Лия

VI.

Борисов провел весь день в роте, пообедал и пошел к себе. У входа в каземат его ждал Суров и таинственно сказал ему:

-- Ваше благородие, тут жидовка одна вас спрашивает.

-- Какая жидовка? откуда и как попала?

-- Сама прибежала, -- зашептал денщик. -- Уж как просит!

Борисов недовольно нахмурился.

-- Здесь не место посторонним. Надо было гнать.

Он прошел в комнату. Крякин остался в роте старшим по караулу.

-- Прикажете привести?

-- Веди, -- сказал Борисов.

Суров вышел, и почти тотчас в комнату быстро вошла девушка, завернутая с головою в платок. Она скинула платок, и Борисов вздрогнул, сразу узнав Лию.

-- Господин офицер! ваше благородие! -- заговорила она взволнованно. -- Солдаты взяли моего отца; правда, что его обвиняют в шпионстве? скажите мне.

-- Он говорил с немецкими солдатами, -- ответил Борисов.

Лия всплеснула руками, отчего платок упал на пол. Короткое гимназическое платье с черным передником, узкие плечи, неразвившаяся грудь -- и лицо страдающей женщины с глазами, полными отчаянья, поразили Борисова своим контрастом.

-- Но, ведь, это еще не обвинение? Он не может быть шпионом! -- воскликнула Лия.

-- Я знаю, -- ответил смущенно Борисов, поднимая с полу её платок.

Лия с недоумением смотрела па него.

-- Сядьте, -- сказал Борисов, подвигая стул и бросая её платок на постель. -- Его отправят в крепость и там решат дело.

-- Как Лейбу! -- простонала Лия, -- как он может быть шпионом?! мы и так только дрожим за свою жизнь.

-- Да, лучше бы, если бы вас здесь не было, -- сказал Борисов.

-- Мы не могли уехать, -- ответила Лия, опустив голову. -- Мойше у отца любимый сын. Он просил быть с ним, и отец все время ходил к Мойше и там плакал. А я... я не хотела оставить его одного, и вот мы остались... Господин офицер, вы его можете отпустить со мною?

Борисов грустно покачал головой.

-- Не могу, Лия, -- сказал он. -- Это не в моей власти.

-- Не в вашей! -- воскликнула Лия. -- А в чьей, кого мне просить? Отца значит повесят, как Лейбу?

-- Успокойтесь, -- сказал Борисов, -- просить никого не надо. Там его допросят и наверное отпустят. А вам здесь быть нельзя... Вы должны тотчас идти, -- он нежно взял её холодную руку.

-- А отец?

-- Отец останется здесь. Завтра мы его пошлем в город.

Лия резко отняла свою руку и вскочила. Глаза её засверкали, щеки покрылись ярким румянцем.

-- Его повесят! -- воскликнула она, -- ой, как это несправедливо, и только за то, что он еврей! О, бедный, обиженный Богом, проклятый, всеми ненавидимый мой народ! Как мы несчастны! Разве наша вина в том, что мы везде, как чужие, что нас гонят, преследуют, презирают только потому, что мы жиды... Жиды!.. А кто сейчас больше нас вынес?.. кто сейчас не имеет пристанища, у кого отнят последний кусок хлеба? Мы, одни мы. А разве наши братья, отцы, мужья сейчас не бьются в рядах ваших войск? Почему же нам нет пощады, почему у нас сына берут на войну, а его отца вешают, как шпиона, только по одному подозрению?! Где правда? У кого искать ее; есть ли люди или вы все так же жестоки, как звери, и вместо сердца у вас камень? Что делать? Что мне делать?.. Она кричала, как безумная, а потом вдруг бессильно опустилась на стул, сложила на столе руки, уронила на них голову и зарыдала, всхлипывая и причитая, как беспомощный ребенок. Худенькие плечи её вздрагивали и голова ударялась о стол.

Борисов растерялся.

-- Лия, милая Лия, успокойтесь... Правда есть на земле, и его отпустят... Лия, перестаньте плакать...

Он протянул руку к бутылке с водою, налил в кружку и старался поднять голову Лии, чтобы напоить ее. Заплаканное лицо её сморщилось и было жалко, зубы стучали о край кружки, она протяжно стонала: о... о-о, и снова плакала.

-- Что я скажу маме?.. куда пойду я?.. что будет со мною?.. тата, тата...

Борисов сел на постель и бессильно сжал голову руками. Мысли вихрем проносились в мозгу и жгли его; в сердце боролись разнородные чувства. Он чувствовал, что правда на стороне Лии, что жестоко по одному подозрению обвинить человека и, быть может, предать его позорной казни, и в то же время мысль о внушенном дисциплиною долге не покидала его. Где истинный долг, в чем правда?

Он вдруг встал и положил руку на вздрагивающее плечо Лии.

-- Лия, -- сказал он решительным голосом. -- Я отпущу вашего отца. Только уведите его прочь, совсем прочь отсюда.

Лия быстро повернулась к нему, схватила руку Борисова и прижала к ней свое мокрое лицо, не говоря ни слова, продолжая вздрагивать от рыданий.

-- Довольно. Перестаньте. Оденьте платок и пойдемте, -- сказал Борисов, отдергивая руку. -- Ну, смелей, ободритесь, все будет хорошо, -- прибавил он, стараясь казаться веселым.

Лия поспешно завернулась в платок, Борисов вышел и сказал Сурову:

-- Проводи ее за линию и подожди с нею там у колодца...

-- Слушаю-с, -- ответил денщик.

Лия рванулась к Борисову.

-- Вы не нарочно, не обманете?.. нет?

Борисов почувствовал, что для него нет отступления. Разве мыслима такая подлость...

-- Я сказал, -- ответил он Лии строго, и быстрыми шагами пошел к каземату, где была его рота.

Фельдфебель вытянулся перед ним и доложил:

-- Все по роте обстоит благополучно. Все наготове.

-- Отлично, -- сказал Борисов. -- Поди и приведи ко мне захваченного жида.

-- Слушаю-с, -- ответил фельдфебель и, повернувшись, вышел из казармы.

Борисов с нетерпением ходил взад и вперед по гулкому каменному полу. В казарме стоял смутный говор; солдаты были одеты для похода и готовились к бою.

Фельдфебель вернулся, ведя за собою дрожащего Хаима Струнку. Он шел съёжившись, шатаясь, и, казалось, потерял способность соображать и чувствовать. Глаза его бессмысленно блуждали по сторонам. Борисов взглянул на него и вздрогнул: в этом взгляде он прочел тупую покорность овцы под занесенным над её головою топором.

-- Идем, -- нарочно грубым голосом сказал ему Борисов.

Фельдфебель с удивлением взглянул на него.

-- Я беру его на свою поруку, -- сказал Борисов.

-- Слушаю-с.

Фельдфебель вытянулся, а Борисов взял Струнку и пошел с ним из казармы.

Струнка шел, заплетаясь ногами, не зная куда и, быть может, думая, что его ведут на казнь. Борисова охватила острая жалость. Он вывел его из казармы и, ведя по траншее, сказал:

-- Я, Хаим, отпускаю тебя на волю; только уезжай отсюда тотчас же.

Струнка, казалось, не понял его слов и съёжился еще больше.

Они прошли по темному проходу, вышли на дорогу и оказались за линией форта. У колодца Борисов увидал смутные силуэты. Он подошел ближе. Лия рванулась вперед, бросилась к отцу и с криком обвила его шею руками.

-- Лия, дочка моя, -- пробормотал Струнка.

-- Идите! -- проговорил Борисов. -- Помните же и уезжайте тотчас.

-- Как нам благодарить вас? -- проговорила Лия.

Борисов грубо оттолкнул ее и торопливо пошел к своему каземату. Придя в комнату, он увидел Сурова. Лицо денщика улыбалось и глаза благодарно смотрели на Борисова.

-- Теперь спать, -- сказал Борисов, но в то же мгновенье он услышал протяжный гул летящего снаряда и следом за этим раздался оглушительный взрыв, -- Началось! -- крикнул он и быстро выбежал из комнаты.

Ночная тьма исчезла; лучи прожекторов освещали все окрестности ярко, как днем, в воздухе стоял сплошной гул, звон, треск и гром. Казалось, колебалась земля и трескались своды неба. Внутри Борисова все содрогалось от. грохота взрывов. Он добежал до казарм. Фельдфебель выводил солдат, и все спешно шли в окопы. Борисов перебежал с ротою открытую площадку за линией форта и там залег в окопы. В стороне расположилась пулеметная команда. Выстрелы слились в беспрерывные громы и, казалось, вся земля была охвачена огнем и пламенем. Начался кровавый бой. Беспрерывный ураганный огонь извергал тучу снарядов, и они вспахивали землю; черные массы наступавшего неприятеля сменялись одна другою; трещали пулеметы, гремели батареи; покрывалась трупами земля и на миг все смолкало. А потом снова ураганный огонь и снова атака, треск пулеметов, взрывы шрапнелей, смерть и ад...

До самого утра длился жестокий бой.

В логовище Борисова спустился Мухин.

-- Ну, как, батенька, у вас? -- спросил он, куря толстую папиросу.

-- Трое убитых, восемь раненых. -- ответил Борисов.

Мухин перекрестился.

-- В 6-ой роте девять убитых.

Он тяжело засопел и улыбнулся.

-- А отбились на славу! Здорово всыпали им! Всю дорогу уложили трупами. -- Он помолчал, потом сказал: -- а к ночи надо опять ждать атаки.

-- Ничего, встретим, -- ответил Борисов и, вдруг, принимая официальный тон, сказал: -- Должен доложить вам, что я выпустил на волю захваченного вчера еврея.

-- Как, что? -- спросил Мухин, вынимая изо рта папиросу.

-- Отпустил еврея, -- ответил Борисов.

-- Почему? -- спросил Мухин.

-- Я боялся, что его осудят и повесят, а он совершенно невинен и глубоко несчастен.

Мухин помолчал, потом покачал головою и сказал:

-- Неосторожно, батенька, неосторожно... А впрочем, -- прибавил он, -- теперь не до него. Может, и, правда, не шпион.

-- Я ручаюсь за него.

-- Ну, и пусть его... Пищу подали?

-- Сейчас приехали с кухней.

-- Ну, я пойду дальше, -- сказал Мухин. -- Эту ночь вы снова проведете в окопах, а там вас сменят.