Ложь и правда о советской экономике

1. Расстановка сил в верхних эшелонах власти в 1964–1965 годах

Напомним, что 14 октября 1964 года, всего за два часа до начала работы организационного Пленума ЦК, назначенного на 18 часов вечера, было принято Постановление Президиума ЦК, в котором откровенно говорилось о том, «что в результате ошибок и неправильных действий тов. Хрущева Н. С.», грубо нарушавших ленинские принципы коллективного руководства, «в Президиуме ЦК за последнее время создалась совершенно ненормальная обстановка, затрудняющая выполнение членами Президиума ЦК своих ответственных обязанностей по руководству партией и страной»; что «тов. Хрущев Н. С. проявляет нетерпимость и грубость к товарищам по Президиуму ЦК, пренебрежительно относится к их мнению» и допустил ряд крупных политических ошибок в практической реализации линии, «намеченной решениями XX, XXI и XXII съездов партии». А так как «при сложившихся отрицательных личных качествах…, преклонном возрасте и ухудшении состояния здоровья тов. Хрущев Н. С. не способен исправить допущенные ошибки и непартийные методы в работе», то следует принять его заявление об освобождении от всех партийных и государственных постов «в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья»[948].

В этом же Постановлении были указаны и все конкретные решения, выносимые на Пленум: «1) посты Первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР впредь не совмещать; 2) рекомендовать Пленуму ЦК избрать Первым секретарем ЦК КПСС тов. Брежнева Л. И.; 3) рекомендовать Верховному Совету СССР назначить на пост председателя Совета Министров СССР тов. Косыгина А. Н.; 4) поручить тов. Суслову М. А. от имени Президиума ЦК сделать доклад на Пленуме ЦК и прений по этому докладу не открывать».

Затем в узком кругу определились с кандидатурами на первые роли. После небольшого «спора» и взаимных реверансов договорились о том, что в т. н. правящую «тройку» войдут Л. И. Брежнев, Н. В. Подгорный и А. Н. Косыгин. Двое первых сконцентрируют внимание на партийной работе в качестве Первого и второго секретарей ЦК, а третий возглавит Совет Министров СССР.

Вечером 14 октября 1964 года начал свою работу организационный Пленум ЦК, который по поручению Президиума открыл Н. В. Подгорный, объявивший всем членам ЦК, что на повестку дня поставлен лишь единственный вопрос — «О ненормальном положении, сложившемся в Президиуме ЦК в связи с неправильными действиями Первого секретаря ЦК КПСС Н. Хрущева». Затем с большим докладом по этому вопросу выступил М. А. Суслов, который повторил, но в более развернутом и аргументированном виде, набор всех тех обвинений, которые прозвучали в адрес Н. С. Хрущева на последнем заседании Президиума ЦК. Как и договорились, никаких прений по этому докладу не открывали и единогласно приняли Постановление Пленума ЦК, в котором содержались следующие пункты: 1) «удовлетворить просьбу тов. Хрущева Н. С. об освобождении его от обязанностей Первого секретаря ЦК КПСС, члена Президиума ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья»; 2) «избрать Первым секретарем ЦК КПСС тов. Брежнева Л. И.»; 3) «рекомендовать на пост председателя Совета Министров СССР тов. Косыгина А. Н.». Причем, как видно из этого перечня, пункта об учреждении поста второго секретаря ЦК нет, как нет и пункта о назначении на этот пост тов. Н. В. Подгорного. Почему данная договоренность в последний момент была отвергнута, не вполне ясно, а посему все рассуждения на сей счет до сих пор остаются лишь на уровне различных предположений. Причем, что любопытно, Н. С. Хрущев был оставлен членом ЦК, поскольку, как утверждает П. Е. Шелест[949], по данному вопросу надо было проводить тайное голосование, что никак не гарантировало нужный результат. Как явствует из «Рабочих и дневниковых записей» Л. И. Брежнева[950], уже на следующий день, 15 октября 1964 года, по его инициативе в здании ЦК на Старой площади состоялось совещание секретарей республиканских, краевых и областных партийных комитетов, на котором он не только поставил задачу в нужном русле «довести решения Пленума ЦК до партийно-хозяйственного актива», но и особо указал на два принципиальных момента: во-первых, «не сводить дело узко — только к культу» Н. С. Хрущева и, во-вторых, иметь в виду, что «правильность и верность линии нашей партии», выработанной на XX-XXII съездах, не подлежит никакому сомнению и ревизии.

Поскольку брежневской эпохе, в том числе через призму ключевой темы «люди и власть», мы совсем недавно посвятили две специальные монографии — «Брежневская партия» и «Политбюро и Секретариат ЦК», то здесь всего лишь вкратце напомним основные вехи политической борьбы в верхних эшелонах власти, имевшие прямое отношение к главной теме данной книги[951].

По мнению большинства авторов, писавших о брежневской эпохе в постсоветский период (Р. А. Медведев, Р. Г. Пихоя, С. Н. Семанов, Л. М. Млечин, Б. В. Соколов, А. И. Вдовин, Д. О. Чураков[952]), после отставки Н. С. Хрущева в высших эшелонах власти, как и после смерти И. В. Сталина в марте 1953 года, сложился аналогичный режим «коллективного руководства», поскольку все реальные рычаги государственной и партийной власти были сосредоточены в руках нескольких конкурирующих групп. При этом, как верно подметили А. И. Вдовин и Д. О. Чураков, следует отметить одно важное обстоятельство, на которое раньше не обращали особого внимания: в результате отстранения Н. С. Хрущева от власти на высшие посты в партии и государстве пришли люди, многие из которых сформировались в предвоенный период и в годы войны и которых И. В. Сталин стал активно продвигать во власть на место «старой большевистской гвардии» еще во второй половине 1940-х — начале 1950-х годов. Однако еще до фактической смерти вождя члены тогдашней правящей «четверки» в лице Л. П. Берии, Г. М. Маленкова, В. М. Молотова и Н. С. Хрущева сразу «оттерли» многих молодых выдвиженцев, затормозив естественный процесс омоложения высших руководящих кадров. В результате так называемое «брежневское поколение» руководителей страны пришло во власть на целое десятилетие позже, чем это должно было произойти, когда его деловая хватка и жажда активной созидательной работы уже ощутимо ослабли. Многие представители этого «военного поколения» руководителей, прежде твердо стоявшие на партийных и патриотических позициях, вскоре заразились гнилым космополитическим душком «эпохи шестидесятников» и довольно быстро, а главное, безропотно привыкли к омерзительной атмосфере постоянных придворных интриг и закулисной борьбы, характерных для всего хрущевского правления. По мнению А. И. Вдовина и Д. О. Чуракова, именно эта «разбалансировка прежней сталинской системы отбора и пестования кадров стала самым тяжелым наследием хрущевской оттепели».

Хорошо известно, что среди главных участников «заговора» по смещению Н. С. Хрущева не было единства по многим ключевым вопросам внутренней и внешней политики страны. И хотя сразу после его отставки был провозглашен принцип «стабильности» в кадровой политике, существовавшие противоречия обусловили возникновение в высших эшелонах власти довольно острого соперничества, которое вспыхнуло практически сразу после того, как их общий враг был повержен. Уже в ноябре 1964 года на очередном Пленуме ЦК, который был запланирован еще Н. С. Хрущевым для обсуждения его новых инициатив по сельскому хозяйству, помимо обсуждения основного доклада Н. В. Подгорного «Об объединении промышленных и сельских областных, краевых партийных организаций», о котором мы скажем чуть ниже, был принят и ряд важных кадровых решений[953]:

— Во-первых, из состава Президиума и Секретариата ЦК был выведен давний хрущевский фаворит и его потенциальный преемник Фрол Романович Козлов, который был неизлечимо болен и спустя два месяца после Пленума, 30 января 1965 года, в результате нового инсульта скоропостижно скончался. Причем, что любопытно, уйдя из жизни персональным пенсионером союзного значения, он был упокоен не на правительственном Новодевичьем кладбище, а в наиболее престижной усыпальнице — Кремлевской стене за Мавзолеем В. И. Ленина, где по традиции хоронили самых видных членов руководства Коммунистической партии и Советского государства.

— Во-вторых, постов председателя Бюро и секретаря ЦК по сельскому хозяйству и заведующего Сельхозотделом ЦК лишился еще один хрущевский ставленник — Василий Иванович Поляков, который как абсолютно инородное тело в партийном аппарате был вновь задвинут на журналистскую работу и последние 20 лет доживал «свой газетный век» в должности зам. главного редактора малопрестижной «Экономической газеты». Новым заведующим Сельхозотделом ЦК был сразу назначен первый секретарь Ставропольского сельского крайкома Федор Давыдович Кулаков, который еще в июне 1960 года попал в хрущевскую опалу и был изгнан из Москвы в «казачью глубинку». Многие историки связывают это назначение не только с тем, что Ф. Д. Кулаков считался неплохим спецом по сельскому хозяйству, но и с тем, что он всегда был лоялен к Л. И. Брежневу и М. А. Суслову, которые частенько отдыхали в его «вотчине» на Кавказских Минеральных Водах.

— В-третьих, в опалу угодил и первый заместитель председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР и глава Бюро ЦК по руководству сельским хозяйством РСФСР Леонид Николаевич Ефремов, которого «сослали» на пост первого секретаря объединенного Ставропольского крайкома партии, где он пробыл до апреля 1970 года. Вместе с тем свое формальное членство в составе Президиума ЦК он сохранил, правда только до начала работы XXIII съезда КПСС, то есть до конца марта 1966 года.

— В-четвертых, в обновленный состав Президиума ЦК были введены сразу три персоны. Одним полноправным членом этого высшего партийного органа стал всесильный глава Комитета партийно-государственного контроля ЦК КПСС и Совета Министров СССР, зам. председателя Совета Министров СССР и секретарь ЦК Александр Николаевич Шелепин. Как ни странно, но до сего дня он даже не был кандидатом в члены Президиума ЦК, хотя, как утверждают ряд мемуаристов и историков, еще осенью 1963 года Н. С. Хрущев не раз высказывал мысль о назначении А. Н. Шелепина вторым секретарем ЦК с одновременным введением его в состав членов Президиума ЦК[954]. Правда, данное решение так и не состоялось, поскольку тогдашнего лидера страны «смущало отсутствие у предполагаемой кандидатуры опыта руководящей партийно-государственной работы на региональном уровне, а также его недостаточная компетентность в хозяйственных вопросах». Однако теперь А. Н. Шелепин как один из наиболее активных участников антихрущевского «заговора» получил вожделенный «приз» и стал одной из самых влиятельных фигур в высшем руководстве страны. Другим полноправным членом высшего партийного ареопага стал Первый секретарь ЦК КПУ Петр Ефимович Шелест, который еще в декабре 1963 года сменил опального В. В. Щербицкого в статусе кандидата в члены Президиума ЦК, вновь став единственным представителем украинской парторганизации в высшем советском руководстве. Наконец, кандидатом в члены Президиума ЦК стал еще один «молодой» секретарь ЦК — Петр Нилович Демичев, занимавший с ноября 1962 года и пост главы Бюро ЦК КПСС по химической и легкой промышленности. Правда, именно на этом Пленуме ЦК данное Бюро, как и два других — Бюро по промышленности и строительству и Бюро по сельскому хозяйству, — будут упразднены, а сам П. Н. Демичев вскоре перемещен на идеологическую работу, где с ноября 1962 года шла острая конкуренция между М. А. Сусловым и Л. Ф. Ильичевым.

Что касается основного вопроса, вынесенного на ноябрьский Пленум ЦК, то, как уже было сказано, с докладом «Об объединении промышленных и сельских областных, краевых партийных организаций» выступил секретарь ЦК Н. В. Подгорный. По итогам обсуждения этого доклада единогласно было принято одноименное Постановление Пленума[955], состоящее из трех пунктов:

«1) В целях усиления руководящей роли партии и ее местных органов…, более успешного решения задач хозяйственного и культурного развития каждой области, края и республики, считать необходимым вернуться к принципу построения партийных организаций и их руководящих органов по территориально-производственному признаку.

2) Восстановить в областях и краях, где парторганизации были разделены на промышленные и сельские, единые областные, краевые парторганизации, объединяющие всех коммунистов области, края, работающих как в промышленности, так и в сельскохозяйственном производстве.

3) Признать необходимым реорганизовать партийные комитеты производственных колхозно-совхозных управлений в районные комитеты партии, сосредоточив в них руководство всеми парторганизациями, в том числе промышленных предприятий и строек, находящихся на территории данного района».

Таким образом, новое руководство страны первым делом поставило жирный крест на самой абсурдной и ненавистной всему партийному аппарату хрущевской реформе, которая была проведена им в два захода — сначала в марте, а затем и в ноябре 1962 года[956]. Неслучайно тот же О. В. Хлевнюк в одной из своих статей назвал ее «роковой реформой Н. С. Хрущева», после которой вопрос о его отставке стал лишь вопросом времени[957].

В результате была восстановлена прежняя вертикаль всей партийной власти, которая чуть позже была распространена и на все органы местной советской власти, то есть исполкомы областных (краевых), городских и районных Советов народных депутатов. Надо сказать, что в современной либеральной историографии (Н. П. Шмелев, Р. А. Медведев, Р. Г. Пихоя[958]) все принятые этим Пленумом ЦК решения традиционно трактуют как некую «консервативную контрреформу», которая вновь привела к непомерному усилению власти партийного аппарата на всех уровнях. Однако их оппоненты (С. Н. Семанов, С. Г. Кара-Мурза, Д. О. Чураков[959]) более убедительно говорят о том, что данные решения были продиктованы сугубо здравым смыслом и были призваны восстановить элементарную управляемость на местах, которая в ходе постоянных хрущевских экспериментов не только пришла в плачевное состояние, но и породила бесконечные конфликты между «промышленными» и «аграрными» секретарями на областном (краевом) и районных уровнях.

В декабре 1964 года состоялось еще одно важное назначение в аппарате ЦК. По инициативе Л. И. Брежнева после пятилетней «ссылки» в Ивановский обком в Москву была возвращена еще одна жертва хрущевского произвола — бывший первый секретарь Московского обкома Иван Васильевич Капитонов, которого назначили на ключевой пост заведующего Отделом партийных органов ЦК КПСС по РСФСР. Причем, судя по рабочим записям самого Л. И. Брежнева[960], он какое-то время колебался относительно дальнейшей судьбы И. В. Капитонова, рассматривая и другой вариант его возвращения в Москву — на пост главы Мосгорисполкома вместо Владимира Федоровича Промыслова.

Таким образом, накануне 1965 года состав высших партийных органов выглядел следующим образом: 1) в состав полноправных членов Президиума ЦК входили 11 человек — Л. И. Брежнев, Г. И. Воронов, А. П. Кириленко, А. Н. Косыгин, А. И. Микоян, Н. В. Подгорный, Д. С. Полянский, М. А. Суслов, Н. М. Шверник, А. Н. Шелепин и П. Е. Шелест; 2) кандидатами в члены Президиума ЦК были 6 человек — П. Н. Демичев, Л. Н. Ефремов, В. В. Гришин, К. Т. Мазуров, Ш. Р. Рашидов и В. П. Мжаванадзе; 3) в Секретариат ЦК входили 9 человек — Л. И. Брежнев, Н. В. Подгорный, М. А. Суслов, А. Н. Шелепин, Ю. В. Андропов, Л. Ф. Ильичев, Б. Н. Пономарев, П. Н. Демичев, А. П. Рудаков и В. Н. Титов.

Конечно, разобраться во всех хитросплетениях взаимоотношений этого очень узкого круга лиц в высшем руководстве страны довольно сложно до сих пор, поэтому в современной науке и публицистике (Р. А. Медведев, Р. Г. Пихоя, С. Н. Семанов, А. И. Вдовин, Д. О. Чураков[961]) нет единства взглядов на тот расклад сил, который сложился в новом «коллективном руководстве» страны в этот период. По нашему предварительному мнению, таких групп внутри Президиума и Секретариата ЦК было четыре.

1) Первый центр власти был представлен «группировкой Брежнева», в которую входили сам Первый секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев, первый заместитель председателя Бюро ЦК по РСФСР Андрей Павлович Кириленко, большинство секретарей ЦК, в частности Михаил Андреевич Суслов, Юрий Владимирович Андропов, Александр Петрович Рудаков, Борис Николаевич Пономарев и Петр Нилович Демичев, а также первые секретари ЦК КП Узбекистана и Грузии Шараф Рашидович Рашидов и Василий Павлович Мжаванадзе, когорту которых через месяц пополнит Первый секретарь ЦК КП Казахстана Д. А. Кунаев.

2) Второй центр власти — «украинская», или «харьковская», группировка — был представлен Николаем Викторовичем Подгорным, пока де-факто считавшимся вторым секретарем ЦК, Первым секретарем ЦК КП Украины Петром Ефимовичем Шелестом и секретарем ЦК Виталием Николаевичем Титовым. Несмотря на довольно узкий состав данной «группировки», за этими фигурами стояла достаточно мощная и сплоченная внутри республиканского и союзного ЦК группа первых секретарей украинских обкомов, которые сыграли немаловажную роль в подготовке устранения Н. С. Хрущева от власти. Кроме того, ряд авторов причисляют к ней первого заместителя председателя всесильного Комитета партийно-государственного контроля В. М. Чураева и министра финансов СССР В. Ф. Гарбузова[962].

Между тем надо подчеркнуть, что ни на октябрьском, ни на ноябрьском Пленумах ЦК так и не был реализован пункт № 3 Постановления Президиума ЦК от 14 октября 1964 года, который четко зафиксировал договоренность всех членов этого высшего партийного органа: «учредить пост второго секретаря ЦК и назначить на этот пост тов. Подгорного Н. В.». Почему сами члены Президиума ЦК отказались от реализации данного решения, а Н. В. Подгорный не настоял на его реализации, установить пока не удалось. Можно лишь предположить, что Л. И. Брежнев предложил Н. В. Подгорному лучший вариант его дальнейшей карьеры[963].

3) Третий центр власти стал быстро формироваться вокруг так называемых «технократов», или «группировки Косыгина», которые, будучи изощренными политиками, пока не особо раскрывали своих истинных устремлений. В состав этой группы на тот момент входили сам председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин, его заместитель Дмитрий Степанович Полянский, председатель Совета Министров РСФСР Геннадий Иванович Воронов, а также Первый секретарь ЦК КП Белоруссии Кирилл Трофимович Мазуров, который уже в конце марта 1965 года переедет из Минска в Москву и займет пост еще одного первого зам. председателя Совета Министров СССР. Вероятно, эту группу, судя по его же мемуарам, негласно поддерживал и тогдашний председатель ВЦСПС Виктор Васильевич Гришин, который еще в середине марта 1956 года сменил Н. М. Шверника по посту главы советских профсоюзов[964].

Назначение А. Н. Косыгина на пост главы советского правительства было вполне ожидаемо, так как после ухода Ф. Р. Козлова на работу в Секретариат ЦК именно он был повышен в должности до первого заместителя главы Совета Министров СССР. Это решение было вызвано тем, что Н. С. Хрущев именно в А. Н. Косыгине увидел очередную «рабочую лошадку», которая де-факто должна была тянуть всю работу союзного правительства. Однако, как мы уже писали, вскоре он стал разочаровываться в новом первом заме, поскольку, как уверяет Г. И. Ханин, при «обсуждении хозяйственных вопросов А. Н. Косыгин вел себя весьма пассивно», а все его выступления и реплики «не отличались свежестью мысли»[965]. Тем не менее после отставки Н. С. Хрущева главой союзного правительства мог стать только А. Н. Косыгин, так как на тот момент из девяти других заместителей председателя Совета Министров СССР — Д. Ф. Устинова, В. Э. Дымшица, М. А. Лесечко, П. Ф. Ломако, И. Т. Новикова, Д. С. Полянского, К. Н. Руднева, Л. В. Смирнова и А. Н. Шелепина — только Дмитрий Степанович Полянский был членом Президиума ЦК. Как считает А. В. Сушков, его позиции в правительстве заметно окрепли после того, как в июле 1964 года А. И. Микояна переместили на пост председателя Президиума Верховного Совета СССР[966]. Однако это обстоятельство все же не позволило ему стать реальным конкурентом А. Н. Косыгина, поскольку, во-первых, на октябрьском Пленуме ЦК верх одержала партия «Брежнева — Суслова», и, во-вторых, судя по Постановлению СМ СССР от 3 апреля 1963 года № 393 «О распределении обязанностей между заместителями председателя Совета Министров СССР», Д. С. Полянский отвечал только «за вопросы сельского хозяйства, заготовок сельскохозяйственных продуктов и торговли», в то время как А. Н. Косыгин отвечал за подготовку вопросов к Президиуму СМ СССР, за рассмотрение готовых проектов решений СМ СССР, а также за «вопросы финансирования и кредитования народного хозяйства»[967].

Надо сказать, что многие авторы до сих пор причисляют Д. С. Полянского к команде А. Н. Шелепина. Однако, на наш взгляд, это ошибочное представление, поскольку их союз накануне свержения Н. С. Хрущева носил временный, чисто тактический характер. Это со всей очевидностью подтвердилось чуть позже, когда «брежневская группировка» стала громить «шелепинцев» в 1967–1970 годах. Д. С. Полянский же, напротив, только укрепил свои позиции и уже в начале октября 1965 года стал первым заместителем А. Н. Косыгина по союзному правительству. О несовместимости с Д. С. Полянским позже говорил и сам А. Н. Шелепин, поведавший о том, что в их кругу ему дали кличку «Остап Бендер»[968].

По мнению ряда авторов (С. Н. Хрущев, Р. А. Медведев, А. В. Сушков[969]), Геннадий Иванович Воронов не только слыл, но и реально был жестким руководителем, что сильно напрягало его подчиненных, но импонировало Н. С. Хрущеву. Однако это вовсе не мешало ему самочинно переставлять Г. И. Воронова на «шахматной доске», что неизбежно вызывало у последнего приступы особой нелюбви к своему патрону. Последний раз он подвинул Г. И. Воронова в ноябре 1962 года, сняв его с двух ключевых должностей: первого заместителя председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР и главы Бюро ЦК по руководству сельским хозяйством. Понятно, что, уйдя из центрального партаппарата на работу в российское правительство, Геннадий Иванович стал более активно контактировать с А. Н. Косыгиным и особенно с Д. С. Полянским, который отвечал за сельское хозяйство страны. Кроме того, у Г. И. Воронова явно не сложились отношения с М. А. Сусловым, А. П. Кириленко и другими секретарями ЦК, что также толкало его в объятия «косыгинской команды». Но самое главное состояло в том, что, как уверяет А. И. Микоян, Г. И. Воронов буквально ненавидел Л. И. Брежнева, и тот платил ему той же монетой[970].

Что касается Кирилла Трофимовича Мазурова, то сама жизнь заставила его делать ставку на А. Н. Косыгина. Дело в том, что его переезд в Москву был, по сути, предрешен еще самим Н. С. Хрущевым. По его воспоминаниям, в ноябре 1962 года, когда Первый секретарь накануне Пленума ЦК приехал поохотиться в Беловежскую Пущу, между ними возник принципиальный спор по поводу раздела партийных комитетов на промышленные и аграрные. Этот разговор принял столь острый характер, что Н. С. Хрущев даже психанул и уехал в Москву, где дал задание Ф. Р. Козлову подыскать другую кандидатуру на пост Первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии[971]. Но по каким-то причинам, возможно из-за болезни Ф. Р. Козлова и неизбежных перестановок в высшем руководстве страны, этот вопрос повис в воздухе. К нему вновь вернулись уже после отставки Н. С. Хрущева, в конце марта 1965 года, когда К. Т. Мазуров после почти девятилетнего руководства Белорусской ССР переехал из Минска в Москву на должность первого заместителя председателя Совета Министров СССР. В самом же Минске с подачи К. Т. Мазурова на должность Первого секретаря ЦК КП Белоруссии пришел Петр Миронович Машеров, занимавший еще с декабря 1962 года пост второго секретаря ЦК. Причем, по уверениям секретаря ЦК М. В. Зимянина, на которого ссылаются ряд авторов (И. И. Антонович, В. П. Величко[972]), изначально на этот пост рассматривали кандидатуру председателя Совета Министров БССР Тихона Яковлевича Киселева. Однако в конечном счете остановились на фигуре П. М. Машерова, который был куда как популярнее в республике и заслуженно пользовался уважением всего партийного актива, костяк которого составляли фронтовики и участники партизанского движения, в том числе все первые секретари белорусских обкомов: Минского — И. Е. Поляков, Могилевского — Г. А. Криулин, Витебского — С. А. Пилотович, Гродненского — В. Ф. Мицкевич и Брестского — В. А. Микулич.

4) Наконец, четвертый центр власти был представлен «группой Шелепина», которую в историографии часто именуют также «группировкой Железного Шурика», «шелепинцами» или «комсомольцами», поскольку ряд ее членов, в частности сам А. Н. Шелепин, В. Е. Семичастный, Н. Н. Месяцев и Д. П. Горюнов, начинали свою партийно-государственную карьеру именно в Секретариате и Бюро ЦК ВЛКСМ в 1950-х годах[973].

По мнению буквально всех историков и мемуаристов, общепризнанным лидером этой группировки был Александр Николаевич Шелепин, который на тот момент являлся единственным членом высшего руководства страны, одновременно занимавшим посты председателя Комитета партийно-государственного контроля ЦК КПСС и СМ СССР, заместителя председателя Совета Министров СССР и секретаря ЦК. Мы уже писали о том, что осенью 1963 года, когда Н. С. Хрущев лихорадочно искал замену тяжело болевшему Ф. Р. Козлову, он высказал идею о перемещении А. Н. Шелепина на пост второго секретаря ЦК с одновременным введением его в состав Президиума ЦК, но очень быстро отказался от этой затеи[974]. При этом, как заметил А. В. Сушков, Н. С. Хрущев, несмотря на столь широкий круг полномочий своего «любимца», так и «не предпринял никаких действий по введению его в состав Президиума ЦК КПСС»[975]. Только в середине ноября 1964 года А. Н. Шелепин наконец-то получил вожделенный «приз» и, минуя кандидатский предбанник, сразу стал членом Президиума ЦК, превратившись на очень короткий срок в одну из самых влиятельных фигур в высшем руководстве страны.

Между тем внутри самого Президиума, как и в недрах Секретариата ЦК, сторонников у А. Н. Шелепина практически не было. Возможно, ситуативными союзниками могли стать два секретаря ЦК — Леонид Федорович Ильичев и Петр Нилович Демичев. Но уже в конце 1964 года первый был нейтрализован М. А. Сусловым, а затем в конце марта 1965 года выведен из Секретариата ЦК и «задвинут» на дипломатическую работу на пост зам. министра иностранных дел СССР. А второй, вовремя «переобувшись», сам успел переметнуться в лагерь победившей стороны.

При этом за рамками Президиума и Секретариата ЦК у А. Н. Шелепина была довольно внушительная группа соратников, первую скрипку в которой, безусловно, играл глава КГБ СССР генерал-полковник Владимир Ефимович Семичастный. Еще одной знаковой фигурой команды «младореформаторов» был Первый секретарь МГК КПСС Николай Григорьевич Егорычев, который пришел на работу в Московский горком партии в самом конце февраля 1961 года после нескольких месяцев работы инспектором Отдела партийных органов ЦК КПСС по союзным республикам, главой которого тогда стал Виталий Николаевич Титов. Как утверждает сам Н. Г. Егорычев, эту работу в должности второго секретаря МГК ему неожиданно предложил Петр Нилович Демичев, ставший в июле 1960 года Первым секретарем МГК КПСС[976]. Хотя совершенно очевидно, что этот переход из ЦК в Московский горком был предварительно согласован с Ф. Р. Козловым и Н. С. Хрущевым. Он был рад такому повороту в своей партийной карьере и позднее писал, что отношения между ним и П. Н. Демичевым «сложились деловые, товарищеские и даже доверительные», работать с ним было «интересно и легко». Однако буквально через год П. Н. Демичев перешел на работу в Секретариат ЦК, и в конце ноября 1962 года Н. Г. Егорычев был избран Первым секретарем МГК КПСС.

К числу активных «комсомольцев» причисляют и еще целый ряд персон. Во-первых, Владимира Ильича Степакова, которого Н. Г. Егорычев как раз и сменил на посту второго секретаря Московского горкома в феврале 1961 года. Правда, в отличие от сменщика, он, напротив, перешел на работу в аппарат ЦК, где возглавил Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС по РСФСР, а чуть позже — Идеологический отдел ЦК. Во-вторых, Вадима Степановича Тикунова, который с июля 1961 года занимал ключевой пост министра МВД — МООП РСФСР. В-третьих, Николая Николаевича Месяцева, который в самом конце октября 1964 года перешел с должности зам. заведующего Международным отделом ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями соцстран на пост председателя Гостелерадио СССР. В-четвертых, Дмитрия Петровича Горюнова, занимавшего с августа 1960 года пост генерального директора ТАСС. В-пятых, Бориса Сергеевича Буркова, бывшего с самого момента его основания председателем правления АПН — Агентства печати «Новости». В-шестых, Сергея Павловича Павлова, который после В. Е. Семичастного в конце марта 1959 года стал Первым секретарем ЦК ВЛКСМ, и ряд других персон. Наконец, целый ряд авторов (А. С. Черняев, А. Е. Бовин, С. Ф. Черняховский, Б. В. Межуев[977]) уверяют, что видным членом «шелепинской группировки» был Александр Николаевич Яковлев — будущий «архитектор» горбачевской перестройки, который на тот момент занимал пост заместителя заведующего Идеологическим отделом ЦК, то есть В. И. Степакова. Более того, как уверяют А. Е. Бовин и Б. В. Межуев, именно А. Н. Яковлев был не просто членом этой команды, но в определенной мере ее главным идеологом, который создавал идеологическую программу этой группы. Хотя сам А. Н. Яковлев этот факт всячески отрицал[978].

Не только формально, но и реально на октябрьском Пленуме ЦК власть в стране была передана «дуумвирату» в лице Л. И. Брежнева и А. Н. Косыгина, однако, как считают большинство историков и мемуаристов (Ф. М. Бурлацкий, Г. А. Арбатов, Р. А. Медведев, С. Н. Семанов, П. А. Родионов, М. С. Восленский, Л. М. Млечин[979]), целый ряд членов Президиума и Секретариата ЦК, прежде всего Н. В. Подгорный и А. Н. Шелепин, рассматривали Л. И. Брежнева только как временную компромиссную фигуру, возглавившую партию до проведения очередного партийного съезда, который был намечен на март 1966 года. Кроме того, А. Н. Косыгин, который пользовался немалым авторитетом в партии и правительстве, собирался перетянуть на себя значительную часть властных полномочий и восстановить тот статус председателя Совета Министров СССР, который был во времена В. И. Ленина, позднего И. В. Сталина и Г. М. Маленкова.

Однако все они просчитались в своих прогнозах и «наполеоновских» планах, поскольку Л. И. Брежнев, обладая настоящим бойцовским характером и являясь непревзойденным мастером закулисных интриг, вовсе не собирался уходить с поста Первого секретаря. Кроме того, прекрасно сознавая место и роль центрального партийного аппарата во всей властной пирамиде, он уже в марте 1965 года осторожно, но решительно переходит в наступление.

24-26 марта 1965 года состоялся очередной Пленум ЦК[980], на котором Л. И. Брежнев выступил с докладом «О неотложных мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства СССР». О содержании данного доклада, его обсуждении и принятых решениях мы поговорим несколько позже, поскольку в данном случае нас будут интересовать новые кадровые решения, принятые по итогам работы этого Пленума ЦК.

Во-первых, как уже было сказано, с поста секретаря ЦК и руководителя Идеологической комиссии ЦК был отставлен Леонид Федорович Ильичев, которого «сослали» на должность заместителя министра иностранных дел СССР, ответственного за «китайское направление», главным образом ведение переговоров с Пекином по госгранице. Считается, что этот шаг был явным реверансом в адрес М. А. Суслова, который теперь получил полный контроль над всем идеологическим аппаратом ЦК[981]. Однако это не совсем так. До статуса «серого кардинала» было еще далеко, поскольку новым председателем Идеологической комиссии, вплоть до ее упразднения в марте 1966 года, был назначен секретарь ЦК П. Н. Демичев. Кроме того, в мае 1965 года главой Идеологического отдела, переименованного в Отдел пропаганды и агитации ЦК, вместо Л. Ф. Ильичева будет назначен видный «шелепинец» В. И. Степаков, который просидит в этом кресле до конца 1970 года.

Во-вторых, из кандидатов в полноправные члены Президиума ЦК был переведен Кирилл Трофимович Мазуров, которого Пленум ЦК одновременно рекомендовал назначить на пост первого заместителя председателя Совета Министров СССР. В результате, как мы писали выше, в Минске произошла смена власти, и новым Первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии был избран П. М. Машеров, а на его место — второго секретаря ЦК КПБ — вновь пришел Федор Анисимович Сурганов, занимавший эту должность в 1959–1962 годах.

В-третьих, явно с подачи самого Л. И. Брежнева кандидатом в члены Президиума ЦК и секретарем ЦК, курирующим весь военно-промышленный комплекс страны, был избран Дмитрий Федорович Устинов. Формально это назначение было связано с тем, что при ликвидации совнархозов, о чем более подробно речь пойдет ниже, отпала необходимость функционирования самого ВСНХ СССР, главой которого с марта 1963 года и был Д. Ф. Устинов. Однако в реальности его переход на партийную работу диктовался не только этой причиной. Л. И. Брежнев крайне нуждался в поддержке именно этого человека, поскольку он пользовался огромным авторитетом во многих отраслях ВПК и среди большинства руководителей оборонных КБ и НИИ еще со времен войны. Немаловажным обстоятельством было и то, что с февраля 1956 года, когда Л. И. Брежнев стал секретарем ЦК по оборонке, а затем и председателем Военной комиссии ЦК, именно Д. Ф. Устинов стал его главной опорой в союзном правительстве, где последовательно занимал важные посты министра оборонной промышленности (1953–1957), заместителя председателя Совета Министров СССР и председателя Военно-промышленной комиссии при СМ СССР (1957–1963). Новым же главой ВСНХ СССР был назначен председатель Комиссии Президиума Совета Министров СССР по вопросам СЭВ Владимир Николаевич Новиков, который, правда, пробудет на этом посту всего шесть месяцев, вплоть до ликвидации этого органа в октябре 1965 года.

А буквально через неделю после проведения Пленума состоялась еще одна очень важная для самого Л. И. Брежнева рокировка в аппарате ЦК. В начале апреля 1965 года, оставаясь еще в статусе секретаря ЦК, в Алма-Ату на пост второго секретаря республиканского ЦК отбыл В. Н. Титов. Дело в том, что еще в начале декабря 1964 года по личной просьбе Д. А. Кунаева с этого поста был снят Михаил Сергеевич Соломенцев, который вляпался в адюльтер с одной из сотрудниц своего аппарата[982]. Л. И. Брежнев пошел навстречу своему другу и дал согласие на его перевод первым секретарем объединенного Ростовского обкома, однако вопрос с его преемником в Алма-Ате так и повис в воздухе. И только через полгода эта вакансия была занята. Насколько можно судить по мемуарам Д. А. Кунаева, именно он попросил Москву прислать в Алма-Ату В. Н. Титова, для которого это назначение стало явным понижением. При этом, как свидетельствует тот же Д. А. Кунаев, ему было очень комфортно работать с новым вторым секретарем, которого он высоко ценил до последних дней своей жизни, когда тот вернулся в Москву и с декабря 1970 по сентябрь 1980 года, до своей кончины, работал первым заместителем постоянного представителя СССР в СЭВ.

Конечно, отъезд В. Н. Титова из Москвы был явно на руку Л. И. Брежневу, поскольку освободилась ключевая должность в аппарате ЦК — заведующий Отделом партийных органов ЦК по союзным республикам. Именно это обстоятельство позволило Первому секретарю объединить его с аналогичным Отделом парторганов по РСФСР и назначить руководителем нового Отдела организационно-партийной работы Ивана Васильевича Капитонова, которые просидит в кресле главного партийного кадровика вплоть до мая 1983 года, то есть дольше всех своих предшественников и преемников.

Наконец в начале июля 1965 года Л. И. Брежнев производит одно из самых важных назначений в центральном партийном аппарате. На пост заведующего Общим отделом ЦК вместо Владимира Никифоровича Малина, который им руководил все годы хрущевского правления, приходит Константин Устинович Черненко[983]. С этим человеком Л. И. Брежнев познакомился еще в далеком 1950 году, когда был назначен Первым секретарем ЦК Компартии Молдавии, где К. У. Черненко уже почти два года возглавлял Отдел пропаганды и агитации ЦК. Затем в октябре 1952 года их пути-дороги надолго разошлись, и только в мае 1960 года, когда Л. И. Брежнев стал председателем Президиума Верховного Совета СССР, он пригласил К. У. Черненко перейти из аппарата ЦК, где тот работал с 1956 года, в высший государственный орган страны и возглавить Секретариат его Президиума, то есть стать его правой рукой в должности «президента» страны[984]. На этом посту он показал себя с самой лучшей стороны — как надежный сотрудник, крепкий профессионал и неистовый трудоголик. А посему совершенно не случайно, что Л. И. Брежнев именно ему и предложил возглавить этот Отдел ЦК, который в системе высшей власти играл колоссальную роль. Именно Общий отдел ЦК традиционно готовил и протоколировал все заседания Президиума (Политбюро) ЦК, определял их повестку, характер и порядок рассмотрения вопросов, формировал список приглашенных лиц, оформлял все постановления и решения Президиума (Политбюро) и Секретариата ЦК, что, безусловно, имело принципиальное значение для Л. И. Брежнева и всей его команды. На этом посту Константин Устинович пробудет вплоть до смерти своего патрона в ноябре 1982 года и все эти годы верой и правдой будет ему служить «не токмо за страх, а за совесть».

Во второй половине 1965 года были сделаны еще ряд знаковых кадровых назначений, имевших важное значение для брежневской команды. Так, на сентябрьском Пленуме ЦК из состава Секретариата ЦК уже чисто формально был выведен В. Н. Титов и новым секретарем ЦК стал Ф. Д. Кулаков, ставший в этой должности куратором сельского хозяйства страны. А на декабрьском Пленуме ЦК еще одним секретарем ЦК, но уже по кадровой работе, стал И. В. Капитонов. На этом же Пленуме ЦК вторично «в одну и ту же воду» вошел В. В. Щербицкий, вновь ставший кандидатом в члены Президиума ЦК, так как менее двух месяцев назад, в середине октября, он опять вернулся в кресло председателя Совета Министров УССР.

Об этом назначении надо сказать отдельно. Как известно, во исполнение решений сентябрьского Пленума ЦК о ликвидации совнархозов и воссоздании прежней системы союзных и союзнореспубликанских министерств во всех союзных республиках, в том числе на Украине, закипела бурная работа в этом направлении. И уже в начале октября 1965 года П. Е. Шелест прибыл в Москву для окончательного согласования всех кадровых вопросов с руководством страны. Судя по его рабочим записям[985], «вопрос по министрам», который обсуждался в Совмине СССР, а также с Н. В. Подгорным, А. Н. Шелепиным, Д. Ф. Устиновым и А. П. Рудаковым, особых проблем не вызвал. Однако вокруг новой кандидатуры главы Совета Министров УССР разгорелись нешуточные страсти. На Президиуме ЦК КПУ было принято решение рекомендовать на место Ивана Павловича Казанца, которого против его воли всего неделю назад назначили новым министром черной металлургии СССР, «промышленного» секретаря ЦК КПУ Александра Павловича Ляшко. Однако против этой кандидатуры резко выступил Л. И. Брежнев, которого активно поддержали А. Н. Шелепин и Д. Ф. Устинов. Они жестко настаивали на том, чтобы главой украинского Совмина вновь стал В. В. Щербицкий, которого сам П. Е. Шелест считал «малокультурным, грубым, и дерзким» работником и «большим нытиком». По этому поводу состоялась и новая крупная перебранка между Н. В. Подгорным и Л. И. Брежневым, который поддержал вновь своих прежних товарищей по Президиуму ЦК КПУ. Но решение по этому вопросу было уже принято — и «украинская группировка» в Президиуме ЦК опять оказалась в проигрыше.

Между тем это была уже не первая стычка Л. И. Брежнева с «украинской группировкой» за последний год, которую умело направляли ряд членов Президиума ЦК, вероятнее всего А. Н. Шелепин и Ко. Еще 2 сентября 1965 года в самом конце заседания Президиума ЦК Л. И. Брежнев предложил обсудить записку П. Е. Шелеста о работе Минвнешторга СССР и наделении Украинской ССР рядом прав самостоятельной внешнеэкономической деятельности[986]. Изначально данная записка была направлена Н. В. Подгорному, который, в свою очередь, отослал ее для рассмотрения и подготовки предложений трем адресатам: председателю Госплана СССР П. Ф. Ломако, курирующему эту сферу заместителю председателя Совета Министров СССР В. Н. Новикову и главе Минвнешторга Н. С. Патоличеву. Однако, не дождавшись заключений, Л. И. Брежнев, особо подчеркнув, что не знал об этом письме, поскольку был на отдыхе в Крыму, поставил данный вопрос на обсуждение Президиума ЦК. Как считают ряд авторов (Ф. И. Раззаков, Л. М. Млечин), это был явный сигнал о том, что он не поддержит «украинцев», а сам П. Е. Шелест расценил это заявление как команду «фас». В результате на Первого секретаря ЦК КПУ, а косвенно и на Н. В. Подгорного буквально набросились ряд членов высшего руководства страны, в частности А. И. Микоян, М. А. Суслов, А. Н. Косыгин, А. Н. Шелепин, П. Н. Демичев и А. П. Рудаков. Причем, если А. И. Микоян, чье выступление оказалось самым «спокойным», напирал на то, что «вопрос о монополии внешней торговли был окончательно решен еще при В. И. Ленине и пересмотру не подлежит», то остальные члены Президиума ЦК выдвинули целый ряд чисто политических обвинений. Они упрекали руководство республики в искажении ленинской внешней политики, в слабой борьбе с проявлениями украинского буржуазного национализма, в третировании «русских кадров», в местничестве, нарушении государственной и плановой дисциплины и т.д. Причем А. Н. Шелепин, чье выступление носило наиболее жесткий характер, заявил, что «за политическую ошибку Шелеста» прямую ответственность несет не только он, но и Н. В. Подгорный, который, пользуясь положением второго секретаря ЦК, «никому не позволяет вмешиваться в дела Украины». Он даже потребовал провести Пленум ЦК КПУ и «по-настоящему разобраться с тем, что происходит в республике». В ответ на это П. Е. Шелест и особенно Н. В. Подгорный перешли в атаку на «оппонентов» и дали ответную отповедь А. Н. Шелепину и П. Н. Демичеву, который обвинил «украинцев» во «втором издании скрыпниковщины»[987]. Эта перепалка приняла настолько острый характер, что «старый лис» А. И. Микоян усмотрел в ней проявление не менее опасного «великодержавного шовинизма», а Л. И. Брежнев, напротив, узрел попытку «русских державников» подорвать позиции влиятельной украинской группы, на которую он тогда вынужден был опираться. Поэтому он «спустил дело на тормозах», хотя внутренне остался доволен ослаблением политических позиций Н. В. Подгорного, реально претендовавшего тогда на равную власть с Первым секретарем ЦК.

Между тем в конце сентября 1965 года был созван очередной Пленум ЦК, с которым в историографии традиционно связывают начало косыгинской реформы, о которой мы поговорим чуть ниже. Здесь же упомянем только то, что в центре внимания его членов был доклад А. Н. Косыгина «Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и улучшении экономического стимулирования промышленного производства»[988], после обсуждения которого единогласно было принято известное одноименное Постановление ЦК. На основании этого документа уже 2 октября 1965 года Верховный Совет СССР принял Закон «Об изменении системы органов управления промышленностью и преобразовании некоторых других органов государственного управления»[989], в соответствии с которым были упразднены все региональные и республиканские совнархозы, а также СНХ и ВСНХ СССР и в полном объеме восстановлена прежняя промышленноотраслевая система управления народным хозяйством страны.

Отныне в рамках Совета Министров СССР воссоздавались полноценные Госплан, Госснаб и Госстрой СССР, которые соответственно возглавили три заместителя председателя Совета Министров СССР Николай Константинович Байбаков, Вениамин Эммануилович Дымшиц и Игнатий Трофимович Новиков, и 35 промышленных и отраслевых общесоюзных и союзно-республиканских министерств, в том числе: черной металлургии (И. П. Казанец), цветной металлургии (П. Ф. Ломако), угольной промышленности (Б. Ф. Братченко), нефтедобывающей промышленности (В. Д. Шашин), газовой промышленности (А. К. Кортунов), оборонной промышленности (С. А. Зверев), среднего машиностроения (Е. П. Славский), общего машиностроения (С. А. Афанасьев), авиационной промышленности (П. В. Дементьев), судостроительной промышленности (Б. Е. Бутома), радиопромышленности (В. Д. Калмыков), электронной промышленности (А. И. Шокин), энергетики и электрификации (П. С. Непорожний), электротехнической промышленности (А. К. Антонов), приборостроения средств автоматизации и систем управления (К. Н. Руднев), автомобильной промышленности (А. М. Тарасов), станкостроительной и инструментальной промышленности (А. И. Костоусов), транспортного строительства (Е. Ф. Кожевников), промышленности строительных материалов (И. А. Гришманов), монтажных и специальных строительных работ (Ф. Б. Якубовский), тракторного и сельскохозяйственного машиностроения (И. Ф. Синицын), строительного, дорожного и коммунального машиностроения (Е. С. Новоселов), химического и нефтяного машиностроения (К. И. Брехов), тяжелого, энергетического и транспортного машиностроения (В. Ф. Жигалин), машиностроения для легкой и пищевой промышленности и бытовых приборов (В. Н. Доенин), нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности (В. С. Федоров), химической промышленности (Л. А. Костандов), геологии (А. В. Сидоренко), лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности (Н. В. Тимофеев), мясной и молочной промышленности (С. Ф. Антонов), пищевой промышленности (В. П. Зотов), мелиорации и водного хозяйства (Е. Е. Алексеевский), рыбного хозяйства (А. А. Ишков), легкой промышленности (Н. Н. Тарасов) и торговли (А. И. Струев). Одновременно во всех союзных республиках была восстановлена и система республиканских министерств и ведомств.

Надо сказать, что нам пока не удалось найти сколь-нибудь подробного научного исследования, посвященного как обстоятельствам создания, так и анализу персонального состава нового советского правительства. Есть лишь отрывочная информация, содержащаяся в некоторых мемуарах, дневниках Л. И. Брежнева и П. Е. Шелеста и в работах ряда авторов[990]. Например, Н. А. Митрохин утверждает, что: 1) из мемуаров Н. К. Байбакова «становится ясно, почему именно этот профессиональный нефтяник и крупный организатор нефтяной промышленности был назначен главой основного планирующего ведомства» и почему Л. И. Брежнев и А. Н. Косыгин «столько внимания уделяли вопросам добычи и транспортировки нефти и газа», а также почему именно «Н. К. Байбаков проработал в Госплане 20 лет и всегда оставался лоббистом нефтяной отрасли»; 2) из дневника Л. И. Брежнева явствует, почему он был против предложения А. Н. Косыгина переподчинить Госплан непосредственно Совету Министров СССР, сохранив его «органом и правительства, и ЦК», чтобы «председатель Госплана входил в число членов Президиума ЦК КПСС», и, 3) наконец, из того же дневника генсека видно, что «в начале сентября 1965 года Брежнев лично разрабатывает список состава нового… правительства и проводит встречи с некоторыми планируемыми министрами». А далее Н. А. Митрохин, «анализируя список принятых министров», выдает такой пассаж: «первым Брежнев принял своего выдвиженца — члена «днепропетровской группы» Ивана Казанца, ставшего министром черной металлургии. Потом был хорошо ему лично знакомый новый министр цветной металлургии Петр Ломако. Потом были приняты выдвиженцы председателя Госплана Николая Байбакова из сферы химии и нефтехимии. А потом по очереди вызывались выдвиженцы Алексея Косыгина — из сфер, которые он курировал, и из числа людей, которые работали в Ленинграде в 1930-е годы. Очевидно, что Брежнев лично знакомился с кадрами сподвижника и политического конкурента»[991].

Однако дело в том, что первые два утверждения Н. М. Митрохина носят исключительно предположительный характер, как раз не подтвержденный этими источниками. А третье утверждение отчасти соответствует реальности, так как действительно в брежневском дневнике содержится очень подробный расклад будущих отраслевых министров и зампредов Совета Министров, но сама эта запись датируется не «началом сентября», а 31 августа 1965 года. А что касается «личного знакомства с кадрами сподвижника и политического конкурента», то всех тех министров, которых Л. И. Брежнев принял для личной беседы и перечислил в своем дневнике, то есть И. П. Казанца, П. Ф. Ломако, Л. А. Костандова, В. С. Федорова, А. М. Тарасова, Н. Н. Тарасова, С. А. Зотова, В. Н. Доенина, И. А. Гришманова и В. Ф. Жигалина, он прекрасно знал уже не первый год.

Надо сказать, что, по мнению ряда авторов (Р. А. Медведев, Р. Г. Пихоя[992]), эта очередная контрреформа «коллективного руководства» привела к восстановлению и даже усилению роли столичной бюрократии в системе государственного управления страны. Однако их оппоненты (В. И. Андриянов, Ю. В. Фирсов, С. Г. Кара-Мурза, Д. О. Чураков[993]) более обоснованно говорят о том, что эта реформа наконец-то покончила с региональным хозяйственным сепаратизмом, положила начало восстановлению оправдавшей себя системы вертикальных и горизонтальных экономических и производственных связей на территории всей страны, восстановила более управляемую отраслевую систему руководства огромным промышленным и строительным комплексом страны, восстановила прежнюю координирующую роль Госплана СССР как главного экономического штаба страны и т.д.

Между тем вряд ли можно согласиться с мнением тех авторов (Ю. А. Давыдова, В. В. Громенко, Э. Ф. Гизатуллина[994]), которые утверждают, что «промышленная реформа 1965 года стала одной из самых радикальных реформ за все годы советской власти» и даже «поворотным пунктом в методах реализации государством своих функций управления экономикой». Как справедливо указал профессор Г. И. Ханин[995], «ползучая» рецентрализация советской экономики началась еще во времена Н. С. Хрущева в ноябре 1962 года с момента создания трех (на самом деле четырех — Е. С.) республиканских СНХ в РСФСР, на Украине и в Казахстане, а затем была продолжена в 1963 году, когда были созданы ВСНХ СССР и Государственные (в том числе производственные) комитеты, на базе которых и воссоздавались целый ряд союзных министерств, в частности среднего машиностроения и оборонной, авиационной и судостроительной промышленности.

Еще одной «контрреформой» нового «коллективного руководства» страны стала ликвидация единой системы органов объединенного партийно-государственного контроля, созданная Н. С. Хрущевым в ноябре 1962 года. Однако, в отличие от двух предыдущих «контрреформ», имевших в большей степени чисто экономический и управленческий характер, она во многом диктовалась борьбой элитных группировок внутри Президиума ЦК.

В начале декабря 1965 года состоялся очередной Пленум ЦК, созванный для рассмотрения докладов председателя Госплана СССР Н. К. Байбакова и министра финансов СССР В. Ф. Гарбузова. После их обсуждения и принятия соответствующего Постановления ЦК «О плане развития народного хозяйства СССР и Государственном бюджете СССР на 1966 год»[996] и исчерпания официальной повестки дня Л. И. Брежнев совершенно неожиданно, даже для многих членов высшего руководства, проинформировал участников Пленума, что по решению Президиума ЦК в согласованную повестку дополнительно вносятся еще два важных вопроса — о преобразовании органов партийно-государственного контроля и организационный. Под чисто демагогическим предлогом, что старое название этого органа якобы не вполне отражает сути выполняемых им функций, Комитет партийно-государственного контроля СССР был преобразован в Комитет народного контроля СССР, что было тут же оформлено в виде нового Постановления ЦК «О преобразовании органов Государственного контроля». При этом по предложению Л. И. Брежнева были приняты ряд принципиальных решений: 1) отменить совмещение должности председателя нового Комитета народного контроля СССР с любыми другими постами в партийном и государственном аппаратах власти; 2) освободить А. Н. Шелепина от должности заместителя председателя Совета Министров СССР ввиду необходимости сосредоточиться на работе в должности секретаря ЦК и 3) вопрос о назначении нового руководителя КНК СССР отложить на неопределенный срок, что лишний раз говорило о чисто политической подоплеке этого вопроса[997]. Таким образом, был нанесен первый, но очень ощутимый и коварный удар по «комсомольской группировке», члены которой, считая Л. И. Брежнева недостойной фигурой для управления страной, неуемно рвались к высшей власти. Между тем уже через три дня, 9 декабря 1965 года, на сессии Верховного Совета СССР, который принял закон об упразднении КПГК и образовании КНК СССР, его первым председателем был назначен профессиональный партаппаратчик Павел Васильевич Кованов, работавший до этого заместителем А. Н. Шелепина в КПГК СССР.

В результате этих перестановок М. А. Суслов окончательно закрепился в неофициальном статусе второго секретаря ЦК, который по традиции вел все заседания центрального партийного Секретариата. А А. Н. Шелепин, жестко отодвинутый в секретарской иерархии на «почетное» третье место, стал курировать финансы, легкую и пищевую промышленность.

На этом же Пленуме ЦК были приняты и ряд важных кадровых решений. Во-первых, кандидатом в члены Президиума ЦК вновь стал глава украинского правительства Владимир Васильевич Щербицкий. Во-вторых, еще одним секретарем ЦК был избран главный партийный орговик Иван Васильевич Капитонов. И, наконец, в-третьих, была принята отставка Анастаса Ивановича Микояна, который, исполнив новую норму партийного устава, достигнув 70-летнего возраста, самолично[998] подал прошение об уходе на пенсию с поста «президента» страны. Вместо него Пленум ЦК рекомендовал избрать новым председателем Президиума Верховного Совета СССР Николая Викторовича Подгорного, которого одновременно освободили от должности секретаря ЦК.

Что касается Н. В. Подгорного, то здесь мнения мемуаристов и историков резко разошлись. Одни из них, в частности Р. А. Медведев и И. Г. Земцов[999], уверяют, что новый пост позволил ему существенно укрепить свои позиции в высшем руководстве страны и получить пусть во многом формальный, но все же контроль за работой Совета Министров СССР, с главой которого «он имел частые разногласия ввиду разных взглядов на экономическую политику». Однако большинство авторов более обоснованно говорят о том, что, получив чисто церемониальный пост главы советского государства, Н. В. Подгорный окончательно потерял все остатки своего былого влияния в центральном партийном аппарате, где роль второго секретаря ЦК вновь перешла к М. А. Суслову, который по традиции вел все заседания Секретариата ЦК. Тем не менее сам Н. В. Подгорный продолжал необоснованно претендовать на равную власть в правящем «триумвирате», который пришел к власти в октябре 1964 года.

Кстати, в том же декабре 1965 года состоялось еще одно крайне важное кадровое назначение на пост начальника Управления делами ЦК КПСС, в ведении которого находилось все имущество и все денежные средства партии. Как уверяет Л. М. Млечин, А. Н. Шелепин настаивал, чтобы этот пост занял заместитель главы Управделами Грант Тигранович Григорян[1000]. Однако по настоянию Л. И. Брежнева, поддержанного членами Политбюро, на этот пост был назначен его однокашник по Каменскому (Днепродзержинскому) металлургическому институту Сергей Георгиевич Павлов, который просидит в этом кресле вплоть до сентября 1983 года.

2. Обострение борьбы в верхних эшелонах власти в 1966–1970 годах

Как известно, на сентябрьском Пленуме ЦК было принято традиционное Постановление «О созыве очередного XXIII съезда КПСС», назначенного на 29 марта 1966 года. А за три дня до его открытия состоялось расширенное заседание Президиума ЦК, где разгорелись нешуточные страсти по многим принципиальным вопросам[1001]. Наибольшую активность в прошедшем споре проявили А. Н. Шелепин, его главный оппонент М. А. Суслов, отвечавший за подготовку съезда, и отчасти А. Н. Косыгин. Как уверяет Р. А. Медведев[1002], программа изменений, предложенная «железным Шуриком», была во многом «противоречивой и демагогической», поскольку он призывал к борьбе против бюрократизма в партийном аппарате и ликвидации всех остатков пресловутой системы «пакетов», которая была восстановлена Н. С. Хрущевым еще в августе 1953 года; отчитал А. Н. Косыгина за его предложение ликвидировать целый ряд отраслевых отделов ЦК, которое оценил как «технократический уклон»; раскритиковал работу аппарата ЦК с творческой интеллигенцией, ряд видных представителей которой пошли по «неправильному пути» и т.д. 　

Президиум ЦК не поддержал позицию А. Н. Шелепина, но при этом так и не пришел к единодушному мнению по обсуждаемым вопросам. Поэтому было принято решение не выносить возникшие разногласия не только на сам съезд, но даже на Пленум ЦК, который состоялся за три дня до открытия съезда. Об этих разногласиях на самом Пленуме было сообщено лишь в самой общей форме. Л. И. Брежнев, выступивший с проектом доклада «Об отчете ЦК КПСС XXIII съезду КПСС»[1003], отметил только то, что для более подробного обсуждения возникших разногласий уже нет времени, и поэтому на самом съезде никто из членов и кандидатов в члены Президиума ЦК (кроме «триумвираторов», то есть Л. И. Брежнева, А. Н. Косыгина и Н. В. Подгорного, и руководителей ряда союзных республик — П. Е. Шелеста, В. В. Щербицкого, Ш. Р. Рашидова и В. П. Мжаванадзе — выступать не будут вообще[1004]. 　

По мнению большинства авторов, именно XXIII съезд КПСС стал очень важной вехой в укреплении позиций как самого Л. И. Брежнева, так и всей его команды. Он проходил по традиционному сценарию: в самом начале его работы с «Отчетным докладом ЦК» выступил сам Л. И. Брежнев, который в ритуальном ключе подтвердил верность всему прежнему партийному курсу, закрепленному на XX-XXII съездах КПСС, в Третьей партийной программе, нацеленной на дальнейшее строительство коммунистического общества, а также в решениях всех последних Пленумов ЦК, направленных на полное исправление «неоправданной перестройки партийного, советского и хозяйственного аппарата», «строгое соблюдение ленинских норм партийной жизни и принципов коллективности руководства». Затем с большим докладом о «Директивах XXIII съезда КПСС по пятилетнему плану развития народного хозяйства СССР на 1966–1970 годы» выступил А. Н. Косыгин, который особо подчеркнул, что все партийные, советские и хозяйственные органы «должны твердо и последовательно проводить новые принципы экономической политики, предусматривающие сочетание централизованного отраслевого управления с расширением прав союзных республик, усиление роли экономических методов в руководстве народным хозяйством, коренное улучшение планирования, расширение хозяйственной самостоятельности и инициативы предприятий, повышение их материальной заинтересованности в результатах своей деятельности». 　

В то же время многие ученые и мемуаристы (Г. А. Арбатов, С. Н. Семанов, Ю. В. Емельянов, Д. О. Чураков[1005]), полагают, что «бесцветный» XXIII съезд знаменовал собой победу «духа консервативного реформаторства», так как, с одной стороны, «вопреки требованиям сталинистов решения предыдущих съездов не были отменены», но, с другой стороны, «не было сделано ни одного шага вперед», хотя «само упоминание в официальных документах и речах XX и XXII съездов партии уже воспринималось как свидетельство того», что «антисталинская крепость» все еще не сдалась, что в то время «обрело важное символическое значение». 　

Принципиальным же новшеством стало «Постановление XXIII съезда КПСС о частичных изменениях в уставе КПСС», который был принят менее пяти лет назад. В частности, в новой редакции этого устава: 1) был исключен § 25 об обязательной ротации партийных кадров на всех уровнях, который изначально был встречен буквально в штыки всей партийной номенклатурой; 2) изменена та часть § 39, где речь шла о создании отдельного Бюро ЦК КПСС по РСФСР; 3) принято решение, что текущую работу партии между Пленумами ЦК теперь будет осуществлять не Президиум, а, как и прежде, Политбюро ЦК; 4) вместо должности Первого секретаря ЦК КПСС вновь учреждается должность Генерального секретаря, который опять же, как в «старые добрые времена», будет избираться Пленумом ЦК. 　

Кстати, первым с предложением о восстановлении поста Генерального секретаря ЦК выступил не кто иной, как тот же, по выражению Л. И. Брежнева, «съездовский забойщик» Н. Г. Егорычев, который позднее в своих мемуарах объяснил свое тогдашнее предложение усилением «нажима на него», в том числе со стороны «близких к Брежневу людей» — сначала «секретаря ЦК КПУ В. Г. Комяхова, а затем и первого секретаря Алтайского крайкома партии А. В. Георгиева»[1006]. 　

В современной историографии (Р. А. Медведев, Р. Г. Пихоя, Л. М. Млечин, А. И. Вдовин[1007]) уже давно бытует мнение, что восстановление должности Генерального секретаря и Политбюро ЦК КПСС стало неким доказательством победы просталинских настроений в новом руководстве страны. Однако думается, что этот расхожий штамп мало соответствует реальному положению вещей. Вероятнее всего, возвращение этих более привычных названий было вызвано двумя вполне житейскими обстоятельствами: во-первых, обычным человеческим тщеславием и горячим желанием брежневской группировки поднять авторитет нового «вождя» и, во-вторых, не менее горячим желанием нового руководства страны даже на уровне символических названий высшей партийной должности и высшего партийного органа покончить с проклятым наследием Н. С. Хрущева. 　

После выборов нового состава ЦК и завершения работы партийного съезда прошел организационный Пленум ЦК[1008], на котором был узаконен новый персональный состав высших руководящих органов партии. Как и ожидалось, Генеральным секретарем ЦК был избран Л. И. Брежнев, а в состав Политбюро ЦК вновь, как и накануне съезда, вошли 11 членов: Л. И. Брежнев, Г. И. Воронов, А. П. Кириленко, А. Н. Косыгин, К. Т. Мазуров, А. Я. Пельше, Н. В. Подгорный, Д. С. Полянский, М. А. Суслов, А. Н. Шелепин и П. Е. Шелест. То есть расклад сил в Политбюро практически не изменился, так как брежневская команда пополнилась только за счет нового председателя восстановленного в своих правах Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Арвида Яновича Пельше. Для Л. И. Брежнева было немаловажно, что именно этот человек, бывший до этого назначения Первым секретарем ЦК Компартии Латвии, стал новым олицетворением «совести партии». Дело в том, что он так же, как его предшественник Николай Михайлович Шверник, имел дореволюционный партийный стаж и принимал самое активное участие в событиях 1917 года, являясь членом Петроградского совета и делегатом VI съезда РСДРП(б). 　

Кандидатами в члены Политбюро ЦК были избраны восемь человек: В. В. Гришин, П. Н. Демичев, Д. А. Кунаев, П. М. Машеров, В. П. Мжаванадзе, Ш. Р. Рашидов, Д. Ф. Устинов и В. В. Щербицкий. Большинство из них были в этом статусе еще до проведения съезда, и только первые секретари ЦК Компартий Казахстана и Белоруссии стали новичками в высшем партийном органе страны. 　

Что касается Секретариата ЦК, то здесь никаких изменений вообще не произошло: в его состав опять вошли те же 11 человек, включая Л. И. Брежнева. Почти все они, а именно: Ю. В. Андропов, П. Н. Демичев, И. В. Капитонов, А. П. Кириленко, Ф. Д. Кулаков, Б. Н. Пономарев, А. П. Рудаков, М. А. Суслов и Д. Ф. Устинов, были «людьми» генсека. И только А. Н. Шелепин оказался в роли «белой вороны», потеряв всякую надежду сесть в кресло генсека. Кроме того, важным было и то обстоятельство, что после ухода Н. В. Подгорного на пост главы советского государства де-факто вторым секретарем ЦК вновь стал М. А. Суслов, который занимал эту должность в аппарате ЦК весь период брежневского правления, до самой своей смерти в конце января 1982 года. 　

Важным было и то, что в начале мая 1966 года решением Политбюро ЦК была ликвидирована Идеологическая комиссия ЦК, которая с начала 1965 года де-факто уже не работала. По крайней мере в РГАНИ, где хранится фонд этой комиссии, никаких протокольных документов о ее работе за этот период не сохранилось[1009]. Между тем было очевидно, что это решение стало явным «реверансом» в сторону М. А. Суслова. Хотя, вопреки расхожей точке зрения, он пока что не вернул себе полный контроль за этой важной сферой в аппарате ЦК, поскольку во главе Отдела пропаганды и агитации ЦК находились два «шелепинца» — В. И. Степаков и А. Н. Яковлев.

Таким образом, было очевидно, что XXIII съезд КПСС серьезно укрепил позиции Л. И. Брежнева и нанес мощный удар по позициям Н. В. Подгорного и А. Н. Шелепина, которые возлагали очень большие надежды на него. Теперь о временном характере власти генсека уже никто не помышлял, поскольку он блестяще обыграл своих ближайших конкурентов в борьбе за власть. Кстати, это отчетливо видно из анализа рабочей записи заседания Политбюро, которое состоялось 16 мая 1966 года, где были четко распределены обязанности между всеми секретарями ЦК[1010]. Согласно принятому решению, на Л. И. Брежнева возлагалось руководство работой Политбюро и «в целом» Секретариатом ЦК, на М. А. Суслова — внешнеполитические вопросы и работа с загранкадрами, на А. Н. Шелепина — вопросы плановых и финансовых органов, легкой и пищевой промышленности, торговли и бытового обслуживания, на А. П. Кириленко — вопросы машиностроения, капитального строительства, транспорта и связи, на Ф. Д. Кулакова — вопросы сельского хозяйства, на Д. Ф. Устинова — вопросы оборонной и химической промышленности, на А. П. Рудакова — вопросы тяжелой промышленности, на И. В. Капитонова — вопросы организационно-партийной работы, на П. Н. Демичева — вопросы пропаганды, культуры, науки и учебных заведений, на Б. Н. Пономарева — вопросы связей с компартиями буржуазных стран и на Ю. В. Андропова — вопросы связей с компартиями социалистических стран. Причем довольно любопытен тот факт, что позднее отдельных решений о таком распределении обязанностей между секретарями ЦК приниматься больше не будет. Только в конце апреля 1976 года Л. И. Брежнев внесет на Политбюро ЦК предложение о «некоторых организационных вопросах работы Политбюро и Секретариата ЦК», где будут зафиксированы те «служебные обязанности», которые уже де-факто выполняли все секретари ЦК. 　

Между тем еще в начале июня 1966 года от острого сердечного приступа скончался секретарь ЦК по тяжелой промышленности Александр Петрович Рудаков, который одновременно с весны 1954 года возглавлял Отдел тяжелой промышленности ЦК. Эта потеря стала столь неожиданной для всех членов высшего руководства, что ему не сразу нашли замену. Только в ноябре 1966 года этот ключевой пост занял Михаил Сергеевич Соломенцев, который всего два года назад был избран на пост первого секретаря Ростовского обкома партии. Судя по воспоминаниям М. С. Соломенцева[1011], первый разговор о его переезде в Москву состоялся с Л. И. Брежневым еще в конце сентября, когда генсек по дороге на отдых в Сочи заехал в Ростов и на перроне местного вокзала сообщил ему, что «на Политбюро рассматривается его кандидатура» на место А. П. Рудакова. М. С. Соломенцев с очень большой неохотой встретил эту новость и попросил не отзывать его на работу в Москву, поскольку он втянулся в новую работу и уже «прикипел душой» к ростовской земле. 　

Напомню, что в Ростов его перевели из Алма-Аты по просьбе самого Д. А. Кунаева в конце ноября 1964 года, так как в тамошней парторганизации возник непримиримый конфликт между первыми секретарями городского и сельского обкомов Г. Д. Нероновым и В. В. Скрябиным, который не смогли потушить даже П. Н. Демичев и М. А. Суслов. Теперь же, после воссоздания единого обкома, ситуация там поправилась, и Л. И. Брежнев решил перевести М. С. Соломенцева на работу в Москву. Они познакомились еще в середине 1950-х годов, когда первый занял пост секретаря ЦК по оборонке, а второй возглавил Челябинский совнархоз, а затем Карагандинский обком, где как раз завершалось возведение очередного гиганта советской тяжелой индустрии — Карагандинского металлургического комбината. Именно опыт руководства двумя ключевыми промышленными регионами страны, скорее всего, и дал основание Л. И. Брежневу поставить вопрос о переводе М. С. Соломенцева в Москву для работы в ЦК. 　

Сразу после ноябрьских праздников он был вызван на Старую площадь, где генсек лично вручил ему решение Политбюро о назначении его новым заведующим Отделом тяжелой промышленности ЦК. А буквально через месяц, в середине декабря 1966 года, на очередном Пленуме ЦК он уже был избран новым секретарем ЦК по тяжелой промышленности. Тогда же по его рекомендации первым секретарем Ростовского обкома партии был назначен председатель облисполкома Иван Афанасьевич Бондаренко, которому всего полгода назад стукнуло 40 лет.

Между тем уже в начале следующего года начался очередной виток борьбы между «брежневцами» и «шелепинцами». Как свидетельствует тот же А. И. Микоян[1012], уже в начале 1967 года «совершенно неожиданно» для него «группировка Шелепина» обратилась с предложением «принять участие в их борьбе против группировки Брежнева». Эту весточку «старому лису», который сохранил свое членство в ЦК и в Президиуме Верховного Совета СССР, принес его младший сын, кандидат исторических наук Серго Микоян, который тогда был научным сотрудником ИМЭМО, где новым директором уже стал Николай Николаевич Иноземцев[1013]. Однако он отказался от этого предложения, сославшись на то, что «это вопрос политический», поэтому «шелепинская группировка» должна сама поставить его на Пленуме ЦК, сформулировать свои «претензии» к генсеку и представить «свою программу действий». Возможно, именно это предложение, о котором Л. И. Брежнев узнал по своим каналам, стало той «последней каплей», которая заставила его начать расправу с «комсомольцами». 　

Всю первую половину 1967 года Л. И. Брежнев и его команда наотмашь громили «шелепинскую группировку», о чем мы довольно подробно писали в наших предыдущих книгах[1014]. Поэтому на страницах этой книги мы всего лишь напомним, что в те месяцы со своих высоких постов были одним махом изгнаны ряд ключевых фигур, в том числе Первый секретарь МГК КПСС Н. Г. Егорычев, председатель КГБ СССР генерал-полковник В. Е. Семичастный и генеральный директор ТАСС Д. П. Горюнов. На смену им пришли опытные и проверенные кадры, ставшие верными брежневскими соратниками до конца его дней: В. В. Гришин, Ю. В. Андропов и С. Г. Лапин. Обо всех подробностях и обстоятельствах их назначения на новые посты мы столь же детально писали в тех же наших книгах. Кроме того, в те же судьбоносные для Л. И. Брежнева дни произошла «смена караула» в Министерстве обороны СССР, которое в начале апреля 1967 года после смерти маршала Р. Я. Малиновского возглавил фронтовой товарищ и личный друг генсека маршал Советского Союза Андрей Антонович Гречко. 　

Теперь черед пришел для новой атаки на А. Н. Шелепина. В начале июля 1967 года, когда тот приехал на очередное заседание Политбюро, помощник генсека неожиданно попросил его зайти в рабочий кабинет своего шефа, где, помимо самого Л. И. Брежнева, находился М. А. Суслов. В самом начале беседы генсек заявил, что существует острая потребность «укрепить профсоюзы» и в связи с этим обстоятельством «есть предложение освободить» А. Н. Шелепина от обязанностей секретаря ЦК и «направить на работу в ВЦСПС»[1015]. Он не стал вступать в полемику и выяснять причину такого решения, ответив на это предложение, что «никогда себе работы не выбирал», но и «ни от какой работы не отказывался», чем, по сути дела, сам же подписал себе смертный приговор. После окончания беседы Л. И. Брежнев и М. А. Суслов, который за всю беседу не проронил ни слова, поднялись и вместе с А. Н. Шелепиным перешли в соседнюю комнату, где уже собрались все остальные члены Политбюро и Секретариата ЦК. Не откладывая «дело в долгий ящик», генсек сразу сообщил собравшимся, что они с М. А. Сусловым вносят предложение рекомендовать А. Н. Шелепина на пост председателя ВЦСПС, а вопрос о его членстве в Секретариате ЦК отложить до ближайшего Пленума ЦК. Понятно, что данное предложение было принято единогласно, и уже 11 июля 1967 года состоялся XIII Пленум Всесоюзного Центрального Совета профессиональных союзов, на котором по предложению М. А. Суслова А. Н. Шелепин единогласно был избран новым председателем ВЦСПС. Кстати, ряд осведомленных мемуаристов (Н. Н. Месяцев[1016]) не без резона полагают, что М. А. Суслов вовсе не случайно принимал активное участие во всех этих «кадровых» событиях. Именно он, а также «будь здоров какой костолом» А. П. Кириленко по личному поручению самого Л. И. Брежнева «постепенно и вытащили из-под Шелепина все властные структуры».

Очередной, на сей раз самый ощутимый и болезненный «удар колокола» по всей «комсомольской группировке» прозвучал 26 сентября 1967 года, когда на очередном Пленуме ЦК, где обсуждались три доклада — Л. И. Брежнева, председателя Госплана СССР Н. К. Байбакова и министра финансов СССР В. Ф. Гарбузова — «О мерах по дальнейшему повышению благосостояния советского народа», «О проектах Государственного плана развития народного хозяйства СССР на 1968 г. и планов развития народного хозяйства СССР на 1969–1970 гг.» и «О проекте Государственного бюджета СССР на 1968 год»), — А. Н. Шелепин был выведен из состава Секретариата ЦК[1017]. Хотя, как свидетельствует П. Е. Шелест, даже после этого Л. И. Брежнев продолжал с немалым опасением относиться к А. Н. Шелепину и ко всем его контактам, особенно с В. Е. Семичастным, у которого при упоминании имени генсека «по всему его телу проходил ток высокого напряжения»[1018]. 　

Конечно, решение сентябрьского Пленума ЦК по факту знаменовало собой окончательное поражение А. Н. Шелепина и его «птенцов», или, по образному выражению С. Н. Семанова, «комсомольских младотурок», в борьбе за власть, что до сей поры крайне неоднозначно трактуется в исторической и мемуарной литературе, а также в публицистике. Известные представители либерального лагеря (Г. А. Арбатов, Р. А. Медведев, Ф. М. Бурлацкий, Р. Г. Пихоя, А. Н. Яковлев, А. С. Черняев[1019]) традиционно твердят о том, что поражение «комсомольцев» в борьбе за власть было настоящим благом для страны, поскольку они были откровенными сталинистами, приверженцами еще более консервативного и контрреформаторского курса, чем брежневская команда, и что в случае их прихода к власти страну неизбежно ждали новые репрессии и чуть ли не новый ужас кровавых сталинских концлагерей. Однако эта сугубо доктринерская и откровенно политизированная оценка вполне справедливо критикуется целым рядом представителей этого же политического лагеря, в частности Л. М. Млечиным и К. Н. Брутенцом[1020]. Они полагают, что «была группа влиятельных людей, которая хотела поставить во главе страны Алексея Николаевича Косыгина», с которым связывали прогрессивные экономические реформы и возможность проведения более здравой линии». По их мнению, к этой группе относились сам А. Н. Шелепин, В. С. Тикунов, Н. Г. Егорычев, Н. Н. Месяцев и иные фигуры их круга, «которые, в отличие от Л. И. Брежнева, с интересом и сочувствием относились к реформаторским идеям А. Н. Косыгина». Кроме того, в личном плане А. Н. Шелепин, не в пример другим членам Политбюро, был довольно щепетильным человеком, отличался особым аскетизмом и не страдал столь ненавистным ему комчванством. Причем все эти личные качества «Железного Шурика» отмечали не только его соратники и сослуживцы, но и многие недоброжелатели. 　

Отчасти эту позицию разделяет и Н. А. Митрохин, который утверждает, «что важным источником поддержки косыгинской реформы была группа идеологических «сталинистов» во главе с А. Н. Шелепиным, курировавшим до лета 1967 года в качестве секретаря ЦК Отделы плановых и финансовых органов, легкой и пищевой промышленности и торговли и бытового обслуживания. Но после его «перемещения в ВЦСПС (то есть ослабления Косыгина)» эти отделы были разделены между скрытыми противниками реформы — А. П. Кириленко и Ф. Д. Кулаковым[1021]. 　

Что касается историков патриотического лагеря, то здесь существует целый ряд абсолютно полярных мнений. Ряд авторов (С. Г. Кара-Мурза, Д. О. Чураков, А. И. Вдовин[1022]) считают, что поражение А. Н. Шелепина и его команды — так называемой «русской партии внутри КПСС» — имело как минимум два серьезных последствия для будущего страны: во-первых, оно означало фактический отказ брежневского руководства от продолжения «национально-большевистской политики первых послевоенных лет» и переход на невнятные позиции «центризма», абсолютно не готового к откровенному формированию собственного политического курса; и, во-вторых, полный разгром «комсомольцев» означал политическое истребление относительно молодых, но уже довольно опытных руководителей, готовых эффективно «подменить» у руля высшей власти «старших товарищей», в результате чего в политическое небытие ушло целое поколение крупных и перспективных государственных деятелей страны. Хотя следует признать, что далеко не все историки патриотического лагеря склонны рассматривать команду «шелепинцев» в таком традиционном ракурсе. Так, например тот же С. Н. Семанов считает, что А. Н. Шелепин, будучи чистым аппаратчиком, а не политиком, не только не создал «своей политической или даже идейной линии», но «даже и мысли не допускал опереться» на партию «русистов», которая сформировалась вокруг Первого секретаря ЦК ВЛКСМ С. П. Павлова[1023]. А профессор А. В. Пыжиков в своей нашумевшей работе «Славянский разлом»[1024] совершенно неожиданно назвал А. Н. Шелепина и его «птенцов» «полуукраинцами», открыто намекая на то, что они мало чем отличались от представителей «днепропетровско-молдавского» брежневского клана и по своим «барским» замашкам, и по своему отношению к работе. 　

Более того, как очень точно подметили ряд авторитетных авторов (Ю. В. Емельянов, Д. О. Чураков[1025]), руководителям, пришедшим к власти в результате «Малой октябрьской революции», «сподручней и привычней было жить без глубокого теоретического осмысления» собственного политического курса. «Научный анализ они подменяли пустой пропагандистской трескотней, продолжая движение по инерции и твердя дежурные фразы о верности идеям марксизма-ленинизма. Переполненные спесивой самоуспокоенностью, они даже не задумывались над тем, как сильно в годы правления Н. С. Хрущева оказались дискредитированы все основные лозунги и программные установки партии. К числу принципиальнейших ошибок, порожденных самим стилем «"консервативного реформирования" в области идеологии», прежде всего относятся невнятные попытки новых руководителей страны «выкрутиться из того нелепого положения, в которое загнал всю партию Н. С. Хрущев своими обещаниями скорого построения… коммунизма». 　

Между тем под занавес 1969 года, как метко выразился Д. О. Чураков, начались «арьергардные бои за правду о нашем прошлом», то есть вновь возникла старая дискуссия вокруг фигуры И. В. Сталина, которую не обошли своим вниманием почти все авторы, писавшие либо о самом Л. И. Брежневе, либо о его эпохе[1026]. 17 декабря 1969 года в перерыве сессии Верховного Совета СССР в комнате отдыха среди ряда членов Политбюро ЦК неожиданно возник разговор о предстоящем 90-летии со дня рождения И. В. Сталина. Поводом для него стал вопрос: публиковать ли в «Правде» статью об усопшем вожде или обойти этот юбилей молчанием. В результате спонтанно возникший разговор быстро перерос в дискуссию, причем принципиального характера, поэтому он сразу был записан, а затем оформлен в виде «рабочей записи» Политбюро ЦК[1027]. 　

Судя по этой «записи», дискуссию о статье, предварительный вариант которой был уже разослан всем членам высшего руководства страны, начал Л. И. Брежнев, который предложил коллегам высказаться относительно того, публиковать ее или нет. Первым слово взял М. А. Суслов, который однозначно высказался за ее публикацию, заявив, что «молчать сейчас совершенно нельзя, это будет расценено неправильно», поскольку «такую статью ждут в стране», и тот ее вариант, который был разослан, «в целом подходящий». «Я думаю, что нас правильно поймут все», в том числе «здоровая часть интеллигенции», которой большинство, а «неправильно» ее поймут только «Солженицын и ему подобные». 　

Затем слово взял Н. В. Подгорный, который очень неожиданно выступил против этой статьи, напомнив, что многие присутствующие, в том числе сам М. А. Суслов, на XX и XXII съездах партии выступали с критикой «ошибок Сталина». По мнению Н. В. Подгорного, нас «никто не тянет, чтобы мы выступали» с этой статьей, и «значительная часть интеллигенции» нас не поймет. Следующим выступил П. Е. Шелест, который столь же неожиданно вступил в полемику с Н. В. Подгорным, заявив, что пусть небольшую, но «правильную статью» все же «нужно дать», тем более что «большинство наших людей, в том числе и интеллигенция, поймут нас правильно». После слово взял К. Т. Мазуров, который не только поддержал публикацию такой «правильной статьи», что принесет «больше пользы, чем умалчивание этого факта», но и, ссылаясь на мнение Первого секретаря ЦК КПЧ Густава Гусака, предложил подумать об установке бюста на могиле И. В. Сталина. 　

Следующими свое мнение по известному принципу «и нашим, и вашим» высказали А. П. Кириленко и А. Я. Пельше, заявившие о том, что сейчас вроде бы не время «подправлять решения XX съезда» и надо хорошенько подумать. Однако если все же есть реальная потребность в публикации такой статьи, то следует ограничиться «какой-то заметкой». Куда как более определенно сразу друг за другом выступили В. В. Гришин, А. Н. Шелепин, А. Н. Косыгин и Д. Ф. Устинов, поддержавшие публикацию «правильной статьи». Правда, глава союзного правительства предложил доработать представленный вариант в «духе решений ЦК», а секретарь по оборонке, напротив, заявил, что и данный «проект статьи очень хороший». Затем выступил Б. Н. Пономарев, которого его многолетний заместитель по Международному отделу ЦК А. С. Черняев считал «идейным антисталинистом». Заявив, что «любое выступление о Сталине надо рассматривать с точки зрения интересов партии и коммунистического и рабочего движения», он сказал, что публикация статьи может вызвать разного рода вопросы, например у Я. Кадара и В. Гомулки, поскольку «Сталин — очень сложная фигура и с ним нужно быть осторожным». 　

Все остальные выступающие, также последовавшие друг за другом, в частности Ю. В. Андропов, Г. И. Воронов, М. С. Соломенцев, И. В. Капитонов, П. М. Машеров, Д. А. Кунаев, В. В. Щербицкий, Ш. Р. Рашидов и Ф. Д. Кулаков, в один голос однозначно высказались за публикацию «хорошей, объективной и правильной статьи», которая будет с пониманием встречена в народе. Свое мнение о статье не высказали только два участника заседания — К. Ф. Катушев и Д. С. Полянский, — однако, почему так произошло, сказать трудно[1028]. 　

Подводя итог этому обмену мнениями, Л. И. Брежнев откровенно заявил, что он «вначале занимал отрицательную позицию… считал, что нам не следует публиковать статью… но, побеседовав со многими секретарями обкомов партии, продумав дополнительно и послушав ваши выступления», все-таки решил, что от публикации статьи «в спокойном тоне», «на уровне понимания этого вопроса ЦК КПСС и в духе принятых решений» будет больше пользы. «Если мы дадим статью, то будет каждому ясно, что мы не боимся прямо и ясно сказать правду о Сталине, указать то место, какое он занимал в истории». В конце своего выступления Л. И. Брежнев предложил «поручить тт. Суслову, Андропову, Демичеву, Катушеву и Пономареву с учетом обмена мнениями сегодня, а также с учетом разосланного текста внести в него соответствующие поправки, доработать текст статьи и разослать его для голосования». 　

В результате 21 декабря 1969 года в газете «Правда» была опубликована редакционная статья «К 90-летию со дня рождения И. В. Сталина», правда в сильно урезанном (с 12 до 5 страниц) виде. А через год на могиле И. В. Сталина за Мавзолеем В. И. Ленина у Кремлевской стены был установлен бюст вождя работы именитого советского скульптора, президента Академии художеств СССР Н. В. Томского. В связи с этим обстоятельством думается, что разделение буквально всех членов высшего советского руководства на сталинистов и антисталинистов, которое является общим местом современной исторической литературы, носит сугубо доктринерский и искусственный характер. Борьба в Политбюро ЦК в годы брежневского правления все же не столько шла на идейной почве, как это было, например, в довоенный период, сколько носила в основном личностный и клановый характер. 　

Тем не менее ряд авторов (А. И. Байгушев, Н. А. Митрохин[1029]) считают, что в руководстве страны существовали как минимум три идейных группировки, которых тот же Н. А. Митрохин условно именует «либералами», «днепропетровцами» и «шелепинцами». Он уверяет, что все «либералы», прежде всего выходцы из журнала «Проблемы мира и социализма», которые исповедовали идеи европейской социал-демократии, прочно окопались в двух Международных отделах ЦК, которые негласно прикрывали Ю. В. Андропов, К. Ф. Катушев и Б. Н. Пономарев. Члены «днепропетровского клана», которые составляли костяк брежневской группировки, с самого начала исповедовали «концепцию стабильности», ставшую антитезой бесконечных хрущевских экспериментов и реформ. Наконец, «шелепинцы», напротив, выступали за продолжение реформ, однако «более консервативных в политике, но более радикальных в экономике», и в этом смысле они, по сути дела, смыкались с А. Н. Косыгиным и его командой в союзном правительстве. Кроме того, они «желали очищения, большей твердости и жесткости во внутренней политике». При этом сам Н. А. Митрохин выделял и еще один «некий идейный вектор, который не имел оформленной политической группировки». В его понимании это были некие «державники», осевшие в КГБ, МИДе и других «закрытых структурах», которые на уровне «державной, некоммунистической риторики» стали идейными продолжателями Л. П. Берии и его реформ весны 1953 года. 　

Между тем после серии главных ударов по ключевым фигурам «комсомольской группировки», возомнившим себя новыми вождями партии и страны, в 1968–1970 годах под негласным руководством М. А. Суслова прошла тотальная зачистка всех руководящих органов от последних рудиментов этой группировки. Так, уже в январе 1968 года с поста председателя Комитета по культурным связям с зарубежными странами при Совмине СССР был снят Сергей Калистратович Романовский, которого отправили советским послом в Осло. Затем, в июне 1968 года, был ликвидирован Отдел информации ЦК, созданный всего три года назад, руководители которого — его заведующий Дмитрий Петрович Шевлягин и его первый заместитель Петр Николаевич Решетов — были навсегда удалены из аппарата ЦК. Первый также уехал советским послом, но уже в южный Алжир, а второй был перемещен на затрапезный пост главного редактора журнала «Век XX и мир». В том же июне 1968 года с политического поста Первого секретаря ЦК ВЛКСМ был снят один из самых боевитых «шелепинцев» — Сергей Павлович Павлов, которого переместили на высокий, но уже сугубо административный пост председателя Комитета по физической культуре и спорту при Совете Министров СССР.

Наконец, через год своих постов лишились сразу три ключевые фигуры всей «шелепинской команды». Сначала, в апреле 1970 года, с поста главы Гостелерадио СССР слетел Николай Николаевич Месяцев, который также был отправлен на посольскую работу в далекую Австралию. В результате новым главным теленачальником стал брежневский любимец Сергей Георгиевич Лапин, а его место гендиректора ТАСС занял Леонид Митрофанович Замятин. Затем, в сентябре 1970 года, на пенсию был отправлен первый председатель АПН Борис Сергеевич Бурков, которого сменил крупный историк-славист и бывший зам. заведующего Идеологическим отделом ЦК Иван Иванович Удальцов. И, наконец, в октябре 1970 года с поста заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК был снят Владимир Ильич Степаков, который в начале следующего года тоже уехал работать послом в Югославию. Причем нового руководителя Отдела не могли подобрать целых три года, и все это время и. о. заведующего Отделом был его первый зам. Александр Николаевич Яковлев. Гораздо позднее в своих мемуарах он всячески уверял, что пострадал за свои прогрессивные взгляды и категорический отказ лепить очередной «культ личности» нового генсека[1030]. Однако целый ряд мемуаристов и историков утверждают, что будущий главный идеолог перестройки как минимум лукавит. Например, тот же Н. А. Митрохин прямо говорит о том, что, судя по архивным документам, А. Н. Яковлев «принимал активное участие в написании всяких антисемитских документов во второй половине 1960-х годов», поскольку весь его Отдел в те времена «однозначно был жестко антисемитским»[1031]. Его позиция резко поменяется только после отставки В. И. Степакова, означавшей «полный разгром шелепинской группировки», и только с «этого момента он начинает принимать активное участие в борьбе с русским шовинизмом» и вновь «пишет всякие записки», правда уже против русских националистов, например того же генерал-майора Василия Петровича Московского, который в марте 1971 года слетел сразу с двух своих постов — главного редактора «Советской России» и зам. председателя Центральной Ревизионной Комиссии КПСС.

Вместе с тем поражение «комсомольцев» все же не позволило брежневской команде полностью «оккупировать» власть. В условиях, как тогда казалось, очень успешной экономической реформы, начатой в марте 1965 года, прочные позиции в верхних эшелонах власти продолжала занимать команда премьер-министра А. Н. Косыгина, который не только очень жестко контролировал весь правительственный аппарат, но и стал играть необычайно активную роль во внешней политике страны.

Тогда костяк премьерской группировки в Совете Министров СССР состоял из пяти человек: его первого заместителя Кирилла Трофимовича Мазурова, трех рядовых заместителей — председателя Госплана СССР Николая Константиновича Байбакова, председателя Госкомитета по науке и технике Владимира Алексеевича Кириллина и Владимира Николаевича Новикова, а также главы Совета Министров РСФСР Геннадия Ивановича Воронова. Кроме того, по целому ряду вопросов к этой группе примыкал и еще один первый заместитель главы союзного правительства — Дмитрий Степанович Полянский, у которого личные отношения с Л. И. Брежневым всегда были «не комильфо».

Вместе с тем Л. И. Брежнев также смог создать в союзном правительстве свой «днепропетровский клан», костяк которого составили три заместителя председателя Совета Министров СССР: председатель восстановленного Госснаба СССР Вениамин Эммануилович Дымшиц, руководитель Госстроя СССР Игнатий Трофимович Новиков и Николай Александрович Тихонов, — с которыми генсек крепко сдружился при совместной работе в свою бытность первым секретарем Запорожского и Днепропетровского обкомов партии в 1946–1950 годах.

В результате к концу 1970 года вокруг Л. И. Брежнева окончательно оформилась целая правящая группировка, которую частенько именуют либо «молдавско-днепропетровским суперкланом» (Ю. А. Королев, Н. А. Митрохин), либо «днепропетровско-кишиневской хунтой» (М. Ф. Ненашев)[1032]. Именно тогда она заняла прочные позиции в партии (А. П. Кириленко, В. В. Щербицкий, К. У. Черненко, С. П. Трапезников), в союзном правительстве (В. Э. Дымшиц, И. Т. Новиков, Н. А. Тихонов, Н. А. Щелоков), в КГБ (С. К. Цвигун, Г. К. Цинев, В. В. Федорчук, А. Я. Рябенко) и в личном аппарате генсека, где первую скрипку стали играть Георгий Эммануилович Цуканов и Виктор Андреевич Голиков.

3. Истоки Косыгинской экономической реформы 1962–1965 годов

Как утверждают целый ряд историков и экономистов (Г. И. Ханин, В. Д. Белкин, Л. Н. Лазарева, В. Н. Лисовицкий, Н. А. Митрохин[1033]), растущие трудности советской экономики в последний период хрущевского правления заставили часть правящей элиты, прежде всего в правительственном звене, очень крепко «задуматься о существенной корректировке сложившегося за последние три десятилетия хозяйственного механизма в сторону его децентрализации и усиления роли товарно-денежных отношений», что по факту хотя бы частично привело «к сближению советской экономики с хозяйственным механизмом буржуазных стран». Хотя понятно, что «для менталитета тогдашних политических верхов, как и для всей советской идеологии, всегда жестко противопоставлявшей социализм капитализму и убеждавшей в очевидных преимуществах первого, подобное решение было очень нелегким и даже опасным, так как это размывало сами основы советской политической и идеологической системы». К тому же, как верно подметил тот же Г. И. Ханин, «такая позиция была далеко не бесспорна», так как «реальные отличия советского хозяйственного механизма и всех его институтов от западных рыночных были слишком велики, чтобы допустить успешное их перенесение на советскую экономику». Более того, существовал и реальный отрицательный опыт децентрализации как самой советской экономики, так и ряда других социалистических держав во второй половине 1950-х годов. Не убеждала в преимуществах расширения товарно-денежных отношений и уже привычная аргументация о достижениях советской экономики в период НЭПа, так как нэповская модель оказалась неспособной решить важные «задачи реконструктивного периода», и именно поэтому И. В. Сталин и его соратники взяли курс на строительство основ социализма в одной «отдельно взятой стране» через ускоренные темпы индустриализации, коллективизации и культурной революции. 　

Между тем, как считают ряд авторов (Л. Н. Лазарева[1034]), фактической базой для косыгинской реформы стала старая экономическая дискуссия, возникшая по инициативе самого И. В. Сталина в послевоенную эпоху, которая после его ухода из жизни возобновилась только в 1957 году. Именно тогда сформировалось два основных подхода к старой проблеме товарно-денежных отношений и роли пресловутого «закона стоимости» при социализме, которые выразились в давнишнем споре «планомерников» и «товарников». Несмотря на то что эти жаркие диспуты, как метко выразился В. Н. Лисовский[1035], носили весьма схоластический характер наподобие знаменитой баталии гулливеровских «остроконечников» и «тупоконечников», бескомпромиссно споривших о том, с какого конца разбивать вареное яйцо, за всеми этими абстракциями стояла вполне реальная проблема реформы существующей системы государственного социализма, построенного в довоенную эпоху.

«Планомерники», в рядах которых значились В. А. Соболь, Н. В. Хессин, И. С. Малышев и ряд других экономистов, развивали традиционный постулат о том, что само по себе социалистическое производство — это непосредственно общественное производство, поэтому в Советском Союзе товарно-денежные отношения являются лишь внешней формой советской экономики, которая по своей сути носит бестоварный характер. По их убеждению, социализм — это планомерно организованное общество, где товарно-денежные отношения существуют лишь потому, что построенный социализм, являясь первой фазой коммунистической формации, все еще сохраняет наследие буржуазной эпохи.

Их же маститые оппоненты из числа «товарников», в частности Я. А. Кронрод, Л. Н. Кассиров, В. Г. Венжер, И. Н. Буздалов, А. М. Емельянов и ряд других видных спецов, напротив, доказывали, что наличие товарно-денежных отношений при социализме никак нельзя отрицать, поскольку этот постулат противоречит самим реалиям хозяйственной практики. Поэтому необходимо признать значение «закона стоимости» при социализме как основного регулятора развития всего народного хозяйства страны и пользоваться этим инструментом для подъема эффективности работы всех предприятий. План же для самих предприятий должен строиться как реальное отражение рыночной конъюнктуры, что постепенно и неизбежно сформирует и новые подходы к проблеме повышения эффективности социалистического хозяйствования. Иными словами, новая система планирования работы всех предприятий должна быть нацелена на оптимальный поиск «правильных директивных показателей» и усиление роли рыночных рычагов во всей социалистической экономике. Именно эти идеи группы «товарников» подспудно и подготовили почву как для нового витка очередной экономической дискуссии, прошедшей в 1962–1964 годах, так и для реформы планирования народного хозяйства страны и управления им, реализация которой начнется в 1965 году.

Хорошо известно, что данную реформу в отечественной историографии по давно заведенной традиции называли «косыгинской», прямиком связывая ее с именем главы советского правительства Алексея Николаевича Косыгина. Однако в западной литературе[1036] ее в гораздо большей степени связывали с именем харьковского профессора Е. Г. Либермана, поэтому нередко называли либерманизацией или даже либерманизмом по аналогии, например, с тем же «тэтчеризмом». Сейчас же довольно часто ее называют реформой Косыгина — Либермана, априори вкладывая в само это название негативный (причем в ряде случаев и откровенно антисемитский) подтекст. Понятно, что различия в понимании «авторства» всей этой реформы отражают и противоречивую роль самого Е. Г. Либермана в ее подготовке и реализации. С одной стороны, как абсолютно справедливо пишет тот же В. Н. Лисовицкий, вроде бы никто не сомневается в том, что именно с публикации его статей началось открытое и широкое обсуждение идей новой экономической реформы. С другой же стороны, довольно часто во многих публикациях подчеркивается скромное влияние персоны Е. Г. Либермана и на советскую экономическую науку, и на социально-политические процессы в стране, что неизбежно порождало веские сомнения в самостоятельности сыгранной им роли. Более того, целый ряд авторов даже заявляют, что Е. Г. Либерман был своеобразной «ширмой» для апробирования «опасных» идей»[1037], которые, по мнению С. Г. Коваленко, он позаимствовал из «теоретических положений» известного польского политика и экономиста Оскара Ланге, изложенных в его книге «Теория воспроизводства и накопления», опубликованной в 1961 году[1038].

Как вспоминал хрущевский зять А. И. Аджубей[1039], во второй половине 1962 года новоявленный секретарь ЦК Петр Нилович Демичев показал ему письмо профессора Е. Г. Либермана, в котором он, обращаясь к Н. С. Хрущеву, «дерзостно» предложил ему «глубоко и серьезно взвесить суть экономических принципов, лежавших в основе нашей экономической доктрины, отбросить ее догматические установки… и обратиться к проверенным мировой практикой принципам материальной оценки результатов работы человека: хозрасчету, товарно-денежным отношениям, пониманию сути прибыли и ее роли в системе социалистического хозяйствования». После состоявшегося разговора П. Н. Демичев, отбросив «минутные колебания», передал письмо Н. С. Хрущеву, и тот «решился начать разговор с обществом». Тем паче что еще в апреле 1962 года аналогичный доклад Е. Г. Либермана обсуждался на заседании Научного совета при Академии Наук СССР по комплексной проблеме «Научные основы планирования и организации общественного производства». В результате 9 сентября 1962 года в главном печатном органе ЦК — газете «Правда» — была опубликована его известная статья «План, прибыль, премия», которая и дала старт очередной экономической дискуссии. Причем, как утверждает один из участников тех событий профессор А. И. Каценелинбойген, опубликовать эту статью Е. Г. Либерману (по его же собственным словам) помог давнишний хрущевский соратник, редактор международного журнала «Проблемы мира и социализма», член-корреспондент АН СССР А. М. Румянцев, с которым они были знакомы еще с довоенных времен по совместной работе в Харькове[1040].

Между тем в своей последней работе Н. А. Митрохин утверждает, что Е. Г. Либерман «был негласным представителем заметной школы харьковских экономистов, которые получили возможность продвигать свои идеи» после резкого усиления в партийно-государственной элите «украинской политико-административной группировки, пришедшей во власть в период «воцарения» Никиты Хрущева». Внутри этой группировки были различные региональные «группы», в том числе и «харьковская», лидером которой был Н. В. Подгорный, а ее видными членами — П. Е. Шелест, В. Н. Титов, В. М. Чураев, В. Ф. Гарбузов, Н. А. Соболь и А. М. Румянцев, знакомые еще со студенческих лет. Последний как раз и курировал школу харьковских экономистов, которая «обеспечивала идейную и образовательную платформу для консолидации всей «харьковской группы»[1041]. Более того, свои истоки харьковская школа вела с основателя Харьковских высших коммерческих курсов профессора П. И. Фомина, который в имперский период был правой рукой потомственного дворянина и крупного заводовладельца, председателя Совета Съезда горнопромышленников Юга России Николая Федоровича фон Дитмара.

Надо сказать, что реформаторские идеи довольно давно поселились в голове Евсея Григорьевича Либермана, который еще весной 1956 года, будучи зав. кафедрой экономики и организации машиностроительного производства Харьковского инженерноэкономического института, защитил докторскую диссертацию с характерным названием «Пути повышения рентабельности социалистических предприятий», которая гораздо позже в дополненном виде была опубликована в виде отдельной монографии[1042]. На сей же раз, развивая идеи своей диссертации, он предложил сделать ряд «осторожных», но важных шагов в сторону превращения советских предприятий в самостоятельных товаропроизводителей. С этой целью предполагалось:

— освободить все госпредприятия от мелочной опеки центральных плановых органов, которые отныне должны устанавливать задания только по объему и номенклатуре продукции, а также по срокам их поставок. Все же остальные плановые показатели предприятия должны разрабатывать сами, устанавливая прямые связи со своими смежниками на основе договорных соглашений;

— для заинтересованности предприятий в выполнении плановых заданий и повышении качества продукции сделать важнейшим оценочным показателем прибыль;

— установить долгосрочные нормы рентабельности для самих предприятий и целых отраслей, определяемые как отношение прибыли к производственным фондам, и в случае выполнения всех этих нормативов поощрять предприятия, оставляя им часть их же прибыли для стимулирования коллектива и отдельных его работников;

— отдавать на откуп «командирам производства» вопросы производительности труда, себестоимости своей продукции, капиталовложений в основные фонды, закупки новой техники и оборудования, штатного расписания и формирования фонда заработной платы;

— упорядочить систему ценообразования, сделать ее более гибкой с тем, чтобы более технологичная продукция была рентабельна, а значит, и выгодна для самих производителей.

Понятно, что все эти новации были весьма необычны для того времени и вызвали очень неоднозначную реакцию. Поэтому появление такой статьи в центральном партийном органе, как считает В. Н. Лисовицкий, стало «своего рода «пробным шаром», запущенным сторонниками очередных реформ» с тем, чтобы «выяснить реакцию различных социальных и политических сил на возможные перемены»[1043]. А почему для столь важного зондажа мнений был выбран мало кому известный профессор провинциального вуза, а не кто-то из тогдашних корифеев научного сообщества, объясняется довольно просто. С одной стороны, выражение подобной «идейной ереси», конечно, было делом небезопасным, и «в случае отрицательного результата таким человеком не жалко было и пожертвовать», тем более что Е. Г. Либерман уже сидел в 1938–1939 годах, когда находился под следствием о шпионаже по доносу одного институтского «коллеги». Но была, вероятно, и другая причина. Е. Г. Либерман представлял крупный промышленный регион страны с большим количеством машиностроительных предприятий, ситуацию на которых он прекрасно знал, заведуя уже упомянутой кафедрой Харьковского инженерно-экономического института. Чуть позже он еще дважды изложил свои главные идеи по поводу реформы хозяйственного механизма промышленного производства. Первый раз — на страницах ведущего научного журнала «Вопросы экономики» в своей новой статье «Планирование производства и нормативы длительного действия», а второй раз — в докладе «О совершенствовании планирования и материального поощрения работы промышленных предприятий», который был направлен в ЦК КПСС.

Разумеется, предлагаемые новации, которые, по мнению Л. Н. Лазаревой[1044], «выбивали «замковый» камень из сталинской экономической модели», базой для которой было неукоснительное подчинение рентабельности самих предприятий всей народнохозяйственной рентабельности, не могли не вызвать отрицательной реакции у многих ортодоксов, прежде всего «классических плановиков», которые сразу обвинили Е. Г. Либермана в покушении на нерушимые основы социализма. В связи с возникшим накалом страстей он даже был вынужден покинуть свой институт, где проработал более четверти века, и перейти на экономический факультет Харьковского госуниверситета, где прослужил до конца своих дней профессором кафедры статистики и учета.

Между тем в том же сентябре 1962 года вокруг проблем, поднятых в статьях Е. Г. Либермана, развернулась общесоюзная экономическая дискуссия, которая продолжалась вплоть до зимы 1964 года. В ходе этой дискуссии либермановские идеи были поддержаны не только крупными учеными-экономистами, в том числе такими маститыми академиками, как В. С. Немчинов и С. Г. Струмилин[1045], но и директорами ряда промышленных предприятий и видными специалистами Госплана СССР. Как считает В. Н. Лисовицкий, все это означало, что задуманная реформа опиралась на реальную социальную базу, прежде всего советских управленцев-технократов, которым были особо близки проблемы, «связанные с частыми сбоями в хозяйственном механизме», и которые воспринимали все эти проблемы как «необходимость ремонта этого механизма», но без слома самой его конструкции, пригодность которой ими никоим образом не ставилась под сомнение.

В ходе начавшейся дискуссии, которая прошла 25–26 сентября 1962 года на расширенном заседании Научного совета по хозяйственному расчету и материальному стимулированию производства при АН СССР[1046], а затем довольно быстро выплеснулась на страницы центральной прессы, где столь же быстро оформились три лагеря, которые та же Л. Н. Лазарева условно поделила на: 1) «консерваторов» — открытых противников «демонтажа» действующего хозяйственного механизма; 2) «радикалов» — самых активных сторонников «харьковской системы» и 3) «центристов» — тех экономистов, которые в целом одобряли эту «систему», но с массой серьезных оговорок. При этом один из участников этого диспута, А. И. Каценелинбойген, который в октябре 1973 года эмигрировал в США, также выделяя консерваторов и реформаторов, подразделял последних на 3 группы: «диссидентов» (наиболее радикально исповедующих идеи «социализма с человеческим лицом»), «оппозиционеров» (желающих подправить и улучшить систему планирования всей экономики) и «реформаторов» (пытавшихся изменить имевшийся хозяйственный механизм без изменения политической надстройки)[1047].

Между тем, как уверяет Г. И. Ханин[1048], поначалу эта дискуссия шла довольно вяло и заметно оживилась только во второй половине 1964 года, когда были подведены промежуточные итоги эксперимента по расширению хозяйственной самостоятельности предприятий легкой промышленности и автомобильного транспорта, а в журнале «Коммунист» была опубликована статья академика-секретаря Отделения АН СССР В. С. Немчинова, в которой он повторно, но уже в сжатой форме изложил основные положения своей прошлогодней брошюры «О дальнейшем совершенствовании планирования и управления народным хозяйством»[1049]. Тогда эта брошюра маститого ученого, где содержался «весьма обширный и комплексный проект серьезного расширения товарно-денежных отношений и децентрализации экономики», названный им самим переходом к хозрасчетному планированию, привлекла внимание лишь научных работников. Но теперь же эта статья, вышедшая в главном теоретическом журнале ЦК, заинтересовала гораздо более широкий круг не только научных работников, но и многих управленцев-практиков. Причем, по мнению того же Г. И. Ханина, заметное влияние на ход всей дискуссии в пользу «рыночников» оказали выступления в «Правде» главы Госкомитета СССР по торговле Александра Ивановича Струева и крупного советского ученого в области автоматического управления академика Вадима Александровича Трапезникова, книга знаменитого авиаконструктора Олега Константиновича Антонова «Для всех и для себя», а также небольшая брошюра молодого экономиста Геннадия Степановича Лисичкина «План и рынок», в которой ссылками на В. И. Ленина он весьма живо аргументировал необходимость перехода к новому НЭПу[1050].

Ряд авторов либерального толка уверяют, что многие «консерваторы», в том числе М. А. Федорович, М. З. Бор и Л. А. Вааг[1051], понимая необходимость «корректировки сталинской модели, не были готовы к ее замене» и говорили о том, что «харьковская система», претендуя на замену старой управленческой модели, была полна противоречий. Они справедливо утверждали, что «цель социалистического производства — не получение прибыли…, а достижение в интересах всего общества наибольших результатов при наименьших затратах» и «с наименьшей себестоимостью продукции». Но профессор Е. Г. Либерман, а за ним и академик В. С. Немчинов, заявляя что то, «что выгодно предприятию, должно быть выгодно и обществу в целом», забыли прописную истину: «прибыль отдельного предприятия вовсе не конечная прибыль, реализованная в народном хозяйстве». Плановики-практики, которых было немало в лагере «консерваторов», делали особый акцент на невозможности «встраивания» новых принципов управления в реальность советской плановой экономики, ибо главным камнем преткновения было реальное отсутствие конкуренции как регулятора классической рыночной экономики. Более того, в качестве «фатального» обстоятельства для внедрения новых методов хозяйствования указывалось отсутствие «свободных» резервов в народном хозяйстве страны, которые жестко распределялись двумя союзными монстрами — Госпланом СССР и Госснабом СССР.

Понятно, что сторонники Е. Г. Либермана, в частности Б. М. Сухаревский, В. С. Немчинов, А. М. Бирман, В. А. Трапезников, Н. Я. Петраков и Г. С. Лисичкин, в разных вариациях настойчиво продвигали свои идеи о том, что «лучший регулятор общественного производства — это закон стоимости, который сможет устранить все диспропорции и повысить эффективность народного хозяйства, что социализм — это разновидность товарного производства, поэтому необходимо обеспечить свободный перелив капитала из одной отрасли в другую, а значит, и формирование всех цен на основе спроса — предложения», и что, составляя план, «государство должно лишь создать хозяйственный механизм, которому в дальнейшем предстояло работать в автоматическом режиме», где «плановые органы имели право вмешиваться в работу предприятия только для того, чтобы изучить передовой опыт или помочь отстающим». При этом, всячески обороняясь от «ортодоксов», они особо упирали на три позиции: во-первых, «никто не предлагает забрать рычаги управления у центра»; во-вторых, «речь идет только о замене методов воздействия на хозяйствующие субъекты, то есть замене директивных норм экономическим регулированием»; ну и, наконец, в-третьих, «альтернативы предложенным мерам нет», так как перестройка всей «системы управления народным хозяйством диктуется не прихотью, а необходимостью»[1052].

В конце концов «товарники» одолели «планомерников», и, как считает тот же В. Н. Лисовицкий, своеобразным символом их «идейной победы» стала очередная статья Е. Г. Либермана «Еще раз о плане, прибыли, премии», которая была опубликована в «Правде» 20 сентября 1964 года. Хотя и позднее, уже в условиях реализации косыгинской реформы, дискуссия между «товарниками» и их оппонентами будет продолжена. Достаточно сказать, что в одном только 1966 году будут опубликованы десятки работ, в том числе книги и брошюры З. В. Атласа, В. С. Немчинова, С. П. Первушина, Л. А. Леонтьева, И. С. Малышева, Б. С. Николаева, Н. Я. Петракова, С. И. Лушина, Л. А. Ваага, В. М. Костенникова, В. В. Кистанова, Е. А. Чертока, Е. А. Целыковской и С. И. Шкурко[1053].

Между тем, пока шла бурная дискуссия и обсуждались разные проекты реформ, состоялся октябрьский Пленум ЦК, приведший на вершины власти новое коллективное руководство страны. А. Н. Косыгин, находившийся тогда «над схваткой», не только внимательно следил за ходом самой дискуссии, но и изучал реформаторский опыт других стран. Как уверяют ряд специалистов (Ю. Я. Ольсевич, Р. А. Белоусов, Г. В. Будкевич[1054]), посещение им с рабочим визитом Великобритании еще летом 1963 года, а также детальное изучение рыночных реформ в Югославии, где в рамках т. н. «самоуправленческого социализма» было установлено дуалистичное планирование — общественное (народнохозяйственное) и производственное, окончательно убедили нового главу советского правительства в необходимости реформирования сталинской модели экономики. Однако, как уверяет многолетний косыгинский помощник Юрий Васильевич Фирсов[1055], отдавая себе отчет в том, что либермановская концепция «сырая», он принял решение «дорабатывать» ее на ходу.

Вместе с тем, как вспоминали сам Ю. В. Фирсов, а также Н. К. Байбаков, практики-управленцы, которым теперь предстояло пройти между «Сциллой (рынком) и Харибдой (директивным планированием)», вовсе не надеялись на помощь теоретиков, поскольку «в то время наша экономическая наука ничего, кроме общих рассуждений о необходимости реорганизации управления народным хозяйством, не предлагала», в то время как А. Н. Косыгин имел одну «слабость» — «он отдавал предпочтение профессионалам, занимавшим государственные должности, резонно считая, что такие подходят к делу более ответственно, чем представители «чистой» науки». Более того, видимо, сам того не сознавая, «он «оградил себя от участия» в схоластическом диспуте о «превращенной» категории стоимости и других абстракциях политэкономии социализма»[1056].

Тем временем 23 декабря 1964 года по запросу самого А. Н. Косыгина президент АН СССР академик М. В. Келдыш направил на его имя развернутый доклад и сопроводительное письмо следующего содержания: «В соответствии с Вашим поручением Президиум Академии Наук СССР представляет доклад «О путях повышения экономической эффективности общественного производства», подготовленный Институтом экономики АН СССР, Научно-исследовательским экономическим институтом Госплана СССР и Институтом мировой экономики и международных отношений АН СССР»[1057]. Оба эти документа, впервые опубликованные А. В. Сафроновым только в 2020 году, как и доклад А. Н. Шелепина — Д. С. Полянского, более чем красноречиво говорят об итогах «великого десятилетия» главного десталинизатора страны.

В своей сопроводительной записке академик М. В. Келдыш дословно писал: «В докладе устанавливается, что при выполнении ряда важнейших показателей семилетнего плана по развитию промышленного производства, в экономической жизни страны за последние годы имеет место ряд серьезных отрицательных явлений, которые в целом выражаются в замедлении темпов экономического развития и снижении экономической эффективности общественного производства. Об этом свидетельствуют следующие сводные данные, характеризующие темпы экономического развития (в %):

Замедление темпов экономического развития тесно связано с понижением «отдачи» основных производственных фондов и снижением темпов роста производительности труда (в %).

Далее М. В. Келдыш подчеркивал, что «материалы доклада говорят о снижении эффективности производственных накоплений более чем на 40%», что, в свою очередь, «стало одной из важных причин ухудшения соотношения между производством средств производства и производством предметов потребления». По мнению авторов доклада, причины такого положения вещей носили многофакторный характер, в том числе из-за «замедления темпов технического прогресса…, освоения новой техники, большого удельного веса устаревшего оборудования…, недостатков в организации капитального строительства, приводящие к замораживанию огромных средств» и, наконец, «крупных недостатков в организации планирования и управления народным хозяйством».

В результате уже в начале нового 1965 года под руководством самого А. Н. Косыгина началась реальная работа над конкретным проектом новой экономической реформы узкой группой специалистов, которые были хорошо знакомы «с практикой планирования, финансов и трудовых отношений в промышленности». Хотя надо сказать, что в профессиональном сообществе экономистов до сих пор нет единства в том, кто же тогда конкретно работал в команде премьера над проектом этой реформы. Так, Я. Н. Дубенецкий и В. В. Ивантер в своей статье для «Большой российской энциклопедии»[1058] некорректно указали на то, что в разработке этого проекта приняли участие Н. К. Байбаков, А. В. Бачурин, А. И. Анчишкин, Л. И. Абалкин, Л. М. Батовский, Р. А. Белоусов, В. С. Немчинов, Л. В. Канторович и С. С. Шаталин. Дело в том, что целый ряд указанных персон, в том числе будущие академики Л. И. Абалкин и С. С. Шаталин, которых автор этих строк знал лично, были тогда еще слишком молоды и занимали очень скромные посты, чтобы попасть в состав столь представительной команды реформаторов. Профессор Р. А. Белоусов, автор фундаментального научного исследования «Экономическая история России: XX век», уверяет в том, что ядро авторов данной реформы, «которые детально обсуждали у А. Н. Косыгина принципиальные вопросы, определявшие общую концепцию реформы управления промышленностью», составляли теоретики прикладного направления: руководитель группы — бывший Управделами СМ СССР, зам. председателя Госплана СССР Анатолий Васильевич Коробов, первый зам. министра финансов, а позднее председатель Государственного комитета цен при Госплане СССР Владимир Ксенофонтович Ситнин, зам. председателя Госкомитета по труду и заработной плате Борис Михайлович Сухаревский и первый зам. главы ЦСУ СССР Иван Степанович Малышев[1059]. Помощник премьера Ю. В. Фирсов, с которым солидарен Н. А. Митрохин, утверждает, что его патрон, «проявляя заметную осторожность в отношении к ученым-обществоведам, особо если таковые работали в ЦК», в конце декабря 1964 года отобрал сравнительно небольшую группу ученых, «близких к конкретной экономике», которая под плотной опекой его старшего помощника Анатолия Георгиевича Карпова и приступила в Совете Министров СССР к разработке концепции реформы»[1060]. Насколько он помнит, «главными действующими лицами» в этой группе были зам. председателя Госплана СССР Александр Васильевич Бачурин, директор Института экономики АН СССР членкор Лев Маркович Гатовский, директор НИИ экономики Госплана СССР членкор Анатолий Николаевич Ефимов, зам. председателя Госкомитета СССР по труду и заработной плате Борис Михайлович Сухаревский, зам. академика-секретаря Отделения экономики АН СССР членкор Кирилл Никандрович Плотников и директор Института экономики мировой социалистической системы АН СССР членкор Геннадий Михайлович Сорокин. По его образному выражению, «именно эта «группа «генералов» и одновременно грамотных марксистов, не склонных к упражнениям в схоластике», работала в тесном контакте с параллельной группой, организованной в Госплане СССР для подготовки конкретных предложений и документов по реформе». Профессор Г. И. Ханин, ссылаясь на воспоминания И. Я. Бирмана и В. К. Ситнина[1061], утверждает, что «на начальном этапе подготовки реформы в различных комиссиях», которые определяли само ее содержание, участвовали немногие сторонники радикальной для той поры «реформы экономической системы рыночной направленности», в частности Л. А. Вааг, И. Я. Бирман и В. Д. Белкин. Но «окончательный ее вариант формировался сторонниками несущественных изменений» советской экономической системы, «убежденных противников рыночной экономики при социализме и ветеранов командной системы», в том числе А. В. Коробовым, И. С. Малышевым и А. В. Бачуриным. При этом, как подчеркивает Г. И. Ханин, «эти проницательные авторы отмечают пассивную роль А. Н. Косыгина в процессе подготовки реформы», а И. Я. Бирман пишет «о его посредственном интеллектуальном уровне». Более того, еще один член «харьковской школы» В. Д. Белкин, который работал тогда над различными моделями планового ценообразования и выпустил в свет свою классическую работу «Цены единого уровня и экономические измерения на их основе», гораздо позже утверждал, что первоначально именно А. Н. Косыгин негласно тормозил подготовку «либермановской реформы» и только после отставки Н. С. Хрущева дал ей ход, создав Комиссию при Госплане СССР во главе с А. В. Коробовым. Причем эта Комиссия во многом взяла за основу наработки упраздненного Государственного научно-экономического совета, который в хрущевский период возглавлял А. Ф. Засядько, в частности проект одного из членов этого совета, профессора Л. А. Ваага, который затем и воплотился в серии конкретных решений двух ближайших Пленумов ЦК[1062].

Наконец, Н. А. Митрохин, ссылаясь на В. К. Ситнина и тогдашнего зам. зав. Отделом плановых и финансовых органов ЦК Б. И. Гостева, говорит о том, что «центральная организующая роль в подготовке конкретных предложений по «хозяйственной реформе» принадлежала зампреду Госплана Анатолию Коробову», который был «душой реформы» и ранняя смерть которого в 1967 году стала, по словам М. В. Славкиной, личной «трагедией» для Н. К. Байбакова. При этом Н. А. Митрохин особо педалирует тот факт, что именно он с марта 1953 года «был одним из ближайших соратников Маленкова, осуществившего наиболее серьезную либерализационную экономическую реформу», а на пике своей карьеры в 1953–1958 года был Управделами Совета Министров СССР[1063].

Забегая несколько вперед, скажем, что в самом начале реализации реформы, 24 ноября 1965 года, Президиум Совета Министров СССР принял решение о создании Междуведомственной комиссии при Госплане СССР (далее МВК), о которой в советской историографии практически не писали[1064]. Исключение составили лишь работы Е. Э. Бейлиной, В. С. Лельчука и Н. Ф. Воробьева, где есть только упоминания о факте ее существования[1065]. Между тем, как следует из диссертации Н. М. Бабкиной, защищенной в 2018 году[1066], эта МВК, которая занималась вопросами внедрения новой системы планирования и экономического стимулирования, сыграла ключевую роль в практической реализации косыгинской реформы. Об этой роли мы скажем чуть ниже, а здесь лишь упомянем, что в состав МВК вошли ее руководитель А. В. Бачурин и 9 членов: председатель Государственного комитета цен при Госплане СССР Владимир Ксенофонтович Ситнин, заместитель председателя Госкомитета по труду и заработной плате Борис Михайлович Сухаревский, первый заместитель председателя правления Промстройбанка СССР Павел Дмитриевич Подшиваленко, заместитель министра финансов СССР Иван Васильевич Гужков, первый и «рядовой» заместители начальника ЦСУ Иван Степанович Малышев и Лев Мордкович Володарский, заместитель председателя Госснаба СССР Владимир Мартынович Лагуткин, заместитель председателя Госстроя СССР Виктор Алексеевич Воробьев и секретарь ВЦСПС Иван Максимович Владыченко. Позднее, в начале 1967 года, членом этой Комиссии будет назначен и Лев Маркович Гатовский.

При этом, безусловно, никоим образом нельзя сбрасывать со счетов фигуру самого А. Н. Косыгина, которому в последние годы посвящено немало работ, в том числе целое диссертационное исследование А. С. Кудашина[1067]. Разные авторы по-разному определяют истоки его «рыночных воззрений». Кто-то, например Р. М. Нуреев, В. И. Андрианов и Н. А. Митрохин[1068], ищут их в далекой юности будущего премьера, когда после окончания Петроградского кооперативного техникума в 1924–1930 годах он работал в Сибири. Правда, Н. А. Митрохин утверждал, что «рыночных идей» он поначалу поднабрался, работая в британской концессии Lena Goldfields, хотя на самом деле он там не работал, а всегда служил на разных, в том числе руководящих, должностях в органах районной, городской и областной потребкооперации. Другие авторы, в частности Я. С. Ядгаров[1069], сетуя на то, что «косыгинские воззрения пока еще не получили целостной научно-практической оценки», уверяют, что А. Н. Косыгин весь период нахождения на высших партийно-государственных постах, начиная с марта 1939 года всегда выступал в роли «реформатора», уделяя особое внимание проблемам перестройки всей системы планирования, роста производительности труда, технического прогресса и материального стимулирования. Третья группа авторов (А. А. Замостьянов[1070]) полагает, что эти идеи поселились в голове премьера только в послевоенный период, когда по личному указанию И. В. Сталина, будучи министром финансов, а затем и министром легкой промышленности, он принимал активное участие в разработке и введении системы сдельной оплаты труда на заводах и фабриках ряда промышленных отраслей. Наконец, еще одна группа авторов, в частности Ю. Я. Ольсевич, Г. В. Будкевич и В. Н. Лисовицкий[1071], убеждены в том, что «рыночные воззрения» пришли к нему гораздо позже, только в первой половине 1960-х годов, когда он более подробно ознакомился с опытом реализации югославской модели самоуправленческого социализма и западной теорией конвергенции, авторами которой были Я. Тинберген и Дж. К. Гэлбрейт. О значительном влиянии югославской модели социализма на воззрения А. Н. Косыгина говорят и многие другие авторы, в частности начальник его секретариата и помощник по внешнеполитическим вопросам Б. Т. Бацанов и авторитетный специалист по истории российской и советской экономики профессор Р. А. Белоусов[1072].

Как известно, своеобразный итог этой дискуссии подвел сентябрьский 1965 года Пленум ЦК, о котором мы скажем чуть ниже. Здесь же отметим, что, по мнению ряда авторов, в итоге команда Е. Г. Либермана — В. С. Немчинова потерпела поражение. Было очевидно, что значительная часть как научного сообщества, так и управленцев-практиков была «не готова отказаться от «сталинской» экономической модели». В результате, по мнению Г. И. Ханина, сама косыгинская реформа, по сути, не стала реформой, поскольку она «очень напоминала проведенные в конце 1950-х годов в ряде восточноевропейских стран меры по децентрализации экономики, которые быстро показали там свою неэффективность и вредность»[1073]. Хотя, по мнению Л. Н. Лазаревой, победу в этом споре одержали «центристы», поскольку новая реформа пошла по пути «изменения количества и состава централизованно планируемых показателей, а «харьковская система», зажатая в узкие рамки директивного планирования», как и предупреждал с тревогой Е. Г. Либерман, «потеряла свою эффективность». Явно компромиссный характер доклада А. Н. Косыгина на сентябрьском Пленуме ЦК «оставлял еще возможность для маневра в сторону рынка». Но, как всегда, на переломных этапах советской истории решающим фактором оказалась воля политического лидера. Внутренняя убежденность Л. И. Брежнева, да и других лидеров страны, прежде всего Н. В. Подгорного, в том, что можно обойтись без реформирования управленческой модели, и «страх перед гранью, отделяющей советскую плановую экономику от экономики рыночной, свидетельствовали о том, что экономический волюнтаризм, казалось бы, преодоленный в теории, так и не был искоренен на практике»[1074]. Хотя тот же Н. А. Митрохин говорит, что, «несмотря на то, что авторство «хозяйственной реформы»… целиком приписывается Косыгину, очевидно, что она не могла начаться без согласия и активной поддержки первого лица страны — Леонида Брежнева». Более того, «распространенная в кругу госслужащих и многократно воспроизводимая… в научной литературе легенда» о противостоянии настоящего «трудяги», «производственника» и «экономиста Косыгина — «партократу» и сибариту, скрытому противнику реформ Брежневу» лжива, так как из брежневского дневника очевидно, что «до болезни он имел свои стратегические представления о должном результате реформ… и вникал в… конкретные аспекты экономической политики»[1075]. Примерно такую же оценку дает и С. Шаттенберг, назвавшая А. Н. Косыгина и Л. И. Брежнева «соратниками по реформам»[1076].

Наконец, ряд современных авторов (М. Ф. Антонов, С. Е. Мишенин[1077]), считают, что А. Н. Косыгина с полным основанием можно назвать «верным ленинцем», поскольку именно он «сумел незаметно для строгой партийной общественности внедрить, по существу, новый вариант ленинского НЭПа». Тем самым косыгинская реформа, по мнению этих авторов, «нанесла сильный удар по идеологическим основам советского общества», поскольку второй раз за всю «послеоктябрьскую историю» советскому народу вместо «глобально-планетарного взгляда» и «презрения к житейским мелочам их личной жизни» предложили «обывательское» мировоззрение, призывая «сосредоточиться на поисках выгоды для своего коллектива».

Надо сказать, что в последнее время в научной литературе особое внимание стали уделять так называемой глушковской реформе, которую многие авторы начали рассматривать как реальную альтернативу либермановско-косыгинской реформе. Как считают В. Д. Пихорович, В. Н. Лисовицкий и другие авторы[1078], это была радикальная «технократическая» реформа, основанная на тотальной информатизации всех экономических процессов, которая была предложена вице-президентом АН УССР, директором Института кибернетики академиком Виктором Михайловичем Глушковым. Будучи в то время главой Межведомственного научного совета по внедрению вычислительной техники и экономико-математических методов в народное хозяйство СССР при ГТНК СССР, он предложил в качестве альтернативы возврата на рыночные, а по сути буржуазные неонэповсие рельсы, свою новаторскую программу тотальной информатизации экономических процессов с применением Единой системы планирования и управления (ЕСПУ), которая должна была базироваться на Единой государственной сети вычислительных центров (ЕГС ВЦ).

Как явствует из работ историков науки (Б. Н. Малиновский, Л. Грэхэм, В. А. Долгов, А. В. Кутейников[1079]), эту идею академик В. М. Глушков впервые почерпнул из публикаций одного из пионеров советской кибернетики Анатолия Ивановича Китова, автора известной научной работы «Электронные цифровые машины», которая была опубликована еще в 1956 году. Именно полковник А. И. Китов, будучи тогда начальником Вычислительного центра № 1 Министерства обороны СССР, в январе, а затем в октябре 1959 года направил в ЦК на имя Н. С. Хрущева две служебные записки, в которых предложил идею создания единой автоматизированной системы управления для Вооруженных сил СССР и для народного хозяйства страны на базе сети вычислительных центров Министерства обороны СССР, получившую кодовое название проект «Красная книга»[1080]. По его мнению, все эти предложения, в том числе по созданию единого координирующего органа — Государственного комитета управления — позволят сделать резкий, подлинно революционный прорыв в использовании ЭВМ и «обогнать США, не догоняя их». Для рассмотрения этого предложения ЦК дал указание создать специальные комиссии. Первая комиссия, которую возглавил бывший зам. министра обороны, председатель Научного совета АН СССР по проблемам кибернетики адмирал-инженер А. И. Берг, одобрила все эти предложения. Однако вторая комиссия во главе с маршалом К. К. Рокоссовским, который незадолго до этого как раз занял пост зам. министра обороны СССР, высказалась против. Дело в том, что резкая критика состояния дел в военном ведомстве с внедрением ЭВМ, которая содержалась в преамбуле второй записки, а также предложения по коренной перестройке всей системы управления как в самом Министерстве обороны, так и в высших эшелонах власти, определили негативное отношение к ней и в самом военном ведомстве, и среди сотрудников аппарата ЦК, что в конечном счете привело к исключению А. И. Китова из партии и снятию его с занимаемой должности.

Однако уже в 1961 году в сборнике научных статей «Кибернетику — на службу коммунизму», вышедшем под редакцией А. И. Берга, появилась новая статья А. И. Китова «Кибернетика и управление народным хозяйством», что де-факто стало актом его «реабилитации» и возвращения в профессию. Уже в 1963 году он вошел в состав Межведомственного научного совета при ГТНК, где занял пост заместителя В. М. Глушкова и вскоре защитил свою докторскую диссертацию «Применение ЭВМ для решения задач противовоздушной обороны». А уже 21 мая 1963 года вышло специальное Постановление ЦК и Совета Министров СССР № 564 «Об улучшении руководства внедрением вычислительной техники и автоматизированных систем управления в народное хозяйство»[1081], в котором было особо отмечено, что «положение с применением вычислительной техники для массовых технических расчетов и решения задач планирования, управления и обработки информации в народном хозяйстве продолжает оставаться неудовлетворительным», что «государственные и отраслевые комитеты, министерства и ведомства плохо занимаются вопросами создания комплексных систем автоматизации управления технологическими процессами и производством на базе современных средств вычислительной техники, в результате чего создание таких систем значительно затягивается». В связи с этим обстоятельством ЦК и Совет Министров СССР приняли решение создать при Госкомитете СССР по координации научно-исследовательских работ Главное управление по внедрению вычислительной техники и возложить на него «ответственность за развитие работ в области вычислительной техники», а также «образовать Междуведомственный научный совет», возложив на этот орган «подготовку рекомендаций в области научных исследований, опытных разработок и внедрения математических методов и вычислительной техники», способных обеспечить «эффективное управление народным хозяйством» страны. Этим же Постановлением на ЦСУ СССР возлагалась «ответственность за внедрение математических методов и вычислительной техники в практику учетно-статистических работ», а на Вычислительный центр Госплана СССР, который получил приставку «Главный», была возложена обязанность по разработке совместно с АН СССР И ГВЦ Госплана «единой системы планирования, учета и оперативного управления народным хозяйством на основе применения математических методов и вычислительной техники»[1082].

Во исполнение этого Постановления уже в сентябре 1963 года зампред Совета Министров СССР, председатель Госкомитета СССР по координации научно-исследовательских работ Константин Николаевич Руднев своим приказом создал рабочую комиссию во главе с заместителем начальника ГВЦ Госплана СССР Н. Е. Кобринским и поручил ей в течение двух месяцев подготовить аналитическую записку по концепции ЕГС ВЦ и представить ее на рассмотрение Межведомственного совета. Уже в середине ноября 1963 года такая записка под названием «Вопросы структуры, организации и создания ЕГС ВЦ» была представлена на суд Межведомственного совета, а в феврале 1964 года К. Н. Руднев издал еще один приказ о создании новой специальной комиссии во главе с В. М. Глушковым для разработки предэскизного проекта ЕГС ВЦ. В состав этой комиссии вошли 24 специалиста Госплана, СНХ, ЦСУ, Министерства обороны и Академии Наук СССР, в том числе Н. Е. Кобринский, В. С. Михалевич, В. В. Александров, М. П. Федоренко, А. И. Китов, Н. П. Бусленко, М. П. Виньков и Н. И. Ковалев[1083]. Планировалось, что предэскизный проект ЕГС ВЦ станет начальным этапом создания глобальной автоматизированной системы управления экономикой страны, поэтому для его разработки также отводились сжатые сроки. И к концу сентября 1964 года такой предэскизный проект ЕГС ВЦ был уже готов для представления руководству страны. Однако скорая отставка Н. С. Хрущева спутала все карты авторам данного проекта и помешала реализации этих амбициозных планов.

Между тем весной 1963 года, еще до выхода этого Постановления ЦК и Совета Министров СССР, начался новый этап работ по созданию целого ряда новых отраслевых и специализированных НИИ, в том числе Центрального экономико-математического института АН СССР, идея создания которого принадлежала академику В. С. Немчинову и одному из его учеников академику Николаю Прокофьевичу Федоренко, который и стал первым директором этого института. Тогда Вычислительный центр Госплана СССР был преобразован в Главный ВЦ, что «делало его центральным звеном всего комплекса работ» по разработке «единой системы планирования, учета и оперативного управления народным хозяйством на основе применения математических методов и вычислительной техники»[1084].

Вся суть глушковской реформы состояла в предложении создать по всей стране Единую государственную сеть вычислительных центров, оборудовать ее мощными электронно-вычислительными машинами, которые дали бы возможность гораздо более оперативно обрабатывать огромный массив всей необходимой информации и на ее основе оптимизировать систему управления всем народно-хозяйственным комплексом страны. По замыслу В. М. Глушкова[1085], его «эскизный проект» ЕГС ВЦ предусматривал создание двухъярусной модели. На первом (верхнем) ярусе предполагалось создать и объединить едиными каналами оптоволоконной связи около 100 мощных вычислительных центров (или ГВЦ), расположенных в крупных промышленных городах и тех областных (краевых) центрах, где располагались управления региональных совнархозов. А на втором ярусе предполагалось построить порядка 10 тысяч местных вычислительных центров (или МВЦ) в министерствах, на крупных предприятиях и в кустовых структурах, соединенных с первым ярусом такой же системой оптоволоконной связи. С этой целью в ГВЦ АН УССР, созданном на базе Киевского института кибернетики, который возглавил В. М. Глушков, был разработан и сразу запущен в серийное производство мини-компьютер «Проминь», ставший затем базой для создания первого в мире персонального компьютера «МИР-1». Весь замысел этого проекта, который, по его мнению, по своим масштабам ничуть не уступал космической и ядерной программам, состоял в том, чтобы: во-первых, «по-ленински» наладить постоянный, а главное, «действенный учет и контроль» за любым объектом всей гигантской советской экономики и, во-вторых, свести к минимуму человеческий фактор и сделать экономику страны по-настоящему прозрачной и эффективной. Как считал сам В. М. Глушков, его проект мог быть реализован в течение трех пятилеток, однако при обязательном условии, что он будет организован и профинансирован таким же образом, как ядерная и космическая программы[1086].

Именно это обстоятельство, то есть стоимость проекта ЕГС ВЦ, которая тогда оценивалась то ли в 5 млрд.[1087], то ли в 20 млрд.[1088] руб., и стало решающим аргументом против реализации глушковского проекта. Конечно, в призме данного аспекта «реформаторский» проект Е. Г. Либермана выглядел куда более предпочтительным, поскольку сам автор «оценивал издержки на проведение своей реформы в стоимость бумаги, на которой будут напечатаны соответствующие указы», и обещал, что первые результаты этой реформы последуют уже через несколько месяцев. С учетом этого обстоятельства, как считают многие ученые, А. Н. Косыгин, считавшийся самым «прижимистым» членом Политбюро, умевшим «считать народную копейку», и выбрал вариант либермановской реформы, отвергнув значительно более «дорогой» проект В. М. Глушкова.

Кроме того, следует иметь в виду, что против глушковской реформы особо ополчился многолетний глава ЦСУ СССР В. Н. Старовский. Именно его академик В. М. Глушков не раз открыто и довольно жестко критиковал за то, что его ведомство совсем не внедряет передовые системы сбора и обработки информации, базирует всю работу на старых счетно-аналитических машинах, не стимулирует развитие вычислительной техники и препятствует тому, чтобы «вся статистическая информация становилась более гибкой и оперативной». По мнению В. П. Деркача, В. Д. Перхоровича и А. В. Островского[1089], именно позиция В. Н. Старовского, сразу встретившего в штыки саму идею создания республиканских автоматизированных систем управления (РАСУ) на базе вычислительных центров при Госпланах союзных республик и аналогичных структур ЦСУ СССР, а также аналогичная позиция не менее «прижимистого», чем А. Н. Косыгин, министра финансов СССР В. Ф. Гарбузова, яростнее всех выступавших против глушковского проекта, во многом и предрешили его печальную судьбу. Хотя, как считают ряд историков науки (В. Н. Лисовицкий, В. П. Деркач[1090]), через пару лет своеобразной реинкарнацией отвергнутого глушковского проекта стала т. н. «теория оптимального функционирования экономики» (ТОФЭ), которую позднее переименуют в «систему оптимального функционирования экономики» (СОФЭ), у истоков которой стояли целый ряд сотрудников ЦЭМИ, в частности его директор академик Н. П. Федоренко, зам. директора С. С. Шаталин, начальники двух отделов А. И. Каценелинбойген и И. Я. Бирман и даже директор Института США и Канады Г. А. Арбатов, который тогда по протекции Ю. В. Андропова «входил в политический фавор» самого генсека. Но об этом малоизвестном проекте и жарких баталиях вокруг него мы расскажем более подробно чуть ниже.

Вместе с тем надо особо указать на то обстоятельство, что в последние несколько лет вышеизложенная картина событий, связанных с глушковским проектом, была подвергнута серьезной и вполне аргументированной критике и переоценке в работах целого ряда молодых и перспективных авторов, прежде всего А. В. Сафронова[1091]. На наш взгляд, он совершенно прав в том, что:

— Уже больше четверти века «из статьи в статью передается один и тот же нарратив в духе «упущенного шанса», согласно которому ОГАС был якобы «неиспользованной возможностью спасения советской экономики» от ее застоя и краха. Этот нарратив, созданный самим академиком В. М. Глушковым, в постсоветский период очень активно и даже нахраписто продвигался целой когортой его учеников и апологетов. Причем заметим, прежде всего из числа украинских ученых и эмигрантской публики, в частности Б. Н. Малиновского, В. П. Деркача, В. Д. Пихоровича, В. Н. Лисовицкого, В. А. Геровича, а также ряда российских ученых, прежде всего Г. И. Ханина и А. В. Кутейникова[1092].

— Идея ЕГС ВЦ (ОГАС), приписываемая во многих современных публикациях В. М. Глушкову, буквально «витала в воздухе» задолго до него. Еще в середине 1950-х годов о необходимости создания сети вычислительных центров для повышения эффективности управления народным хозяйством страны писали В. С. Немчинов, М. Е. Раковский, Н. И. Кузьмин, Н. И. Ковалев, А. И. Берг, И. С. Брук, Н. И. Ведута и другие авторы. А в 1963–1965 годах, как установил А. В. Кутейников, разработка проекта ЕГС ВЦ велась под началом Главного управления по внедрению вычислительной техники, который был создан при Госкомитете по координации научно-исследовательских работ СССР во главе с К. Н. Рудневым.

— Представление о том, что именно профессор В. Н. Старовский был категорическим противником самого глушковского проекта как такового, также является заблуждением. Еще в 1964–1965 годах, работая на опережение, сотрудники ЦСУ СССР не только готовили альтернативный проект своей сети вычислительных центров, но и активно вели компьютеризацию собственной сети машиносчетных станций. Более того, с октября 1965 года, когда был ликвидирован Госкомитет по координации научно-исследовательских работ, а академик В. М. Глушков уже сам потерял интерес к своему проекту, его доработкой занялись ЦСУ СССР и Минприбор СССР во главе все с тем же К. Н. Рудневым. Но, когда этот проект был уже готов, разгромный отзыв на него дал Госплан СССР, который давно оспаривал у ЦСУ пальму первенства в этом вопросе. В результате более дорогой проект ЦСУ, оцененный в 467 млн. руб. за строительство только первой очереди из 85 вычислительных центров, был отклонен, и ставку сделали на проект Госплана.

Судя по документам и работам самих сотрудников Госплана СССР[1093], этот проект создавался в недрах Комплексной группы по созданию и внедрению автоматизированной системы плановых расчетов (АСПР), в состав которой тогда вошли 11 человек, в том числе Н. Е. Кобринский, Б. А. Волчков, Ю. М. Самохин, Г. А. Литвинов, Ю. Р. Лейбкинд, О. М. Юнь и Е. З. Майминас. Ав 1966 году, после принятия этого проекта, был учрежден специальный пост заместителя председателя Госплана СССР «для руководства работами по планированию и контролю за внедрением экономико-математических методов, вычислительной техники и АСУ», на который был назначен Михаил Иванович Мисник, который получил богатый управленческий опыт на постах председателя Хабаровского совнархоза (1957–1960), а позднее первого зам. председателя Госплана РСФСР (1960–1966).

Именно с этого момента академик В. М. Глушков стал активно выступать как в партийной прессе, так и в научно-популярной литературе с критикой всех предпринимавшихся шагов как невнятных полумер, закладывая тем самым вышеупомянутый нарратив «упущенного шанса» или «несостоявшейся альтернативы». Подобная позиция наиболее отчетливо была представлена в книге известного журналиста «Литературной газеты» Виталия Моева «Бразды управления. Диалог с академиком В. М. Глушковым», которая вышла в свет еще в 1977 году[1094]. Не уловив данного нюанса, современные историки науки вслед за самим В. М. Глушковым и стали квалифицировать изменение первоначального проекта ЕГС ВЦ в проекты ОГАС и АСПР как «искажение первоначального замысла и «выхолащивание» смысла всей системы».

Наконец, самую острую и даже оскорбительную оценку упущенного шанса «глушковской альтернативы» дал известный советский экономист, директор Института народнохозяйственного прогнозирования АН СССР академик Ю. В. Яременко, который в своих «Экономических беседах» крайне резко высказался о самом В. М. Глушкове, его проекте и коллегах: «Появление несколько безголовых, но агрессивных технократов является важным и отчасти трагическим моментом нашей истории. Они выдавали себя, как правило, за «спасителей» нашей экономики и все время предлагали технократические решения ее проблем. Например, если помните, была выдвинута идея создания всеобъемлющих сетей связи, гигантских всесоюзных сетей передачи информации. Это была совершенно шизофреническая идея, но она реализовывалась в широких масштабах. Правда, реальных ресурсов под нее давали очень мало, поэтому она реализовалась как гигантская бюрократическая и идеологическая фикция. Тем не менее на этой фикции сделал себе карьеру небезызвестный академик Глушков, да и не только он»[1095].

4. Реализация косыгинской реформы в годы VIII пятилетки (1965–1970 гг.), ее итоги и оценки

Традиционно во всей отечественной, как и в зарубежной, историографии косыгинскую реформу датируют 1965–1970 годами и «вписывают» только в рамки VIII-й пятилетки развития народного хозяйства страны. Однако целый ряд авторов уже давно отвергают подобный подход. Более того, как установил доцент С. Е. Мишенин[1096], в настоящее время существует как минимум пять альтернативных точек зрения на хронологические рамки косыгинской реформы:

— одни авторы (В. А. Мау, В. В. Ивантер, Я. Н. Дубенецкий, А. В. Тебекин[1097]) исповедуют традиционный подход и датируют эту реформу 1965–1969/1970 годами, то есть исключительно периодом VIII-й пятилетки;

— другие авторы (Д. Е. Сорокин[1098]) утверждают, что косыгинские реформы продолжались чуть дольше — где-то с середины 1965 года до начала 1970-х годов. Причем, по мнению этих ученых, весь экономический эффект реформы «ограничился одним 1966 годом, когда лишь небольшая часть госпредприятий стала хозяйствовать по-новому»;

— третья группа авторов (А. И. Милюков, А. Ф. Невоструева[1099]) уверяют, что косыгинские реформы проводились целое десятилетие, с 1965 по 1975 год, и, таким образом, они хронологически совпали с периодом VIII-й — IX-й пятилеток развития народного хозяйства страны;

— еще одна группа авторов (Л. И. Абалкин, Г. Х. Попов[1100]) датируют косыгинские реформы 1965–1979 годами. Причем, отмечая волнообразный характер, они рассматривают их как перманентную смену «периодов усиления и ослабления реформаторства». При этом профессор Г. Х. Попов считает, что «поворотным пунктом» полного отказа от реформаторского курса стал 1976 год, что было напрямую связано «с состоянием здоровья и дееспособности Л. И. Брежнева»;

— наконец, пятая группа авторов (И. И. Семенова, И. А. Гриднева[1101]) заявляют о том, что всю эпоху 1960-1990-х годов можно расценивать «как непрерывную цепочку реформ (1965-1979-1991)».

Сам же С. Е. Мишенин полагает, что косыгинскую реформу более «логично рассматривать в двух исторических аспектах»: в узком, который пришелся на 1965–1972 годы, и более широком, который продолжался как минимум до 1982 года[1102]. Причем в рамках «узкого периода», или «первой косыгинской реформы», он выделяет три этапа реформирования советской экономики:

— 1965–1966 годы, когда была ликвидирована хрущевская система совнархозов и восстановлены отраслевые министерства и госкомитеты, а также приняты важнейшие нормативноправовые акты, определившие саму идеологию всех преобразований, в частности Постановление Пленума ЦК «Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства» (04.10.1965), Постановление ЦК и Совета Министров СССР № 729 «О совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства» (04.10.1965), Постановление Совета Министров СССР № 731 «Об утверждении Положения о социалистическом государственном производственном предприятии» (04.10.1965) и Постановление ЦК и Совета Министров СССР № 970 «О мерах по обеспечению дальнейшего роста производительности труда в промышленности и строительстве» (22.12.1966)[1103].

— 1967–1968 годы, которые ознаменовались переводом на новые условия хозяйствования ряда ведущих промышленных отраслей, введением государственной аттестации готовой продукции, реформой оптовых цен, созданием научно-производственных объединений, где головной структурой выступал научно-исследовательский институт и т.д., а также принятием целого ряда новых нормативно-правовых актов, в том числе Постановлений Совета Министров СССР № 729 и № 319 «О мерах по дальнейшему улучшению кредитования и расчетов в народном хозяйстве и повышению роли кредита в стимулировании производства» (03.04.1967) и «О переводе совхозов и других государственных сельскохозяйственных предприятий на полный хозяйственный расчет» (13.04.1967) и Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 760 «О мероприятиях по повышению эффективности работы научных организаций и улучшению использования в народном хозяйстве достижений науки и техники» (24.09.1968)[1104]. Однако параллельно в этот же период был начат и обратный процесс, в частности укрепление властных позиций министерств и ведомств, резкое увеличение числа новых плановых показателей и отчетности, а также отказ от прежних элементов рыночного регулирования что, по мнению С. Е. Мишенина, как и прочих либеральных авторов, было вызвано событиями «Пражской весны»[1105].

— 1969–1972 годы, на которые пришелся основной процесс перевода уже целых отраслей, а значит и их министерств, на новые принципы работы. Первым таким ведомством стало Министерство приборостроения, средств автоматизации и систем управления СССР, главой которого был К. Н. Руднев. Этот процесс в основном был завершен к концу 1972 года, когда на новые принципы работы перешло почти 90% всех промышленных предприятий страны, на которые приходились 97% объема всего промышленного производства и 98% всей прибыли. В этот же период вышло Постановление ЦК и Совета Министров СССР № 822 от 13 октября 1969 года «О мерах по совершенствованию и удешевлению аппарата управления», в соответствии с которым все министерства и ведомства страны обязаны были сократить свои управленческие штаты и аналогичные структуры всех подведомственных им организации и предприятий. Вместе с тем именно в этот период заметно усилился курс на «реформирование» самой косыгинской реформы, что зримо выразилось в изменении «организации функционирования экономики» и «активизации вмешательства ЦК КПСС и всего партаппарата в процесс планирования экономики».

В рамках второго (широкого) этапа экономических реформ, который пришелся на 1973–1982 годы, следует выделить два периода:

— 1973–1979 годы, когда зримо обозначилось явное доминирование организационного направления реформ. Отправным пунктом здесь стало знаковое Постановление ЦК и Совета Министров СССР № 139 «О некоторых мероприятиях по дальнейшему совершенствованию управления промышленностью» (02.03.1973)[1106]. Эту новую «волну реформирования», которую сам С. Е. Мишенин именует «второй косыгинской реформой», он напрямую связывает с созданием очередной и отныне основной формы организации промышленного и аграрного производства, когда на смену отдельным предприятиям приходят целые производственные или научно-производственные объединения, ставшие некой надстройкой над несколькими предприятиями и организациями. В результате этого процесса уже к началу 1980 года было создано более 4080 ПО и НПО, объединивших почти 18 000 предприятий и институтов, на которых трудились около 48,5% всех рабочих и инженерно-научных кадров, производивших почти 47% всей реализованной продукции[1107]. Причем сам процесс создания подобных «производственных монстров», с одной стороны, вел к концентрации ресурсов и мощностей, а с другой стороны, привел к заметному росту бюрократической надстройки на союзном и республиканском уровнях. Достаточно сказать, что если в 1970 году в составе Совета Министров СССР было 60 министерств и госкомитетов, то уже в 1977 году их количество возросло на целую четверть и составило 80 общесоюзных ведомств. Вместе с тем, как считает тот же С. Е. Мишенин, важнейшей чертой этого этапа реформирования стала «диверсификация производства», которая шла тремя основными способами: 1) во-первых, через бурное развитие подсобных хозяйств сельскохозяйственного профиля при многих крупных промышленных предприятиях; 2) во-вторых, за счет резкого увеличения выпуска продукции гражданского ширпотреба, в том числе и длительного пользования (телевизоры, холодильники и т.д.) на предприятиях тяжелой промышленности и военно-промышленного комплекса; 3) в-третьих, путем создания разветвленной сети предприятий по хранению и переработке сельхозпродукции на селе.

— 1979–1982 годы были связаны с неудачной повторной попыткой вернуться к использованию экономических методов управления путем введения нового оценочного показателя эффективности работы предприятий и их коллективов. По мнению С. Е. Мишенина, «началом данного этапа логично считать принятие установочного Постановления ЦК КПСС «О дальнейшем совершенствовании хозяйственного механизма и задачах партийных и государственных органов», а также совместного Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 695 «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы» (12.07.1979)[1108]. Важнейшей (однако не осуществленной до конца) новацией этого периода стало введение нового показателя — т. н. «чистой продукции», которая состояла из суммы заработной платы и прибыли, полученной от реализации готовой продукции. Вместе с тем внедрение такой «нормативно-чистой продукции» не исключало использования и прежнего показателя «валовой продукции», что ряд видных экономистов, в частности Д. В. Валовой, расценили как «абсурд в квадрате»[1109]. На подготовку уже «третьей косыгинской реформы», инициатором которой опять-таки выступил сам премьер, отводилось два года, а начать ее реализацию планировалось в IX-й пятилетке (1981–1985). Однако в конце октября 1980 года А. Н. Косыгин после перенесенного инфаркта был отправлен в отставку, а новый глава Совета Министров Николай Александрович Тихонов эту «реформу» проигнорировал.

Как уже было сказано, в историографии начало реализации косыгинской реформы традиционно связывают с октябрьским 1965 года Пленумом ЦК. Однако, как нам кажется, не меньшее значение имел и предыдущий Пленум ЦК, который состоялся 24–26 марта 1965 года[1110]. Более того, ряд авторов (А. И. Шевельков, Р. Р. Гумеров, А. Д. Крюкова[1111]) вполне разумно указали на то, что именно на мартовском (а не на сентябрьском) Пленуме, где обсуждались «неотложные меры по дальнейшему развитию сельского хозяйства», впервые на высшем официальном уровне прозвучала «та максима, что в руководстве всем народным хозяйством (в том числе его аграрным сектором) необходимо более полно использовать такие экономические рычаги, как цена, прибыль и кредит». Хотя затем, после проведения сентябрьского Пленума, этот «крайне важный тезис был изъят из публикации стенограммы мартовского Пленума ЦК».

Как известно, в основной повестке мартовского Пленума ЦК значились два доклада: Л. И. Брежнева «О неотложных мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства» и М. А. Суслова «Об итогах консультативной встречи представителей коммунистических и рабочих партий 1–5 марта 1965 года». Понятно, что центральное место занял первый доклад, в котором новый лидер партии, признав фактический провал почти всех плановых показателей «хрущевской семилетки», предложил целый ряд важных мер, призванных реформировать сельское хозяйство страны на основе разумного сочетания общественных и личных интересов тружеников села и усиления их материальной заинтересованности в реальном росте сельскохозяйственного производства. По завершении дискуссии по докладу Первого секретаря все участники Пленума единогласно приняли одноименное Постановление ЦК КПСС «О неотложных мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства страны».

В соответствии с Постановлением: 1) ежегодный план обязательных государственных закупок зерна был значительно снижен, а главное, объявлен неизменным на предстоящие 10 лет; 2) все закупочные цены на основную сельскохозяйственную продукцию вновь были повышены в 1,5–2 раза; 3) все сверхплановые закупки теперь должны были осуществляться по повышенным ценам, которые составляли не менее 50% от ее базовой цены; 4) существенно снижались цены на всю сельскохозяйственную технику и запчасти к ней; 5) со всех колхозов и совхозов были списаны все прежние долги государству, а также уменьшены ставки подоходного налога с зарплаты всех колхозников и сельской интеллигенции; 6) наконец, была прекращена прежняя порочная практика ликвидации личных подсобных хозяйств колхозников.

Однако самое главное новшество состояло в том, что количество отчетных показателей, установленных ранее для всех аграрных хозяйств, было резко сокращено и в пределах обязательных государственных заданий всем типам сельскохозяйственных артелей и советских хозяйств предоставлялась полная самостоятельность в планировании собственного производства. При этом в Постановлении Пленума ЦК был сделан особый акцент: 1) на резкое увеличение государственных ассигнований в аграрное производство, прежде всего для значительного повышения технического уровня сельского хозяйства и производства основных видов сельскохозяйственных машин (пахотных тракторов, уборочных комбайнов, автотранспорта) и минеральных удобрений; 2) на комплексную механизацию тех отраслей сельхозпроизводства, прежде всего животноводства и овощеводства, где значительная часть работ до сих пор велась «по-дедовски» ручным способом; 3) на усиление специализации сельскохозяйственного производства в рамках не только отдельных областей, краев и республик, но и самих аграрных хозяйств, многие из которых по-прежнему носили многоотраслевой характер, что негативно влияло на общий рост сельскохозяйственного производства.

Кроме того, прежняя довольно громоздкая и во многом абсурдная система управления сельским хозяйством, созданная на излете «хрущевской слякоти», была существенно упрощена. Еще в декабре 1964 года были ликвидированы министерства продовольствия и заготовок сельхозпродуктов всех союзных республик и на их базе воссозданы Министерства сельского хозяйства. Тогда же были упразднены все территориально-производственные колхозно-совхозные управления и восстановлены структурные подразделения исполкомов сельских и районных советов, отвечавших за непосредственное руководство сельскохозяйственным производством «на земле». При этом в Постановлении Пленума ЦК особый акцент был сделан на констатацию того факта, что отныне в «руководстве аграрным комплексом страны» ведущая роль принадлежит Министерству сельского хозяйства СССР. В связи с этим обстоятельством еще за месяц до созыва Пленума ЦК, в середине февраля 1965 года, прежний министр Иван Платонович Воловченко был перемещен в кресло первого заместителя министра, а новым главой этого ведомства был назначен председатель Целинного крайисполкома Владимир Владимирович Мацкевич, который уже занимал пост министра сельского хозяйства СССР в 1955–1960 годах.

Принятые решения вскоре принесли колхозам и совхозам вполне ощутимую выгоду. Достаточно сказать, что в VIII-й пятилетке обязательный план по хлебозаготовкам не менялся ни разу и по году составлял 55,7 млн. тонн[1112]. При этом ежегодные закупки зерновых культур в государственные закрома выросли до 66 млн. тонн, в результате чего по итогам первого года реформы выручка за сданную продукцию в госфонд выросла почти на 15%. Кроме того, значительную выгоду колхозы и совхозы страны получили и от снижения цен на основную сельхозтехнику, электроэнергию, а также за счет списания всех задолженностей по государственным ссудам, которые давно неподъемным бременем лежали на их бюджетах. По данным зам. председателя Госбанка СССР М. С. Зотова, была разом списана огромная сумма в 2,1 млрд. руб., и одновременно на 20% увеличены расходы на капвложения в сельское хозяйство, которые в 1966–1970 годах выросли на 59,7 млрд. руб., а в 1971–1974 годах и того больше — на 99,1 млрд. руб.[1113] И, наконец, забегая вперед, скажем, что 16 мая 1966 года вышло очередное Постановление ЦК и Совета Министров СССР № 372 «О повышении материальной заинтересованности колхозников в развитии общественного производства», рекомендовавшее с 1 июля 1966 года «ввести гарантированную оплату труда колхозников, исходя из тарифных ставок аналогичных категорий рабочих совхозов», установить первоочередность «выделения средств на оплату труда колхозников и обязать Госбанк при недостатке у колхозов собственных средств для обеспечения гарантированной оплаты труда колхозников предоставлять таким колхозам в 1966–1970 годах кредит на срок до пяти лет в пределах сумм, предусмотренных в планах долгосрочного кредитования колхозов». При этом надо сказать, что далеко не все авторы современных публикаций в восторге от этого решения, но об этом мы скажем чуть ниже.

При этом надо подметить три важных обстоятельства, на которые верно указывают целый ряд авторов, в частности профессор Г. И. Ханин[1114]. Первое заключалось в том, что первоначально при разработке проекта реформы речь шла исключительно о промышленном производстве, и все новации в аграрной сфере, принятые на мартовском Пленуме ЦК, были оговорены и утверждены «с колес». Второе состоит в том, что инициатива в этом вопросе принадлежала не А. Н. Косыгину, который слабо разбирался в проблемах сельского хозяйства, а Л. И. Брежневу. Он довольно ревностно относился к своей «вотчине» и всегда подчеркивал, что для него главными вопросами жизни страны являются «хлеб» и «оборона», что в общем-то не мудрено, поскольку с середины 1950-х годов как Первый секретарь ЦК Компартии Казахстана, а затем и как секретарь ЦК по оборонке он отвечал именно за эти направления. И, наконец, в-третьих, нетрудно заметить, что многие новации стали своеобразной реинкарнацией тех решений, которые были приняты по инициативе Г. М. Маленкова, а затем Н. С. Хрущева в 1953 году на августовской сессии Верховного Совета СССР и сентябрьском Пленуме ЦК[1115].

Между тем еще в марте 1965 года по инициативе самого А. Н. Косыгина состоялось расширенное заседание Госплана СССР, которое замышлялось как этапное мероприятие в процессе подготовки к новому сентябрьскому Пленуму ЦК. По итогам работы заседания с исчерпывающей ясностью был обозначен особый акцент не столько на устранение тенденций «отсталости» советского промышленного производства, сколько на «антикризисное управление». То есть основной упор был сделан на устранение имеющихся диспропорций и отшлифовку отраслевых балансов, повышение качества продукции и большей эффективности государственных капиталовложений.

По мнению большинства исследователей, новый и самый главный шаг в реализации косыгинской реформы был предпринят на очередном Пленуме ЦК, который состоялся 27–29 сентября 1965 года[1116]. В повестке дня этого Пленума, как и в прошлый раз, также значились два доклада — Л. И. Брежнева «О созыве очередного XXIII съезда КПСС» и А. Н. Косыгина «Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства». Но именно второй доклад был в центре внимания участников Пленума ЦК, которые по итогам его обсуждения единогласно приняли одноименное Постановление, где отмечалось, что «существующая организационная структура управления, методы планирования и экономического стимулирования уже не отвечают современным условиям и уровню развития производительных сил». Поэтому было признано целесообразным: а) провести полную реорганизацию прежней системы управления промышленным производством путем ликвидации всех совнархозов, включая «большой» ВСНХ, и восстановления прежней системы общесоюзных и союзнореспубликанских министерств, которые должны были «в полной мере обеспечить проведение единой научно-технической политики и технологического прогресса»; б) существенно изменить соотношение между чисто административными и экономическими методами управления в пользу последних и провести комплекс мероприятий по повышению материальной заинтересованности трудовых коллективов в увеличении своего производства и улучшению качества продукции; в) осуществить практический комплекс мер «по совершенствованию планирования, нацеленного на пропорциональное развитие всех отраслей народного хозяйства», а также качественный рост технического уровня производства.

Между тем один из наиболее авторитетных специалистов по истории советской экономики профессор Г. И. Ханин в своем известном трехтомнике пишет о том, что «внимательное ознакомление с содержанием принятых на этом Пленуме решений относительно изменения порядка планирования и экономического стимулирования промышленного производства показывает, что привычный термин «реформа» для них был слишком сильным. Никаких существенных изменений в экономическую систему эти решения не внесли, и в сущности они очень напоминали проведенные в конце 1950-х годов в некоторых восточноевропейских странах меры по децентрализации экономики, которые быстро показали там свою неэффективность и вредность»[1117].

Тем не менее, по мнению большинства авторов, которые до сих пор стоят на давно устоявшей терминологической основе, на начальном этапе преобразований ставились три важнейшие задачи:

— Ключевой задачей стал переход от традиционных административных методов хозяйствования к экономической модели управления через усиление роли т. н. «стоимостных инструментов экономической политики», в частности цены, прибыли, кредитов, процентов, премий и т.д. В этой связи под новую реформу подводилась целая теоретическая база, смысл которой состоял в признании товарной природы социализма и ключевых интегральных показателей экономической эффективности всех предприятий — прибыли и рентабельности.

— Другой важной задачей новой реформы стало усиление оперативно-хозяйственной самостоятельности промпредприятий, что предусматривало резкое сокращение централизованно спускаемых плановых показателей. Само адресное директивное планирование не устранялось, но резко сокращалось с 30 до 9 показателей, среди которых сохранялись только показатели выпуска важнейших видов продукции и объема реализации этой продукции в оптовых ценах, фонда заработной платы, нормы прибыли, платежей в госбюджет и ассигнований из бюджета, рентабельности основных и оборотных средств, в том числе по объему централизованных капиталовложений и ввода в действие новых производственных мощностей, снабжению, то есть объему поставок, распределяемых структурами Госснаба СССР; производительности труда и себестоимости продукции. При этом выполнение Госплана теперь выражалось не в валовых показателях, а в объеме реализованной продукции. В результате этого промышленные предприятия впервые получили небывалую «свободу рук», поскольку отныне они могли самостоятельно, без утверждения в своих министерствах, планировать темпы роста производительности труда и меры по снижению себестоимости продукции, устанавливать величину средней заработной платы своих сотрудников и т.д.

— Наконец, третья задача заключалась в переводе самих промышленных предприятий на полный хозрасчет, что предполагало существенное усиление экономических стимулов в их управлении. С этой целью для всех предприятий устанавливались долговременные экономические нормативы и налоговые платежи, определяющие их взаимоотношения с государственными органами, прежде всего с их министерствами и ведомствами: плата за фонды, рентные платежи, нормативы фондов развития и экономического стимулирования и т.д. Отныне часть прибыли предприятий должна была оставаться в полном их распоряжении, за счет чего они получали возможность формировать целый ряд собственных фондов, в частности развития производства, материального поощрения, социально-культурного назначения, жилищного строительства и ряд других.

Через неделю все эти позиции были тщательно расписаны в «Положении о социалистическом государственном производственном предприятии», которое было утверждено Постановлением Совета Министров СССР № 731 от 4 октября 1965 года. В данном нормативном акте, состоящем из 6 разделов и 111 статей, очень подробно прописывались не только общие, имущественно-правовые и производственно-хозяйственные положения и порядок управления предприятиями, но и все их права в области планирования, капитального строительства и капитального ремонта, совершенствования техники и технологии производства, финансов, материально-технического снабжения и сбыта и вопросах труда и заработной платы[1118].

Принципиальным новшеством этого «Положения» стало создание трех новых фондов экономического стимулирования для усиления материальной заинтересованности сотрудников в выполнении всех установленных плановых заданий: материального поощрения, развития производства и социально-культурного и жилищного строительства, которые отныне формировались в процентах от фонда заработной платы за счет увеличения реализованной продукции и превышения уровня рентабельности по сравнению с плановым заданием. Тем самым роль прибыли, которая ранее имела исключительно учетную функцию, резко возросла, и предприятиям была предоставлена оперативно-хозяйственная самостоятельность на принципах хозрасчета, то есть окупаемости, рентабельности, материальной заинтересованности и ответственности за достигнутые результаты, но в условиях довольно жесткого денежного контроля со стороны государственных органов за использованием материальных, финансовых и трудовых ресурсов.

Поскольку эти новшества повышали роль «рыночных» категорий, таких как прибыль, рентабельность и кредит, и, напротив, сокращали число директивных обобщающих (именно обобщающих) показателей, многим экономистам, в том числе и за рубежом, показалось, что советская экономика сделала существенный шаг на пути «либерманизации». Однако, как считает тот же Г. И. Ханин, анализ «данных мероприятий, а тем более анализ практики их осуществления, показал, что многие из них «носили чисто внешний, поверхностный, во многом показной характер, ничего общего с рыночной экономикой не имевший». Как и в прежние времена, сохранялись все «основы командной экономики: директивное установление величины всех показателей, оптовых и розничных цен, уровней оплаты труда, процентов за кредит и т.д. Такие поверхностные изменения трудно назвать «реформой», тем более что даже на фоне «малоуспешных реформ» в ряде соцстран «советские выглядели особенно куцыми»[1119]. Сам профессор Г. И. Ханин высказал по этому поводу «свою гипотезу», которая состояла в следующем:

— Во-первых, «те, кто готовил проект реформы, и не собирались производить серьезных изменений в хозяйственном механизме, им было указано учесть научную критику, и они ее учли самым простым и неопасным для системы способом, введя некоторые предлагавшиеся учеными показатели, лишив их реального позитивного содержания. Вероятно, кое-кто из авторов рассчитывал таким образом скомпрометировать новые идеи», что у них и получилось.

— Во-вторых, у руководства страны «не хватило ни квалификации, ни ума, чтобы все эти намерения обнаружить и предотвратить», а «снижение интеллектуального уровня государственного руководства к этому времени стало уже очевидным». Хотя справедливости ради следует отметить, что настороженное отношение к косыгинской реформе все же высказывали ряд членов Президиума ЦК, в частности Л. И. Брежнев и Н. В. Подгорный. Однако сам уровень их критики реформы носил какой-то поверхностный характер, на уровне дворовой лексики «на кой черт нам эта реформа».

Надо сказать, что в литературе, посвященной косыгинской реформе, за очень редким исключением[1120], практически нет никакой информации о том, кто же конкретно руководил ее реализацией на высшем уровне. Но шесть лет назад этот досадный пробел был ликвидирован в кандидатской диссертации Н. М. Бабкиной, где на основе архивных документов, в том числе протоколов заседаний МВК, автор показала реальный механизм реализации косыгинской реформы[1121].

Как уже было сказано выше, 24 ноября 1965 года Президиум Совета Министров создал Междуведомственную комиссию при Госплане СССР, в состав которой вошли зам. председателя Госплана А. В. Бачурин, председатель Госкомцен В. К. Ситнин, зам. главы Госкомтруда Б. М. Сухаревский, первый зампред главы Правления Промстройбанка П. Д. Подшиваленко, зам. министра финансов И. В. Гужков, два заместителя начальника ЦСУ Л. М. Володарский и И. С. Малышев, зам. председателя Госснаба В. М. Лагуткин, зам. главы Госстроя В. А. Воробьев и секретарь ВЦСПС И. М. Владыченко. Позднее, в самом начале 1967 года, членом МВК был назначен и директор Института экономики АН СССР Л. М. Гатовский.

МВК, которая непосредственно занималась всеми вопросами внедрения новой системы планирования и экономического стимулирования, собиралась в среднем 3–4 раза в месяц для обсуждения обширного круга вопросов, связанных с реализацией реформы. Весь комплекс этих вопросов условно можно поделить на три группы. На самом первом месте стояла проблема отбора промпредприятий для перевода их на новую систему экономической деятельности. Главный вопрос состоял в том, какие предприятия (а позднее — и какие отрасли) должны быть переведены и в какой последовательности. МВК детально рассматривала предоставленные руководством предприятий и министерств документы и принимала решения о том, готовы они работать «по-новому» или пока нет. Именно решением МВК в «первую волну» и были включены 43 предприятия, которые с 1 января 1966 года стали пионерами косыгинской реформы. Вторым важным направлением, которым занимались члены МВК, стала разработка, а затем и внесение необходимых изменений в «Методические указания по переводу предприятий на новую систему планирования и экономического стимулирования». Здесь роль МВК было трудно переоценить, так как именно с ее одобрения «Методические указания» становились обязательными, а все изменения вносились в них лишь после согласования с ней. Наконец, еще одной важной проблемой, которая входила в компетенцию МВК, стало установление размеров отчислений в фонды экономического стимулирования предприятий, формировавшиеся за счет их прибыли «с целью повышения эффективности работы и заинтересованности работников в достижении наиболее высоких результатов своей деятельности». Данная задача решалась МВК на базе анализа присланных расчетов самих предприятий, которые уже работали по новым установкам. С течением времени компетенция МВК существенно расширилась, и ее члены стали рассматривать вопросы эффективности расходования создаваемых фондов и изменения отчислений в них. Причем, судя по протоколам заседаний членов МВК, обсуждение этих вопросов занимало очень важное место в их работе. Наконец, МВК при всей разноплановости своей деятельности стала реальным связующим звеном между Госпланом, всеми министерствами и ведомствами, отраслевыми союзами и предприятиями. Таким образом, самое полное и разностороннее представление о состоянии дел и ходе реформы по всей стране было у членов Междуведомственной комиссии. Именно поэтому на основе ее документов и рекомендаций высшее политическое руководство страны и принимало окончательные решения по всем основным вопросам проведения и коррекции реформы[1122].

Параллельно с разработкой основных положений косыгинской реформы шла работа и по определению основных направлений хозяйственной политики и контрольных цифр VIII-го пятилетнего плана развития народного хозяйства страны на 1966–1970 годы. Причем, как справедливо указал А. В. Тебекин, проект «Директив VIII пятилетнего плана», над которым корпели сотрудники Госплана СССР под началом Н. К. Байбакова, шел довольно трудно, поскольку «еще в конце 1963 года стало очевидно, что цифры, заложенные в программе партии, в том числе на 1970 год, едва ли были выполнимы»[1123]. Тем не менее «Директивы» по новому пятилетнему плану, принятые на XXIII съезде КПСС в конце марта 1966 года, носили довольно амбициозный характер. Так, выпуск промпродукции предполагалось увеличить на 47–50%, сельхозпродукции — на 25%, а реальные доходы населения — в 1,5 раза.

Как уже было сказано, процесс перехода промышленных предприятий на новые условия хозяйствования, начатый с совместного Постановления ЦК и Совета Министров СССР № 729 «О совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства», происходил постепенно. Первоначально на принципы полного хозрасчета с января 1966 года перешли лишь 43 крупных промышленных предприятия в 20 городах страны[1124]. Причем, как верно указал С. Р. Муравьев[1125], многие из них относились к тем промышленным отраслям (приборостроение, средства автоматизации и систем управления), где доля прибыли в цене готовой продукции была всегда достаточно высокой. Понятно, что на полную систему хозрасчета очень невыгодно было переходить многим «плановоубыточным» предприятиям и отраслям, например угледобывающей, металлургической или химической промышленности, поскольку сохранение твердых цен в течение многих лет (даже в пределах одного производства) приводило к серьезным перекосам в рентабельности не только отраслей и предприятий, но и их подразделений, поэтому почти на каждом предприятии одновременно мог выпускаться как выгодный, так и убыточный ассортимент. Поэтому по предложению членов МВК в проект Постановления Совета Министров СССР № 55 «О переводе в I квартале первой группы промышленных предприятий на новую систему планирования и экономического стимулирования», которое вышло 22 января 1966 года, был включен отдельный пункт, позволявший союзным министерствам выделять таким предприятиям средства для выплаты премий за счет остатка сверхплановой прибыли других предприятий. Вполне возможно, что таким способом предполагалось повысить привлекательность реформы, усилить мотивацию производителей при переходе на новые формы хозяйствования. Однако по факту, как верно подметила К. А. Кочнева[1126], уже на начальном этапе реформы было нормативно закреплено нарушение важнейшего принципа хозрасчета — обособленности кругооборота фондов. А итогом такого нарушения стала нестыковка показателей рентабельности и прибыли с существовавшей системой планирования. Тем не менее уже к концу 1966 года на полный хозрасчет перешли несколько сот промышленных предприятий, из которых 417 приходились на долю РСФСР[1127].

Тем временем в 1966–1967 годах также по рекомендации МВК была проведена реформа оптовых цен, в основу которой был положен принцип возмещения отраслевых издержек, и лишь затем Совет Министров СССР принял пакет новых Постановлений: «О мерах по дальнейшему улучшению кредитования и расчетов в народном хозяйстве и повышению роли кредита в стимулировании производства» (03.04.1967), «О переводе совхозов и других государственных сельскохозяйственных предприятий на полный хозрасчет» (13.04.1967), «О переводе предприятий Министерства гражданской авиации на новую систему планирования и экономического стимулирования» (07.06.1967), «О переводе железных дорог Министерства путей сообщения на новую систему планирования и экономического стимулирования» (23.06.1967), «О переводе предприятий Министерства морского флота на новую систему планирования и экономического стимулирования» (07.07.1967) и «О переводе предприятий речного транспорта союзных республик на новую систему планирования и экономического стимулирования» (07.07.1967)[1128], которые составили правовую базу дальнейшего проведения реформы. При этом, как заметил профессор Р. А. Белоусов, «пересмотр оптовых цен запоздал минимум на два года», а план 1968 года был по-прежнему «составлен в старых ценах, не увязанных с новыми условиями хозяйствования»[1129].

Тем временем в начале июня 1967 года Президиум Совета Министров СССР рассмотрел первые итоги работы предприятий в новых условиях и скорректировал программу дальнейшего совершенствования планирования и экономического стимулирования. Госплану совместно с ЦСУ, Минфином, Госснабом и Госкомтрудом было поручено изучить практику применения системы экономического стимулирования и дать свои рекомендации. Для выполнения этого поручения по указанию Н. К. Байбакова было создано 65 комплексных групп в составе 436 специалистов, которые быстро выявили целый ряд недостатков, характерных для всех производств, перешедших на хозрасчет[1130]. Среди основных недостатков были названы очень медленное составление документации о переходе на новую систему в министерствах и ведомствах и, как следствие этого, серьезные отставания в реорганизации систем планирования, хозрасчета и материального поощрения работников. Кроме того, со всей очевидностью стали проявляться и первые признаки так называемого «бюрократического рынка» — целой системы согласований, построенной на обмене услугами, а также очень слабая работа Госпланов трех союзных республик — Украинской (П. А. Розенко), Армянской (Л. С. Хачатрян) и Таджикской (К. М. Махкамов), — которые сообщали в центр о переводе на новую систему неподготовленных предприятий, не выполнивших даже собственные обязательства по основным плановым показателям.

Тем не менее уже к концу 1967 года по новой системе хозрасчета работали 7200 крупных промышленных предприятий во всех регионах страны, на долю которых приходилось почти 38% всей промышленной продукции. Затем этот процесс, особенно после выхода двух Постановлений СМ СССР — № 520 «О переводе эксплуатационных предприятий и производственно-технических управлений связи системы Министерства связи СССР на новую систему планирования и экономического стимулирования» (08.07.1968) и № 416 «О совершенствовании планирования и капитального строительства и об усилении экономического стимулирования строительного производства» (28.05.1969) — заметно ускорился[1131]. Уже в 1968 году на принципах хозрасчета работали 27 тыс. предприятий, где производилось 72% всей промышленной продукции, в 1969 году — 32 тыс. предприятий, которые выпускали уже 77% всей промышленной продукции, и, наконец, в 1970 году — более 41 тыс. промышленных предприятий (заводы, фабрики, порты, шахты и рудники), на долю которых приходилось почти 95% прибыли и 93% общего выпуска промышленной продукции в стране.

Вместе с тем по мере включения все большего числа предприятий в новые условия хозяйствования более четко стали проявляться многие скрытые противоречия. Одно из таких противоречий состояло в том, что все отраслевое планирование по-прежнему являлось прерогативой союзного Госплана, а не самих министерств и ведомств. И в результате возникла порочная практика, когда министерские чиновники в пику новой системе управления продолжали спускать своим подопечным предприятиям прежний набор тех показателей, которые уже были исключены из списка обязательных нормативов. Кроме того, они довольно часто и необоснованно меняли утвержденные планы без их согласования с руководством предприятий, не обеспечивая выполнение плана необходимыми материальными и финансовыми ресурсами. Более того, оценка качества работы предприятий по объему получаемой прибыли привела к тому, что несущественное изменение качества или технического уровня продукции становилось поводом для установления значительно более высоких плановых, а значит, и отпускных цен. На этот «парадокс» уже тогда указали целый ряд экономистов, в частности начальник отдела по внедрению новых методов планирования и экономического стимулирования Госплана СССР Николай Емельянович Дрогичинский — в своей статье «О ходе хозяйственной реформы», опубликованной в журнале «Вопросы экономики» в марте 1968 года[1132].

Между тем именно в этот период развернулось широкое слияние мелких и средних предприятий в крупные производственные объединения, или «социалистические концерны», которые по факту уже давно были связаны между собой либо тесной производственной кооперацией по выпуску готовой продукции, либо комплексной переработкой сырья. Более того, во исполнение очередного совместного Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 760 «О мероприятиях по повышению эффективности работы научных организаций и улучшению использования в народном хозяйстве достижений науки и техники» (24.09.1968)[1133] начался процесс создания очередной формы хозяйствующего субъекта — Научно-производственного объединения, где головной структурой стал Научно-исследовательский институт[1134]. По оценкам профессора Р. А. Белоусова, к концу 1970 года было создано 608 таких ПО и НПО, объединивших 2564 промышленных предприятия, в том числе легендарные гиганты ЗИЛ, АЗЛК, ГАЗ, ВАЗ, ЛОМО, Уралмаш, Электросилу, Светлану, Большевичку и Позитрон[1135].

Между тем проведение экономической реформы никоим образом не отменяло утвержденных планов капитального строительства и ввода в строй новых объектов и производств. По данным официальной статистики, за годы VIII-й пятилетки было построено более 1900 промышленных предприятий, в том числе Западно-Сибирский и Карагандинский металлургические комбинаты, Альметьевский и Волжский трубные заводы, Гомельские суперфосфатный завод, радиозавод и химкомбинат, Братский алюминиевый завод, Ташкентское конструкторское бюро машиностроения, Киевский завод «Буревестник», первая очередь Волжского автомобильного завода, Барнаульский шинный завод, Уральский автомоторный завод, Борисовский инструментальный завод, Новополоцкий и Нижнекамский химкомбинаты, Иркутский кабельный завод, Липецкий чугунолитейный завод, Сарапульский электро-конденсаторный завод, Череповецкий завод металлоконструкций, Харьковский завод тракторных двигателей, Куйбышевский азотно-туковый комбинат, Никопольский завод ферросплавов, Чебоксарский приборостроительный завод, Черниговский завод радиоприборов, Жуковский машиностроительный завод, Борисовский завод пластмассовых изделий, Дрогобычский завод автомобильных кранов, Черкасский авторемонтный завод, Волчанский агрегатный завод, Камовский завод электролитических конденсаторов, Ереванский автомобильный завод, Абовянский завод полупроводников, Карельский деревообрабатывающий комбинат, Измаильский целлюлозно-картонный комбинат, Лебединский горно-обогатительный комбинат, Одесский цементный завод, Могилевский комбинат силикатных изделий, Брестский чулочный комбинат, Волгоградские обувная и трикотажная фабрики, Череповецкая обувная фабрика, Шахтерская и Лениногорская трикотажные фабрики и другие промышленные гиганты. В те же годы в строй были введены Красноярская и Чебоксарская ГЭС, Криворожская, Бурштынская и Татевская ТЭС, Костромская, Конаковская и Ириклинская ГРЭС, вторые очереди Ворошиловградской и Славянской ГРЭС. Одновременно по инициативе министра энергетики СССР Петра Степановича Непорожнего было закончено формирование Единой энергетической системы Европейской части страны и Закавказья, а в 1967 году создано Центральное диспетчерское управление ЕЭС и началось создание объединенной Западно-Сибирской энергетической системы.

Несмотря на то обстоятельство, что изначально в планы реформаторов не входил аграрный сектор экономики, новая система хозяйствования вскоре стала внедряться и в сельском хозяйстве страны. Уже 13 апреля 1967 года было принято очередное совместное Постановление ЦК и Совета Министров СССР № 319 «О переводе совхозов и других государственных сельскохозяйственных предприятий на полный хозяйственный расчет»[1136], в котором значились вполне конкретные задачи, в том числе: 1) «осуществить постепенный перевод всех совхозов, племенных и конных заводов, птицефабрик, питомников, сельскохозяйственных опытных и учебно-опытных хозяйств и других государственных сельхозпредприятий на полный хозяйственный расчет»; 2) уже в текущем 1967 году Министерству сельского хозяйства СССР по согласованию с Советами Министров всех союзных республик перевести в опытном порядке «на полный хозяйственный расчет 390 совхозов и других государственных сельхозпредприятий»; 3) признать необходимым расширить хозяйственную самостоятельность совхозов и прочих государственных сельхозпредприятий, переводимых на полный хозрасчет, и в связи с этим сократить число утверждаемых для них показателей плана, ограничив их следующими показателями: «по производству — объем продажи государству важнейших видов продукции в натуральном выражении, по труду — общий фонд заработной платы и по финансам — общая сумма прибыли, ассигнования из бюджета и плата за основные производственные фонды сельхозназначения; 4) установить, что совхозы и другие госпредприятия, переведенные на полный хозрасчет, после определения размера платы в бюджет за производственные основные фонды производят отчисления из общей суммы прибыли: в фонд материального поощрения от плановой прибыли — 15%, в фонд социально-культурных мероприятий и жилищного строительства — 10%, в страховой фонд — 20% и в фонд укрепления и расширения хозяйства — 10%. Остальная часть прибыли (45%) направляется на выплату премиальных по Всесоюзному соцсоревнованию, на финансирование прироста собственных оборотных средств, погашение банковских кредитов, финансирование централизованных капвложений, покрытие убытков жилищно-коммунального хозяйства и на другие затраты».

Это же Постановление устанавливало, что отныне все совхозы и другие государственные сельхозпредприятия, переведенные на полный хозрасчет, «обеспечивая выполнение государственного плана, самостоятельно решают все вопросы производственно-хозяйственной деятельности», в частности: 1) «планируют объем производства на основе плановых заданий по продаже сельскохозяйственной продукции», а также «договоров с заготовительными, торговыми, сбытовыми организациями и промышленными предприятиями с учетом продажи сверхплановой продукции; 2) планируют производительность труда, себестоимость продукции, численность работников и устанавливают наиболее рациональную структуру управления предприятием; 3) определяют штаты административно-управленческих и инженерно-технических кадров, а также сметы административно-управленческих расходов». Кроме того, всем совхозам и другим сельхозпредприятиям разрешалась свободная реализация «не принятых заготовительными организациями овощей, плодов, фруктов, ягод, винограда и другой скоропортящейся продукции, а также картофеля и птицы государственным и кооперативным организациям и на рынках», причем не только своей области, края и республики, но и за их пределами «по ценам, определяемым по соглашению сторон, с включением указанной продукции в выполнение плана продажи ее государству».

Кроме того, это Постановление обязало Госбанк СССР (А. А. Посконов) «предоставлять совхозам и другим государственным сельхозпредприятиям», переведенным на хозрасчет, «долгосрочные кредиты на централизованные капитальные вложения производственного назначения на сроки и на условиях, установленных для колхозов»; «на капитальные вложения, осуществляемые за счет средств фонда укрепления и расширения хозяйства», «на строительство жилых домов и объектов культурно-бытового назначения в случае недостатка у хозяйств средств в фонде социальнокультурных мероприятий и жилищного строительства» и т.д.

Наконец, в данном Постановлении начальнику ЦСУ В. Н. Старовскому было указано «внести по согласованию с Министерством финансов СССР (В. Ф. Гарбузов), Министерством сельского хозяйства СССР (В. В. Мацкевич), Госпланом СССР (Н. К. Байбаков) и Госбанком СССР (А. А. Посконов)» все «необходимые изменения в государственную статистическую отчетность совхозов и других сельхозпредприятий, переведенных на полный хозрасчет, сохранив в ней такие показатели, как валовая продукция, производительность труда, численность работающих, средняя заработная плата, себестоимость продукции, рентабельность производства, и другие показатели, необходимые для анализа и оценки экономических итогов их работы».

Во исполнение данного Постановления уже к концу 1967 года на полный хозрасчет было переведено 40% всех совхозов и других госпредприятий, в частности конные и племенные заводы и птицефабрики. Эти шаги не только способствовали изменению прежнего порядка начисления заработной платы работникам государственных сельхозпредприятий, но и позволили впервые отказаться от старой системы оплаты труда колхозников по трудодням и перейти к ежемесячной его оплате наличными деньгами по тарифным ставкам соответствующих категорий работников советских хозяйств. С этой целью во всех колхозах был создан специальный фонд, который формировался либо за счет собственных доходов, либо при их нехватке за счет государственного кредита. Кроме того, новые условия хозяйствования в колхозах, расширение их самостоятельности в определении собственной экономической политики, заметный рост «управленческой демократии», предполагавшей выборность не только всех членов правления и председателей колхозов, но и бригадиров и руководителей других подразделений, получили свое отражение в новом «Примерном уставе колхозов», который был принят в ноябре 1969 года на III съезде колхозников СССР в Москве и утвержден совместным Постановлением ЦК и Совета Министров СССР за подписью Л. И. Брежнева и А. Н. Косыгина. Этот документ заменил довоенный «Примерный устав сельскохозяйственной артели», принятый в феврале 1935 года, и впервые закрепил права всех членов колхозов на гарантируемую зарплату и пенсионное обеспечение по старости[1137]. Также на этом съезде был избран Союзный совет колхозов, который возглавил министр сельского хозяйства СССР В. В. Мацкевич, в задачи которого входили обсуждение самых насущных вопросов колхозной жизни, обобщение опыта передовых хозяйств, выработка общих рекомендаций по развитию аграрного производства и т.д.

Кроме того, руководство страны предпринимало и другие меры по подъему сельского хозяйства страны, ставшего первой жертвой безумного хрущевского волюнтаризма. Так, еще за год до выхода данного Постановления проблемы аграрного производства страны живо обсуждались на одном из Пленумов ЦК, который состоялся 25–27 мая 1966 года[1138]. С докладами на этом Пленуме выступили сам Л. И. Брежнев и министр мелиорации и водного хозяйства СССР Е. Е. Алексеевский. После прошедшей дискуссии, носившей довольно острый характер, было принято важное Постановление Пленума ЦК «О широком развитии мелиорации земель для получения высоких и устойчивых урожаев зерновых и других сельскохозяйственных культур», во исполнение которого на проведение работ по повышению плодородности земель сельхозназначения были выделены значительные финансовые и материальные ресурсы. Затем 30–31 октября 1968 года прошел еще один «сельскохозяйственный» Пленум ЦК[1139], на котором с основным докладом опять-таки выступал сам Л. И. Брежнев, который, как мы уже писали, всегда считал сельское хозяйство страны своей «вотчиной» и придавал решению его проблем особое значение. На сей раз по итогам обсуждения доклада было принято очередное Постановление ЦК «О ходе выполнения решений XXIII съезда и Пленумов ЦК КПСС по вопросам сельского хозяйства», по которому были приняты кардинальные меры по резкому увеличению поставок колхозам и совхозам различных сельхозмашин и минеральных удобрений. В результате предпринятых мер уже к концу VIII-й пятилетки на полях страны работали около 2 млн. тракторов и более 620 тыс. зерноуборочных комбайнов, а почти все колхозные артели и советские хозяйства были подключены к единой энергетической системе, что позволило автоматизировать многие процессы аграрного производства, в том числе дойку молочного стада. Наконец, 2–3 июля 1970 года прошел уже четвертый за пятилетку «аграрный» Пленум ЦК КПСС, где основной доклад «Очередные задачи партии в области сельского хозяйства» вновь делал лично генсек[1140]. По итогам его работы участники форума приняли одноименное и развернутое Постановление ЦК, в котором при констатации достигнутых успехов, в том числе увеличения годовых валовых сборов зерна со 130 до 162 млн. тонн, заметного роста производства минеральных удобрений в 1,8 раза, введения в севооборот 1,2 млн. га орошаемых и 3,1 млн. га осушенных земель, говорилось и о многих застарелых и нерешенных проблемах и ставились совершенно конкретные задачи (с перечнем всех цифр, сроков и регионов) на предстоящую XI-ю пятилетку. Речь прежде всего шла о дальнейшем неуклонном росте валовых сборов зерна, повышении общей урожайности всех зерновых культур, резком увеличении кормовой базы, росте поголовья крупного рогатого скота и птицы, а также повышении их продуктивности, в том числе по живому мясу и молоку.

Одновременно в годы VIII-й пятилетки получил дальнейшее развитие запущенный еще во времена Н. С. Хрущева процесс преобразования колхозов в советские хозяйства. По данным официальной статистики, к концу 1970 года количество колхозов сократилось с 37 до 33,5 тыс. хозяйств, а число совхозов, напротив, выросло до 15 тыс. предприятий. При этом на долю этих хозяйств приходилось уже почти 40% всей товарной продукции сельского хозяйства страны. Кроме того, именно тогда по аналогии с промышленностью был запущен процесс создания многопрофильных межколхозных и колхозно-совхозных производственных объединений, крупных аграрно-промышленных комплексов со своими предприятиями по переработке сельскохозяйственной продукции, производству стройматериалов и откормочных пунктов. Среди пионеров этого движения, созданных в 1969–1970 годах, были Белгородское колхозно-совхозное объединение «Птицепром», в состав которого вошли все областные птицефабрики, специализированные птицеводческие совхозы и колхозы и инкубаторно-птицеводческие станции; Краснодарское объединение «Мяссвинпром», вобравшее все краевые сахарные заводы и 12 межколхозных откормочных баз, пайщиками которых стали 150 краевых колхозов и совхозов; Тамбовское «Облспецхозобъединение», замкнувшее на себя все руководство межхозяйственными промышленными комплексами и специализированными совхозами и колхозами всей области; и Уральское «Спецхозобъединение» по откорму молодняка крупного рогатого скота, в состав которого вошли более 20 межколхозных откормочных баз[1141]. Наконец, в годы VIII-й пятилетки существенно улучшился и состав руководящих кадров колхозно-совхозного производства. К концу 1970 года почти 100% директоров совхозов и более 80% председателей правлений колхозов имели высшее и средне-специальное образование, а общая численность специалистов сельского хозяйства выросла на 400 тыс. человек.

По оценкам специалистов (Л. Н. Лазарева, Н. В. Цхададзе[1142]), поначалу принятые решения по поддержке и реформированию сельского хозяйства дали заметный эффект: в 1965–1967 годах среднегодовой объем валовой продукции аграрного производства на 15% превышал аналогичный объем в предыдущем трехлетии, производство сельхозпродукции на душу населения выросло с 3 до 11%, стоимость сельскохозяйственной продукции — на 20%, совокупная рентабельность совхозного производства составила 22%, а колхозного и того больше — 34%. В результате многие негативные тенденции, доставшиеся в наследство от «хрущевских загогулин», удалось переломить. Однако этот «реформаторский» эффект оказался не очень продолжительным. Несмотря на огромные госинвестиции, колоссальные масштабы мелиорации и поставок сельхозтехники и удобрений, плановые показатели VIII-й пятилетки не были достигнуты, поскольку общий объем аграрного производства вырос только на 21% вместо директивных 25%, а среднегодовые темпы роста продукции в сельском хозяйстве начали быстро снижаться. Так, если в VIII-й пятилетке они составили 3,9%, то в ІХ-й — только 2,5%.

Кстати, ряд современных авторов совершенно справедливо полагают, что далеко не последнюю роль в таких печальных итогах аграрных «реформ» сыграла отмена прежней оплаты по трудодням, которая начислялась только по итогам года. Переход к помесячной гарантированной зарплате колхозникам стал стратегической ошибкой руководства страны, поскольку это подорвало их заинтересованность в результатах своего труда, трудовую дисциплину и, как следствие этого, породило перманентную «шефскую помощь» колхозам в уборочную страду, когда каждую осень «на картошку» отправлялись сотни тысяч студентов и сотрудников всевозможных НИИ.

Надо сказать, что в отечественной либеральной историографии еще со времен горбачевской перестройки (Г. Х. Попов, Р. Г. Пихоя, Р. А. Медведев, Л. М. Млечин, В. А. Мау[1143]) утвердился устойчивый штамп, что замедление темпов экономического развития, признаки которого стали наблюдаться уже к исходу VIII-й пятилетки, во многом было связано «с вполне осознанным скручиванием» косыгинской реформы в самых верхних эшелонах власти. По их мнению, тоталитарная политическая надстройка, которая рулила всей советской директивной экономикой, смогла довольно быстро и в общем-то легко нейтрализовать все позитивные результаты косыгинской реформы, поскольку консервативная часть высшего руководства страны, прежде всего Л. И. Брежнев, М. А. Суслов, Н. В. Подгорный, Д. Ф. Устинов, А. П. Кириленко и П. Е. Шелест, изначально усматривала в ней реальную угрозу политической стабильности в стране и падения роли партийного аппарата во всей властной вертикали. Поэтому для них события «Пражской весны» стали самым зримым подтверждением этой реальной угрозы, и, используя чехословацкие события как удобный повод для решительных действий, «охранители догматической идеологии» начали откровенно и резко скручивать реформу уже в конце 1960-х годов. При этом ряд представителей этого лагеря, в частности О. А. Ульянова и Г. Х. Попов, считали, что главной причиной краха косыгинской реформы все же стало то, что сама «тоталитарная модель советской экономики, отвергая все передовое и новое, уже исчерпала свой исторический ресурс. Она могла еще какое-то время развиваться по инерции, но в исторической перспективе была обречена», поскольку существовавшие условия организации и управления советским производством не могли обеспечить решения объективно стоящих перед советской экономикой задач». Кроме того, по утверждению Г. X. Попова, крах косыгинской реформы был во многом связан с тем, что сопротивление ей «шло по всем этажам управления партией и экономикой», особенно партийной бюрократии, давно зараженной «просвещенным волюнтаризмом»[1144].

Однако эта оценка грешит явной однобокостью и даже передергиванием фактов, поскольку хорошо известно, что уже тогда косыгинская реформа была подвергнута резкой критике «слева», со стороны очень влиятельной группы советских экономистов, авторов «Системы оптимального функционирования экономики» (СОФЭ/ТОФЭ), которые в тот период окопались в Центральном экономико-математическом институте АН СССР. Именно они, в частности директор ЦЭМИ академик Николай Прокофьевич Федоренко, его заместитель Станислав Сергеевич Шаталин и руководители двух отделов Игорь Яковлевич Бирман и Арон Иосифович Каценелинбойген, которых активно поддержал входивший тогда в политический фавор директор Института США и Канады АН СССР профессор Георгий Аркадьевич Арбатов, предложили в качестве альтернативы косыгинской реформе создать «конструктивную экономико-математическую модель социалистической экономики».

Ряд ученых, в частности профессора Г. X. Попов и В. Н. Лисовицкий[1145], говорили, что этот проект «во многом был близок концепции В. М. Глушкова», поскольку сама идея ОГАС, нацеленная «на ускорение потоков информации», подкреплялась идеей СОФЭ, которая была заточена на «формализацию и ускорение выработки оптимальных решений в процессе обработки первичной информации». Однако их оппоненты, в частности бывший главный редактор журнала «Плановое хозяйство» профессор В. С. Глаголев, уверяют, что затея с «Системой оптимального функционирования социалистической экономики», из которой очень быстро исчезло понятие «социалистическая», была самой настоящей аферой[1146].

Впервые сама эта концепция, авторами которой были Е. Ю. Фаерман, А. И. Каценелинбойген и Ю. В. Овсиенко[1147], была представлена на одной из научно-теоретических конференций в Институте экономики АН СССР в 1967 году. По мнению ее разработчиков, будучи якобы реальной альтернативой «описательной» политэкономии социализма, система ТОФЭ/СОФЭ должна была полностью вытеснить товарное производство, заменив его единой системой экономико-кибернетических операций, что автоматически ставило бы под вопрос только что воссозданную систему отраслевого управления экономикой страны. Причем вполне сознательно политизируя чисто научную дискуссию, авторы этой идеи, главным «забойщиком» которой стал выступать профессор С. С. Шаталин, чуть ли не открыто ставили в вину А. Н. Косыгину и его команде реформаторов «непростительные уступки империалистам», «пустые заигрывания с Западом», «предательство идей социализма» и «перетаскивание на советскую почву чуждых ей идей конвергенции», чем реально содействовали торможению, а затем и затуханию этой «рыночной» реформы[1148]. Хотя позднее сам С. С. Шаталин признавался, что именно «ЦЭМИ стал питомником рыночников, антимарксистов и оптималыциков всех мастей и оттенков, экономометристов и макроэкономистов. И, конечно же, он прочно занял первое место в СССР по экспорту сотрудников в страны со свободно конвертируемой валютой»[1149].

В результате возникла многолетняя и очень жаркая дискуссия, которая, по выражению профессора В. С. Глаголева, «далеко вышла за рамки вопроса о народнохозяйственном оптимуме» и довольно быстро переросла в обсуждение «фундаментальных положений политической экономии социализма и теории народнохозяйственного планирования»[1150]. Самое активное участие в этой дискуссии, куда поневоле были втянуты даже секретари ЦК М. А. Суслов и П. Н. Демичев, приняли не менее влиятельные оппоненты авторов СОФЭ. Во-первых, это были ряд ведущих сотрудников Института экономики АН СССР, в частности заведующий сектором общих проблем политической экономии социализма Яков Абрамович Кронрод; во-вторых, их откровенные антиподы, которые тем не менее также рьяно выступали против концепции СОФЭ, многолетний зав. кафедрой политэкономии социализма экономфака МГУ и его декан Николай Александрович Цаголов и Михаил Васильевич Солодков; и, в-третьих, заместители главы Госплана СССР Александр Васильевич Бачурин и Николай Павлович Лебединский.

Как позднее писал первый и он же последний премьер-министр СССР В. С. Павлов, такие антиподы, как «антитоварник» Н. А. Цаголов и «товарник» Я. А. Кронрод, «крупнейшие авторитеты своих школ, оба считали СОФЭ… «лысенковским чудом» и утверждали, что эта теория может привести страну к социально-экономическим катаклизмам»[1151]. А другой не менее известный автор и участник тех событий, профессор Г. Х. Попов, защитивший в 1970 году докторскую диссертацию «Методологические проблемы теории управления социалистическим общественным производством», вообще утверждал, что, будучи уже тогда сторонником иных (прорыночных) взглядов на проблемы управления, «считал системы СОФЭ и АСУ главными опасностями, чем-то вроде "электронного фашизма"»[1152].

Точка в этой бурной дискуссии была поставлена в сентябре 1970 года, когда Н. К. Байбаков, поставив в известность секретаря ЦК П. Н. Демичева, «дал поручение провести широкое научное обсуждение по СОФЭ с участием всех заинтересованных сторон и по его итогам провести расширенное заседание Госплана СССР». К подготовке «круглого стола по СОФЭ» были привлечены А. В. Бачурин, Н. П. Лебединский, Е. И. Капустин, Л. И. Абалкин и ряд других видных экономистов, которые очень убедительно разоблачили аферу с СОФЭ и доказали всю ее несостоятельность.

Например, тот же Н. П. Лебединский, который уже через год возглавит Главный вычислительный центр Госплана СССР, откровенно заявил, что «в экономической литературе, особенно за последние годы, появились ряд концепций, а также моделей, которые не могут быть использованы в практике социалистического планирования». Прежде всего, к ним относится так называемая система СОФЭ, но «СОФЭ и АСПР — понятия несовместимые», поскольку «они базируются на разных научных принципах и практически исключают друг друга»[1153].

Между тем следует напомнить, что сама Автоматизированная система плановых расчетов, или АСПР, о которой писал Н. П. Лебединский, стала создаваться еще в начале 1968 года во исполнение очередного Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 1180/420 «О дальнейшем развитии разработки и производства средств вычислительной техники», которое вышло 30 декабря 1967 года. Саму эту систему, в основу которой была положена уже принципиально новая экономико-математическая модель межотраслевого баланса, удостоенная тогда же Государственной премии СССР, разработали сотрудники ГВЦ и Научно-исследовательского экономического института Госплана СССР во главе с академиком Анатолием Николаевичем Ефимовым[1154]. Причем в рамках АСПР не только разрабатывались многочисленные и разнообразные модели межотраслевого баланса всей союзной экономики, но и создавались укрупненные статические и динамические модели, натурально-стоимостные и межрегиональные межотраслевые балансы и модели, а также велись работы, связанные с экономическим прогнозированием. Поначалу руководство страны и самого Госплана довольно прохладно отнеслось к попыткам возрождения идей В. А. Базарова, В. Г. Громана и Г. А. Фельдмана, рожденных еще в бурных экономических дискуссиях 1920-х годов. Но вскоре идеи прогнозирования, упорно проводимые как самим А. Н. Ефимовым, так и рядом его сотрудников (А. И. Анчишкиным, Ю. А. Беликом и Э. Б. Ершовым), нашли понимание у самого А. Н. Косыгина, что, естественно, придало нужный импульс активизации работы в этом направлении[1155].

Тем временем в Москве стало известно, что американцы на 1969 год запланировали пуск информационной сети «АРПАНЕТ», эскизный проект которой был создан еще три года назад. Как уверяет В. М. Глушков, на самом верху сильно обеспокоились этим обстоятельством и приняли решение создать во главе с председателем ГКНТ СССР академиком В. А. Кириллиным очередную рабочую комиссию «с участием министра финансов, министра приборостроения и ряда других», которая должна была подготовить проект решения по созданию ОГАС»[1156]. В ходе работы этой комиссии «возникла идея создания отдельного Государственного комитета по совершенствованию управления», однако она сразу вызвала резко негативную реакцию министра финансов В. Ф. Гарбузова, который заявил А. Н. Косыгину, что «Госкомупр станет организацией, с помощью которой ЦК КПСС будет контролировать, правильно ли Косыгин и Совет Министров в целом управляют экономикой». Тем не менее этот проект был все же внесен на заседание Политбюро, которое состоялось 30 сентября 1970 года. Но поскольку в это время Л. И. Брежнев находился в Баку на праздновании 50-летия Азербайджана, а А. Н. Косыгин — на похоронах египетского президента Г. А. Насера, заседание Политбюро ЦК вел М. А. Суслов, и в результате было принято решение «вместо самостоятельного Госкомупра СССР создать Главное Управление по вычислительной технике при ГКНТ, а вместо «научного центра» — ВНИИ ПОУ»[1157].

Между тем, как утверждают многие адепты либерализма, именно тогда началось постепенное «скручивание» косыгинской реформы. Более того, ряд авторов (Р. А. Медведев, Р. Г. Пихоя, С. Шаттенберг[1158]) всячески уверяют, что фактический отказ от ее проведения был зафиксирован уже в конце 1969 года. Правда, авторы этой версии путаются в показаниях. Одни говорят, что это произошло в ноябре на Всесоюзном совещании секретарей обкомов (крайкомов) и глав региональных исполкомов, где генсек обрушился с гневной критикой за «гигантские объемы незапланированного строительства» на местах. А другие утверждают, что это произошло в декабре на очередном Пленуме ЦК[1159], где в Постановлении по докладу Л. И. Брежнева опять был сделан особый акцент на привычные командно-административные рычаги управления и прямо заявлено «о необходимости усиления борьбы со злостным нарушением государственной и трудовой дисциплины, максимального использования всех резервов производства, усиления режима экономии» и т.д. Однако, как верно заметил профессор А. В. Островский, «ничего подобного нет ни в опубликованном сообщении о декабрьском Пленуме ЦК, ни в архивных материалах этого Пленума», ни в выступлении самого Л. И. Брежнева, который «специально отмечал, что в 1969 году перевод предприятий на новую систему хозяйствования продолжался»[1160]. Более того, многочисленные оппоненты Р. Г. Пихои и Ко, в частности Р. М. Нуреев, Ю. В. Латов, О. В. Орусова и другие[1161], считают, что, во-первых, процесс «скручивания» реформы начался чуть позже, только в 1972–1973 годах, и, во-вторых, чисто формально косыгинскую реформу «никто не отменял, ее как бы разбирали по частям», например, путем увеличения числа утверждаемых плановых показателей, которые уже в 1972 году выросли на 13%. Кстати, именно тогда в плановые показатели всех предприятий вернулись две ключевые позиции сталинской экономической модели: задачи по снижению себестоимости продукции и материальных затрат на ее производство. Кроме того, к показателям валовой и товарной продукции прибавилась и реализуемая с учетом выполнения поставок по договорам «нормативно чистая продукция».

Совершенно очевидно и то, что объяснять причины «скручивания» косыгинской реформы только событиями Пражской весны, ставшими прямым следствием совершенно провальной экономической «реформы О. Черника — О. Шика», совершенно примитивно. Посему целый ряд авторов (Л. И. Абалкин, В. С. Павлов, В. В. Попов, Н. В. Цхададзе, Р. С. Аллен[1162]) совершенно верно говорят о том, что процессу свертывания «первой» косыгинской реформы способствовали и многие существенные недостатки, присущие ей самой, поскольку: 1) чисто формально эта реформа предоставляла государственным предприятиям достаточно широкое поле для маневра, однако все же не смогла создать рачительного хозяина на производстве, так как «парадигма прибыли» так и не смогла преодолеть отчуждение работника от средств производства; 2) ущербность реформы во многом определялась повальной абсолютизацией прибыли как главного и обобщающего экономического показателя, хотя все прекрасно понимали, что ее можно было получать как за счет оптимизации производства, так и путем искусственного повышения цен и выпуска менее качественной продукции; 3) подавляющее число предприятий были кровно заинтересованы в повышении «рублевого» вала произведенной продукции и увеличении ее себестоимости, что противоречило основам сталинской модели советской экономики; 4) при этом те же госпредприятия были абсолютно не заинтересованы в обновлении своих основных фондов и усовершенствовании технологии производства, поскольку при такой модернизации себестоимость продукции неизбежно снижалась бы, хотя сама норма прибыли определялась именно ее себестоимостью; 5) придав самостоятельность госпредприятиям, которые по-прежнему оставались в рамках конкретных министерств, а, по сути, монополий-корпораций, авторы реформы оторвали их от отраслевых КБ и НИИ, лишив последних производственной базы и доступа к материальным и финансовым ресурсам; 6) фонд заработной платы предприятий стал целиком зависеть не от реального объема произведенной товарной продукции, а от численности их работников, поэтому применение округленноуравнительного принципа планирования фонда зарплаты автоматически вело к тому, что сокращение их численности также автоматически уменьшало и фонд самой зарплаты; 7) сохранялся старый принцип определения расхода материальных ресурсов на ценовой эквивалент валовой продукции. В результате возникла патовая ситуация: чем выше были материальные затраты, тем было больше «законных» оснований для получения более высокой отпускной цены, что неизбежно приводило к расточительству производственных ресурсов и росту розничных цен; 8) активное стимулирование производства сверхплановой продукции порождало у руководства многих предприятий т. н. «производственный эгоизм», то есть неуемное желание сознательно занизить государственные планы, поскольку их перевыполнение сулило им гораздо больше выгод, чем работа по утвержденным хозяйственным планам; 9) ввиду подобной практики, которая была на руку не только предприятиям, но и их министерствам, в существующий хозяйственный механизм стал внедряться механизм инфляции и «плановой анархии»; 10) нарушение пропорции между ростом производительности труда и резким ростом заработной платы, которая заметно опережала первый показатель, привело к острому потребительскому кризису и обострению проблемы дефицита уже в 1969 году. Прибыли многих хозрасчетных предприятий, которые перестали изыматься в государственный бюджет, стали конвертироваться в наличные рубли и стремительно наполнять потребительский рынок, что, с одной стороны, создало острый дефицит самых ходовых товаров и услуг, а с другой стороны, привело к резкому увеличению личных счетов в сберегательных кассах страны. Достаточно сказать, что в 1965–1970 годах наличный оборот увеличился на 76%, или 9,6 млрд. руб., денежные доходы граждан страны выросли на 57%, а вклады в сберкассы увеличились почти в три раза — с 19 720 до 56600 млн. руб. [1163] Иными словами, одной из главных причин остановки реформы стал «разгон инфляции за счет завышения предприятиями цен и перекачки средств в фонд заработной платы». Вместе с тем, как указал профессор Р. А. Белоусов, к концу пятилетки 62% всей прибыли, полученной промышленными предприятиями за этот год, было перечислено в бюджет в виде «свободного остатка прибыли» (40%), платы за фонды (17%) и рентных (фиксированных) платежей (5%)[1164]. Причем, по мнению того же Р. А. Белоусова, который считается признанным знатоком экономики советского ВПК, связано это было главным образом с возникновением денежного дефицита, ставшего прямым следствием нового витка гонки вооружений.

Кроме того, целый ряд авторов, в частности Е. Т. Гайдар и Ю. В. Латов, уверяют, что «свертывание косыгинских реформ можно рассматривать… как яркий пример «ресурсного проклятия» страны», которое в конечном счете «стало не стимулом, а тормозом развития» советской экономики. Явный «рост настороженности брежневского режима к прорыночным инновациям почти совпал с «нефтяным шоком» 1973 года», когда «резкий рост мировых цен на нефть и газ в сочетании с началом активной разработки новых месторождений Западной Сибири (прежде всего Самотлора, где «большую нефть» стали добывать с 1968 года) позволил советскому руководству получать от экспорта энергоресурсов очень высокие доходы» и «за счет этой природной ренты решать многие продовольственные проблемы», в том числе путем импорта зерна[1165].

Надо сказать, что традиционная точка зрения, давно представленная во всей литературе, состоит в том, что реализация косыгинской реформы «явно улучшила положение в советской экономике», так как за весь послевоенный период именно VIII-я пятилетка, хронологически совпавшая с проведением этой реформы, оказалась самой результативной, о чем зримо говорят такие цифры официальной статистики: за прошедшие пять лет валовой общественный продукт увеличился на 43%, произведенный национальный доход — на 46%, продукция промышленного производства — на 50%, сельского хозяйства — на 23%, производительность труда — на 39%, а реальные доходы на душу населения — на 33%. В результате процесс снижения темпов роста советской экономики, наблюдавшийся весь период хрущевского правления, был де-факто не только остановлен, но и преодолен. Более того, по мнению целого ряда авторов (А. П. Милюков, Э. Ф. Гизатуллина[1166]), «на протяжении всех пяти лет «золотой» пятилетки в СССР фиксировались рекордные темпы экономического роста, такие же, как в Японии тех лет». Однако в последний период столь радужные оценки косыгинской реформы уже ушли в прошлое, и в настоящий момент существует огромное количество совершенно полярных точек зрения, на которых мы вкратце и остановимся.

Если говорить о западной советологии, прежде всего американской, то, как верно подметила доцент Е. В. Лаптева[1167], она изначально была слишком ангажирована, поскольку многие ее представители, даже из университетской среды, работали по правительственным грантам и довольно часто выполняли аналитические обзоры по заказам своих разведслужб, а посему вольно или невольно им приходилось подстраиваться под пожелания своих заказчиков, что делало неизбежным негативные или как минимум критические оценки всей советской экономики. Кроме того, их оценки советской экономической модели, во-первых, базировались в основном на открытых источниках, а во-вторых, велись с позиций компаративистики, т.е. сравнительного анализа двух хозяйственных систем — т. н. «свободной экономики» буржуазного мира и «командной экономики» советской системы, что также не лучшим образом отразилось на качестве многих работ[1168]. Если же говорить по существу, то наиболее крупные работы с оценкой (во многом отрицательной) косыгинской реформы принадлежали советским эмигрантам, которые так или иначе были вовлечены в ее разработку и реализацию[1169]. Причем многие зарубежные исследователи (М. Эллман, А. Бергсон, Р. Кембелл, П. Грегори, Р. Стюарт[1170]), насочинявшие в 1960-1980-х годах всевозможные теории «административного диктата» «корпоративности» и «приоритетного планирования», всячески пытались доказать, что вся советская экономика, представлявшая собой «одну большую корпорацию, связанную крепкими партийно-бюрократическими узами», была априори крайне неэффективна и нереформируема и в силу этой базовой причины сама косыгинская реформа изначально была обречена на провал.

Гораздо позднее, уже в постсоветский период, аналогичные оценки появились в российской и восточноевропейской историографии, в частности в работах Г. X. Попова, Д. Е. Сорокина и Я. Корнаи[1171]. По их мнению, «новые методы хозяйствования, предлагаемые косыгинской реформой, в принципе не могли сработать при сохранении основ советской экономической системы. Их последовательное воплощение в жизнь требовало затронуть ее базовую основу — отношения государственной собственности на средства производства, что, в свою очередь, неизбежно повело бы к изменению всей системы социально-политических отношений». Более того, как заявил тот же Я. Корнаи, один из самых маститых венгерских экономистов, который еще в 1960-1980-х годах читал свои лекции в Стэнфорде, Принстоне и Гарварде, «социалистическая система сама воспроизводит неразрешимые внутренние противоречия и конфликты и ведет себя иррационально».

Что касается отечественной историографии, то самые первые работы с анализом косыгинской реформы, принадлежавшие перу Е. Г. Либермана, А. М. Бирмана, Г. X. Попова, Е. Э. Бейлиной, Н. Ф. Воробьева и А. С. Синявского, вышли еще в 1970-1980-х годах[1172]. Однако, как верно заметил профессор Г. И. Ханин, реальный критический разбор косыгинской реформы начался с выходом в свет в 1990 году сборника статей «Альтернатива: выбор пути»[1173], выразившего позицию тогдашней внутрипартийной «левой оппозиции». А до этого момента в советской публицистике и историкоэкономической науке было принято «высказывать позитивную оценку косыгинской реформы» с указанием лишь ряда определенных проблем в ее реализации.

В постсоветский же период о косыгинской реформе вышло довольно много публикаций, как сугубо апологетических, принадлежавших, например, перу косыгинского внука А. Д. Гвишиани или его помощнику Ю. В. Фирсову, так и довольно критических и даже острополемических — Л. И. Абалкина, М. Ф. Антонова или Г. И. Ханина[1174]. А новый интерес к оценке косыгинской реформы вновь возник уже в последнее десятилетие, с момента публикации статьи Ю. М. Голанда и А. Д. Некипелова с явным полемическим названием «Косыгинская реформа: упущенный шанс или мираж?»[1175]. Понятно, что в полемику вокруг этой статьи сразу же включились многие авторы, ряд из которых (Л. Н. Лазарева, М. В. Ульянова, О. А. Ульянова) даже посвятили этой теме целые диссертации[1176].

Исходным вопросом, оказавшимся в центре внимания этой дискуссии, стало обсуждение причин косыгинских преобразований. Существует два основных подхода к этой проблеме. В первом случае внимание было сфокусировано на объективных факторах развития советской экономики того периода, в том числе вступлении Советского Союза в эпоху научно-технической революции, которая и потребовала срочной интенсификации всех сфер промышленного и аграрного производства. Все сторонники данной точки зрения (Ю. В. Фирсов, Ю. М. Голанд, А. Д. Некипелов, Л. Н. Лазарева, А. П. Терняев[1177]) утверждали, что в Советском Союзе была построена командно-административная система управления, которая на рубеже 1950-1960-х годов себя де-факто исчерпала, а посему и потребовались создание новой управленческой конструкции, прежде всего на уровне производств, и перестройка работы всех плановых органов страны снизу доверху. Однако их оппоненты (Л. Машэ-Суница, М. Ф. Антонов, С. С. Губанов, В. Ю. Катасонов[1178]), напротив, говорили о том, что, во-первых, косыгинская реформа стала прямым следствием провальных хрущевских реформ, весьма серьезно подорвавших экономику страны, и, во-вторых, новое советское руководство вместо того, чтобы в полном объеме восстановить сталинскую экономическую модель, где главными критериями эффективности всего производства выступали показатели роста производительности труда и снижения себестоимости готовой продукции, пошли по пути возрождения буржуазных отношений (где во главу угла всегда ставилась норма прибыли и рентабельность) и воссоздания неонэповской модели госкапитализма образца 1920-х годов, которая и создала базу для буржуазной контрреволюции 1990-х годов[1179].

Не менее спорным вопросом являются и результаты всей косыгинской реформы. Точнее говоря, существует относительный консенсус в оценке качественных результатов этой реформы, имевших двоякий характер, где положительная оценка перехода к хозрасчету соседствует с отрицательной оценкой всех «побочных эффектов» данной системы, особенно в вопросах ценообразования и номенклатуры товарной продукции. Однако есть большие разногласия в оценке ее количественных результатов. Например, профессор В. А. Мау утверждает, что положительный эффект VIII-й пятилетки был весьма сомнителен, а профессор Г. И. Ханин вообще назвал ее успехи статистической иллюзией[1180]. Более того, вопреки принятому мнению, что косыгинская реформа имела рыночную направленность, он говорит о том, что практические меры ничего общего с рыночной экономикой не имели вовсе и в сравнении с реальными реформами в ряде европейских соцстран они выглядели куцыми, поэтому сам термин «реформа» для косыгинских новаций является «слишком сильным».

Позицию В. А. Мау, а особенно профессора Г. И. Ханина, который считал, что «золотым десятилетием» всей советской экономики было время V-й и VI-й пятилеток, то есть 1951–1960 года, разделяет и профессор В. Н. Лисовицкий, который, анализируя юбилейный сборник «Народное хозяйство СССР за 70 лет», опубликованный в 1987 году, привел такую таблицу среднегодовых темпов прироста ВНД в СССР в 1946–1970 годах[1181]:

Между тем доцент С. Е. Мишенин в одной из своих крайних публикаций, попытавшись заочно примирить спорящие стороны, заявил о том, что в «цивилизационном плане» (как фактор развития российской цивилизации) косыгинская реформа все же победила. Но цена этой победы еще долго будет предметом анализа ученых, политиков и публицистов, поскольку она, так и не обеспечив стабильность советской системе, все же дала возможность сохранить коридор возможностей для дальнейших социально-экономических экспериментов. Эта точка зрения, как считает сам С. Е. Мишенин, «может в чем-то объединить как сторонников, так и критиков косыгинской реформы и послужить основой для дальнейшей плодотворной научной разработки проблем истории советской экономики»[1182].

Однако его коллега профессор Д. Б. Эпштейн говорит о том, что среди трех точек зрения, существующих на косыгинскую реформу, нет и никогда не будет «примирения», поскольку столь глубокие различия во взглядах на реформу объясняются различными политическими и политэкономическими взглядами на социализм как таковой и на содержание таких понятий, как «общественная собственность» и «общественное производство». На его взгляд, сторонники первой точки зрения признают, что «реформа дала существенный позитивный толчок развитию всей советской экономики в 1965–1970 гг.», а главная причина ее «сворачивания связана с тем, что возросшая самостоятельность предприятий очень не нравилась партийно-министерской бюрократии». Более того, она повышала «роль А. Н. Косыгина в Политбюро ЦК и тем самым создавала потенциального конкурента Л. И. Брежневу, что никак не могло ему нравиться. В итоге реформу свернули, а А. Н. Косыгина отправили на пенсию». Данную позицию он считает «поверхностно-бюрократической», поскольку ее сторонники во главу угла ставят «отношения внутри управляющей верхушки КПСС». Вторая точка зрения, которую он сам именует «догматически-сталинистской», «отличается радикально негативным отношением к косыгинской реформе», так как все ее сторонники считают, что эта реформа «сделала прибыль главным показателем работы предприятий и тем самым дала простор буржуазным отношениям и теневому капиталу при социализме, извратив саму его суть», что в конечном счете и погубило СССР. Причем в рамках этой точки зрения, по мнению Д. Б. Эпштейна, есть и «крайняя конспирологическая версия», которая гласит, что косыгинская реформа «была диверсией сионистов и сионистского теневого капитала», а сам Е. Г. Либерман был членом сионистского подполья в Харькове. Наконец, третья, «экономико-реформистская позиция» (по сути, троцкистско-меньшевистская), которую разделяет и сам Д. Б. Эпштейн, состоит в том, что «косыгинская реформа имела плюсы и минусы, однако длительный период ее развития», вплоть до отставки А. Н. Косыгина, показал, что «для существенного повышения эффективности социалистической экономики был необходим более решительный поворот к самостоятельности предприятий и развитию регулируемых рыночных отношений», однако «это противоречило догматичным политэкономическим установкам того периода»[1183].

5. Новая рецентрализация советской экономики, проблемы научно-технической революции и управленческий кризис второй половины 1970-х — начала 1980-х годов

Не секрет, что общим местом почти всей отечественной историографии, мемуаристики и публицистики перестроечного и постсоветского периодов (М. С. Горбачев, Г. А. Арбатов, Р. Г. Пихоя, А. В. Шубин, Е. Т. Гайдар, Г. Х. Попов, Л. М. Млечин, Ю. В. Латов[1184]), стало утверждение о том, что развитие советской экономики в 1970-х — первой половине 1980-х годов проходило под знаком дальнейшей централизации и бюрократизации давно прогнившей системы управления, свертывания буквально всех хозяйственных реформ и, как следствие этих процессов, заметного падения темпов роста практически всех социально-экономических показателей развития народного хозяйства и наступления эпохи «застоя». Однако, конечно, столь однобокая оценка эпохи брежневского «застоя» во многом носила, да и носит, сугубо конъюнктурный и откровенно политизированный характер. И лишь немногие историки и экономисты, в том числе Г. И. Ханин и Р. А. Белоусов[1185], рискнули более объективно подойти к изучению этой важной проблемы.

Как известно, все последние десятилетие брежневского правления масштабы и темпы роста советской экономики определялись плановыми показателями IX-й, Х-й и XI-й пятилеток, директивные установки которых были обсуждены, а затем и одобрены на XXIV–XXVI съездах КПСС, прошедших в 1971, 1976 и 1981 годах. Однако эти Директивы развития народного хозяйства страны главным образом определяли приоритеты хозяйственной политики, главные цифровые показатели роста объемов производства всех отраслей и темпы самого этого роста. Хотя в самих же Директивах практически ничего не говорилось о механизмах достижения указанных целей и конкретных шагах руководства партии и правительства по их реализации. Как правило, все ограничивалось привычными заклинаниями о «повышении эффективности общественного производства» и «росте производительности труда». Между тем и Политбюро ЦК, и особенно Совет Министров СССР находились в состоянии перманентного поиска разнообразных механизмов достижения поставленных целей и задач. И в этом смысле многие авторы (Л. И. Абалкин, Г. X. Попов, А. И. Милюков, А. Ф. Неустроева, С. Е. Мишенин[1186]) указывают на тот факт, что, по сути, косыгинские реформы продолжались либо до конца 1975 года, либо до конца 1979 года, либо даже до конца 1982 года, то есть до ухода из жизни не только А. Н. Косыгина, но и самого Л. И. Брежнева. Причем, отмечая волнообразный характер косыгинских реформ, эта группа авторов рассматривают их как перманентную смену «периодов усиления и ослабления реформаторства». Правда, тот же Г. Х. Попов, как мы уже писали, считает, что «поворотным пунктом» полного отказа от реформаторского курса стал 1976 год, когда, по его (да и не только его) мнению, якобы произошло резкое ухудшение здоровья и дееспособности генсека.

Между тем, как считает Г. И. Ханин[1187], «хозяйственные неудачи при осуществлении экономической реформы вынудили уже с самого начала 1970-х годов развернуть рецентрализацию советской экономики». По сути дела, повторилась ситуация самого начала 1960-х годов, когда после провальной децентрализации Н. С. Хрущев приступил к ее рецентрализации, о чем более подробно мы писали в предыдущей главе. Хотя, как уверяет сам же Г. И. Ханин, была возможность проведения «более решительной и последовательной децентрализации по примеру Венгрии и Чехословакии, начавших достаточно радикальные экономические реформы в 1968 году». Более того, «на подобном подходе тогда настаивали ряд советских экономистов», но из-за «опасений политического характера и экономических неудач, особенно в Чехословакии в 1968 году», этот вариант был отвергнут.

По его мнению, новая рецентрализация выразилась, во-первых, в явном смещении акцента с мер по повышению экономического стимулирования предприятий на меры по улучшению планирования и централизованного управления, а во-вторых, в возвращении ряда дореформенных показателей планирования. Конечно, чисто формально косыгинскую «реформу» никто не отменял и даже не осуждал, так как это неизбежно «поставило бы под удар престиж всего политического руководства страны», которое выступило ее инициатором. Однако де-факто в систему управления всеми предприятиями были внедрены «такие изменения, которые шли вразрез с первоначальными замыслами авторов «реформы» и с ее духом». Как утверждает Г. И. Ханин, «основное внимание плановых органов, как и многих ученых-экономистов с начала 1970-х годов было обращено в сторону совершенствования методов централизованного управления экономикой». Поэтому «именно в этот период стали активно изучаться и внедряться в плановую работу» новые методы, которые были «заимствованы из практики хозяйственного и государственного управления» ряда западных держав, в том числе методы «системного анализа» и «программно-целевого планирования». Более того, именно тогда целый ряд известных экономистов, в частности Г. П. Косяченко, Г. Х. Попов, Е. А. Иванов, С. С. Шаталин, Н. И. Ведута и В. Н. Кириченко[1188], стали рассматривать новые методы как некую панацею решения самых острых экономических проблем, как до этого они рассматривали методы «линейного программирования» и «сетевых графиков», которые к этому времени «уже были слегка скомпрометированы из-за отсутствия видимого результата».

При этом надо заметить, что и «системный анализ», и «программно-целевой подход» куда «более охотно воспринимались и всеми плановыми органами, и министерствами не только в силу преклонения перед всем западным, но и потому, что в отличие от идей децентрализации экономики они не угрожали их экономической власти». Требовалось время, чтобы убедиться в том, что и данные методы, как и предыдущие, мало помогли решению структурных проблем советской экономики. То же самое можно сказать и о растущем интересе к долгосрочному планированию под влиянием не только прошлой советской практики, в частности знаменитого плана ГОЭЛРО, но и растущего интереса в западном мире к футурологическим исследованиям и долгосрочным планам и прогнозам, которые были сформулированы в двух докладах Римского клуба — «Пределы роста» (1972), подготовленном Д. Медоузом и Дж. Форрестером, и «Человечество на перепутье» (1974), авторами которого были М. Месарович и Э. Пестель, а также в сочинениях Ж. Фурастье, Э. Тоффлера, В. В. Леонтьева и ряда других видных зарубежных футурологов и экономистов[1189]. Неслучайно уже в конце мая 1973 году на Политбюро ЦК было принято решение о разработке долгосрочного плана развития советской экономики до 1990 года. Тогда к этой работе активно подключились ряд академических институтов и крупных экономистов, в частности новый начальник отдела народнохозяйственного прогнозирования ЦЭМИ Александр Иванович Анчишкин и руководитель сектора экономики буржуазных государств Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения АН СССР Станислав Михайлович Меньшиков, опубликовавших в то время целый ряд фундаментальных работ по этой проблематике[1190].

Кроме того, по мнению ряда авторов (Б. Н. Малиновский, Г. И. Ханин[1191]), в начале 1970-х годов «возобновился интерес и к идеям академика В. М. Глушкова о создании автоматизированной системы управления», которая логично вписывалась в процесс рецентрализации советской экономики. Все его идеи, якобы «спущенные на тормоза советским государственным руководством еще в середине 1960-х годов, теперь нашли поддержку в военно-промышленном комплексе страны», многолетний глава которого секретарь ЦК по оборонке Д. Ф. Устинов «пригласил к себе руководителей оборонных министерств и приказал им делать все, что говорит Глушков». Именно тогда в каждом из девяти таких министерств были созданы собственные институты по созданию отраслевых автоматизированных систем (ОАСУ) под методическим руководством академика В. М. Глушкова, а сам Институт кибернетики АН УССР, которым он руководил еще с декабря 1962 года, стал разрабатывать две заводские системы: для гражданских отраслей — Львовскую, для военных — Кунцевскую. Для общего руководства внедрением ОАСУ во все оборонные отрасли по примеру опыта создания атомной бомбы и ракетной техники были созданы два органа — Межведомственный комитет оборонных отраслей и Совет директоров головных институтов соответствующих министерств, — во главе которых встали министр радиопромышленности Валерий Дмитриевич Калмыков и заместитель главы Военно-промышленной комиссии Совмина СССР Юрий Евгеньевич Антипов. При этом научным руководителем обоих этих структур стал тот же академик В. М. Глушков.

Тогда же под влиянием внутренних и внешних факторов, в частности начала создания аналогичной системы в США и явных неудач с реализацией косыгинской реформы, возобновился интерес к глушковским идеям у высшего советского руководства. Так, в самом конце сентября 1970 года на одном из заседаний Политбюро ЦК, где обсуждался вопрос об активизации работ по созданию ОГАС, академик В. М. Глушков, приглашенный на обсуждение этого вопроса, прямо заявил, что «если мы сейчас этого не сделаем, то во второй половине 1970-х годов советская экономика столкнется с такими трудностями, что к этому вопросу все равно придется вернуться»[1192]. Поэтому на этом заседании были не только приняты необходимые решения, но и даны прямые указания председателю Госплана Н. К. Байбакову зафиксировать «вопрос о создании ОГАС» в решениях XXIV съезда партии. Одновременно глава правительства А. Н. Косыгин, ранее крайне настороженно относившийся к работам по ОГАС, после посещения одного из НИИ, которое разрабатывало ОАСУ для ряда оборонных отраслей, убедившись в ее эффективности, стал поддерживать эти разработки. Хотя, как позднее утверждал сам В. М. Глушков, к этому времени «задачу по созданию ОГАС» «смазали и техницизировали», изменив ее в сторону Государственной сети вычислительных центров и «разработки математических моделей для ОГАС»246[1193]. По его же мнению, которое до сих пор разделяют все его адепты и сторонники, «работы по ОГАС шли медленно и бессистемно, а основное внимание в применении АСУ было переключено с решения важных экономических задач на задачи управления технологическими процессами». Немалую роль в таком ходе событий, как подозревал сам В. М. Глушков, сыграли «опасения А. Н. Косыгина, что ОГАС станет конкурирующим органом власти и влияния». Но эту точку разделяют далеко не все ученые, о чем мы уже писали в одной из предыдущих глав. Более того, как утверждает тот же Г. И. Ханин, который во многом солидаризируется с оценками В. М. Глушкова, именно А. Н. Косыгин дал указание создать при Совете Министров СССР Академию народного хозяйства «для обучения высших хозяйственных руководителей современным методам управления экономикой, в особенности использованию ЭВМ в управлении экономикой»[1194]. Поэтому довольно странным выглядит пассаж бывшего заместителя главы Военно-промышленной комиссии Совета Министров СССР и главы Совета директоров институтов по разработке ОАСУ оборонных отраслей промышленности Ю. Е. Антипова о том, что «созданию ОГАС помешали некомпетентность высшего звена руководства страны, нежелание среднего бюрократического звена работать под жестким контролем и на основе объективной информации, собираемой и обрабатываемой с помощью ЭВМ…, несовершенство существовавших в то время технических средств и непонимание, а то и противодействие ученых-экономистов новым методам управления». Вместе с тем нельзя не согласится с теми авторами (И. А. Бирман, М. Харрисон[1195]), которые писали о том, что в этот период так и «не была сформулирована сколько-нибудь содержательная экономическая концепция, которая могла бы быть положена в основу планирования на базе современной техники, и де-факто новая техника подводилась под замшелые экономические идеи». Правда, в их представлении «замшелыми идеями» были основные постулаты марксизма и сталинской экономической модели, а вовсе не идеи «свободного рынка» и «конвергенции двух систем», апологетами которых они были.

Одновременно под влиянием очевидных неудач с внедрением новых экономических показателей оценки работы всех предприятий с начала 1970-х годов начался возврат ряда старых показателей не только для многих предприятий, но и для целых отраслей. При этом старые показатели вовсе не отменялись, дабы не признать ошибочность прежних решений, они были просто дополнены шестью новыми директивными установками: показателями роста производительности труда, объема валовой продукции, заданий по выпуску предметов потребления в тяжелой промышленности, по повышению качества продукции, по затратам сырья и топлива на единицу продукции в стоимостном выражении и объема фондов экономического стимулирования[1196]. В итоге, как считают ряд экономистов (В. Н. Масленников, Д. С. Моляков, Г. И. Ханин, О. В. Орусова), де-факто был, по сути, воссоздан один из ключевых элементов сталинской экономической модели — снижение себестоимости продукции, так как этот показатель был включен в состав фондообразующих показателей всех предприятий. Хотя при этом они не акцентируют внимание на то, что это был главный элемент именно сталинской экономической модели[1197].

Вместе с тем, как считает тот же Г. И. Ханин, очередная рецентрализация советской экономики носила во многом поверхностный характер. Подлинного возврата к сталинской модели не произошло, и на каждую новую проблему тогдашнее советское руководство отвечало новым директивным показателем. Тем самым оно расписывалось в полной неспособности ключевых рыночных механизмов и показателей, в том числе таких, как прибыль, рентабельность, объем реализованной продукции и экономические стимулы, введенные в ходе косыгинской реформы, решить насущные проблемы советской экономики. Но при этом, как показала вся последующая практика, новые показатели также не оправдали возлагавшихся на них надежд. Многие предприятия страны при явном попустительстве своих вышестоящих органов научились «выполнять» их путем разнообразных ухищрений. Причем решающим здесь стало вовсе не качество самих показателей, а напускная требовательность при их реализации, которая по факту стала резко ослабляться. Сугубо формально в сочетании с ростом плановых заданий по номенклатуре выпускаемой продукции все эти показатели означали очередное усиление централизации в управлении всей экономикой страны. Однако вопрос о том, насколько новая централизация оказалась большей или меньшей по сравнению с предыдущим периодом, остается открытым до сих пор. Хотя безусловным фактом стал огромный рост бумагооборота как внутри самих предприятий и организаций, так и на внешнем контуре, особенно в их взаимоотношениях с плановыми и финансовыми органами всех уровней.

При этом продолжилось движение в обратном направлении, о чем писали целый ряд экономистов и историков, в том числе С. Г. Коваленко, Г. И. Ханин, Р. М. Нуреев и С. Е. Мишенин[1198]. С одной стороны, в условиях «свертывания» первого этапа косыгинской реформы на уровне среднего звена управления были проведены административные преобразования, в ходе которых вместо главных управлений в структуре промышленных министерств были созданы производственные, промышленные и научно-производственные объединения как основное хозрасчетное звено в промышленности. Отправным пунктом здесь стало новое Постановление ЦК и Совета Министров СССР № 139 от 2 марта 1973 года «О некоторых мероприятиях по дальнейшему совершенствованию управления промышленностью»[1199], которое тот же С. Е. Мишенин именует «второй косыгинской реформой». Вскоре аналогичные структуры стали бурно создаваться и в сельском хозяйстве страны в форме крупных свинокомплексов, птицефабрик и животноводческих комплексов. И уже к концу 1979 года было образовано 3,9 тыс. таких НП и НПО, на которых, по оценкам Р. А. Белоусова, трудилось почти 48,5% всего промышленно-производственного персонала, производившего более 47% общих объемов реализованной продукции[1200]. Таким образом, отныне основным звеном организации промышленного и аграрного производства в народном хозяйстве страны стали не отдельное предприятие, а их объединения, что одновременно открыло возможности для концентрации больших ресурсов, но и создало немалые трудности в своевременной реакции таких объединений на реальный потребительский спрос. Именно поэтому, целый ряд авторов (Ю. А. Давыдова, В. В. Громенко), пригвоздили эту «реформу» к позорному столбу, заявив, что она «привела к ненужному «гигантизму» и не дала желаемых результатов»[1201].

С другой стороны, ключевое Министерство приборостроения средств автоматизации и систем управления, которое возглавлял К. Н. Руднев, было переведено на полный хозрасчет с непомерным расширением его прав и привилегий. Благодаря тому, что он был давним и проверенным соратником Д. Ф. Устинова еще с военных времен, его министерство, выпускавшее на своих заводах огромную номенклатуру самой ходовой продукции, стало влегкую «вздувать» цены на свой ассортимент, получая в приоритетном порядке от Госснаба и Минфина СССР все необходимые ему фонды и финансирование. Вероятно, именно поэтому этот «эксперимент» не получил дальнейшего развития и не был распространен на остальные отрасли промышленности. При этом надо заметить, что именно тогда общее количество союзных и союзнореспубликанских министерств стало резко расти: если в 1970 году их было 60, в 1977 году — 80, то уже в 1984 году — 105. В научной и учебной литературе этот факт вполне традиционно оценивают крайне негативно как ярчайшее доказательство дальнейшего закручивания гаек, бюрократизации госаппарата и полного отказа от реформаторского курса. Однако этот взгляд носит крайне однобокий характер, поскольку сторонники подобных оценок не учитывают два важных обстоятельства: во-первых, в этот период существенно ускорилась специализация всего промышленного производства, и, во-вторых, в те годы в строй было введено несколько тысяч промышленных предприятий. Именно эти факторы и заставили руководство страны пойти на создание новых управленческих структур в виде министерств и госкомитетов, которые, с одной стороны, как бы разгрузили «старые» министерства, превратившиеся в малоуправляемые промышленные монстры, а с другой стороны, именно они аккумулировали на себе управление новыми промышленными отраслями, создание которых было вызвано объективными процессами дифференциации производства и стало насущным требованием времени.

Надо сказать, что проблемы новой рецентрализации и возврата к идеям академика В. М. Глушкова были напрямую связаны с началом так называемой научно-технической революции. Еще в 1966 году Конгресс США опубликовал 5-томное исследование «Новые направления в советской экономике», где под большое сомнение была поставлена эффективность новой экономической реформы, в том числе и потому, что «советское политическое руководство игнорирует начавшуюся научно-техническую революцию в индустриальном мире»[1202]. Об этом, как позднее вспоминал директор ЦЭМИ академик Н. П. Федоренко, писали и его сотрудники, в частности зав. лабораторией Б. Н. Михалевский. Сделав свой прогноз развития народного хозяйства страны, он заявил, что в условиях сохранения «командной экономики» и отказа от внедрения новейших достижений НТР Советскому Союзу грозит дальнейшее замедление темпов промышленного роста и даже экономический кризис, который наступит в самом начале 1980-х годов[1203]. Ознакомившись с этой запиской, председатель Госплана СССР Н. К. Байбаков якобы заявил академику Н. П. Федоренко, что она «находится в противоречии с программой партии» и, «если будет представлена в ЦК, то санкции ждут не только ее составителей, но и весь ЦЭМИ». В этой ситуации, посоветовавшись с президентом АН СССР М. В. Келдышем, глава ЦЭМИ «забрал эту записку из Госплана и уничтожил ее».

А между тем уже в июле 1967 года на совещании секретарей ЦК тогдашний глава Отдела тяжелой промышленности ЦК М. С. Соломенцев предложил присутствующим «обсудить на одном из ближайших Пленумов ЦК вопрос о состоянии научно-технического прогресса в стране». Политбюро ЦК поддержало это предложение и приняло решение создать для подготовки Пленума по этому вопросу специальную комиссию во главе с А. П. Кириленко и М. С. Соломенцевым. И через восемь месяцев, «в первом квартале 1968 года, сводная группа приступила к написанию проекта доклада и Постановления Пленума ЦК, а также проекта Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР» по этой проблематике[1204].

Как вспоминал тогдашний заместитель главного редактора газеты «Правда» профессор В. Г. Афанасьев, на Кунцевской даче «по обыкновению собрали бригаду людей «с головой», владеющих пером», которую возглавил директор Института автоматики и телемеханики АН СССР и первый зам. главы Госкомитета по науке и технике академик В. А. Трапезников. Во время работы были созданы два варианта доклада: первый, черновой, «состоял почти из 200 страниц», а второй, уже окончательный, «составил чуть больше 80 страниц». Тогда же, «к началу августа 1968 года, было подготовлено еще семь документов», которые должны были воплотиться в решениях Пленума ЦК. Причем все эти материалы были оперативно рассмотрены А. П. Кириленко, а затем и Л. И. Брежневым и получили их одобрение[1205].

Тем временем тогда же, в августе 1968 года, произошли известные чехословацкие события, которые неизбежно отвлекли внимание высшего руководства страны от проблем научно-технического прогресса. Поэтому на состоявшемся в конце 1968 года очередном Пленуме ЦК Л. И. Брежнев заявил, что вопрос о научно-техническом прогрессе будет рассмотрен в следующем году[1206]. Но уже в 1969 году вновь резко обострились советско-китайские отношения, пиком которых стали два пограничных вооруженных конфликта на Дальнем Востоке, а затем и в Казахстане, и в результате Пленум по научно-технической проблематике был вновь отложен на неопределенный срок. Хотя в середине декабря 1969 года на традиционном предновогоднем Пленуме ЦК Л. И. Брежнев в своем докладе «О внешней и внутренней политике» все же посвятил этой теме несколько абзацев. Отметив неблагополучное положение в отечественной экономике и определенную «тенденцию к замедлению темпов экономического роста», он констатировал, что период экстенсивного развития «по существу подходит к концу» и страна стоит перед необходимостью начать срочный переход к интенсивным методам хозяйствования. Причем он прямо заявил, что «это становится не только главным, но и единственно возможным путем развития нашей экономики» и что «мы вступили в такой этап развития, который не позволяет работать по-старому, требует новых методов и новых решений»[1207]. Отметив, что уже ведется подготовка «к Пленуму ЦК, который специально рассмотрит вопросы ускорения научно-технического прогресса», генсек коснулся вопроса проведения экономической реформы и заявил, что «теперь дело за тем, чтобы выработать четкую долгосрочную программу дальнейшего осуществления реформы» и на основе новейших достижений «электронно-вычислительной и организационной техники» реально преобразовать «новую экономическую систему управления в единый взаимосвязанный комплекс».

Между тем, как мы уже писали выше, в конце того же 1969 года в связи с пуском в США информационной сети «АРПАНЕТ», эскизный проект которой был создан еще три года назад, на самом верху было принято решение создать во главе с председателем ГКНТ СССР академиком В. А. Кириллиным новую рабочую комиссию с участием В. Ф. Гарбузова, К. Н. Руднева и наиболее авторитетных ученых, которая должна была подготовить проект решения Политбюро ЦК по созданию ОГАС. А 30 сентября 1970 года готовый проект был рассмотрен на заседании Политбюро, которое в отсутствие Л. И. Брежнева, бывшего тогда с визитом в Баку, проводил М. А. Суслов. Как мы уже писали, по итогам заседания проект комиссии был одобрен, но было решено, что вместо Госкомитета управления, на создании которого буквально настаивал сам В. М. Глушков, будет «создано Главное Управление по вычислительной технике при ГКНТ СССР, а вместо «научного центра» — ВНИИ ПОУ»[1208].

В очередной раз к проблемам научно-технической революции на самом верху вернулись вскоре после XXIV съезда КПСС, где Л. И. Брежнев в своем Отчетном докладе на всю страну открыто признал исчерпание «экстенсивных факторов роста народного хозяйства» и поставил задачу перевода советской экономики на путь интенсивного развития путем «использования достижений научно-технической революции и совершенствования системы управления экономикой». Как вспоминал академик Г. А. Арбатов, вскоре после завершения съезда «Политбюро снова приняло решение готовить специальный Пленум ЦК о научно-технической революции и для подготовки материалов, включая проект доклада Генерального секретаря», была создана новая рабочая группа[1209]. В ее состав вошли два ее руководителя — сам академик Г. А. Арбатов, возглавлявший Институт США и Канады, и директор ИМЭМО академик Н. Н. Иноземцев, — ряд ответственных сотрудников аппарата ЦК, в частности многолетний глава Отдела машиностроения ЦК В. С. Фролов и заместитель заведующего Отделом науки и учебных заведений И. М. Макаров, а также ряд видных экономистов — Н. П. Федоренко, А. Г. Аганбегян и И. Д. Иванов.

Как уверяют ряд мемуаристов, уже к маю 1972 года «многомесячная напряженная работа» этой группы «увенчалась объемистым 130-страничным обобщающим документом», который являл собой «сжатую комплексную программу экономических реформ, которая по тому времени была весьма прогрессивная и в чем-то даже революционная»[1210]. Таким образом, если первая комиссия М. С. Соломенцева — А. П. Кириленко подготовила проект ускорения научно-технического прогресса в рамках старой экономической системы, то комиссия Н. Н. Иноземцева — Г. А. Арбатова связала ускорение научно-технического прогресса с радикальными изменениями в советской экономике. Но, как верно заметил профессор А. В. Островский, «в чем именно заключались эти изменения, мы пока не знаем»[1211].

Между тем вскоре академик Н. П. Федоренко представил А. П. Кириленко очередную записку «О необходимости разработки долгосрочных прогнозов экономики СССР», которая была одобрена высшим руководством страны, а затем направлена в Президиум АН СССР, которому было дано поручение подготовить проект Постановления ЦК и Совета Министров СССР по этому вопросу. Но, как уверяет Н. П. Федоренко, академик М. В. Келдыш, понимая, какими могут быть эти прогнозы, торпедировал выполнение этого поручения, найдя поддержку среди тех, кто считал, что данный «прогноз может "задеть основы"»[1212]. Поэтому было подготовлено иное Постановление ЦК и Совета Министров СССР о разработке Комплексной программы научно-технического прогресса, работу над которой возглавил выдающийся ученый в области радиотехники и электроники, вице-президент АН СССР академик Владимир Александрович Котельников, ставший душой большой рабочей группы из 270 ведущих специалистов, представлявших более 90 научных и проектных институтов страны.

В середине апреля 1973 года сводный том Комплексной программы научно-технического прогресса был обсужден на заседании Президиума АН СССР и Коллегии ГКНТ СССР и «через неделю представлен руководству партии и правительства». Подготовленная программа представляла собой очень внушительный документ, состоявший из 1 сводного и 17 проблемных томов, разделенных на 6 больших разделов: «Задачи научно-технического прогресса в долгосрочной перспективе», «Основные направления научно-технического прогресса», «Развитие науки», «Подготовка кадров и развитие состояния образования», «Экономика и организационные условия ускорения научно-технического прогресса» и «Социально-экономические последствия научно-технического прогресса»[1213]. Как уверял сам Н. П. Федоренко, особое место в КП НТП занимал подраздел «Совершенствование системы управления и планирования как необходимое условие научно-технического прогресса». Он представлял собой «своеобразную программу экономической реформы, поскольку здесь определялись основные направления совершенствования административной системы, планирования, организационной структуры, ценообразования, финансов и кредита, управления внешнеэкономическими связями и т.д.», которая «была изложена в соответствии с уже разработанной к тому времени ЦЭМИ теорией СОФЭ».

К сожалению, как справедливо пишет профессор А. В. Островский, ни Н. П. Федоренко, ни Г. А. Арбатов так и не раскрыли в полной мере содержание их экономической программы[1214]. Хотя, как явствует из их же мемуаров, речь, видимо, шла об изменении соотношения между отраслями группы «А» и группы «Б» в пользу второй группы, изменении характера планирования, оценки работы предприятий по конечному результату, масштабной реформе ценообразования, введении оптовой торговли средствами производства и платы за основные фонды, заемные средства, природные и трудовые ресурсы, а также об отказе от монополии внешней торговли.

В мае 1973 года, как уверяет Г. А. Арбатов, этот «документ был вручен Кириленко, Соломенцеву, Долгих и другим», после чего он «тихо скончался» и «вся идея Пленума камнем пошла ко дну». Хотя, по мнению профессора А. В. Островского, это было не совсем так, поскольку в конце мая А. Н. Косыгин вынес КП НТП на обсуждение Совета Министров СССР. Несмотря на то что руководство Госплана попыталось сорвать ее одобрение, правительство постановило внести в программу ряд изменений и подготовить на ее основе краткий доклад для представления его в ЦК. После того как этот доклад лег на стол Л. И. Брежнева, он, находясь в Киеве, вновь заявил, что в ближайшее время состоится Пленум ЦК по вопросам научно-технической революции[1215]. Однако такой Пленум все никак не созывался, и, как уверяют Г. А. Арбатов, М. С. Соломенцев и В. И. Долгих, все их попытки выяснить у генсека «судьбу этого Пленума» встречались им «с известным раздражением» и заканчивались безрезультатно[1216].

Кто, когда и почему торпедировал решение о проведении этого Пленума, а значит и осуществление радикальных перемен в советском обществе, требует специального изучения. Например, тот же Г. А. Арбатов связывал отказ от его проведения с началом знаменитого «энергетического кризиса» в октябре 1973 года, в результате чего мировые «цены на нефть выросли в разы, появились нефтедоллары и вопрос о научно-техническом прогрессе стал терять былую остроту». Конечно, этот кризис оказал нашей экономике медвежью услугу, однако, как справедливо говорили многие историки и экономисты, было бы грубой ошибкой объяснять «торпедирование Пленума только его влиянием». А тогдашний секретарь ЦК В. И. Долгих полагал, что, помимо «энергетического кризиса», существовали еще две важные причины, которые парализовали деятельность в этом направлении: объективная, связанная с традиционной ведомственной борьбой, которая так и не позволила мобилизовать ресурсы для реализации КП НТП, и чисто субъективная, связанная с болезнью Л. И. Брежнева. Наконец, Н. П. Федоренко и А. В. Островский связали отказ от проведения Пленума с тем, что КП НТП «утонула в рутине Госплана», который по вине Н. К. Байбакова превратился в главный «бастион консерватизма»[1217].

Как вспоминал академик Н. П. Федоренко, «в ноябре 1973 года уточненный вариант КП НТП и краткий доклад к нему были направлены правительству», а уже «в начале 1974 года Госплан СССР принял специальное Постановление о том, чтобы учесть данные КП НТП при составлении плановых документов на предстоящую десятую пятилетку». Однако «эта работа, едва начавшись, постепенно захирела», и вместо того, чтобы положить КП НТП в основу плана развития народного хозяйства страны на 1976–1980 годы, Госплан СССР лишь ограничился использованием только ряда его «рекомендаций». Тем не менее работа над КП НТП впоследствии была продолжена, однако создание ее новых «модификаций» превратилось «в постепенно угасающее занятие, к которому заметно снизился интерес» как со стороны руководства страны, так и со стороны самих ученых.

Кстати, как установил Н. А. Митрохин, в личном фонде М. А. Суслова в РГАНИ отложился комплекс документов, в частности самого М. А. Суслова, а также А. П. Кириленко и И. В. Капитонова, посвященных намечаемой реформе отраслевых отделов ЦК, которая должна была пройти летом 1972 года[1218]. Судя по этим бумагам, предполагалось сократить число отраслевых отделов, курировавших разные отрасли тяжелой и легкой промышленности за счет их укрупнения, но главное — преобразовать их в отраслевые отделы партийных органов и кадров с тем, чтобы, как выразился И. В. Капитонов, более четко обозначить, что отныне они не занимаются «подменой и опекой органов хозяйственного управления», «не погружаются в оперативные вопросы», а лишь исследуют крупные комплексные вопросы перспектив развития своих отраслей, руководят кадровой политикой и партийными органами в отраслях, а также следят за исполнением решений Политбюро и партийных съездов. В этом же контексте предлагалось для комплексного руководства экономикой создать крупный «сводный» Экономический отдел в ЦК и Экономическую комиссию ЦК, в которую вошли бы главы всех экономических ведомств и крупнейшие ученые-экономисты. Как указал Н. А. Митрохин, состав рабочей группы по разработке данной реформы дает возможность предположить, что она была инициирована самим Л. И. Брежневым, тем более что в этих бумагах есть несколько страниц с записью предложений и аргументов самого генсека. Судя по всему, проект данной реформы «достиг стадии подготовки бланка решений Политбюро, однако по неизвестным причинам не пошел в дело». Сам Н. А. Митрохин предположил, что это было связано с резким ухудшением здоровья Л. И. Брежнева, но в тот период он был еще вполне здоров, и первые проблемы со здоровьем у генсека возникли только в конце 1974 года, после Владивостокской встречи с Дж. Фордом. При этом любопытно, что о столь масштабной реформе не вспомнил ни один мемуарист, в том числе из числа тех, кто входил в ближайшее окружение всех упомянутых секретарей ЦК[1219].

Между тем, как уверяют ряд авторов (А. Е. Бовин, Г. И. Ханин[1220]), в начале февраля 1977 года на заседании Совета Министров СССР очень бурно обсуждался проект очередного Постановления «О мерах по улучшению планирования народного хозяйства, стимулирования технического прогресса и повышения производительности труда». Целый ряд министров на данном заседании «выступали очень резко» и «требовали перестать обманывать самих себя». Однако А. Н. Косыгин весь праведный пыл своих подчиненных «спустил на тормоза» и «утопил все в общих фразах». Такая же картина нарисовалась и осенью 1977 года, когда на Политбюро ЦК во время обсуждения проекта плана на 1978 год именно А. Н. Косыгин, а также М. А. Суслов и Г. В. Романов стали уверять генсека, что все идет «нормально», «катастрофы нет» и план «надо перевыполнять». Однако эта позиция встретила резкое неприятие со стороны других членов высшего руководства, в частности К. Т. Мазурова, В. В. Гришина, Д. А. Кунаева, М. С. Соломенцева и особенно Д. Ф. Устинова, заявившего, что «для выполнения плана нужен план, а его нет». С учетом этих выступлений Г. Э. Цуканов, А. Е. Бовин и Г. А. Арбатов подготовили брежневский доклад на декабрьском Пленуме ЦК, который носил довольно острый характер.

Однако эти умозаключения А. Е. Бовина и Г. И. Ханина не очень «бьются» с крайне любопытным фактом, опять же установленным Н. А. Митрохиным. В том же РГАНИ, в личном фонде М. А. Суслова, есть рукопись его доклада от апреля 1975 года «Об основных направлениях развития народного хозяйства СССР на 1976–1980 гг.» с резкой критикой экономической ситуации в стране[1221]. Там, в частности, было зафиксировано, что в IX-й пятилетке «ввод новых мощностей составил: по выплавке сталей, производству труб — 52–54%, по прокату черных металлов — 73%, аллюминия — 69%, цинка — 24%, химического волокна и пластмасс — 65%, прокатного оборудования — 40%, химического оборудования — 63%, мебели — 60%, трикотажа — 41–46%, прядильных веретен — 56%, ткацких станов — 64%» и т. д». В итоге «потери промышленной продукции за пятилетку составили более 40 млрд. руб.», а «из-за медленного освоения уже введенных в строй производственных мощностей в промышленности не менее 14 млрд. рублей». Кроме того, за этот же период «фондоотдача снизилась в промышленности на 4,8%, в сельском хозяйстве на 23%». Все это «усилило напряженность с удовлетворением потребностей народного хозяйства в черных и цветных металлах, топливе, оборудовании, продукции химической промышленности, предметах народного потребления, а также в финансовых ресурсах государства, проблем денежного обращения, недостатка товарной массы и возрастания разного рода дотаций и возмещения убытков», которые только «в 1975 году… составили 26 млрд. рублей, а за пятилетку — 120 млрд. рублей (в том числе закупка скота и молока — 76 млрд. рублей, {неразборчиво} хозяйству — 13,5 млрд. рублей, сельхозтехнике — 7 млрд. рублей)». Почему этот доклад не был произнесен, трудно сказать, но то, что М. А. Суслов не менее генсека и своих коллег по Политбюро был озабочен ситуацией в экономике страны, это уж точно.

По мнению многих авторов, новым этапом реформирования экономики стала реформа 1979 года, которую тот же доцент С. Е. Мишенин именует «третьей косыгинской реформой». Однако при этом, как справедливо пишет профессор Г. И. Ханин, этой «реформе» очень «не повезло в экономической литературе, особенно в мемуаристике». Многие авторы не считают нужным даже упоминать о ней, вероятно, считая ее «ничтожным событием» того времени. Другие авторы упоминают о ней, но только вскользь. Более того, как справедливо указал тот же Г. И. Ханин, «поразительно, что о ней вообще не упоминают крупные хозяйственные деятели того периода, оставившие свои мемуары». Так, ни слова об этой реформе не говорит главный ее инициатор — заместитель председателя Совета Министров СССР В. Н. Новиков, нет о ней ни слова в мемуарах Н. И. Рыжкова, В. И. Долгих, В. С. Павлова, Г. Х. Попова и даже самого М. С. Горбачева, который к тому времени уже был кандидатом в члены Политбюро ЦК[1222]. Кстати, во время одной из личных встреч с последним председателем Совета Министров СССР Николаем Ивановичем Рыжковым, которая состоялась в 2019 году, я тоже поинтересовался об этой реформе. Его дословный ответ был таким: «В рабочей группе по новой экономической реформе, созданной по поручению Ю. В. Андропова, в которую входили я, М. С. Горбачев и В. И. Долгих, никаких документов по этой реформе не было»[1223]. В то же время ряд авторов, в частности известный экономист профессор Д. В. Валовой, многие годы проработавший первым заместителем главного редактора «Экономической газеты», а затем и самой «Правды», считали эту реформу «важнейшим и многообещающим событием в экономической жизни страны»[1224].

Между тем надо сказать, что эта реформа имеет довольно любопытную предысторию. По воспоминаниям того же Д. В. Валового, в середине 1977 года во исполнение решений XXV партсъезда о совершенствовании планирования и управления народным хозяйством страны специальная Комиссия под началом А. П. Кириленко, отвечавшего тогда в Политбюро за промышленную политику, подготовила Постановление «О новой экономической реформе», одобренное высшим партийным ареопагом. Как уверяет сам Д. В. Валовой, чей рассказ чуть раньше подтвердил и главный редактор «Правды» академик В. Г. Афанасьев[1225], именно его стараниями это Постановление, тогда еще не опубликованное в партийной печати, было раздолблено им в пух и прах аж в трех номерах газеты «Правда», вышедших уже в ноябре 1977 года. Это были редакционные статьи, без ссылки на авторство, но именно они и «похоронили» этот проект. Кто стоял за этой критикой — трудно сказать, можно лишь предположить, что ветер дул из аппаратов М. А. Суслова и М. В. Зимянина, которые тогда отвечали за всю партийную печать. Но, как бы то ни было, уже следующий проект данного Постановления ЦК готовила новая Комиссия во главе с зампредом Совета Министров СССР В. Н. Новиковым, в состав которой вошли еще два зампреда — В. А. Кириллин и В. Э. Дымшиц, министр химической промышленности Л. А. Костандов, начальник ЦСУ Л. М. Володарский, зампред Госплана А. В. Бачурин, зам. министра финансов С. А. Ситарян и зав. кафедрой политэкономии АОН при ЦК КПСС Л. И. Абалкин[1226].

Кстати, опять-таки в мемуарной и публицистической литературе все авторство новой реформы обычно приписывают либо самому А. Н. Косыгину, либо, что гораздо чаще, еще одному его заместителю, председателю ГКНТ СССР академику В. А. Кириллину. Однако это далеко не так. Действительно, он принимал посильное участие в подготовке и обсуждении всех материалов данной Комиссии, однако общее руководство всей этой работой осуществлял именно В. Н. Новиков, который, будучи в 1960-х годах главой Госплана, а затем и ВСНХ СССР, имел гораздо больший опыт подобного рода деятельности.

По итогам работы этой Комиссии уже 12 июля 1979 года были приняты два документа: совместное Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы» и Постановление ЦК КПСС «О дальнейшем совершенствовании хозяйственного механизма и задачах партийных и государственных органов», призванное придать первому документу более весомое значение, прежде всего для всех сотрудников аппаратов Совета Министров СССР и ЦК КПСС[1227].

При этом, по мнению многих экономистов, несмотря на то что в названии этих Постановлений понятия «планирование» и «хозяйственный механизм», под которым тогда понимали экономические регуляторы, стояли рядом, все же приоритетное внимание было уделено именно планированию. Так, во втором Постановлении ЦК был сделан прямой упор на «дальнейшее повышение роли государственного плана как важнейшего инструмента всей государственной политики» и ставилась задача резко улучшить систему плановых показателей, «чтобы они всемерно побуждали все трудовые коллективы страны на борьбу за повышение производительности труда, максимальное использование основных фондов, экономию материальных ресурсов» и т.д.

Анализ этих документов сподвиг ряд ученых (Г. И. Ханин, Д. Е. Сорокин, Ю. А. Давыдова, В. В. Громенко[1228]) заявить о том, что «руководящие органы страны намеревались и дальше усиливать централизацию экономики», что проявилось «в самой традиционно важной части советского планирования — в планировании натуральных показателей». Теперь устанавливалось довольно значительное расширение числа централизованно планируемых (в пределах народнохозяйственного плана) видов выпускаемой продукции. Например, только в машиностроительных отраслях их число должно было возрасти с 2 до 5–6 тыс. наименований, что позволяло рассчитать и обосновать их на базе АСПР, уже созданной в Главном вычислительном центре Госплана СССР под руководством его главы профессора Н. П. Лебединского. Более того, отныне оценку выполнения государственного плана по объему производства нужно было осуществлять по всем договорам, заключенным предприятиями, а также принятой на них номенклатуре продукции, включавшей в себя сотни тысяч наименований.

Кроме того, чтобы поднять роль плана в управлении и улучшить его обоснованность, предусматривалось повышение роли именно перспективного планирования производства и капитального строительства. В частности, был введен новый объемный показатель планирования и оценки деятельности предприятий: вместо многократно критикуемого и на бумаге отменяемого показателя валовой продукции, содержащего повторный счет материальных затрат, вводился показатель «нормативно-чистой продукции», свободный от этих материальных затрат. При этом к существовавшим показателям качества продукции и внедрения новой техники, введенным еще в начале 1970-х годов, добавились и два новых директивных показателя — численность работающих и снижение норм затрат важнейших видов материалов на выпуск всей готовой продукции.

Что касается сугубо экономических рычагов, то, по мнению того же Г. И. Ханина, «они сохранялись в прежнем виде», хотя при этом, во-первых, рассчитывались по долговременным и устойчивым нормативам и, во-вторых, привязывались к новым показателям планирования. Причем для проведения в жизнь всех намеченных мероприятий предусматривалось проведение в 1982 году крупной реформы оптовых цен в промышленности с целью устранения всех прежних перекосов в рентабельности целого ряда отраслей и товарной продукции, сознательно установленных еще в предвоенную эпоху. Но об этой так и не проведенной реформе, о которой довольно подробно поведал бывший премьер-министр страны В. С. Павлов, мы отдельно поговорим чуть позже[1229].

Надо сказать, что эти два очень объемистых Постановления, вобравшие в себя многие предложения советских экономистов, исповедовавших разные взгляды и подходы к проблемам улучшения планирования и материального стимулирования производства, научно-технического прогресса и повышения качества продукции, по-разному оцениваются в современной экономической литературе. Например, тот же профессор Г. И. Ханин полагает, что «эти весьма противоречивые предложения не были выстроены хоть в какую-то систему, и совсем не ясно было, насколько они совместимы друг с другом и тем более реалистичны»[1230]. По его мнению, все мероприятия этой «реформы» могут быть подразделены «на полезные, утопичные, но безвредные и вредные». Так, к «полезным» он отнес «увеличение числа натуральных показателей, что, с одной стороны, обеспечивало гораздо «лучшую сбалансированность развития народного хозяйства и обоснованность планов», а с другой стороны, «явилось осязаемым следствием применения ЭВМ в планировании». К утопичным, но безвредным он отнес «стремление сделать пятилетний план действительно основой планирования», поскольку подобные намерения, провозглашавшиеся многократно после 1955 года, так ни разу не осуществились из-за очевидной «невозможности предусмотреть в пятилетием плане условия развития всей экономики на столь продолжительный период в достаточно детализированном виде». К таким же утопичным, но вредным он отнес попытку оценивать работу предприятий по выполнению договорных обязательств и введение показателя нормативночистой продукции. По его мнению, в условиях так называемой «командной экономики» между поставщиком и потребителем заведомо были установлены неравноправные отношения, которые неминуемо закреплялись и в договорах. Показатель нормативночистой продукции, имея преимущество перед показателем валовой продукций как свободный от материальных затрат, «носил искусственный характер и был, по сути, вырван из всей совокупности хозяйственных отношений». Для такого показателя «требовалось разработать миллионы нормативов, и было практически невозможно проконтролировать ни саму их разработку, ни выполнение плана по этому показателю».

Известный историк профессор В. Г. Сироткин куда более критически оценивал эти Постановления и характеризовал их как «капитуляцию» Кремля «перед региональными баронами», утверждая, что в результате до 40% всей прибыли оставалось в распоряжении предприятий, «причем 16–17% этой «халявы» шло в так называемые фонды экономического стимулирования предприятий, то есть в карман директората»[1231]. А многие другие авторы, в частности те же М. С. Горбачев и сусловский зять Л. Н. Сумароков, высказали предположение, что первое Постановление № 695, которое рассматривалось как один из первых шагов на пути дальнейшего реформирования советской экономики, находилось в русле давнего предложения самого Н. А. Косыгина «о ликвидации отраслевых отделов ЦК» и передаче их функции в аналогичные отделы Совета Министров СССР, что неизбежно привело бы к переделу власти в пользу правительственных структур[1232].

Безоговорочным сторонником этой реформы был Д. В. Валовой, который всю свою сознательную жизнь боролся против показателя валовой продукции. Поэтому он очень печалился относительно того, что эта реформа не оказала «положительного влияния на хозяйственную жизнь страны». Он был убежден, что после отстранения А. Н. Косыгина «Постановление 1979 года оказалось беспризорным», а для Экономического отдела ЦК стало «чужеродным телом», поскольку «оно готовилось в правительстве в противовес тому, что делалось под эгидой этого отдела ЦК», где «без вала не представляли себе управление экономикой страны». Когда же после отставки А. Н. Косыгина руководство экономикой перешло в руки Экономического отдела ЦК, то каких-либо существенных мер по переходу на новые принципы хозяйствования, которые предусматривала реформа 1979 года, уже не принималось[1233]. Более того, как считают ряд экономистов, зримым отказом от проведения этой реформы стала отставка двух заместителей председателя Совета Министров СССР — В. А. Кириллина и В. Н. Новикова, первого — в январе, а второго — в декабре 1980 года.

Вместе с тем надо заметить, что профессор Д. В. Валовой, как и отчасти поддержавший его Г. И. Ханин, не совсем корректны в своих построениях. Во-первых, в тот период никакого Экономического отдела ЦК еще не было, так как он будет создан только при Ю. В. Андропове в конце ноября 1982 года, и его первым руководителем будет назначен Н. И. Рыжков, который до этого назначения ни одного дня не работал в каких-либо партийных органах[1234]. Возможно, они имели в виду Отдел плановых и финансовых органов ЦК, главой которого был Б. И. Гостев. Но дело в том, что самого Б. И. Гостева уж никак нельзя причислить к лагерю отпетых ретроградов, хотя в целом многие его сотрудники всегда жестко стояли на защите основ плановой экономики и финансовой системы, созданной в сталинский период. Во-вторых, отставка В. А. Кириллина, а затем и В. Н. Новикова была вызвана не столько отказом от проведения этой реформы, сколько отходом А. Н. Косыгина от реальных дел и их нежеланием работать под началом Н. А. Тихонова, который сначала де-факто, а затем, с октября 1980 года, и де-юре стал новым председателем Совета Министров СССР.

Кроме того, целый ряд авторов связали отставку В. А. Кириллина даже не столько с подготовкой упомянутой реформы, сколько с его докладом о крайне плачевном состоянии советской экономики, которой якобы реально угрожал неизбежный кризис. Так, профессор Р. Г. Пихоя утверждал, что в этом «докладе содержалась реалистическая картина экономического положения страны, указывалось, что неизбежно будут нарастать финансово-экономические проблемы, что промышленность нуждается в радикальном структурном реформировании и что страна начинает безнадежно отставать в использовании передовых технологий»[1235]. А академик С. С. Шаталин, утверждавший, что лично принимал участие в написании этого доклада, в своих мемуарах уверял, что в реальности было подготовлено два доклада «в одном направлении»: «первый был атомной бомбой, а второй — водородной», — которые произвели неизгладимое впечатление даже на «госплановских снобов»[1236]. При этом «второй доклад был всего в трех совершенно секретных экземплярах: один — у председателя Госплана СССР Н. К. Байбакова, второй — у президента АН СССР А. П. Александрова и третий — у В. А. Кудряцева». Однако этот доклад «был отвергнут советским руководством», а сам В. А. Кириллин, вернувшись из Болгарии, сразу ушел со всех своих постов в правительстве. С. С. Шаталин уверял, что он сам «написал просьбу об отставке с поста вице-премьера», чего до этого никогда не было, поскольку «были отвергнуты все предложения его комиссии». Другие утверждали, что он ушел в отставку вынужденно, потеряв поддержку в лице А. Н. Косыгина. Тогда же, как утверждает А. В. Островский, в отставку ушел и первый заместитель председателя Госплана В. Д. Лебедев, который, по словам Н. И. Рыжкова, «написал подробную и честную записку, где проанализировал состояние экономики, и отослал ее в ЦК». Однако на «заседании Политбюро ЦК эту записку чихвостили и обвиняли автора в грязной клевете»[1237]. Но дело в том, что В. Д. Лебедев скончался на своем посту в начале декабря 1978 года и сам уйти в отставку при всем его желании никак не мог.

Между тем Г. И. Ханин проницательно подметил то обстоятельство, что, к сожалению, этот доклад до сих пор так и не опубликован, а посему о его содержании можно судить «только по изложению тех немногих людей, кто познакомился с ним уже в постсоветский период, или участников его составления». Но, «поскольку эти люди либо недостаточно компетентны в вопросах экономики, либо пристрастны, это изложение не позволяет судить о профессиональном уровне доклада». Тем более что в этом докладе вряд ли «были реальные данные о динамике макроэкономических показателей, ибо из участников его составления тогда этим никто не занимался»[1238].

Что касается иных оценок, то, как правило, они носят сугубо негативный характер, поскольку многие их авторы давно числятся в рядах прозападного либерального лагеря. Например, небезызвестный г-н Е. Г. Ясин писал о том, что «гора родила мышь» и «сейчас стало ясно, что такое постановление не могло ничего поправить». Более того, «его практически проигнорировали» и «по существу просто не стали выполнять»[1239]. Другой известный либеральный экономист г-н И. Я. Бирман писал о том, что эта реформа представляла собой «плохо увязанный набор общих пожеланий, организационных перестроек и некоторых весьма противоречивых экономических мер, которые в целом не уменьшили централизацию управления советской экономикой и не затронули основные причины недоброкачественности существующей системы»[1240]. Наконец, еще один небезызвестный автор и прикормленный публицист эпохи горбачевской перестройки г-н В. И. Селюнин так отозвался об этой реформе: «то была, если в двух словах, контрреформа в пику остаткам экономических реформ, начавшихся в 1965 году и вскоре успешно проваленных». Более того, «история с «реформой» 1979 года еще раз показала интеллектуальную и организационную беспомощность и бездарность брежневского руководства и еще больше скомпрометировала командную экономику»[1241]. Оставим на совести всех вышеупомянутых авторов их сугубо политизированные оценки состояния советской экономики и лишь укажем на один немаловажный факт. Все они, как и профессор И. И. Простяков, который в 1978–1982 годах был помощником двух председателей Совета Министров СССР, а затем в 1982–1985 годах — главой Отдела совершенствования управления народным хозяйством Управделами Совмина СССР, говорят о том, что эта очередная экономическая реформа умерла вместе с самим А. Н. Косыгиным[1242].

Вместе с тем, как полагает Н. А. Митрохин, все эти умозаключения также носят поверхностный характер, так как они не учитывают «феномен Суслова» в экономической политике того периода. А между тем М. А. Суслов, который, по словам тогдашнего главы Отдела планово-финансовых органов ЦК Б. И. Гостева, неплохо разбирался в экономических вопросах, будучи оппонентом косыгинских реформ, многие годы «собирал и анализировал всю информацию в экономической сфере». Более того, документы, отложившиеся в личном фонде М. А. Суслова в РГАНИ, красноречиво говорят «о резком усилении его интереса к экономической проблематике с начала 1978 года». Именно тогда М. А. Суслов начинает «читать много экономической статистики, в том числе различные отчеты по выполнению планов текущей пятилетки и планированию будущей». Более того, еще в конце августа 1980 года, сразу после болезни А. Н. Косыгина по личному поручению генсека М. А. Суслов «официально занялся стратегией экономического планирования и таким образом, к двум своим официальным компетенциям — идеологии и администрированию партийным аппаратом — добавил третью, макроэкономическую»[1243]. В итоге, как подчеркнул сам Н. А. Митрохин, новые руководители правительства — его глава Н. А. Тихонов и новый первый зам. Иван Васильевич Архипов из того же «днепропетровского клана» — стали играть сугубо «техническую» роль.

Между тем, как считает тот же Г. И. Ханин, все попытки децентрализации 1970-х годов, в отличие от аналогичных мероприятий в первой половине 1960-х годов, увы, не дали положительных результатов, хотя, вполне возможно, что именно они позволили избежать худшего. По его мнению, которое мы в целом разделяем, «такой результат был связан прежде всего с общей деградацией хозяйственного и государственного руководства в тот период, дееспособность которого являлась непременным условием успеха централизации экономики». Брежневская политика «стабильности кадров» на рубеже 1970-1980-х годов по известному закону диалектики обратилась в свое отрицание, выродившись в кадровый застой и продвижения во все эшелоны партийно-государственной власти «сереньких» и услужливых бюрократов, не способных придать нового дыхания великому советскому проекту. Более того, новая когорта управленцев стала страдать «интеллектуальной бесплодностью» и неспособностью верно оценить попытки ряда «научных работников и практиков обновить старые методы централизованного хозяйствования в быстро меняющемся мире»[1244].

Еще более жесткую, утрированную, но в целом вполне справедливую оценку брежневской кадровой политике последнего периода его правления, которая выродилась в своеобразный «иммобилизм советской политической системы», дал А. П. Прохоров в своей работе «Русская модель управления»[1245]. Детально анализируя сам процесс постепенной деградации сталинской системы управления, которая столь же постепенно спускалась с ее верхнего этажа на нижний, он пришел к печальному выводу, что каждое десятилетие «она завоевывала еще одну нижнюю ступеньку управленческой пирамиды». В 1950-е годы «еще снимали с работы, а разгромная статья в любой газете была приговором карьере». Однако «наказания стали мягче и безадресные, система не была уже такой чудовищно жестокой, в ней можно было жить и работать. На верхних эшелонах появились и широко распространились бездари, для наказания которых стал очень «широко применяться выговор — специфично русское "наказание без наказания"». Затем наступили 1960-е годы, «когда уже совсем помягчело, в 1970-е — наступил полный развал, а к началу 1980-х годов потеря управляемости достигла уже карикатурных форм. Обновление руководящих кадров почти прекратилось… В те годы часть директоров заводов по-прежнему работала так, как было заведено при И. В. Сталине: «по 12 часов в сутки, с нервотрепками и нагоняями», истово борясь за выполнение плана, а часть уже освоила правила «бесконфликтного» управления и жила в свое удовольствие, проводя значительную часть рабочего времени на обычных «согласованиях» в Москве, разъезжая по командировкам в братские соцстраны и заседая в загородных заводских профилакториях, распространяя вокруг своеобразную ауру "ленивого барского ритма жизни"». Кроме того, на всех «вышестоящих по отношению к предприятию этажах управления — в промышленных объединениях, главках и министерствах — настоящей работы тоже уже почти не было, только бесконечные согласования… В низовых подразделениях колесо планового управления еще крутилось по инерции, но было ясно, что еще десятилетие — и все заводы тоже будут захвачены застойным управлением. Постепенно они тоже перестали бы работать. В предперестроечный период основной движущей силой народного хозяйства были уже не предприятия, а цехи, а основной рабочей лошадкой был уже не нарком или министр, не начальник главка или директор предприятия, от которых уже мало что зависело, а начальник цеха».

Надо сказать, что ряд авторов (И. И. Простяков, Е. Т. Гайдар, Г. И. Ханин[1246]) утверждают, что в начале 1980-х годов имелись проекты куда более радикальных реформ, «включавших отказ от части директивных показателей, допущение реальной кооперации, индивидуальной трудовой деятельности и частичной децентрализации внешней торговли». Все эти проекты были даже приняты Комиссией по совершенствованию управления экономикой Политбюро ЦК, которую тогда возглавил новый секретарь ЦК Н. И. Рыжков, однако «они так и не были реализованы в виде конкретных постановлений». Поэтому, по сути, своеобразным продолжением «кириллинской реформы» стал широкомасштабный экономический эксперимент в промышленности, который был начат вскоре после смерти Л. И. Брежнева летом 1983 года на предприятиях двух союзных и трех республиканских министерств В данном случае речь идет о Министерствах тяжелого и транспортного машиностроения и электротехнической промышленности СССР, пищевой промышленности Украинской ССР, легкой промышленности Белорусской ССР и местной промышленности Литовской ССР.

Главным образом он предусматривал все ту же оценку деятельности предприятий по результатам выполнения ими своих договорных обязательств и поощрения их при образовании фондов экономического стимулирования, но не за выполнение плана, как это было раньше, а за фактическое улучшение экономических показателей по сравнению с прошлым годом. Затем этот эксперимент был распространен на многие промышленные министерства, но уже в 1986 году он был свернут. По уверениям его главных разработчиков И. И. Простякова и О. М. Юня, занимавших в то время посты главы Отдела совершенствования управления народным хозяйством Управделами Совмина СССР и ответственного секретаря Экономического совета, он был вполне удачным[1247]. Хотя их оппоненты (В. И. Селюнин, Е. Г. Ясин, Г. И. Ханин[1248]) указывают на то, что все предприятия, работавшие в условиях эксперимента, в привилегированном порядке обеспечивались материальными ресурсами, а сам эксперимент вообще не коснулся основных пороков существовавшего хозяйственного механизма, в частности проблем планирования, реального учета спроса, снижения материалоемкости продукции и научно-технического прогресса на производстве.

Между тем, как утверждают О. Р. Лацис и А. В. Островский, введение военного положения в Польше стимулировали поиски параллельных путей развития советской экономики и придания ей «второго дыхания». Поэтому уже в январе 1981 года за подписью Л. И. Брежнева в Политбюро ЦК была направлена записка, в которой «предлагалось создание общего рынка стран СЭВ со свободным движением товаров, капитала и рабочей силы», а в аппарате Совета Министров было подготовлено Постановление № 125-37 «О создании Межведомственного совета по анализу опыта стран — членов СЭВ в области планирования и управления народным хозяйством», принятое 29 января 1981 года[1249]. Руководство разработкой данного проекта было возложено на Николая Владимировича Талызина, который в октябре 1980 года стал заместителем председателя Совета Министров СССР и постоянным представителем СССР в СЭВ. Эта работа велась на протяжении трех лет и была завершена уже при К. У. Черненко. Но на заседании Политбюро готовый проект, который представлял В. И. Долгих весной 1984 года, был отвергнут.

По мнению ряда мемуаристов (В. С. Павлов[1250]), помимо «косыгинских реформ», одним из важнейших стал проект масштабной ценовой реформы, который, увы, так и не был реализован. Весь смысл этой реформы состоял в том, что пришло время наконец-то отказаться от сталинской модели ценовой политики, сознательно созданной в эпоху ускоренной индустриализации для опережающего роста всех базовых отраслей. В целом этот курс себя вполне оправдал и позволил в кратчайшие сроки за счет диспаритета цен в отношении аграрной и ширпотребовской продукции решить главнейшую экономическую задачу. Теперь же этот ценовой диспаритет, по мнению многих экономистов и промышленников, стал тормозом на пути дальнейшего движения вперед, и поэтому его надо ликвидировать, установив реальное соотношение цен во всех отраслях народного хозяйства страны.

Впервые об этой реформе заговорили в середине 1960-х годов, в том числе в высоких кабинетах Совета Министров и Госплана СССР, где ее активно поддержали В. Н. Новиков, А. В. Бачурин, В. Д. Лебедев и ряд других виповских персон. Однако А. Н. Косыгин, сам будучи опытным финансистом и понимая важность совокупной ценовой реформы, то есть одновременного пересмотра оптовых, закупочных и розничных цен, отказался от этой затеи, поскольку панически боялся трогать розничные цены, вероятно, памятуя о Новочеркасских событиях июня 1962 года. Кстати, как позднее вспоминал министр финансов СССР В. Ф. Гарбузов, в одной из его бесед с А. Н. Косыгиным на тему проведения реформы розничных цен он резко и однозначно ответил: «Такое делают только один раз в жизни, меня в это не втягивайте»[1251].

Вторично к попытке проведения этой реформы вернулись уже на рубеже 1970-1980-х годов, когда А. Н. Косыгин де-факто отошел от дел. Разработкой нового проекта ценовой реформы занимались Госплан, Минфин и Госкомцен СССР. Причем, что любопытно, ярым поборником этой реформы выступал заместитель председателя Госкомцен СССР А. Н. Комин, а ее не менее ярым противником — его прямой начальник Н. Т. Глушков, который пуповиной был связан с цветной металлургией и пришел на пост председателя Госкомцен СССР с должности заместителя главы Минцвета СССР. В результате долгих и ожесточенных споров все же удалось выработать компромиссный «хлебный вариант» реформы, подготовленный рабочей группой в составе первого заместителя министра финансов СССР В. В. Деменцева, заместителя главы Госкомцен СССР А. Н. Комина и начальника финансового отдела Госплана СССР В. С. Павлова. Новый проект этой реформы предусматривал повышение розничных цен на хлеб, натуральные ткани и ряд других потребительских товаров со 100% компенсацией вплоть до проведения реформы тарифов, окладов и заработной платы.

В июле 1982 года на Политбюро ЦК проект этой реформы докладывал глава правительства Н. А. Тихонов. Никто из членов высшего партийного ареопага, как уверял сам В. С. Павлов, не выступил ни за, ни против. Хотя, например, тот же М. С. Горбачев в то время был не менее ярым поборником реформы, поскольку от ее проведения выигрывал курируемый им аграрный комплекс страны, получавший годовую выгоду в гигантской по тем временам сумме — почти 14 млрд. руб. В итоге внесенный Н. А. Тихоновым проект был «по-тихому одобрен на Политбюро», и Л. И. Брежнев тут же подписал Постановление о проведении реформы, начало реализации которой было запланировано на 15 января 1983 года. Но в историю, как всегда, вмешался Его величество случай. В конце ноября 1982 года в кабинете нового Генерального секретаря ЦК Ю. В. Андропова состоялось совещание с участием всего трех человек: секретарей ЦК М. С. Горбачева и Н. И. Рыжкова и Б. И. Гостева — бывшего главы уже упраздненного Отдела плановых и финансовых органов, который только что был назначен первым зам. заведующего Экономическим отделом ЦК, то есть Н. И. Рыжкова. На этой встрече солировал М. С. Горбачев, который, вопреки своей прежней позиции, стал увещевать генсека, что надо отложить реализацию данной реформы хотя бы до 15 февраля, поскольку она сильно ударит по престижу нового лидера страны. Ю. В. Андропов согласился с доводами своего протеже и дал команду отсрочить проведение реформы на неопределенный срок. Надо сказать, что сам В. С. Павлов, как и ряд историков, расценили это событие как «глобальную ошибку», которая в конечном счете погубила советскую экономику. Однако их оппоненты, в частности профессор Г. И. Ханин, полагают, что подобная оценка носит слишком эмоциональный характер, ибо в советской командно-плановой экономике деньги, как и цены на товары, всегда играли второстепенную роль[1252].

Надо сказать, что Л. И. Брежнев, в отличие от того же Н. С. Хрущева, старался особо не вмешиваться в экономические вопросы. Общее руководство всей этой сферой (прежде всего гражданскими отраслями) он передоверил А. Н. Косыгину, который, видимо, пока устраивал его как человек достаточно покладистый и — не в пример Н. В. Подгорному — не особо амбициозный. Военную промышленность он полностью отдал «на откуп» Д. Ф. Устинову и, пожалуй, только к сельскому хозяйству и социальной сфере (особо вопросам сокращения рабочей недели до пяти дней и повышения средней минимальной зарплаты) он всегда питал особый интерес и проявлял неподдельную заботу о них, хорошо понимая значение успешного развития аграрного комплекса для социальной стабильности всего советского общества[1253]. Наконец, под особой опекой генсека были отношения со странами СЭВ и Министерство внешней торговли, которое, минуя А. Н. Косыгина, напрямую подчинялось ему, что вызывало явное недовольство премьера[1254]. Кстати, именно там с 1966 года работал и сын генсека Юрий Леонидович Брежнев, который в 1976 году стал заместителем, а в 1979-м — уже первым заместителем легендарного главы Минвнешторга СССР Н. С. Патоличева, возглавлявшего его в 1958–1985 годах.

Разумеется, Л. И. Брежнев по опыту своей работы в военно-космической и в целом в военно-промышленной отраслях неплохо понимал все сильные и слабые стороны советской экономики. Более того, его недовольство многими аспектами ее развития не раз проявлялось в резко критических ежегодных выступлениях на Пленумах ЦК, обсуждавших в конце каждого года годовые планы развития народного хозяйства страны. Например, как свидетельствует в своем известном дневнике А. С. Черняев, на декабрьском Пленуме ЦК 1972 года после выступления главы Госплана СССР Н. К. Байбакова генсек произнес большую разгромную речь, в которой, перечислив ряд вопиющих негативных явлений в целых отраслях промышленности, в частности в металлургии, где «с каждой тонны только 40% выходит в продукцию, а остальное — в шлак и стружку», заявил, что мы «не выполняем пятилетний план практически по всем показателям» из-за безответственности и головотяпства, а значит, и «не выполняем главного в постановлении XXIV съезда партии — общего подъема производительности и эффективности» советской экономики[1255]. Понятно, что подобные разносы частично отражали как его ревность к А. Н. Косыгину, так и горячее желание напомнить, кто в доме хозяин. Однако они отражали и тот факт, что, несмотря на лживую макроэкономическую статистику, исходя из реального состояния отдельных отраслей, высшее советское руководство уже в первой половине 1970-х годов вполне осознавало все те новые проблемы, с которыми столкнулась экономика страны в этот период.

Вместе с тем, будучи недостаточно подготовленным в экономическом плане, Л. И. Брежнев не понимал, как исправить эти пороки. Он не хотел, да и не мог в силу своего характера, состояния социальной системы да и настроя правящей верхушки вернуться к классической модели «командной экономики времен вождя народов» и видел все трудности и неэффективность перехода к рыночной экономике, несовместимой с самой коммунистической идеей. Поэтому свой гнев за неудачи в экономической политике он все чаще обращал на А. Н. Косыгина, и именно этим, а не только личной ревностью, объясняется ухудшение их отношений в середине 1970-х годов.

Помимо всего прочего, как считают многие мемуаристы и ученые (Г. И. Ханин, А. П. Прохоров, Д. О. Чураков, А. Е. Бовин[1256]), фатальную роль для экономики страны сыграли такие характерные черты брежневской натуры, как мягкость и всепрощенство, совершенно недопустимые «в командной экономике, как и вообще в хозяйственном управлении». Они помогли ему держаться столь долго у кормила высшей власти, сохранив хорошие и доверительные отношения со многими руководителями страны, но были гибельны для экономики. Причем эта брежневская мягкость и всепрощенство, как зараза, вскоре перекинулась на все уровни партийно-государственного управления.

Что касается других членов высшего политического руководства, напрямую вовлеченных в управление экономикой страны, то здесь ситуация выглядела следующим образом. Глава правительства А. Н. Косыгин, по мнению многих авторов, вполне соответствовал своей должности. Хотя ряд из них, в частности Г. И. Ханин и И. Я. Бирман[1257], куда как более критически оценивают его профессиональную подготовку и качества управленца. По их мнению, именно А. Н. Косыгин «председательствовал при развале советской экономики, поскольку именно он нес в советском руководстве основную ответственность за экономику, во всяком случае за ее основную гражданскую часть». Понятно, что советский премьер не был полностью свободен в своих действиях в сфере экономики, поскольку основные принципиальные вопросы решало Политбюро. Но, как пишет тот же Г. И. Ханин, «нет доказательств того, что оно решало их ошибочно вопреки обоснованной точке зрения Косыгина». Понятно и то, что многие персональные назначения руководителей союзного правительства и министров решались тем же Политбюро и Секретариатом ЦК, и это, конечно, вызывало недовольство А. Н. Косыгина. Но из всех мемуаров и интервью ближайших соратников премьера и его родственников, в частности Н. К. Байбакова, В. Н. Новикова, А. Д. Гвишиани, А. Г. Карпова, Б. Т. Бацанова или И. И. Простякова[1258], ничего не известно о каких-то крупных его конфликтах с Л. И. Брежневым и другими членами Политбюро ЦК «по номенклатуре высших хозяйственных руководителей, которые прямо подчинялись главе союзного правительства. При этом, как справедливо пишет тот же А. В. Шубин, после принятия брежневской Конституции внутри Совета Министров СССР заметно усилились «начала коллегиальности», что серьезно ослабило позиции самого А. Н. Косыгина в его «вотчине»[1259].

Из тех же мемуаров вырисовывается образ весьма компетентного, лично очень скромного, трудолюбивого и ответственного государственного деятеля, который внимательно прислушивался к мнению своих коллег и помощников. Но вместе с тем из анализа этих воспоминаний вытекает и то, что А. Н. Косыгин был малотребователен к министрам, не отличался особой творческой жилкой и, дорожа должностью премьера, не лез на рожон в отношениях с генсеком, вероятно, чувствуя и свою личную вину за ухудшение положения в экономике страны. Ведь, по сути, как считают многие экономисты, все три реформы, инициированные А. Н. Косыгиным в 1965, 1973 и 1979 годах, провалились. При этом от первой пришлось начать отступление по инициативе самого премьер-министра уже в 1967 году, когда выявилась несбалансированность бюджета на предстоящий хозяйственный год из-за явно завышенной величины основных фондов большинства промышленных предприятий. Поэтому даже ближайший косыгинский соратник и его откровенный апологет Н. К. Байбаков, с которым автору этих строк довелось видеться не раз, в том числе и в уютной домашней обстановке, вынужден был прямо признать, что при проведении той реформы «не все предусмотрели, не все продумали, взвесили и плохо подготовили организационную часть реформы»[1260].

Вместе с тем, как справедливо пишет тот же Г. И. Ханин, при всех очевидных недостатках А. Н. Косыгина он намного превосходил по уровню понимания экономических проблем большинство членов Политбюро, бывших в своей массе сугубо партийными работниками, которым тем не менее принадлежало последнее слово при решении всех самых принципиальных экономических вопросов. Уровень обсуждения экономических проблем на Политбюро скукоживался год от года и на излете брежневской эпохи, как свидетельствует тот же Н. К. Байбаков, превратился во всеобщий «одобрямс», что особенно бесило тяжело болевшего А. Н. Косыгина. К тому времени из членов и кандидатов в члены Политбюро, которые были секретарями ЦК, на экономике страны «сидели» три персоны: А. П. Кириленко и В. И. Долгих, отвечавшие за всю тяжелую гражданскую промышленность и транспорт, и М. С. Горбачев, который курировал весь аграрный комплекс. Воспоминания современников дают противоречивую характеристику их личных и деловых качеств, не свободную, естественно, от субъективных оценок. Однако в целом дело обстояло не самым лучшим образом: Андрей Павлович Кириленко, бывший ровесником генсека, к тому времени, по свидетельству Е. И. Чазова и В. Т. Медведева, уже впал в полный маразм из-за прогрессирующей атрофии головного мозга[1261]; Михаил Сергеевич Горбачев, несмотря на показную активность, явно не справлялся с тем объемом проблем и задач, которые на тот момент сложились в сельском хозяйстве страны; и только Владимир Иванович Долгих вполне соответствовал занимаемой должности и по праву считался одной из немногих рабочих лошадок в высшем руководстве страны.

Что касается огромного советского ВПК, производившего не только сугубо военную, но и заметную часть гражданской продукции, то здесь сложилась парадоксальная ситуация. После отставки Я. П. Рябова с поста секретаря ЦК по оборонке в апреле 1979 года маршал Д. Ф. Устинов больше не пустил в «свой огород» нового «козла». Оставаясь министром обороны СССР, он вновь, как и в прежние годы, де-факто исполнял роль главного куратора всех оборонных отраслей, которые стали «пожирать» все больше и больше ресурсов страны[1262]. Конечно, вопросы экономики были предметом заботы и многих других высших руководителей страны, в том числе В. В. Гришина, Г. В. Романова, В. В. Щербицкого, Д. А. Кунаева, Т. Я. Киселева, Г. А. Алиева, Э. А. Шеварднадзе и М. С. Соломенцева. Однако, как правило, их интерес к экономическим проблемам не выходил за пределы их республиканских и столичных «вотчин».

Наконец, как известно, с конца октября 1980 года новым главой советского правительства стал член Политбюро ЦК Николай Александрович Тихонов. В мемуарной литературе практически нет какой-либо подробной информации о его богатой трудовой биографии. Хотя прекрасно известно, что в 1930-1940-х годах он прошел типичный путь советского производственника от инженера-металлурга до директора крупнейшего Южнотрубного завода в Никополе. В 1950-е годы он уже работал на высоких руководящих постах в Министерстве металлургической промышленности СССР, а затем главой Днепропетровского СНХ. В начале 1960 года он вновь возвращается в Москву, где занимает ряд министерских постов, в том числе заместителя председателя Госплана СССР. А уже в начале октября 1965 года Н. А. Тихонов становится одним из восьми заместителей председателя Совета Министров СССР и в этом качестве курирует всю металлургическую промышленность страны. Наконец, в начале сентября 1976 года, после известного «казуса» с А. Н. Косыгиным, он становится его первым заместителем и замещает премьер-министра страны в период его болезни. Причем, как совершенно справедливо заметил профессор Г. И. Ханин, помимо богатого управленческого опыта, он, несомненно, обладал инженерным и научным талантами, о чем зримо говорят две Сталинские премии, полученные им в 1943 и 1951 годах. А посему разного рода измышления Г. А. Арбатова и Ко о том, что Н. А. Тихонов был «малограмотным и бездарным человеком»[1263], выглядят просто омерзительно. Более того, Г. И. Ханин прав и в том, что «в известном смысле у Н. А. Тихонова было преимущество перед А. Н. Косыгиным, поскольку он многие годы трудился в тяжелой индустрии — ведущей отрасли советской экономики». Хотя, с другой стороны, он, конечно, имел меньший опыт решения общеэкономических проблем. При этом надо заметить, что в мемуарной литературе, по сути дела, нет как положительных, так и отрицательных отзывов о его работе на посту главы правительства, даже из уст таких известных недоброжелателей, как М. С. Горбачев и Н. К. Байбаков. Хотя М. С. Смиртюков и Е. К. Лигачев довольно высоко отозвались о его личных и деловых качествах, а его сменщик на посту главы правительства Н. И. Рыжков в одном из приватных разговоров с автором этих строк назвал его «капризным»[1264]. Возможно, эта «капризность» уже была связана с его преклонным возрастом, что было, пожалуй, самым заметным недостатком Н. А. Тихонова в этой должности. Вместе с тем, как считает тот же Г. И. Ханин, ему в заслугу можно поставить «отказ от не оправдавшей себя реформы 1979 года и согласие на замену многих малоспособных министров экономического блока правительства после смерти Л. И. Брежнева»[1265].

Что касается многих союзных министров экономического блока, то в подавляющем большинстве это были представители сталинской школы, но уже заметно сдавшие в силу своего очень преклонного возраста и наступавшей атмосферы пофигизма. Наилучшими из них традиционно считались министры военно-промышленного комплекса, среди которых были такие легендарные личности, как министр среднего машиностроения Ефим Павлович Славский и министр цветной металлургии Петр Фадеевич Ломако. Правда, даже здесь все чаще стали возникать острые конфликты, в частности между министром обороны маршалом Д. Ф. Устиновым и министром общего машиностроения С. А. Афанасьевым, которые буквально схлестнулись на почве поддержки двух «конкурирующих фирм»: КБ академиков В. Н. Челомея и В. Ф. Уткина[1266]. В результате в апреле 1983 года С. А. Афанасьев был перемещен на менее значимую должность министра тяжелого и транспортного машиностроения, его прежний глава В. Ф. Жигалин был отправлен на пенсию, а новым главой Минобщемаша СССР стал О. Д. Бакланов, явно уступавший предшественнику по всем параметрам.

Еще более плачевная ситуация стала складываться в гражданских отраслях. Конечно, и здесь были крупные и яркие руководители, в частности министры газовой промышленности и строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР С. А. Оруджев и Б. Е. Щербина. Однако многие гражданские министры, судя по результатам работы их отраслей, а также характеристикам их современников, увы, уже не отличались выдающимися способностями. Среди них было немало людей посредственных, сервильных и даже коррумпированных, как, например, многолетний министр рыбного хозяйства А. А. Ишков, который в феврале 1979 году был отправлен в отставку. Кроме того, надо иметь в виду, что к этому времени большинство министров достигли преклонного возраста, что также отрицательно сказалось на их деловых качествах. Более того, как утверждал глава Госплана Н. К. Байбаков, многие отраслевые министры в годы X–XI пятилеток вкладывали остатки прежней кипучей энергии не в развитие своих отраслей, а в корректировку плановых заданий, поэтому теперь главным местом в борьбе за выполнение плана стали для них «проспект Маркса, где размещался Госплан СССР, и Кремль, а не их предприятия и отрасли»[1267].

Кстати, последнее обстоятельство побудило ряд известных экономистов и историков (В. В. Сокирко, В. А. Найшуль, А. В. Шубин[1268]) заявить о том, что якобы в брежневскую эпоху на смену традиционной командной экономике уже пришла экономика «бюрократического рынка», или «бюрократических согласований». С одной стороны, данная концепция в целом верно подметила целый ряд особенностей и причин деградации советской экономики в этот период. Но вместе с тем, как считает тот же Г. И. Ханин, она изрядно упрощает характер существовавшей хозяйственной системы, поскольку «многие черты сталинской командной экономики», хотя и в сильно деформированном виде, продолжали сохраняться в прежнем виде и никакие согласования не могли изменить, к примеру, основные направления развития советской экономики, утвержденные партийными директивами на партийных съездах и пленумах ЦК[1269].

Между тем многое из сказанного относится не только к отраслевым министрам, но и к главам всех функциональным ведомств, то есть к самому Н. К. Байбакову, министру финансов В. Ф. Гарбузову и председателям Госснаба, Госбанка и ЦСУ СССР Н. В. Мартынову, В. С. Алхимову и Л. М. Володарскому. Пожалуй, исключением из правила был глава Госкомитета по науке и технике академик В. А. Кириллин, который еще в конце 1970-х годов дал объективный анализ положения дел в советской экономике. Но даже как глава ГКНТ СССР он был не в силах придать нового ускорения научно-техническому прогрессу и в январе 1980 году ушел в отставку.

Наконец, как совершенно справедливо подметил Г. И. Ханин, многие советники высших руководителей страны, в том числе самые титулованные из них академики Г. А. Арбатов и Н. И. Иноземцев, «сами не имели каких-либо серьезных научных заслуг в сфере экономики и в лучшем случае могли лишь пересказывать выводы своих подчиненных». И в этом смысле все советские вожди послесталинской эпохи «коренным образом отличались от Ленина и Сталина, которые и сами обладали серьезными экономическими познаниями (особенно Ленин), и умели находить себе квалифицированных экономических советников среди ученых старшего поколения, получивших экономическое образование еще до революции и имевших крупные научные заслуги», как, например, академики Е. С. Варга и С. Г. Струмилин[1270].

К проблеме качества управленческого аппарата на исходе брежневского правления вплотную стала примыкать и проблема бюрократизации партийно-государственного аппарата. Л. И. Брежнев вполне сознавал данную проблему и еще в сентябре 1981 года на одном из заседаний Политбюро ЦК, обращаясь к своим коллегам, прямо заявил о том, что еще «XXVI съезд партии указал на необходимость улучшать работу аппарата управления, сокращать расходы на его содержание, решительно устранять излишние и дублирующие звенья»[1271]. Но это пожелание генсека так и осталось гласом вопиющего в пустыне. Как утверждают ряд историков (А. В. Шубин[1272]), именно в Х-й пятилетке «имел место неоправданный, по существу неуправляемый, рост численности работников аппарата управления», и в итоге только за эту пятилетку он вырос на 2,2 млн. человек, или 14,2%, и к началу 1981 года достиг 17 млн. человек. Причем расходы на его содержание увеличились аж на 30%, составив более 32 млрд. руб. в год, или 7% ВНП. Хотя оценка А. В. Шубина, вероятно, не вполне корректна и нуждается в детальном уточнении.

6. Советская экономика 1970–1985 годов: успехи, проблемы и провалы

а) Структурная политика

Надо сказать, что структурная политика в сфере экономики всегда находилась в центре внимания советского политического руководства. Однако, в отличие от сталинской и даже хрущевской эпохи, брежневское руководство оказалось куда более консервативным в области структурной политики. Немалому риску и неизбежным трудностям быстрых и резких структурных изменений оно явно предпочитало более спокойное и плавное развитие, поскольку считало, что особой необходимости в таких крутых изменениях не было. Хотя, как и в прежние времена, в центре внимания всего советского руководства находились все те же три пропорции — между развитием потребительского, инвестиционного и военного секторов огромной советской экономики.

Как правило, дискуссии о соотношении этих секторов начинались во время обсуждения Директив по составлению пятилетних планов, однако поскольку в статистике плановых показателей они прямо не отражались, то реальные баталии велись вокруг динамики развития конкретных отраслей, то есть сельского хозяйства, легкой и пищевой промышленности, гражданского и оборонного машиностроения и т.д. Еще более предметно и жарко спорили при решении вопросов о распределении капитальных вложений по различным отраслям, а также при определении отраслевой структуры экспорта и импорта.

Как явствует из ряда мемуаров хорошо осведомленных авторов[1273], особо острая борьба вокруг соотношения этих секторов возникла в самом начале 1971 года при подготовке Директив IX-го пятилетнего плана. Именно тогда, готовя экономический раздел Отчетного доклада ЦК на XXIV съезде партии, Г. А. Арбатов и Н. Н. Иноземцев стали горячо доказывать генсеку, что традиционный подход о приоритетном развитии группы отраслей «А» (производство средств производства) по отношению к группе отраслей «Б» (производство предметов потребления) уже давно устарел. В современной ситуации главным должно стать «производство для людей, для повышения их благосостояния», и потому теперь темпы роста группы «Б» должны опережать темпы роста группы «А». Л. И. Брежнев поначалу вяло сопротивлялся, но после длительных и жарких споров все же согласился с их доводами. Тем не менее даже после этого при редактировании окончательного текста брежневского доклада эта дискуссия продолжилась, прежде всего со стороны военно-промышленного лобби, чьи интересны всегда очень жестко отстаивал Д. Ф. Устинов. Однако на сей раз «голуби» все же взяли верх над «ястребами», и в Директивах по составлению IX-го пятилетнего плана впервые были предусмотрены более высокие темпы роста потребительских отраслей по сравнению с базовыми отраслями — 44–48% против 41–45%[1274].

Между тем, как считают ряд экономистов (Г. И. Ханин, Р. А. Белоусов[1275]), намеченный в ІХ-й пятилетке очередной курс на приоритетное развитие производства потребительских отраслей опирался на совершенно нереальные задания по повышению эффективности производства. Де-факто в ходе выполнения этого пятилетнего плана группа отраслей «А» пусть не намного, но вновь росла быстрее отраслей группы «Б». И таким образом, все самые главные брежневские советники — Н. Н. Иноземцев Г. А. Арбатов и А. Е. Бовин — де-факто «оказались плохими экономистами и ничуть не меньшими волюнтаристами, чем их политические противники». Более того, столь же волюнтаристское планирование в ІХ-й пятилетке, «наряду с традиционными пороками либерального моделирования командной экономики», очень тяжело сказалось на развитии всего народного хозяйства страны. Новое ослабление внимания со стороны Госплана СССР к инвестиционному сектору советской экономики по сравнению с двумя другими секторами — потребительским и оборонным — вновь привело к недовыполнению государственного плана по вводу в действие производственных мощностей в ряде важных отраслей, что, кстати, проморгало ЦСУ СССР, заданий по механизации ручного труда и, как прямое следствие этого процесса, к последующему замедлению темпов роста производительности труда. Кстати, об этой опасности еще в 1960-х годах прямо предупреждал известный советский экономист А. И. Ноткин[1276], но его, как всегда, никто не услышал.

В то же время сокращать военные расходы, на страже которых зорко стояли Д. Ф. Устинов и Ко, также не собирались, и в результате, по оценкам самого Госплана, к концу IX-й пятилетки «страна начала жить не по средствам, шло неуклонное нарастание зависимости от импорта многих товаров, в том числе и стратегических»[1277]. Однако Л. И. Брежнев буквально через три дня после получения этой записки из Госплана в начале апреля 1975 года на заседании Политбюро ЦК «в сильно возбужденном состоянии обвинил самого Н. К. Байбакова в «сгущении красок» и назвал девятую пятилетку "нашей лучшей пятилеткой"». При этом А. Н. Косыгин не стал выступать в защиту Госплана и дипломатично промолчал. Между тем, как верно заметил тот же Г. И. Ханин, в мемуарах самого Н. К. Байбакова содержание этой записки так и осталось тайной за семью печатями. Сам же он предположил, что вряд ли в ней шла речь об уже возникшем, правда небольшом, дефиците госбюджета или даже о сокращении золотовалютных резервов страны. Возможно, кто-то из госплановских работников, хорошо знавших реальное состояние экономики, бил в набат из-за явно назревавшего сокращения производственного потенциала страны и старения производственных фондов. И именно этот факт вызвал столь болезненную реакцию самого Л. И. Брежнева.

Между тем, как свидетельствуют ряд мемуаристов, те же А. Е. Бовин и М. С. Горбачев, для Л. И. Брежнева главными приоритетами всегда были «хлеб и оборона»[1278]. Поэтому даже в условиях начавшейся «разрядки» в период президентства Р. Никсона вопросы укрепления Вооруженных сил и развития военно-промышленного комплекса всегда оставались священной коровой для генсека и его команды. Правда, вопрос о том, насколько «сильной была зацикленность советского руководства на военных расходах», до сих пор остается открытым. Большинство авторов известных политических взглядов (Д. А. Волкогонов, Н. Я. Петраков, И. В. Быстрова, Г. Е. Рябов[1279]) уверяют, что советский ВПК пожирал то ли 52% ВНП, то ли 70% всех государственных расходов госбюджета и именно гонка вооружений стала главной причиной краха советской экономики. Однако все эти цифры, как справедливо указал профессор А. В. Островский, вряд ли можно оценивать всерьез по причине их полной абсурдности[1280]. На наш взгляд, наиболее реальные цифры военных расходов, а также динамика их роста в денежном выражении в % от ВНП, то есть валового национального продукта, и расходной части бюджета страны содержатся в работах выдающегося деятеля советского ВПК, зампреда, а затем и председателя Госплана СССР Ю. Д. Маслюкова и одного из самых крупных специалистов по военной экономике профессора Р. А. Белоусова, и выглядят они так[1281]:

Эти цифры, с одной стороны, зримо говорят о том, что действительно наблюдался заметный рост военных расходов, вызванный в том числе и навязанной нам гонкой вооружений со стороны США. Но, с другой стороны, отчетливо видно, что, во-первых, эти расходы росли вместе с общим ростом ВНП и, во-вторых, они почти не выходили за установленные рамки самой структуры ВНП. При этом тот же Р. А. Белоусов прямо пишет: «можно с уверенностью утверждать, что военные расходы США на протяжении трех ключевых послевоенных десятилетий в разы превышали затраты Советского Союза на укрепление своей обороноспособности». Более того, «самое удивительное состояло в том, что, расходуя меньше материальных и финансовых ресурсов, советский военно-промышленный комплекс, используя программно-целевое планирование и другие преимущества советской системы, сумел значительно улучшить свои показатели в крайне напряженном соревновании с США». Поэтому утверждения профессора Г. И. Ханина, «что в планах Х-й и XI-й пятилеток, в условиях уже начавшегося экономического кризиса, предусматривался рост военных расходов в 2 раза больший, чем рост национального дохода»[1282], увы, не соответствуют действительности.

Кроме того, по данным того же Ю. Д. Маслюкова, «доля необоронной продукции в оборонном комплексе страны имела постоянную тенденцию к росту» и к концу 1989 года составила «51% от общего объема производства». Тогда оборонным комплексом было произведено 100% всех радиоприемников (11,3 млн. шт.), телевизоров (10,6 млн. шт.) и швейных машин (2,5 млн. шт.), 98% всех магнитофонов (6,0 млн. шт.), 97% холодильников и морозильников (6,7 млн. шт.), 78% всех электропылесосов (4,1 млн. шт.), 68% всех стиральных машин (4,5 млн. шт.) и 45% велосипедов (2,6 млн. шт.)».

В 1970-1980-х годах советский военно-промышленный комплекс не только сохранил свои преимущества в производстве танков, боевых машин пехоты, зенитных ракетных систем и ракет малой дальности, но и существенно улучшил боевые и тактико-технические характеристики всей авиационной техники, самоходных артиллерийских установок, минометов, зенитных ракет средней дальности и противотанковых ракет. Наконец, был сделан настоящий прорыв в области ядерного арсенала страны, что отчетливо видно из нижеследующей таблицы[1283]:

Причем впервые по запасам ядерного оружия СССР превзошел США еще в 1978 году, что было более чем достаточно для нанесения убедительного ответного удара по главному противнику и его военным союзникам в Европе. При этом ведущие советские КБ продолжали напряженную работу по повышению его мощности, надежности и снижению веса. Параллельно с этим очень успешно шли масштабные работы по созданию принципиально новых межконтинентальных баллистических ракет 3-го и 4-го поколений, в создании которых самую выдающуюся роль сыграли КБ (НПО и НИИ) С. П. Королева (Р-9А), В. П. Мишина (РТ-2П), М. К. Янгеля (Р-36, Р-36П), В. Ф. Уткина (Р-36М, МР-УР100), В. Н. Челомея (УР-100, УР-100К, УР-100Н), А. Д. Надирадзе (Темп-2с, Пионер) и др. Тогда же началась разработка и запуск в серийное производство боевых самолетов 3-го и 4-го поколений, прежде всего в двух КБ: А. И. Микояна — А. В. Минаева — Р. А. Белякова, где были созданы многоцелевые фронтовые истребители МиГ-23, МиГ-25 и МиГ-27, а также П. О. Сухого — Е. А. Иванова — М. П. Симонова, в котором были созданы фронтовой бомбардировщик Су-24, бронированный штурмовик Су-25 и сверхзвуковой тяжелый истребитель Су-27[1284].

Между тем, как считают ряд историков и экономистов, столкнувшись с невыполнением плана ІХ-й пятилетки, летом 1975 года Политбюро ЦК дало указание Госплану СССР составить план Х-й пятилетки, исходя из реального состояния советской экономики. Поэтому теперь пришлось отказаться от новых попыток придать приоритетное развитие группе отраслей «Б», и в этом смысле, как считает тот же Г. И. Ханин[1285], этот год, по сути дела, «оказался последним, когда еще была возможность относительно безболезненно пересмотреть курс экономической политики», на чем настаивали целый ряд работников Госплана СССР. В середине Х-й пятилетки вновь возникли немалые трудности с выполнением ее плановых заданий, хотя по основным цифрам она была значительно менее напряженной, чем предыдущая. Именно тогда, как утверждает Н. К. Байбаков, его сотрудники опять стали «возмутителями спокойствия» и направили в директивные органы докладную записку «о большом неблагополучии с выполнением плана Х-й пятилетки», в том числе из-за того, что почти половина всего прироста розничного товарооборота происходит за счет скрытого роста цен. Но и на сей раз при молчаливом согласии А. Н. Косыгина Госплан был вновь обвинен в «очернительстве» положения дел в советской экономике[1286].

Тем временем уже в начале Х-й пятилетки в центре новых дискуссий о структурной политике опять встал вопрос о необходимости увеличения капитальных вложений в развитие сельского хозяйства страны. По этому поводу внутри Политбюро ЦК разгорелась крайне жесткая борьба между набиравшим силу М. С. Горбачевым в качестве главного куратора аграрного комплекса страны и главой правительства Н. А. Тихоновым. Обычно этот конфликт сводят исключительно к финансово-экономической стороне вопроса и говорят о том, что, дескать, Н. А. Тихонов активно противился «чрезмерному выделению средств для развития сельского хозяйства в ущерб другим отраслям экономики»[1287]. Однако это не совсем так. Как утверждает сам М. С. Горбачев, престарелого главу правительства куда больше беспокоило его предложение о создании Госагропрома СССР, в котором он увидел реальную угрозу власти Совета Министров СССР[1288]. Поговаривают, что эта борьба все же «завершилась победой М. С. Горбачева, получившего поддержку Л. И. Брежнева, для которого сельское хозяйство всегда являлось приоритетной отраслью». Но это тоже не совсем так, поскольку Госагропром СССР будет создан не в мае 1982 года, когда на известном Пленуме ЦК примут знаменитую «Продовольственную программу», а только в начале ноября 1985 года, когда М. С. Горбачев уже больше полугода будет сидеть в кресле Генерального секретаря ЦК.

И последнее. Как верно пишут те же Г. И. Ханин и Р. А. Белоусов[1289], важнейшей частью тогдашней структурной политики являлось формирование межотраслевых пропорций в экономике. Понятно, что приоритетными были военно-промышленный комплекс, куда направлялись самые добротные кадры и огромные ресурсы, и сельское хозяйство. А далее по нисходящей следовали топливная промышленность (особенно нефтяная и газовая отрасли, которые приносили огромные валютные доходы), электроэнергетика, электроника и цветная металлургия, в основном работавшие на оборонные отрасли, и ряд отраслей химической промышленности. Остальные отрасли находились на положении «париев», финансирование которых осуществлялось по хорошо известному остаточному принципу, например, гражданское машиностроение, особенно те его отрасли, которые обеспечивали механизацию ручного труда (в частности, подъемно-транспортное машиностроение), станкостроение, обрабатывающая промышленность, сельскохозяйственное машиностроение, речной транспорт, автомобилестроение, гражданская связь и вся сфера услуг.

Традиционный для советской экономики принцип ускоренного развития отраслей, обеспечивавший научно-технический прогресс, увы, все чаще стал сохраняться только на бумаге. Серьезные неудачи в его реализации в период хрущевского правления послужили основанием не для исправления ошибок, а для сдерживания этого процесса и упора на традиционные отрасли, где риск неудач был гораздо меньшим. Между тем даже среди самих экономистов нет единства взглядов на то, каким образом решались эти проблемы в различных отраслях промышленности. Например, тот же профессор Г. И. Ханин говорит, что было очевидным серьезное отставание в химической промышленности, «особенно в таких ее отраслях, как производство синтетических волокон и пластмасс». А профессор Р. А. Белоусов, напротив, утверждает, что именно в этот период произошел «резкий рывок» в развитии всей химической отрасли, «особенно в производстве продукции органического синтеза, пластмасс, искусственных волокон и минеральных удобрений». Также вряд ли можно согласиться с мнением профессора Г. И. Ханина, что «исключительно высоким оставалось отставание от западных держав в области электроники», что в этот период «ускоренно развивалось только производство и научные исследования в области военной электроники» и «только части огромных и бессмысленных вложений в военно-промышленный комплекс хватило бы для преодоления этого вопиющего отставания в электронике». Действительно, в 1970-е годы стало нарастать отставание в области гражданской электроники от передовых буржуазных держав. Однако оно, конечно, не было столь разительным, как это представляется авторам многих современных публикаций. Пожалуй, самой серьезной проблемой в этой сфере был вопрос о персональных компьютерах, на производстве которых еще в начале 1960-х годов убедительно настаивали ряд выдающихся ученых, в частности академики М. В. Келдыш и Н. Н. Моисеев и профессор Я. Б. Кваша. Однако надо иметь в виду, что, во-первых, в этот период, до создания общедоступных информационных сетей, персональные компьютеры, в отличие от их промышленных образцов, по большей части играли роль обычной пишущей машинки и никоим образом не влияли на сам научнотехнологический прогресс; и, во-вторых, не следует представлять дело таким образом, что в Советском Союзе вообще ничего не делалось в этом направлении. Достаточно сказать, что еще в начале августа 1962 года вышло специальное Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 831–353 «Об организации Центра микроэлектроники — «Научного центра» (НЦ) и комплекса НИИ и КБ в союзных республиках», в состав которого к 1966 году вошли уже шесть научно-исследовательских институтов и пять заводов, в том числе НИИ микроприборов (НИИМП), точного машиностроения (НИИТМ), точной технологии (НИИТТ), материаловедения (НИИМВ), молекулярной электроники (НИИМЭ) и физических проблем (НИИФП) и заводы «Элион», «Компонент», «Ангстрем», «Элма» и «Микрон»[1290]. Именно на базе этого НЦ, которое вошло в состав Министерства электронной промышленности СССР, по инициативе его главы Александра Ивановича Шокина в начале 1976 года в Зеленограде был создан НПО «Научный центр», объединивший 39 предприятий из разных уголков страны, где в мае 1981 года был разработан первый советский персональный компьютер «Электроника НЦ-8010», а в 1983 году запущен в производство Диалоговый вычислительный комплекс (ДВК-1)[1291].

Понятно, что в рамках одной книги невозможно рассказать обо всех успехах, проблемах и провалах советской экономической системы и политики, поэтому всех тех, кто особо интересуется данной темой, мы отсылаем к работам самых авторитетных специалистов по истории советской экономики того периода — Г. И. Ханина, Р. А. Белоусова, А. В. Сафонова, М. В. Славкиной и др. В заключение мы лишь отметим, что вопреки традиционному взгляду, согласно которому советская экономическая система (или, как теперь принято говорить, «модель») была изначально порочна, а значит, обречена, в корне неверна и сознательно политизирована. По нашему глубочайшему убеждению, в годы брежневского правления нарастающие кризисные явления в советской экономике были связаны не с самой экономической системой социализма, а с рядом проблем сугубо субъективного свойства: с застоем в кадровой политике, в неверных управленческих решениях и в необходимости структурной перестройки всего народно-хозяйственного комплекса страны. Кстати, ровно об этом же писал и говорил нобелевский лауреат по экономике В. В. Леонтьев, который в период горбачевской перестройки приезжал в СССР для оценки состояния советской экономики.

б) Итоги экономического развития страны: макроэкономические показатели

Надо признать, что вопрос о темпах и итогах развития советской экономики в период ІХ-ХІ-й пятилеток до сих пор является предметом давних и довольно жестких споров, которые во многом продиктованы политическими взглядами оппонентов. Совершенно очевидно, что в советской экономике этого периода были как крупные достижения, так и прискорбные провалы. Однако многие авторы, презрев известные законы диалектики, выпячивают либо первое, либо, напротив, второе, не пытаясь «без гнева и пристрастия» оценить во всей совокупности эти многосложные процессы.

Понятно, что планы этих трех пятилеток, утвержденные на XXIV, XXV и XXVI партийных съездах, как и в прежние времена, намечали известное увеличение темпов роста производства, выпуска товарной продукции, роста внутреннего национального продукта и других параметров по отношению к достигнутым результатам. Хотя, впрочем, какого-либо прорывного ускорения темпов роста производства, как и производительности труда они уже, увы, не предполагали, так как его снижение во многом объяснялось возрастающими масштабами самого производства.

Какова была общая динамика объемов валового роста производства и роста производительности труда к предыдущей пятилетке по всему народному хозяйству страны, довольно отчетливо видно из данной таблицы, хотя надо признать, что в разных научных публикациях эти цифры довольно серьезно «гуляют» в ту или иную сторону, в чем можно убедиться даже на примере этих работ[1292]:

Нетрудно заметить, что все эти объемы все больше сокращались. Хотя при этом надо заметить, что в целом все же шел поступательный прирост как ВНП, так и всей промышленной и аграрной продукции. То есть, иными словами, не было абсолютного отрицательного спада, а тем более кризиса экономической системы страны. Наблюдался только спад темпов роста этих традиционных показателей развития советской экономики. Более того, как показали ряд ученых (С. В. Смирнов, О. В. Орусова), устоявшееся мнение о том, что именно «свертывание косыгинских реформ привело к этой ситуации», не соответствует действительности[1293]. Так, если обратиться к индексам промышленного роста СССР и США в брежневскую эпоху, то обнаружится, что в период первой косыгинской реформы, то есть в годы VIII-й пятилетки, «советская и американская промышленности росли одинаковыми темпами», а уже в 1970-е годы по этому индексу СССР стал опережать своего основного конкурента, где наблюдались существенные циклические спады. Только в конце 1980-х годов, уже на излете горбачевской перестройки и фактической ликвидации советской экономической системы, США наконец-то смогут «догнать и перегнать» главного геополитического соперника по индексам промышленного производства.

Даже такой большой поклонник западной статистики, как профессор НИУ ВШЭ М. Р. Нуреев, ссылаясь на статистические данные Handbook of Economic Statistics 1988, вынужден был признать, что при хроническом невыполнении плановых заданий всех трех брежневских пятилеток, тем не менее все же шел вполне реальный прирост почти всех показателей советской экономики[1294]:

Более того, профессор А. В. Шубин абсолютно прав в том, что экономический рост в стране продолжался весь период «застоя», хотя темпы его были ниже, чем в официальной статистике. Однако даже записные критики советской системы, в том числе из зарубежных государств, признавали: этот рост составлял 2–4% в год, что по западным стандартам вообще выглядело вполне нормально[1295]. Более того, по его мнению, «суть понятия «застой» — не в прекращении развития» как такового, а в том, что советское общество в эпоху брежневского правления, отказавшись от масштабных экономических рывков, присущих сталинской эпохе, теперь вступило в период «равновесия», или «стабильности». Как ни крути, но в целом основное промышленное и аграрное производство росло, благосостояние всего советского народа неуклонно повышалось (хотя такое повышение уже не во всем поспевало за ростом потребительского спроса), а само советское общество оставалось таким же стабильным, как и десятилетия назад. К этим выводам следует также добавить и тот уже давно и хорошо подзабытый постулат, что, в отличие от буржуазной рыночной экономики, советская экономическая система вплоть до преступной горбачевской перестройки демонстрировала постоянный рост и не знала ни системных кризисов, ни резко отрицательных и очень масштабных спадов производства, не говоря уже о массовой безработице.

Промышленность

Как известно, в течение 1970-х годов советское правительство во многом под влиянием А. Н. Косыгина довольно последовательно и энергично меняло организационно-хозяйственную структуру всего промышленного комплекса страны. Основным направлением этой работы стало создание производственных и научно-производственных объединений (ПО и НПО), количество которых, по подсчетам Р. А. Белоусова, за указанный период выросло в 6 раз, а число предприятий, включенных в состав этих объединений, в 7 раз[1296]:

Как утверждал сам Р. А. Белоусов, «от таких перемен ожидали получить значительный экономический и социальный эффект». Но в процессе создания объединений проявились тенденции противоречивого характера. С одной стороны, удалось осуществить реальное единение прикладной науки и производства, провести техническое перевооружение многих предприятий, освоить новые технологические процессы и формы организации труда и т.д. Однако, с другой стороны, так и остались нерешенными многие проблемы с использованием основных фондов, рациональным подходом к капитальным вложениям и положительной динамикой роста производительности труда.

В хозяйственной практике 1970-х годов отчетливо прослеживались три основных подхода к созданию таких объединений со стороны управляющих министерств. Причем особо «популярным» стало создание небольших НПО, состоящих из ряда интегрированных НИИ, проектно-конструкторских бюро и двух-трех предприятий. Основными задачами НПО, составлявших почти 2/3 таких объединений, стали не только разработка, но и освоение новых технологий, создание нового промышленного оборудования и производство на нем разнообразных и высококачественных видов продукции. На первых порах большинство таких НПО зачастую выпускали широкую номенклатуру товаров довольно небольшими партиями. Однако, когда в конце 1970-х годов начался процесс углубления их специализации, на фоне решения проблем повышения эффективности работы и борьбы за качество продукции была серьезно сужена производственная программа таких объединений, что сразу же ударило по всему потребительскому рынку страны.

Еще одной особенностью этих пятилеток стало создание гигантских территориально-производственных комплексов (ТПК) в различных регионах страны. Первым стал создаваться Западно-Сибирский НГ ТПК, становлению и развитию которого высшее руководство страны придавало особое значение, в частности в Тюменском регионе, где еще в самом начале 1960-х годов были обнаружены огромные залежи углеводородов — нефти и природного газа, — прежде всего в районах Самотлора, Сургута, Ямбурга, Уренгоя и ряда других месторождений. Надо сказать, что в исторической науке до сих пор идет спор о том, когда же началось создание Западно-Сибирского НГ ТПК. Одни авторы, в частности В. П. Карпов, напрямую связывают этот процесс с выходом 11 декабря 1969 года известного Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об ускоренном развитии и освоении крупных нефтедобывающих и газодобывающих районов Западной Сибири»[1297]. А их оппоненты, в том числе Н. М. Пашков, А. Н. Янин, Г. Ю. Колева и В. Л. Некрасов[1298], считают, что процесс его создания был начат еще во времена Н. С. Хрущева, когда вышли два первых Постановления Совета Министров СССР на сей счет — «О мерах по усилению геологоразведочных работ на нефть и газ в районах Западной Сибири» от 19 мая 1962 года и «Об организации подготовительных работ по промышленному освоению открытых нефтяных и газовых месторождений и о дальнейшем развитии геологоразведочных работ в Тюменской области» от 4 декабря 1963 года.

Кстати, тот же В. П. Карпов уверяет, что создание первого ТПК шло не только без подготовленной долгосрочной, но и без среднесрочной «программы развития нефтяной и газовой промышленности в этом регионе». Однако это заявление опровергают многие его оппоненты, в том числе кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК В. И. Долгих, который в качестве заведующего Отделом тяжелой промышленности ЦК полтора десятка лет курировал развитие именно этого ТПК. Он свидетельствует, что, во-первых, «стратегия освоения крупнейшей нефтегазоносной провинции на севере Тюменской области» рождалась в очень жарких спорах и столкновении «позиций Совмина, Госплана, руководства партии и представителей научной элиты», которые активно вносили все свои предложения; а во-вторых, что именно «Постановления ЦК КПСС и Совета Министров сыграли огромную роль в достижении рекордно коротких сроков становления Западно-Сибирского нефтегазового комплекса»[1299]. Огромную роль в создании этого комплекса сыграли многие специалисты, но прежде всего министр газовой промышленности и первый министр строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР (1965–1973) Алексей Кириллович Кортунов, первый секретарь Тюменского обкома (1961–1973), а затем второй министр строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности (1973–1984) Борис Евдокимович Щербина и легендарный глава Главтюменьнефтегаза (1965–1977) Виктор Иванович Муравленко[1300]. В итоге этой многоплановой и героической работы уже в 1975 году СССР добыл 491 млн. тонн нефти, впервые обогнав США, которые долгие годы занимали первую строчку в мировом нефтедобывающем рейтинге. А к 1977 году был завершен процесс создания ЗС НГ ТПК, и за период брежневского правления добыча сырой нефти и природного газа в Западной Сибири выросла в десятки раз: уже к середине 1980-х годов Западно-Сибирский ТПК поставлял народному хозяйству страны 64% нефти и 66% газа[1301].

Чуть позже по инициативе министра угольной промышленности СССР Бориса Федоровича Братченко и его первого заместителя Леонида Ефимовича Графова в ряде восточных регионов страны — в Казахстане, Красноярском крае, Кемеровской и Иркутской областях — началось создание крупнейших топливно-энергетических комплексов по открытой добыче коксующихся углей для металлургической промышленности страны: Павлодарско-Экибастузский ТЭК и Канско-Ачинский ТЭК. Одновременно на базе Усть-Илимской ГЭС был создан Братско-Усть-Илимский лесопромышленный комплекс, а на базе Саяно-Шушенской ГЭС — Саянский ТПК по обработке цветных металлов. При этом в целях активизации развития экономики всей Сибири и Дальнего Востока 8 июля 1974 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР принимают совместное Постановление № 561 «О строительстве Байкало-Амурской железнодорожной магистрали», возведение которой было прервано в годы войны. Причем еще до принятия этого Постановления в апреле 1974 года XVII съезд ВЛКСМ по предложению Первого секретаря ЦК Е. М. Тяжельникова объявил Байкало-Амурскую магистраль (БАМ) Всесоюзной комсомольской стройкой, а также принял решение о создании Штаба строительства БАМа, который возглавил секретарь ЦК ВЛКСМ Д. Н. Филиппов, кстати, введенный в состав Президиума Совета Министров СССР. Одновременно специальным решением правительства была создана мощнейшая строительная структура — ГлавБАМстрой, — которую возглавил заместитель министра транспортного строительства Константин Владимирович Мохортов.

Надо сказать, что ряд авторов либерального толка, зацикленных на махровом антисоветизме (Ю. А. Давыдова, В. В. Громенко[1302]), выдвинули тезис о том, что, дескать, создание гигантских ТПК, с одной стороны, стало антитезой реформаторскому курсу, а с другой стороны, свидетельствовало о том, что все высшее руководство страны уже бесповоротно остановило свой выбор на экстенсивном пути развития народного хозяйства страны. Однако этот тезис носит чисто умозрительный характер, не подтвержденный ни аргументами, ни фактами, ни документами. Анализ работы многих ТПК, в том числе Западно-Сибирского, на территории которого находились сотни ПО и НПО, в том числе предприятия геологоразведки, рыбной, пищевой, лесной, деревообрабатывающей и строительной промышленности, напротив, говорит о комплексном подходе к решению народно-хозяйственных проблем и поиску наиболее оптимальных путей интенсификации промышленного и аграрного производства этого огромного края[1303].

Хорошо известно, что в годы брежневских пятилеток Советский Союз вышел на 1-е место в мире по производству многих видов промышленной и аграрной продукции, в том числе черного угля, кокса, стали, чугуна, железных и марганцевых руд, нефти, газа, цемента, пиломатериалов, стальных труб, гидравлических турбин, сборных железобетонных конструкций, тракторов, тепловозов и электровозов, электроэнергии, зерновых и хлопкоуборочных комбайнов, шерстяных и хлопчатобумажных тканей, коровьего молока и куриных яиц. И чтобы не утомлять уважаемого читателя обилием огромного количества цифр, которые частенько вызывают у него законную изжогу, мы приведем лишь ряд показательных позиций развития советской индустрии в годы IX–XI пятилеток[1304]:

Как явствует из этих цифр, с одной стороны, хорошо виден совершенно очевидный рост развития основных базовых отраслей народного хозяйства страны, а с другой стороны, также очевиден и заметный спад в развитии ряда отраслей, в частности в металлургической промышленности. Обычно многие историки и даже экономисты объясняют этот спад довольно поверхностными умозаключениями либо о системном кризисе социализма, либо о совершенной неэффективности командной плановой экономики. Однако в реальности все обстояло в точности до наоборот.

Для примера возьмем металлургическую промышленность, которая всегда имела особое значение для экономики страны. Вопреки расхожим штампам о том, что якобы в Советском Союзе сталь и чугун варили дедовским способом, именно советские металлурги изобрели и внедрили в производство целый ряд новых технологий (работу доменных печей при высоком давлении газа на колошнике, плавку при режиме постоянной влажности дутья, непрерывной разливки стали и т.д.), которые позволили резко сократить расходы кокса и железной руды, существенно увеличить выплавку стали и чугуна, поднять их качество, снизить себестоимость их производства и обогнать американцев не только по коэффициенту использования мощностей доменных печей, но и по производству калиброванных сталей, тонкого и холоднопрокатного листа. В итоге, как справедливо указал авторитетнейший знаток советской экономики профессор Р. А. Белоусов, к концу 1985 года «черная металлургия, наконец-то удовлетворив потребности народного хозяйства страны в главных видах своей конечной продукции, снизила не только скорость своего развития, но и абсолютные приросты»[1305]. По его же мнению, именно это обстоятельство и «позволило высвободить значительные финансовые, материальные и трудовые ресурсы для неотложных нужд других отраслей» народного хозяйства страны.

В качестве такого очень зримого примера перетекания ресурсов можно привести одну из самых технологичных гражданских отраслей той эпохи — химическую промышленность, в становлении и развитии которой огромную роль сыграл легендарный министр химической промышленности, а затем и заместитель председателя Совета Министров СССР Леонид Аркадьевич Костандов[1306]. По оценкам того же Р. А. Белоусова, динамика роста этой отрасли, продукция которой была крайне востребована многими отраслями народного хозяйства страны — от сельского хозяйства до жилищного и индустриального строительства, — в этот период «примерно в два раза опережала темпы роста всей промышленности».

Ну и напоследок, чтобы опять-таки не утомлять читателя обилием фактов и цифр, немного скажем о развитии советского машиностроения, которое, бесспорно, всегда было одной из ведущих отраслей не только всей промышленности, но и всего народного хозяйства страны. В рамках самой этой отрасли было 40 подотраслей, где особую роль играли станкостроение, производство средств автоматизации и вычислительной техники, которое во многом определяло весь научно-технический прогресс страны. Здесь ситуация была довольно противоречива. С одной стороны, шел процесс сокращения общего объема выпуска металлорежущих станков, однако, с другой стороны, наблюдался очень заметный рост производства специальных станков, станков с ЧПУ, автоматических линий, компьютерной техники и промышленных роботов[1307]:

Поэтому всякого рода инсинуации записных либералов и «рыночников» типа Е. Т. Гайдара и Н. А. Митрохина[1308] о том, что мировой энергетический, а затем и экономический кризис 1973–1975 годов, в ходе которого цена на нефть подскочила в 4 раза, с 3 до 12 долл. за баррель, оказали медвежью услугу всей советской экономике, полностью остановив развитие передовых наукоемких отраслей — электроники, кибернетики, робототехники и биотехнологии, — мягко говоря, слишком лукавы. Хотя надо признать, что рост продажи сырой нефти и нефтепродуктов с 98,5 млн. тонн в 1970 году до 193,5 млн. тонн в 1985 году принес СССР огромные валютные ресурсы. Хотя ученые по-разному оценивают масштабы нефтедолларов, заработанных в этот период. По оценкам С. Е. Мишенина, экспорт сырьевых ресурсов принес СССР 450 млрд. долл. А по оценкам М. В. Славкиной, которая более детально изучала эту тему в своих статьях и монографиях, долларовые доходы от экспорта нефти и нефтепродуктов в 1970–1985 годах составили чуть больше 124,8 млрд. долл., из которых 107,6 млрд. пришлись на 1976–1985 годы[1309]. При этом, вопреки ходячим штампам, эти огромные деньги тратились не только на импорт сельхозпродукции и товаров ширпотреба, но и на промышленное, в том числе высокотехнологическое, оборудование. При этом, по оценкам ряда специалистов, к 1985 году доля сырья и топлива в экспортном балансе страны поднялась почти до 55%, в том числе за счет строительства магистральных нефтепроводов и газопроводов, крупнейшим из которых стал знаменитый Международный газопровод «Уренгой — Помары — Ужгород» длиной в 4450 км, возведенный в 1978–1983 годах.

Вместе с тем надо признать, что именно в эти годы обозначались и первые кризисные явления в экономическом развитии страны, в частности стала падать фондоотдача, темпы производства предметов потребления вновь стали отставать от темпов роста производства средств производства, упали темпы научно-технического прогресса и перевооружения многих базовых отраслей, за исключением самых технологичных отраслей советского ВПК. Именно здесь были сконцентрированы не только лучшие инженерно-конструкторские кадры, огромные финансовые и трудовые ресурсы, но и основной потенциал новейших достижений НТР, в частности лазерной, волоконно-оптической и других новейших промышленных технологий. При этом, опять-таки вопреки расхожим штампам, многие из этих технологий «выходили» за рамки самого ВПК и распространялись на многие гражданские отрасли народного хозяйства страны, в частности атомную промышленность, космическую отрасль, самолетостроение, радиоэлектронику и т.д.[1310]

Наконец, одним из важнейших итогов развития страны в годы брежневских пятилеток стало создание Единой энергетической системы, начатое еще в хрущевскую эпоху под руководством легендарного главы Министерства энергетики и электрификации СССР Петра Степановича Непорожнего, занимавшего свой пост почти четверть века. Сначала летом 1967 года по его инициативе было создано Центральное диспетчерское управление ЕЭС СССР, которое также исполняло функции диспетчерского управления Объединенной энергосистемы (ОЭС) Центра, то есть Европейской части страны. Затем в 1970 году к ЕЭС была присоединена ОЭС Закавказья, в 1972 году — ОЭС Казахстана и ряда районов Западной Сибири, а в 1978 году — ОЭС всей Сибири и Дальнего Востока. Само же создание этой системы стало возможным благодаря тому, что именно тогда началась реализация большой программы строительства гидроэлектростанций уже в природных створах мощнейших рек. Именно по этой программе были возведены все крупнейшие гидроэлектростанции, в том числе целый каскад Волжских ГЭС — Куйбышевская, Волгоградская, Саратовская, Нижнекамская и Чебоксарская, знаменитые сибирские ГЭС — Братская, Красноярская, Саяно-Шушенская и Усть-Илимская, а также две крупнейшие среднеазиатские ГЭС — Нурекская и Токтогульская. Он же был настоящим и убежденным вдохновителем и организатором строительства атомных электростанций (АЭС), в частности Нововоронежской, Курской, Белоярской, Смоленской, Ровенской, Запорожской, Кольской, Армянской и ряда других. В результате этой колоссальной работы к концу брежневского правления наша страна вышла на 2-е место в мире по выработке электроэнергии. Причем, как видно из нижеприведенной таблицы, в годы Х-й и XI-й пятилеток особый упор был сделан на строительство АЭС, которые к 1985 году давали уже почти 45% всей электроэнергии в стране.

По оценкам специалистов, столь масштабное строительство ГЭС и АЭС позволило не только поднять энерговооруженность и производительность труда во всех отраслях народного хозяйства страны, но и существенно снизить расход топлива на всех электростанциях, в том числе и на ТЭЦ, почти на 35%[1311]. Кроме того, именно в эти годы возник новый электробаланс страны, который, по мнению того же Р. А. Белоусова, «лишь выравнял межотраслевое равновесие» между промышленностью, сельским хозяйством, транспортом и личными домохозяйствами, нарушенное «на первых этапах электрификации народного хозяйства страны», то есть в период индустриализации.

Причем надо заметить, что наряду с выполнением масштабной программы энергетического строительства Министерство энергетики и электрификации осуществило строительство уникальных промышленных комплексов, таких как Волжский и Камский автозаводы, Волгодонский завод «Атоммаш», Братский и Усть-Илимский лесопромышленные комплексы и крупнейшие предприятия химической промышленности в Саратове, Тольятти, Нижнекамске, Оренбурге и других городах страны.

В целом за годы IX-й, Х-й и IX-й пятилеток, помимо создания крупнейших ТПК и коренной реконструкции сотен промышленных производств, в строй было введено более 3500 крупных промышленных предприятий во многих регионах страны, в том числе Волгодонский завод тяжелого машиностроения, Арзамасский, Валдайский и Уссурийский машиностроительные заводы, Полтавский завод химического машиностроения, Нижнекамский шинный завод, Жлобинский металлургический комбинат, Таджикский алюминиевый завод, Оскольский электрометаллургический комбинат, Курский и Луцкий подшипниковые заводы, Житомирский завод станков-автоматов, Калужский приборостроительный завод, Ярославский завод дизельной аппаратуры, Костромской и Барановичский заводы автоматических линий, Чугуевский завод топливной аппаратуры, Астраханский газоконденсатный и Тенгизский газохимический комбинаты, Лисичанский, Мозырьский, Павлодарский и Ачинский нефтеперерабатывающие заводы, Московские электроламповые заводы «Цвет» и «Хромотрон», Гомельский радиозавод, Воронежский завод электровакуумных приборов и многие другие.

В то же время сотни промышленных объектов страны все больше и больше стали превращаться в так называемый «долгострой», во многом не оправдав огромных финансовых и трудовых затрат на их строительство и ввод в строй. Причем, по оценкам многих экономистов (Д. В. Валовой, Г. И. Ханин, С. Е. Мишенин[1312]), в ряде отраслей процент такой «незавершенки» доходил до 75–80% в год. Кроме того, в те же годы все более отчетливо стали проявляться элементы несбалансированного развития целого ряда отраслей, несоответствия темпов роста денежных доходов населения и прироста товарной массы на потребительском рынке, что привело к дефициту многих промышленных и продовольственных товаров в различных регионах страны. Тогда же более резко стали проявляться не характерные для советской финансовой системы инфляционные процессы, и, хотя в условиях командной экономики государство всегда сдерживало рост розничных цен, инфляция стала проявлять себя в нарастании товарного дефицита в стране. Наконец, эпоха брежневского правления отметилась и значительным ростом так называемой «теневой экономики», объемы которой, по мнению ряда ученых (Т. Н. Корякина, В. Ю. Катасонов[1313]), выросли с начала 1960-х до конца 1980-х годов в 14 раз, заметно опережая рост официального ВНП.

Вместе с тем следует заметить, что вопрос о масштабах теневой экономики» до сих пор является предметом острой дискуссии. Однако мы сознательно не будем углубляться в данную проблему и всех, кто интересуется этой темой, отсылаем к работам Г. И. Ханина, А. В. Островского, В. И. Сигова, А. А. Смирнова и других авторов[1314]. При этом заметим, что почти все эти публикации носят в основном ознакомительный характер и серьезного научного исследования по этой проблеме так и не появилось.

Сельское хозяйство

Надо напомнить, что немало членов высшего советского руководства, прежде всего Л. И. Брежнев, Д. С. Полянский, Ф. Д. Кулаков, Н. В. Подгорный, Г. И. Воронов, П. Е. Шелест, В. В. Щербицкий и Д. А. Кунаев, всегда были самыми активными поборниками выделения крупных капиталовложений в сельское хозяйство страны. Более того, на июльском Пленуме ЦК 1978 года с подачи Ф. Д. Кулакова был де-юре зафиксирован удельный вес капиталовложений для села. Правда, сразу после его смерти в правительственных кругах, прежде всего в Минфине СССР, начались разговоры, что данное решение носило «волюнтаристский» характер и было буквально силой навязано правительству со стороны ЦК.

Оценить же сами масштабы всех этих вложений можно хотя бы по тем цифрам, которые приводят в своих работах ряд авторитетных специалистов по истории советской экономики, прежде всего Р. А. Белоусов и Г. И. Ханин[1315].

По официальным данным, только в годы IX-й и Х-й пятилеток в аграрный комплекс страны было направлено более 380 млрд. руб., что составляло 78% всех капиталовложений в сельское хозяйство за все годы советской власти. Именно за счет этих средств началось осуществление грандиозных программ по комплексной механизации, автоматизации и электрификации сельского хозяйства, мелиорации и химизации почв и других. Достаточно сказать, что за этот период фондо- и электровооруженность крестьянских хозяйств выросли в 4 раза, использование минеральных удобрений почти в 2,5 раза, оснащенность сельхозтехникой (с учетом повышения ее мощности и производительности) в 2 раза и т.д. Однако при этом, по оценкам ряда экономистов, производство всей сельхозпродукции за тот же период времени выросло только в 1,3 раза, производительность труда — в 1,8 раза, а средняя урожайность зерновых — и того меньше, в 1,2 раза, то есть с 15,7 до 18,9 ц/га.

Традиционно все эти цифры оценивают крайне негативно и по привычке списывают все на саму систему колхозного производства, которая, дескать, отчуждала советских колхозников и работников совхозов от земли, а значит, и реальной заинтересованности в конечных результатах своего труда. При этом в качестве разительного примера всегда приводят сельское хозяйство США, где урожайность зерновых в частных фермерских хозяйствах за этот же период выросла с 31,6 до 44,8 ц/га, то есть в 1,4 раза. Однако, как справедливо указал профессор А. В. Шубин, в данном случае советские показатели надо все же сравнивать не с американскими, а с «климатически близкими» канадскими, где среднегодовая урожайность зерновых в первой половине 1980-х годов составляла 21,2 ц/га[1316]. При этом, как известно, в Канаде никогда не было ни колхозов, ни совхозов, ни других «безобразий социализма».

Аналогичным критическим образом надо оценивать и излюбленный всеми либералами и царебожниками факт импорта зерна, начатый на самом излете хрущевской эпохи, без которого, по оценкам того же Е. Т. Гайдара[1317], страна погрузилась бы в полуголодное существование и тотальную карточную систему. Действительно, из-за провальной политики Н. С. Хрущева осенью 1963 года руководство страны впервые приняло решение закупить в Канаде, Австралии и даже в Румынии 9,4 млн. тонн зерна, за которое было заплачено более 372 тонн золота[1318]. Однако надо иметь в виду, что, во-первых, Советский Союз не всегда импортировал зерно и, например, в 1967–1971 годах у него было положительное сальдо зернового баланса; а во-вторых, Советский Союз никогда не закупал дорогое хлебопекарное зерно высшего или первого сорта. Закупалось только фуражное зерно самого низкого, шестого, сорта для прокорма огромнейшего стада крупного рогатого скота, которое за время IX–XI пятилеток выросло (во всех хозяйствах страны) с 95,2 до 120,9 млн. голов[1319].

Как известно, зерновая проблема всегда была одной из ключевых проблем жизни страны, которой особое внимание уделяли все ее руководители: и И. В. Сталин, и Г. М. Маленков, и Н. С. Хрущев, и Л. И. Брежнев. В условиях разнообразных и во многом рискованных зон земледелия они искали различные пути решения этой проблемы. И надо сказать, что в целом она была успешно решена, поскольку были достигнуты устойчивые урожаи зерновых и существенно (порядка 10–11 млн. тонн) выросли ежегодные закупки зерновых культур в государственный фонд. Кроме того, опять-таки вопреки расхожим штампам, несмотря на то что война и особенно хрущевские «загогулины» нанесли огромный урон всему животноводству, все же шел относительный рост поголовья скота как в колхозах и совхозах, так и в личных подсобных хозяйствах селян, хотя далеко не по всем позициям.

Так, по данным тогдашнего главы сводного отдела агропромышленного комплекса Госплана СССР А. А. Краснопивцева, уже в 1977 году работали 2224 животноводческих комплекса, из которых 1478 специализировались на производстве молока, 407 — свинины и 254 — говядины, хотя в «помещениях с комплексной механизацией» по-прежнему содержалось всего 28% крупного рогатого скота, 50% птицы и 57% свиней. Тем не менее по предварительным подсчетам итогов Х-й пятилетки, сделанным Госпланом СССР в 1978 году, это позволило существенно, примерно на 40% за 10 лет, поднять производство яиц, красного мяса и молока[1320]. Пионером в создании таких комплексов стали республики Советской Прибалтики и ряд областей РСФСР и УССР, а с 1979 года курс на специализацию взяла и вся Российская Федерация, где, по признанию М. С. Соломенцева, «ярым сторонником специализации» стал его новый первый зам. по сельскому хозяйству Лев Борисович Ермин, который, будучи в 1961–1979 годах первым секретарем Пензенского обкома, как раз прославился успехами в создании таких животноводческих комплексов[1321].

Аналогично росло и производство основной сельхозпродукции, хотя отнюдь не теми темпами и не в тех объемах, которые предусматривались планами брежневских, особенно ІХ-й и Х-й пятилеток.

При этом надо заметить, что именно в этот период параллельно шел целый ряд процессов, которые всегда надо учитывать при анализе общей ситуации в сельском хозяйстве страны, а не просто кричать на всех углах о его стагнации или даже кризисе всей советской системы совхозно-колхозного производства. Во-первых, в это время шел постоянный рост численности населения страны: с 241 млн. человек в 1970 году до 276 млн. человек в 1985 году. Во-вторых, продолжался ускоренными темпами естественный отток сельского населения в города и поселки городского типа. Если в 1970 году на селе проживало порядка 105,5 млн., а в городе — 136 млн. человек, то уже в 1985 году сельское население страны насчитывало чуть больше 96 млн., а городское — уже более 180 млн. человек. В-третьих, изменился баланс в производстве мяса и молока. Если в 1970 году на долю личных подсобных хозяйств приходилось по 35% производства этих видов продукции, то уже к 1985 году колхозы и совхозы страны стали давать почти 75% всего мясного производства и 80% производства молока. Кроме того, тогда же произошел настоящий прорыв в производстве куриного мяса и яиц, причем вовсе не за счет личных подсобных хозяйств, а за счет строительства тысяч птицефабрик во всех регионах страны, пионером среди которых стала Ленинградская область, парторганизацию которой в сентябре 1970 года возглавлял будущий член Политбюро ЦК Григорий Васильевич Романов. Если в 1975 году на яичных и мясных птицефабриках числилось 32 млн. кур-несушек и бройлеров, то в 1985 году их поголовье увеличилось до 87 млн. шт. В-четвертых, с середины 1970-х годов постепенно, но неуклонно происходит смена многовекового пищевого рациона многих граждан страны, в результате которого традиционные хлеб и картофель начинают замещаться рыбой, овощами и фруктами, производство которых заметно выросло в эти годы.

Между тем, конечно, в сельском хозяйстве страны было немало острых и многофакторных проблем, связанных как с организацией труда и качеством управленческого персонала и руководства многих хозяйств, так и с общим уровнем агрокультуры, низким качеством посевного материала, недостатком минеральных удобрений и др. Кроме того, дефицит отдельных видов сельскохозяйственной продукции усугублялся еще большими его потерями на всем пути от производителя до потребителя. Недостаток и низкое качество транспортных средств, хранилищ, тары, перерабатывающих предприятий, удаленность их от полей и ферм, садов и огородов и традиционное сельское бездорожье, по оценкам многих ученых и практиков, «съедали» до 20% зерна, 30% овощей, 40% картофеля и около 1 млн. тонн мяса[1322]. Ситуацию не спасало даже то, что в уборочную страду и в период закладки на хранение плодоовощной продукции на «шефскую помощь» селу регулярно направляли до 20% всего активного населения страны, в том числе армию, студентов и научных работников. Неслучайно профессор Г. И. Ханин справедливо писал о том, что «ошибкой экономической политики в области сельского хозяйства был не столько недостаток капитальных вложений в него, сколько их не эффективное распределение»[1323]. По его мнению, явно избыточными были слишком большие вложения в производство отдельных видов сельхозтехники, огромные мелиоративные работы и водохозяйственное строительство, но совершенно недостаточными — в механизацию ручного труда в животноводстве, дорожное и социально-культурное строительство, а также в хранение и транспортировку сельскохозяйственной продукции. Кроме того, негативную роль в руководстве аграрным комплексом страны играла и постоянная смена главы ключевого ведомства — Минсельхоза СССР: в феврале 1973 года В. В. Мацкевича сменил член Политбюро Д. С. Полянский, но уже в марте 1976 года его сменил ставленник А. П. Кириленко и Д. А. Кунаева, очень активный сторонник создания агропромкомплексов второй секретарь ЦК КП Казахстана Валентин Карпович Месяц.

Все это неизбежно сказалось на общей динамике сельскохозяйственного производства, рост которого явно не поспевал как за общим ростом населения страны, так и особенно за ростом городского населения, которое на рубеже 1970-1980-х годов столкнулось с дефицитом самых ходовых товаров во всей системе магазинной государственной торговли, в частности красного мяса, колбас, сыров и ряда молочных продуктов. При этом на колхозных рынках и в системе потребкооперации перебоев с приобретением всей этой продукцией абсолютно не было, в том числе и потому, что почти сразу после проведения хрущевской денежной реформы была довольно быстро налажена стройная система перетока самых ходовых продуктов с магазинных прилавков на колхозный рынок. Другое дело, что их стоимость была значительно выше государственных цен и далеко не каждой советской семье теперь они были по карману.

Высшее советское руководство постоянно искало различные способы решения острой продовольственной проблемы, прибегая главным образом либо к сугубо административным мерам, либо к принятию новых крупных общегосударственных программ. Одной из таких программ стала масштабная мелиорация различных регионов страны, проводившаяся под руководством Министерства мелиорации и водного хозяйства СССР, которое в 1965–1979 годах возглавлял Е. Е. Алексеевский, а после его ухода из жизни — первый заместитель председателя Совета Министров РСФСР Н. Ф. Васильев. Обладая мощной научно-производственной базой, которую составляли 26 научно-исследовательских и 68 проектно-изыскательских институтов, более 400 строительно-монтажных трестов и более 3650 строительных организаций, это Министерство в годы брежневских пятилеток обводнило и осушило более 40 млн. га пахотных земель и соорудило десятки грандиозных многоцелевых обводно-оросительных систем и каналов в самых проблемных регионах страны в рискованных зонах земледелия: Большой Ставропольский, Северо-Крымский, Днепровско-Донбасский, Саратовский, Большой Алма-атинский, Иртышско-Карагандинский, Каракумский, Калмыкский и другие системы и каналы.

Между тем бурная деятельность Минвода СССР отнюдь не всегда вызывала восторги со стороны целого ряда руководителей страны и многих видных представителей научно-творческой интеллигенции. Самые громкие споры тогда возникли вокруг идеи переброски стока ряда могучих сибирских и северных рек, в том числе Оби, Ишима, Тобола и Иртыша в Среднеазиатский регион для орошения пахотных земель Узбекистана, Казахстана и Туркмении. По этой проблеме еще в конце мая 1970 года Политбюро приняло отдельное Постановление ЦК и Совета Министров СССР № 612 «О перспективах развития мелиорации земель, регулирования и перераспределения стока рек в 1971–1985 гг.», на основании которого Минвод СССР сразу приступил к разработке проектной документации, в том числе по сооружению самого крупного объекта всего этого проекта — судоходно-оросительного канала «Сибирь — Средняя Азия» — общей протяженностью 2550 км[1324]. Затем в конце марта 1976 года на основании решений XXV съезда партии Минвод СССР, отобрав из четырех возможных конечный вариант проекта, приступил к работам по его реализации. Однако вскоре все эти работы были неожиданно приостановлены, даже невзирая на то, что ТЭО Минвода «Территориальное перераспределение части свободного стока рек Оби и Иртыша» было окончательно одобрено Государственной экспертной комиссией при Госплане СССР, в состав которой были включены ряд авторитетных представителей ГКНТ, Госстроя и АН СССР.

Ситуация с реализацией этого проекта настолько обострилась, что его не удалось отстоять не только председателю Госплана СССР Н. К. Байбакову, но и таким политическим аксакалам, как секретарь ЦК по сельскому хозяйству Ф. Д. Кулаков и первые секретари ЦК Компартий Казахстана и Узбекистана Д. А. Кунаев и Ш. Р. Рашидов, имевшие прямой выход на генсека. Судя по всему, Л. И. Брежнев был в курсе происходящей «свары» и не стал поддерживать реализацию проекта, поскольку против него ополчились не только ряд членов высшего руководства страны, в том числе главы союзного и российского правительства А. Н. Косыгин и М. С. Соломенцев, но и крупные представители научной и творческой элиты, в частности академики и член-корреспонденты Академии Наук А. Л. Яншин, Л. С. Понтрягин, Ю. В. Прохоров, И. В. Петрянов-Соколов, А. Г. Аганбегян, Б. А. Рыбаков, И. Р. Шафаревич и В. Л. Янин, а также многие известные советские писатели (Ю. В. Бондарев, В. Г. Распутин, П. Л. Проскурин, В. И. Белов, С. П. Залыгин и др.), которые были убеждены в том, что реализация этого проекта обернется экологической катастрофой.

Еще одной крупнейшей программой, нацеленной на существенный подъем аграрного производства в стране, стала программа по развитию российского Нечерноземья. Как вспоминал тогдашний председатель Совета Министров РСФСР Михаил Сергеевич Соломенцев, впервые этот вопрос он поднял перед Л. И. Брежневым еще знойным летом 1972 года, когда вместе с Ф. Д. Кулаковым, В. А. Карловым, В. В. Щербицким и А. П. Ляшко он приезжал на крымскую дачу генсека для обсуждения проблем сбора урожая и сохранности животного стада страны в условиях катастрофической засухи[1325]. Однако в тот раз генсек не просто демонстративно проигнорировал эту записку от российского премьера, но даже не отослал ее по «инстанции», то есть в Общий и Сельскохозяйственный отделы ЦК. Новая записка и проект Постановления по данной проблеме были подготовлены уже в конце того же 1972 года и на сей раз направлены сразу в Политбюро. На согласование данных документов ушло более года, поскольку и в ЦК, и в Совете Министров СССР было немало противников этой программы. Но в конце концов удалось преодолеть все препоны, и 20 марта 1974 года Политбюро приняло совместное Постановление ЦК и Совета Министров СССР № 206 «О мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства Нечерноземной зоны РСФСР»[1326].

Согласно этому Постановлению, данная программа должна была охватить 29 областей и автономных республик РСФСР с населением 58 млн. человек, где располагались огромные сельскохозяйственные угодья общей площадью 52 млн. га, из которых 32 млн. га были пахотными землями, где производилось 55% картофеля, 40% молока и яиц, 30% мяса и почти 100% льна. Для реализации всей этой программы, рассчитанной до 1990 года, предусматривалось выделение огромных ресурсов и средств. В одной только Х-й пятилетке было запланировано направить в российскую колхозную деревню капитальных вложений на общую сумму 23 млрд. руб., в том числе 15,6 млрд. руб. на строительно-монтажные работы и строительство объектов производственного назначения, приобретение сельхозтехники, мелиорацию земель и их освоение, строительство жилых домов, объектов коммунального хозяйства и бытового обслуживания, детских дошкольных учреждений и клубов. Кроме того, этим же Постановлением предусматривалось, что на нужды сельского хозяйства Нечерноземной зоны РСФСР в 1976–1980 годах местным колхозам и совхозам будет поставлено 120 млн. тонн минеральных удобрений, 380 тыс. тракторов, 94 тыс. зерноуборочных комбайнов, 230 тыс. грузовых автомобилей, почти 350 тыс. тракторных прицепов и по 20 тыс. экскаваторов и бульдозеров. Помимо акцента на проблемах мелиорации и окультуривания почв, особое внимание в этом Постановлении уделялось вводу в строй животноводческих комплексов по производству молока на 1181 млн. коров, по выращиванию и откорму молодняка крупного рогатого скота на 2266 млн. голов и свиней на 2242 млн. голов, овцеводческих комплексов на 568 тыс. голов, птицефабрик яичного направления на 15,2 млн. кур-несушек и по производству бройлеров на 122 млн. голов. Наконец, этим же Постановлением ЦК и Совет Министров СССР прямо обязали Госбанк СССР «списать с колхозов Нечерноземной зоны задолженность по долгосрочным ссудам Госбанка СССР в сумме до 202 млн.» и одновременно за счет фонда долгосрочного кредитования предоставить им «отсрочку погашения задолженности по долгосрочным ссудам в сумме до 230 млн. рублей и по краткосрочным ссудам на производственные затраты в сумме до 264 млн. рублей».

Большое внимание в Постановлении было уделено и социальной сфере, в частности «укреплению материальной базы существующих сельских школ и детских садов, строительству новых школ на 706 тыс. мест и детских садов на 160 тыс. мест; строительству и вводу в действие республиканских и областных больниц на 4,5 тыс. коек и районных больниц на 5,8 тыс. коек, а также вводу в строй районных Домов культуры на 61,5 тыс. мест и Домов культуры и клубов в колхозах и совхозах на 350 тыс. мест». Наконец, этим же Постановлением было предусмотрено сселение 170 тыс. семей из мелких населенных пунктов в новые благоустроенные колхозные и совхозные поселки.

Именно последнее решение, а также практика его реализации позднее вызвали очень острую дискуссию, в том числе в научной и писательской среде. Против позиции ряда очень влиятельных ученых, прежде всего членкора АН СССР Т. И. Заславской, которая в своей нашумевшей работе «Комплексная программа исследования перспектив социально-демографического развития деревни» крайне неуклюже попыталась обосновать массовую ликвидацию так называемых «неперспективных» деревень, которые якобы препятствовали агропромышленной интеграции села, выступили многие видные литераторы и публицисты, прежде всего знаменитые писатели-деревенщики В. Г. Распутин, Ф. А. Абрамов, В. А. Солоухин и В. И. Белов[1327].

Действительно, в годы брежневских пятилеток в сельском хозяйстве, как и в промышленном производстве, был сделан основной упор на дальнейшую агропромышленную интеграцию и объединение колхозов и совхозов страны со всеми теми отраслями промышленного производства, которые наиболее тесно были связаны с ним, прежде всего с пищевой и перерабатывающей промышленностью, кооперативной торговлей, строительством и т.д. При этом такая интеграция не только была призвана обеспечить общий подъем всего сельскохозяйственного производства страны, но и рассматривалась советским политическим руководством как главное условие сращивания двух основных форм социалистической собственности — государственной и кооперативно-колхозной. В итоге к 1985 году было создано более 4800 межхозяйственных предприятий и объединений, однако, как справедливо указали многие ученые (А. П. Тюрина, Л. Н. Денисова, Е. Б. Никитаева), агропромышленная интеграция, в которую вбухали огромные ресурсы, так и не принесла ожидаемого эффекта, как и сама программа по подъему российского Нечерноземья[1328]. Более того, политика сселения «неперспективных» сел и деревень привела к губительным последствиям для сельской местности Центральной России, что позднее дало основание выделить особый тип «обезлюдевшей среднерусской деревни», охватившей 22 области «сердцевинной» исторической России.

Наконец, на излете брежневской эпохи была принята печально знаменитая «Продовольственная программа», подготовку которой возглавил новый секретарь ЦК по сельскому хозяйству М. С. Горбачев, сменивший умершего Ф. Д. Кулакова еще в конце ноября 1978 года. Об обстоятельствах его избрания на этот пост мы подробно писали в наших предыдущих книгах, поэтому всего лишь отметим, что, по словам самого М. С. Горбачева, впервые вопрос о разработке данной программы был поднят им в январе 1980 года на встрече с Л. И. Брежневым, Д. Ф. Устиновым и А. А. Громыко. Когда они завершили разговор по Афганистану, М. С. Горбачев стал докладывать генсеку «о весьма тревожной продовольственной ситуации», которая «обеспокоила всех присутствовавших»[1329]. После обмена мнениями М. С. Горбачеву было дано «поручение подготовить конкретные предложения», в том числе о том, как можно «избавиться от импорта зерна». А сразу после встречи помощник генсека Г. Э. Цуканов с М. С. Горбачевым написали текст выступления Л. И. Брежнева на Политбюро, которое одобрило все предложения и «приняло решение подключить к подготовке этой программы Госплан, министерства и научные учреждения».

Однако, как уверяет сам М. С. Горбачев, далеко не все главы министерств и ведомств и даже ряд членов высшего руководства были в восторге от новой программы по селу. Особенно рьяно против нее тогда выступили министр финансов Василий Федорович Гарбузов и секретарь ЦК Владимир Иванович Долгих, считавшие всю аграрную отрасль страны «безнадежно убыточной…, поглощавшей несметные ресурсы и ничего не дающей взамен». Но тем не менее по настоянию М. С. Горбачева для разработки программы под началом главы Госплана Н. К. Байбакова была создана комплексная группа, куда вошли представители АН СССР, ВАСХНИЛ, ЦСУ и Госплана СССР. Итоги работы группы были подведены уже в ноябре 1980 года самим М. С. Горбачевым в его статье, опубликованной в журнале «Коммунист».

Следующим этапом в продвижении этой программы стала работа над брежневским докладом на XXVI съезде КПСС, в ходе которой М. С. Горбачев сумел убедить группу спичрайтеров в составе Г. Э. Цуканова, Н. Н. Иноземцева, Г. А. Арбатова и А. Е. Бовина включить в доклад генсека «вопрос о разработке специальной Продовольственной программы», основанной «на тесной увязке сельскохозяйственного производства с промышленными отраслями, прежде всего перерабатывающей промышленностью».

Однако несмотря на то, что решение о «Продовольственной программе» было освещено решением самого съезда, против нее продолжали выступать многие члены правительства, прежде всего Н. А. Тихонов, В. Ф. Гарбузов и Н. К. Байбаков. По словам самого М. С. Горбачева, на одном из совещаний с главами Госплана и Минфина союзный премьер предельно жестко заявил им: «никаких обещаний по финансированию и ресурсам под Продовольственную программу Горбачеву не давать»[1330].

До апреля 1982 года на разных этажах власти продолжались жаркие споры, но в конце концов был достигнут компромисс, главным образом потому, что по настоянию Н. А. Тихонова из программы был исключен пункт о создании Госагропрома СССР, который должен был «поглотить» функции целого ряда общесоюзных министерств: Минсельхоза, Минплодовощхоза, Минпищепрома, Минмясомолпрома, Минсельстроя и Госкомсельхозтехники. Как утверждал сам М. С. Горбачев, ссылаясь на информацию тогдашнего главы Сельхозотдела ЦК В. А. Карлова, такая позиция Н. А. Тихонова была во многом связана с тем, что «с чьей-то «легкой руки» по аппаратам ЦК и Совмина» был «пущен слушок, будто Агропромышленный комитет Горбачев создает «под себя», чтобы забрать под свое кураторство половину народного хозяйства страны», а в перспективе занять пост председателя Совета Министров СССР.

Между тем, когда вопрос о проведении Пленума ЦК для утверждения «Продовольственной программы» был уже решен, М. С. Горбачев смог убедить Л. И. Брежнева, что доклад по данному вопросу должен делать только он. Понятно, что это был трюк, который должен был поднять престиж этой программы. Генсек, конечно, это понимал, но тем не менее пошел навстречу «аграрному секретарю» и 24 мая 1982 года выступил на Пленуме ЦК с докладом «О Продовольственной программе СССР на период до 1990 года и мерах по ее реализации»[1331]. По итогам работы Пленума были утверждены не только сама программа, но и «пакет из шести постановлений по отдельным вопросам функционирования АПК», которые предусматривали целый набор организационных мер, в том числе создание региональных АПК и районных АПО, призванных объединить все предприятия страны, связанные с производством и полной переработкой сельскохозяйственной продукции, с производством минеральных удобрений, всей сельхозтехники и т.д.

Сам М. С. Горбачев в собственных мемуарах довольно высоко оценил результаты реализации своего детища, особенно в годы XII-й пятилетки, которая целиком пришлась на его генсекство. Однако многие ученые не склонны столь радужно оценивать ее итоги, в том числе и потому, что именно в годы его преступной перестройки наступил настоящий коллапс с продовольственным снабжением страны. Однако это уже тема для отдельного разговора и для отдельной книги.

И последнее. 30 июня — 1 июля 1982 года в ЦК на Старой площади было проведено отдельное совещание, посвященное вопросам совершенствования управления народным хозяйством страны, где ряд ораторов высказались за довольно радикальные шаги в этом направлении[1332]. Например, академики А. А. Кеерна и Н. П. Федоренко выступили с предложением организовать работу в объединениях и министерствах «на начале полного хозяйственного расчета с распределением валового дохода по долговременным плановым нормативам». А президент АН УССР академик Б. Е. Патон вообще предложил отказаться от монополии внешней торговли и «разрешить (в порядке эксперимента) крупным промышленным и агропромышленным объединениям и предприятиям выход на мировой рынок с распределением валютных ресурсов между государственным и хозяйственным бюджетами по нормативу, утвержденному Советом Министров СССР». А уже 9 сентября Л. И. Брежнев, выступая на заседании Политбюро ЦК, по выражению А. С. Черняева, «говорил критические вещи об экономике в духе записки Арбатова и Богомолова, которая перед майским Пленумом была оценена как очернительство», и контурно наметил «ряд необходимых перемен», которые А. В. Шубин оценил как будущую «программу экономических преобразований Андропова, а значит, и начального этапа горбачевских реформ»[1333].

7. От андроповского «реформизма» к горбачевской «катастрофе» в 1982–1985 годах

Как известно, буквально через день после кончины Л. И. Брежнева, 12 ноября 1982 года, состоялся внеочередной Пленум ЦК[1334], на котором Ю. В. Андропов был избран Генеральным секретарем. О предыстории и всех обстоятельствах его прихода к высшей власти мы подробно писали в двух предыдущих наших книгах[1335]. Поэтому на страницах этой книги мы акцентируем внимание лишь на реформаторских замыслах нового лидера страны, поскольку, как метко заметил профессор А. В. Островский, «в оценке того, с какими намерениями Ю. В. Андропов пришел к власти, можно встретить диаметрально противоположные мнения»[1336].

Так, небезызвестный «архитектор перестройки» А. Н. Яковлев уверяет, что «план Андропова по спасению социализма состоял в следующем: в стране вводится железная дисциплина…, координированно идет разгром всего инакомыслия, ужесточается борьба с коррупцией и заевшейся номенклатурой и проводится партийная чистка» с заранее приготовленным списком лиц «для арестов и лагерей»[1337]. Аналогичную оценку его планам и «реформам» давал и А. С. Черняев, который уже давно и очень искренне недолюбливал Ю. В. Андропова и не считал его предтечей М. С. Горбачева[1338]. Вместе с тем многие другие «прорабы» перестройки, прежде всего Г. А. Арбатов, были убеждены, что их патрон был настоящим реформатором и интеллектуалом, не чуждым западных ценностей[1339]. Более того, как установил А. В. Островский, именно академик Г. А. Арбатов, которого еще в конце 1950-х годов заприметил О. В. Куусинен, через своих «старых друзей», прежде всего американских (Г. Киссинджера, А. Гарримана, Д. Рокфеллера и Дж. Буша), стал необычайно активно культивировать в западной прессе образ «Андропова-либерала», способного найти общий язык с Западом[1340].

Первым «реформаторским» актом нового генсека стало создание на базе упраздненного Отдела плановых и финансовых органов ЦК, который с осени 1975 года возглавлял Б. И. Гостев, нового Экономического отдела ЦК. Главой этого Отдела был назначен Николай Иванович Рыжков, занимавший должность первого заместителя председателя Госплана СССР и никогда до этого не работавший в партийном аппарате. По задумке самого генсека, именно этот Отдел должен был стать «мозговым штабом» по подготовке очередной экономической реформы, и потому, как вспоминал Н. И. Рыжков, Ю. В. Андропов ему прямо заявил, что во главе новой структуры «нам как раз и нужен именно такой человек», не отягощенный «идеологическими шорами», у которого был бы еще «свежий взгляд» на проблемы советской экономики[1341]. А уже 22 ноября на очередном Пленуме ЦК Н. И. Рыжков был избран секретарем ЦК по экономике, а многолетний Первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана Г. А. Алиев переведен из кандидатов в члены Политбюро ЦК и назначен первым заместителем председателя Совета Министров СССР. Тогда же из-за атрофии головного мозга в отставку был отправлен и один из главных кураторов всего народного хозяйства страны, член Политбюро, секретарь ЦК А. П. Кириленко[1342].

Тем временем где-то в середине декабря 1982 года по прямому указанию Ю. В. Андропова три отраслевых секретаря ЦК — М. С. Горбачев, В. И. Долгих и Н. И. Рыжков — приступили к работе над проектом новой экономической реформы. Эта рабочая группа, где главную роль играл М. С. Горбачев, имела неофициальный характер, поэтому их встречи никак не протоколировались, а принимаемые решения не оформлялись в письменной форме[1343]. К подготовке их проекта были привлечены несколько десятков самых разных организаций и коллективов, в том числе Институты экономики АН СССР и Институт экономики мировой системы социализма АН СССР, НИИ финансов и НИИ экономики при Госплане СССР, а также ряд закрытых структур, где работали чекисты, в частности один из секторов Института социологии АН СССР[1344]. Причем, по свидетельству М. С. Горбачева, на сей раз они не гнушались идей и наработок «диссидентов» от экономической науки, таких как В. А. Тихонов, А. И. Анчишкин, А. Г. Аганбегян, О. Т. Богомолов, С. А. Ситарян, Т. И. Заславская, Л. И. Абалкин, Н. Я. Петраков, Р. А. Белоусов и др., которые были убеждены, что главная причина кризисных явлений в советской экономике связана с тем, что мы, по существу, «проглядели» новый этап научно-технической революции.

При этом надо признать, что разные мемуаристы по-разному трактуют сам замысел очередной экономической реформы. Так, Н. И. Рыжков считает, что поначалу речь шла о подготовке проекта «долгосрочной программы кардинальной перестройки управления народным хозяйством», которая подразумевала решение следующих ключевых проблем: децентрализации управления, существенного укрепления всей исполнительской дисциплины и повышения роли экономических стимулов в народном хозяйстве страны[1345]. Правда, уже позднее в беседе с профессором А. В. Островским он указал на то, что «нам было предложено подготовить проект перехода к многоукладной рыночной экономике», предполагавшей «создание рядом с государственным и частного сектора»[1346]. Правда, Николай Иванович тогда, увы, не уточнил, когда такая задача была поставлена генсеком — то ли сразу в декабре 1982 года, то ли позже — только весной 1983 года. Хотя в своих мемуарах он писал, что уже «в начале 1983 года эти крамольные мысли стали обретать плоть, оказавшись в основе долгосрочной программы кардинальной перестройки управления народным хозяйством»[1347]. При этом другие мемуаристы — Л. И. Абалкин, Т. И. Корягина, А. И. Вольский и М. Л. Бронштейн — уверяют, что изначально речь шла именно об идеях конвергенции, возрождения нэповских начал многоукладной экономики, создания концессий и кооперативов[1348]. Более того, как утверждал бывший американский посол в Москве Джек Мэтлок, на момент смерти Ю. В. Андропова под его прямым патронажем было подготовлено «около 120 исследований», которые «и составили основу программы ограниченных реформ, явленную миру на апрельском Пленуме в 1985 году»[1349].

Тем временем в конце марта 1983 года в главном партийном журнале «Коммунист» была опубликована статья Ю. В. Андропова «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР», где генсек, преломляя современные проблемы строительства социализма через марксистское учение, откровенно заявил, что объективный характер экономических законов «требует избавиться от всякого рода попыток управлять экономикой чуждыми ее природе методами», о чем уже не раз предостерегал сам В. И. Ленин, говоривший «об опасности, которая кроется в наивной вере иных работников, будто все задачи социалистического строительства можно махом решить коммунистическим декретированием». Более того, он, по сути, дезавуировал прежнюю идею непосредственного перехода к коммунизму, заменив ее идеей «совершенствования развитого социализма», подчеркнув при этом, что «наша страна находится в начале этого длительного исторического этапа, который, естественно, будет знать свои периоды и свои ступени роста». А чуть позже, уже на июньском Пленуме ЦК[1350], ряд положений этой статьи найдут свое развитие в выступлении Ю. В. Андропова, где он буквально заявил о том, что, «если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли его закономерности, особенно экономические. Поэтому порой мы вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок». Для многих слова генсека стали откровением, но «посвященные» люди ничуть не удивились этому пассажу, поскольку знали, что новый генсек не считал советское общество социалистическим. Так, тот же первый зам. министра иностранных дел СССР Г. М. Корниенко, уже давно работавший с Ю. В. Андроповым по «разоруженческой тематике», в своих мемуарах привел одно из его высказываний, которое зримо показало реальное отношение генсека к советскому общественному строю: «Какой там, к черту, «развитой социализм», нам до простого социализма еще пахать и пахать»[1351].

Надо сказать, что вопрос об авторстве этой статьи, с которой, по словам Г. А. Арбатова, «идейно и началась перестройка»[1352], до сих пор не прояснен. Так, по заверению В. А. Печенева, бывшего тогда помощником К. У. Черненко, первоначально она готовилась для Л. И. Брежнева. Однако другие авторы отрицают этот факт. Например, академик Л. И. Абалкин говорит о том, что еще до смерти Л. И. Брежнева он был включен в состав рабочей группы, которая писала эту статью именно для Ю. В. Андропова. А тогдашний главный редактор «Коммуниста» Р. И. Косолапов уверяет, что такая рабочая группа была создана уже самим Ю. В. Андроповым, занявшим к тому времени пост генсека[1353].

Надо сказать, что в современной историографии существуют разные оценки и данной статьи, и андроповского выступления на Пленуме ЦК. Так, А. С. Черняев, Р. Г. Пихоя и А. В. Шубин убеждены в том, что они носили сугубо ритуальный, а не программный характер[1354]. Однако их оппоненты И. Я. Фроянов, А. С. Барсенков и А. В. Островский утверждают, что и статья, и выступление Ю. В. Андропова, напротив, носили программный характер и де-факто означали победу «западнического крыла» правящей элиты страны[1355].

Мы уже писали выше, что об андроповском проекте радикальной реформы всей советской системы довольно давно сложены целые легенды, поскольку многие свидетели его истинных замыслов либо уже умерли, либо до сих пор молчат, либо говорят полунамеками. И лишь некоторые из них немного поведали о каких-то отдельных частях его грандиозного плана. В частности, Аркадий Иванович Вольский, который в начале 1983 года стал помощником Ю. В. Андропова по экономическим вопросам, утверждает, что новоиспеченный генсек собирался кардинальным образом перестроить все административно-территориальное устройство Союза ССР, уйти от «национальной федерации» и на месте союзных республик создать иную федерацию по типу американских штатов или западногерманских земель, построенную на базе «численности населения и производственной целесообразности». По рассказам А. И. Вольского, поначалу он пытался решить поставленную задачу в одиночку, но затем привлек на помощь академика Е. П. Велихова, с которым они «сидели почти месяц». Итогом этого «сидения» стали «15 вариантов» нового административного деления страны. Хотя в одном случае А. И. Вольский уверял, что они «нарисовали… 29 округов»[1356], в другом говорил о том, что их «последний вариант предполагал разделение СССР на 41 штат»[1357]. Правда, ни один из этих вариантов не устроил Ю. В. Андропова. Вместе с тем надо заметить, что пока нет никакой достоверной информации по всем этим планам. Хотя в случае их реального наличия в архивах они были бы давным-давно запущены в научный оборот или хотя бы преданы гласности.

Кроме того, ряд ближайших соратников Ю. В. Андропова по КГБ, как то: В. М. Чебриков, В. В. Шарапов, Е. И. Синицин и А. Г. Сидоренко — говорят, что у их шефа имелся и проект политической реформы, который предусматривал реальный «переток» властных полномочий, особенно в хозяйственно-производственной сфере, от партийных структур к Совету Министров СССР и органам советской власти на местах. В связи с этим он обдумывал вопрос не только о возможной ликвидации отраслевых отделов ЦК, как это сделал И. В. Сталин еще в 1946 году, но и о возвращении старой сталинской задумки о проведении альтернативных выборов в Верховный Совет СССР[1358]. И все же, как считают большинство авторов, на первом месте у их шефа была, конечно, экономика. Неслучайно Г. Х. Шахназаров вспоминал, что в одном из разговоров с ним Ю. В. Андропов прямо заявил: «Я абсолютно убежден, что трогать государство можно только после того, как мы по-настоящему двинем вперед экономику… Сначала надо накормить людей»[1359].

Между тем генерал армии Ф. Д. Бобков, который в январе 1983 года был назначен зам. председателя КГБ, прямо пишет о том, что у его бывшего шефа существовал реальный план экономических реформ на началах «конвергенции» и «интеграции» советской экономики в буржуазную западную систему на «выгодных для нас условиях». Общая идея всего этого плана состояла в следующем: 1) реформы должны были начаться поэтапно и пока не распространяться сразу на всю страну; 2) предполагалось создать порядка 10 экспериментальных зон, в которых шли бы преобразования, причем не факт, что по единому сценарию, а по типу «одна страна — десяток систем и подсистем»; 3) таким образом, как бы «убивались два зайца»: с одной стороны, по итогам «межрегионального соцсоревнования» выявлялся лучший реформаторский проект, а с другой — ликвидировался давний бич советской экономики — большие региональные диспропорции, серьезно тормозившие развитие экономики и перманентно создававшие ненужную социальную и межнациональную напряженность в различных регионах страны[1360].

Но для подобных экспериментов нужны были кадры, воспитанные с иными ценностными установками, поэтому, как уверяет С. В. Кугушев, которого затем поддержали А. В. Островский, Ф. И. Раззаков и И. И. Смирнов, лично Ю. В. Андропов «решил пойти по пути Ленина, который в 1910-х годах создал во французском городке Лонжюмо партийную школу для подготовки» будущей партэлиты. А так как внутри самой страны никто не мог готовить таких специалистов для «новой экономики», было решено готовить их за ее пределами, «на базе иностранного опыта». С этой целью, по утверждению С. В. Кугушева, под его руководством и была создана первая группа «стажеров», в которую вошло около 20 человек. В роли такого «Лонжюмо» было решено «использовать Международный институт прикладного системного анализа», а весь «идеологический контроль» за стажерами возложить на чекистов, которые в связи с этим были направлены «под крышу» Госстроя СССР и уже оттуда командированы за границу[1361].

Как известно, МИПСА был создан в октябре 1972 года по инициативе Римского клуба на базе договоренностей, достигнутых Л. И. Брежневым и Р. Никсоном во время первого визита американского лидера в Москву. Штаб-квартирой этого института стал небольшой городок Лаксенбург под Веной, а его создателями — три персоны: член Палаты лордов Соломон Цукерман, главный разработчик стратегии ковровых бомбардировок немецких городов, бывший помощник по нацбезопасности президентов Дж. Кеннеди и Л. Джонсона Макджордж Банди и заместитель председателя ГКНТ СССР Джермен Михайлович Гвишиани, который стал первым главой Совета МИПСА[1362]. Кстати, в начале 1976 года именно Д. М. Гвишиани инициировал создание в Москве филиала МИПСА — Всесоюзного научно-исследовательского института системных исследований, который он возглавлял до самой своей смерти в 2004 году. Между тем мало кто знает, что академик Д. М. Гвишиани был не просто ученым и членом советского правительства, который еще в 1969 году защитил докторскую диссертацию «Американская теория организационного управления», но и очень влиятельной фигурой в советской номенклатуре, о чем мы подробно писали в наших последних книгах. Здесь мы лишь напомним два хорошо известных факта его богатой биографии. Во-первых, еще в 1948 году Д. М. Гвишиани стал зятем будущего председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина. И, во-вторых, по старой памяти он поддерживал связи с целым рядом бывших сослуживцев его отца генерал-лейтенанта МГБ М. М. Гвишиани, в том числе с генерал-лейтенантом КГБ Е. П. Питоврановым, который еще летом 1969 года по предложению Ю. В. Андропова создал и возглавил при Торгово-промышленной палате СССР службу финансовой разведки — отдел «П» или «Ф», более известный под названием «Фирма», который занимался вербовкой западных бизнесменов, близких к правящим и политическим кругам, сбором секретной научно-технической и финансовой информации, минуя все резидентуры ПГУ КГБ и т.д.[1363]

Между тем в самом ВНИИСИ под присмотром андроповских чекистов Д. М. Гвишиани стал собирать команду «юных птенцов» с прицелом на их дальнейшую стажировку в андроповском «Лонжюмо». Именно тогда туда пришли Е. Т. Гайдар, П. О. Авен, О. Н. Ананьич, А. Д. Жуков, М. Ю. Зурабов, В. И. Данилов-Данильян и ряд других «мальчишей-плохишей», из которых спустя годы Б. И. Ельцин и сформирует первый состав своего преступного правительства разрушителей страны. А пока что эти «птенчики» корпели «над сравнительным анализом экономических реформ в соцстранах» и изучением «закономерностей развития социалистического хозяйственного механизма»[1364]. Существует версия, что уже летом 1983 года Е. Т. Гайдар, А. Б. Чубайс, П. О. Авен, В. А. Мау, К. Г. Кагаловский, Б. Г. Федоров и др. были отправлены на стажировку в Швейцарию, в Институт экономических отношений «Общества Монт Пелерин», созданного в 1947 году идеологами свободного рынка Фридрихом Хайеком и Милтоном Фридманом. Однако, как писал профессор А. В. Островский, найти подтверждение этой версии пока так и не удалось[1365]. Зато хорошо известно, что чуть позже именно эти ребята составят костяк небезызвестных закрытых семинаров на турбазе «Змеиная Горка» под Ленинградом, главным «смотрящим» за которыми был тогдашний первый заместитель главы Ленинградского УКГБ генерал-майор О. Д. Калугин, которому патронировал сам Ю. В. Андропов. И об этом семинаре писал не кто иной, как сам Е. Т. Гайдар[1366].

Тем же летом по инициативе Ю. В. Андропова выходит ряд документов, связанных с первыми шагами в реализации его экономической программы, в том числе два Постановления ЦК и Совета Министров СССР № 659 от 14 июля и № 814 от 18 августа 1983 года «О проведении экономического эксперимента в ряде министерств по расширению хозяйственной самостоятельности в планировании и хозяйственной деятельности и по усилению ответственности за результаты своей работы» и «О мерах по ускорению научно-технического прогресса в народном хозяйстве»[1367], два Постановления ЦК, Совета Министров СССР и ВЦСПС № 744 и 745 от 28 июля 1983 года «Об усилении работы по укреплению социалистической дисциплины труда» и «О дополнительных мерах по укреплению трудовой дисциплины»[1368] и, наконец, Постановление Совета Министров СССР № 1479 от 1 августа 1983 года «О создании Комиссии по руководству экономическим экспериментом»[1369], на базе которого на ограниченный хозрасчет с полным правом директоров всех предприятий по договорам брать заказы «со стороны» были переведены 1850 предприятий Украины, Белоруссии и Литвы[1370].

Более того, уже было решено в середине ноября 1983 года наконец-то провести давным-давно запланированный Пленум по проблемам научно-технической революции, где с большим докладом должен был выступить сам Ю. В. Андропов. Но в историю вновь вмешался «Его величество случай», о котором мы довольно подробно опять же поведали в наших предыдущих книгах[1371]. Летом 1983 года, находясь на отдыхе в Крыму, Ю. В. Андропов заболел, был срочно перевезен в Москву, прооперирован, но неудачно, и последние месяцы своей жизни провел на больничной койке в Кунцевской ЦКБ, где по официальной версии и скончался 9 февраля 1984 года.

Еще до его похорон, 13 февраля, прошел новый внеочередной Пленум ЦК, на котором очередным Генеральным секретарем был избран столь же тяжелобольной Константин Устинович Черненко. Надо сказать, что целый ряд авторов (И. Г. Земцов, Р. Г. Пихоя, Л. М. Млечин) привычно утверждают, что его приход к власти чуть ли не сразу обернулся отказом от всех новаций умершего генсека и возвращением к худшим временам брежневского застоя[1372]. Но их оппоненты отрицают данный вывод. Так, А. В. Шубин полагает, что при К. У. Черненко политика его предшественника не была прекращена, а по мнению В. А. Медведева, она и вовсе стала «эмбриональным периодом» горбачевской перестройки[1373]. И действительно, уже в конце февраля — середине апреля 1984 года прошли три рабочих заседания временной Комиссии Политбюро в составе Н. А. Тихонова, Г. А. Алиева, М. С. Горбачева, Г. В. Романова и Н. И. Рыжкова, которой было дано поручение рассмотреть до ноября «все предложения по совершенствованию управления народным хозяйством страны»[1374]. А уже 26 апреля на Политбюро были одобрены «Основные направления совершенствования управления народным хозяйством» и образована постоянно действующая «Комиссия Политбюро ЦК по совершенствованию управления в составе: тт. Тихонова, Горбачева, Алиева, Романова, Долгих, Капитонова и Рыжкова». По словам Е. Т. Гайдара, «ее формальным руководителем был ветхий председатель Совета Министров Тихонов, но реальным мотором — динамичный, имевший в то время репутацию одного из наиболее энергичных лидеров хозяйственной номенклатуры Николай Рыжков»[1375]. На первом же ее заседании, которое состоялось 15 мая, было принято решение о создании ее новых оперативных органов: Рабочей группы и Научной секции. Рабочую группу возглавил Б. И. Гостев, а Научную секцию — академик Д. М. Гвишиани, где конкретную работу вели три сотрудника его ВНИИСИ — С. С. Шаталин, Б. З. Мильнер и Е. Т. Гайдар, которые вскоре породили на свет 120-страничную «Концепцию совершенствования хозяйственного механизма предприятия», где речь шла об «осторожной экономической реформе». Ее важнейшей предпосылкой должно было стать ужесточение финансовой и денежной политики, а основными элементами — отказ от директивных плановых заданий при сохранении строгого нормативного регулирования зарплаты, постепенный отпуск цен и «осторожные меры по либерализации внешнеэкономической деятельности», а также создание отдельного кооперативного сектора в экономике страны.

Как это ни странно, но Рабочая группа, костяк которой составляли сам Б. И. Гостев, ведущий консультант его отдела Г. Г. Саркисянц и зав. Отделом совершенствования управления народным хозяйством Управделами СМ СССР И. И. Простяков, подготовила более радикальный вариант реформы, которую тот же Н. А. Митрохин именует «неосовнархозовской» или «планом Черненко»[1376]. По его мнению, именно этот вариант реформы, который вновь предусматривал переход всех предприятий на принципы полного хозрасчета, создание «кооперативного движения», отказ от монополии внешней торговли с постепенной интеграцией всей советской экономики в мировой рынок, а также проведение новой административной реформы и сокращение числа отраслевых министерств и ведомств, на первом этапе перестройки и стал основой всей экономической политики М. С. Горбачева.

Как бы то ни было, но вскоре все разъехались по отпускам, а осенью 1984 года из-за обострения болезни генсека начался новый виток борьбы за власть, который разрешился смертью К. У. Черненко и избранием на новом внеочередном Пленуме ЦК 11 марта 1985 года М. С. Горбачева Генеральным секретарем ЦК[1377].

Надо признать, что его приход к власти был первоначально встречен в народе с большой надеждой, так как многие люди уже порядком устали от брежневского безвременья, кадрового застоя в верхних эшелонах власти, двурушничества партноменклатуры, двоемыслия партийных демагогов и перманентного дефицита продовольствия и ходовых товаров ширпотреба, что было прямым следствием разгрома сталинской модели экономики. На самом верху все это понимали, поэтому начало горбачевского правления было связано не с пресловутой «перестройкой», а с курсом «на ускорение социально-экономического развития», официально провозглашенного на апрельском 1985 года Пленуме ЦК, где М. С. Горбачев выступил с докладом «О созыве очередного XXVII съезда КПСС и задачах, связанных с его подготовкой и проведением»[1378]. Именно в нем было заявлено, что новое руководство страны исходит из осознания того: 1) что «генеральной линией партии является совершенствование общества развитого социализма»; 2) что «нужно добиться нового качественного состояния общества» через «научно-техническое обновление производства и достижение высшего мирового уровня производительности труда»; и, наконец, 3) что «высший смысл ускорения социально-экономического развития страны КПСС видит в том, чтобы неуклонно, шаг за шагом повышать благосостояние народа», а для этого «важно разработать конкретные, действенные меры по очищению распределительного механизма от уравниловки, нетрудовых доходов, всего того, что противоречит нормам и нравственным идеалам нашего общества».

При этом по «подсказке» рабочей группы во главе с академиком А. Г. Аганбегяном, который в 1985 году стал председателем Комиссии АН СССР по изучению производительных сил и природных ресурсов, на первый план была выдвинута задача перевода производства на рельсы интенсификации и ускорения научно-технического прогресса. Для реализации этой задачи предлагалось: центральное место в «политике ускорения» отвести развитию машиностроения и в ближайшие годы перейти к производству новейшего поколения машинного и технологического оборудования; особое внимание сосредоточить на ускоренном развитии станкостроения, вычислительной техники, приборостроения, электротехники и электроники как главных катализаторов научно-технического прогресса в стране.

Однако, не получив быстрой и очевидной отдачи от объявленного курса «ускорения», в январе — июне 1987 года на двух Пленумах ЦК М. С. Горбачев и его команда «реформаторов» резко поменяли курс и объявили политику «перестройки»[1379]. Многие задаются вопросом, почему это произошло, что сподвигло генсека резко изменить апрельский политический курс. А ларчик открывается на удивление просто: достаточно прочитать всего два документа, вышедшие из-под пера подлинного «архитектора перестройки» А. Н. Яковлева, которые он послал М. С. Горбачеву в 1985–1986 годах: «"Императив политического развития" о необходимости всестороннего реформирования советского общества» и «Тезисы об основных слагаемых перестройки», — сохранившиеся в архиве и частично опубликованные в двух его книгах[1380].

Здесь мы ненадолго прервем наше повествование и расскажем историю появления этих документов. Дело в том, что после разгрома «шелепинской группировки» в мае 1973 года А. Н. Яковлев по указанию Л. И. Брежнева был снят с поста и. о. зав. Агитпропом ЦК и сослан в «политическую ссылку» послом в Канаду, где пробыл ровно 10 лет. Однако сразу после смерти Л. И. Брежнева он стал искать любые способы вернуться в Москву и, по воспоминаниям горбачевского помощника В. И. Болдина, во время отпуска уговорил его убедить М. С. Горбачева приехать в Канаду с визитом, который состоялся во второй половине мая 1983 года. Как уверял сам В. И. Болдин, сопровождавший своего шефа, «это была решающая поездка для понимания будущим автором «Перестройки и нового мышления» процессов, происходящих в западном мире, знакомства с иными точками зрения на развитие нашей страны, вопросами демократизации, свободы и гласности. Именно там, как делился в беседе со мной М. С. Горбачев, А. Н. Яковлев изложил свое видение развития СССР и мира, изложил пути, которые могут привести к оздоровлению нашего общества. Большое значение имела эта поездка и для дальнейшей судьбы А. Н. Яковлева, которого до поездки Горбачева не очень-то спешили вернуть в Россию. А вернуться на Родину он стремился давно и предпринимал для этого немало усилий. Однако поездка Горбачева в Канаду не сразу привела к возвращению Яковлева. Нужно было, чтобы на это согласился Андропов. А Юрий Владимирович почему-то не спешил. И однажды, отвечая на доводы Горбачева о необходимости возвращения Яковлева и похвалы в его адрес, Ю. В. Андропов сказал: «Это верно, голова у него есть, и даже не одна. Поэтому надо все взвешивать и не спешить». Что хотел сказать этим Юрий Владимирович, можно только догадываться. Лишь спустя десятилетие В. А. Крючков, работавший тогда в разведке, раскрыл факты, вызывавшие у Ю. В. Андропова сомнения в необходимости скорого возвращения Александра Николаевича на Родину. Однако Горбачев был настойчив. И Яковлев готовился к переезду в Москву. В этом ему помогали и старые друзья, особенно академик Г. А. Арбатов, хотя отношения с ним складывались у Александра Николаевича на редкость неровно»[1381].

Аналогичную историю автору этих строк несколько лет назад поведал и Николай Иванович Рыжков, который волею случая стал свидетелем диалога М. С. Горбачева с Ю. В. Андроповым в его рабочем кабинете на Старой площади. После того как секретарь ЦК по сельскому хозяйству отчитался перед генсеком о своем визите в Канаду, он поставил вопрос о возвращении А. Н. Яковлева в Москву, поскольку тот, дескать, уже «засиделся в Оттаве». Поначалу Ю. В. Андропов довольно скептически отнесся к этой идее, но затем все же сдался, хотя прямо заявил М. С. Горбачеву: «Но имей в виду, в политику я его не пущу»[1382].

Когда летом 1983 года тот вернулся в Москву, то, по заверениям того же В. И. Болдина, «многим предложенным должностям А. Н. Яковлев предпочел директорское кресло в Институте мировой экономики и международных отношений», поскольку «эта должность была в ученом мире… всегда престижным местом», а «директор института в последние годы входил в состав ЦК КПСС». Однако вскоре после того как М. С. Горбачев наконец-то занял вожделенный пост генсека, он вернул А. Н. Яковлева в «политику» и после июльского 1985 года Пленума ЦК назначил его на ключевой пост зав. Отделом пропаганды и агитации ЦК.

Первый документ — «Императив политического развития» — был написан и отправлен А. Н. Яковлевым генсеку сразу, то есть в декабре 1985 года[1383]. В этой «Записке», буквально нашпигованной бесконечными демагогическими заклинаниями в «верности социализму» и ссылками на ленинские цитаты, прожженный политический демагог, по сути дела, предложил масштабную программу фактической ликвидации правящей Коммунистической партии и тотального разрушения советской государственной системы, по-иезуитски реализованную в годы перестройки.

Целиком цитировать привычную яковлевскую демагогию нет никакого смысла, и мы лишь акцентируем внимание на заключительной части этой записки, озаглавленной «VI. Выход — принципиальное решение», где для «снижения диктатуры бюрократии» и «вовлечения всей массы в процесс принятия политических решений» он предложил «принять следующую принципиальную схему руководства:

1. Верховная партийная и государственная власть осуществляется Президентом СССР. Он же является Председателем Коммунистического Союза (Союза коммунистов) СССР; председателем Объединенного Политбюро партий, входящих в Коммунистический Союз; Председателем Совета Президентов Республик.

2. Президент избирается на 10 лет на основе прямого всенародного голосования из кандидатов, выдвинутых партиями, входящими в Союз коммунистов.

3. Союз коммунистов состоит из двух партий: Социалистической и Народно-демократической. Всеобщие выборы — каждые 5 лет — сверху донизу.

4. Президент имеет двух вице-президентов: по партии: председатель КПК (дисциплинарный и согласительный орган), по государству: председатель Комитета Народного Контроля. Президент имеет соответствующие рабочие аппараты (по партии и государству), в том числе группу советников по национальной безопасности.

5. Правительство возглавляется Генеральным секретарем партии, победившей на всенародных выборах.

6. Вопрос о работе и функциях Верховного Совета — особый, подлежит дополнительному продумыванию. Здесь может быть много вариантов, но это уже вопрос следствия, а не принципа…

Это будет революционной перестройкой исторического характера…»　

Получив этот фолиант, М. С. Горбачев вовсе не отправил А. Н. Яковлева в отставку и не поставил вопрос о его пребывании в партии. Он, как уверяет А. Н. Яковлев, прочитав его «Записку», всего лишь «посчитал эти идеи преждевременными»[1384]. Однако уже в начале марта 1986 года на XXVII партсъезде автор «Записки» был избран членом ЦК, а на организационном Пленуме стал секретарем ЦК, сохранив до июля и должность заведующего Агитпропом ЦК. 　

А вот второй документ под названием «Тезисы об основных слагаемых перестройки»[1385], состряпанный А. Н. Яковлевым в том же декабре 1985 года, он, по его словам, «побоялся» показать М. С. Горбачеву и направил их генсеку только в декабре 1986 года. 　

Эти «Тезисы» — блистательный образчик «сеанса саморазоблачения» и самого «архитектора» перестройки, и его велеречивого генсека, которые уже на этапе «ускорения» осознанно взяли преступный курс на ликвидацию партии, советского общественного строя и самой страны. Причем надо особо подчеркнуть как паскудный стиль самих «Тезисов», так и нарочитую псевдонаучность, антиисторизм и псевдотеоретическую трескотню «дохтура» исторических наук и уже членкора АН СССР, который принялся низвергать таких титанов, как К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин и И. В. Сталин. Итак:　

«1. К вопросу о теории. Догматическая интерпретация марксизма-ленинизма настолько антисанитарна, что в ней гибнут любые творческие и даже классические мысли. Люцифер он и есть Люцифер: его дьявольское копыто до сих пор вытаптывает побеги новых мыслей. Сталинские догмы чертополощат, и с этим еще, видимо, долго придется жить. 　

Общественная мысль, развиваясь от утопии к науке, и на этапе марксизма осталась во многом утопической. Утопической, ибо механически виделись представления о временном лаге строительства социализма, быстром перескоке в коммунизм, обреченности капитализма… В нашей практике марксизм представляет собой не что иное, как неорелигию, подчиненную интересам и капризам абсолютистской власти, которая десятки раз возносила, а потом втаптывала в грязь своих собственных богов, пророков и апостолов… Обида и горечь не дают покоя. 　

Политические выводы марксизма неприемлемы для складывающейся цивилизации, ищущей путь к примирению, смягчению конфликтов… Мы уже не имеем права не считаться с последствиями догматического упрямства, бесконечных заклинаний в верности теоретическому наследию марксизма, как не можем забыть и жертвоприношений на его алтарь. Перестройка должна разорвать порочный круг, в котором оказалось свежее слово. Столь необходимые прорывы в теории способны обуздать авторитарность, пренебрежение к свободе…, покончить с моноидеологией. 　

2. O социализме и социалистичности. Хрущевский коммунизм был разжалован в брежневский «развитой социализм», но наши представления о социализме не стали убедительнее… Почему так получается? На мой взгляд, потому, что все представления о социализме продолжают строить на принципе отрицания. Буржуазность была введена в сан Дьявола. С рвением более лютым, чем святоинквизиторы, искали чертей и ведьм в каждой живой душе. Ложью отравляли общественную жизнь. Авторитарностью, как танками, давили всякое творческое шевеление. 　

Гегель, между прочим, свою спираль развития (полудиалектика, как, впрочем, и марксистская классика) строил на эвклидовых постулатах с их трехмерностью и не мог знать, что в четвертом измерении историческое время может течь и в ту, и в иную сторону. Маркс и Энгельс понятия не имели, что Время есть искривление Пространства, а Ленин — что Время есть скорость передачи информации; материя в любом виде — это оболочка информации. 　

Умертвив опыт катком извращенной классовости (Сталин даже в нищей деревне «находил» постоянно рождающихся капиталистов), социализм тем самым обрезал себе путь в будущее — в вакуум дороги нет. И пошли назад — в феодализм, а в Магадане и в иных «местах не столь отдаленных» опустились до рабства… 　

Монособственность и моновласть — еще не социализм. Они были еще в Древнем Египте. К действительному социализму, на мой взгляд, нужно идти от рыночной экономики с ее оплатой по труду (ценность труда определяется потребителем), налаживая… бесцензурное передвижение информационных потоков, создавая нормальную систему обратных связей. Тысячу лет нами правили и продолжают править люди, а не законы. Надо преодолеть эту старую парадигму, перейти к новой — правовой. Речь, таким образом, идет не только о демонтаже сталинизма, а о замене тысячелетней модели нашей государственности… 　

3. Об экономике……Два невиданных ограбления — природы и человека — основной экономический закон сталинизма. Действием этого закона — и только им — объясняются «грандиозные, фантастические, невероятные» и прочие успехи страны… Есть ли вообще у социализма, хотя бы теоретически, основной экономический закон? Есть. От каждого по способности — в общественном производстве, каждому по труду — в распределении, что возможно в условиях свободного действия товарно-денежных отношений на базе закона стоимости. У нас до сих пор считают, что распределение по труду — это специфический закон социализма. Этот закон всегда был капиталистическим, действовать он может только на рынке. Маркс и Ленин по этому поводу целые поэмы написали, у нас этот закон вообще в параличе, уравниловка все задушила. 　

4. O пропорциях. В 1928 году 60,5 процента продукции промышленности составляли предметы потребления (группа Б)… в этом году (1985 — Е. С.) примерно 25. В ранг закона введено абсурдное положение — невозможно обеспечить непрерывный рост народного хозяйства, не осуществляя вместе с тем примата производства средств производства. В итоге создана «экономика для экономики», развивающаяся уже независимо от Госплана: несколько пятилеток подряд съезды партии и Пленумы ЦК принимают решения об ускоренном развитии группы «Б», но происходит все наоборот. Самоедство экономики столь разрушительно, что, даже доведя рытье недр до 15 миллиардов тонн в год… мы фактически стоим на месте по благосостоянию. Ускорение с легкой руки чинов экономической науки трактуется слишком прямолинейно — как повышение темпов роста экономики… 　

Нужен поистине тектонический сдвиг в сторону производства товаров потребления. Решение этой проблемы может быть только парадоксальным: начать своеобразную деиндустриализацию страны в пользу потребителя и научно-технического прогресса, т.е. начать постиндустриализацию с ее сверхкачеством продукции, информатикой, биотехнологией, с ее поистине революционным переливом рабочей силы в инфраструктуру общества, прежде всего в сферу услуг… Медлить нельзя… Ускорять необходимо развитие постиндустриальных производств (но не министерств)… 　

Рынок. Это главное. Рынок — это надсистемно и надэпохно… Но антирыночным настроениям подвержены и некоторые представители высшего руководства. Воинствующее экономическое невежество выражается, например, в том, что рыночность объявляется «диверсией», но поддерживаются товарно-денежные отношения и хозрасчет. Алогично. Это примерно то же самое, что утверждать: постное масло — это плохо, растительное — хорошо, а подсолнечное — великолепно. 　

Смелее надо оперировать такими понятиями, как экологоемкость экономики, мегасинтез товара, времяемкость, качество как непознанное количество, информационное облагораживание товара (что в приближении именуется наукоемкой продукцией). Еще нет понимания, почему информация должна стать главным товаром мировой торговли, почему производство средств информатики — это локомотив экономики… Еще многие, даже творческие… ученые находятся под опосредованным, но все равно угнетающим давлением такой злоемкой книги, как «Экономические проблемы социализма в СССР»… 　

Демократическое общество может быть создано только тогда, когда все его руководители и народ — поймут, осознают, что:

а) нормальный обмен трудовыми эквивалентами возможен исключительно на рынке: другого люди не придумали…Лишь через рынок принцип «от каждого по способности, каждому по труду» превратился в реальность; безрыночный социализм — утопия, причем кровавая;

б) нормальной экономике нужен собственник, без него нет и свободного общества… Человек — биосоциальное существо, движимое интересами. Отчуждение человека от собственности и власти — ген наших пороков. Преодолеть это отчуждение — императив перестройки. 　

Кооперация и аренда — двигатели перестройки… В нынешних условиях через аренду земли, основных фондов, средств транспорта и связи реально осуществима народизация государственной собственности…

Только так перестройщики смогут осуществить свои замыслы и поменять тысячелетнюю парадигму государственности… 　

6. Управление. Управление архаично…Будущее — в самостоятельных фирмах, межотраслевых объединениях. 　

Предприятие — фирма — объединение должны иметь дело только с банком: финансово-кредитная система — вершина управленческой пирамиды. А Госплан должен составлять государственные и общественные программы, конкурсно распределяя ресурсы и капитальные вложения. А для этого нужен нормальный рынок всего и вся, но прежде всего рынок капитала. 　

Отраслевые министерства — это монстры сталинизма, станина механизма торможения экономической реформы, это супермонополии, где как в «черной дыре» гасится научно-технический прогресс. Министерства могут только гнить: любое из них представляет завершенную монополию. Ибо любая сторона управления отраслью (отраслевая боярщина)… — чужда общенародному интересу. У нас практически нет государственной экономики. Есть отраслевая. Во многом благодаря министерствам… Сталин поставил общество с ног на голову: надстройка стала базисом, а базис — надстройкой.

Хрущев, разогнав министерства, был абсолютно прав. Но, к сожалению, сделал это… в кавалерийском стиле. О совершенствовании министерств не может быть и речи. Их должен упразднить хозрасчет. Их, одно за другим, надо выводить из бюджетного финансирования…»　

Понятно, что все последующие шаги М. С. Горбачева и Ко стали всего лишь механизмом практической реализации этой программы действий. И первыми шагами в отказе от андроповского курса «ускорения» стали два Пленума ЦК — в январе и июне 1987 года, — где М. С. Горбачев выступил с установочными докладами «О перестройке и кадровой политике партии» и «О задачах партии по коренной перестройке управления экономикой». «Архитектор» перестройки мог торжествовать, тем более что именно на этих Пленумах главный партийный «теоретик» был избран кандидатом в члены, а затем полноправным членом Политбюро. 　

А дальше все стало делом техники: XIX партконференция и череда бесконечных Пленумов, перманентная чистка Политбюро и Секретариата, а затем и всего ЦК от «ортодоксов» и стариков, выборы и Съезды народных (союзных и республиканских) депутатов и пресловутая гласность, которые и сделали свое грязное дело. 　

Кстати, на фронте «гласности» опять же отличился наш «херой», который чуть позднее в предисловии к «Черной книге коммунизма» под названием «Большевизм — социальная болезнь XX века» оголился до неприличия, выставив напоказ все свое гнилое нутро. Именно в нем главный партийный «теоретик» заявил: «Большевизм и фашизм — две стороны одной и той же медали. Медали вселенского зла». А затем он откровенно признался, что после XX съезда «группа истинных, а не мнимых реформаторов разработали (разумеется, устно) следующий план» и «избрали простой, как кувалда, метод: авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и «нравственным социализмом» — по революционаризму вообще». В итоге «начался новый виток разоблачения «культа личности Сталина». Но не эмоциональным выкриком, как это сделал Хрущев, а с четким подтекстом: преступник не только Сталин, но и сама система преступна»[1386]. 　

Идейным наследником М. С. Горбачева, А. Н. Яковлева и Ко в полной мере стал их якобы антипод, безвинная «жертва» перестройки, а по сути такой же прожженный номенклатурщик, перерожденец Борис Ельцин, доделавший то, что не успели эти «реформаторы социализма».