Литературная Газета 6479 ( № 37 2014)

«В Коктебеле, в Коктебеле, у лазурной колыбели»

Иван Айвазовский. «Море. Коктебель»

Однажды по дороге на восточный берег Крыма, в благословенный Коктебель, я вступила в бессознательный контакт с неопознанным переносчиком ветряной оспы, в результате чего через некоторое время превратилась в пупырчато-зелёную девочку-лягушку. Дедушка стойко боролся с моим желанием содрать с себя чешущуюся шкуру, уверяя, что Василисой Премудрой я всё равно не стану, но если потерплю, то верну себе гладкую кожу. Как только мой утренний градус упал до 36,6, дедушка взял кратковременный отгул и пошёл на дикий пляж искупаться. Вернулся он часа через два и не один, а с молодой дамой. Честно говоря, слово "дама" ей совсем не подходило. Она была небольшого роста, худа, коротко стрижена, одета в шорты и клетчатую ковбойку. Словом, мальчик-подросток, а не взрослая женщина. Представилась она Мией Гийо из Ленинграда, или просто Микой. Увидев моё плачевное состояние, она тут же открыла пузырёк с бриллиантовой зеленью, навертела на спички вату и, весело насвистывая «Капитан, капитан, улыбнитесь[?]», начала обильно смазывать зудящие прыщи, отчего я окончательно и надолго позеленела.

Приглашённая разделить с нами трапезу, новая знакомая не только осталась на обед, но и перебралась к нам на Садовую, сняв у нашей хозяйки тёти Саши одноместный чулан. Она рассказала, что приехала в Коктебель по совету друзей и он ей совсем не глянулся. Она собралась переезжать в Новый Свет, а до автобуса оставалось время, чтобы искупаться. Греясь на солнышке topless в маленькой пустынной бухте, она услышала вежливый мужской голос: «Если дама прикроет бюст, то одинокий путник сможет разделить с ней гостеприимство этого уютного местечка и погрузить усталое тело в морские волны». Дама бюст прикрыла и через полчаса раздумала покидать Долину голубых гор. Дедушка обратил её в свою коктебельянскую веру, и долгие годы Мика оставалась верна и Коктебелю, и нашей семье.

В доме тёти Саши на Садовой посторонних не водилось. Из года в год у неё останавливались одни и те же люди. Все друг друга знали и с удовольствием общались. Старожилов тётя Саша кормила обедами, и мы с дедушкой пользовались этой привилегией. Все продукты были своими. Кроме сада-огорода тётя Саша держала корову, кур и штук шесть блеющих и дребезжащих колокольцами животных. Сельскохозяйственные культуры из-за недостатка воды сводились к рядам винограда, нескольким миндальным и черешне-вишнёвым деревьям, небольшой плантации укропа-лука-чеснока и грядке с помидорами. Возле умывальника произрастала огромная шелковица, чьи сладкие розовые плоды пользовались повышенным спросом у малолетних отдыхающих.

Воду в посёлке давали только два часа в сутки, и к колонке выстраивалась гигантская очередь с вёдрами. Все тёти-Сашины арендаторы участвовали в пополнении водных запасов. Около четырёх часов пополудни мы уже гремели пустыми ёмкостями у источника-колонки. Каким-то образом нас всегда опережали люди из дома напротив.

Так случилось, что из-за владелицы этого дома бабы Лёли личная жизнь нашей тёти Саши не сложилась. Она не вышла замуж, у неё не было детей, но у неё была большая любовь, которую она пронесла через всю жизнь. Любовь звалась дедом Семёном, носила пышные усы и сапоги с галифе. Каждый вечер дед Семён навещал тётю Сашу. Они сидели бок о бок на лавочке во дворе. Он курил трубку, она вязала шерстяной носок. Проходившие по своим делам мимо них отдыхающие здоровались с дедом Семёном, мужчины часто вступали с ним в степенную беседу о погоде, урожае и политике. Мирные посиделки заканчивались с приходом супружницы деда Семёна, громкой, шумной дылды бабы Лёли. Она усаживалась рядом с мужем, лузгала семечки, крикливо о чём-то вещала и явно была третьей лишней.

Дед Семён всегда отвечал взаимностью тёте Саше, но в их судьбу вмешался злой рок Первой мировой войны. Старший брат Семёна погиб на фронте, и он, младший, ещё не женатый, по неписаным законам родового общества обязан был его заменить во всём, включая супружеские обязанности по отношению к золовке. Таким образом, пришлось ему взять в жёны вдову старшего брата. У них родился сын Алексей. Тётя Саша принимала активное участие сначала в его воспитании, а потом нянчила трёх Алексеевых дочек. Состарившись, она отписала сыну деда Семёна дом. Алексей радостно переехал из придорожной Щебетовки в курортное Планерское, где, по мнению его жены Дуси, деньги отдыхающих греблись лопатой. Дуся быстренько прибрала всё к рукам, установила свои правила и порядки, облагородила территорию, избавилась от крупногабаритной скотины, превратив хлев в дополнительные сдаваемые летом площади. Алексей расстался с шофёрской баранкой, ушёл на пенсию, зажил барином, но пить не бросил и среди квартиросъёмщиков звался «дядя Лёша 15 капель». Пока Дуся кашеварила в доме отдыха «Голубой залив», Алексей набирал форму, пропуская гранёные стаканчики сухенького ёмкостью «15 капель». Вино в канистрах поставлялось старшей дочерью Людой, работавшей на винзаводе «Коктебель».

До глобальной перестройки своего дома тётя Саша не дожила. Она ушла тихо и мирно вслед за своим возлюбленным. Теперь их уже никто не сможет разлучить, они похоронены рядом на местном кладбище. После смерти тёти Саши Садовую переименовали, она стала зваться улицей Шершнева. Первое название мне нравилось куда больше, да и лучшие коктебельские воспоминания связаны с эпохой тёти Саши по адресу: Крым, Планерское, Садовая, 3, куда нам с дедушкой приходили письма из Москвы. Мы честно на них отвечали, описывая наше житьё-бытьё и всяческие приключения, коих было немало.

Однажды в День Военно-морского флота дедушка решил сбегать на потухший вулкан Карадаг, у подножия которого примостился Коктебель. Бегать старались до начала жары, поэтому мы встали в шесть утра, позавтракали хлебом с молоком, взяли с собой фляжку с водой и целлофановый пакет с вишней. Предупредив тётю Сашу о ранней и недолгой прогулке, мы двинулись в поход. Несмотря на ортопедический ботинок (после ранения у дедушки одна нога была короче другой на шесть сантиметров), дедушка ходил легко и быстро, я с трудом за ним поспевала. Не прошло и часа, как мы уже были у Чёртова пальца - скалы, торчащей из земли и словно предупреждающей туристов: «Будете безобразничать – восстану из недр целиком и разберусь». Мы полюбовались открывающимся отсюда видом на залив, на дальние бухты, на просыпающийся внизу посёлок. Прежде чем пуститься в обратный путь, решили передохнуть и подкрепиться. Извлекли из рюкзака фляжку с водой, а вот пакет с вишней не выдержал физической нагрузки и развалился при доставке на валун, заменивший нам стол, обагрив тёмным кровавым соком руки, рюкзак и траву. Дедушка разложил ягоды на камне, заметив, что, коли они нам не достались, пусть хоть птички поклюют.

И тут из-за скалы появились люди, их было двое. Дедушка немедленно вступил с ними в разговор. Оказалось, что они из Болгарии. Мать привезла сына на историческую родину. Согласно мудрой политике партии и правительства и лично тов. Сталина, всех болгар и татар выселили из Крыма на заре новой коммунистической эры. Они уехали, оставив новым хозяевам отличное наследство: татары – аккуратные глиняные мазанки и виноградники, а болгары – брынзу и плантации ароматных роз. Наши новые знакомые направлялись к Золотым воротам Карадага и имели неосторожность позвать и нас. Глядя на симпатичную стройную темноволосую женщину, мой легкомысленный дед Папийон немедленно согласился. О последствиях и грозящей нам голодной смерти он не думал.

Собственно говоря, до Золотых ворот было рукой подать. Но оказалось, что это только визуально, потому что в действительности спуск к ним был труден и опасен. В общем, близок локоток, да не укусишь. Решили идти в обход через Сердоликовые бухты. Тут возникло новое препятствие: при попадании из первой Сердоликовой во вторую надо было обогнуть скалу вплавь, а я ещё плавать не умела. Однако дедушка сказал, что случай предоставляет мне прекрасную возможность научиться. Я так и сделала – взяла и проплыла по-собачьи свои первые в жизни десять метров.

По случаю воскресенья и флотского праздника у Золотых ворот шло веселье. Приплывший на лодке народ полулежал вокруг транзистора, оглашавшего гулкое пространство бухты бодрыми военно-патриотическими песнями. Шеренга бутылок, вкопанная в прибрежную мокрую гальку, ждала команды «Вперёд, в атаку!», пока женская часть компании на газетке раскладывала закуску: хлеб, огурцы, помидоры, варёные яйца, картошку в мундире. При виде этих яств мы поняли, как сильно проголодались. Болгарская половина экспедиции поделилась с нами скромными запасами – бутербродами с плавленым сыром, которые мы запивали из местного источника, бившего прямо из скалы. За долгие века жизни источник соорудил себе небольшой грот с бассейном ледяной питьевой воды, обжигавшей руки и горло.

Пока мы с дедушкой вели раскопки прибрежной гальки в поисках полудрагоценных сердоликов, болгарский юноша проверял слова известной песни, сравнивая, чьё Чёрное море самое синее в мире – его или наше, крымское. А заодно, ныряя, он раздобыл несколько десятков мидий. Мне поручили собрать горючие материалы. С большим трудом отыскалось несколько обработанных морем деревяшек, скорее всего в прошлой жизни виноградных корешков. К ним присоединились внушительный пук соломы, сухие водоросли и позаимствованная у весёлой компании газета «Крымская правда». Под самой скалой подручными средствами было вырыто небольшое углубление, его выложили плоскими камушками, и получился очаг. На дно очага сложили «дрова», на них установили пустую консервную банку из-под тушёнки, дав ей шанс ещё раз послужить голодным людям. На сей раз в ней оказался улов мидий с небольшим количеством воды. Манипуляции с горючим привели к парообразованию в банке, под воздействием которого раковины «затворниц жирных и живых» раскрылись, и я впервые в жизни вкусила то, что французы называют fruits de la mer – дары моря. По-настоящему я распробовала мули лет через двадцать, попав на стажировку в Париж, а в бухте Карадага по достоинству оценить богатую белками пищу ещё не смогла.

На обратном пути, проходя мимо валуна с вишней из погибшего целлофанового пакета, мы обнаружили, что ягоды испеклись и дезинфицировались жарким солнышком, поэтому мы вместо птичек жадно склевали сморщенные ягодки. Весёлые, довольные и очень усталые, мы подходили к дому примерно часов через двенадцать после начала прогулки. У калитки с огромной хворостиной в руках, предназначенной для загона коровы в хлев, нас поджидала тётя Саша. Завидя прихрамывающего дедушку, она разразилась потоком неласковых слов: «Родимец тебя не подхватит, старый дид! Сам инвалид, и дитятку инвалидом хочешь сделать!» Сия гневная тирада сопровождалась грозным помахиванием хворостины. С виноватым видом мы проскользнули в комнату, где обнаружили накрытый стол с литровой банкой ещё тёп­лого парного молока и кастрюльку пшённой каши, завёрнутую в полотенце и газету, чтобы не остыла.

Каши у тёти Саши получались восхитительные: и рисовая на молоке с лёгким привкусом полыни, и гречневая с луком и яйцами, и пшённая с разнообразными добавками – то с кусочками плохо несущейся курицы, то с бараниной, вчера ещё блеявшей. Но шедевром стали начинённые той же пшёнкой дикие голуби. Связку сизокрылых привёз Алексей. Он в ту пору жил ещё в Щебетовке, возил с карьера щебёнку на строительство коктебельской набережной и пользовался любой возможностью вдали от бдительной Дуси перекурить и дозаправиться стаканчиком сухенького. К концу рабочей смены число стаканчиков доходило до 15–20, что равнялось примерно 1,5–2 литрам вина и делало Алексея необыкновенно весёлым, добрым и плохо стоящим на ногах. Что касается диких голубей, то они на долгие годы стали символом изысканной еды. Когда мне хотелось произвести кулинарное впечатление, я говорила: «Я так люблю la volaille (птицу), особенно depigeons (голубей). Помню, нам в Крыму готовили таких вкусных диких голубей…» И мечтательно улыбалась, слегка прикрыв глаза. Немедленно моё воображение превращало жалкие, общипанные, синюшные тушки в дородных лебедей, важно вплывающих на блюдах в сказочные царские палаты.

В курортный сезон тётя Саша раз в месяц расставалась с одним барашком, и в меню обедов дней на десять появлялись блюда с участием баранины – плов, харчо, жаркое с картошкой, чебуреки, жареные пирожки с ливером. Еда готовилась в двух тяжёлых чугунных казанах, один из которых был в деле, пока другой отмокал после долгих томлений на керогазе. Продукты хранились в подвале, сыром и тёмном, где несколько полок отводилось отдыхающим для их скромных съестных припасов, которые пополнялись на рынке и в сельпо. Рынок располагался недалеко от шоссе, между автостанцией и больницей, а также в непосредственной близости от чайной, куда не каждый отваживался войти. Она была тёмной, наполненной едким дымом папирос, концентрированным духом винно-водочного перегара и запахом малоаппетитной еды. Чайная была местом встречи водителей большегрузного транспорта и коктебельской лиги неанонимных алкоголиков. Со спиртным в Крыму проблем не было, поэтому и местные, и приезжающие на отдых яростно поклонялись Бахусу, повышая спрос на продукцию винзаводов «Коктебель» и «Новый Свет». Целое поколение московских и питерских интеллектуалов росло возле бочек с сухим вином на розлив, а я, немного повзрослев, полюбила розовое мускатное шампанское, в 1900 году покорившее Париж на Всемирной выставке и принёсшее золотую медаль князю Голицыну.

Дедушка при мне спиртного не употреблял, но однажды правило было нарушено. Произошло это в Старом Крыму, куда мы приехали на рейсовом автобусе большой компанией детей и взрослых для ознакомления с достопримечательностями, коих насчитывалось три. Первой по списку шла пещера со сталактитами и сталагмитами. По моим воспоминаниям, там было сыро и довольно противно. Свисавшие с низкого каменного потолка сосульки и такие же торчащие из пола наросты никакого впечатления на меня не произвели, несмотря на уговоры взрослых и рассказы проводника.

Вторая же достопримечательность очень понравилась. Как положено настоящим путешественникам, ранним утром мы длинной вереницей потянулись за новыми впечатлениями. Покинув городок с симпатично однообразными улицами беленьких одноэтажных домиков с уютными палисадниками, мы углубились в лес, состоявший большей частью из низкорослых дубов. Дорога шла в гору, и чем выше мы поднимались, тем ниже становились деревья и интенсивней запахи прогретых жарким солнцем трав, опавших листьев и желудей. Когда дорога сошла на нет, мы оказались у цели похода – развалин армянского монастыря XIV века. Наверное, в те далёкие времена он выглядел великолепно: стройные кремоватые башни из местного камня, сводчатые арки, украшенные барельефами и причудливой вязью древнего языка. До нас дошли лишь фрагменты – часть стены, россыпи камней, недотасканных местными на строительство собственного жилья, всё ещё плодоносящие деревья инжира и миндаля и, самое главное, ради чего не заросла народная тропа, – родник с восхитительной, леденящей вкусовые рецепторы водой. Пока взрослые говорили о плачевном состоянии культурного наследия, дети, брызгаясь холодной родниковой водой, искали припрятанные сокровища – ибо для чего ещё существуют развалины?

Возвращаться решили другим путём, не по дороге, а по одной из многочисленных сбегающих вниз тропинок. Конечно же, мы заблудились и долго плутали по живописным холмам, наслаждаясь божественным ароматом разгорячённого палящим июльским солнцем леса, избегая контакта с обжигающими кустами неопалимой купины и вреднючими колючками ежевики. Наконец мы вышли на окраину Старого Крыма, но, как оказалось, с противоположной стороны от более чем скромной гостиницы, нас приютившей. Усталые, не очень довольные, но очень голодные и изнемогающие от жажды, мы ввалились в местный ресторан на главной площади и попросили равнодушного официанта принести нам холодного нарзана. Далее всё происходило по Булгакову:

– Нарзана нету, – ответил официант и почему-то обиделся.

– А ситро есть? – интеллигентно спросил дедушка.

– И ситро нету, – буркнул официант.

– А что есть? – взволнованно поинтересовались мы.

– Жигулёвское пиво. Только тёплое, холодильники не работают, – сказал официант.

– Ну давайте, несите, – после некоторых колебаний попросили взрослые.

Тёплое жигулёвское выдало обильную пену. Дедушка с сомнением посмотрел на меня, но всё же налил из бутылки в мой бокал немного жидкости жёлтого цвета и с пеной, похожей на ту, что после шторма прибивает к берегу моря. Я осторожно попробовала, и... мне понравилось. С тех пор везде и всюду я пью пиво.

После истекающей жиром котлеты по-киевски с картофелем фри и стакана сладко-липкого вишнёвого компота мы вернулись в гостиничку (на целую гостиницу она явно не тянула) немного отдохнуть после утренней программы. И тут произошло то, что помешало нам ознакомиться с третьей достопримечательностью города, – мемориальным домиком писателя Александра Грина, чьи «Алые паруса» до сих пор завораживают читателей. А произошло следующее. Дородную даму, мать шумного и многочисленного семейства, весьма некстати укусила сколопендра, уютно устроившаяся в кровати гостиничного номера. Укушенная опасным насекомым рука стала распухать на глазах. Поднялся страшный переполох, дама рыдала, дети кричали, муж бестолково метался по комнате. Кто-то догадался вызвать «скорую помощь». Прибывшая бригада из двух измученных тётенек постаралась всех успокоить. Мол, неприятно, но не смертельно; вот если бы сколопендра укусила в мае, и не в руку, а, скажем, в шею, то тогда да, возможен летальный исход. А в июле укушенные запросто выживают. Пострадавшей на всякий случай сделали укол, и все успокоились, сложили вещи и вечерним рейсом отбыли к месту постоянной дислокации в Коктебель.

Через три года мы с дедушкой всё же побывали в домике Грина, где нас радушно принимала вдова писателя. Как и вдова Максимилиана Волошина (они даже внешне были чем-то похожи), она была медсестрой, ухаживала за тяжёлобольным писателем, а после его смерти берегла наследие и рассказывала посетителям о муже, о выдуманном им городе Зурбагане, о бегущей по волнам, о романтической истории дочери рыбака Ассоль и её алых парусах счастья.

Эти самые паруса однажды появились и в Коктебельском заливе. Дело было в сентябре, в разгар бархатного сезона, когда вечно кричащие и не там снующие дети вместе с их озабоченными родителями разъехались по своим городам и весям, а у лазурной колыбели задержались люди творческие, не обременённые малыми ребятами и семейными заботами. Так вот, эти самые люди на осиротевшем пляже под неестественно голубым небом лениво наслаждались ласковым солнышком, лёгким морским бризом, одновременно раздумывая, купаться или не купаться, как вдруг их внимание привлекла точка на горизонте, которая быстро увеличивалась. На глазах у поражённых зрителей точка стала приобретать очертания корабля, а по мере приближения трансформироваться в стремительное белоснежное чудо с алыми парусами. Все так и ахнули! Кто-то помчался за фотоаппаратом, кто-то – будить отходивших от вечерних возлияний друзей. Эмоции переполняли людей. Волею судьбы и студии «Мосфильм» они стали невольными участниками съёмок сказочных приключений капитана Грея и Ассоль. На их глазах, двадцать раз вбегая в море, восходила новая яркая и самая изысканная звезда советского кинематографа – Анастасия Вертинская. Шестнадцатилетняя девушка стала редчайшим стопроцентным попаданием в образ романтической юной героини. Справедливости ради надо заметить, что у создателей далеко не самой лучшей литературной экранизации были ещё две несомненные удачи – натурные съёмки в Коктебеле и учебное парусное судно, одетое в фантастический алый цвет.

По окончании съёмок из алых парусов сделали палатки и сшили куртки. Но каждую весну природа вспоминает сказочную историю Александра Грина – вся степь и холмы покрываются алыми маками, их сменяют всплески цветущего шиповника по склонам Святой и Сюрю-Кая, а на морском берегу люди находят камешки с отблеском алых парусов и увозят их с собой на память.

За этими подарками матушки-природы – прозрачными халцедонами-сердоликами, окрашенными в розово-красную гамму, – охотились и стар и млад. Каменная лихорадка подкосила многих, не обошла она и нашу семью. Дедушка даже вступил в секцию поклонников неживой природы при Минералогическом музее на Малой Грузинской улице. Сектанты обменивались опытом, ездили на каменоломни по всей стране, устраивали выставки и неистово завидовали друг другу.

Наша скромная коллекция мало кого интересовала, кроме нас самих, поэтому дедушка в секционных интригах не участвовал и со всеми был в прекрасных отношениях. Особенно он сблизился с двумя дамами-коктебельянками, усиленно враждовавшими между собой. Одна из них, Мария Михайловна, купила полдома недалеко от тёти Саши, прямо напротив летнего кафе «Ветерок», предлагавшего оголодавшим тугие блинчики с кисловатым мясом. А другая – Лидия Николаевна – обменяла московскую комнату в коммуналке на отдельную двушку в доме для обслуживающего персонала отдыхательного заведения «Голубой залив». Приезжая летом в Коктебель, мы с дедушкой непременно навещали обеих соперниц. Каждая из них угощала нас чаем с полуокаменевшими воронежскими пряниками и делилась последними каменными новостями и сплетнями: жена писателя Гроссмана нашла фантастический халцедоновый булыжник; Николай Николаевич купил у местного пастуха за три рубля большой сердолик в полосатой рубашке и выдаёт его за найденный им самим; у Куприяновой (жены одного из Кукрыниксов) новая потрясающая «лягушка» невероятных размеров и красоты. Чужие успехи подогревали наш каменный пыл, и мы устремлялись в Лисьи бухты по другую сторону Карадага, где не было никаких курортных построек и где погранцы гоняли «диких» палаточников, подозревая их в шпионаже и измене Родине.

Первый автобус отправлялся около шести утра, а точнее в 5.50. Чтобы на него попасть, будильник ставился на 5.25. За 25 минут мы успевали плеснуть в лицо холодной воды, почистить зубы, выпить стакан молока с куском хлеба, извлечь из погреба заготовленные с вечера бутерброды с плавленым сыром «Янтарь», сваренные в мундире картофелины и свежие огурцы (соль и перочинный ножик всегда лежали в боковом кармане дедушкиного рюкзака), добежать до будки с пышным названием «Автовокзал», купить билеты до конечной станции Приморское и загрузиться в раздолбанный автобус с хмурым водителем, подозрительно разглядывая ранних пассажиров – нет ли среди них опасных каменных соперников? Поездки спозаранку являлись частью дедушкиной стратегии по упреждению действий противника. Надо было первыми пробежаться вдоль кромки воды в сердоликово-плодоносных Лисьих бухтах и собрать урожай, выплеснутый морем на берег. После пробежки можно было расслабиться, позавтракать, погреться на всё ещё нежарком солнышке, а потом искупаться ню в абсолютно безлюдной бухте и безупречно чистой прозрачной воде. К двум часам дня, на том же автобусе с ещё более хмурым водителем, мы возвращались к тёте Саше, с удовольствием обедали и с ещё большим удовольствием после обеда спали.

В предвечерние часы меня подстерегало летнее задание по французскому, и некоторое время я чахла над дурацкими, но очень полезными грамматическими упражнениями, путаясь в предлогах и артиклях. Чтение адаптированной книжицы сильно выводило из себя, потому что сводилось к постоянному заглядыванию в вокабуляр на последних страницах. К тому же дедушка требовал все незнакомые слова подчёркивать и сверху карандашом писать перевод. Зато по окончании пытки французским пили чай с московскими сдобными сухариками или шоколадной помадкой, привезёнными из самой столицы.

По вечерам мы ходили в гости или в кино, навещали дам-каменисток, семью Габричевских. В конце улицы, ведущей к дикому пляжу, жил археолог Шульц, всю жизнь посвятивший греческому наследию Крыма. Практически не выходя из дома, он вёл раскопки поселения Древней Эллады И дом, и поселение располагались на отвесном высоком берегу под мощным прикрытием потухшего вулкана. Отсюда открывался потрясающий вид на бухту. Ни один вражеский парус не мог ускользнуть от бдительного эллинского ока. Найденные при раскопках предметы быта строго учитывались, временно украшали скромное жилище отечественного советского Шлимана и позволяли составить мнение о жизни простых древних греков: из чего они ели, пили, в чём хранили продовольственные запасы. Увы, смерть Шульца остановила раскопки, и Коктебель остался без собственного археологического музея.

Зато Литературный дом-музей Максимилиана Волошина процветал. В каждый наш приезд мы непременно навещали Марию Степановну, жену поэта, подарившую дедушке небольшую, но абсолютно подлинную акварель певца Киммерии. Наша тётя Саша свою трудовую деятельность начинала прислугой в волошинском доме-корабле.

Совершенно очевидно, что годы, проведённые среди творческой элиты, оказали на юную девушку сильнейшее влияние и способствовали её духовному и интеллектуальному развитию. Но, скорее всего, тётя Саша от природы была умна, интеллигентна, обладала аристократическим демократизмом, тонким чувством юмора, необыкновенным тактом и добротой. Дедушка уверял, что у неё был только один недостаток – она мыла ноги в тазу, а потом эту же воду использовала для приготовления обеда. Впрочем, на качестве блюд это не отражалось.

Вода в каждом доме посёлка появилась вместе с новой набережной. Сначала морскую гальку много лет вывозили на строительство дорог, отчего море расстроилось и подъело пляж. Тогда приняли решение берег укрепить бетоном, а вместо гальки сыпать щебёнку из карьера. Наверное, общая масса отдыхающих выиграла. На набережной открылись закусочные и кафешки, тишина сменилась советской эстрадой, а по вечерам приезжие дамы демонстрировали наряды. Но истинные коктебельянцы и каменисты проиграли. Коктебель навсегда утратил первозданную дикость. А щебёнка поглотила яшмы, халцедоны, окаменелости… Находчивые молодые люди принялись долбить сердоликовую жилу Карадага. Но тут горные духи возмутились и сбросили со скалы нескольких доморощенных альпинистов-старателей, после чего местные власти категорически запретили любое скалолазание, а через несколько лет объявили Карадаг государственным заповедником и повесили таблички «Вход строго воспрещён».

В посёлке открылась лавочка, где продавались обработанные камни. Народ покупал их, делал из них ювелирные украшения, но для коллекционеров они ценности не имели. Уважалась только работа природы. Чтобы камни не теряли яркости, их смазывали вазелином и бережно укладывали в красивые коробки, выстланные ватой, а то и бархатом. Дедушкина приятельница-каменистка Мария Михайловна проработала всю жизнь на «Мосфильме» и хранила свои сокровища в железных круглых коробках из-под бобин с фильмами. Ей все завидовали – какой образцовый порядок! Какие коробки! Надписи на крышках полностью соответствовали содержанию. Особенно хороши у неё были окаменелости. И где она только их находила? Был у неё и дивный пляж – спецпосуда, куда отбраковывалась не вошедшая в основную экспозицию сердоликово-агатовая мелочовка. Неискушённым и новичкам рассказывалось, что именно так в былые времена выглядел коктебельский пляж.

Однажды мы поехали на экскурсию в Судак. Осмотрев Генуэзскую крепость, двинулись в Новый Свет, но не по дороге, а по тропке вдоль моря, мимо грота Шаляпина, в котором он якобы пел для гостей князя Голицына, чередуя оперные арии с бокалами шампанского из подвалов гостеприимного хозяина. После грота тропа превратилась в обычную тропинку, поползла вниз к морю и вдруг оборвалась на высоте метров двух от воды. Мы остановились, не зная, что делать. Дальше идти некуда, а ползти вверх обратно – рискованно. Из состояния задумчивости и поглаживания бороды в поисках выхода из тупика дедушку вывел окрик с проплывавшего мимо рыбацкого баркаса: «Прыгай вниз, мы выловим!» Дедушка последовал совету. Мы прыгнули, но предварительно на баркас закинули рюкзак. Нас втянули в лодку и доставили на берег, где в мгновение ока рыбаки развели костёрик и в котелке сварили уху. Показалось, что ничего вкусней я не пробовала. Ели с дедушкой по очереди выданной на двоих алюминиевой ложкой. В видавшую виды кружку нам плеснули из огромного бидона местного мускатного шампанского, очевидно, получаемого в обмен на свежую рыбу. Мне хватило трёх разрешённых глотков, чтобы сладко задремать под тентом, сооружённым из нашей мокрой одежды. Когда я проснулась, баркас с рыбаками, котелком и бидоном исчез, одежда высохла, и мы спокойно по дороге вернулись в Судак, успев на автобус до Планерского, так и не побывав в знаменитой Царской бухте Нового Света, где невысокий смешанный лес элегантно обрамлял пляж, сбегая в море.

Помимо рыбаков, выловивших нас под Судаком, мы были знакомы ещё с одним представителем этой древнейшей профессии. Член местного рыболовецкого колхоза, пьющий красавец Василий иногда приносил тёте Саше что-нибудь из утреннего улова. Уставшие от столичной интеллектуальной жизни отдыхающие дамы затевали с бравым рыбаком Васей отчаянный флирт, а то и закручивали лихой роман. Он же придерживался правила: если девушка хочет, грешно ей отказывать, и не отказывал. Мы с дедушкой от коктебельского Дон Жуана ждали только свежей рыбки, из которой тётя Саша варила ушицу. Если в сети шла царица Чёрного моря, то мы лакомилось жареной барабулькой. Её сестрицы, не попавшие на сковороду, висели в огороде на проволоке под палящим солнцем, вялились и занимали очередь к пивной кружке дяди Лёши. Другим деликатесом, очень для нас неожиданным, стали обвалянные в муке с солью и зажаренные в хруст на растительном масле стрелки лука.

Посуду после обеда тётя Саша мыла сама, а после завтрака и ужина – мы, стараясь как можно экономней расходовать воду. Вся использованная влага выплёскивалась в кусты дрока и тамариска, которые произрастали повсюду, окрашивая весной Коктебель в жёлто-розовую гамму и временно отнимая у полыни пальму первенства среди запахов.

Несмотря на трудности с водой, в посёлке два раза в неделю функционировала баня. Часы работы демонстрировали мудрость руководства: мужчинам отводилась на помыв четыре часа, а женщинам – пять. Но и те и другие выходили из бани удивительно похорошевшими и помолодевшими. Когда моя ветрянка сошла на нет, дедушка попросил Мику помочь мне в борьбе за чистоту тела и волос. Мы долго стояли в очереди, наконец она приблизилась к заветной двери, и тут неласковая полнотелая заведующая храмом чистоты подозрительно взглянула на Мику и строго сказала: «Мальчик, а тебе сюда нельзя». Мике пришлось предъявить неоспоримые доказательства принадлежности к женскому полу.

Существовала и другая возможность избавления от грязи. За диким пляжем по дороге в Лягушачьи бухты действовала альтернативная баня при местной небольшой электростанции, работавшей на морской воде. После использования вода выливалась из трубы в бетонной стене и устремлялась в материнское лоно. Чья-то умная голова нашла ей достойное применение. За небольшую мзду можно было сколько угодно стоять под горячей солёной струёй, смывая с себя чёрно-серую маску из совершенно бесплатного кила, залежи которого за многие миллионы лет превратились в прибрежную линию холмов. Их склоны скреплялись цепкими растениями с белыми цветочками, бутоны которых знающие люди собирали, засаливали и добавляли в солянку, салаты и даже в винегрет. Увы, ни в детстве, ни теперь я не могу по достоинству оценить каперсы. Не находила и не нахожу в них вкуса, столь восхваляемого всеми кулинарными книгами.

При моих достаточно широких вкусовых взглядах кроме каперсов было ещё одно блюдо, даже воспоминание о котором вызывает у меня неприятные ощущения...

Первые главы новой книги Алисы Даншох «Кулинарные воспоминания счастливого детства» опубликованы в «ЛГ» № 13, 17, 27, 32–33 за 2014 год

Теги: современная литература