Лоция ночи

Пусть церковь тоже человек

И вросший в землю микрокосм,

А нас ведь освятил Христос,

Так вознесись главой своей

Превыше каменных церквей.

Раньше я все мысли говорила,

Я тогда была как люди тоже,

На свечу ночную на могиле

Под дождем весенним я похожа.

Оглянулась, оборотилась:

Есть у церкви живот, есть и ноги.

По живот она в землю врылась,

А земля — грехи наши многи.

Есть и сердце у нее,

Через кое протекали

Поколенья на коленях,

Что кровинки — тень за тенью,

Гулкий шепот покаянья.

Из тела церкви выйдя вон,

В своем я уместилась теле,

Алмазные глаза икон

По-волчьи в ночь мою смотрели.

Темное, тайное внятно всем ли?

О, сколько раз, возвращаясь вспять,

Пяту хотела, бросаясь в землю,

Церкви в трещинах целовать.

И, крестясь со страхом и любовью,

В ее грудь отверстую скользя,

Разве мне ее глухою кровью

Стать, как этим нищенкам, нельзя?

Звезды вживлены в крылья,

В бархат несминаемый вечный,

С лицом огромным меж нежных крыл —

Мужским и нечеловечьим.

Из винтовок она вылетает,

Впереди пули летит,

Кто видал ее — не расскажет,

Как она свое стадо клеймит,

Называли, именовали —

Ангел смерти трудолюбив,

Океаны что мысль пролетала,

Каждый колос ревниво срезала

Из бескрайних все новых нив.

Закружилась она, зашептала,

Легким взмахом сознанье темня:

Как же ты воротиться мечтала,

Если ты видала меня?

Где соловей натер алмазом дробным

Из холщевины небеса,

Там умирала, как на месте диком, лобном,

Оранжевая полоса.

Звезда расколотым орехом

К деревьям низко подплыла,

И будто ночи этой эхо

Духа полночь моего была.

Там луны пестрые сияли,

И звезды смутно голосили,

И призраки живыми стали —

Входили, ели, выходили

И жадно и устало жили.

Там звери чье-то тело тащат

В нагроможденье скал,

И с глазом мертвым, но горящим

В колодце темном и кипящем

Бог погребен стоял.

В мертвых холодном песке

Стану и я песчинкой,

На голубом виске

Разведу лепестки и тычинки.

Луна пролетает, горя,

Только не эта, другая.

Мертвых холодных моря

Без берегов и без края.

Подросток — только он один — он одинокость с Богом делит,

Но уж зовет поводыря его душа, привстав над телом.

Никогда ты не будешь уже одиноким — это верно тебе говорю —

Духи липнут к душе — всюду кто-нибудь будет — в аду ли, в раю.

Душ замученных промчался темный ветер,

Черный лед блокады пронесли,

В нем, как мухи в янтаре, лежали дети,

Мед давали им — не ели, не могли.

Их к столу накрытому позвали,

Со стола у Господа у Бога

Ничего они не брали

И смотрели хоть без глаз, но строго.

И ребром холодным отбивали

По своим по животам поход-тревогу.

И тогда багровый лед швырнули вниз

И разбили о Дворцовую колонну,

И тогда они построились в колонны

И сребристым прахом унеслись…

Может, я безумна? — о йес!

Ах, покойников шумит бор сырой и лес.

Ах, чего же вы шумите, что вы стонете?

Не ходила на кладбище по ночам.

Так чего ж вы стали видимы и гоните?

И не тратьтесь на меня по пустякам.

И ты, поэт, нездешний друг!

Но и тебя мне видеть жутко,

Пророс ты черной незабудкой,

Смерть капает из глаз и рук.

Он смерть несет, как будто кружку

Воды колодезной холодной,

Другой грызет ее, как сушку,

И остается все голодный.

Моя душа меня настигла — ой!

Где ты была — неважно, Бог с тобой,

Любовь из пальцев рвется ко всему,

К уроду, к воробью — жилищу Твоему.

А вот и кровь бредет — из крови волоса —

Розовые закатила глаза.

Я человек — она плачет — я жажду!

О Маринетти — тю ля вулю,

Ну так и стражди.

И все-таки могучий Дионис,

Обняв за икры Великий пост,

Под лед летает к рыбам вниз

И ниже — ниже — выше звезд.

И в их смешенье и замесе,

В их черно-белой долгой мессе

Ползу и я в снегах с любовью,

Ем серый снег вразмешку с кровью.

И в эти дни, в Великий пост,

Дождь черный сыплется от звезд,

Кружком обсели мертвецы,

Повсюду волочу их хвост.

И Юнг со скальпелем своим

Надрежет, не колеблясь, душу

И имя тайное мое

Горячим вдышит ветром в уши.

Косматый мрак с чужим лицом

Моим прикинулся отцом,

Свою непрожитую силу

Из жирной киевской земли,

Из провалившейся могилы

Вливает в вену мне — возьми!

Нет, не про вас души алтарь!

Что надо вам, умершим всем?

И так я, как безумный царь,

И снег, и глину, звезды ем.

Пью кровь из правого соска

Такую горькую — напрасно

За плечи тащите меня

В ад, как в участок, вы — так страстно.

Всю вашу цепь столкну в овраг —

Душой, не телом, в теле — тесно,

Когда Страстной я слышу шаг,

Гром тишины ее небесной.

Вы, звери, крыльями шумя,

Хотите поглотить меня,

Вы, птицы, сладкий тленный мозг

Из кости алчете — из сердцевины.

Аркольский я — пусть слабый — мост,

Толкнете — полетит в пучину

Космический Наполеон,

И мир, и свет, и блеск времен.

Стоит, меняя маски, лица

И пятки мне вдавив в глазницы.

Меча вы слышите ли звон?

Всю вашу цепь столкну в овраг —

Душой, не телом, в теле — тесно,

Когда Страстной я слышу шаг,

Гром тишины ее небесной.

Смерть — это веселая

Прогулка налегке,

С тросточкой в руке.

Это — купанье

Младенца в молоке.

Это тебя варят,

Щекотно кипятят,

В новое платье

Одеть хотят.

Смерть — море ты рассвета голубое,

И так в тебя легко вмирать —

Как было прежде под водою

Висеть, нырять,

Разглядывая призрачные руки

И тени ног, —

Так я смотрю сквозь зелень, мглу разлуки

В мир, как в песок.

Ты умер — расцветает снова

Фиалковый цветок.

Ты, смерть, — пчела, и ты сгустить готова

В мед алый сок.

Не бойся синей качки этой вечной,

Не говори — не тронь меня, не тронь, —

Когда тебя Господь, как старый жемчуг,

Из левой катит в правую ладонь.