Литературная Газета, 6533 (№ 47/2015)

Нескладуха

Нескладуха

Литература / Поэзия / Мастер-класс

Мнацаканян Сергей

Фото: Фёдор ЕВГЕНЬЕВ

Теги: современная поэзия , Сергей Мнацаканян

* * *

Шпана нахальная,

холодная война

и музыкальная

Лариса Фомина…

На старой Сретенке –

позёмка и февраль,

и этот трепетный –

из форточки рояль!

Звенит гитарочка,

кончается кино,

пропала Ларочка,

и глупо, и смешно.

А мне всё помнится

фоно или гобой,

и возле «Форума»

свидания с тобой…

ОРНИТОПТЁР «ТИТАНИК»

Белая птица «Титаник»

на роковых скоростях –

в клюве запрятался пряник,

плётка зажата в когтях…

Адреналиновый ратник:

со стороны – НЛО,

это – воздушный Летатлин

с хрустом встаёт на крыло,

Вот и несётся над бездной,

шлейфом павлиньим пыля,

орнитоптёр мой небесный

птица-«Титаник» – Земля…

ВОСТОЧНЫЙ БАЗАР

Бахытжану Канапьянову

Когда, как бы отмечены Аллахом,

чуть светятся кишмиш и курага,

топор взлетает над мясным прилавком,

от туши отделяя потроха...

Кипят, как лава, рыночные страсти

в круговороте выходного дня,

и разрубает на четыре части

мясник литую голову коня...

А очередь застыла у прилавка –

и умиротворилась эта давка.

Под сапогом темнеет кровь, как грязь.

Ревёт базар. Грозит дороговизной.

И смотрит с непонятной укоризной

прекрасный мёртвый чёрно-синий глаз.

РЕТРОСПЕКТИВЫ

И тут пошёл такой дербент,

и непонятно, кто враги:

кто протестующий, кто мент:

копыта, клювы и клыки...

Резцы, и когти, и рога, –

и каждый весел или пьян,

гудит по улицам пурга,

и тут пошёл такой майдан!

Такой болотный ураган,

такая страсть, как божий дар!

тягай из пазухи наган,

такой чудовищный гайдар!

Костлявая, как рыба хек,

впотьмах таращится толпа…

И тут пошёл такой бишкек,

что затрещала скорлупа…

Хоть плюй, хоть плачь, хоть бей, хоть режь!

Такие нынче времена.

А вдруг пойдёт такой манеж,

но только этого не на…

РОМАНС

Милая женщина, по мановенью

жизни ознобной – пустыни бесплодной

ты постепенно становишься тенью –

тенью прозрачной, тенью бесплотной.

Незабываемы эти мгновенья,

этот печальный момент узнаванья,

невыразимые прикосновенья

этой осенней тоски без названья…

Милая женщина, что же творится

в сердце, которое бьётся смертельно?

Но перевёрнута эта страница –

вот и две жизни тоскуют отдельно.

ТЯЖЁЛАЯ ЛИРА

Я взял её в ладони, как берут

за два крыла подраненную птаху,

измазанную в пепел и мазут,

открытую погибельному мраку...

И так она дрожит в моих руках!

А каждая струна – как пуповина...

Её насквозь пропитывал сквозняк

и пачкала кладбищенская глина.

Заброшенная в сумерки и чад,

замаранная вьюгами и кровью,

она привыкла вкрадчиво звучать,

она смирилась с тайною любовью...

Но так она в моих ладонях жглась,

как Божий отсвет на пожарах мира,

столетиями втоптанная в грязь

и с ужасом подобранная лира...

Она звучит, а в сердце тишина,

она дрожит, как тёмная химера,

она давно от горя онемела –

переживая наши времена...

Но отчего, не оскверняя слух,

почти не различаемый сначала,

всё громче разносился чудный звук? –

А это грязь отечества звучала!

* * *

Мы попали в метель мировых потрясений,

хоть и выжили всем предсказаньям назло…

Где гордец Мандельштам?

Где похмельный Есенин?

Прахом эти места навсегда замело.

Тени гениев спят в евразийской пустыне,

гастарбайтер прекрасных стихов не прочтёт,

человек измельчал, и страна опустилась…

Где ты нынче, великий советский народ?

ПЕРЕДЕЛКИНО

Здесь жил когда-то Пастернак

и власти поражал наивностью,

он выбегал в осенний мрак,

встречая свежую Ивинскую…

Здесь жил Катаев, как певец

своей эпохи беспримерной и,

кривясь, алмазный свой венец

без ложной скромности примеривал.

А первозданный запах трав

окутывал потёмки начисто

над дачей – словно книжный шкаф! –

Чуковского Корней Иваныча.

Здесь стихотворцы, чуя крах

стихов о жгучей современности,

пеклись о новых временах,

но не скрывая острой ревности…

Наверно, довелось и вам

пройтись аллеями ветшающими,

там, где от старости по швам

трещит музей Булата Шалвовича.

Воистину здесь был приют

советской верности и классики,

по вечерам гуляли тут,

а по ночам от страха квасили!..

Тиранов славили не зря,

слова на ложь и клятвы тратили

и предвещали втихаря

победу русской демократии.

Сбылись пророчества – и что?

Как бы смеясь над «генералами»,

водой времён, как в решето,

смывает судьбы легендарные.

Литературный шёл процесс

в Кремлём намеченном фарватере,

и не подозревали здесь,

что всех пошлют к едрёной матери.

Пришли иные времена –

победа оказалась пирровой:

литературная шпана

пенаты эти оккупировала…

* * *

Русь, ты вся поцелуй на морозе!

Велимир Хлебников

Расплескалась в снегах, чаруя, –

не тюрьма, так в решётках храм, –

вроде снежного поцелуя

приникая к моим губам…

Ты не создана для уюта,

а для скорби и похорон –

и раскручиваешь почему-то

офигительный лохотрон…

Где твои расписные бабы

и непьющие мужики?

Государственные масштабы

ломят рельсы и позвонки.

Ты, кряхтя, размыкаешь веки,

в домотканном своём гнезде,

ты уже в двадцать первом веке,

но ещё неизвестно где…

Ты рыдаешь среди пожара

на безжалостном сквозняке,

Председатель Земного Шара

отзывается вдалеке...

Сонм предательств твоих – бессонный!

Олигархи твои – на бис!

В Книгу Гиннесса не внесённый –

миллион заказных убийств.

Вы хотели всемирной славы,

а достались тлен да печаль,

и следы, что в снегах кровавы,

как помада от «Л ’ореаль»...

И в трагических тьмах эфира

снова царствует, как и встарь,

Лик Пресветлого Велимира

и бессмертный его словарь…

2005, 2015

ТРЕПЕТ

Ох, как время идёт, и всего не успеть,

хоть ты отроду крепок и прочен,

но всего не понять, не увидеть, не спеть,

даже если торопишься очень...

Осади, подожди – торопиться, глупец,

бесполезно сейчас и отныне,

всё равно не успеть за погоней сердец,

посреди принародной пустыни...

Не измерены судьбы, дрожа на весах,

умираем от водки и рака,

счастья нет на земле, Бога нет в небесах,

и однако, мой милый, однако...

Что-то есть в этой трепетной жизни, что вдруг

заставляет застыть до озноба,

то ли белые крылья стремительных вьюг,

то ли слово, что чище озона...

То ли точный размер и крепленье строфы,

этот горький отвар изумленья,

не отпустит вовек от зелёной травы

и от чистого звёздного пенья.

Эта боль и любовь, этот вой бытия,

этот щёлк, этот цокот и лепет,

это всё соловьиная песня твоя,

это пьяного времени трепет...

Это было всегда, это будет всегда

и вовек ни за что не убудет,

даже если тебя самого – не беда –

в этой жизни когда-то не будет.

Пусть когда-то прервётся великая связь

и умолкнет запретная лира,

но останется тайна, незримо виясь

в непостигнутом трепете мiра…

Три картины из книги экфрасисов*

«ОБНАЖЁННАЯ В ЗЕЛЁНЫХ ЧУЛКАХ»

Грачи прилетели

(Алексей САВРАСОВ)

Когда наконец отшумели метели,

очнулся с похмелья художник Саврасов:

– Грачи прилетели, грачи прилетели,

пора выколачивать блох из матрасов!..

О, бедный пейзаж Среднерусской равнины,

сквозят на ветру обнажённые ветки,

а души печальны, а души ревнивы

к тому, что бывает стремительно редко…

О, нищая роскошь весеннего взгляда:

грачи прилетели, а что ещё надо! –

лишь только б грачи прилетали на ощупь

в пустыню весенней берёзовой рощи…

Грачи прилетели, и сердце на деле

от счастья щемит до скончанья недели!

И милый пейзаж вдруг становится вечным,

прекрасным, родным и до боли сердечным.

Подсолнухи

(Винсент Ван Гог – 1)

Он чувствует себя, как Бог,

он выдул свой стакан абсента,

Гоген, наверное, не плох,

но он не превзошёл Винсента!

Окрест оптический обман,

и в этом он готов поклясться…

Он кистью, словно бы шаман,

мазки наносит на пространство.

Его «Подсолнухи» глядят

глазами, полными наива,

а нищенский его уклад

зачем-то выглядит счастливо.

Вся жизнь – такая нищета,

что светит вечность сквозь личины,

и потому его цвета

очищены от мертвечины,

чтоб через полтораста лет

за полтораста миллионов

смогли загнать его букет

дельцы крутых аукционов…

Что ж, такова цена тщеты,

чтобы в неведомое верить

и стоимостью нищеты

в бесценность истины поверить.

Всю жизнь за жёлтый лепесток

отдать, чтоб жизнь и кисть едины,

всего ещё один мазок,

всего ещё одна картина…

…А где-то в Арле сквозь холсты

рябит ухмылка Мефистофеля,

и на тебя из темноты

взирают «Едоки картофеля».

Обнажённая в зелёных чулках

(Эгон Шиле)

Эгон Шиле – порочный австрийский гений,

что для него человек? – похоть ли, слизь и тлен,

как эта страстная женщина из сновидений

в зелёных гетрах, натянутых до колен…

и эта женщина с раскинутыми ногами,

и эта женщина с надкусанными губами,

с лицом похмельным, перекошенным от экстаза,

«вон!» говорящим, а может быть, и «останься…»

соски разбросаны в стороны, рот раскрытый,

такую можно выкрасть или украсть,

и нагло смотрит в вас тот лобок небритый –

черноволосый куст перед входом в страсть.

Всё остальное – канет во время оно,

и остаётся, как повелел Господь,

бесстыдное это, горячее это лоно,

порочная эта и ждущая жадно плоть…

_____________________

* Экфрасис (искусствоведческий термин) – словесное описание произведений живописи.

* * *

Л.

Ни любви, ни судьбы, ни лада,

всё напрасно, как на войне,

никому ничего не надо

в безыдейной моей стране.

В анфиладах земного ада,

где не веруют в красоту,

ничего никому не надо,

кроме зелени на счету.

Да и мне ничего не надо

в час смятения и тоски,

кроме нежности, кроме взгляда

и прелестной твоей руки…

ФАНТАСМАГОРИЧЕСКОЕ

Вокруг парламентские страсти –

демократический бедлам:

посмертный бред советской власти

с капитализмом пополам…

Мир, как витрина, раскололся –

его ломает и знобит! –

и смотрит мордою «роллс-ройса»

на опрокинутый гранит…

* * *

Я безумно, мой ангел, тебя любил,

но, когда взглянул на твоё чело,

но прислушался к всплеску небесных крыл,

то в душе не дрогнуло ничего…

Всё проходит в мире – даже любовь,

от неё остаётся запах духов,

от неё остаются дурные сны,

из которых ангелы устранены…

Но когда по скверам цветёт акация,

мне, хрипя признанья, как во хмелю:

остаётся прекрасная капитуляция:

я безумно, мой ангел, тебя люблю…

ПЕСЕНКА

А дело – табак,

и на сквозняке

и роза в зубах,

и пуля в башке…

А дело – труба,

и слышно тебе,

чтó шепчет судьба,

как ветер в трубе.

С нетленных высот

слетает снежок,

но не занесёт

на сердце ожог…

НЕСКЛАДУХА

Если на сердце лютый холод,

что поделать с горячей речью?

Ты прекрасна, а я немолод,

вот такое противоречье…

В мире сыро и неуютно,

за трамваем метёт позёмка,

а в душе зазвучала лютня

упоительно и негромко.

В этом вихре неразрешимых

и безмолвных вопросов властно

возникает при всех режимах:

я немолод, а ты прекрасна…

И поётся, как в старой песне,

что судьбина весьма опасна:

мол, к другому уйдёт невеста,

и неведомо, кто попался...

Ты прости мне, мой ангел, горечь,

просто это до боли ясно,

что с реальностью не поспоришь:

я немолод, а ты – прекрасна!

Перекрёстки разят бензином,

шар земной на куски расколот,

в этом мире невыносимом

ты прекрасна, а я немолод…

Я не знаю, как жить на свете,

ангел мой, в суматохе страстной

я попался в такие сети:

я немолод, а ты – прекрасна.

Беспощаден любовный голод,

что же, будет тебе наука…

Ты прекрасна, а я немолод –

вот такая вот нескладуха…

ТРИ СВЕЖИХ ОТТИСКА ИЗ КНИГИ «ДАГЕРРОТИПЫ»

Метрика

(Афанасий ФЕТ)

Привет, старик, великолепный Фет,

ну что тебе терзаться напоследок,

когда с утра непревзойдённый свет

стекает вниз с черёмуховых веток…

Ну что за бред – сердиться на судьбу,

на голос крови и происхожденья

и прятать в непредвиденном гробу

свидетельство о собственном рожденьи.

Вот, видимо, вопрос, который год

терзающий поэта: или – или…

Шеншин иль Фет, а лучше просто Фёт,

поклонники про «ё» навек забыли…

И снова прорывается из тьмы

не то что морось, но, конечно, ересь:

какая мелочь мучает умы,

вот вроде гений, а терзает мелочь…

В бессмертье нет ни рака, ни ангин,

и жаль не жизни – тайного страданья,

когда горят «Вечерние огни»

и с плачем озаряют Мiрозданье…

Бюст Аполлона

(Александр БЛОК)

Снова воспомним великого Блока,

снова душой обратимся к нему,

веет непереносимо высоко

голос поэта в ознобном дыму…

Ну а дела-то поистине плохи,

сер Петроград – и смириться изволь…

Где он, трагической тенор эпохи,

может утишить великую боль?

Где-то Венеция и сувениры,

дух мировой безмятежен и прост,

минуло время – из душной квартиры

виден поэту безмолвный погост…

Он, чтоб на волю попасть из полона

перед последней заветной чертой,

в ярости мраморный бюст Аполлона

вдребезги чёрной разнёс кочергой…

Брызнули крошки божественной рожи –

и по квартире рассыпалась брызнь,

эти кривые осколки похожи –

в точности – боже! – на бедную жизнь…

Музыка замерла, музыки нету,

значит, бессмысленно верить и ждать, уже

время пришло распрощаться поэту

с миром… которого нету в душе…

Парижский муравей

(Владислав Ходасевич)

Счастлив, кто падает вниз головой:

мир для него хоть на миг – а иной.

В. Ходасевич

Кто-то дальше, а кто-то ближе,

кто в Берлине, кто кое-как,

Ходасевич осел в Париже –

рядом с небом его чердак…

Рядом с небом его мансарда,

в сигаретном парит дыму,

здесь пока что не знают Сартра

и не ведают о Камю…

А пока на глазах поэта

проходила чужая жизнь,

надо было платить за это –

за оставленный коммунизм.

Инвалиды и эмигранты,

над Европою деловой

вылетая из окон – в завтра,

приземлялись вниз головой…

Жил убого, но ум не пропил,

в этой беженской нищете

непосильно писал «Некрополь»

о забвении и тщете.

В человеческом мире лютом,

как старательный ученик,

всё расписывал по минутам

свой «фурьерский» скупой дневник.

Он дышал и питался адом

эмигрантской галиматьи,

пропитав муравьиным ядом

иронические статьи…

Жил презрением и любовью

с отвращением на лице

человек с муравьиной кровью,

как его называли все…

ВАН ГОГ – 2

Из зелёной бутыли

на ветхой холстине Ван Гога

на два пальца абсента

плесни-ка в гранёный стакан…

Верно, время пришло

дотянуться душою до Бога

и понять, что и ты –

безнадёжно седой старикан…

Разве может душа

с этой мыслью жестокой смириться?

Можно в стельку упиться

и мордой уткнуться в асфальт,

только вот никогда не получится

даже с полицией

в закоулках времён

твою молодость вдруг отыскать…

* * *

Другу

Ты потерянный человек,

постаревший, безумный, брошенный,

сединой вовсю припорошённый,

как бессмысленный соловей.

Пусть потеряны смысл и цель,

пусть окрест потрясают копьями,

ты стоишь под густыми хлопьями,

и заносит тебя метель…

Ты не виден уже в ночи –

всё равно не услышат в сумерках

голос твой, этот крик об ýмерших,

хоть кричи, а хоть не кричи…

Ты потерянный навсегда,

и терзает тебя бессонница,

муки нежности, муки совести,

прочий бред и твоя беда.

А над миром несётся снег,

пролетают пришельцы тайно,

жизнь чудесна и чрезвычайна…

Так проходят за веком век.

* * *

Жизнь меняется – и вдруг

в мировых телеэкранах

мир взрывается вокруг,

весь в развалинах и ранах.

А когда-то был кремень!

Не боялся высшей меры!

– Вы хотели перемен?

Получайте перемены!