Литературная Газета 6478 ( № 36 2014)

Надежды остаются

Опубликованный в конце весны проект "Основ государственной культурной политики" вызвал в обществе дискуссии и споры. Как и двадцать лет назад, российские либералы продолжают доказывать, что якобы самое страшное для культуры - это именно вмешательство государства.

Наш собеседник – главный научный сотрудник Института социально-политических исследований РАН, профессор факультета политологии МГУ им. М.В. Ломоносова Сергей КАРА-МУРЗА.

– Сергей Георгиевич, а была ли у Российского государства после 1991 года культурная политика вообще? И нужна ли она в принципе?

– Когда «либералы» говорят, что государство не должно вмешиваться в сферу культуры и проводить свою культурную политику, они говорят заведомую чушь, рассчитанную на простодушных людей. Точнее, подменяют смысл. На самом деле они знают, что этого не может быть, потому что не может быть никогда. Государство держит страну, а культура – это система, формирующая личный состав страны. И массу населения, и элиту. Государство в принципе не может уклониться от выполнения своих функций в сфере культуры. Поэтому рассуждать можно только о том, какую культурную политику проводит государство.

Если вспомнить 1990-е годы, то что бы ни говорили «либералы», культурная политика была у нас и при Ельцине. В результате её реализации власти удалось загнать в катакомбы (в духовном смысле слова) подавляющее большинство населения, которое не принимало проводившиеся тогда политический курс и реформы. Много лет это большинство не имело доступа в СМИ и не могло выразить свои чаяния и протесты. Такой была в то время культурная политика. Те, кто её проводил, вычеркнули наших поэтов и писателей из нашей жизни. В течение двадцати лет я не слышал по радио ни Горького, ни Блока, ни Есенина, ни романсов и песен Серебряного века... Много чего мы не слышали и не видели.

– Идеологическая дисциплина у тех, кто с начала 1990-х годов выступает под знаменем либерализма, ничуть не мягче, чем у большевиков... Логично, что они проводили жёсткую культурную политику.

– Жёсткую, а иногда и преступную – учитывая размер проведённых ими изъятий из российского и советского культурного наследия. В результате их культурной политики молодёжь не знает великих русских творцов. Более того, та культурная политика допустила пропаганду социал-дарвинизма. Долго живя под давлением пропаганды подобных ценностей, люди стали к ним привыкать.

Произошедший в 1990-е годы слом советского жизнеустройства, обрушение или деформация практически всех его институтов, в том числе культуры, нанесли населению тяжёлую культурную травму. Общество поражено социальной болезнью – аномией (безнормность). Она инерционна, передаётся молодым поколениям. Проявлениями этой болезни являются цинизм, девиантное (антиобщественное) поведение и массовая преступность. В настоящее время развитие болезни удалось приостановить, но она уже охватила все слои общества.

Мы переживаем интервенцию уголовной культуры с её нормами и ценностями. Преступный мир существовал всегда – и при царях, и в советское время. Но он был локализован, а добро и зло в общественной культуре были чётко разграничены. В 1970-е годы при нарастающем мировоззренческом кризисе советского общества уголовная культура начала проникать в общую. Усилилась тенденция романтизации уголовного мира. А когда началась перестройка, преступный мир принял активное участие в политике и особенно приватизации госсобственности. Через телевидение и шоу-бизнес преступный мир и уголовная культура стали оказывать сильное влияние на всё общество. К примеру, в то время был легализован мат. А это политическое решение.

– Сторонники мата в кино уверяют, что без ненормативной лексики фильмы утратят «необходимую эмоциональную окраску»... В их поддержку высказался Никита Михалков. Допустимо ли, на ваш взгляд, использование мата на театральных подмостках и в кино?

– Этот вопрос стоял ещё во времена Пушкина. Русская интеллигенция ХIХ века сошлась на том, что на ненормативную лексику должна быть цензура. Иначе мат превращается в инструмент разрушения норм культуры. Если материться можно с экрана и со сцены, то почему нельзя это делать в других местах? Это, во-первых. Во-вторых, использование ненормативной лексики в действительности является признаком беспомощности автора, исчерпания его художественных ресурсов. В широком смысле это признак «дефицита мощности». Если художник вынужден использовать мат, это знак того, что он достиг предела своих возможностей. Само требование узаконить это средство – признак кризиса культуры.

– Виновата ли в этом кризисе интеллигенция? Какую роль она играла начиная с горбачёвской перестройки – стояла в стороне, боролась с негативными процессами или им способствовала?

– Кризисные явления периодически возникают в любой культуре. В начале ХХ века кризисным явлением было декадентство. Это слово в переводе с латыни означает упадок. Часть интеллигенции и в то время работала на распад связей между людьми, сдвинулась к цинизму и эстетике безобразного. Их можно сравнить с гноем при воспалении организма.

Кризисные явления в нашей культуре намечались в конце 1950-х годов. Например, появились так называемые стиляги. Я был их сверстником и со многими из них общался. Политика их не интересовала, но они, будучи детьми советской элиты, отрицали образ жизни и эстетику большинства, создали свою субкультуру, отвергающую солидарность и непритязательность. Тех, кто находился за пределами их мирка, они называли плебеями – впервые мы столкнулись с разделением людей на высшие и низшие подвиды. Этот первый демарш нашей молодой элиты не был осмыслен, и урока общество не вынесло.

Вплоть до конца 1980-х годов кризисные явления в культуре сдерживались советской культурой и социальной системой. Катастрофа, произошедшая с нашим обществом на рубеже 1980–1990 годов, не была случайностью. Она вызревала тридцать лет. Менялась КПСС, многие члены партийной элиты прошли путь от экзальтированного коммуниста к антисоветчику. А в годы перестройки логика этого пути заставила их отказаться не только от советских, но и от российских ценностей.

Что же касается интеллигенции, то она оказалась важным агрегатом интеллектуального и духовного двигателя разрушения советского жизнеустройства. Строго говоря, она перестала быть интеллигенцией. Ведь это специфическое культурное явление, возникшее в обществах, которые сопротивлялись превращению их в периферию западного капитализма. Главный признак российской интеллигенции – антибуржуазность. Ещё в царские времена наша интеллигенция, как говорят, взяла на себя миссию «не допустить втягивания страны в зону господства золотого тельца». Поддержав в конце 1980-х годов рыночные реформы, интеллигенция отказалась от этой миссии, поскольку стала призывать к поклонению золотому тельцу!

Но сегодня, когда Россию ждут тяжёлые времена, наши интеллектуалы, готовые снова взвалить на себя крест интеллигенции, должны обдумать и новую доктрину культурной политики. Прежнюю придётся изменить.

– Какими же, на ваш взгляд, должны быть приоритеты культурной политики?

– Прежде всего надо определиться и дать ответ на вопрос: мы собираем общество, находясь на траектории российской культуры, или же обрубаем корни отечественной культуры и, как говорил Михаил Горбачёв, возвращаемся в «наш общий европейский дом»? Тогда станут ясны и приоритеты. Если мы вернёмся на тот путь, по которому Россия шла более тысячи лет, то в культурную политику предстоит внести очень серьёзные коррективы. Надо дать трибуну людям, которые будут транслировать в общество ценности российской и советской культуры. За четверть века, с конца 1980-х годов, культурологи и социологи провели множество исследований, накоплен большой пласт знания – систематизированного и хорошо препарированного. Но ведь ходу ему не давали – ни в СМИ, ни в художественную культуру!

– А какие ценности надо продвигать в первую очередь?

– Русская культура, как и все культуры, своими корнями уходит в религию. Наши корни – в православии, и до сих пор наши отцы и деды шли своим путём, а не следом за Западом, при всём уважении к его культуре.

– За что их неустанно критикуют нынешние приверженцы западнической ориентации[?]

– Главной основой православия является утверждение, что все люди – братья, а Иисус Христос пошёл на крест за всех людей. И в этом плане все люди равны, мы спасёмся только вместе, помогая друг другу. А с точки зрения протестантизма Христос пошёл на крест не за всех людей, ибо они изначально были поделены на избранных и отверженных. Разница – принципиальная. На этой основе на Западе расцвёл социальный расизм. Западное общество разделилось на «расу богатых» и «расу бедных». А в России расизма никогда не было. Во всяком случае, до того момента, когда к нам активно стал проникать западный капитализм. Расистских воззрений не разделяли и российские либералы начала ХХ столетия.

В основе культуры лежит представление о человеке. Одно дело, когда человек человеку – брат. И совсем другое, когда человек человеку – волк. На эту тему много размышлял Лев Толстой. Любой человек волей-неволей, но сам для себя даёт ответ на этот вопрос, делает свой выбор. Многие представители нынешней российской элиты стоят на том, что человек человеку – волк. Но остальным-то невмоготу жить в культурном пространстве, где господствует антисоциальная «креативная» элита!

С начала 1990-х годов наше общество пребывает в расколотом состоянии. Примерно 75 процентов населения считает, что они были ограблены в процессе приватизации. Хотя некоторые из нуворишей и признают, что приватизация была несправедливой и разрушительной, их сообщество как социальная группа пытается навязать обществу свои ценности и мировоззренческие нормы. А поскольку большинство населения их отвергает, меньшинство населения сплотилось против большинства. Меньшинство ощущает себя сегодня как в осаждённой крепости. Наше общество до сих пор остаётся расколотым на два сообщества.

В ходе реформ представления о добре и зле у большинства населения не изменились. Даже если тяжёлые условия жизни толкали человека на воровство, он понимал, что совершает грех. Первоочередная задача большинства общества состоит в том, чтобы отмежеваться от всех тех, кто стоит на позиции, что человек человеку – волк. Тогда большинство тоже сможет сплотиться, утвердиться в своих ценностях, выработать свой язык и сформулировать собственную повестку дня. А после этого начать диалог с меньшинством, чтобы определиться, как мы будем жить вместе дальше.

Но если большинство примет терминологию меньшинства, их риторику и повестку дня, то попросту не станет общественной и политической силой, с которой нужно считаться, и обязательно проиграет. Улица и дальше будет «корчиться безъязыкая» – получится так, что мощное тело и сильные руки не имеют своего языка. Здесь – угроза для государства, общества и культуры. Население станет гражданами только тогда, когда обретёт свой язык.

– Пример панк-группы Pussy Riot свидетельствует о том, что антикультура зачастую ведёт к антисоциальным поступкам. Сколь остра эта проблема сегодня? И не станет ли пример аморальных девиц, обласканных «прогрессивной общественностью», заразительным?

– Думаю, нет. Их демарш и реакция на него широких слоёв общества охладили пыл и заставили задуматься тех, кто, возможно, готов был следовать их примеру. Для общества это стало своего рода прививкой.

– Можете назвать фильм, снятый в ХХI веке, который произвёл на вас сильное впечатление?

– Мой ответ может показаться смешным, но это... сериал «Улицы разбитых фонарей».

– Чем же он вам запомнился?

– Каждая серия заканчивается мягкой победой добра над злом в привычной обстановке – и это облегчает тоску. Сериалы выполняют терапевтическую функцию. Травма, полученная нашим обществом в начале 1990-х годов, ещё не зажила. Сейчас не нужны картины, которые растравливают раны.

– А что важнее – эстетика художественного произведения или содержание?

– Если эстетика не воспринимается человеком, не захватывает его художественного чувства, то он не воспримет и идею, заложенную автором в произведение. Конечно, важны и идея, и её оформление. И всё-таки в эффективности воздействия эстетика – на первом месте.

– Сергей Георгиевич, происходящая на Украине трагедия и реакция на неё Запада заставляют задуматься о будущем нашей Родины. Что будет с Россией, когда уйдёт последнее поколение, получившее образование в советское время и знакомое с жизнью в Советском Союзе по личному опыту?

– Личный опыт нередко мифологизируется и стариками…

– Тем не менее у них он всё-таки есть.

– Работая со студентами, я заметил, что за последние десять лет у молодых людей появился холодный, рациональный интерес к советскому периоду. Старикам, может, это неприятно услышать, но прагматичный интерес молодёжи к советскому прошлому будет гораздо более дееспособным, чем ностальгия. Если в 1990-е годы у молодёжи ещё были какие-то иллюзии на счёт своего «светлого рыночного будущего», то теперь ситуация иная.

Сегодня учиться пришли молодые люди, которые в советское время не жили, но, осознав, что они в массе своей лишены перспектив, молодые задумались. Особенно остро это ощущают студенты не столичных, а провинциальных вузов. Они понимают, что уехать им некуда и нигде их не ждут. Значит, надо устраивать нормальную жизнь здесь. На этой почве рождается интерес к советскому опыту.

Общеизвестно, в каком тяжёлом положении наша страна находилась в 1920-е годы, после шести лет войн – Первой мировой и Гражданской. Однако в сжатые сроки страна восстановилась, дала молодёжи образование, работу, перспективы, а потом ещё и выиграла тяжелейшую войну. Молодёжь интересует, как и почему такое стало возможным.

Знания о советском опыте надо очистить от мифологии и ностальгии. И тогда они станут очень полезны и будут востребованы нынешними двадцатилетними. Тем поколением, которое не получило тяжёлой культурной травмы 1990-х годов. Процветания России это, конечно, не гарантирует, но надежды на молодое поколение у меня есть.

Беседовал Олег НАЗАРОВ

Теги: политика , культура