Литературная Газета, 6519 (№ 31/2015)

Мария ГУЛЕГИНА: «Нет жизни без любви»

Если природное петербургское лето больше похоже на начало осени, то его оперное лето - в самом зените. Квинтэссенцией стало выступление Марии Гулегиной в спектаклях Мариинского театра "Турандот" и «Тоска» в рамках ХХIII Международного музыкального фестиваля «Звёзды белых ночей». Мария Гулегина – не только великое драматическое сопрано конца ХХ – начала ХХI века, она ещё и великая оперная актриса, что делает её драгоценным и уникальным подарком искусству оперы. Родившуюся в Советском Союзе Марию в мире называют русской певицей с вердиевской музыкой в крови. Но она, разумеется, не только вердиевская певица, она – певица каждого композитора, музыку которого исполняет: Чайковского, Рахманинова, Чилеа, Пуччини и других. Сказать, что Гулегина – лучшая Тоска нашего времени, недостаточно. Она – та Тоска, с которой и для которой писал бы свою оперу Пуччини.

Я лично была свидетелем того, как после спектакля «Тоска» в Метрополитен-опера в Нью-Йорке публика аплодировала стоя и скандировала: «Мария! Мария!» минут двадцать. А в петербургской «Тоске», когда во втором акте Мария Гулегина закончила арию «Жила искусством, жила любовью[?]», раздались такой шквал оваций и нескончаемые крики «Браво!», что дирижёр Станислав Кочановский остановил оркестр, а потом, к нежданной радости публики, Мария повторила эту арию на бис – редчайший случай в истории оперного исполнительства, но у Марии Гулегиной – не первый. В каждую оперную роль, в каждое произведение, исполняемое в концертах, Мария Гулегина вкладывает всё богатство своей души, а душа её – «бездна, звёзд полна».

И именно поэтому Гулегина – желанная гостья в самых знаменитых театрах мира, а в Ла Скала, помимо участия во многих постановках, она давала и сольные концерты – подобной чести за всю историю оперного искусства удостаивались лишь считанные солисты, среди которых Мария Каллас и Рената Тебальди.

– Мария, в спектаклях Тоска убивает Скарпиа из-за любви к Каварадосси. Турандот убивает женихов (ну, не сама убивает, но по её приказу их обезглавливают) из-за боязни любви. Получается, что чувство – любовь или даже боязнь любви – решает вопросы жизни и смерти, которые в идеале должен решать только Бог. Что вы по этому поводу думаете?

– К сожалению, мы не живём по Божьим законам, и случаются и преступления, и несчастья, недопонимание, ревность… Если бы все полагались на волю Господа, мы бы жили в раю…

Сегодня история с Тоской, Скарпиа и Каварадосси не случилась бы. Сегодня нравы другие, всё другое. «О времена! О нравы!» Тогда было очень остро чувство чести, чувство верности и преданности. Тоска понимала, что Каварадосси не простил бы её и предпочёл бы умереть, чем быть спасённым такой ценой, но она всё равно хотела его спасти, однако не выдержала и ударила Скарпиа ножом для разрезания бумаги. У Пуччини всё есть в музыке: и раздумье, и смятение, и решимость, и сам момент аффекта. Когда недослушавший музыку режиссёр всё меняет, ставит так, будто Тоска сама нападает на Скарпиа, получается полная абракадабра, но разобраться в этом может только человек, который слушал музыку «Тоски» и услышал заложенное в ней.

Турандот – совсем другая история. Принцесса! В её крови – генетическая память ужаса и боли, она не может забыть и простить те далекие времена, когда иностранец разорил дом и царство Лоу-Линг, обманув её любовью… Для Турандот странно, что кто-то жертвует жизнью ради любви. А для меня всегда странно, когда в финале счастливый конец – свадьба Турандот и Калафа. Так не должно быть! После стольких убийств и, главное, после жертвоприношения Лиу… Невозможно быть счастливыми после стольких смертей, стольких жертв. Поэтому моя самая любимая идея финала этой оперы – в постановке Нурии Эсперт в Барселоне: на словах «имя иностранца – Любовь» Турандот закалывается тем же ножом, которым совершила самоубийство Лиу.

– Почему в операх почти всегда погибают главные герои?

– Их убивают, они погибают, умирают от любви! Любовь – смысл жизни и смысл сюжетов оперы.

– Что вы испытываете на сцене, когда ваша героиня погибает (умирает)? Не трудно ли вам психологически каждый раз умирать в образе?

– Я и сама с ними и умираю, и воскресаю… Когда я пою, я не думаю о трудностях, просто живу в образе. Но когда спектакль заканчивается и занавес закрывается, нужно не забывать театральную мудрость: «Артист! Выходя из театра, не забудь выйти из роли».

– Что такое, по-вашему, любовь? Какое бы вы дали определение любви, скажем, для словаря?

– Любовь – чувство, и не для словаря, и не для аптеки, она – живая энергия, и её нельзя препарировать. Это стихия, и как всякая стихия, она непредсказуема! Любовь, тепло близких, забота о близких – смысл жизни! Не любить – значит умереть душевно…

– Изменяется ли любовь со временем? Если да, то как?

– Конечно, меняется… В молодости кажется, что тот порыв, который длится всего-то, по-научному, три месяца, и есть любовь. Нет, это просто влечение, страсть. Любовь – когда не раздумывая отдашь всё на свете, лишь бы любимому человеку, кто бы он ни был, было хорошо, и совсем не обязательно, чтобы он был на привязи именно с тобой. Любить – отпустить, сделать счастливым. Ну а самая главная любовь жизни – конечно же дети.

– Анна Павлова как-то сказала: «Артист должен знать о любви всё и научиться жить без неё». Вы согласны?

– Нет. Жить и творить без любви невозможно!

– Говорят, от любви до ненависти один шаг. А почему так легко совершается этот шаг от одного полярного чувства к другому? Ну, может, не очень легко, но достаточно часто. Ведь, казалось бы, расстояние от одного сильнейшего чувства до другого должно быть огромным.

– Это когда любовь эгоистична, но тогда она вовсе не любовь. Возненавидеть ЛЮБИМОГО человека НЕВОЗМОЖНО!

– В процессе вашей творческой жизни, возможно, были периоды, когда вы постигали жизнь через исполняемые образы, и, наверное, были периоды, когда вы в образы своих героинь привносили что-то своё. Расскажите, пожалуйста, об этом.

– Жизнь – очень сложная и интересная штука. Молодость и неопытность – такие недостатки, которые быстро проходят, и всё, что мы видим вокруг, всё, что читаем, всё, что слышим, всё-всё добавляет свои краски, свои штрихи и в наш житейский опыт, и в сценический. Любовь, жертвенность, служение, патриотизм – это мы, наше поколение впитало с молоком матери. В каждой роли можно что-то почерпнуть. Самое главное – искать человеческие мотивации и раскаяние. Конечно, образы Леди Макбет и Абигайль нельзя назвать положительными, но не бывает чисто отрицательных ни людей, ни персонажей. В каждом хоть что-то есть человеческое, и это надо отыскать, показать причину и следствие, преступление и раскаяние, любовь и ненависть.

– Были ли у вас личные открытия в роли? Если да, то какие?

– Патентов на идеи никто не выдаёт. А вот то, что все мои роли выстраданы мною, – это точно! Мало того, все мои образы рас­тут и даже видоизменяются в зависимости от идеи постановки и коллег. Ведь каждый певец – индивидуальность, со своими мыслями, своим темпоритмом, своей фактурой, и это привносит каждый раз новизну и в звуке, и во всём.

– Вокалисты, работавшие с Артуро Тосканини, рассказывали, что его мнение о певце было неоспоримым и самым авторитетным, и оно могло создать или загубить карьеру певцу. Есть ли сейчас в мире дирижёры, имеющие такой авторитет, какой имел Тосканини?

– Сегодня есть те, кто может загубить карь­еру, но очень мало тех, кто потянет на уровень самого Тосканини. Гениальные дирижёры учат и воспитывают молодых певцов. Я всегда благодарна моим учителям и дирижёрам: Евгению Иванову, Ярославу Ващаку, Риккардо Мути, Валерию Гергиеву, Джеймсу Ливайну, Зубину Мете, Джанандреа Гавадзени, Герберту фон Караяну, Маурицио Арене, Клаудио Аббадо. Помню урок Лорина Маазеля, когда он мог и хотел уничтожить меня по прихоти, не из-за моего пения, но не вышло… Я не раскисла, продолжала работать над собой и не стала ругать ЕГО, а стала копать В СЕБЕ, и он через несколько лет приглашал меня в свои спектакли, а я «имела наглость» гордо отказывать. И только шесть лет назад я согласилась петь с ним, это были спектакли «Аиды» в Фонде Тосканини и туре по Италии и Бразилии.

– Почему именно Тосканини имел такой непререкаемый авторитет?

– Авторитет имеет тот, кто его заслуживает, – это аксиома. Бывает, конечно, скандальная известность, или гламурная, но профессионалы всегда знают, кто есть кто.

– Может ли публика повлиять на выступление певца? Не только «забукивать», но как-то ещё?

– Не знаю… Хотя если публика тёплая и любящая, петь приятно. Просто купаешься в музыке и аплодисментах. Если публика враждебная, петь интересно. Как по острию ножа идёшь. Чувствуешь себя, как гладиатор на арене! В 1998 году я пела «Макбета» в Ла Скала на открытии сезона. Тогда исполнилось 45 лет со дня дебюта в этой роли, в этом театре, на этой святой сцене Марии Каллас. В те годы ещё не было так много интернета, но уже были разные провокации, собрания с предложениями, например, пойти и освистать постановку, Мути, певцов, но особенно ту, которая посягнула на святое. И вдруг после моего первого речитатива в первой арии раздались аплодисменты! В зале присутствовала очень искушённая публика, и убедить её – достойная победа!

Забукивание как протест уже изжило себя. Раньше в Ла Скала при первом «бу» выходил другой певец. Сегодня – всё тот же до самого окончания постановки. Даже если букают, это не влияет на замены… А режиссёры вообще обожают, когда их букают и разрастается скандал. Можно углубиться в книгу Нормана Лебрехта «Кто убил классическую музыку?», там много интересного, написано давно, но всё то, что он предрекал, сегодня в буйном цвете нам предстало.

К сожалению, сегодня певческий уровень не всегда тот, прежний, высокий, в том числе и из-за экономических проблем. Конечно, в спектаклях Ла Скала участвуют достойные молодые и даже очень талантливые певцы, но на поколение певцов с именем трудно найти возможности. Я очень рада, что в этом великом театре всё больше и больше наших замечательных певцов!

– Как вы справляетесь с эмоциями, когда поёте очень сильные произведения или в очень трогающей душу обстановке? Например, на концерте в Ереване, посвящённом 100-летию геноцида армян.

– Это самое важное – эмоции! Я наполовину армянка, и все мои родные счастливо спаслись во время геноцида. Они бежали из Вана, столицы Древней Армении, столицы Ванского царства – древнейшей армянской земли. Петь в этот день, на этом святом месте, перед президентами и высокими гостями – большая честь! Природа решила испытать меня на «вшивость» – температура воздуха была всего плюс семь градусов. Сказать «холодно» – ничего не сказать, даже меховой палантин не спасал. Было холодно дышать. Но спеть там – самое малое, как я могла показать своим предкам, тем, кто выжил, и тем, кто был сожжён заживо или зверски уничтожен, что я сильная и что я всё помню. Спасибо всем, кто признает этот геноцид. Без признания не будет покаяния. А вот на Украину за премией «Человек года» не поехала. Брезгую дышать одним воздухом с теми, кто уничтожает свой народ. Не могла бы подать руку убийце-президенту и его сообщникам. Никогда не любила политику. Знала, что дело грязное, а теперь знаю, что грязное и кровавое.

– За последние 3–5 лет какие события стали для вас главными и почему?

– Я поняла смысл жизни. Смысл СВОЕЙ жизни.

– Вы работали в жюри вокальных конкурсов, а в начале карьеры сами в них участвовали. В связи с этим вопрос: что самое трудное для члена жюри? А для участника?

– Для честного члена жюри, у кого нет специального интереса, самое трудное – понимать, что прошли не те… А для участника самое трудное, но самое полезное – не победить и потом всю жизнь доказывать, что ты есть, а сохранить уверенность в себе, в случае если не вошёл в число лауреатов. Очень часто бывает, что первые премии получают те, кто потом никак себя не проявляет, а те, кто слетел или получил не самые высокие награды, делают большую карьеру, потому что если певец – личность, то он всё равно добьётся успеха.

– Что самое привлекательное для вас в участнике конкурса?

– Индивидуальность.

– Как вы считаете, почему такое распространение получил режиссёрский вандализм в оперных постановках? И почему театры принимают такие постановки?

– Не хочу никого обижать, но думаю, что в «осовремененных» постановках много всего не оперного и не театрального, а иногда некомпетентность, иногда распил бюджета, иногда экономия. Майки-«алкоголички», шорты, комбинашки, пальто серого цвета типа шинель используются и в хвост и в гриву. Часто такие постановки вызваны фобиями режиссёра или желанием вызвать скандал. Сейчас в большинстве зарубежных театров вандальных постановок – процентов восемьдесят. Но есть 20% золотых спектаклей – тех, где используются современные средства и новым языком рассказывается старая история более выпукло, более глубоко.

– Если ваше видение роли не совпадает с режиссёрским, как вы поступаете?

– Я – не первая и последняя инстанция. Есть либретто, есть композитор. Есть наше всё – партитура, её нельзя менять! Я всегда спокойно пытаюсь расспросить и понять идею. Если идея понятна, то мне как актрисе интересно её воплотить, и если идея основана на том, что написано авторами оперы, но что-то вдруг открывается новое, это просто удача в жизни! У Филлиды Ллойд в «Макбете», который я спела в трёх театрах – в Париже, Лондоне и Барселоне, – когда все менялись, кроме меня, было много нового и интересного, неожиданного. У Франческо Негрина в Монте-Карло пришлось танцевать в «Макбете» – проживать весь балетный номер – у Верди написан балет минут на 25–30! Бывает, что в постановках нет балета, но бывает и с балетом, правда, с профессиональными танцовщиками, а у нас было продолжение дум, чувств, снов, мечтаний леди Макбет. Так здорово!

– Елена Образцова говорила, что Франко Дзеффирелли очень любит певцов, да и постановки у него восхитительные. А есть ли сейчас в мире режиссёры его уровня и есть ли значительные оперные режиссёры, которые любят певцов? Если да, то в чём эта любовь проявляется?

– В каждом времени свои Дзеффирелли… Так, как он, сегодня не ставят – дорого! Слишком красивые и дорогие костюмы и декорации. Но вот недавно в Генуе я пела в постановке Дэвида Ливермора – это гений! Он бывший певец и поэтому любит певцов, понимает специфику и уважительно относится к опере, к профессии и к каждому артисту. Люблю работать с Филлидой Ллойд, Адрианом Ноблом, Франческо Негрином, Жаком О"Брайаном, Паоло Миччике, Иллайджей Мошински, хотя с ним первая постановка – «Пиковой дамы» в Метрополитен-опера – прошла «на ножах»: я ругалась и из-за образа Лизы, и из-за её костюма.

– В чём цель искусства вообще и оперного искусства в частности?

– Нести свет, радость, энергию! Если постановщики и исполнители заронили мысли, эмоции и заставили задуматься – это высшая цель искусства!

– Существует ли ответственность искусства?

– Естественно, существует! Каждый постановщик, или художник, или писатель должен понимать, чем он наполняет души: бальзамом или ядом.

– Что такое зло в искусстве?

– Зло – когда в постановке так все перекручивают, что это выглядит не профессионально, а глупо. Заронить в неокрепшую и неискушённую душу бредовые и очень часто порочные идеи – это зло, большое зло. Оно может убить в зародыше любовь к искусству и уничтожить способность его воспринимать. Конечно, театр должен жить и развиваться, но не в оскорбительной манере. Театр – это высота, и не надо опускаться до балагана, нужно поднимать публику на эту высоту.

Беседу вела Людмила ЛАВРОВА

Фото из архива Марии ГУЛЕГИНОЙ

Теги: искусство , театр , опера