Литературная Газета, 6628 (№ 03-04/2018)

„Мы довоёвываем в своих песнях“

„Мы довоёвываем в своих песнях“

Искусство / Эпоха / Высоцкий – 80

Теги: Владимир Высоцкий , дата , память , Михаил Захарчук , «Босая душа , или Каким я знал Высоцкого»

К фронтовикам у барда было особое отношение

О творчестве Владимира Высоцкого – богатом и разнообразном – уже написано во много раз больше, чем он успел сочинить за свою в общем-то очень короткую творческую жизнь. Но есть в нём тема особая, если даже не главная – военно-патриотическая. В самом деле, всё, что связано с армией, со служивыми, «государевыми людьми», с защитой Отечества, было для Высоцкого в высшей степени священным понятием. Военные песни и стихи поэта – явление, не имеющее аналога в нашей, да и в мировой литературе. Ибо когда слушаешь и читаешь их, то трудно представить, что всё это создано человеком, не шагавшим трудными фронтовыми дорогами, не встречавшимся ежедневно со смертью, не ходившим в разведку за линию фронта, не горевшем в танке, не высаживавшимся с морским десантом, не хоронившим боевых друзей, более того – ни дня не прослужившим в армии. Между тем в этих песнях и стихах настолько предельно точно переданы мысли и чувства воинов, победивших в самой страшной войне, которую только знало человечество, что кажется поэт, не испытавший подобного, никогда бы не смог рассказать о минувшей войне столь убедительно. Но Высоцкий это сделал.

Когда отец Володи уходил на фронт, мальчику не исполнилось и четырёх лет. Мог ли он помнить проводы отца? Нигде и никогда этой темы поэт не касался, но вопрос я поставил не из чистой умозрительности. Расставание с родным человеком, уходящим на войну, наверняка оставило какой-то энергетически-кодовый, подсознательный след в душе малыша. И, развивая эту мысль, берусь утверждать, что именно здесь лежит начало того вечного чувства вины, которое поэт потом всю жизнь испытывал перед старшим поколением за то, что опоздал родиться, не смог вовремя подставить плечо под великую тяжесть, выпавшую на долю Родины.

«Кто старше нас на четверть века, тот уже увидел близости и дали. Им повезло – и кровь, и дым и пот они понюхали, хлебнули, повидали».

Есть и ещё один, до чрезвычайности важный момент. Своё детство Володя провёл в военном городке Группы советских войск в Германии, где служил отец. И если прав был великий Толстой, утверждавший, что мировоззрение человека в главных его компонентах формируется исключительно в раннем детстве, то будем всегда помнить, что в детские годы рядом с Володей находились солдаты-фронтовики. И их глазами, в основном, мальчишка воспринимал весь окружающий мир, все императивные понятия о добре и зле. Потом они запечатлеются в стихах и в песнях.

Война задела Высоцкого своим смертным дыханием лишь слегка, опалив только самый краешек его биографии. И тем не менее он написал бесподобное по своему философскому осмыслению минувшей войны стихотворение «Мы вращаем землю». Такой поэтической высоты достиг разве что лишь С. Орлов со своим: «Его зарыли в шар земной, как будто в мавзолей». Но ведь Владимиром Семёновичем написаны еще: «Тот, который не стрелял», «Всю войну под завязку», «Из дорожного дневника», «Песня о моём старшине», «Чёрные бушлаты», «Высота», «Альпийские стрелки», «Расстрел горного эха», «Разведка боем», «Он не вернулся из боя», «Звёзды», «Песня о госпитале», «Аисты», «Песня о новом времени», «Их восемь, нас двое. Расклад перед боем...», «Смерть истребителя», «Я полмира почти через злые бои...», «Песня о земле», «Сыновья уходят в бой», «Белый вальс», «Так случилось – мужчины ушли...», «Песня о конце войны», «Братские могилы», «Давно смолкли залпы орудий», «Штрафные батальоны», «Я вырос в Ленинградскую блокаду», «Капитан», «Солдаты группы «Центр». И ещё, примерно, с полсотни песен, где напрямую или опосредованно решается всё та же военно-патриотическая тематика, к сожалению, напрочь вышедшая нынче из поэтической моды.

«Почему у меня так много военных песен? Почему я так часто возвращаюсь к военной теме, как будто все писать перестали, а я всё, значит, долблю в одно место?» Во многих аудитория Высоцкий задавался подобным вопросом и всякий раз, отвечал, примерно, так. «Во-первых, нельзя об этом забывать. Война всегда будет нас волновать – это такая великая беда, которая на четыре года покрыла нашу землю, и это никогда не забудется, и всегда к этому будут возвращаться все, кто в какой-то мере владеет пером. Во-вторых, у меня – военная семья. Я не воевал, это, конечно, невозможно по возрасту. И я не мог под Оршей выходить из окружения: я был маленький тогда, меня могли только выносить. Но у меня в семье есть погибшие, и большие потери есть, и те, кого догнали старые раны, кто умер от них, тоже есть. Отец у меня – военный связист. Прошёл всю войну. Он воевал в танковой армии генерала Лелюшенко. Мой дядя (в 1978 году его не стало) всю войну был в непосредственном соприкосновении с врагом. У него к 1943 году было три Боевых Красных Знамени. То есть он очень достойно вёл себя во время войны. У нашей семьи было много друзей военных. Я в детстве часами слушал их рассказы и разговоры. Многое из этого я в своих песнях использовал. В-третьих, мы – дети военных лет. Для нас это вообще никогда не забудется. Один человек метко заметил, что мы «довоёвываем» в своих песнях. У всех нас совесть болит из-за того, что мы не приняли участия в этом беспримерном подвиге. Я вот отдаю дань этому времени своими песнями. Это очень почётная задача: писать о людях, которые воевали.

И самое главное, я считаю, что во время войны просто есть больше возможности, больше пространства для раскрытия человека – ярче он там раскрывается. Тут не соврёшь, люди на войне всегда на грани, за секунду или за полчаса до смерти. Люди чисты, и поэтому про них всегда интересно писать. Я вообще стараюсь выбирать для своих песен людей, которые находятся в самой крайней ситуации, в момент риска, которые каждую следующую минуту могут заглянуть в лицо смерти, у которых что-то сломалось, произошло, в общем, короче говоря, людей, которые «вдоль обрыва, по над пропастью» или кричат: «Спасите наши души!» Но выкрикивают это как бы на последнем вздохе. И я их часто нахожу в тех временах. Мне кажется, просто их тогда было больше, ситуации были крайние. Тогда была возможность чаще проявлять эти качества: надёжность, дружбу в прямом смысле слова, когда тебе друг прикрывает спину. Меня совсем не интересует, когда люди сидят, едят или отдыхают – я про них не пишу, только разве комедийные песни.

У меня не песни-ретроспекции: они написаны человеком, который войну не прошёл. Это песни-ассоциации. Если вы вдумаетесь и вслушаетесь, вы увидите, что их можно петь и теперь: просто взяты персонажи из тех времён, но всё это могло случиться и здесь, сегодня. И написаны эти песни для людей, большинство из которых тоже не участвовали в этих событиях. Так я к ним и отношусь – это современные песни, которые писал человек, живущий сейчас. Они написаны на военном материале с прикидкой на прошлое, но вовсе не обязательно, что разговор в них идёт только чисто о войне».

Подобных высказываний Высоцкого у меня собрано больше сотни. Он очень часто выступал в сугубо военных аудиториях, любил военную публику, вообще людей в форме, какой-то нежной, трогательной любовью. Читатель наверняка почувствовал, что все предыдущие рассуждения поэта касаются в первую очередь служивых: неважно, военнослужащие ли они, солдаты МВД или милиционеры. В равной степени его рассуждения могут относиться и к работникам транспорта, прокуратуры, лесничества. Все они – люди государственные и потому с точки зрения Высоцкого как бы особенные. Его влечение к людям в форме не исчерпывалось чисто профессиональным интересом артиста, поэта, исполнителя. Нет, тут было нечто гораздо большее – воспоминания юности, осмысление пережитого им и страной, попытка с высоты прожитых лет и приобретённого опыта по-иному взглянуть на ту же воинскую службу, которую он всегда, повторяю, очень высоко ставил. И ещё, наверняка, было в его добром отношении к служивому человеку нечто такое, о чём сейчас не дано нам домыслить, представить, описать. Как всякий интеллигентный, воспитанный человек, Высоцкий, конечно же, ценил и уважал всякую профессию. Снобом он никогда не был. И всё-таки к военным у него было отношение особое. Отчасти я это чувствовал и на себе. Владимир Семёнович в последние годы жизни очень придирчиво и строго относился к тем, кто искал его расположения. Знавшие его близко не дадут мне соврать. Тем, наверное, примечательным было его доброе расположение ко мне: сначала старшему лейтенанту, потом капитану. Ну, в самом же деле, не стану я ни себя, ни тем более его унижать предположением, что он терпел меня из-за того, что я починил однажды его дачное отопление. Хотя, если уж говорить до конца откровенно, то я рад был тогда вообще в денщиках у него ходить. Ей-богу. Он это видел, прекрасно понимал, тем не менее субординационной дистанции между нами не держал. Что опять же могут подтвердить многие ныне здравствующие таганковцы.

Однажды, «за рюмкой чая» я путанно и сбивчиво начал «объясняться в любви» Высоцкому даже не от себя лично, а как бы от всего офицерского корпуса Советского Союза. В том смысле, что вот, дескать, десятки, сотни тысяч офицеров даже живьём вас, в отличие от меня никогда не увидят, но, я уверен, что восхищаются вами не меньше моего. А мне вот повезло и могу вам сказать об этом. Он очень с доброй, замечательной своей улыбкой сказал, примерно, так: да ладно тебе, Мишаня, голенища мне надраивать. Естественно, я стушевался, а он через некоторое время уже на полном серьёзе заметил, что вот-де служить ему хоть и не пришлось, о чём он всегда сожалеет, потому что всякий мужик должен армейскую лямку потянуть. Однако, если бы время его концертов, с которыми он выступал в армейских, флотских, пограничных, милицейских подразделениях сложить, то с учётом выходных, праздников и возможных самоволок на «полсрока государевой службы» (эти слова я точно помню!) наберётся. А на большее он и не рассчитывает.

Безусловно, война и служба были для Высоцкого очень и очень многомерными, дорогими и глубокими понятиями. Его детская, не вполне осознанная тяга к рыцарству и героизму всегда одевалась для него в солдатскую шинель. И по-иному, как мы видим, быть не могло. Но в силу сложившихся причин и обстоятельств ему не пришлось фигурально носить эту шинель. (Во время съёмок фильма «Штрафной удар» Володя, выполняя сальто, упал с лошади, сильно повредил ногу и заработал на долгие годы перемежающуюся хромоту. Много времени боролся со своим недугом, можно сказать – поборол его. Никто даже вообразить себе не смог бы, что артист как бы обречён на хромоту. Но факт остаётся фактом: по состоянию здоровья Владимир Семёнович не попал на срочную службу, хотя должен был по окончании съёмок призваться на четыре года в Военно-морской флот.)

Так вот, шинелька эта, образно говоря, всегда висела на гвозде в его творческой лаборатории. Виртуозно владея сарказмом и иронией, с успехом пользуясь ими при разработке самых различных тем, художник тем не менее ни разу не прибег к подобным приёмам при сочинении песен на военно-патриотическую тематику. Боль за несправедливо обиженных, досада на всякого рода недостатки, безобразия – были. Он часто и весьма критически отзывался о деятельности партийно-государственной верхушки. Конкретных примеров, увы, не помню, но что совершенно точно: Володя уже в те годы достаточно красочно пародировал генсека. И тем не менее столь модного сегодня нигилизма, скептического ёрничания над армейскими порядками, не говоря уже о святых понятиях фронтового бытия, Владимир Семёнович никогда себе не позволял. (Кстати, очень сдержанно отнёсся к нашим военным действиям в Афганистане.) Хотя изнанку армейской, флотской жизни он знавал предостаточно. (Отец окончил службу в должности заместителя начальника связи войск ПВО, у него было много друзей из высшего эшелона военного ведомства.) Но нет же, ни тени издёвки никогда не скользнуло на его поэтическом облике, обращённом в сторону войны и службы.

С позиций обыденной житейской логики это тем более удивительно, что тогдашнее руководство Вооружёнными силами, МВД категорически и напрочь не принимало и не признавало ничего сочинённого Высоцким, равно как и его самого. Многочисленные встречи, к примеру, с солдатской или матросской аудиторией проходили всегда или почти всегда, как говорится, не санкционированно, без ведома и разрешения вышестоящего командования, на страх и риск «офицеров из окопов» – так любил называть Владимир Семёнович строевых командиров взводов, рот, батальонов. Можно только представить, какой же огромной любовью пользовался бард у фронтовиков и служивых людей, если, несмотря на все запреты и табу, они с таким завидным постоянством, охотой и радостью с ним встречались.

Интерес к войне в широком смысле вообще к экстремальным, пограничным ситуациям, которые возможны в сфере человеческой деятельности (прежде всего в боевых условиях) у Высоцкого никогда не остывал. Его естественное любопытство ко всему новому, неизведанному в этом смысле освящено истинным, а не показным, книжным патриотизмом, и потому всегда было искренним. С любым человеком в униформе, с фронтовиком особенно, – что меня больше всего поражало, – он никогда не общался из корыстных, пусть и творческих, побуждений. Вот, мол, вы мне расскажите о том-то и том-то, а я это когда-нибудь использую для своего дела. Ему просто был интересен военный, а тем более воевавший, его судьба, его воспоминания, впечатления. А пригодится ли это для творчества, Владимир Семёнович о том никогда не загадывал. Видимо, поэтому никогда ничего не записывал. Во всяком случае, я никогда не видел, чтобы он помечал в книжечке или на бумаге чью-то фамилию, какой-либо эпизод, историю. Даже номера телефонов никогда не фиксировал, помня их великое множество. Но в нужный момент из глубин его действительно фантастической памяти, из недр его широкой, русской души появлялись нужные, единственно верные слова и мысли.

Не по собственной вине Высоцкий не успел на минувшую жестокую и страшную войну. Но свою жизнь, своё творчество он постоянно вольно или невольно соотносил с той легендарной, пороховой порой и страдал как бы от разности потенциалов. Мы, обычные люди, лишены подобного «недостатка». Что же касается Высоцкого, то именно такая «заряженность» давала ему возможность предельно правдиво, до мельчайших подробностей, с потрясающей искренностью воплощать образ защитника Отечества в кино, в театре, но особенно – в стихах и песнях.

По-разному решая в своём творчестве тему войны и мира, Высоцкий во многом перекликался с поэтами-фронтовиками и никогда не стыдился в том признаваться. О некоторых из них прямо говорил, как о своих духовных наставниках. О том же Окуджаве, к примеру. Тем не менее в главном, что и определяет его вклад сугубо в военно-патриотическую тематику, он шёл, как истинный художник, своей собственной единственной дорогой. Уникальное достоинство его творчества в том, что ни в одной роли, ни в одной песне, ни даже в поэтической строке он не стенал, не всхлипывал, не скулил с обречённой интеллигентностью, не ронял приличествующую моменту «скупую слезу» над минувшими подвигами, над солдатской самоотверженностью и поразительной жертвенностью. Все его поэтические чувства были самыми что ни на есть всамделишными, подлинными, как земля, вода и воздух над ними. Ни сочинений своих, ни ролей он не делал так, как у многих лицемерных творцов было принято.

Во всех своих поступках и проявлениях чувств он всегда оставался естественным, земным человеком. У него гибель воина – это предельное или даже запредельное усилие отстоять свою правду, гонимое добро, истовую, но совершенно понятную, если не сермяжную справедливость. В его поэтических творениях герои уходят не на вечный покой слащавых праведников, а смертью своей, как бы поправ смерть, продолжают жизнь, действуют, других зовут на подвиг. В таком ключе сочиняли многие. Но вот именно сочиняли. Высоцкий исторгал всё, о чём выше сказано из своей истерзанной, босой души. Ах, как нам не хватает сегодня именно таких поэтов!

Многие военные песни Высоцкого написаны им от имени личного местоимения «я». И всё-таки в большинстве из них «я» Высоцкого сменялось на «мы». В этом обобщённом «мы» – ещё более глубокое осмысление всенародного подвига во время той невиданной войны. Он никогда не был окрашен для поэта романтизмом подвигов героев-одиночек. Он понимал, поразительно ощущал, что война – прежде всего неимоверный, нечеловеческий труд, с которым вряд ли может сравниться любая сфера человеческой деятельности. Труд как бы освящённый великой, праведной и благой целью – Победой. Это, кстати, центральная тема всего его военного цикла и в особенности такого шедевра, как «Мы вращаем землю».

В авторском исполнении этой песни (да нет, не песни – гимна, оды вооружённым защитникам Отечества!) зримость неимоверных коллективных усилий народа ради победы над врагом достигла потрясающей высоты и силы. Когда Высоцкий пел, а в рефрене «от себя, от себя», «на себя, на себя» переходил на самые высокие ноты, то в моём представлении (а я несколько раз слушал эту вещь в живом исполнении!) это всегда ассоциировалось со знаменитым припевом «Эх, ухнем!» из великой народной песни «Дубинушка».

Здесь нельзя не вспомнить и о том, что почти все свои патриотические вещи Высоцкий творил во времена, когда истинная картина минувшего искажалась и препарировалась всячески, когда пропагандой в ранг наивысшего, наиглавнейшего полководца всех времён и народов методично и планомерно выдвигался лишь в узком кругу военных известный в войну полковник. Лживая, фарисейская пропаганда сочинила ему такую биографию, на фоне которой меркли фронтовые заслуги маршалов, командовавших фронтами. Под него, увешанного всеми боевыми наградами государства, цинично и нагло подвёрстывалась вся история Великой Отечественной войны. Высоцкий знал её блестяще. Иной раз такие вещи рассказывал, о которых слыхом не слыхивали преподаватели военного искусства в моей академии. Он очень болезненно воспринимал все искривления, касающиеся истории в целом, войны в частности. У меня даже создавалось такое впечатление, что ненормальности собственной творческой жизни он воспринимал с гораздо большим спокойствием. А может, это только мне так казалось.

О войне и армии Высоцкий писал предельно правдивые стихи, по жизненному достоверно воссоздавая своих героев на сцене и в кино. Это было так конкретно, материально, пластично, как будто бы сам он бывал на многих фронтах, почувствовал войну кожей, сердцем и душой. Уже не говорю о его потрясающих знаниях военных реалий, категорий, ситуаций, чем он постоянно ставил меня в тупик. «Сколько «кубарей» (не кубиков!) было у командира взвода? Из скольких частей состоит взрыватель? Расшифруй ДШКМ». Такие и подобные вопросы он задавал не только мне, человеку военному, – многим своим друзьям, знакомым. Как бы любил щегольнуть знанием военного дела и действительно знал его.

В его стихах живут настоящей, полнокровной жизнью морские десантники, лётчики, пехотинцы, сапёры, моряки, шофёры, милиционеры, пограничники, воины внутренних войск. Через их мироощущение он давал точные срезы совершенно специфических ситуаций даже... в космосе. У него почти не встречаются ошибки во всех сюжетах фронтовой солдатской жизни, будь то марш, подготовка к бою, сражение, отступление, погребение павших, ожидание друзей, фронтовой почты, несения караульной службы – фронтового бытия. Он прошёл своим уникальным голосом войну так, как никто до него и после него этого не делал и уже вряд ли сделает. Даже если бы Высоцкий ничего другого в своей жизни не написал, кроме своего военного цикла, то и в таком случае он бы своё имя обессмертил. По счастью, он сочинил и сыграл гораздо больше. Да и сочинил ли?

«Мне не довелось встретиться с живым Высоцким. Но когда с магнитофонной ленты звучит с детства знакомый хрипловатый голос, я ловлю себя на обжигающей мысли: неужели эти песни не обо мне, не о моих боевых товарищах, многие из которых погибли в Афгане? Неужели их автор сам не поднимался на заснеженный Саланг, не петлял по чёрным тропам с боевой вкладкой? Неужели не на тревожном ночном перевале в горах Гиндукуша возникли эти строки: «Сверкал закат, как сталь клинка...»? Наби Акрамов, Герой Советского Союза».

«Поначалу, как и подавляющее большинство людей, я думал, что автор этих песен – повидавший виды человек. А что фронтовик, так это уж само собой разумеется. Но потом случайно узнал: Высоцкий совсем молодой парень – в сыновья мне годится. В театре мы и познакомились. Договорились, что он споёт для моих сослуживцев. Володя сдержал слово. И я впервые услышал его живого, не в записи. И был просто потрясён. Такая сила, такая мощь и в то же время столько души было в его песнях, что равнодушным к ним мог оставаться только очень уж безразличный человек. Я тогда сказал ему: «Ну, ты прям по-истребительски поёшь!» А он ответил, что так его песни ещё никто не оценивал. Да что я – жизнь оценила его песни по самому высокому счёту. Других таких я не знаю». Иван Кожедуб, маршал авиации, трижды Герой Советского Союза.

Михаил Захарчук,

полковник в отставке,

автор книги «Босая душа, или Каким я знал Высоцкого»