Лоция ночи

Где же нищие? Куда их дели?

За небесной пищей они улетели?

Говорят — они разбогатели,

Миллионы — судачат — в тряпье они прячут,

Они нас с тобою богаче.

Еще сыщешь ты, может быть, нищих

Только в церкви да на кладбище.

Не увижу в грязи я стоящую шляпу

И во тьме у нее серебристый улов,

И немого язык, что бешеным кляпом

Бился около слов.

У кого вместо бедер колесики были —

Те на них — на стальных — уже в рай укатили.

Не попросит старушка хлеба ломоть

И не скажет вослед: «Спаси тя Господь».

И придется мне их заменить хоть собой

И, петляя, бродить в переулках с сумой,

Целовать всем прохожим ноги,

Становясь голубой и убогой.

Как тот блаженный, терпеливый,

Осклизлый, синий и червивый —

Почти землей был дядя Гриша,

Ведь нищий — это Богу ниша.

Он умалился, Бог в нем ожил

И руку протянул к прохожим.

Любви, любви — небесной пищи

Просил Господь всем чревом нищим.

Нету моей замшелой лиры —

Дуба, что рос здесь на Черной речке,

Его спилили, срубили, спилили,

И не поставишь даже и свечки.

Нету для дерева рая, нет и могилы,

И когда впилось острие пилы

В нежно-шершавое и беспомощное тело,

Мне приснилось, что со скалы

В пропасть я полетела

То ль душа его прилетела

Со мною навеки проститься,

То ли в смертной тоске хотела

За душу мою уцепиться.

Пустоту вытесняло сто лет

Его сложное сильное тело.

Вот уж взяла свое!

Нагло зияет и равнодушно —

По торжеству пустоты

Мы всегда узнаём о потере,

По яме воздушной.

Нету лиры замшелой,

А душу она исцеляла,

У нее глаза были,

Ум был у нее.

Приносила я в жертву вино и монеты,

Два серебряных там зарывала браслета,

И она меня обнимала, лечила,

Как увидит — всеми листьями ахнет.

Грубо нас разлучили,

Разделили — и я умираю и чахну.

В сквозняк врезается звезда,

А за окном хрустенье льда,

Пусть все во мне горит, дрожит,

Любви порывам надлежит

Умолкнуть в ночь — когда

Зовут, звенят колокола.

Мгла в небесах так зелена,

Там сумеречный лес.

«Возьми моих два-три ребра

И исцелуй их до утра

До сини», — шепчет бес.

В простые дни совсем не грех

Любить любимых всех.

Но нынче нас зовут: «Пойдем!»

А мы упрятались вдвоем

В хрустальный злой орех,

И сотни, сотни нас.

Пусть, истлевая, как свеча,

Погаснем мы сейчас

За то, что двери не нашли,

А спрятались в алмаз.

Святые надушились все

И в небесах плывут,

За окнами и хруст и гуд,

Стучат в окно, зовут.

Господень ноготь прочеркнул

Стекло — и, вжикнув, стихнул он,

Как будто хриплый стон.

«За сладких несколько минут

Ты, может, вечность потерял,

Не жаль тебе, тебе?» Молчал

И в сердце крепче целовал,

В дрожащий перезвон.

Льется, ткется из сердца

Паутина горячая

Золотая —

Тебе никуда не деться,

И ему никуда не деться.

Из кончиков пальцев,

Из ногорук

Стальною тонкой жарой

Обовьюсь.

Я — паук

Золотой.

Пусть двух возлюбленных моих

Я затолкала в тесный стих,

Пусть даже больше было их —

Они не виноваты:

Они увидели во мне,

Как в зеркале, — брат брата.

В преступном и тайном своем содоме

Не меня они любят — кого-то кроме.

В этой жизни, где все только режет и рвет,

Пусть любовь моя их перевьет.

Перепутала я имена даже их,

Но узнала их тайное имя,

Те всё были ведь греческих светлых святых,

Ну а то — из костей серафима.

«Кому, — думал Творец,

Слепив эти сложные длинные кости, —

Отдам? На челюсти рыбе большой?

Или построю двери в собор?

Нет, повяжу с душой».

И отдал тебе — на нервический свод

Ребер — изломанный согнутый вход,

Туда, где жизнь одиноко живет

И знает — никто к ней сюда не придет,

И тихо псалом поет.

Разве только любовь скользнет,

Золотую свечу зажжет,

В стучащий молотом водоворот —

Под малиновый острый свод.

Вот она — только царапни,

Кровь уже тут — как из-под кочки болото,

По глиняным тонким сосудам

Багровое море

Разлито,

Мечтает — хрупнут скорлупою все лица,

И мы — ручейки и потоки —

Сможем разливом весенним разлиться

И слиться!

В крови — любовь,

А в кости — отрицанье любови.

Когда я, наконец, себя как кровь пойму,

Сброшу белую тьму

И соленой пальмовой ветвью

Наклонюсь ко Господу моему?

Звезда по небесам идет,

Звезда по облакам плывет

И скачет через тучи.

Она не мертвый хладный шар,

Она есть дух могучий.

Гори-свети, пылай-гори,

Клянусь я всею кровью

И всей зарытою во мне

Божественной любовью —

Что то не камень в облаках,

Бездушно в цель летящий, —

Нет, это дух, нет, это ум,

Округлый и горящий.

И больше я тебе скажу,

Раз уж такие речи,

Смотри — есть крылья у него

И луком птичьи плечи.

Отец и Сын расчленены —

Он свяжет горлом певчим.

Как кровь от сердца к голове,

В огне несет он вести.

Глаза поднявши к синеве,

Пойдем с волхвами вместе.

Он искры сыплет в высоте

Путем из света в тьмы

И шепчет, плачет в пустоте:

«Я, Ты, они и мы, —

Все перепутав и поняв: —

Сон, Ягве, Элохим и яд».

Он знает — будет в темноте

В раскрылья он распят.

Он молнией ли шаровой,

Невидимым ли током

Летит над нашей головой

Всегда, всегда с Востока.

Слова рожали.

Кто бы мог

Подумать: каждый слог,

Союз какой-нибудь, предлог…

И жемчугом дрожали.

Каждая буква кровью налилась,

Забилась, жерлом в себя провалилась.

Как почка, вскрылось буквотело,

Червячками полезли мужчиноженщины

Из каждой зияющей трещины —

И в тартарары их толпа полетела.

Стихотворенье лежало

Мертвой роженицей

В луже кровавой.

И я, как бледный отец,

Поняла наконец —

Что было моею забавой.

Под языком у жизни жало —

Сначала будто все ласкала,

Потом колола и кусала,

Кровавым ядом напитала,

И ядовитою я стала.

И вот сижу я бритой нищей,

Что деточек своих пожрала,

На гноище, на пепелище

О корочке всех умоляла.

А темной ночью из подвала

Червонец красный доставала

И то плевала, то сосала,

То плакала, то целовала,

То снова в землю зарывала.

Так что же это там у ней?

Душа? Талант? Любовь?

Иль чья-то спекшаяся кровь?

Она как жизнь — Кощей,

Та тоже что-то прячет в нас,

Или от нас, скорей.

Ах что? Да голубой алмаз,

В нем горсточку червей.

Деревья свечи все зажгли

И машут головами,

И лес мерцает и дрожит,

Марии он принадлежит —

Весь с хладными зверями.

В тот миг, как било Рождество,

Их души вышли из оков

И время, вывихнувшись чуть,

Скрепясь, пустилось в путь.

И древо ловкое одно

Выходит из ворот

И по сугробам прыг да скок

С зажженною свечой,

И в горний Вифлеем бредет —

За ним бы нам с тобой!

Волхвом, царем оно идет,

Живой горящей лирой

И мой браслет в корнях несет,

В стволе — вино и мирру.