Ливиец

18

Прошло около трех месяцев. Это время я делил между Октавией, маленьким Тошкой и работой. Наше странствие с Павлом не только прояснило ситуацию с западными ливийскими племенами, но также повлияло на мои плановые штудии, придав им новый импульс. Раньше я собирался двигаться постепенно, шаг за шагом, век за веком наблюдая миграцию темеху и техени и их проникновение в Египет. За временем Яхмоса была на очереди эпоха Тутмоса Третьего, грозного завоевателя, дошедшего на северо-востоке до Евфрата, а на юге, в Нубии или стране Куш – до шестого нильского порога. В его войске имелись ливийские отряды, и он, похоже, стал наделять ливийцев землей, расселяя их в качестве пограничного кордона на востоке Дельты, у Синая. Как утверждал Георгий и другие мои коллеги-египтологи, угодья были не так чтоб очень, но все же лучше камня, песка и усыхающей саванны. Все это я должен был понаблюдать сам – и географические перемены, исчезновение пастбищ и оазисов, и приток сынов пустыни к рубежам Та-Кем, и главную метаморфозу – как вожди ливийских кланов, полукочевых, диких и разбойных, превращаются в князей, со своими дружинами, поместьями и рабами.

Этот процесс, начавшийся при Тутмосе, продолжился при Рамсесе Великом и Рамессидах, его преемниках, и завершился в десятом веке до новой эры ливийским завоеванием Египта, когда на трон XXII, а затем и XXIII династии взошли фараоны с ливийскими именами и ливийцы по крови. В восьмом веке Египет покорили эфиопы из страны Куш, а через столетие в Дельту пришли ассирийцы, которые уничтожали всех подряд, и коренных египтян, и эфиопов, и ливийцев. Всех, однако, прикончить им не удалось, но в результате нашествий, грабежей и экспроприаций в Нижнем Египте воцарилась анархия. Это время, середина седьмого века, известно как период «ливийской вольницы»; ливийцы, воспрянув после ухода ассирийских армий, не подчинялись никому, кроме собственных вождей. Они вырезали ассирийские гарнизоны, захватили власть и раздробили страну на множество уделов, мелких княжеств и владений, принадлежавших разным кланам и союзам. Можно ли было считать их ливийцами? Ведь к этому времени темеху и техени жили на нильских берегах не первую и не вторую сотню лет, став на три четверти египтянами; они не так уж сильно отличались обликом от людей Та-Кем, говорили на их языке, поклонялись египетским богам и часто носили египетские имена. Но четверть ливийского в них сохранилась – та часть, что требовала безоговорочной преданности клану, отваги в битвах, мести за поруганную честь и неуступчивости в распрях меж князьями. Фараон был слаб, и таким же слабым и малочисленным было его войско, а подданные делились на два класса: законопослушных роме, умевших трудиться, но растерявших прежний боевой дух, и военную ливийскую вольницу, отчасти смешавшуюся с древней египетской знатью, а иногда и с эфиопами. Конечно, в деталях иерархия тех лет выглядела сложней и изощренней – были жрецы и вельможи с чистой кровью, были номархи Верхнего Египта, их солдаты, ремесленники и рабы, были крестьяне и множество пришельцев с севера и юга – греки, сирийцы, иудеи, кушиты, финикийцы. Но все-таки эпоху определяло противостояние двух сил: ливийско-египетской знати и всех остальных, всех, кто не мог похвастать каплей ливийской крови и предком с подобающим именем вроде Масиниссы или Такелота.

В этот период, в седьмой век до Рождества Христова, я и решил погрузиться, чтобы осуществить ретроспективный поиск. Это еще один прием, используемый в наших исследованиях: наблюдатель уходит «вверх» от интересующей его эпохи, чтобы обозреть ее с пика более позднего времени, ознакомиться с легендами о прошлом, составить перечень знаменательных дат, великих правителей и достойных изучения событий. Это и входило в мои намерения: сделать обзор ливийских кланов в Дельте, затем исследовать оазисы Западной пустыни и ситуацию на границе с Та-Кем. Возможно, внедрить несколько ловушек Принца (канал, обещанный супериорами, уже действовал) и, возвратившись, уточнить полученную информацию. Я полагал, что эта работа займет пятнадцать-двадцать лет мниможизни или около года в реальности; закончив ее, можно нырнуть в XIV век до новой эры, во времена Тутмоса, имея на руках фамильные линии ливийских князей. Кое-кто из них наверняка вел происхождение от наемников, служивших еще Тутмосу и Рамессидам из XX династии.

Такими были мои планы. Еще я думал о том, как, вернувшись из экспедиции, отправлюсь с подросшим Тошкой в Зазеркалье, в какую-нибудь из сказок собственного детства. Сейчас он был очарователен, забавен, но слишком мал для инфонетных приключений; обычно они начинаются в том возрасте, когда ребенок говорит отчетливо и крепко стоит на ногах. Малышам непонятно, что в Инфонете перемещаются усилием мысли, потребность в движении заставляет их прыгать и скакать, а инфонетная среда моделирует последствия каждого шага, каждого жеста, так что прыжок в невесомости может унести ребенка в небеса. В этом нет физической опасности, но испуг и страх не лучшие способы знакомства с Инфонетом.

Саймон пробыл месяц на Земле и сопредельных территориях, в кольце Сатурна, на Венере, в поселениях Шлейфа Дианы и Джей Максима, а также в Облаке Оорта, где среди призрачных комет вращаются космические города. Оставив по крайней мере пять разбитых сердец, он вылетел к Воронке на корабле Констеблей, чтобы продолжить исследования канувшей во тьму цивилизации магонов. Павел остался. Наверное, его держала здесь и не давала уйти память сердца; он посетил множество мест в Солнечной системе, затем построил дом на юге Петербурга, в той точке, где, по его утверждению, он жил в двадцатом веке. Впрочем, кроме случайных упоминаний, эта тема больше не затрагивалась; он явно избегал разговоров о прошлом, и я, в молчаливом единстве с Егором и Тави, принял условия игры.

Мы часто виделись, и как-то он проговорился, что был в лаборатории Принца. Это удивило меня – к магистру супериоров Павел явно не испытывал теплых чувств. Возможно, Принц его пригласил, и он не смог отказаться из вежливости? На Павла это было не похоже; он относился к людям, стойким к чужому влиянию и мало ценившим внешний пиетет. Значит, был по делу – но что за дела у него с Принцем? Не могу сказать, что любопытство сильно мучило меня, скорее я беспокоился за Павла. Он слишком мало знал о нашей жизни и не имел представления о собственной значимости; если бы тайна его раскрылась, он, пожалуй, стал бы самой известной персоной в Солнечной системе и, очевидно, в Галактике. Разумеется он был независимой личностью, индивидуумом, внедренным в человеческое тело, но в то же время – частицей Носферата, что придавало его словам и мнениям особый вес. Хотел ли Принц воспользоваться этим? Вряд ли, думал я; ведь его проект и так получил одобрение. Вполне закономерный результат, если учитывать нашу заинтересованность и возможную пользу для ксенологов. Даже у Павла не нашлось возражений, хотя его согласие – или, точнее, способ, которым оно было выражено, – казалось странным. Как я упоминал, он являлся человеком, не расположенным быстро с чем-то соглашаться.

Описывая ему свое предстоящее погружение, я ожидал, что он захочет вновь постранствовать со мной, и временами чудилось, что он желает этого от всей души. Была, однако, какая-то помеха, что-то, мешавшее сказать об этом прямо. Я решил, что срок его пребывания на Земле истекает и что ему угодно провести оставшееся время в современности. Возможно, Павел не мог загадывать на год вперед и даже на полгода или месяц; возможно, был связан обещанием своей возлюбленной вернуться к определенному сроку. Он никогда не уточнял, насколько велик этот период, и я не пытался узнать поточнее. Что удерживало меня? Деликатность, врожденное свойство большинства землян? Или страх услышать нечто такое, что было бы мне непонятно и потому ранило бы мою гордость?.. Не могу сказать. Вполне допускаю, что он мог ответить так: Носфераты в Рваном Рукаве ждут меня, чтобы отправиться на край Вселенной, за сто галактик от Земли. И это могло быть правдой. Кто ведает дороги Галактических Странников?

Так бежали дни, пока и для меня не наступило время отправляться в путь. Я лежал в прозрачном саркофаге в Зале Прощания и всматривался в лица тех, кто пришел пожелать мне удачи. Среди них не было ни Витольда, ни Егора; первый, должно быть, пересекал в ладье викингов Атлантику, а второй погрузился в эпоху Юстиниана. Но пришли Аль-Хани, Гинах и Тенгиз, Илья и Георгий, Рита, вернувшаяся из средневековой Грузии, Хьюго и Астарта.

Ледяное безмолвие айсберга; бурый краб, ползущий по песку; лапа снежного барса со втянутыми когтями; ночь, седое серебро, лунная дорожка в море; блеск меди, густой перезвон колоколов; воительница в блещущих доспехах; дождь, поникшая ива над водой; гибкий бамбук под горным ветром, несущим прохладу… Павел – нет ментального отклика… Рядом – Тави, золотой цветок на стройном стебле…

Давид сказал прощальные слова, и мое сознание на миг померкло. Затем бесконечность распахнулась предо мной; скользнув бестелесным призраком в ее объятия, я очутился там, где не было ничего, ни тьмы, ни света, ни тепла, ни холода, даже самого времени. Как всегда, я знал и помнил, что пребывание в этом Нигде и Ничто не занимает ни мгновения, и, как всегда, это мгновение длилось и длилось, растянутое субъективным чувством полета в бездонную пропасть. Я был как падающая звезда, что мчится к незримой планете, не ведая, что встретится в конце пути: бесплодные, сожженные светилом скалы, зеленый лес, океан из метана или воды, жерло вулкана либо огненная смерть в непроницаемой атмосфере. Эта звезда падала, падала, падала вниз, стиснутая объятиями псионного поля, пока не соприкоснулась с десятками гибнущих разумов.

Знакомый феномен! Там, в конце моей дороги, разыгралась битва, и я мог выбирать любое из мертвых, пробитых копьями тел. Их оказалось двадцать или тридцать (видимо, масштабы схватки были невелики), и все тела как на подбор – сильные, мускулистые, молодые. Тела тренированных воинов, про которых у ливийцев говорили: враг перед ними – что песок перед смерчем.

Смерч… Гибли… Кем я буду на этот раз?

Выбрав могучего воина, пораженного в спину копьем, я скользнул в его угасший мозг и запустил модуль КФОР.