Лия

V.

На другой день Борисов принял роту. Вечером он с Крякиным вернулся из собрания, где поужинал и прочитал приказ и уже собирался ложиться спать, когда в комнату вошел фельдфебель и сказал:

-- Наши захватили двух немцев и шпиона.

-- Еврея? -- быстро спросил Крякин.

-- Так точно, жид, -- ответил фельдфебель.

-- Ну, вот вам! -- с торжеством воскликнул Крякин.

Борисов досадливо отмахнулся и обратился к фельдфебелю:

-- Почему шпиона?

-- Так что он с немцами был и жид.

-- Проведи в казарму; я сейчас.

Борисов надел шашку и прошел в казарму, куда под конвоем четырех солдат привели двух немцев и еврея. Борисов сел к столу и подозвал немцев. Это были два рослых, крепких солдата в уланской форме. У одного лицо было разбито и окровавлено, у другого была окровавлена рука, и он поддерживал ее здоровой рукою.

-- Кто взял? -- спросил Борисов.

-- Так что мы, -- ответили двое солдат, выдвигаясь вперед.

-- Как их взяли?

-- А тут, у леса стояли и подле них этот жид значит, и промеж себя что-то говорили, и жид все рукою указывал; мы, это, подкрались и их взяли. Этого Осипов прикладом ударил, а этого я штыком, -- и солдат указал сперва на немца с разбитым лицом, а потом на немца с пораненной рукой.

-- А еврей где?

-- Тут... -- солдаты отодвинулись.

Раздался жалкий крик. Борисов поднял голову и вздрогнул: два солдата держали Хаима Струнку. Рыжие волосы его выбились из-под шапки, борода тряслась от волнения, и он моргал воспаленными глазами.

-- Ваше высокородие! -- закричал он пронзительным голосом. -- Ваше высокородие! и я завсем не виноват; я шел домой от сына, они мне встретились и спросили дорогу, а я говорил, что ничего не знаю, а в это время меня схватили. Что я такого делал, скажите мне для Бога? Почему я и шпион? Ваше высокородие! -- закричал он и рванулся вперед. -- Вы же меня знаете, вы же у меня были ночью. Чи я, разве, шпион? Говорите, пожалуйста.

Он в отчаянии протянул руки, и голос его оборвался.

Солдаты окружили стол, за которым сидел Борисов, пленников и еврея безмолвной толпою. Пламя нагоревших свечей колебалось и странная, причудливые тени качались на стене и загибались на потолке.

Борисов смущенно отвернулся. Сердце его сжалось тоской.

-- Уведите его, -- сказал он.

Еврей забился в руках солдат и закричал пронзительным голосом:

-- Ну, пожалуйста, отпустите меня! Лия, дочка моя...

Солдаты уволокли его, и голос его замер.

Борисов обратился к немцам и заговорил с ними на немецком языке. Солдат с разбитой головою угрюмо молчал и на все вопросы только качал головою, а солдат с раненой рукою объяснил, что они принадлежат к эскадрону, проскочившему за линию фортов. Их лошади были убиты, и они трое суток блуждали и прятались без еды и сна. Случайно набрели на еврея и хотели расспросить у него дорогу, когда на них напали и захватили.

Борисов с тяжелым чувством вернулся к себе.

Крякин лежал в постели и тотчас спросил:

-- Ну, что?

-- Вообразите, тот самый еврей, который приютил меня.

-- Нашли бумаги?

-- Пустое. Они его встретили и спросили дорогу, а в это время наши патрульные их захватили. Немцы трое суток не спали, не ели; еврей почти умер от страха.

-- Знаем мы эту дорогу! -- сказал Крякин. -- Рассказывал все подробно, а те бы вернулись и по начальству донесли.

-- Перестаньте, Крякин, -- с горечью, устало сказал Борисов. -- Теперь не теоретически разговор, а страшная действительность.

-- Обыденное дело, -- равнодушно проговорил Крякин.

Борисов не ответил ему.

Он молча разделся, молча лег и тотчас загасил свечу.

-- Лия, дочка моя!..

Этот вопль звучал в ушах Борисова, и ему представлялась крошечная, грязная комната; желтое пламя коптящей лампы и бледная девушка, недвижно сидящая у стола и кутающая зябкие плечи в рваный платок.

Сидит и ждет отца, чутко и пугливо прислушиваясь к каждому шороху и, быть может, сердце её тоскливо ноет от предчувствия беды. Мать и сестра далеко, братья на войне и один уже сложил голову, младший, быть может, уже повешен и -- теперь отец.

Борисов почувствовал, как нервный клубок подкатывается к его горлу. Он поспешно нашарил в темноте портсигар, спички и закурил папиросу.

-- Лия, дочка моя!..

Это вопль не Хаима Струнки, а целого народа.

Не хватало этой страшной клеветы, чтобы совсем добить их и выбросить из семьи, из родины, -- и вот она обрушилась на их головы, как снежная лавина.

Да, из семьи, из родины, -- потому что здесь они родились, росли, умирали; потому что эта девушка Лия учится здесь, думала жить и работать здесь, среди своих, близких... И рушится все...

Борисов не мог заснуть всю ночь. Едва его охватывала дремота, как перед ним загорались черные глаза на бледном лице, и слышался полный горечи голос Лии.

-- Всем худо, а нам хуже всех!

Вздрагивал, пробуждался, погружался в дремоту и тотчас звучал раздирающий сердце вопль: -- Лия, дочка моя!..

Он поднялся рано утром, совсем разбитый бессонной ночью, и пошел к батальонному с докладом. Капитан выслушал его, добродушно склонив голову на плечо и, дымя папиросою, сказал:

-- Пленных отправить коменданту, в крепость, а жида повесить.

Борисов вздрогнул, как ужаленный. Лицо его выразило смятенье.

-- Повесить? Иван Сергеевич, побойтесь Бога!

-- А что же, батенька, если шпион...

-- Да какой же он шпион?- при обыске ничего не нашли. Живет здесь безвыездно. Встретил двух немцев и -- шпион.

Капитан вздохнул, покачал головою и выпустил струю дыма.

-- Такая, батенька, здесь каша, что не разберешь, где шпион, где не шпион. Разговаривал с немцами, а почем вы знаете, о чем они говорили. Он им чёрт знает, что мог рассказать: сколько людей, пушек, расположение батарей. Все...

-- Он бы к немцам ушел, а не стал бы говорить солдатам, которые в ловушке сидят. Чёрт знает кому. И какая ему польза? Жалкий оборванный нищий!..

-- Те, те, те... Это уже философия и психология. Да что вам в нем!..

-- Это тот самый Струнка, у которого я провел ночь.

-- Ну, чёрт с ним! -- сказал решительно капитан. -- Пошлите его с рапортом и протоколом допроса в крепость к коменданту.

-- Но, ведь, там его повесят! -- воскликнул Борисов.

-- Судить будут! -- строго сказал капитан и встал. -- Ну, а как ваша рота? заболеваний нет? всем довольны?

Борисов понял, что разговор окончен.

В полдень после занятий все офицеры сошлись в собрании.

Командир второй роты, Свирбеев, с рыжими усами и рябым лицом подошел к Борисову и сказал:

-- Вашим солдатам, кажется, удалось захватить немцев и шпиона?..

Борисов нахмурился.

-- Да! все еще тех ловим. Двое потеряли лошадей и блуждали. Мои часовые их захватили, а попутно прихватили и еврея.

-- Ну, да! если шпион, так уж всегда еврей.

-- Позвольте, я не сказал шпиона, -- недовольно заметил Борисов.

Если еврей, так и шпион, -- сказал Свирбеев и засмеялся.

-- Вот, я говорю тоже! -- сиплым голосом заметил Мухин.

-- Здорово! -- отозвался подошедший Крякин, -- а что до моего командира, то он всегда за жида! -- и Крякин засмеялся.

-- Не могу обвинить человека за его национальность, -- ответил холодно Борисов. -- Как сказать, что он шпион, потому что еврей.

-- Да, это уж очень решительно, господа, -- проговорил молодой поручик с энергичным смуглым лицом. -- Нельзя так огулом обвинять все еврейство в предательстве. Масса попадают невинно, масса шпионов поневоле. Я сам был очевидцем такого случая.

-- Как так? -- спросил Мухин.

-- Очень просто. Наехали немцы на хату; выхватили девчонку, посадили на лошадь и велели указать дорогу на фольварк, в котором был наш эскадрон. Она даже не понимала, что служит проводником немцам, и указывала им дорогу.

-- И что вы с ней сделали?

-- Понятно, отпустил...

Борисов посмотрел на драгуна с благодарностью, а Мухин покачал головою. Крякин отошел к столику и позвал Борисова.

-- Пока что, будем завтракать.

Разговор перешел на предстоящую ночь, в которую ожидали нападения. Начальник гарнизона отдал распоряжение, и все были в напряженном состоянии.