Литературное приложение «МФ» №05, июнь 2011

Татьяна Доброносова tatyana_dobronosova@mail.ru Ядвиги

Солнце жарило так, что жалкие остатки асфальта плавились под каблуками, и вместо лёгкого медного загара дарило сверлящую боль в висках. Из-за духоты накатывала усталость от собственного существования, а вышагивание на шпильках по колдобинам трущобного района превращалось в адский труд. Поэтому красотка Дашка, ухоженная избалованная девица, сквозь зубы не подамски материла свой дурацкий прожект.

У Дарьи разразилась катастрофа в единственной занимавшей её сфере деятельности — на любовном фронте. Богатый, поэтому нежно любимый парень отказал в какой-то прихоти, взаимные упрёки перетекли в скандал, Дашке достались эпитеты «содержанка», «нахлебница», «меркантильная дрянь» и ушат большей частью справедливых обвинений. Экспрессивная, а проще сказать, истеричная девица с визгами «я тебе докажу» собрала вещи и демонстративно отправилась влачить нищенское существование к приятельнице-студентке, заучившейся серой мышке, которая подрабатывала, где только могла, а Дашке за жалкие гроши когда-то писала диплом.

В розовых мечтах Дарьи она героично жила недельку в съёмной подругиной комнате, а горе-возлюбленный, проникнувшись такой непритязательностью, приползал на коленях с букетом в зубах и билетом на Мальдивы, чтобы солнышко быстрее отошла от облезлых обоев и пропахшего кошками подъезда.

На деле же всё случалось не как мечталось. План не задался ещё до его воплощения. Даша позвонила приятельнице — та спешно уезжала на какую-то очень срочную краткосрочную работу, комнату пересдала с радостью, просила подъехать на вокзал, у гулко газующего автобуса ткнула Дарье в руку ключи, чмокнула в щёку, нацарапала адрес, наказала не сердить хозяйку и неуклюже, нагруженная сумками, втиснулась в салон. Дашка, кашляя от дыма, осталась разбирать каракули на мятом листе.

Гордые нищенки на такси не разъезжают, поэтому девушка, вживаясь в образ, полезла с чемоданами в метро, потом пересела на маршрутку, а теперь брала штурмом лабиринт одинаково убогих, задыхающихся в пыли и отбросах, прожаренных беспощадным солнцем дворов. Скоро Дашка окончательно заблудилась, некоторое время бесцельно ковыляла на высоченных шпильках одной ей понятными зигзагами, сдалась, достала мобильник, натыкала номер студентки, и пошла дальше уже по невнятным голосовым инструкциям, перебиваемым шумом автобуса. Не сказать, что стало легче. Диалог: «Где ты находишься? — Не знаю. — Что перед собой видишь? — Забор и дерево…» продолжался добрых полчаса. Когда наконец девушка нашла вроде бы нужный двор, она была зла, испачкана, разочарована в жизни и хромала, как издыхающая кляча. Дарья тяжело рухнула на скамейку; та опасно прогнулась, скрипя прогнившими досками. Блистательная красавица трогательно прикрыла глаза руками, впервые за долгое время почувствовала себя не блистательной, а потасканной, припорошенной пылью, закопчённой солнцем, жалкой и беспомощной. Девушка со стоном стащила босоножки, закинула ноги на чемодан и почувствовала, что заползти на второй этаж чернеющего неподалёку подъезда сейчас не в состоянии. Она откинулась на ветхую, сомнительной чистоты спинку скамейки и попыталась отдышаться. Небо над редкими ветками деревьев с порыжевшими от жары листьями оказалось грязным, вязким от духоты и смога. Отяжелевшие веки загородили серую завесу небес, и Дашка провалилась в глубокую усталую дремоту.

— …На зелёной на травице сидит мёртвая девица.

Гнилью съедена краса, ворон выклевал глаза…

Невнятное частушечное бормотание, которое Дарья поначалу приняла за естественное сопровождение рваного, бессюжетно тревожного сна, неожиданно сложилось в мерзкий стишок-страшилку. Вместе со словами в мозг ворвались мерное постукивание отпадающей латкифанеры на подъездной двери, тяжесть прокалённого солнцем воздуха, человеческая запыханная возня неподалёку. Дашка резко проснулась, вскинулась, как от удара током, перевернула чемодан, неприятно проехалась босой пяткой по шершавому асфальту и испуганно заозиралась. В глаза со сна словно насыпали песку, и со сна же напала полная дезориентация. Девушка несколько мучительных секунд не понимала, почему вокруг до карикатурности запущенный двор, а на бетонном крыльце подъезда, как венец композиции — отталкивающего вида бомжиха. Двор Даша вспомнила почти сразу, а вот почухивающаяся, со злым хихиканьем что-то бормочущая бабка в стёганом тулупе явно была новым элементом декора. Дашка опасливо подцепила носком ноги чемодан, ненавязчиво притянула его поближе и, для уверенности скрестив на груди руки, хмуро уставилась на эту, с позволения сказать, женщину.

Тётка имела вид неописуемый: немытое, изъеденное липкой грязью лицо, торчащая пакля волос неопределённого цвета, потемневшие ногти, заусененные пальцы, тулуп и ватные сапоги по невозможной жаре, какие-то шнурки с барахлом на шее, проклюнувшееся из кармана горлышко бутылки. Чёрт с внешним видом, гораздо больше девушку испугали повадки неожиданной встречной. Та бормотала полусумасшедшие некротические стишки, пьяно хихикала, откусывала заусенцы, подёргивала волосы, с сальной улыбочкой подмигивала Дашке и, что немаловажно, загораживала вход в подъезд. Дарье даже пройти мимо стало мерзко. Алкоголичка, наркоманка и шизофреничка в одном флаконе — вынесла девушка мысленный вердикт. Она медленно, как будто имела дело со злой собакой, готовой в любой момент укусить, нагнулась за босоножками, не сводя глаз с бомжихи, кое-как их застегнула, резво схватилась за чемодан и вскочила, собираясь трусливо где-нибудь переждать, пока ЭТО не уйдёт.

Тут тётка заговорила.

— Молодая и красивая, да, вся такая свежая, яркая, бабочка залётная, — а во взгляде не было и намёка на доброжелательность. Зло и сварливо смотрела бабка, речитативом перечисляя Дашкины достоинства. — Что ж ты так быстро уходишь, лапочка? А ты же часто ходишь, лапочка, в это самое, кино?

Дашка, проникшись бредовостью ассоциативного ряда, отошла на безопасное расстояние и встала, нервно подёргивая чемодан. Немного поколебалась, но всётаки процедила сквозь зубы:

— Ну. Вроде того, — и скучающе побарабанила длиннющими нарощенными ногтями по чемодану.

Тётка хрюкнула и даже довольно потёрла руки.

— Что, солнца лучик, нравятся там тебе ужасы, триллеры и такое разное, какое для экстрима стоит посмотреть?

Молодёжные термины в сочетании с дурацким обращением звучали неуклюже. У Дашки руки зачесались покрутить пальцем у виска. А насчёт кино — девушка предпочитала карамельно-вязкую любовную тягомотину. Ужастиков она боялась, но регулярно на них ходила, чтоб, трогательно дрожа и закатывая глазки, уткнуться в плечо очередного спутника.

— Ну, — снова утвердительно промычала Даша.

— Хи, — умилилась бабка и застыла, вроде залюбовавшись собеседницей. — Золотце ты моё! Жалко тебе, наверное, что всё это выдумки компьютерные? Конечно, хотелось бы по-настоящему попасть в такой фильм? Вот тогда были бы острые ощущения, честно скажу тебе, лапочка, ножом до крови, до сердца острые! — она качнулась к девушке, взволнованно хрустнув костяшками пальцев и сверкая глазами.

Дашка шарахнулась ещё на несколько шагов.

— Нет, тёть, ты чего? — повернулась к бомжихе, споткнулась о её взгляд, и решила зачем-то, прежде чем сделать ноги, высказать возникшую из этого диалога мысль. — Да бред, на самом деле, что все люди в фильмах бегают с топорами и мочат зомби, или хотя бы там более-менее организованно пытаются спастись.

По-моему, у них бы в реале, ну или у меня там, психика бы не выдержала и всё такое. То есть вот я, если б попала к каким-нибудь зомби или призракам, или кто там ещё, меня бы схватила такая паника… — девушка зябко обняла себя руками, пытаясь осознать подобную жуть, — …я бы забилась в угол, схватилась за голову, зажмурилась, и визжала бы, визжала и визжала, пока меня кто-нибудь не съел, и даже бы не сопротивлялась, невозможно сопротивляться таким кошмарам, на них даже невозможно смотреть, если между вами не будет экрана телевизора… — и она, запыхавшись, умолкла, удивляясь собственному красноречию.

Тётка тоже выглядела удивлённой. Она перестала подёргиваться и сидела, якобы восхищённо, но с плохо скрытой издёвкой распахнув рот.

— Вот же браво! — единожды хлопнула в ладоши, так звонко, что Дашка подпрыгнула. — А я думала, ты только названия модных брендов перечислять умеешь. Нет, неинтересно, если сойдёшь с ума. Моему больному сознанию интересно сознание здоровое, объективно всё воспринимающее и объективно до усрачки испуганное, — тёткина речь пестрела такой разномастностью стилей, что Дарья никак не могла определить, что же та собой представляет, помимо несомненной шизофренички и наркоманки.

— Вот иди-ка, иди-ка сюда! Я тебе на ушко что-то скажу, сразу на мир подругому посмотришь, только наклонись к бедной женщине, подставь ушко, — когда бабка начала подниматься с насиженного крыльца, Дашка перехватила чемодан поудобнее и бодро рванула прочь, без сожаления пресекая этот непонятно зачем начатый разговор.

— Ну куда же ты, голубушка! — бомжиха заковыляла было следом и вдруг как взвизгнет: — Ах, жжётся!

Дашка автоматически оглянулась и обомлела. Тетка трясла рукой, а из её кармана тяжело звякнул на асфальт огромный, тонкой роботы, несомненно антикварный и дорогой, из старого тёмного золота кулон с кровавым рубином в сердцевине.

— Тё-тя-а, — заворожённо протянула падкая на побрякушки Дарья, — миленькая, ты мне его показать хотела? — и сделала два робких шажка навстречу.

Тётка прижала кулон носком сапога к земле, как будто тот мог ускакать, но наклоняться за ним не спешила, и теперь зыркала исподлобья: то на украшение — с отвращением, то на бочком подбирающуюся Дашку — настороженно-хищно. Ещё раз посмотрела на кулон, таким взглядом, как Дарья обычно смотрела на полоски для депиляции: «Будет больно, но сделать надо», протянула было руку, но, внезапно передумав, отфутболила его девушке.

— Валяй, бери. Очень подойдёт к твоим бижутерным колечкам, — сказано было без малейшего юродства, напряжённым, выжидающим тоном.

Дашку испугал тёткин, совершенно нечеловеческий — девушка не могла описать по-другому, — взгляд, но тусклый блеск золота напрочь усыпил здравый смысл и осторожность. Не веря своей удаче, Даша наклонилась за кулоном. Её пальцы легли на витую прохладу металла, и в это же мгновение ей на шею легла горячая шершавая рука. Девушка инстинктивно завизжала, вскинулась — и оказалась нос к носу с бомжихой. Подсознательно успела удивиться ядовито-зелёному цвету глаз — и тут тётка её укусила! Натурально, как в вампирских ужастиках, которых эта сумасшедшая наверняка пересмотрела, пребольно вгрызлась в шею своими мерзкими гнилыми зубами. Не было, естественно, никакого фонтана крови — не вампир же она, на самом деле! — и Дашка даже не то чтобы очень испугалась; просто стало до тошноты противно, что эта старая, немытая, наверняка заразная маньячка к ней не только прикасается, а ещё и кусает в идиотском всплеске своей шизофрении. А в следующий момент девушку нагнала паника: во-первых, болезного вида тётка оказалась на удивление сильной, и Дашка никак не могла вырваться, а во-вторых, в голове заела предыдущая мысль — ведь действительно, наверняка заразная, может, специально и кидается, чтоб заразить, и в лучшем случае беспечная дура-Дашка отделается сорока уколами в живот.

Она так и продолжала визжать и трепыхаться, бесполезно топтать напавшей ноги острыми шпильками, и тут крик застрял в лёгких, а горло перехватило, как от укола лидокаина в больнице. Даша почувствовала себя невозможно плохо — реальность поплыла, тело налилось всезаполняющей тяжестью, голова гирей опустилась тётке на плечо, каблуки под ногами, качнувшись, растворились, и она неуклюже обмякла в руках сумасшедшей. Над ухом раздался довольный смешок.

Из глубины саднящего горла вырвался стон. Дарье понадобилось несколько мучительных секунд, чтоб осознать, что это её горло и её стон. Веки были тяжелее железных створок, потому и оставались закрытыми. По всему телу разлился свинец. Нет, не свинец — вязкая болотная жижа, противная, затхлая, смердящая, связавшая кровь, облепившая нервы, комом ставшая в желудке. Когда через долгое, долгое время, помимо чувства гадливой наполненности, Даша смогла почувствовать холод бетона под спиной, то с усилием открыла глаза. Она лежала в подъезде — неуклюже и изломанно, растопырив отёкшие ноги.

Одежда измялась и местами порвалась, ступня вывернулась из босоножки, теперь та болталась на кончиках пальцев. Перед глазами качался белый прямоугольник входа. Когда солнце перестало слепить, Дашка рассмотрела пыльный двор, ту самую скамейку, на которой сидела она, то самое крыльцо, на котором сидела… Что называется, «вспомнив всё», Дарья заставила себя приподняться и опереться спиной о стену. Если б не проклятая слабость, девушка бы сейчас вскочила и бегала по подъезду, панически кусая ногти. Да, на неё же действительно напала какая-то больная психопатка, и больная не только на голову — хворающая чем-то, что моментально передалось через укус и свалило здоровую двадцатилетнюю девицу. Надо срочно скорую, срочно милицию… Дашка сжимала что-то в руке и машинально поднесла его к уху, решив, что держит мобильный. Щеки коснулся металл украшения. Даша отняла от лица руку и несколько секунд тупо смотрела на зажатый в кулаке кулон. Потом пару раз моргнула. Невозможно: чокнутая тётка оставила драгоценность у неё? Ладно. Логика психов необъяснима. По крайней мере, — девушка криво улыбнулась, — будет, чем оплатить лечение.

Кряхтя и стеная, как старуха, придерживаясь за стеночку, Дарья поднялась на ноги. Раздражающе медлительно порылась в сумочке, но телефона не нашла. Потрясающе — баба бросила кулон и польстилась на мобильный. Даша поковыляла к выходу, посматривая на украшение. Может, это никакая не ценность? Ну что она понимает в ювелирных изделиях? Уровень фанатичного потребителя, сметающего с прилавков всё, что заманчиво блестит. Кулон выглядел дорого. И приятно оттягивал руку, претендуя на натуральность металла. Дашка передёрнула плечами, решив разобраться позже, а пока спасаться из этой дыры.

— Знаешь, мне кажется, ты не сможешь отсюда выйти, — доверительно мигнув рубином, сообщил кулон.

Дашка тупо на него уставилась. После тёткиного укуса девушку взнуздало торможением — надо было визжать, до звона в ушах, чтоб криком проветрить тронувшиеся мозги. И срочно, срочно в больницу — у хвори, что она подцепила, явно галлюциногенный эффект.

— Только не надо впадать в ступор.

И в истерику тоже не надо, — вкрадчиво продолжила заговорившая безделушка приятным глубоким голосом. — Я лучше объясню, чем ты будешь бесполезно порываться в ту сторону. Тебя укусил ядвиг и вместе со своим ядом впрыснул как бы контроль над… — приятный голос, запутавшись, запнулся. — Лучше сказать… В общем, пока в тебе яд, он может совершать нехитрые манипуляции с твоим мозгом… Заставлять делать то, что велит ядвиг. В пределах разумного, конечно. Не слишком сложные действия.

Голос продолжал ещё что-то объяснять, а Дашкино тело, как заведённое, повернулось, поднялось, цепляя ногу за ногу, на второй этаж к снятой квартире, выудило из сумочки ключ, открыло дверь, вошло, заперлось, привалилось к стенке — и всё.

Завод кончился. Дарья снова ощутила контроль над собственными конечностями. Она обхватила голову руками, сползла на пол и пронзительно завизжала. Визг звенел в убогой квартире долго, сильно, нарастая и эхом отбиваясь от стёкол серванта. Потом у девушки кончился воздух, и Даша просто тихонько скулила, покачиваясь из стороны в сторону. Да, да, она абсолютно была права про ужастики и слабость собственной психики. Набросилась жутковатая тётка, как вампирша или зомби из фильма, и Дашка тронулась от страха. Теперь галлюцинации, неспособность управлять телом, и совсем-совсем никого, кто мог бы помочь. Как только придёт хозяйка, сразу признаться, пусть вызывает скорую. Да, стыдно, невозможно, в психушку не хочется, но надо. Она же совсем-совсем, окончательно сошла с ума.

— Кхе-кхе! — задребезжало в руке. Дарья взвизгнула и отшвырнула кулон — видения, пусть она и осознавала их нереальность, пугали. Украшение заскрипело по полу почти обиженно и завопило из другого конца прихожей:

— Вот дура! Выслушай, помочь же хочу! Ядвига мой смертный враг, она притащила сюда тебя, вернее, заставила прийти, будет держать здесь и изрыгать в тебя яд, пока не кончишься!

— О-о-о, что ж ты не затыкаешься, — мучительно простонала Дашка, обхватив руками голову. — Куда не засунешь, не затыкаешься. Может, тебя в унитаз спустить?

— Эй-эй-эй! — голос из милого тут же стал сварливым. — Послушай, девушка, некогда мне с тобой нянькаться. Не веришь в реальность происходящего? Так вот, попробуй отсюда выйти. Не можешь? Тогда у тебя два варианта действий: считать меня плодом воображения, а себя сумасшедшей, или мне поверить. Но в любом из двух случаев придётся сидеть здесь и слушать со скуки мои речи. А когда ночью вернётся ядвига, окончательно поверишь в реальность происходящего, из чувства самосохранения поверишь…

— Короче! — рявкнула Дашка, на протяжении всего монолога пытавшаяся заставить себя выйти за дверь. Голос доставал похлеще младшего брата одной из подруг. — Что за ядвига? Почему я не могу уйти? Что за бред происходит? О-о, знаю, — издевательски-истерично хихикнула она, — ты сейчас станешь рассказывать, что меня укусил вампир!

— Панночка, вампиров не существует, — сказал кулон первую вменяемую за все время знакомства вещь. — А укусил тебя, как я уже имел честь заметить, ядвиг.

— Который тот же вампир, только называется по-другому, и поэтому ты говоришь, что вампиров нет! — Дарья заинтересованно подползла к украшению. Вставать и ходить в полный рост почему-то не хотелось. Вроде как слишком обыденное поведение для такой невозможной ситуации.

— Да нет же! Ну, кусает ядвиг, да. Как эта ваша мифическая тварь из фильмов. Но не кровь же он твою пьёт! Ядвиг вообще кусает не с целью питания, — оценив своими неизвестными органами чувств Дашкины удивлённо вскинутые брови, безделушка перешла на лекторский тон. — Ядвиги — существа долгоживущие и могущественные. Но их особенность физиологии, или уж проклятье — тело вырабатывает медленно действующий яд, вязкую субстанцию, которая заполняет организм и со временем убивает своего же носителя. Эм-м, как бы рассказать попроще для твоего уровня интеллекта, — Дашка начала, наверное, слишком напряжённо хмуриться. Кулон, оценив внешний вид блондинки и губки, мучительно сложившиеся буквой «о», сделал выводы. — В общем, избавиться от яда ядвиг может, впрыснув его в живое существо, другими словами — укусив. Просто сцедить яд, выплюнуть, срыгнуть для них физически невозможно. Ядвиг выбирает жертву и убивает её несколькими впрыскиваниями. Дело в том, что отравленный организм с каждым разом принимает в себя всё больше яда, поэтому чудовищу выгоднее заморить одного, чем куснуть нескольких. И когда ядвиг избавляется от накопленного яда, он становится гибким, сильным, привлекательным и молодым. Ядвиги не любят темноты, ночами отсиживаются под крышей или у источников огня, преимущественно одиночки, потому что просто не в состоянии не конфликтовать с собратьями… Ну что бы ещё сказать… Жить могут веками, но чем старше становятся, тем больше теряют контроль над собой, развивается эмоциональная нестабильность, всплески помешательства, социопатия… но от человечества скрываются умело, в этом им не откажешь…

— Да плевать мне, что они любят и где скрываются, — сипло прохрипела Дашка, слышавшая из последнего только стук собственного сердца в горле. — Она… эта тварь… ты сказал… она меня убьёт? Убьёт?! Меня?! — голос вернулся неожиданно и сорвался на визг. — Это неправда! Невозможно! Это не могло случиться со мной! Ты, понимаешь?! — девушка схватила кулон и стиснула в кулаке, до крови рассекая ладонь. — С кем угодно, но только не со мной! Это других насилуют и душат в тёмных подворотнях маньяки, другим проламывают череп грабители, другие разбиваются в автокатастрофах, а я только смотрю такое по телевизору! Со мной так не бывает! Не может быть! Это сон! — однако саднящая боль в руке сотнями уколов доказывала реальность происходящего. — И с ума тоже сходят они, а не я, — выдохшись, безнадёжно закончила Дашка и разжала ладонь. Кулон звякнул о пол как-то сочувственно и так же сочувственно вздохнул.

— Преобладающая жизненная позиция у большей части людей, особенно молодёжи. Иллюзии, девушка. На самом деле жизнь ко всем одинаково несправедлива, отсутствия логики у неё побольше, чем у блондинки-тебя. А у тебя ещё и мозги отсутствуют. И выглядишь плохо, и причёска поистрепалась. Эй, бэлль, отреагируйте, для вас же дурной внешний вид смерти подобен! — кажется, нехитрыми оскорблениями кулон пытался растормошить Дарью, бездумно глядящую в затянутую паутиной стенку и начинавшую мелко трястись. Автоматически девушка стянула с подрагивающих стоп шпильки, встала, зажав в руке цепочку украшения и — подействовало-таки — подошла к треснувшему, засиженному мухами зеркалу.

Выглядела она кошмарно. Отекли щеки и шея, посерела кожа, глаза подёрнулись мелкой сеточкой лопнувших капилляров. Да вообще тело отражалось одутловатым и неуклюжим. Дашка зажмурилась и жалко всхлипнула. Стало страшно-страшно.

Парализующе страшно. Единственное, что хотелось сделать, — как она легкомысленно описывала тётке ранее, свернуться калачиком и визжать до последнего грамма воздуха в лёгких.

— Я что хотел сказать, — робко напомнил о себе голос кулона. — Ядвига тут крепко обосновалась. Она уморила хозяйку квартиры, бедная женщина скончалась вчера. Вот. А студентка работает в ночную, так что с чудовищем не сталкивалась. Хозяйка была дряхлая, немощная, а у ядвиги как раз очередной всплеск помешательства. Опустилась жутко, в трёх соснах не сориентируется, шаталась по окрестным дворам, молодое здоровое тело найти не в состоянии. Теперь, когда изрыгнулась в тебя, пойдёт на поправку. Так вот, квартирантку старухи она-таки учуяла, сегодня засела караулить, но всё же не в безопасной квартире. Тянет их на солнце, особенно когда контроль над собой теряют. А вместо студентки появилась живая и красивая ты. Гораздо лучшая оболочка для яда. Теперь уж наша ядвига расцветёт…

У Даши мелко-мелко задрожали пухлые губы. Обычно она так делала, когда хотела растрогать какого-нибудь парня, а сейчас получилось само собой. Умереть должна была убожество Валька! А теперь та будет жить, чтоб превратиться в заумную сварливую тётку с хозяйственными сумками и кучей сопливых детей, или, что вероятнее, в очкастую старую деву с научной степенью, а убьют молодую, перспективную, всегда идущую по головам Дарью?! Такого не могло быть в Дашкином мире.

В этом мире Дашки должны процветать на кровавом поту прогибающихся и смирно тянущих ярмо Валек. Девушка подняла голову и вдруг поняла, что сидеть в углу и визжать не будет. Прошла босиком в кухню, помахивая умолкнувшим кулоном, погремела облупленными ящиками стола, нашла какой-то тупой нож, нелеповоинственно и совершенно неправильно сжала его в кулаке и обратилась к украшению:

— Ну, рассказывай, как убить эту твою ядвигу?

Стрелка часов неумолимо отмеряла миллиметры циферблата. За окном так же неумолимо темнело. Даша сидела за опрокинутым старым диваном и затравленно смотрела сквозь арку прихожей на входную дверь. Нож в руке ходил ходуном. Кулон как-то неуверенно сообщил, что убить ядвигу, конечно, можно, расчленив её, отрезав голову, словом, нанеся телу необратимые повреждения, которые оно не сможет регенерировать. Озвучивать Дашкины шансы это сделать украшение тактично не стало. Но воцарившаяся после реплики тишина звенела скорбью.

Голос так больше и не сказал ничего, пока девушка переворачивала диван и искала что-нибудь вроде топора.

— Что, не общаешься со смертниками? — процедила Дарья, у которой от беззвучья перехватывало дыхание и молотом гремел пульс в голове.

— Чшшш-ш, — присвистнул кулон. — Тебе лучше действительно сидеть тихо. А когда ночь станет чернильнопоздней… — продолжил он зловеще, тоном пугальщика-сказочника.

— Вот же придурок! — не оценила Дашка. Надела украшение на шею, сунула под кофту, трусливо всхлипнула и снова уставилась на дверь.

Та была обита темно-зелёной клеёнкой, с дурацкими пуговками-стяжками по поверхности. Цепочка жалко перехватывала щель входа и колыхалась от сквозняка.

Темнота бархатом текла из углов и окон, постепенно окутывая квартиру. По стёклам наждачно царапали ветки деревьев. Редкие шаги в подъезде гремели грузно и громко, но всякий раз это оказывался случайный прохожий — дверь не трогали. Кулон на обнажённой коже неожиданно налился жгучим холодом. Дашка сдавленно застонала, опустила взгляд, выудила украшение из-под кофты — и тут звонко треснула цепочка на двери. Девушка подпрыгнула так, что чуть не покалечила себя же неловко оттопыренным ножом, и диким взглядом уставилась на медленно открывающуюся дверь. Она не слышала, чтобы кто-нибудь передвигался в подъезде, не было грохочущих шагов, не было даже малейшего шороха. Но вот сейчас кто-то одним лёгким движением оборвал металлическую цепочку и медленно приотворял дверь. Даша, поскуливая, сползла под диван, поборола приступ тошнотворной паники и подтянулась на кончиках пальцев обратно, вынырнув над пёстрой обивкой мучительно изломанной линией бровей.

Вошедшему надоело играть в прятки — дверь широко распахнули пинком, и на порог неслышно скользнула женская фигура, достаточно лёгкая и, насколько можно было судить, в приличной одежде. Дашка чуть не отключилась от облегчения.

Не та! Девушка, торопясь и неловко елозя по линолеуму разъезжающимися ногами, выползла из-за дивана.

— Помогите! — кулон неожиданно крепко зацепился за обивку. Даша досадливо дёрнулась, протянула к незнакомке руки, стоя в унизительнейшей из поз — молитвенно, на коленях. К ней наклонились, крепко подняли за плечи, и над ухом она услышала уже знакомый смешок.

Это было так неожиданно, так ужасающе неожиданно, так невозможно неожиданно — когда девушка почти поверила в спасение. Дашка издала короткий вопль и замахнулась ножом. Женщина, в чертах которой смутно угадывалось что-то от давешней бомжихи, быстро перехватила руку и заломила до хруста костей. Дарья завопила снова.

Одним ударом ноги злобно раздувающая ноздри баба перевернула обратно диван и швырнула на него скулящую жертву. Тут же припечатала к спинке, крепко схватив за плечи.

— Ну что, полюбуйся, милочка. Получше я стала выглядеть, правда? Мозги резвее заработали, одеждой разжилась. Вот и тебе, — снова злорадный смешок, — принесла гостинец.

Рядом на диван полетел пакет из супермаркета.

— Ты кушай, солнышко, кушай. Мне нужно, чтоб ты подольше протянула. Да не дёргайся так, вот же дурочка, а! — мило воркуя, ядвига стискивала плечо и шею Дашки, пока в горле той не захлюпали булькающие хрипы. Девушка перестала судорожно царапать её запястья и безвольно уронила руки. Кажется, лимит героического размахивания ножами иссяк. Животный страх душил пальцами ядвиги, и в висках стучало единственное, отчаянное: «Пусть это всё поскорее кончится».

И ещё безнадёжное: «Пускай я проснусь». Ядвига уронила полузадушенную жертву, откинула её лохмами торчащие волосы, издевательски утерла невесть когда успевшие набежать Дашкины слёзы, и медленно, пребольно, кромсая кожу, укусила.

«А ведь она совсем не страшная на самом деле, — лениво думала Даша, бесцельно разглядывая ядвигу сквозь завесу полуопущенных век. Обыденная тётка.

Похорошевшая, скинувшая пару десятков лет, подтянутая, но обычная человеческая баба. Никаких клыков, вертикальных зрачков, рогов-хвоста, таблички «не подходи — убьёт» на лбу». Дашка невесело усмехнулась. Табличку бы надо.

Да и обстановка до смеха обычная. Запущенная квартира, паршивый растворимый кофе на столе, небрежно намазанный бутерброд, который жуёт ядвига, пакет из супермаркета. Никакого ужастика.

Всё это так обычно, что встать бы, вмазать горячей сковородкой с плиты тётке по черепу и свалить — ведь вокруг ничего сверхъестественного и действующего на психику.

Страшно другое. То, что тело налито невозможной тяжестью, и ей сейчас хуже, чем во все разом взятые болезни, которыми она болела. И ядвига может, весело что-то напевая, делать свой кофе. Потому что Даша не то что за сковородку не схватится — Дашенька не может и пальчиком шевельнуть без головокружительной дурноты.

Титаническим усилием девушка приподняла руку и чуть не завопила. Вопить она, оказывается, тоже не может. Голосовые связки ссохлись бесполезными тряпочками. А рука — рука раздулась, пошла пятнами и морщинами, кольца впились в сосискообразные пальцы. Дарья уронила руку и сумела страдальчески застонать.

Ядвига обернулась на звук и брезгливо пнула девушку носком тапка.

— Доброе утро, милочка! Красавица неземная! Так бы тебя и расцеловала! — дурашливо потрепала Дашку по щекам. — Какая я лёгкая! Какая молодая! Как приятно выливать в тебя эту дрянь! Солнце взошло. Хочу туда, лёгкая-лёгкая, так бы и полетела! — глаза чудовища искрились полубезумным восторгом и жаждой деятельности. Дарья возненавидела её в этот момент всеми фибрами души — за то, что красивая, беспечная и весёлая.

А Даша сейчас внутри, снаружи, в теле и в подсознании ощущала одну паразитом угнездившуюся тяжесть, как будто вся она — непомерно тяжёлая гиря, отлитая из мерзкой, источившей органы дряни.

Ядвига ласково дунула девушке в лицо, рассмеялась звонко и даже, что обидно, совсем не злорадно. Как будто та была пустым местом, бессловесным сосудом, уже приговорённым ничем. Дашка брезгливо скривилась и, сложив плохо гнущиеся пальцы, показала твари фак. Ядвига расхохоталась ещё звонче, небрежно пихнула ногой к Дашке валяющийся на полу кулон, поставила блюдце с бутербродами, подмигнув, положила рядом нож, певучим голосом пожелала хорошо провести время и упорхнула, гремя дверьми. Из подъезда донеслось ликующее пение, кажется, про «пусть всегда будет солнце». Сильный голос, расставшись с хозяйкой, ещё долго гулял эхом по исписанным унылым стенам.

Дарья в бессильной ярости стиснула кулаки. Это было так радостно, так похоже на неё и так ей теперь недоступно.

— Да, ядвиг иногда получает какие-то черты жертвы. То внешность, то повадки. Учитывая усугубляющееся с годами безумие, смесь выходит гремучая, — ожил где-то под диваном кулон. Голос изменился и стал совершенно невозможным: ни женским, ни мужским, журчащим и шелестящим. Такая речь, казалось, должна сливаться в невнятный, но милый слуху гул.

Дашка же улавливала смысл струящихся слов удивительно ясно. Немыслимый, чаровничий голос. Его тембр проветрил голову и даже слегка разогнал застывшую в венах отраву.

— Кто ты? — прохрипела девушка ещё вчера мелькавший в голове вопрос.

— Знаешь, — проигнорировал её кулон, — после третьего укуса процесс будет необратим.

Сменить тему безделушке удалось блестяще. Дашка даже перестала лежать колодой и с усилием приподнялась на локтях.

— О, и что, — саркастично прохрипела она, пытаясь скрыть страх и жадное любопытство, — я превращусь в ядвига?

— Нет, зачем? — в голосе прозвучало искреннее удивление. — Ядвигами рождаются, а не становятся. А после третьего укуса твоё тело, увы, будет отравлено окончательно и ничто уже не предотвратит медленной смерти.

— Да пошёл ты! — Дашка неожиданно легко, откуда только силы взялись, вскочила. — Я убегу отсюда! Это всего лишь вшивая квартира! Этого вообще всего не может быть!

— Снова заново! — простонал кулон уже вполне человеческим голосом. — Понимаю, если ничего не можешь сделать, проще всего происходящее отрицать.

А я, к слову, искренне хотел бы тебе помочь.

Девушка беспомощно передёрнула плечами.

— Она зверски сильная, эта тварь. А мне так плохо… Я этим ножом, — Даша повертела в руках лезвие, — даже замахнуться не смогу. Ещё вчера не смогла.

— Тебе надо бежать, а не драться.

Я помогу обмануть удерживающие чары. Несложно — начертить пару символов, сбрызнуть кровью и всё такое. Скроешься, а там отоспишься, отъешься, витаминчиков попьёшь — и вернёшь прежнюю форму. Главное, что не было ещё третьего укуса. Идёт? Только меня с собой прихватить не забудь.

— Что ж ты раньше молчал?! — Дашка попробовала заорать и закашлялась. — Да, конечно, миленький, родной, золотой, вытащи меня отсюда! — умоляюще зашептала она, растирая горло.

— От первого укуса узы подчинения сильнее всего, бесполезно было, — голос сделался задумчивым. — Значит так, вставай, ищи мел, уголь, сажу, маркеры — что угодно, чем можно чертить на полу. И спички. Да не стенай так. Пободрее — тебе нужно далеко уйти до заката.

Даша пошла, заставляя себя, придерживаясь за стенку, переставлять ноги. Это было много, много сложнее, чем разлепить глаза поутру, явиться на пары, — для той, прежней Дашки испытания страшнее невозможно было вообразить. Ноги-колонны не слушались и норовили подогнуться.

Тело было чужим и деревянным. Она так мучительно долго шарила по квартире, что солнце успело вкатиться в зенит. Наконец Дарья нашла коробку радужно-ярких детских мелков, неизвестно как попавших в обувной ящик этой унылой квартиры.

Победно вскинув руку с добычей, поковыляла обратно, но в прихожей ненароком скользнула взглядом по зеркалу.

Вот сейчас к ней вернулся голос! Узрев своё отражение, девушка завопила громче и отчаянней, чем во время нападения ядвиги. Из зеркала на неё потрясённо смотрела болезненного вида старуха. В посеревшем, морщинистом и изъеденном язвочками лице ещё угадывались Дарьины черты. Тело оплыло, руки, сжимающие заветный коробочек, подрагивали. Волосы, потрясающие золотистые волосы, которые девушка практически не красила, ну разве что чуть-чуть, на тон осветлила — торчали выцветшими, седыми клоками! Это чудовищное отражение было самым невозможным из всего невозможного, случившегося с ней.

Дарья себя обожала. Она себя баловала, холила и лелеяла, искренне считая, что создания очаровательнее, красивее, нахальней и непосредственней во всем мире не найти. Самонадеянно, эгоистично, но как приятно жить с таким нехитрым мировоззрением! Свою красоту Даша ценила больше всего на свете. Наверное, потому, что ничем другим природа её не наделила.

Нет, само собой, ещё были бульдожья хватка в делах житейских и непомерное самомнение, но каких-нибудь выдающихся способностей девушка не обнаруживала. Скорее, наоборот, задушила их в зачатке пестуемой ленью и привычкой получать всё, ничего при этом не делая.

И сейчас она перенесла бы животный ужас от всей этой мистики, откромсала бы при случае ядвиге голову и легко смогла бы с этим жить, приняла бы возможность существования говорящих украшений и жутких чудовищ, но вот этого, что смотрело на неё из зеркала, Дарья не могла ни принять, ни пережить.

— Ты! Ты-ы! — взвыла она, истерично тряся кулон. — Я что, такой и останусь? Слышишь? Разве можно такое повернуть обратно?!

— Говорю же, здоровый образ жизни — и всё образуется, — зашипело украшение с настоящим змеиным присвистом. — Прекрати, меня мутит, дурёха!

Дашка автоматически перестала трепать цепочку, но от зеркала отойти была не в состоянии. Стояла, с мазохистским упорством разглядывала свою чудовищную внешность и начинала потихоньку подвывать.

— Милочка, дурочка, ну-ну, будет, — медово-сладким голосом пропел кулон. — Давай, шевелись, беги отсюда, и всё вернётся на круги своя. А будешь бездействовать — так и сгинешь, становясь всё гаже и гаже.

Увещевания возымели действие — Дашка подобралась, нервно засуетилась, на удивление быстро прошла к порогу, куда приказал голос, и принялась чертить и ворожить по указкам кулона, то и дело его подгоняя. За всем этим показательным возбуждением и бурной деятельностью так хотелось скрыть глухой ужас из-за проклятого лица, взглянувшего на неё из зеркала и всё ещё стоящего перед глазами.

Дарья никогда не была сильна в рисовании, а уж тем более в черчении, так что на вырисовывание правильных, пропорциональных фигур для загадочного обряда ушла прорва нервов и драгоценного времени. Невыносимая морока — рисовать по указке, когда у горе-учителя даже рук нет, чтоб исправить огрехи. Выпрямившись над готовой схемой и отряхиваясь от цветной пыли, Дарья испытывала зверскую усталость напополам с волнением. В окна настырно лез серый вечер, приближая возвращение загулявшей ядвиги; кулон обругал Дашкину тупость, предположил, откуда растут у девушки руки, и продолжал общение крайне сварливым тоном.

И пока Даша не видела ничего спасительного в пересечении геометрических абстракций на полу.

— Так… ладно… ладно… — прокряхтел болтающийся на её шее кулон, неизвестно как разглядывая работу. — Топорно, местами криво — без линейки же мы не умеем. Но, в общем и целом… сойдёт, — голос потеплел на пару градусов. — Дальше пусти свою кровь ровно перед линией порога.

Нож у тебя есть… Что встала? Быстрее, быстрее, шевелись!

— Хочешь, чтоб я порезала себе вены кухонным ножом, который валялся в этой дыре, а потом ядвига им резала бутерброды? — истерично хихикнула Даша. Из всего перечисленного её больше всего пугало «порезать вены».

— Заразу боишься подцепить, куколка чистоплотная? В тебе сейчас такая дрянь, хуже которой не найти. Так что давай, режь быстрее! Можешь, конечно, уколоть пальчик, но вряд ли ты оттуда столько выцедишь…

Даша уже не слушала. Закусив губу и держа руку над порогом, примерялась ножом к по-старчески вздувшимся ниткам вен. Нож заметно дрожал. Девушка сильно и неуклюже ткнула лезвием в синюю прожилку, не поперёк запястья, как положено приличной суициднице, а будто укол в больнице делала, проколола вену остриём. Накатила мимолётная боль, потом на коже проступила вязкая капля, и Дашка во все глаза уставилась на неё. Кровь была чёрная, густая и невыносимо смердящая. Девушка непроизвольно дёрнула рукой, желая стряхнуть эту мерзость, с тошнотой осознавая, что ею наполнено всё тело, сердце с каждым толчком качает вонючую жижу в сплетение вен. Кровь разлетелась тёмными шариками ртути. Дарья зажала рот рукой, подавляя крик и рвотный позыв. Что за вещество течёт внутри неё?

Размазала неровную полосу вдоль порога. Кровь текла нехотя, толчками, быстро съёживаясь чёрной плёнкой. Как только Даша перестала сжимать-разжимать кулак, ранка закупорилась тёмной пуговкой корки.

— Та-а-ак, — голос звучал довольно. — Теперь поджигай! Да не кровь, не кровь! Рисунок поджигай!

Девушка уже не стала спрашивать, как можно поджечь выведенные мелом линии. После лазания по полу на коленках накатила внезапная, угнездившаяся в самой глубине мышц и нервов усталость. Даша безразлично чиркнула спичкой и поднесла огонёк к жвачно-розовой загогулине чертежа. Переплетение линий мгновенно вспыхнуло стеной огня. Дашка еле успела отшатнуться — реакция у неё сейчас была не ахти какая. Девушка потрясённо плюхнулась на пятки и во все глаза рассматривала протянувшуюся от пола до потолка полыхающую завесу. Пламя было чуть толще нитки — горели только линии начертанных на полу фигур. Мерно, спокойно, не потрескивая, не колышась от ветра, не буйствуя, как то положено неуправляемому пламени пожара, тонкое полотно огня вырастало из оставленного мелом следа и тянулось в потолок и, может, даже выше.

Дашка уселась поудобнее, приготовилась ждать чего-то. Выход из квартиры был пока перекрыт окончательно — очевидно, от огня должно произойти что-нибудь зрелищное, что скинет с неё несвободу действий, парализующим узлом угнездившуюся в груди. И откроет проход, само собой…

— И чего расселась? Ждёшь милочкуядвигу? Давай быстренько шагай через огонь! И встряхнись, уже почти свободна, только пошевеливаться надо резвее! — жизнерадостно скомандовал кулон.

— Куда шагать?! — потрясённо уставилась на него Даша.

— В огонь! Он сожжёт связь, посредством которой тобой руководит ядвига. Ну!

— Оно и меня сожжёт вместе с этой связью! — Дашка как сидела, так и отползла задом, отталкиваясь руками.

— Ну ладно, трусь, наблюдай за закатом.

А потом пронаблюдаешь, как безболезненно пройдёт через этот огонь ядвига и цапнет тебя за шейку. Может, тогда поверишь, — процедил кулон ледяным тоном и очень вовремя замолчал. Никакие слова не подействовали бы на девушку так, как постепенно проваливающееся за горизонт солнце.

Дарья поднялась мучительно медленно — ноги подгибались от страха и слабости. Прошаркала на кухню, подобрала нож, оставленный ядвигой, — на всякий случай и для пущей уверенности, а на самом деле — чтоб хоть на минутку отойти подальше от огня, оттянуть принятие решения. Стиснула ручку ножа, оценила, как нелепо он выглядит: затупившийся, короткий, с пёстрой кухонной ручкой. Нервно фыркнула и вернулась в прихожую. Постояла, прислушиваясь к ощущениям в теле, поняла, что быстро проскочить огонь, как хотелось бы, она физически не в состоянии. Придётся шагать медленно, и, если безделушка соврала, если пламя жжётся, — это мучительный конец, страшнее и больнее, чем от зубов ядвиги. Дашка судорожно вздохнула. Жить хотелось. Дико, страстно, до одури, любой ценой. Если есть хоть малейший шанс — она пойдёт в огонь, а когда жар охватит обессилевшее тело, — Даша будет знать: она пыталась, не сидела, сложа руки, всё возможное сделала. Когда девушке угрожала опасность, просыпался почти звериный инстинкт самосохранения, готовность хоть глотки грызть ради спасения себя любимой.

Дарья нервно оправила волосы, ощутила их ломкую сетку под пальцами, вспомнила, что стало с внешностью, — в груди вспыхнула ярость, сжирая остатки страха, и девушка тяжело шагнула в огонь.

Ни-че-го. Никакой боли, никаких препятствий, только лёгкое потрескивание там, где тело прорывало ткань пламени. Девушка прошла несколько огненных стен, повторяющих запутанный узор на полу, ноющий узел в желудке взорвался, заставив мучительно согнуться, а потом накатила одуряющая лёгкость и ощущение свободы. Нет, тело по-прежнему было тяжёлым и неуклюжим, но исчезла скованность, необходимость подчиняться, весь день прессовавшая сознание. Дашка, не веря своей удаче, толкнула дверь и ввалилась в пустой подъезд. За спиной с тихим шелестом гас огонь. Девушка оглянулась и успела ещё увидеть, как языки пламени втянулись в обуглившиеся полосы чертежа. Придерживаясь за перила, стиснув зубы, Дарья с трудом одолела лестницу. На первом этаже тяжело отдышалась, привалившись к стене и разглядывая сквозь дверной проём проклятый двор, где всё началось. Во дворе между тем опасно потемнело, и уже зажёгся единственный тусклый фонарь. Кулон озабоченно засопел. Даша поняла его без слов, заставила себя оторваться от стенки и на максимальной скорости, какую можно было выжать из одряхлевшего тела, поковыляла прочь. Она вышла из подъезда, пересекла сонный двор, увидела возле мусорных бачков свой — кто бы сомневался! — выпотрошенный чемодан, споткнулась пару раз на выбоинах, добралась до следующего дома и начала уже с приливом радости соображать, как бы выбраться на трассу или связаться со знакомыми. Из-за не ровного ряда гаражей вынырнула парочка. Парень с пивом в руке и звонко хохочущая, легкомысленного вида девица. Молодой человек пошатывался, девушка, наоборот, почти порхала, легко кружась на шпильках и пребывая, видимо, в пьяной эйфории.

Дашка, которая тащилась босиком, потому что в собственные босоножки не влезли раздувшиеся ноги, испытала лёгкий укол зависти. Её вообще теперь раздражали молодые и красивые. А девушка несомненно была красивая и по-кошачьи гибкая, красота угадывалась уже по пластике и летящей походке, хоть Даша не видела её лица. Дарья заставила себя одолеть неприязнь, смириться, что выглядит дряхлой старухой, и идти спросить маршрут или мобильный. Молодые люди, выйдя на пешеходную дорожку, зигзагами приближались к Дашке.

Парень поймал юркую девицу за талию, обильно расплескав пиво. Та снова заливисто расхохоталась мелодичным и каким-то знакомым смехом. Даша остановилась, неприятно поражённая. Нахмурилась, не понимая… В этот момент двое заметили её, тоже остановились, развесёлая девушка откинула волосы с лица, резко перестала смеяться и, внезапно подтянувшись, встретилась с Дашкой взглядом. Дарья прижала ладонь к лицу, силясь сдержать вопль.

Невозможно красивая, белокурая, необъяснимо юная, полная грации и силы, на неё горящими глазами смотрела ядвига.

Даша попятилась. Медленно-медленно, всё ещё не веря, что она так глупо попалась. Взбешённый взгляд чудовища жёг даже на расстоянии. Ядвига оскалилась и вкрадчиво потекла грациозной походкой к добыче. Её ничего не понимающий спутник только глупо и пьяно вертел головой. Сфокусировал взгляд, на лице отразилось недовольство, что подружка куда-то убегает, засопел, выбросил пиво, засунул руки в карманы и пошёл следом.

Даша перехватила в руке нож и завизжала. Ядвига перешла на бег, Дашка попыталась сделать то же, но совершенно ватные ноги передвигались еле-еле. Девушка видела только горящие страшным торжеством глаза ядвиги. Тут раздражённый до крайности парень догнал наконец подружку, поймал под локоть и одёрнул. Контакт взглядов прервался. Парализующий ужас отступил, Дашка припустила со всех ног (то есть достаточно медленно), но, оглядываясь всё время через плечо, увидела последующее с тошнотворной чёткостью.

Парень начал было диалог с пьяными претензиями: «Я платил за тебя весь вечер, а ты меня решила кинуть». Странности жизни, вроде истошного Дашкиного визга, его совершенно не задели. Похоже, как то часто бывает на пьяную голову, пацана зациклило на единственной мысли — будто закадрённая на вечер красотка собралась сбежать.

Ядвига, взбешённо раздувая ноздри и дёргая головой в сторону Даши, не стала его даже слушать. Вначале выдернула руку, досадливо оттолкнула, а когда не помогло, и парень полез чуть не драться — девушкамонстр так же небрежно и досадливо схватила кавалера за горло, подставила подножку и уронила на землю, расчётливо, невероятно сильно приложив виском o бордюру. Дашка видела это снова и снова: стройная девушка одним махом, словно тряпичную куклу, впечатывает здорового парня головой в белый бетонный обод.

Мерзко хрустнула кость. От этого в сущности безобидного звука Дарью сложила напополам тошнота. Та тварь убила, наверняка убила, взяла и убила ни к чему не причастного, вполне симпатичного, просто порядком надравшегося юношу.

Ядвига выпустила горло парня, небрежно отряхнула руки, глянула на Дашку, улыбнулась, облизнулась, подмигнула — и с неуловимой глазом скоростью метнулась к ней. Дарья не успела даже вздохнуть, сгруппироваться — тварь сбила её с ног, выдрала клок седеющих волос, пытаясь откинуть их с шеи, и впилась зубами в горло. Даша захрипела, беспомощно трепыхаясь.

Сейчас она не отключилась — в сознании огнём пылала мысль, что третий укус смертелен, не позволяя нырнуть в приятный туман беспамятства. Девушка замахнулась ножом, который все ещё сжимала в кулаке, но ядвига, даже не оторвавшись от горла, перехватила руку. Даша лежала, тряслась, слышала над ухом булькающие звуки, задыхалась под весом чудовища, чувствовала, как обжигающей струёй проникает в тело отрава, и осознавала, осознавала, что это конец. Рука с ножом, перехваченная ядвигой, судорожно дёргалась, но хватка твари была железной. Через долгое, долгое время ядвига её отпустила, удовлетворённо сглотнула и приподнялась на локтях, разглядывая жалкую жертву. Даша уже в голос рыдала, захлёбываясь соплями и слезами. Это невыносимо, невозможно — быть ещё живой, до последнего нерва живой, и знать, что она покойница. От слез не полегчало, а перед глазами млела в злорадной улыбке ядвига. Девушка снова отчаянно забилась, повизгивая от ярости, за которой пыталась спрятаться от непоборимого животного страха. Ядвига расхохоталась и, играючи, принялась отпускать и ловить Дашину руку с ножом, не позволяя нанести удар. И Дашка, не вынеся издёвки, уже собиралась выронить нож. Забыться в полной апатии на холодном клочке асфальта. Тварь её уже убила, пусть теперь. Пусть убирается, а не хихикает мерзким, прекрасным, полным жизни смехом.

Когда девушка почти разжала пальцы, потеплел вдруг кулон на груди и магнитом прыгнул в лицо ядвиге. Чудовище взвизгнуло. Кулон прилип к её щеке, оставляя глубокий, запахший палёным мясом ожог. Ядвига, забыв обо всём, схватилась за лицо. А Дашка, прежде чем тварь успела вскочить с неё, вогнала той нож в шею — туда же, где ядвига трижды прокусила шею ей. Тупой нож вошёл в плоть наполовину — вбить его оказалось гораздо сложнее, чем резать на кухне скользкое размороженное мясо. Даша, вопя от ужаса, столкнула с себя бьющуюся в конвульсиях ядвигу, приподнялась и всем весом навалилась на рукоять ножа. Было мерзко и тяжело — нож не слушался, края рваной раны тут же начали затягиваться. Глаза чудовища закатились, в горле булькало, руки скребли по асфальту, но ядвига не сопротивлялась — просто дёргалось тело, никак уже не управляемое разумом. Это были самые кошмарные минуты в Дашкиной жизни — она с ног до головы измазалась кровью, ярко-алой, — не чета её собственной, отравленной, — она пилила и терзала шею, но не могла допилить даже до кости, а рана то и дело зарастала болезненно-розовой кожей.

— Ничего ты там не отпилишь, кухонным ножом, — пропыхтел отпавший от твари, но ещё дымящийся кулон. — Сожги её. Видишь костёр? Только не вынимай нож из раны, а то регенерирует и очнётся.

Дашка измученно покосилась на мусорные бачки. Там тлел сваленный в кучу и подожжённый кем-то хлам. До кучи было мучительно далеко. Не больше десяти метров, но для ослабленной Дашки, да ещё если волочь ядвигу, — невозможно далеко. Только что снова располосованная ножом рана заросла на пару сантиметров. Дарья схватила ядвигу за голову, удерживая в горле нож, и тяжело поволокла, в душе надеясь, что голова вот-вот оторвётся сама. Она тащила тело долго, вначале на полусогнутых, потом ползя на коленках. За ядвигой тянулся широкий кровавый след. Кое-где остались и чёрные бусинки Дашкиной крови, сочащейся из содранных коленей.

Когда девушка тяжело втащила ядвигу головой в костёр, почти потухшее пламя вспыхнуло ярко и весело, опалив Дашке руки и волосы. Дарья с визгом откатилась, дуя на ладони. Но тут же, забыв о боли, изумлённо уставилась на жарко трещащий огонь. Плоть ядвиги горела лучше нефти.

Пламя лизало мраморную кожу и пышные волосы, бежало ручейком по пятнам запёкшейся крови. Тело ёжилось и чуть не плавилось воском. Дашка поползла задом от опасно расходившегося огня, но до последнего видела остекленевшие глаза ядвиги за горячей красной стеной. Потом огонь пожрал и глаза, оставив пустые провалы черепа, а ещё через несколько мгновений и череп рассыпался чёрными струйками пепла. Огонь, не желая успокаиваться, так же жадно затанцевал на мусорной куче, превратив в горячий горн место, где не осталось и памяти о том, что недавно было ядвигой.

Даша уткнулась лбом в коленки и разревелась.

— Рассказать тебе сказку?

Вокруг царила непроглядная душная ночь. Дарья лежала в скудном палисаднике за домом. Земля с каждым часом становилась всё холоднее, и девушку трясло в ознобе. Ей было удивительно плевать. Может, это вообще не озноб, а первые признаки агонии. Идти никуда не хотелось. Хотелось просто лежать, обняв себя руками, дрожать, всхлипывать, чувствовать спиной холодную землю, жить и дышать.

А вот кулон уже не единожды пытался её растормошить и дурацкими репликами портил всю прелесть последних минут бытия.

— Не надо. Расскажи, кто ты такой. Не юли. Я всё равно умру скоро, — раз уж безделушка не затыкалась, Даша решила проявить вялое любопытство.

— О, я… да, ядвига, на попечение которой я был оставлен, скоропостижно скончалась… так что стоит, наверное, с кем-то поделиться. Я — заточённый в ювелирное, кхм, изделие вампир.

— Вампиров же не существует, — Даша безразлично фыркнула. Кулон опять врёт и недоговаривает. А небо начинает сереть у горизонта. Может, ей ещё суждено увидеть последний в жизни рассвет.

— Не существует в фольклорном смысле, как мелких кровопивцев, страшилки для детей, — безделушка запиналась, то ли подбирая слова, то ли сомневаясь, стоит ли рассказывать. — Я — один глобальный, единственно возможный вампир. Такая с трудом измеримая сущность, вампир энергетический, бедствие и паразит для всего мира. Все эти поверья про вампиров пошли, должно быть, от меня. Так же, как одна из ипостасей дьявола и демона трансформировалась когда-то в фольклоре во вредного рогатого чертёнка. Я нематериален и нетелесен. Но когда получаю свободу и вхожу в силу, в мире начинают свирепствовать войны, болезни, бушевать катаклизмы… И если меня не остановить, принесу полный хаос и разрушения. Но меня всегда останавливают. Существа потусторонние, знающие о моём существовании, среди каких те же ядвиги. Полностью изжить меня нельзя. Но с каждым разом… лучше изучив мою природу, враги изобретают всё более сильные оковы. Вот сейчас… Ты не заметила, что я мил, любезен, пушист и положителен?

— Ты сварливая, ворчливая, колючая железка, по-моему, — криво усмехнулась Дашка. История походила на склеенный по швам бред.

— Хмм… Значит, моё активное сопротивление что-то да даёт. В общем, сейчас оковы не только держат в кулоне, но и полностью подавляют характер, трансформируя жажду злобы и разрушений в прямо противоположные чувства. Я должен бы мечтать освободиться, а вместо этого за тебя тревожусь и пытаюсь развлечь. Дрянное заклятьице. Ещё вдобавок вверен ядвиге для пущего контроля. Только тут неувязочка вышла. У неё неожиданно и очень резко проявились признаки помешательства, характерные для ядвигов в куда более позднем возрасте. Стукнуло милочку что-то в голову, она и сбежала.

Со мной. От многочисленного комитета по моей нейтрализации. Совершенно не отдавая себе отчёта в том, что творит. А теперь вообще почила с миром. Так что я близок к свободе, как никогда. Дьявол, и даже не могу ощутить торжества по этому поводу.

— Что, ты говоришь, будет, если тебя освободить? — Дашка перекатилась на живот, неожиданно заинтересовавшись и испытав прилив бессильной ненависти ко всему миру.

— О, я начну сосать из мира разумное, доброе, вечное. Положительную энергию. Оставаться, соответственно, будет отрицательная. Мир сам себя изничтожит. Скорее всего, состоится не то чтобы глобальный армагеддон, а медленное угасание, погрязание в зверстве и жестокости, нищета, войны, общество покатится по наклонной… Как-то так. Конечного результата даже я не знаю. Не проверял. Вернее, мне не давали проверить.

Последняя фраза растворилась в Дашкином мозгу неразборчивым гулом. Зашумело в ушах, картинка перед глазами утратила чёткость. На перекатывание, казалось, ушли все силы, тело обмякло и девушка бесславно ткнулась лицом в грязь. Несколько минут она лежала, судорожно дыша.

Потом полегчало, так что Даша смогла растянуться на земле, снять с шеи кулон и положить его у лица, в поле зрения. Её качало, даже несмотря на лежачее положение. Стало страшно, тошно не только физически, но и морально, а главное — обидно до злых бессильных слёз.

— И как же тебя освободить? — выдавила девушка жалким, тонким голосом.

— О, сущие пустяки. Всего-то разбить камень, в котором я заточён.

— Разбить вот этот вот… — Дашка погадала над названием камня и решила не заморачиваться, — …рубин? Не смешно. Раз так, я тебя сейчас здесь закопаю, — напоследок хотелось сделать гадость хоть кому-то, и Дарья начала целенаправленно ввинчивать украшение в землю.

— Разбить вот эту вот видимость рубина, — поправил кулон, сильно занервничав. — Символическим является сам акт разбиения… разбивания… да хватит мною грязь ковырять!

— Ну ладно, — Даша с трудом поднесла кулон к глазам, всмотрелась в огромный, местами залепленный грязью кровавый камень. — Сейчас попробую разбить.

— Чего-о-о?!! — голос завопил так, что у Дашки чуть не взорвались барабанные перепонки. — У тебя от ядвигового яда крыша поехала? Не смей!

Даша сухо, без какого-либо выражения засмеялась. Потом из последних сил села и из последних же сил заорала в ответ:

— То есть я умру?! Я?! Я! Просто так возьму и умру? Вот тут, в грязи, вся мерзкая, раздувшаяся, дряхлая? А они будут жить все? Сотни и тысячи лет, когда для меня уже ничего не будет, не будет вечно и бесконечно, они будут жить?! Любить, радоваться, смеяться… воровать, обманывать, напиваться и драться, в конце концов, но жить?! Конечно, я разобью этот чёртов камень, и пусть они все сдохнут! Пусть всему миру будет так же погано, как мне! — и Даша громко, обиженно завыла, бессмысленно стукая кулоном по коленке в такт рыданий.

— Знаешь, ты вполне дитя своего времени, девушка, — задумчиво-печально, с претензией на философию протянул голос. — После нас хоть потоп, и своё бесценное «я» на первом месте. Ты — квинтэссенция индивидуализма. То, что только и могло вырасти в поколении потребительства, виртуального общения, оцифрованных мозгов и установок «купи-продай-предай». Ради света, дева младая, где ваша мягкость? Ты кого-нибудь любишь? Тебе кого-нибудь жаль?

— Я себя люблю! — рявкнула Дашка. — И мне себя ещё как жаль! Ну придумай, придумай, как мне выжить, придумай! Или, я клянусь, со мной умрут все! Я не видела ещё этого мира, не сделала и десятой части того, о чем мечтала, так почему я должна оставлять все им?!

— Фантастическая сучка. Навязанную мне ипостась от тебя просто воротит. Зато истинный вампир, который освободится, будет в восторге. Но тебя это уже не спасёт. Обещаю за разбитый кулон самую жаркую сковородку в аду, раз ты так о себе заботишься. Не освобождай его! — кулон убеждал так жарко и убедительно, что Дарья нутром чувствовала фальшь. Она хотела ответить, презрительно и насмешливо, как и должно погубительнице мира, но воздух застрял в лёгких. Девушка схватилась за горло, захрипела. Сердце забилось мучительно, ускоренно, больно и везде — в ушах, в голове, в кончиках пальцев. Глаза заволокло кровью.

А Даша до последнего момента не верила в смерть. Она боялась, грозилась, обижалась и горела местью, понимала смысл обещаний скорой кончины, хотела спастись или забрать с собой весь мир, но сполна так и не поверила. До этой вот минуты, когда сердце пустилось вскачь, а лёгкие обжигало невозможностью вдоха. Девушка почувствовала, что заваливается на бок. Девушка почувствовала, что всё ещё не верит. Девушка почувствовала под пальцами холод кулона и из последних сил сковырнула длиннющим наращённым ногтём гранёную поверхность рубина. Камень легко и звонко треснул. В груди что-то взорвалось — долго, сильно, обжигающе больно. И наступила темнота.

В лицо подуло ветром так яростно и внезапно, что девушка заморгала и сощурилась от яркого света. Она, несомненно, где-то летела, потому что внизу просматривались пейзажи пыльного летнего города.

Неужели ад и сковородка всё-таки будут? Несмотря на это, Даша ощутила прилив иррациональной радости, обнаружив, что здесь не вечный сон и не вечная тьма.

— О, очнулась наконец, — лениво растягивая слова, промурлыкал в голове сытый довольный голос. — А я уж думал, буду обитать в этом теле в одиночестве. Ты, деточка, полдня где-то на задворках сознания валялась.

Даша постепенно, словно отходя от наркоза, начала ощущать прочие части тела. Ладони холодил металл… поручней, как она обнаружила, опустив взгляд. Узкие, элегантные ладони с тонкими наманикюренными пальчиками. Девушка стояла на крыше какой-то высотки, вцепившись в металлическое ограждение.

— Это… это был сон? — спросила она пустоту сиплым, будто и правда ото сна, голосом.

— Только что — скорее длительная отключка. А до этого ты убивала ядвигу, маялась от жалости к себе и освобождала меня, — пустота с готовностью откликнулась. Пустота, кажется, поселилась в её голове.

Дарья бездумно зажмурилась. В теле ощущалась лёгкость, энергия и небывалая сила. Казалось, она, если захочет, сможет летать.

— Моя ипостась умолчала, — продолжил голос в голове, — что я не так уж нематериален. Мне нужно тело. Он и не мог этого сказать — слишком большой соблазн для людей. Ведь это почти всесилие и бессмертие. Слышишь меня, крошка? Понимаешь меня?

Даша, кажется, понимала. По крайней мере, знала, кто это. Тот самый вампир. В её теле. В её голове. А тело и голова при ней.

Ай, значит, плевать. Голос мягко рассмеялся.

— Приятный подход. Ты мне нравишься с каждой минутой всё больше и больше.

Я вот поднялся посмотреть на этот город. Вообще на этот мир. Он будет наш, моя эгоистичная прелесть.

— А я-то думала, — Даша запнулась, поразившись мелодичности собственного голоса. — Я думала, что умерла.

— Ну что ты, — вампир фыркнул всё с той же приятной смешинкой. — Такие, как ты, не умирают. Умирают герои, умирают гении, умирают сорвиголовы или опускающие руки слабаки. А корыстные, умеющие выгребать жар чужими руками, трусливые из эгоизма, самовлюблённые, не страдающие от своей ограниченности, заложившие совесть за абонемент в спа-салон, — такие удивительно живучи, как сосущие соки мира паразиты, как… вампиры, какой ты теперь, уже не только образно, стала.

Даша поёжилась. Она понимала, что голос наговорил про неё кучу нелестных гадостей, но в общем-то не возражала. Зачем возражать, если правда? Да и потом, гадостями подобные качества Дашка считала только в других личностях, когда личности направляли оные против неё.

— А если серьёзно, — поубавил патоки в голосе новый сожитель тела, — ты не умерла, потому что я, освобождённый из камня, в тебя вселился. Яд ядвиги ничто по сравнению с моей силой. Так что ты снова молода и прекрасна, даже прекраснее, чем была. И на восстановление ушло каких-то полчаса. Ну что, о прекраснейшая, поищем зеркало?

— И мы будем пить кровь из людей? — беспечно хихикнула Дашка, потягиваясь всем телом. Ей было так хорошо, что она выпила бы что угодно и свернула сколько угодно шей, чтоб продлить это блаженное состояние.

— Нет, говорил же, я не питаюсь этой гадостью. Мы будем пить счастье мира. И жить, и цвести, и играть: людьми, событиями или чувствами. Ты сполна увидишь этот мир, как и хотела, деточка, и исполнишь всё желаемое. Мы выжмем этот мир, как тряпку.

Они в унисон торжествующе рассмеялись.

Ветер трепал золотистые волосы девушки невообразимой красоты. Она стояла на крыше, восхищённо зажмурившись, глубоко дыша и подставив лицо солнцу. Она осторожно приоткрыла глаза, затрепетав пушистыми ресницами. В глазах горели восторг, алчность, злая радость и власть.