Ливиец

25

Тишина. Теплый ласковый сумрак, опьяняющий запах сирени и аромат женского тела… Яблоня-биоморф извивается вокруг нашего ложа сотней гибких веток, ветер качает золотистые тростники, оплетенные стеблями орхидей с резными, будто сотканными из клочьев тьмы соцветиями. В небе повис гиперболоид Южного Щита – он, будто кривой сирийский меч, рассекает вышитый яркими звездами полог от горизонта до сияющих шлейфов – Первого Нижнего, Второго, Третьего, Серебристого, Шлейфа Дианы, Шлейфа Джей Максима… Пылают заатмосферные огни и звездные россыпи; одни неподвижны, другие кто-то перекатывает по небосводу с края на край, швыряет горстями из бесконечности то к зениту, то к невидимой черте земной атмосферы. В полутьме мерцает цветными пятнами ковер из голубого мха – темно-синим над скрытой сейчас поверхностью маленького бассейна, оранжевым и желтым в тех местах, где затаились предметы, что заменяют Октавии мебель.

Кажется, так уже было… Кажется, так продлится вечность…

Маленькая грудь Октавии в моей ладони. Кончиками пальцев я ощущаю, как сильно и часто бьется ее сердце. Глаза моей феи глубоки и темны. Я вижу в них свое отражение. Или мне только чудится? Биоморф, повинуясь желанию Тави, посылает мне мой образ?

– Ливиец, – шепчет она, – Ливиец…

Голос ее дрожит. Мы оба устали. Сладкий пот любви на наших телах, запах его смешивается с запахами цветов и свежей яблоневой листвы. Яркая звезда, отделившись от Серебристого Шлейфа, катится прямо к бьону Октавии.

Она поднимает руку, и в кроне яблони зажигаются неяркие золотистые огоньки. Теперь я вижу яснее ее лицо и глаза. Мое отражение – не фантазия и не мираж; оно и в самом деле плавает в ее зрачках.

Что-то – или кто-то – шелестит в листве, заставляет плясать огоньки на ветках. Я поворачиваю голову и вижу, как мелькают быстрые лапки и гибкие хвосты в коричневых и белых кольцах. Хомми, а с нею – три таких же юрких приятеля или подружки. За прошедшие месяцы она подросла и, похоже, осмелела: глядит, бесстыдница, на нас с Октавией и скалит зубки. Все-таки супериоры погорячились со своим проектом Мыслящей Биосферы, думаю я. Что получится, если наделить животных разумом? Покоя ведь не будет! Всякие любопытные обезьянки, хитрые коты, дружелюбные псы, рыбы-философы, спруты-художники, не говоря уж о змеях-искусителях… Нет, пусть лучше все остается на своих местах! У природы любая тварь при деле: человек мыслит и создает картины мира, а все остальные четвероногие, четверорукие и пернатые гармонизируют этот процесс мяуканьем, щебетом и писком.

Я приподнялся. Октавия шевельнулась и тоже села, всматриваясь в освещенную тусклыми огнями крону.

– К нам посетители? Ну, я их!..

Огоньки вдруг вспыхнули, ветви затряслись, басовито загудела листва, и наши гости унеслись прочь с паническими воплями. Тави склонила головку к плечу. Дыхание ее успокоилось, милое личико стало задумчивым.

– Зря я ее отпугнула, – вдруг произнесла она.

– Кого? Хомми?

– Нет, Джемию. Я думаю о Павле, о том, что ты сказал: он – несчастен… Не потому ли, что одинок? А Джемия могла бы…

– Вряд ли, милая. – Я погладил ее руку. – Его несчастья остались в прошлом, в далеком прошлом, и на них легло иное – столь удивительная жизнь, какую нам, психоисторикам, не разыскать в веках. Знаешь, один из нас был сильно потрясен, когда превратился в героя древнего эпоса… Ну, так это мелочь, ерунда! В сравнении с тем, что случилось с Павлом, это не стоит шерстинки с хвоста Хомми!

Глаза Октавии блеснули, и я ощутил исходящие от нее импульсы волнения и любопытства.

«Ты встречался с ним?» – беззвучно произнесла она.

«Был у него. Вчера», – ответил я, также не пользуясь голосом. Затем послал ей картинку: Павел на лавке за столом, бутылки и стаканы, миска с огурцами и наваленные горкой сухари.

«Что он делает?» – спросила Тави.

«Пьет, но не может захмелеть. – Я показал стакан с прозрачной жидкостью в руке Павла и добавил: – Его снабдили неподходящим телом. Думаю, эндокринная система виновата – никакая отрава его не берет, в том числе спиртное».

Тави негромко рассмеялась.

– Ты интригуешь меня, Ливиец! Значит, он и в самом деле?..

– Частица Носферата? Да, несомненно. Реверсус, как он себя назвал – разум, получивший плоть и возвратившийся к жизни человека. Помнишь, Саймон рассказывал нам об экспедиции Чистильщиков в Воронку? Их сопровождал дуэт Галактических Странников…

– Красная Лилия и Асур?

– Они, если называть их человеческими именами. Так вот, психоматрица Павла была акцептирована Асуром три тысячелетия тому назад. В этом, впрочем, нет ничего удивительного; скорее удивляет его желание вернуться и взглянуть на наше бытие. – Я помедлил и с улыбкой посмотрел на Тави. – Правда, есть одна странность: родился он в двадцатом веке.

Ее глаза расширились, губы приоткрылись в изумлении.

– В двадцатом веке? В Эпоху Взлета, еще до Большой Ошибки? Но как… как такое могло произойти? То есть я понимаю… да, конечно, он мог родиться хоть во время ледникового периода… Но как он попал к Носфератам, Андрей?

– Ну-у, – протянул я, – это, счастье мое, долгая, чудесная и очень волнующая повесть. Я же тебе сказал: судьба у него была столь удивительной, что нам, психоисторикам, такого не разыскать в веках и не увидеть во сне! Прежде всего почти невероятная случайность в двадцатом веке, и мы, мой Койн в компании с супериорами, стали ее причиной. Затем воплощение в легендарного героя… Буду справедлив – не такого архаичного и колоритного, как Пемалхим, но много, много более известного! Слава его дошла до наших дней, его запечатлили в камне и…

Тави стукнула меня кулачком в грудь:

– Ты смеешься надо мной? Не поливай медом финик, как говорили твои ливийцы!

– Это не ливийская пословица, ласточка, а египетская. Ливийцы говорили иначе: не тяни козла за бороду. У ливийцев вообще имелась масса поговорок, связанных с козами и козлами, ибо эти животные были основой их хозяйства. Вот, например…

Захихикав, Октавия повалила меня на спину и стала щекотать шею – там, где полагается быть бороде. С минуту я крепился, но, не выдержав пытки, начал молить о пощаде. Она была мне дарована – при условии, что козы, козлы и народная мудрость ливийцев упоминаться более не будут.

Конечно, я все ей рассказал. О темпоральном канале и псионном вихре в бункере под нашей базой, о смертельной болезни Павла, о ветрах времени, что унесли его в Эру Унижения, где он воплотился в Дакара, о девушке Эри, пригревшей странника, об их путешествии на Поверхность, а затем во времена, когда Жильбер работал над своей теорией. Тави слушала, не перебивая, и только вздыхала в изумлении. Шел третий час ночи, и, если не считать шелеста листьев и сонного попискивания птиц, над Антардом плыла тишина. Кроме этих звуков я слышал лишь собственный голос да дыхание Октавии.

Когда я закончил, она спросила:

– Мы можем чем-нибудь помочь ему?

Обычная реакция Наставника-Воспитателя, имеющего дело с детьми. Взрослые в нашем мире редко нуждаются в помощи.

– Не знаю, – ответил я. – Он говорил, что очутился в ловушке, что поставлен перед выбором, но каким? Это относится к проектам Принца, но суть их для меня по-прежнему темна. Я не могу понять их связь с тем опытом, который мы проводим, и…

Тави фыркнула:

– Это не важно, Ливиец. То есть, наверное, важно, но ваша работа, как и проекты супериоров – второй вопрос. А первый, тот, что касается выбора, ясен. Принц озадачил Павла каким-то своим начинанием, и Павел может поддержать его или выступить против, если начнется общественное обсуждение. Для большинства из нас он – посланец Носферата, и так его воспринимают, хотя сейчас он человек и появился на Земле движимый любопытством. Все равно посланец, существо, наделенное высшей мудростью! Его мнение, «да» или «нет», многого стоит!

– Думаешь, мне это непонятно? – проворчал я. – Могу добавить кое-что еще: кажется, что он не одобряет планов Принца, да и сам этот тип ему неприятен. Однако он в смущении. Отчего же?.. И еще одно: я поинтересовался, рассказывал ли он свою историю Принцу, и ответ был странный… отрицательный, но странный… – Пытаясь вспомнить, я прикрыл глаза. – Что-то такое: если бы Принц знал правду, то понял бы, на каком я у него крючке! На крючке, понимаешь?

С минуту мы молча глядели друг на друга. Потом Тави прошептала:

– Вот она, ловушка! Что-то связанное с прошлым Павла, из-за чего он колеблется… Принц ему антипатичен, но в планах супериоров есть некий соблазн…

Я кивнул:

– Должно быть, очень сильный, если Павел не знает, что ему делать. Но помощи он не просил. Даже наоборот – утверждает, что справится сам.

Октавия поджала губы. Сейчас она была похожа на строгого Наставника-Воспитателя, решающего моральную дилемму: вмешаться ли в события или пустить дела на самотек. Пожалуй, лишь в ее Койне бывают такие проблемы, но они касаются детей, а не взрослых. Взрослый человек вполне самодостаточен – тем более тот, кто прожил три тысячелетия с Галактическим Странником.

– Он из нашей вары, – наконец произнесла Октавия. – Он наш друг. Должен ли он просить о помощи? И надо ли нам дожидаться этой просьбы?

Иногда я думаю, что женская мудрость превосходит рациональный ум мужчин. Конечно, это неправильный вывод – не превосходит, а дополняет, и в наше время это дополнение взаимно. В прошлом, в Темные Века, да и в Эпоху Взлета, цивилизация была мужской – в том смысле, что прогресс двигали мужчины, и подавляющее большинство властителей, политиков, гениев и пророков принадлежало к сильному полу. Но шел ли этот прогресс, подгоняемый холодным разумом мужчин, в нужном направлении? Ответ совсем не очевиден! В конце концов, мужчины ввергли человечество в глобальный кризис, а вслед за этим – в Эру Унижения. Думаю, что женщины нашли бы другое решение; скорее всего, не довели бы мир до катастрофы.

В ту ночь мы больше не говорили о Павле, Принце и тайных намерениях супериоров. Главное было сказано: от близких просьб о помощи не ждут. Тави уснула, а я еще долго лежал, не смыкая глаз, смотрел в звездное небо и думал о том, как уложить обрывки сведений в цельную картину. Получалось плохо. Я размышлял о ливийцах-ошу и мирах Триолета, о темпоральном канале и ловушках, рассеянных в Темных Веках, о судьбе Павла, столь невероятной, что она казалась фантастическим романом, инсценированным в мниможизни. Эти кусочки мозаики можно было соединить так или этак, но внутренняя связь между ними оставалась для меня загадкой. Я был уверен лишь в том, что планы Принца и Брейна, какими сомнительными они бы ни являлись, не несут угрозы человечеству. Оно, это человечество, расселившееся по всей Галактике, было слишком огромной и мощной ветвью жизни, чтобы его поколебали ветры нежеланных перемен. К тому же ни одного человека, ни один общественный институт не приходилось подозревать в злом умысле. Нет, это было исключено, даже если какие-то личности страстно жаждали признания и славы! В наши времена никого не прельщает известность Герострата.

Я задремал на пару часов и пробудился отдохнувшим, хотя сны мои были тревожными. Рассветало; небесные огни начали бледнеть, горизонт на востоке окрасился алым, и бескрылые птички-медузы, расправляя свои разноцветные парашютики, начали взмывать в воздух. Тави крепко спала, подложив ладошку под розовую щеку. Я поднялся, набросил на нее покрывало и растворил бассейн. Вода была прохладной и свежей, как раз такой, чтобы смыть остатки ночных видений.

Одевшись, я направился к жилому куполу, прошел сквозь портал и переместился в свой кабинет. Сенеб справился насчет завтрака, но есть мне не хотелось. Некоторое время я бесцельно бродил по комнате, касаясь то рукояти сирийского кинжала, то колчана, плетенного из лозы, то бронзовых египетских статуэток. Потом сел в кресло и велел Сенебу соединить меня с Принцем.

Он был в своей лаборатории на Ягеле и, кажется, не один – ви-проекция мелькнула слишком быстро, чтобы разглядеть его коллегу. Затем огромное лицо Принца повисло в воздухе, заслонив карту Северной Африки. Он с недоумением воззрился на меня, узнал и тут же кивнул, надев на лицо маску приветливости.

– Вы? Рад видеть. К сожалению, меня не проинформировали о том, что вы вернулись.

– Еще и пяти дней не прошло, – сообщил я, пытаясь сообразить, кто у него в лаборатории. Неужели Павел?

– Ваше погружение было успешным?

– Вполне. Прошлым я доволен, чего не скажешь о настоящем.

Принц нахмурился, с надменным видом оттопырив губы.

– Что вы имеете в виду, Ливиец?

– Вернувшись, я застал одного из своих друзей в депрессии. Вы не знаете, почему?

Он отвел взгляд. Кажется, начал соображать, что у нас не беседа двух приятелей. Я протянул руку, и мои пальцы сомкнулись на древке копья. Жест почти машинальный, но Принц, вероятно, воспринял его как угрозу.

– Вы считаете его своим другом… – медленно протянул он. – А я бы сказал – наш друг! Он столь же дорог мне, как вам, и даже, может быть, еще дороже – ведь от него зависит дело моей жизни!

– Жизнь слишком велика для одного дела, – произнес я. – Но если вы настаиваете на своей формулировке, я бы хотел поближе ознакомиться с ним. Павел меня не просветил.

Теперь его глаза забегали.

– Ловушки и темпоральный канал… – начал он, но я махнул рукой.

– Бросьте! При чем здесь Павел? Пожалуй, канал и ловушки связаны с вашими планами, но не сомневаюсь, что это лишь элементы «дела жизни». Такие же, как ваш интерес ко мне, к ливийцам Западной Сахары и мирам Триолета.

Я попытался поймать его взгляд, но это никак не удавалось. Он явно был смущен, но настойчивость, с которой я его допрашивал, тоже не делала мне чести. Нельзя лезть в дела других людей, нельзя ставить их в неловкое положение, нельзя добиваться ответов, которые не желают дать… Эта одна из основ этического кодекса, и плохо, когда она вступает в противоречие с другим моральным принципом. Например, с таким: от близких просьб о помощи не ждут.

Мой собеседник прочистил горло.

– Гхм… Ну, если вы настаиваете… Не буду отрицать, что наш проект несколько шире, чем модификация ловушки Григса или канал, связывающий реальность с прошлыми веками. Это нечто грандиозное, Ливиец, нечто такое, что не имеет аналогов в истории цивилизации. – Он оглянулся, будто испрашивая у кого-то поддержку или разрешение, и я понял, что Павла в его лаборатории нет. – Мы бы не торопились, – продолжал Принц, – ибо некоторые члены Койна полагают, что наша культура и общество в целом еще не созрели для таких проектов. Четырнадцать тысячелетий, если считать с момента постройки пирамид… это ведь, в сущности, так немного… Но появился наш общий друг, и мы решили, что столь удобный случай упускать нельзя. Теперь все зависит от него… почти все…

– Вы собираетесь использовать авторитет Носфератов при всеобщем обсуждении? – спросил я.

– Не только. – Казалось, Принц выдавливает из себя слова. Он, несомненно, волновался – его физиономия, увеличенная в ви-проекции, раскраснелась, и на висках выступили капли испарины. – Не только, – повторил он. – Мы сообщили Павлу код запуска проекта. Если он решит, что это целесообразно сделать…

– А если нет?

– Мы полагаемся на его мудрость и гуманность, – вымолвил Принц. Мелькнула огромная рука с платком – он вытирал лоб.

Вот он, выбор!.. – подумал я. Похоже, Койн Супериоров задумал в этот раз что-то такое серьезное и сложное, что без мудрости Носфератов никак не обойтись! Или они испугались? Испугались настолько, что решили избежать ответственности, возложив ее на Галактических Странников? Точнее, на их посланца… Да, вовремя им подвернулся Павел!

– Пожалуй, надо перейти к сути, – молвил я. – Согласны? Ну, тогда поведайте, в чем состоит ваш грандиозный проект.

Принц страдальчески сморщился. Он явно не был со мной согласен.

– Поверьте, я бы рад… предпочитаю быть откровенным с вами, но столь великое начинание нельзя обсуждать до срока. Это было бы преждевременно и не совсем этично – мы ведь не знаем, что скажет наш друг, какую он даст оценку. Павел, он… Словом, нам не хотелось бы, чтобы кто-то влиял на его мнение. Вы понимаете, Ливиец? Не стоит на него давить.

Вежливость побоку, решил я.

– На него не стоит, но можно надавить на вас! Знаете, что я сейчас сделаю? – Глядя в лицо Принца, я медленно, с расстановкой начал перечислять: – Подойду к порталу, сделаю шаг и окажусь на Евразийской базе. Там спущусь в операционный зал, что над эмиттерами пси-поля, и войду в контакт с темпоральным каналом. Напрямую, без помощи компьютера! А потом… Как вы думаете, что я сделаю потом?

Он еще не понимал, какое будет продолжение, но уже почувствовал опасность. Глаза его снова забегали, щеки начали багроветь.

– Какого дьявола, Ливиец! Не смейте мне угрожать! Что вы задумали?

– Так, мелочь… Подключусь к каналу, пошлю необходимый код – кажется, «Та-Кефт»?.. – и уничтожу ловушки. Все, внедренные мной и моими коллегами! Это вас устроит?

– Вы этого не сделаете!

– Сделаю, клянусь Демонами Песков!

Принц моргнул и закрыл глаза. На нем не было интерфейсного обруча, блокирующего ментальную связь, и я мог поклясться, что он сейчас с кем-то совещается. Кажется, он мне поверил, хотя я сам не знал, насколько твердо мое намерение и крепка решимость. К счастью, обычная связь не позволяет читать эмоции и мысли.

Прошло пять или шесть минут, и наконец веки Принца приподнялись. Глядел он на меня без особой любви, однако с уважением. Он был из тех людей, которые не прочь использовать чужую слабость, но, сталкиваясь с силой, готовы поискать консенсус. Что ж, и это неплохо, подумал я. Как говорили ливийцы, если коза не доится, то шкура и мясо все-таки при ней.

– Мы ждем вас, Ливиец, – произнес Принц. – Код моего портала на Ягеле…

Он сообщил код, и я поднялся.