Литературная Газета, 6589 (№ 10/2017)

Персональные данные Игоря Волгина

Персональные данные Игоря Волгина

Литература / Литература / Писатель у диктофона

Теги: Игорь Волгин

В судьбе писателя, по мнению известного поэта, историка литературы, телеведущего, срабатывает тайная мысль сценария

Недавно Игорь Волгин был удостоен премии Правительства РФ за сборник стихов «Персональные данные». Беспрецедентный случай: писатель и учёный, получивший мировую известность своими исследованиями о Достоевском, возвратился в поэзию после большого перерыва. Президент Фонда Достоевского, поэт, историк литературы, доктор филологических наук, создатель знаменитой литературной студии МГУ «Луч», ведущий программы «Игра в бисер» в преддверии юбилея побеседовал с «ЛГ».

"ЛГ"-ДОСЬЕ

Игорь Леонидович Волгин родился 6 марта 1942 года в Перми. Окончил исторический факультет МГУ (1964). Кандидат исторических, доктор филологических наук, профессор факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова и Литературного института им. А.М. Горького, академик РАЕН, член Союза писателей Москвы, вице-президент Русского ПЕН-центра, президент Фонда Достоевского, вице-президент Международного общества Достоевского.

Член Совета по русскому языку при Президенте РФ.

Автор и ведущий интеллектуальной программы «Игра в бисер с Игорем Волгиным» на телеканале «Культура».

– Игорь Леонидович, ещё в 1962 году Павел Антокольский предпослал вашим первым стихам в нашей газете своё доброе напутственное слово. Это стало вашим поэтическим дебютом?

– Если быть точным, впервые, ещё будучи школьником, я напечатался в «Московском комсомольце». Но, конечно, аванс, выданный живым классиком (приятель Марины Цветаевой, автор «Санкюлота» и т.д.!), ко многому обязывал. Я начинал, когда поэзия владела душами. У памятника Маяковскому до глубокой ночи не только читались стихи, но и велись яростные споры «и о путях России прежней, и о сегодняшней о ней». Это была неслыханная доселе свобода слова, осуществляемая явочным порядком. Впрочем, наши сходбища скоро прикрыли. Но их след остался в памяти века.

– Вы были признаны, издали несколько сборников стихов, которые полюбились читателям. Почему вдруг вы с головой ушли в исследования о Достоевском, которые, несмотря на множество сделанных вами открытий, не сулили особой славы? Почему произошла столь резкая смена эстетического поля?

– Ну это как сказать. Всегда (быть может, интуитивно) я стремился к тому, чтобы в моих историко-биографических штудиях присутствовала не только документальная логика фактов, но чтобы они обладали, так сказать, скрытой художественной энергией. Такое возможно, если личности писателя и исследователя находятся в тайном родстве. Кстати, при переиздании одной из моих книг был снят весь научный аппарат (а это сотни и сотни сносок), и книга, вышедшая тиражом 265 тысяч экземпляров, продавалась как остросюжетный роман.

– Но почему всё-таки Достоевский?

– Вы будете смеяться, я прочитал его довольно поздно. Ведь когда я учился в школе, там Достоевского не проходили, а на истфаке МГУ вообще не было курса литературы. Приходилось соображать самому. И в какой-то момент показалось, что именно здесь, в Достоевском, сокрыта не только загадка нашего исторического бытия, но и смысл того, что происходит с самим тобой. Я почувствовал, что это для меня сейчас самое важное. И ещё я поразился тому, что в громадном многоязычном море литературы о Достоевском практически не имелось работ, посвящённых «Дневнику писателя». В СССР «Дневник» считался сугубо реакционным произведением, и на него было наложено своего рода табу. Пришлось пойти на некоторую хитрость: сделать вид, что занимаешься исключительно внешней, издательской историей этого моножурнала (подобное допускалось: подписка, тираж, распространение, цензура и т.д.). Пришлось двигаться по абсолютной целине. Чего только стоили сотни неизвестных читательских писем, впервые в архивах мною прочитанных: буквально срез всей грамотной России! И здесь, в «издательской истории», удалось нащупать ключ к парадоксальной идейной природе «Дневника писателя», к тому, почему он был популярнее любого из романов Достоевского. Эти ранние разыскания через много лет вошли в большую мою книгу «Возвращение билета», где, кстати, опубликованы работы о Чаадаеве, Белинском, М. Булгакове, Мандельштаме, Багрицком, Заболоцком, некоторых поэтах – наших современниках и др.

– Только что в «АСТ» вышло пятое переиздание вашей книги «Последний год Достоевского». Чем дорога вам эта работа? И что вы готовите ещё?

– Уже не раз приходилось говорить, что судьба писателя сценарна, и в конце срабатывает тайная мысль сценария. Финал Достоевского – переломная точка русской истории. Пик подпольного и правительственного террора, «национальная охота» – серия покушений на Александра II, смертные казни… И одновременно – забрезживший свет в конце тоннеля: лорис-меликовская оттепель, Пушкинский праздник в Москве и т.д. «Последний год» долго не хотели печатать, и только после в высшей степени лестных отзывов Д. Лихачёва и Н. Эйдельмана книга увидела свет (1986). Я писал её свободной рукой, «не желая угодить», и позднее – в отличие от некоторых, эволюционирующих вместе с «генеральной линией» авторов – ни на йоту не изменил своих взглядов. Вообще переизданный ныне «Последний год» – первая книга моего семитомника, который, если бог даст, должен выйти в не слишком отдалённое время.

– А претерпели ли эволюцию ваши общественно-политические взгляды?

– Если иметь в виду представления о добре и зле, то вряд ли. Они, думаю, такие же, какие были у меня в 1960 г. (смеётся) , когда мы витийствовали на площади Маяковского. Свобода, равенство, братство – эти идеалы (при всей их, положим, наивности) ещё никто не отменял. И то олигархическое, отталкивающее своей несправедливостью устройство, с которым мы вынуждены мириться, меня отнюдь не восхищает. Равно как и лицемерие власти, провозглашающей социальную природу государства. Тем более что смена экономической формации произошла «по умолчанию» – без опроса заинтересованных лиц. Страстно чаемый нами крах тоталитаризма совпал с крушением государства, что вроде бы не предполагалось. Последствия этой мировой драмы ещё далеко не исчерпаны. Мы вступаем в зону исторической турбулентности, взаимной глухоты, нетерпимости, политических истерик. Неужели кровавые уроки ХХ века ничему нас не научили и мы вынуждены наступать на те же грабли?

– Ваша недавняя поэтическая книга «Персональные данные» произвела сенсацию. Е. Евтушенко включил вас в первую десятку современных российских поэтов. В февральском номере журнала «Знамя» вышла большая подборка ваших новых стихов. Почему после такого долгого перерыва вы вернулись в поэзию?

– Я не вполне уверен, что я из неё уходил. Да, поэзия не прощает измен – даже с Достоевским. Однако она никому не запрещает пребывать в ней. Как сказано, «чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь…» В какой-то момент ты чувствуешь, что то, что накопилось в душе, уже не может быть высказано на языке исторической прозы. Ибо именно диктатура языка заставляет говорящего (и пишущего) избрать тот или иной род речи. Поэзия – это кратчайшее расстояние между любыми точками пространства и времени. Она мгновенно одолевает дистанцию, для прохождения которой порой потребен весь человеческий опыт. Если поэзия – ошеломляющая догадка о тайне мира, то что может быть необходимее?

– Вы основатель и бессменный руководитель литературной студии МГУ «Луч», которой в следующем году исполняется 50 лет, а также мастер поэтического семинара Литинститута. Ваши выпускники – это несколько поэтических поколений: А. Сопровский, Е. Витковский, С. Гандлевский, Г. Красников, А. Цветков, И. Кабыш, Е. Исаева, Д. Быков, В. Павлова, В. Вишневский, М. Ватутина, А. Аркатова… А сейчас есть ли дарования подобного уровня?

– А это покажет время. Упорядоченное «высиживание» талантов – такая же иллюзия, как в 20–30-х гг. массовый призыв писателей в литературу. В стихах, как известно, должна дышать «почва и судьба». Но когда на наших глазах стремительно истончается почва культуры, то и с литературной судьбой возникают проблемы. Впрочем…

– В последние годы чрезвычайно востребована ваша авторская программа на телеканале «Россия К» «Игра в бисер» (премия «ТЭФИ» 2016 г). Это отрадное явление в нашем, прямо скажем, не столь интеллектуальном эфире. Какие задачи вы перед собой ставите?

– Да задача одна – напомнить зрителям, что они ещё и читатели. Это совсем нелишне в век всеобщей девербализации, торжества клипового сознания и т.д. У меня есть строки:

И Бог мычит как корова,

и рукописи горят.

Вначале было не Слово,

а клип и видеоряд.

Неслучайно в присутствии президента я предложил ввести выпускной экзамен по русскому во всех без исключения вузах страны. «И мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово…» – не пора ли подтвердить ахматовскую клятву?

– Но не будем о грустном. У вас юбилей.

– Думаю, что день рождения – не повод для массовых ликований. Это событие сугубо интимное, личное. Встречать его позволительно, как говорит М. Булгаков (правда, по прямо противоположному поводу), «под звуки струн, окружённым хмельными красавицами и лихими друзьями». (Сме­ётся.) Заранее благодарю всех, кто почтит меня своей приязнью.

Беседу вела Екатерина Писарева

«ЛГ» поздравляет своего давнего автора с 75-летием и желает успехов на всех творческих фронтах!