Литературная Газета 6491 ( № 50 2014)

Души и деньги

Фото: РИА "Новости"

Несколько лет подряд трижды в неделю я прохожу по Большой Дмитровке и Столешникову переулку. Мимо ярко освещённых витрин, в которых выставлены меха, часы и сумки, драгоценности. Десять лет назад я перевела книжку об адской, нечеловеческой жизни людей, которые всё это производят, продают и рекламируют. И потому я знаю, что всё это очень дорого стоит.

И, быть может, эта мысль и другие, не помогающие любознательности мысли застят мои глаза, но очень, очень редко я вижу покупателей за этими яркими окнами. Не то чтобы действительно покупающих. Но даже просто зашедших. Я их почти никогда не вижу. Но магазины есть. И есть в них продавщицы - общим счётом от одной до трёх. И непременно есть охранник. И товар, который очень дорого стоит, всегда есть тоже.

Я привыкла относиться к этому снисходительно и с юмором. Специально при­учала себя: это явление, схожее с природным: оно просто есть. Да ведь, кроме того, есть и комиссионки дизайнерских вещей – люксовые, элитные комиссионки. Значит – покупают.

Но иногда я вижу нечто, взламывающее мою систему обороны. Так, однажды я увидела объявление человека, продающего подержанный "Бугатти Вейрон". Подержанный «Бугатти Вейрон» стоил семьдесят два миллиона рублей. 72 000 000 рублей. Даже помимо своей воли я пересчитала эти деньги в стоимости трёхкомнатной квартиры моих родителей. У меня получилось полсотни трёхкомнатных квартир моих родителей. Я пересчитала их в стоимости однокомнатной квартиры в Москве, на которую можно всю жизнь работать без заметного успеха. У меня получилось очень много однокомнатных квартир в Москве. Я переводила эту сумму в бюджеты социальных проектов и газетных приложений. Я поймала себя на том, что даже не чувствую зависти – потому что не понимаю, кому вообще может быть нужен подержанный «Бугатти Вейрон». Само существование предложения купить подержанный «Бугатти Вейрон» за 72 000 000 рублей кажется оскорбительным для здравого смысла. Драгоценные украшения или предметы искусства могут переходить из рук в руки веками, но никому в голову не придёт назвать их «подержанными»[?]

Поэтому вместо зависти я думала о том, сколько времени могла бы существовать на 72 миллиона рублей сельская школа – из тех, что массово закрывались начиная с 2001 года. Тогда же в России была введена плоская шкала подоходного налога, не зависящая от величины дохода. И то и другое было сделано, разумеется, для большей эффективности: сельские школы закрывались, потому что финансирование предполагалось подушевым: сколько душ – столько для них и денег. Мало душ – мало денег. Одна душа – практически вовсе ничего. Ну а одинаковый налог для богатых и бедных нужен потому, что в противном случае богатые не захотят и не будут платить. Так за богатыми было признано право на саботаж законодательства: они могут не заплатить, а государство не может заставить. Их негромкий, но внятный аргумент сочтён убедительным. Напротив, сельская школа будет законопослушной всегда – а если не будет, у неё можно что-нибудь отобрать.

Если смотреть под определённым углом, более десяти лет власть России исповедовала принцип равенства: от всех доходов – одинаковую долю, финансирование бюджетных организмов – подушевое. Конечно, не тех, что имеют отношение к жизнеобеспечению самой власти – там правила иные. Были у государства и деньги, но, как заметил один из самых богатых (и притом равнодушных к роскоши) людей на планете Уоррен Баффет: «Если у вас есть только 5 долларов до конца недели, скорее всего, вы разумно распорядитесь этой суммой, потратив её на то, что вам действительно нужно. А если у вас есть 100 долларов на этот же срок, ваши решения относительно покупок на 5 долларов уже не так важны, ведь у вас есть ещё 95 долларов. Люди не склонны так же рационально распоряжаться увеличенным денежным потоком, как если бы это были их последние 5 долларов».

Положим, если дело в недостаточной рациональности – беда поправима. Надо читать книжки Баффета и понемногу учиться разумному самоограничению. «По возможности жить проще». «Носить вещи, в которых комфортно, и не гоняться за брендами». Но при российском небрежении производством баффеты немного имели бы шансов, недаром сам патриарх инвестирования в Россию денег не вкладывает: спекуляции ему не интересны. Что если никакие внешние обстоятельства не принуждают душу к самоограничению? Для человека неверующего выражение «После нас – хоть потоп» не лишено известной рациональности. Людовик XV плохо позаботился о сыне, но как раз эту ошибку сегодняшние богачи научились не делать: их дети в иных краях, где потоп отсрочивается более умело.

Преследуя вроде бы цели организационной уравниловки, наша страна пришла к тому, что десять процентов наиболее обеспеченных россиян в восемнадцать раз богаче десяти процентов наименее обеспеченных; при этом всего 110 российских миллиардеров владеют тридцатью пятью процентами национального благосостояния. Весь XIX век русская классика занималась тем, что растолковывала: такое расслоение опасно, узкое сосредоточение богатства неприлично. Толстой исходил из невозможности поверить, что душа человека, владеющего богатством, в виду окружающей нищеты и краха может быть спокойна. Достоевский полагал, что Раскольников, убив старуху-процентщицу, содрогнётся и бросит деньги на дорогу. Ну а если не содрогнётся и не бросит? И будет спокойно владеть богатством и помнить, что он прав и никому не должен – уж этой-то стране точно?

Тогда и настанет нынешнее время.

Татьяна САМОЙЛЫЧЕВА

Теги: экономика , реформа , развитие