Ливень

1

В классе урок чтения. Катя очень любит эти уроки и с удовольствием глядит на маму, стоящую возле стола. Мама держит обеими руками книжку и очень громко и раздельно читает стихи:

Видно, что и самой маме выговаривать такие певучие, красивые стихи очень приятно. После каждых четырёх строк она останавливается и окидывает взглядом класс. Глаза её встречаются с глазами Кати. Но мама не улыбается, а сразу переводит взгляд, — иначе нельзя. Нельзя показывать, что в классе есть мама и дочь. В классе должны быть лишь учительница Нонна Петровна и ученица Катя Семёнова.

Мама так хорошо читает, что Кате очень ясно представляется и зеленеющая травка и ласточка — маленькая такая птичка, которая сидит на ладони и, щебеча, весело склёвывает зёрнышки…

Вдруг мама со стуком опускает на стол книгу. Брови у неё хмурятся; она пристально смотрит на Катю. Хотя нет, не на неё. Мама смотрит на соседа Кати — Саньку Клепикова. Конечно, Санька опять отвернулся к окну и ничего не слушает… Он всегда такой, этот Санька!

Катя толкает его локтем в бок, но уже поздно.

— Клепиков, — говорит Нонна Петровна. — Ты опять отвлекаешься? Повтори-ка, пожалуйста, мои последние слова.

Осторожно, чтобы не задеть соседку, Санька откидывает крышку парты и встаёт. Ростом он не выше Кати, но оттого, что у него круглые тяжёлые плечи и большие руки, он кажется не по летам взрослым.

Катя глядит на него снизу вверх и не может понять — то ли Санька хмурится, то ли прячет усмешку.

— Ну, Клепиков, я жду, — ровным голосом говорит Нонна Петровна.

— Я… я не знаю… — вздохнув, отвечает Санька.

— Так я и полагала. А почему же ты не слушаешь? Неужели тебе не интересно?

Катя видит, что мама старается спрашивать приветливо, но всё-таки раздражение нет-нет да и прорвётся в её голосе.

Вообще мама стала теперь очень раздражительная, часто сердится и даже кричит.

— Отвечай, неужели не интересно?!

Санька опускает голову. Теперь Кате видно, что усмешки у него нет, а глядит он прямо и серьёзно.

— Не интересно, Нонна Петровна. Ведь это всё враки.

Катя от неожиданности тихонько охает и чуть не зажимает руками уши. В классе пробегает шумок.

Нонна Петровна удивлённо переспрашивает:

— Что-о? Где враки?!

— Да про ласточку, — так же серьёзно отвечает Санька. — Не живёт она в сенях. И зёрна ей только дураки сыплют, потому что она не зёрна ест, а насекомых.

Катя совсем растеряна. Она краснеет, как будто сейчас обидели не маму, а её самоё. Лицо Нонны Петровны тоже заливает краска.

— Вот что, Клепиков, — говорит она, еле сдерживаясь, — это уже слишком… Это… Выйди из класса!

Катя торопливо суёт в руки Саньке портфель, подталкивает и шепчет: «Иди, иди!» А Клепиков будто и не очень огорчён. Он аккуратно складывает тетради, застёгивает портфель и, дойдя до дверей, вежливо поворачивается:

— До свиданья, Нонна Петровна!

Мама кивает ему головой, словно тоже подталкивает: «Иди, иди». Катя понимает, что настроение у мамы опять испорчено, наверно, и стихи читать уже расхотелось…

До чего же трудно маме работать с незнакомым классом! И ребята здесь странные, совсем не похожие на городских. Они и отвечают и делают всё как-то по-своему… Измучаешься с такими!

К счастью, в коридоре слышны шаги сторожихи и звон колокольчика.

Урокам конец.

— Катерина, — устало говорит Нонна Петровна. — Подожди меня. Помоги, пожалуйста, донести тетради.

2

Школьники уже разбежались. Катя с мамой идут одни по деревенской улице, с трудом отыскивая сухие места на грязной дороге.

Встречные колхозники здороваются с Нонной Петровной, она растерянно и неловко отвечает им. Катя догадывается почему: мама никого ещё не успела запомнить в лицо. «Тут и взрослые какие-то странные, — думает Катя. — Совсем незнакомому человеку говорят «здравствуй»…

Она не может представить себе, что маму здесь уже узнали и запомнили. Сама Катя за полмесяца деревенской жизни не смогла запомнить даже дома, в котором живёт. Все избы в деревне кажутся ей одинаковыми.

Навстречу Нонне Петровне попадается Санька Клепиков. Он уже успел сбегать домой и переодеться. В перепоясанном кушаком ватнике, с лыжами под мышкой, он, наверно, отправляется на прогулку.

Нонна Петровна проходит отвернувшись, будто не видит его.

А Катя, сердито поджав губы, шагает напрямик и нарочно толкает Саньку плечом. Пусть знает, что Катя тоже обижена!

Войдя в комнату, она по привычке собирается вымыть руки. Но жестяной рукомойник сухо постукивает ржавым стебельком — нету воды. Катя вспоминает, что утром отец торопился в свою РТС и за водой не сходил. Теперь маме в такой праздничный день придётся самой бегать на речку, носить дрова, растапливать огромную, как автобус, русскую печь… Если б можно, Катя всё сделала бы сама. Но, во-первых, не суметь, а во-вторых, мама не позволит.

Нонна Петровна, не раздеваясь, присела к столу. Задумалась. Конечно, сегодня ей невесело! Разве так она встречала раньше свой день рождения — двадцать третье марта!..

Катя раздумывает, что делать. В доме тишина. И за окнами непривычно тихо. Нет ни звона, ни гудков. От прежних знакомых звуков осталось одно тикание будильника. Да нет, и оно изменилось… В городе будильник был почти немым, а здесь он звонко, будто роняя капли, отмеривает минуты. Почти два часа дня.

— Мамочка, можно я погуляю? — спрашивает Катя.

— Да, да… — рассеянно отвечает Нонна Петровка. — Можно…

Катя выбегает за калитку.

Отец говорил, что к нему в РТС надо идти вот этой дорогой — через горку и лес.

3

Вчера отец сказал: «Обязательно достанем цветов. Чтоб всё было, как прежде! От нас ходят машины в район, и я попрошу, чтобы мне купили букет». Так что не одна Катя старается нынче, но и отец и тот неизвестный шофёр, что поехал в районный городок.

Пока отца не направили из города работать в РТС, делать подарки было легко и просто. Двадцать третьего марта Катя с отцом шли в цветочный магазин и выбирали большой букет живых цветов — мимоз. Правда, Кате они не очень нравились. Мимозы были какие-то седые и словно сделанные из проволоки. Но маме они доставляли такую радость, что Катя, в конце концов, тоже привыкла к ним и тоже стала при случае говорить, что обожает цветы и не может без них жить…

Да, в городе всё было легко и просто. Не то, что здесь…

Катя поднимается на горку. Отсюда хорошо видна вся деревня — ровный порядок изб, сады, тропинки к речке. По одной из тропинок кто-то двигается, несёт вёдра. Катя догадывается, что это мама.

Отсюда мама кажется до того маленькой и хрупкой в своём городском узеньком пальто и шляпке, что просто непонятно, как она не согнётся под тяжёлым коромыслом.

У Кати щиплет в носу от ласки и жалости. Она поворачивается и скорей бежит по дороге.

Ничего! Сегодня всё-таки будет мамин день рождения, и цветы тоже будут…

Мартовское солнце пригревает совсем по-весеннему. Покуда Катя шагает до лесной опушки, она успевает расстегнуться и снять варежки — до того жарко.

Но в лесу прохладнее. Дорога здесь ещё не подтаяла, снег на ней хрусткий. А в тени под деревьями держится зимний холодок, сразу опахивающий лицо.

Но Кате некогда это замечать. Она торопится и всё чаще и чаще похрупывает по снегу валенками.

Неожиданно дорога разветвляется на две. Катя останавливается и нерешительно топчется на месте. Вот ещё беда! В городе прочла бы название улицы или спросила бы у прохожих. Очень просто. А тут?

Из-за поворота доносится гудение, лязг и рычание мотора. Из чащи выныривает гусеничный трактор и, вешая на придорожные кусты рваные тряпочки дыма, быстро катит к опушке.

Катя веселеет — ага, вот где дорога в РТС! Чтобы дать машине пройти, она сбегает на обочину.

И вот удивительное дело — снег не проваливается! Он чистый, никем не примятый, но держит прочно, прямо как пол! Катя никогда не подозревала, что на свете бывают такие диковинки. Она даже наклоняется и трогает пальцами шершавую, будто солью присыпанную, снеговую корочку. Пожалуй, тут можно и на коньках кататься!

Она очень радуется, что сделала такое открытие. Ведь теперь можно идти не по ухабистой дороге, которая то и дело петляет, а прямиком по лесу, и до РТС доберёшься скоренько.

И в самом деле, через несколько минут Катя уже далеко от развилки дорог. Она обходит косые сугробы, пробирается между кустами, пролезает под ветками.

Огибая низкорослый ельник, Катя вдруг чувствует, что снег под валенками проминается. Неужели тут он слабее, чем на опушке?

Кате удаётся сделать ещё шаг, другой, а потом сразу, будто внизу кто подрубил, она до плеч проваливается в снег.

4

Руки покалывает сотнями иголочек — это снег забился в рукава. Попал он и в валенки, — ноги обжало холодными обручами так, что не пошевелить. Надо скорей выбираться!

Катя встаёт на цыпочки, кладёт руки на край снежной ямы и хочет вылезти наверх. Но напрасно. Снеговая корка рассыпается в прах, течёт из-под рук. Катя барахтается, рвётся дальше и дальше, но нет опоры, вокруг — зыбучая сухая вода. По-прежнему над снегом торчит одна голова Кати.

Понемножку становится страшно. Противно дрожат и слабеют коленки.

Катя оборачивается назад и пробует вылезти в другом месте. Она борется изо всех сил, потеряла варежки, сбила с головы шапку, — до них ли теперь!.. Надо выбраться, выкарабкаться!

С тонким шипением оползает, струится вниз снег. Всё глубже и глубже тонут ноги…

Сколько она барахтается, Катя не представляет себе. Она чувствует, что сил уже больше нет. Тогда она опускается на дно ямы и, запрокинув голову, смотрит вверх.

Небо очень высокое. Оно слепит глаза своей синевой.

В небе чернеют отточенные макушки елей, ветки сосен. Они затихли, застыли, замерли. Словно ждут.

Чужой, непонятный, притаившийся лес…

Глазам Кати становится горячо; ели и сосны вдруг растекаются, мутнеют; не закрывая лица, не двигаясь, Катя плачет.

— А я-то не пойму, где ревут?

Голос раздаётся так неожиданно, что Катя вздрагивает. Открывает глаза. Над ямой видны белые стёртые подошвы лыж, ноги в широких валенках, ватник. Санька Клепиков сбрасывает с плеч вязанку хвороста и приседает на корточки.

— Ишь ты, — говорит он одобрительно, — какую борозду пропахала. Давно увязла?

— И-х-и… Ага…

— А куда шла?

— В эртээс, к… папе…

— Ну? — удивляется Санька. — А я только что его видел. Ехал твой отец на машине, видно, в деревню, домой…

Катя недоумевающе поднимает лицо.

— Где?

— Да вон там! — Санька машет рукавицей. — На дороге из эртээс. Ты ведь заплутала, не в ту сторону пошла…

Катя роняет руки. Ей сразу делается холодно, пусто. Вот и всё. И мучилась, и старалась она, оказывается, совсем напрасно. Обидная горечь поднимается у неё в горле, губы дрожат.

И когда Санька, вытащив Катю наверх, начинает утешать, она не выдерживает. Заикаясь, проглатывая слёзы, Катя рассказывает всё: как торопилась к отцу, как хотела вместе с ним принести цветы и как теперь ничего, ничего не получится…

Санька слушает не перебивая, потом несколько минут стоит молча, раздумывает.

— Ладно, — говорит он наконец. — Не реви. Если не очень зазябла, то пошли со мной. Цветы я тебе разыщу.

Катя думает, что Санька опять говорит это лишь для утешения. Она, всхлипнув, отворачивается.

— Да-а… Где ты разыщешь?

— В лесу, — уверенно отвечает Санька.

5

Легко и быстро, словно съезжая с горки, Санька двигается впереди. Следов от его лыж на твёрдом снегу нет, и Кате кажется, что Санька совсем не касается земли.

Катя уже разогрелась и немножко повеселела.

— Сань, — спрашивает она на бегу, — я там провалилась… А за тобой иду, не проваливаюсь. Почему?

— Так я ведь гляжу, — отвечает Санька. — Глядеть надо. На открытых местах снег отмякнул, его солнышком расплавило. Там не ходи. А где снег синий, там наст держится, и по нему хоть на возу поезжай.

Катя смотрит, где же синий снег. Его, оказывается, очень много.

Синие тени от деревьев. Синие бока у сугроба. Каждая низинка, каждая лощина залиты синевой. Значит, в лесу было столько дорог, а Катя и не знала!

Пролетев под обвислыми ветвями, Санька выкатывает на поляну и ждёт Катю.

— Гляди, какие зверюхи…

На поляне растут маленькие ёлочки. Их засыпало, согнуло, облепило снегом. Получились толстые неуклюжие зверюхи — не то медведи, не то верблюды. Их припекает солнце, и они плачут — пускают слёзы по бородам из сосулек.

Кате хочется погладить одну из них. Она подходит, чуть дотрагивается пальцами — и тут зверюха взрывается снежным фонтаном. Кверху летят белые хлопья, брызги, радужная пыль.

Катя испуганно вздрагивает. Прямо перед нею распрямившаяся ёлочка отряхивает с лапок последние снежные комки.

— Не даются в руки! — смеётся Санька. Лицо у него стало широкое, доброе, и на нём, как щёлочки, зажмуренные от яркого света глаза.

Вдруг Санька стирает с лица улыбку, наклоняет голову, прислушивается. Катя поскорей тоже отгибает у шапки одно ухо.

В вышине, на голой берёзе, с ветки на ветку капают фиолетовые огоньки. Одни долетают до земли и гаснут, другие дробятся искорками. Катя не сразу догадывается, что это капель. А на самой маковке берёзы суетится нарядная птичка на высоких ножках. Она вертит головой в тёмной шапочке, будто оглядывается, и звонко посвистывает в тоненькую дудочку.

Кате кажется, что птичка выпевает что-то знакомое. Но что? Вроде и понятно, а не выговорить, не передать…

— Слыхать? — серьёзно переспрашивает Санька. — Это синица. Как увидит, что вода с ветки потекла, так и требует: «Винтик-крантик завинтить!»

Катя не может удержаться от смеха — так здорово похоже вышло у Саньки. Санька вытягивает губы и пересвистывает:

— Крантик-винтик?

«За-вин-тить, завинтить!» — обрадованно подхватывает птичка.

— Шалишь! — мотает головой Санька. — Не стану! Вот придёт лето, всю капель завинтит. А меня и не проси…

Синица переворачивается на ветке вниз головой, камешком падает вниз и пропадает в зарослях. Кате становится жалко, что птичка так быстро улетела.

— А про цветы-то и забыли? — Санька огорчённо поводит носом. — Эх, мы!.. Ступай-ка сюда. Гляди!

Соскочив с лыж, он бежит в кусты на краю поляны. Раздвигает корявые чёрные ветки.

Катя наклоняется и видит настоящее чудо. Под кустами снег намело неровно, остались пещерки. Сверху они прикрыты, как стеклом, тоненькими ледяными листами.

Сквозь лёд проникают солнечные лучи. Они нагрели землю, и среди снега, как в парничках, выросла зелёная травка и даже цветы. Они удивительные — искристые, белые, на прозрачных гладких ножках.

Санька крепким пальцем подковыривает лёд, снимает с парничка крышку.

— Сбирай. Только траву не мни, пускай растёт…

Катя становится на коленки и осторожно протягивает к цветам руку.

До околицы они доходят вместе. Там Санька перекидывает на другое плечо вязанку хвороста, говорит:

— Ну ладно. Я огородами проберусь. А то увидит Нонна Петровна, совсем рассердится… Лучше не напоминать!

Вздохнув, он сворачивает на тропинку. А Катя шагает к дому.

На деревне тихо. Вечернее солнце зажгло рябиновый огонь в окошках, жёлтой каёмкой обвело крыши, телеграфные столбы, изгороди. Всё стало мягким, тёплым — приятно смотреть. Катя даже немножко замедляет шаги.

На крыше её дома сидят две вороны. Они распускают крылья, топчутся и — что вовсе неслыханно! — выводят песню. Песня чуть глуховатая, журчащая. Похоже, будто плещет водяная струйка и булькает пузырьками…

Катя устала, проголодалась, но почему-то не думает об этом и ещё долго стоит у калитки. Потом вынимает из-за пазухи цветы и входит в дом.