Литературная Газета, 6601 (№ 23/2017)

„Предо мною другие поэты – предтечи“

„Предо мною другие поэты – предтечи“

Литература / Литература / Бальмонт – 150

Ермакова Анастасия

Теги: Александр Романов , интервью

Властитель дум своего времени Константин Бальмонт и сегодня находит преданных почитателей

Мы беседуем с литературоведом, бальмонтоведом Александром Романовым.

«ЛГ»-ДОСЬЕ

Александр Юрьевич Романов родился в г. Шуя Ивановской области в 1954 году. Окончил филфак Ивановского университета. Занимался изучением творчества А.П. Чехова и К.Д. Бальмонта, участвовал в научных конференциях. Составитель «Библиографии К.Д. Бальмонта» (т. 1–2; 2006, 2008) и сборников: «Венок Бальмонту» (2012), «Константин Бальмонт глазами современников» (2013). Лауреат Всероссийской литературной премии имени К.Д. Бальмонта (2017). Живёт в Иваново.

– Константин Бальмонт по праву считается зачинателем символизма. Как относились к нему современники, собратья по поэтическому цеху?

– Часто приходится слышать подобное: «выдающийся», «первый в ряду», «ко­рифей» в адрес Константина Бальмонта, бывшего на рубеже ХIХ–ХХ веков самым известным поэтом и переводчиком в России. Такое признание его заслуг вполне справедливо, хотя и далеко не все современники признавали его вождём символизма. Оценки его личности и его творчества уже тогда не были едино­душно-хвалебными – скорее больше было критики, подогреваемой и личными амбициями. Один пример из дневника Максимилиана Волошина (записи декабря 1904 г. об отъезде Бальмонта из Москвы в Мексику): «Это было общее озлобление против него. Враги, которые обнимались, и друзья, которые говори­ли друг другу колкости. И все были довольны, что он уезжает». И далее – о Брюсове: он «стал среди залы Брестского вокзала: Что же, господа, подождёмте расходиться. Всё-таки случилось нечто важное. Сию минуту кончился целый период. Бальмонт 10 лет полновластно царил в литературе – иногда капризно, но царил. Наши связи рвались постепенно и порвались уже совсем в эти по­следние месяцы, но теперь он сам отрёкся от царства и положил конец...» И в своих мемуарах очень многие «собратья по цеху», близко знавшие своего «царя», зачастую не­справедливо и незаслуженно упрекали его (спустя даже многие годы!) во всех смертных грехах, припоминая давние и мелкие личные обиды...

К. Бальмонт. Портрет В. Серова, 1905 год

– Бальмонт был очень плодовитым автором: написал 35 поэтических сборников и 20 книг прозы, оставил множество переводов с разных языков. Как показывает практика, многописание не гарантирует одинаково высокого качества произведений. Так ли это в случае с нашим юбиляром?

– К сожалению, это так: действительно, «поэт-солнечник» не всегда критически относился к собственным сочинениям, в его сборниках немало случайных, откровенно слабых опусов, которые вообще не стоило бы печатать… А по по­воду «многописания» уместно вспомнить один из анекдотов, который приводит в своих мемуарах Ирина Одоевцева: «Бальмонт пишет стихи почти без пере­дышки и сразу начисто, на пишущей машинке – черновиков у него нет. Утром, выпив кофе, он, как полагается по его программе, настукивает три стихотворе­ния, потом идёт завтракать, а когда после завтрака снова усаживается за ма­шинку, возле неё лежат уже не три, а шесть стихотворений – три из них на­щёлкала сама пишущая машинка, и он не знает, которые принадлежат ему, ко­торые ей, и все их вместе посылает в редакции журналов».

– Как известно, поэзия Бальмонта очень музыкальна, напевна, он исполь­зовал массу приёмов – аллитерацию, звукопись, красочные эпитеты и неологизмы. А чем ещё, на ваш взгляд, уникальна его поэтика?

– «Он удивил и восхитил нас своим «перезвоном хрустальных созвучий», ко­торые влились в душу с первым весенним счастьем», – вспоминала Надежда Тэффи о времени, когда на смену буднично-серой, однообразной поэзии 80-х годов пришли новые ритмы и новые образы-символы, ставшие главными в бальмонтовской поэтике, его авторским кредо. Они буквально ошеломили всех. «Вся Россия, – пишет мемуаристка, – была именно влюблена в Бальмонта. Все от светских салонов до глухого городка где-нибудь в Могилёвской губернии знали Бальмонта. Его читали, декламировали и пели с эстрады». Бальмонт стал действительно властителем дум и душ того времени, откровенно признаваясь:

Я – изысканность русской медлительной речи,

Предо мною другие поэты – предтечи.

Я впервые открыл в этой речи уклоны,

Перепевные, гневные, нежные звоны...

Он был верен принципу, сформулированному Гёте: «Я пою, как птица поёт», а потому, думается, и его поэтика строится на «мимолётностях, полных изменчивой радужной игры». Если не в каждой строке, то в их подавляющем большинстве видна его сосредоточенность на своём «я», своём душевном мире, не ищущем ни с кем контакта. Поэта так и называли: одни – импрессионистом, другие – декадентом, третьи – мэтром… И он всю жизнь балансировал между этими крайностями...

– Не все, наверное, знают, что ещё в 1923 году Р. Роллан выдвигал Константина Бальмонта наряду с М. Горьким и И. Буниным на Нобелев­скую премию. Как вы полагаете, поэт мог бы её получить?

– Трудно ответить однозначно. Во внимание надо принять и то, что Р. Роллан рекомендовал эти три кандидатуры, исходя не только из профессиональных их достоинств, но при этом ещё подчёркивая и факт их эмиграции из России. И кстати: среди русских номинантов на премию, кроме уже упомянутых, в разные годы были и «зарубежники»: Д. Мережковский, И. Шмелёв, Н. Бердяев, Б. Зай­цев, М. Алданов и другие... А разве случайность, что из пяти русских авторов, ставших нобелевскими лауреатами, четверо так или иначе находились в кон­фликте с советской властью: И. Бунин и И. Бродский были эмигрантами, А. Солженицын – диссидентом, Б. Пастернак получил премию за роман, опуб­ликованный за границей. Бальмонт же, покинув легально в июне 1920 года Со­ветскую Россию, хоть и оказался в рядах непримиримых врагов большевизма, но не примыкал ни к одной из эмигрантских группировок, теряя постепенно и свой былой авторитет «зачинателя» и мэтра, властителя дум...

– В разговоре о символизме первое возникающее в памяти имя – это Ва­лерий Брюсов. Почему же так? Почему Бальмонт оказался на втором, а может, даже и на третьем месте, после Андрея Белого?

– Ответ на этот вопрос заложен в самой триаде: Бальмонт, Брюсов, Белый, ко­торая назойливо повторялась из рецензии в рецензию в те годы, набив оскомину своим алфавитным ранжиром. О том же вспоминал позднее и Владислав Хо­дасевич в своём «Некрополе»: «...в девяностых годах Брюсов был лидером мо­дернистов. Как поэта многие ставили его ниже Бальмонта, Сологуба, Блока. Но Бальмонт, Сологуб, Блок были гораздо менее литераторами, чем Брюсов. К тому же никого из них не заботил так остро вопрос о занимаемом месте в ли­тературе. Брюсову же хотелось создать «движение» и стать во главе его <…> Он не любил людей, потому что прежде всего не уважал их. <...> Его неоднократно подчёркнутая любовь к Бальмонту вряд ли может быть названа любовью. В лучшем случае это было удивление Сальери перед Моцартом. Он любил на­зывать Бальмонта братом. М. Волошин однажды сказал, что традиция этих братских чувств восходит к глубокой древности: к самому Каину...» Подобные сравнения Бальмонта и Брюсова приводит в статье «Герой труда» (1925) и Ма­рина Цветаева, делая неожиданный вывод: «Бальмонто-Брюсовское двоевла­стие являет нам неслыханный и немыслимый в истории пример благого двое­властия не только не друзей – врагов...»

– Бальмонт принял Февральскую революцию и не принял Октябрьскую. Расскажите по­дробнее об этом.

– Когда в феврале-марте 1917-го после отречения Николая II от престола власть перешла к Временному правительству, многие литераторы – М. Горький, В. Короленко, А. Серафимович, В. Маяковский, В. Брюсов, В. Розанов и другие – откликнулись на эти события; ряд стихотворений напечатал и мэтр Бальмонт. А 13 марта, когда в торжественной обстановке вновь открылись государственные театры, закрытые две недели с момента смены власти, в Большом театре занавес поднялся под звуки «Марсельезы» и на сцене была представлена композиция «Освобождённая Россия», а оркестр исполнил гимн А.Т. Гречанинова на слова К.Д. Бальмонта «Да здравствует Россия, свободная страна!» – факт примечательный, о котором мало кто знает.

Но в июле того же года поэт, находящийся в Пятигорске, пишет стихо­творение «Этим летом я Россию разлюбил...». Цитируя эти строки, Илья Эрен­бург отметил в одном из очерков: «Россия в бреду, в тоске, тёмная и взыскую­щая, не хочет открыть своего сердца нетерпеливому романтику. Тогда, как об­манутый в ожиданиях влюблённый, он клянёт, грозит, уверяет себя и всех, что излечился от страсти, чтобы потом снова у дверей шептать её незабываемые имена...»

У той же И. Одоевцевой в книге «На берегах Сены» находим такие стро­ки: «Бальмонт радостно приветствовал революцию. Как бывший «борец за сво­боду», он был вправе ожидать больших наград, почестей и признания своих заслуг перед революцией. Но его ждало горькое разочарование – торжествовали его враги футуристы, имажинисты, ничевоки и весь тогдашний авангард поэзии. Они «сбрасывали Пушкина с корабля современности», расклеивали по Москве афиши, извещавшие о смерти Ахматовой, кричали Блоку на его вы­ступлениях в Доме литераторов: – Мертвец! Мертвец! В могилу пора! <...>

Первые годы революции, проведённые Бальмонтом в Москве, были для него чрезвычайно тяжелы. Он холодал и голодал в своём кабинете, стараясь как можно реже покидать его, – все остальные комнаты его квартиры были «уплот­нены». Встречался он только с одной Мариной Цветаевой, ещё более обездолен­ной, чем он...»

Несомненно, у поэта были причины быть разочарованным и «разлюбить» Россию, где долгие годы ему пели славословия, называли «корифеем», а теперь – увы, не было ни прежнего признания, ни даже возможности напечататься. И он уехал из России, уехал навсегда...