Литературная Газета, 6591 (№ 12/2017)

Мифов минные поля

Мифов минные поля

Литература / Библиосфера / Колесо обозрения

Евсюков Александр

Оба увесистых тома вышли из печати в самом начале 2017 года, ранее «выстрелив» в двух известных литературных премиях, оба автора вначале выступили под псевдонимами (а первый до сих пор сохраняет инкогнито). Каждый попробовал создать свой вариант мифа на материале разных периодов советской эпохи. Вот и постараемся разобраться, что у них из этого получилось.

Безысходная драма стилиста

Михаил Однобибл. Очередь: роман. М.: Время, 2017. 640 с. (Серия «Самое время») 2000 экз.

В романе Михаила Однобибла (т.е. «Однокнижника», псевдоним неудобный – с каждой следующей книгой придётся его менять сперва на «двух…», а потом и на «трёхкнижника») «Очередь» перед нами разворачивается весьма странная история: в апреле 80-го года, заблудившись в неожиданной сильной метели, некий «учётчик сезонных рабочих» против собственной воли вдруг оказывается в городе, причём в самом его центре. Там он натыкается на пятиэтажное здание на «ул. Космонавтов» и стоящие к каждому из его подъездов очереди. Учётчик никогда не был в городе, он его боится и инстинктивно пытается выбраться, но у него ничего не получается – об этом первые главы.

Спустя полторы-две сотни страниц понемногу проясняется, что в городе существует разделённое почти непреодолимой пропастью кастовое общество. Надежда на преодоление этой пропасти в том, чтобы за месяцы или годы (точные сроки никому не известны) отстоять очередь и получить должность. При этом низшая каста очередников поделена на более локальные: «новички», только что занявшие очередь; «уличники», все остальные стоящие до входа в подъезд; затем (если доживают и достаивают) они становятся «подвальщиками»; позже самые упорные поднимаются на этажи – и приобретают статус «этажников». Там они заходят к кадровикам и либо становятся «служащими» (т.е. высшей кастой), либо отправляются «на этап», в неизвестные места, откуда никто не возвращался.

Впрочем, текст так подолгу топчется на одном месте, что уже непонятно: наказание этот самый этап или награда, так как ожидаемо выясняется, что и у служащих стояние в очереди продолжается. «Ведь этот крест с разной тяжестью несут все. Безработные стоят за работой, получившие место – за улучшением условий труда, повышением в должности, переводом на более престижную службу, в менее хлопотное ведомство. И даже того, кто отстоял, кажется, все очереди, можно увидеть стоящим в магазине за сахаром или чаем» .

Учётчик позиционируется автором как «последний нормальный человек», затянутый в этакую медленную социальную мясорубку и выступающий со своим стихийным протестом. Правда, то, что окружающими воспринимается как дерзкие и возмутительные выходки, чаще всего происходит по недомыслию или незнанию местных обычаев. На самом деле учётчик – весьма зауряден, чаще всего он с нудной рефлексией плывёт по течению, и подать его в качестве интересной, а временами даже волевой личности можно только ценой тотального обыдления и максимальной примитивизации всех окружающих.

Собственно, сюжета в «Очереди» едва ли наберётся на средних размеров рассказ – почти в каждом месте действия персонаж зависает на сотню страниц, кружит, петляет и, как правило, возвращается к тому же самому месту.

Но чем же так восхитила книга критиков? Ведь «Очередь» в рукописи стала финалистом «Нацбеста» прошлого года и едва не выиграла, уступив только «Зимней дороге» Л. Юзефовича. Да, стилистически роман выверен – написан так, как хотел автор, а не как получилось, в нём присутствует несколько ярких сцен, но дело, кажется, не в этом. «Блестящий текст, такой сильный, что доводит иногда до тошноты. Из «Очереди» можно (и нужно) долго вытаскивать новые и новые ключи и смыслы» (В. Панкратов). С тем, что подобный укачивающий текст способен довести до тошноты, лично я согласен полностью. ««Очередь» – многослойный символический роман, предусматривающий бесконечное количество трактовок. Он обязательно должен быть прочитан» (А. Рудалёв). Ну, это под вашу ответственность, Андрей Геннадьевич. Можно также прочитать и про библейские аллюзии (учётчик = Мессия и т.д.), и про саму нашу жизнь, которая вся есть – очередь, а если кто этого не понял и не проникся, то по причине недостатка собственной эрудиции.

В итоге остаётся ощущение, что, отстояв свою очередь (дочитав унылую, но претенциозную книгу), никто так и не решился произнести сакраментального: «Вице-король-то голый…», а вместо этого все стали вербовать новых очередников.

Последнее слово за врагом

Сергей Самсонов. Соколиный рубеж. М.:РИПОЛ классик,2017. 704 с. Тираж не указан.

А вот Сергей Самсонов (первоначальный псевдоним Горшковозов) в «Соколином рубеже» рассказывает о воздушном противоборстве двух асов: Германа Борха из люфтваффе и «сталинского сокола» Григория Зворыгина на протяжении почти всей войны. Главы попеременно показывают нам точку зрения каждого из главных героев. В отличие от «Очереди», сюжетных поворотов здесь много, они увлекательны, как добротная компьютерная стрелялка.

«Это нетрудно читать. Если и трудно, то, может быть, первые две страницы. Но потом нельзя остановиться. Получаешь огромное удовольствие от того, что автор делает не только с языком, но и – самое главное – со смыслами…» – так рекомендует член жюри «Дебюта» Андрей Геласимов роман своего избранника.

Со смыслами Самсонов в самом деле вытворяет такое, что и Борху, и Зворыгину остаётся только руками развести. По словам того же Геласимова, автор пытается «создать новую «Илиаду» на материале Великой Отечественной вой­ны» , т.е. сознательно ориентируется на миф. В этом случае оба героя – образы априори собирательные, но, судя по многим признакам, и у того, и у другого есть весьма известные в военной истории прототипы: Эрик Хартманн и Александр Покрышкин. Приводить все сходства и совпадения не позволит объём статьи. Здесь и сверх­острое зрение Борха/Хартманна, и прозвище Тюльпан, и реальная фамилия второго по результативности аса эскадрильи (и всех люфтваффе) Барк­хорна; и описание первого ранения Зворыгина/Покрышкина, и воплощённое им построение «кубанской этажеркой».

В прямом бою они никогда не сходились, но это сюжетное допущение, как фундамент для мифа о войне, могло бы стать очень интересным и плодотворным. Однако автору приходится определяться, что именно он пишет. Миф в первом и главном своём значении – это иносказание о сверхреальности, раскрывающее самую суть происходивших событий; а во втором – недостоверный вымысел. И Самсонов, замахнувшись было на миф в первом значении (предпосылки для этого есть и в самом начале, и в эпизоде с получением писем, и в ряде других), скоро, как в штопор, сваливается во второе.

И все точные технические подробности оказываются лишь антуражем для заезженной песни о злокозненности комиссаров, и о бессмысленной свирепости коллективизации, и о том, что лишь преждевременная жестокость нацистов помешала им взять в плен всю Россию, и о тайном плане Сталина задавить фронтовиков сразу после Победы, и, словно вишня на торте, – о групповом изнасиловании русским зверьём несчастной немецкой девушки. В романе есть и парадные страницы, но все самые яркие эпизоды посвящены либо русским подлости, жестокости и ничтожеству, либо тонким переживаниям воздушного рыцаря люфтваффе.

«Примечательно стремление авторов внедриться в сознание, в душу врага и увидеть в нём не звероклыкую нечисть, не безлико-абстрактное зло, а живого, страдающего, не желающего воевать человека» , – так характеризует искания современной военной прозы Самсонов. Это было бы достойной художественной задачей, подобной той, что в своё время решил Ирвин Шоу в своём эпическом романе «Молодые львы» или талантливый писатель Александр Киров в увлекательной повести «Караван душ». Но у ряда современных авторов это «внедрение в душу врага» почти неизбежно совершается за счёт исторической правды и репутации собственных предков.

Даже последнее слово в романе, своего рода нравственный приговор, тоже остаётся за немцем, что очень показательно.

И совершенно ожидаемо – каким бы ни было начало и сколько бы страниц верёвочка ни вилась, у правильного писателя всё непременно закончится конвоем, этапом и ещё каким-нибудь неназываемым вслух инфернальным ужасом.

Итак, перед нами два старательно скроенных мифа, которые вовсе не укрепляют нас силой правды, а пригибают к земле мнимым общенациональным ничтожеством.

И выхода ровно два – либо талантливые писатели, способные доносить правду, перехватят творческую инициативу, либо наше прошлое запомнят именно таким. А страны, прошлое которых забывается, либо объявляется позорным, погибают так же быстро и неожиданно, как падают деревья без корней.