращался в усталую Синюю Бороду. Жёны регулярно исчезали, но по своей собственной воле. Пленившись внешностью избранника, его литературными достижениями и относительным материальным благополучием, они не выдерживали испытания – жизни в деревне с обязательным ведением натурального хозяйства. Светиться в светской хронике – да, а разгребать навоз – нет.

Но не только жёнам не нравились сельскохозяйственные заморочки писателя, местное население их тоже не одобряло и строило ему всяческие козни и пакости. То что-нибудь подожгут, то что-нибудь покрадут. Сельские власти своих выгораживали: мол, нечего нас уму-разуму учить, сами с усами. Не понимал народ своего счастья, и приходилось Дмитрию Михайловичу менять дислокацию, а заодно и жену.

В последние годы жизни Дюка увлёкся политикой, решив влиять на народ не изнутри, а сверху. Незадолго до бабушкиной смерти он приезжал в Москву, навещал её, расспрашивал про саратовское житьё-бытьё. Говорил, что хочет написать роман про становление первого капитализма на Руси на примере родоначальника семьи Степашкиных. Жаль, что трагическая гибель писателя помешала осуществлению этого проекта.

__________________

* «Как сусед суседку по титьке тяпнул» – сказка из сборника «Сказки терского берега», составленного Д. Балашовым.

Лучшие в мире «поцелуи»

Иногда мы ездили в гости к бабушкиной младшей и самой любимой тётке – Клавдии Семёновне, которая была всего лишь на 12 лет старше племянницы. Она жила вдвоём с больной дочерью на краю посёлка Кучино (по горьковской ветке курского направления) на втором этаже видавшего виды деревянного дома. Её старший сын Андрей часто бывал в Серебряном переулке и очень был дружен с моей бабушкой. Их объединяли воспоминания счастливого детства в Саратове, откуда вела род многочисленная семья купца-мукомола Степашкина.

Фамилия родоначальника говорит сама за себя. Семён Степашкин родился в приволжских степях и в тринадцатилетнем возрасте попал в город, где за хлеб и кров в лавке местного торговца исполнял обязанности мальчика на побегушках. Первые деньги Семён сделал на пиявках. Сначала он их собирал на себя, стоя в болоте, а потом сдавал в аптеку, за что получал небольшую денежку. Расторопный смышлёный мальчуган быстро продвигался по торговой служебной лестнице, а заодно и по социальной. Он выгодно женился, приобрёл мельницу на берегу Волги и провёл к ней железную дорогу, основал банк, прикупил именьице, каждому из своих одиннадцати детей построил дом. Старшего внука он определил в Пажеский корпус, стал почётным гражданином города Саратова и умер, ничего не подозревая о грядущих революционных изменениях.

Старший внук Жорж дедовых надежд не оправдал. Его регулярно выгоняли из лучших школ Швейцарии, военная карьера тоже не задалась, что, учитывая события 1917 года, оказалось и к лучшему. Он работал бухгалтером, был весел и жизнерадостен, раза три менял жён, обожал оперетту и знал многие арии наизусть. Навещая московскую кузину, он распевал дуэтом Легара и Оффенбаха со своей последней женой польского происхождения, сидя на кушетке в моей пеналообразной комнатке.

Одна из семи дочерей преуспевающего купца вышла замуж за управляющего своего отца, что нередко случалось, и впоследствии стала моей прабабушкой. Судя по сохранившимся фотографиям, была она женщиной интересной, но с очень сложным характером, по рассказам дочери. Мужем Агриппина Семёновна помыкала, дочь терроризировала. Обижаясь, могла неделями не разговаривать с домочадцами, зато прекрасно ухаживала за больными, и родственники часто звали её посидеть с прихворнувшими.

После семнадцатого года новые власти решительно облегчили материальное положение детей Семёна Степашкина. Кое-кому удалось уехать за границу, кто-то умер собственной смертью, а две дочери – моя прабабушка и её младшая сестра – сумели перебраться в город Клин. Из сохранившейся переписки я узнала, что во время Великой Отечественной войны Агриппина Семёновна и Клавдия Семёновна были лишенками, то есть им не полагались продуктовые карточки, что практически означало голодную смерть. После освобождения Клина от немцев бабушка получала специальное разрешение на въезд в город и, обменивая остатки буржуазного благополучия на продукты, регулярно ездила к матери и тётке с сумками съестных припасов. Прибыв на место, она немедленно отправлялась в лес по дрова, потому что карточек на топливо лишенцам опять же не полагалось. Агриппина Семёновна умерла в сорок третьем году, а Клавдия Семёновна в сорок девятом переехала в подмосковную комнату сына, где мы её и навещали.

По случаю нашего приезда готовился праздничный обед. Меню его оставалось неизменным. Закуска состояла из вымоченной в чае сельди с репчатым луком под майонезом, затем следовали говяжий бульон и пирог с мясом как основное блюдо, а на десерт подавался чай с пирожным безе или тортом «Наполеон». Селёдку я есть не могла, ибо, страдая с раннего детства благородным заболеванием диатез, немедленно начинала от неё чесаться. Бульон со специфическим говяжьим духом и хлопьями не снятой при закипании пены не вызывал никакого желания быть съеденным. От голода меня спасал кусочек очень вкусного мясного пирога, и, проглотив его, я с нетерпением ждала десерта. Огромные, воздушные, чуть кремоватые, тающие во рту сладости с французским названием «baiser» (поцелуй) приводили меня в восторг и полностью примиряли с предыдущими обеденными трудностями.

Несмотря на кажущуюся простоту рецепта безе (в отделённые от желтков белки всыпьте сахар и взбейте их до пенообразного состояния; полученную массу, разделяя на равные порции, выложите на вощёную бумагу и запекайте в духовке при слабой, не более 108 градусов, температуре до полной готовности), мало кому по-настоящему удаётся с ним справиться. Почему-то внутренности кремоватой полусферы при соприкосновении с зубами, как правило, превращаются в приторную клейкую массу, сравнимую с плохо жующейся ириской и представляющую угрозу всем вставным челюстям. Впрочем, при сегодняшнем магазинном кондитерском изобилии никто и не утруждает себя выпечкой «французских поцелуев». К тому же повторить шедевр Клавдии Семёновны вряд ли кому и удастся, потому что белки извлекались из только что снесённых курами яиц, а выпекались безе в настоящей русской печке.

Заграничная штучка

Часто появлялся при бабушкином дворе Серебряного переулка и другой её племянник – Кирилл из Саратова. Он был архитектором и сыном любимой кузины Тани. Собственно говоря, из всего многочисленного племени Степашкиных только Таня Мертенс (её отец был поволжским немцем) сохранила верность любимому городу, а её сын его приукрасил, построив новый железобетонно-стеклянный цирк. Кирилл любил разные виды искусства, поэтому во второй раз женился на актрисе саратовского ТЮЗа – крошечной женщине с амплуа травести. До пятидесяти лет она играла мальчиков, а после и до глубокой пенсии – старушек.

Когда тётя Таня бывала в Москве, она останавливалась у нас, а не у родителей невестки, хотя те обладали отдельной квартирой, дачей и автомобилем. Она говорила, что там её душат материальность быта и серьёзное отношение к центральным газетам. В Серебряном переулке кузины предавались бесконечным воспоминаниям за утренней чашкой кофия или вечерней чашкой чая. Они весело хихикали, прерывая друг друга восклицаниями: «А помнишь?..» Иногда я прислушивалась к их разговорам. Они перебирали всех знакомых и улицы, на которых те жили и которых больше не было на карте города, вздыхали по ушедшим и умилялись картинкам детства, до мельчайших подробностей воскрешая в памяти домашние праздники и ежегодную весеннюю прогулку на пароходе по Волге с непременным обедом со всегда одним и тем же меню: суп из раковых шеек, переложенных свежей чёрной икрой, а на десерт пирожные блан-манже полосатые.

Но больше всего разговоров приходилось на долю уехавшей в Англию тёти Наташи. Вторая бабушкина кузина была прямой противоположностью родной сестре. Тётя Таня – сдержанная, спокойная голубоглазая блондинка с великолепным чувством юмора, а тётя Наташа – кокетливая, смешливая брюнетка с огромными карими глазами, в яркой одежде и золотых украшениях. С точки зрения окружающих, очи чёрные и обилие браслетов на запястьях подтверждали легенду о наличии в роду Степашкиных цыганской крови. Ходили слухи, что отец почётного гражданина города Саратова, купца первой гильдии Семёна Ивановича без памяти влюбился в красавицу цыганку и, вопреки тогдашнему здравому смыслу, даже женился на ней в начале девятнадцатого века. Никаких документов не сохранилось, лишь вьющиеся волосы и оливковый оттенок кожи некоторых членов семейства могли косвенно свидетельствовать в пользу этой версии. Однако «очи чёрные» наблюдались только у тёти Наташи, все остальные отличались зеленоглазостью или серо-голубыми оттенками глаз.

В середине 20-х годов прошлого века западный мир решил оказать молодой Стране Советов помощь. К нам устремились специалисты всех мастей поднимать сильно упавшую экономику. В Саратов прибыла группа британских инженеров, и город немедленно оживился, особенно его женская часть. Оживление закончилось строительством стратегически важного объекта и немереным количеством разбитых девичьих сердец. А вот нашей тёте Наташе удалось не только сохранить своё, но и пленить английское. Победу она закрепила штампом в паспорте и отъездом в Лондон. Однако на родине инженера победа обернулась катастрофическим поражением. Специалист оказался человеком, ранее женатым на другой, а также многодетным отцом. О возвращении в Саратов не могло быть и речи, гордость не позволяла даже рассматривать подобный вариант.

Наташа Мертенс решила завоевать Лондон и для начала устроилась в мастерскую, где ручной вышивкой украшала дамские наряды. Она и сама неплохо шила, одевалась всегда по моде и к лицу, не позволяла себе унывать, веря, что только весёлым оптимистам покоряются города. В православной церкви Наташа познакомилась с русскими аристократками в эмиграции, которые по привычке устраивали благотворительные балы. В Наташином лице они обрели незаменимую помощницу. На одном из мероприятий в пользу бедных Наташа встретила английского профессора-орнитолога, и он не устоял перед очаровательной черноокой купеческой внучкой. Вскоре Наташа Мертенс превратилась в миссис Фокс и переехала в весьма престижный район британской столицы Челси. Они жили долго и счастливо, пока инфаркт учёного не разлучил их. Профессор умер в седле во время еженедельной воскресной конной прогулки в Гайд-парке.

После смерти Сталина и XX съезда КПСС, развенчавшего и осудившего культ личности, между сёстрами и кузинами возобновилась переписка, прерванная почти на двадцать пять лет. В одном из писем тётя Наташа сообщила, что, пока есть силы, она решила приехать в Москву, навестить близких, которых не видела без малого сорок лет. Все заволновались и стали готовиться к визиту иностранной гостьи. Была произведена генеральная уборка с мытьём окон и натиркой полов гэдээровской мастикой. Через всевозможных знакомых появился дефицит – банки с крабами и тихоокеанской слабосолёной сельдью, индийский чай со слонами, сырокопчёная колбаса[?] Бабушка наконец-то дошила себе костюм. Вместе с тётей Таней они посетили парикмахерскую и косметичку Софью Константиновну. Их головы перманентно уложились, брови потемнели и приобрели удивлённую чем-то форму, лица заблестели, как свежесмазанные растительным маслом пасхальные яйца, а ногти стали перламутрово поблёскивать.

В знаменательный день прибытия госпожи Фокс в Москву я, вернувшись из школы, активно включилась в метание закусок на стол. Свеженакрахмаленная в прачечной скатерть-самобранка уставилась остатками кузнецовского сервиза и разномастными ёмкостями с яствами, главным из которых были пирожки с капустой, выложенные на склеенное во многих местах старинное блюдо. Эти пирожки являлись бабушкиным specialite de la maison: небольшие, аппетитного вида, продолговатой формы, из тонкого дрожжевого теста, они плотно начинялись никогда не темневшей капустой с яйцом. Я десятки раз наблюдала, как бабушка ставит тесто, утушивает капусту на круглой чугунной сковороде, даже помогала резать белокочанную небольшими квадратиками, а потом мешала её ложкой, чтобы она равномерно обжаривалась в сливочном масле. Но когда попробовала самостоятельно повторить бабушкин шедевр, то ничего хорошего из моей затеи не получилось. Дрожжевое тесто само выбирает руки изготовителя.

Появление тёти Наташи под руку с племянником Кириллом положило конец нервному и переполненному любопытством ожиданию. Бабушкина кузина внешне подтверждала легенду о наличии в семье цыганской крови. Перед нами предстала темноволосая, кареглазая, до черноты загорелая моложавая дама с ярким макияжем и многочисленными бренчащими золотыми браслетами. Но во всём остальном чувствовалось влияние Запада. Стройная, одетая в модное элегантное платье из тонкого джерси, она говорила на дореволюционном и навсегда утерянном русском языке с очаровательным британским межзубным акцентом. Курила хорошо пахнущие сигареты, оставляя на фильтре кровавые следы помады, и после обеда потягивала неразбавленный виски из привезённой бутылки. Она утверждала, что этот напиток лучше всякого снотворного.

В следующий приезд тётю Наташу сопровождал огромный чемодан с подарками. Именно про него написан знаменитый стишок:

В этой маленькой корзинке

Есть помада и духи,

Ленты, кружево, ботинки –

Что угодно для души?

Кроме вышеперечисленного чемодан предлагал отпрыскам купца Степашкина невиданные доселе вещицы: невероятных расцветок чулки, короткие и длинные перчатки из неопознанного материала, яркие отрезы кремплина, эластичные мужские носки, элегантные шёлковые галстуки, входящие в моду водолазки…

До появления в печати романа Булгакова «Мастер и Маргарита» оставалось ещё несколько лет, а на Старом Арбате успешно прошла репетиция сцены в дамском магазине театра Варьете, с той только разницей, что вещи из тёти-Наташиного чемодана не покинули своих владелиц и служили им верой и правдой долго-долго. Мне тогда достались кремовые колготки с люрексом и белая водолазка-лапша, закончившая своё существование в баке для кипячения белья с персолью в моей тщетной попытке вернуть ей первозданную белизну.

Кроме изделий лёгкой промышленности чемодан явил красочную жестяную коробку с бисквитным печеньем, которое, по словам тёти Наташи, в Туманном Альбионе подают к файфо-клок ти (five o"сlock tea). А затем она решила познакомить нас и с самой церемонией пятичасового чаепития. Меня отрядили в помощь лондонской троюродной бабушке для организации мероприятия. Сначала мы долго выбирали хлеб для сэндвичей. Очень понравившуюся Наталье Львовне пухлую паляницу с загорелой корочкой пришлось отвергнуть из-за невозможности тонкой нарезки. Выбор остановили на белом сдобном кирпиче, который сначала разделили на широкие тонкие пластины, а потом раскроили их на небольшие квадратики. Найти начинку для мини-бутербродов оказалось тоже делом непростым. Ни тебе копчёного лосося в виде папиросной бумаги, ни правильного нежирного окорока. В конечном итоге купили сыр, готовый печёночный паштет в кулинарии арбатского магазина «Диета» и, отстояв огромную очередь, длинный свежий болгарский огурец. Получилось три вида бутербродов, на изготовление которых ушла куча времени. Часть тончайших хлебных квадратиков намазывалась размягчённым сливочным маслом с одной стороны, тогда как другая часть – с двух сторон. На все односторонние квадратики накладывалась начинка, а затем лепился сэндвич по формуле: хлеб+масло+начинка+масло+хлеб+масло+начинка+масло+хлеб. Получалась трёхслойная закрытая конструкция, отправлявшаяся в рот целиком.

Трём тарелкам с сэндвичами компанию составили блюдо с бисквитным печеньем, два сорта болгарского джема, клубничного и малинового, молочник со сливками и оторванный от соседского сердца непонятно как сохранившийся внесезонный лимон.

Прибывших на файфо-клок ти гостей захлестнула волна запахов, состоявшая из ароматов лимонной цедры, свежего огурца и благоухания только что заваренного чая истинно британского происхождения с плантаций Индии и с красивым именем Дайджелинг. Жестяная банка из-под чая долгие годы жила в продуктовом шкафу, храня счастливые воспоминания того вечера.

Из Москвы тётя Наташа увозила любимую с детства бело-розовую пастилу и килограмм чёрной икры, разложенный в два целлофановых пакета, которые равномерно улеглись в купленный для контрабандной перевозки бюстгальтер.

Каждый визит заграничной кузины долго обсуждался всеми родственниками и знакомыми. Из Англии приходили длинные письма, невиданные по красоте открытки к Рождеству и Пасхе, модные журналы Vogue pattern, позволявшие собственноручно сделать выкройку приглянувшейся модели. От нашего собственного лондонского корреспондента мы с трёхнедельной задержкой узнавали последние новости о тяжёлом капиталистическом житье-бытье: то забастовка мусорщиков превратила столицу Великобритании в огромную свалку; то из магазинов исчез сахар, и за ним проходилось стоять в длинных очередях; то опять подняли цены на коммунальные услуги, а потом и на проезд в общественном транспорте. Однако эти мелочи не мешали тёте Наташе отдыхать на Майорке, печь имбирное печенье для благотворительных мероприятий и участвовать в ежегодном русском бале, для которого шился вечерний туалет.

Однажды Наталья Львовна прислала бабушке официальное приглашение приехать к ней с родственным визитом, а я получила от неё две игрушки – очень правдоподобных паука и мышь. Бабушка, узнав о количестве требуемых документов для выезда за рубеж, немедленно пошла в отказ. Зато я вовсю позабавилась заграничными штучками. Для начала попугала трясущимся чёрным пауком ближайших родственников и соседей, а затем перенесла эксперимент в школу. Успех был бешеным и закончился дисциплинарным наказанием за срыв урока по химии. Паука конфисковали, а мышь удалось отбить; сегодня она экспонат номер один в моей коллекции художественных грызунов.

Тётя Наташа умерла в возрасте восьмидесяти лет от эмфиземы лёгких. По её завещанию племянник Кирилл получил остатки капитала, на проценты с которого она жила после смерти мужа, а бабушка – многочисленные коробки со швейными принадлежностями. В течение нескольких месяцев из Лондона по почте приходили большие плоские ёмкости. В одних были катушки с нитками всех цветов и любой толщины, разнообразные ножницы, иголки, выкройки, а в других – бесчисленные отрезы самых разных тканей.

Английское наследство позволило нам с бабушкой легко справиться со скукой советского текстильного производства. Бабушка шила, черпая вдохновение в модных французских журналах из театральной библиотеки, а я самозабвенно носила её творения. Каждый раз, доставая из коробки очередную тканюшку, мы гадали: «А какой прикид сделала бы из неё тётя Наташа?»

Первые главы новой книги Алисы Даншох «Кулинарные воспоминания счастливого детства» опубликованы в «ЛГ» № 13, 17 за 2014 год

Теги: современная литература