Литературная Газета, 6601 (№ 23/2017)

Гражданин эпохи бездорожья

Гражданин эпохи бездорожья

Литература / Литература / Многоязыкая лира России

Ахмедов Магомед

Теги: Магомед Ахмедов , поэзия

Охотник

Как в дерево ветвистое – топор

вонзают махом – раз! – оно упало,

так валится олень, почти в упор

застреленный охотником бывалым.

Для карабина – шесть и два в патрон.

И в шею выстрелить –

хорошее решенье.

Ни голод, ни нужда. Не голый он,

в охотничьем богатом снаряженье.

Ему убить охота.

Радость в том –

чтоб жизнь отнять –

в расцвете, на излёте.

За это благодарен он охоте.

Он любит, если в лёгкое попал,

(по окровавленным кустарникам прикинет,

что это так). Когда не наповал,

кровь светлая идёт. Ещё, когда навылет.

Но круче, если в область живота –

И тёмная, со сгустками, кровища,

тогда она из горла так и хлещет.

Глаза оленя... храп и хрипота.

И прочие для наслажденья вещи.

Охотники на всё на свете есть:

на голубицу – молодость, на честь.

и Родина моя – Олень – подранок,

кто с вышки целится,

кто ложь в рожок трубя,

охотников немало на тебя,

куда ни глянешь – вся ты в ранах.

Но всех главней Охотник Новый Век.

Засады всё меняет и обличья,

он не оленьей кровью и не бычьей

тропу кропит, в горах пятнает снег,

стекло автомобиля, стены, двери,

он человека валит, словно зверя,

и, весь дрожа, бежит быстрее всех

освежевать и разделить добычу.

Разговор с ветром

Ты душу вынимаешь, ветер,

и возвращаешь лишь клочки!

Дрожат дорог узлы и сети,

крылатый гул летит в ночи.

О чём ты? Что сказать мне хочешь?

О жизни прожитой не так?

Ты вечно свеж и полон мощи,

раскачиваешь мир, как рощу,

а я устал, устал, устал.

Взгляни на угол мой угрюмый.

Как духи тьмы, томятся думы,

ворвись в окно, шуми, кружись,

гляди, могучий, вольный, мчащий

на обесчещенное счастье,

на обезжизненную жизнь.

На это тело на диване.

В нём сердце было местом брани,

я вёл войну, кидался в бой,

но выбит, вытоптан, изранен –

И враг мне ночь.

И врач мне боль.

Ты что-то отвечаешь, ветер?

Сорвал, согнув, железа лист,

гремишь торжественною жестью –

Опять ужасные известья!

Хорошие – перевелись.

Куда всё катится? Не знаю.

Иль надломилась ось земная?

Из года в год из года в год,

событий безысходней ход,

Земля – и та пощады просит.

Куда она меня уносит

вращением наоборот?

Посох и чётки

Вещим пером

заострённый мой посох

пишет по жёсткому грунту эпохи.

Не признаёт он бумаги офсетной,

Не признаёт однодневки газетной,

Шрифт её тухлый, буковок блохи.

Под черепицей тяжёлою строк

тесно душе.

На полях, между строк,

Родины новые ритмы.

Я изменю и манеру, и слог.

Звёздные чётки роняет Восток,

Слово, ты станешь молитвой!

Голосом чистым поёт муаззин

Как же красив мусульманский азан!

Всюду он слышен – в полях, на скале.

Всадник, весь светлый, замер в Седле*

снег. Пики времени тонут во мгле.

Что же, Эпоха! Я лист исписал.

Много поведал, но всё не сказал

про мировое ненастье.

Смыло дорогу, а сверху обвал.

пропасть ощерилась пастью,

только вот посох меня удержал,

чётки со мною, а не кинжал –

в этом всё счастье!

-----------------

*Седло – гора в дагестанском Гунибе.

* * *

Бескрылый день на брюхе ноября

Ползёт – ни дел великих, ни свершений,

И вечер пуст, и он проходит зря,

Ночь воздвигает чуткие ступени.

Я на колени встал,

чтоб совершить намаз,

подлунный мир остановился, замер –

круг суток замыкал молитвы час,

слова лились, мешаясь со слезами.

И ожила душа,

и дух мой, обновясь,

как будто взял и вышел из темницы,

и ощутил я с вечным Богом связь,

вот было что не зря –

ему молиться!

* * *

Воздух пахнет снегом или кровью?

Я не то что жить – дышать устал.

Вырастают новые надгробья,

не снимает траур Дагестан.

Время – сапогами по обломкам

по спине солдатским вещмешком.

Что ему до предков? До потомков?

Время не заплачет ни о ком.

Мне дитя даёт ещё надежду, –

будущее мира среди бед –

улыбается в пелёнках безмятежно,

излучая чистой жизни свет.

Золотой снег

Когда редеют кроны чащи,

и листья ветви покидают –

мотив прощальный и щемящий

молитвы силу обретает,

в предчувствии, что скоро-скоро

со всем живым душа простится.

Как ласков воздух в эту пору!

Как, замирая, лист ложится.

Деревья дышат тихо, ровно,

и сыплет листопад густой,

и рассыпается по склонам

снег золотой,

снег золотой.

Я нынче шёл, а листьев стая

плела загадочный узор,

И, вглядываясь, и читая,

я разглядел аул средь гор.

Мне виделся погост, могила

отца. И рядышком – моя.

Под звук чудесного мотива,

который ясно слышу я,

легко слетает листьев стая,

чуть освещая куст пустой,

и серый камень заметает

снег золотой,

снег золотой.

* * *

Читал я громадную книгу земли,

на глине, папирусных свитках,

на жёлтой бумаге в архивной пыли,

в брошюрах, на скрепках и нитках.

Я жизнь перелистывал.

Долго мой слух

безверья ласкала блудница,

и лживое слово ломало мой дух –

я страшные видел страницы!

Пробитые пулями были одни,

другие – в кровавых отточьях,

А третьи разодраны – соедини

Державы мельчайшие клочья!

«Там совесть затёрта,

зачищена честь,

подослан к Отчизне убийца...»

Но дальше не смог я

сложить и прочесть

обрывки кровавой страницы…

Война

Опять война. Не спрашивай, пойду ли.

Я в полный рост пойду,

свой подорвав окоп.

Страх отливает мысли

в форме пули,

Чтоб сдался я,

и выдохся, и сдох.

Глаза открою – снова под прицелом.

Наставлен вражий ствол.

Затвор. Курок.

Я окружён, я подлежу расстрелу

Со всех сторон.

И страшно одинок.

Кричу я другу:

– Приготовься, воин!

Умрём за родину.

Ты слышишь мой приказ?

А он седой качает головою:

– Ты спятил, друг.

Нет родины у нас!

Элегия миру

Стоял я на скале, почти отвесной,

Передо мною открывался мир,

он кольцами дорог сиял и бездной,

горел огнями, полон был людьми.

И я сошёл на стогна Дагестана,

И дальше шёл, я что-то всё искал.

меж двух веков, дуг одного капкана,

Ступил я – и захлопнулся капкан.

Кто говорил, что вырвусь я едва ли,

Что я не тот уже,

что крепко сдал?

То в яме жизнь, то в пыточном подвале,

но быть поэтом я не перестал!

Тебя не называю пошлым, грязным,

И не люблю подобное нытьё.

Я плачу, мир,

твои увидев язвы,

Но лишь воспев величие твоё!

Когда твой ропот переходит в рокот,

И под ногою – осыпь бытия,

Одной рукой

меня ввергаешь в пропасть,

Другой кидаешь лестницу. И я

вновь поднимаюсь.

Тёплых спелых вишен

роса рдяная сыплется на склон,

покой воды, и горы с трёх сторон.

Я словно первый раз тебя увижу.

Из ничего ты снова сотворён!

Шепчу слова простые в удивленье

И ясен дух, а был вчера угрюм,

И в благодарности

встаю я на колени –

Вы знаете, Кого благодарю.

Эпоха бездорожья

Ты гражданин эпохи бездорожья:

грязь, капли крови, мутная вода,

свисают петли с неба – провода,

таков твой путь.

И ты идёшь.

Куда?

К больному сердцу приложив ладонь,

стою, окаменелый, у развилки,

у полумесяца,

креста, кольца дорог …

Где та страна,

которую любил ты?

Ты не сберечь её,

не возвратить не смог.

Ничем помочь.

И прах лежит у ног.

Я помню юности моей весёлый бег.

Был чист и счастья ждал,

а вышло вон как!

Меня к груди прижал двадцатый век,

а двадцать первый –

вышлет похоронку!

Двадцатый век – он плачет за спиной.

Не умирай, моя страна, не надо!

И, если медлят огнемёты ада –

о, Господи, душе моей больной

дай ярый свет, мучителей слепящий,

дай этот дар, как и другой мне дал,

дай ярость мне, чтоб сам я покарал

предателей, кто дом мой обокрал,

корысти ради, родину продал

и кто страну мою довёл до краха!

Перевела с аварского Нина Маркграф