Лорд Малквист и мистер Мун

I

— Но, мои милый мальчик, — сказал девятый граф, — какой трогательный жест!

— Постыдился бы, — сурово сказала Джейн.

— Вот это лев, — сказал Воскресший Христос.

— Я разделяю ваши чувства, милый мальчик, но чего вы надеетесь добиться жалкой демонстрацией неуважения?… Вы определенно никого не переубедите, вас просто-напросто сочтут циником. О'Хара, нельзя ли ехать побыстрее?

— Ты выглядел совершенно, совершенно возмутительно, — сказала Джейн. — О чем ты только думал?

«Не знаю».

— А он, как пить дать, так и не прочухал, кто на него напал, — горько сетовал Воскресший Христос. — Чертов кровожадный скотский нехристь из края язычников…

— Я попросил бы вас не выражаться, мистер Христос. Моя вера в вашу божественность уже не та, что прежде.

— Ха! Где ж теперь я раздобуду себе осла?

— Это уж не моя забота.

— Хвала Господу и святым отцам, но лев-то ваш.

— Должно быть, осел чем-то разозлил Ролло — возможно, своим ослиным видом.

— И ради всего святого, перестань плакать, — попросила Джейн. — На кого, по-твоему, ты похож?

«Не знаю».

— Видите ли, мистер Мун, вы просто расстраиваете себя. Эти знаки протеста совершенно бессмысленны — пустая трата сил, ничего не могущая изменить, и менее всего — абсурдно укоренившуюся в глазах общества репутацию.

— Ты ведь просто-напросто привлекал к себе внимание, — корила его Джейн.

— Я разделяю ваше недоверие к миру, он несправедлив, несуразен и преступно неразборчив. Но поймите же, что данный порок не есть заблуждение общества, он пронизывает все его устройство. Сама эта улица — памятник ему.

— Ей-ей, славный был ослик.

— Сущее ребячество.

«Как с гуся вода».

— …с одной стороны — Адмиралтейство, с другой — Военное министерство, постоянно растущие монолиты, обладающие постоянно убывающей силой, что дается чудовищной ценой, и движимые мотивами, которые столь затуманены временем и выгодой, что конечный вред можно будет приписать лишь поворотам истории.

— Я не знал, куда себя приложить.

— Ara!.. A вот и граф маршал Хейг,[22] человек, который спас бы несчетное множество жизней, избрав себе иную профессию, которая позволила бы ему потакать своему тщеславию и некомпетентности, ныне отлит на коне в бронзе и без тени самосомнения взирает на кенотаф с надписью «Геройски павшим». Справа — Даунинг-стрит, министерство иностранных дел и министерство дел внутренних…

— Самый славный ослик, которого я когда-либо…

— Мерзость, выставленная всем напоказ…

— …с неубывающим интересом снова и снова совершают все то же открытие: моральный долг и практическая необходимость противоречат друг другу, из чего и проистекает практика вождения народа за нос, творимая в духе благочестивого лицемерия.

— Надеюсь, это будет тебе уроком — посмотри на свою одежду.

— Справа — министерство обороны, последний оплот против коммунизма извне, слева же — Новый Скотленд-Ярд, последний оплот против анархии изнутри. Вас никогда не посещает мысль, что добро и зло не так уж четко разделены?… Ну конечно же!.. Какая избитая мудрость!..

— Откуда кровит?… Дорогой, ты такой дурачок… У тебя есть платок?

«Ты не можешь ко мне прикоснуться, я неприкасаем».

— Перед вами — три сословия: духовные лорды, лорды светские и общины… Но чу! Что слышу я, не проповедь ли это, что драпирует музыкой органной покорность вкупе с самоотреченьем? Иль это шепоток собрания епископов, которые гадают, зачем Господь не истребит зловредных насекомых?

— Но вот что я те скажу, парень, — этот ковер…

— Палата лордов, иллюзия, которую я никогда не был в силах разделить, — ответственность без власти, прерогатива евнухов на протяжении столетий… А палата общин, унылые, безрадостные социалистишки, движимые злобой и завистью, и самодовольные, заносчивые тори, движимые инстинктом самосохранения… О Матерь Парламентов! Светлейшее воспоминанье о мифическом личном участии. Поворачивай домой, О'Хара!

— …не вздумай вешать их на меня, парень, у меня свидетели есть…

— И Вестминстерское аббатство, где коронуют монархов, которые потом восседают, словно рабочие модели, на каминной полке нации, с фламинго в саду. Почему же меня никогда не приглашают на крокет? Почему? Ах, милый мальчик, как я оплакиваю угасание божественного права королей, ведь оно помещало корень всех бед в одного человека… а как теперь уследишь за его разрастанием?

— Говорила я тебе, что дядя Джексон, этот грязный старикашка, не может сделать настоящую бомбу. Но ты же ничего не слушаешь.

— Дорогая Джейн, это не имеет ни малейшего значения. Дело в том, что даже будь эта бомба настоящей, она была бы недостаточно велика, чтобы что-нибудь изменить. Нет, мистер Мун, вам просто надо переменить свое отношение, разорвать связь. Идеализм есть тонкая грань безумия… милый мальчик, утешьтесь мыслью, что если жизнь — это погоня за совершенством, то несовершенство лежит в основе жизни.

«Пожалуйста, не надо продолжать. Мне все равно».

— Ты слишком много держал в себе, вот что я думаю.

— Ей-ей, ну и дела.

— Иными словами, мистер Мун, остается лишь выживать в тех удобствах, которыми располагаешь… Слава богу, мы наконец дома.

«Позвольте мне исчезнуть в южноамериканских джунглях и кончить дни свои в довольстве и смиренье, читая Диккенса тому, кто станет слушать».

II

Воскресший Христос выбрался первым, за ним последовал девятый граф, который повернулся и протянул Джейн вялую руку. Она игриво спрыгнула в его объятия, чуть не сбив его с ног, и вцепилась в него, задрав до бедер юбку. Он с трудом донес ее до ступенек.

Мун обнаружил, что не может шелохнуться. Его левая нога безжизненно повисла, прилипнув к туфле, а правая промерзла и затекла. Перенеся вес на руки, он осторожно спустился на дорогу. Разжав руки, привалился к колесу. Левый рукав порвался, и кровь стекала по руке, высыхая на тыльной стороне. Карета качнулась, и в поле зрения появились ноги О'Хары.

— Эй, — сказал О'Хара. — Эй!

— Да нет, все в порядке. Хочу посидеть минутку тут. Он привалился спиной к колесу. С одной стороны тротуара на него глазел продавец газет. С другой из разных дверных проемов выглядывали дворник, продавец заводных пауков и длинноусый мужчина. Перед ним Бердбут в штатском и с чемоданчиком в руке придерживал открытую дверь дома лорда Малквиста.

Девятый граф опустил Джейн на землю.

— Бердбут!

— Доброе утро, милорд.

— В чем дело?

— Тут заварилась каша, милорд.

— Неужели?

— Боюсь, что так, милорд. Сэр Мортимер наложил мораторий на долги имения, и вскоре прибыли оценщики.

— Не понимаю, о чем вы. Пусть лучше сюда явится сэр Мортимер.

— Понимаю, милорд, он заедет за ее светлостью сразу же после похорон. Сэр Мортимер и некий мистер Фитч приходили проведать вас вчера вечером. Сэр Мортимер ушел через полчаса, но, видимо, наказал мистеру Фитчу подождать, пока вы не вернетесь домой. Мистер Фитч ждет в библиотеке, милорд.

— Ничего, пусть почитает.

Но тут за спиной Бердбута возник помятый и запыхавшийся Фитч.

«Входит Вестник», — подумал Мун, ожидавший, что Фитч преклонит колени и выпалит какую-нибудь весть о поражении на поле боя.

Но Фитч оправился и заговорил довольно ровно:

— Лорд Малквист?

— Полагаю, да, но вы застали меня в доверчивом настроении.

— Меня зовут Фитч, милорд.

— Как поживаете? Дорогая, позвольте представить вам мистера Фитча. Мистер Фитч — миссис Мун. А также мистер Христос и — куда же он запропастился, а, старина, вот вы где — мистер Мун.

Фитч поправил галстук и вежливо кивнул.

— Быть может, вы зайдете позже, мистер Фитч? Я провел крайне изнурительную ночь. Пойдемте, дорогая, — сказал лорд Малквист.

— Отнесите меня, Фэлкон, — хрипло произнесла Джейн. — Я хочу, чтобы вы отнесли меня в свой boudoir.[23]

Фитч обрел дар речи:

— Милорд! У меня прискорбнейшие вести — дело не терпит отлагательства. Суд наложил запрет, и сэр Мортимер просит меня сказать вам, что лишь продажа собственности…

Девятый граф поднялся на две ступеньки и строго обратился к Фитчу:

— Можете передать сэру Мортимеру, пусть они забирают Петфинч, но будь я проклят, если они считают, что я смогу обойтись без дома в городе.

— Простите, милорд, но если бы вы по одежке протягивали ножки…

— Слава богу, Фитч, вы — не мой портной.

— Я имею в виду ваше поведение…

— Мое поведение было воплощением скромности и самопожертвования. Позвольте напомнить вам, что сэр Джордж Верне повсюду разъезжал в карете, запряженной шестью лошадьми, по бокам которой скакали два шестифутовых негра, трубивших в серебряные рожки.

Девятый граф тростью отодвинул Фитча в сторону и проследовал в дом. За ним вбежала Джейн, а за ней, хотя и не столь торопливо, — Воскресший Христос.

Бердбут поднял чемоданчик и с видом человека, скинувшего гору с плеч, двинулся по дороге прочь.

«Лакей уходит».

Фитч, все такой же обеспокоенный, спустился по ступенькам.

— День добрый, милорд, — сказал он Муну, переступая через его ноги.

— До свидания, — сказал Мун. — Меня зовут Мун.

«Вестник уходит».

Опять полил дождь.

Мун благодарно задрал лицо и увидел О'Хару: он кутался в плащ и морщил свое черное лицо вокруг трубки, а в его тигриных глазах проглядывала определенная толика участия.

— Абендиго.

Мун улыбнулся. Ему пришло в голову, что О'Хара — один из тех чернокожих, которых он не боится. Он всегда делал вид, будто не боится чернокожих, на тот случай, если они накостыляют ему за то, что он их боится. Но в О'Харе присутствовало нечто олимпийское.

— Я собирался рассказать тебе историю, — вспомнил Мун. — Анекдот. Один актер встречает в пабе старого приятеля, которого не видел много лет, понимаешь, и, чтобы это отметить, они принимаются хлестать двойные порции виски… Ты слушаешь, О'Хара? Примерно через час таких досугов актер спрашивает приятеля, любит ли тот театр, и приятель говорит, что любит, а тут актер и говорит: «Шлушай, ик, тут шов-щем рядом идет шлавная пьешка, я и шам хотел на нее вжглянуть — пнимаеш», он ведь нализался, понимаешь… — Мун хихикнул и успокоился. — Ну, они покупают два билета на галерку, через некоторое время начинается пьеса, они смотрят ее несколько минут, и тут актер толкает приятеля в бок и шепчет: «Шмотри в оба, ик, потому што череж минуту мой выход…» — Он взглянул наверх. — Я не слишком хорошо рассказываю анекдоты. Думаю, теперь я смогу встать.

О'Хара нагнулся, подхватил Муна под мышки, поднял на ноги и прислонил к карете.

— Спасибо, О'Хара.

— Не валяйте дурака, сделайте милость — идите домой. Позвольте помочь вам в карету забраться, — как всегда неожиданно, выдал О'Хара.

— Да нет, я правда в полном порядке. У меня есть подарок для Лауры.

Он оттолкнулся ладонями от кареты и застыл, пошатываясь и любопытным образом укоренив ноги на тротуаре.

— Слышь, приятель, чего это тут творится?

Мун обернулся и увидел, что к нему подошли дворник и продавец газет.

— А, здравствуйте, — сказал он. — Ваш тип в доме.

— Какой тип?… Я всего-навсего бедолага, зарабатывающий несколько медяков…

— В чем дело, сержант? — спросил человек-паук, подходя к ним.

— Отвали, Хоукинс, ты занимаешь мое место, — ответил продавец газет человеку-пауку.

— О, прости, приятель.

Чуть поодаль на них смотрел усатый.

— Лорд Малквист прошел в дом, — сообщил Мун. — Тот, расфуфыренный. Как говорится.

— Думаю, он на нашей стороне, сержант, — сказал дворник.

Продавец газет приблизил свою физиономию к лицу Муна:

— А что вы об этом знаете, позвольте поинтересоваться?

— Вы пришли арестовать лорда Малквиста?

— За что?

Мун нахмурился:

— За то, что он сбил ту даму. Миссис Каттл.

— Ничего подобного, — заявил продавец газет. — Что за мысль!

— Что за мысль! — поддакнул дворник.

— Мы здесь для того, чтобы защитить его жизнь, — пояснил человек-паук.

— Хватит об этом, — отрезал продавец газет.

— Защитить его жизнь? — спросил Мун. — Зачем?

— Потому что ему угрожают, — ответил продавец газет. — Вот зачем.

— Анархист, — добавил дворник.

— Каттл, — уточнил человек-паук.

— О, мы все о нем знаем, — сказал продавец газет. — Смотрите в оба, парни.

— Потому что через минуту мой выход, — закончил Мун.

Он не мог унять смех. Хихикая, он одолел ступеньки, упал и поднялся. Продавец газет, дворник и человек-паук с сомнением смотрели на него. Усатый исчез. О'Хара полез на козлы.

Мун проковылял в дом, оставив дверь нараспашку. Внизу на лестнице сидел Воскресший Христос. Мун рухнул рядом с ним на ступеньку, и Воскресший Христос подвинулся. Он заметил, что к окружающим его вещам — шляпной вешалке, столику в прихожей, вазе — прилеплены бумажки с номерами. Одну прилепили даже к завернувшемуся углу коврика. На вешалке обретались длинный черный плащ и шляпа.

Мун улыбнулся Воскресшему Христу. Воскресший Христос хмуро покачал головой.

— Что такое? — спросил его Мун.

— В хорошенькое дельце я вляпался, так-растак. Без осла я не могу передвигаться, понимаете, связан по рукам и ногам. А ведь ей-ей, должен был сейчас проповедовать массам.

«Массы. Бьет колокол».

— Зачем ты так говоришь? — спросил Мун. — Чушь. Меня этим не проймешь, это неуместно.

Воскресший Христос вздохнул.

— А как же трупы? — спросил он.

— А что трупы?

— Думаю, когда ковер развернут, проблем не оберешься.

— Представляю себе, — представил он себе.

— Может, они решат, что их убил лев, — с надеждой предположил Воскресший Христос.

— Дрессированный, что ли? Застрелил ее из пистолета и закатал их в ковер?

Воскресший Христос задумался.

— Нет, в это они не поверят, — уныло сказал он, но тут же просиял: — Значит, ее застрелили ковбои.

— По правде говоря, именно один из них это и сделал.

— Нет-нет, она была мертва с самого начала.

— Не совсем. — Он задумался о Мари. — Понимаешь, она была очень славная, очень тихая. Француженка.

— Правда? А хмырь?

— Генерал.

— Потопал к праотцам прямо в сапожищах, упокой Господи его душу… Что, вы сказали, его доконало?

— Бутылка.

— Да, пьянство — ужасная вещь. — Он вздохнул. — Я должен был проповедовать о его вреде и всяком таком, собирался обратиться к массам в соборе Святого Павла.

— Тебе бы все равно не разрешили. Только не на похоронах.

— А что, важная шишка?

— Да, — ответил Мун. — Спаситель демократии.

— И только-то? — несколько надменно бросил Воскресший Христос. — А какой толк от энтой демократии, спрошу я вас? Ей-ей, — добавил он, но было то восклицание или призыв, Мун определить не смог.

Он вдруг разобиделся.

— Ненавижу ирландцев, — отчетливо произнес Мун, отчаянно жаждая крови. — Ненавижу. Презираю их, и их треклятое министерство почтовых сообщений, и их слезливые унылые песенки о своей консервной революции в стиле комической оперы. Они лживы, ленивы и нетерпимы, сентиментальные крестьяне, погрязшие в массовом прославлении бесславного прошлого. Неудивительно, что эта страна знаменита исключительно своими беженцами.

— Может, вы и правы, — заметил Воскресший Христос. — Лично я ни одного ирландца не знаю. Не поищете ли мне краюшку хлеба, ваша честь? У меня три дня во рту ни крошки не было.

Мун тупо уставился на него.

— Это не мой дом, — ответил он наконец и поднялся.

Он понял, что сможет одолеть лестницу только на четвереньках. Воскресший Христос встал рядом и подставил плечо. Они вместе взобрались по лестнице.

На втором этаже они заглянули в открытую дверь гостиной и увидели внутри двух незнакомцев: один лепил номер на зеркало, а второй делал пометки на планшете.

Они пошли дальше. На третьем этаже Мун выпустил Воскресшего Христа и ухватился за дверь, ведущую в спальню леди Малквист.

— Спасибо, — поблагодарил он и тихо постучал.

Ответа не последовало. Он открыл дверь и заглянул в комнату. Никого не видать и не слыхать. Остальные двери, ведущие из спальни, закрыты. Мун проковылял к постели и услышал из-под задернутого полога голос Лауры:

— Кто там?

— Я, — ответил Мун.

На полу валялась откупоренная и опустошенная склянка от духов. Он заглянул в проем полога. Лаура лежала на спине, в открытых глазах — отчаяние.

— Боси, я не могу уснуть.

Ее серьезная улыбка застала его врасплох, пронизав то время, что прошло с их разлуки, и он восстановил равновесие в знакомой озабоченности нынешним моментом, своей способностью любить. Его охватил стыд, как будто он ее предал.

Мун опустился на колени рядом с постелью:

— Прости, что мне пришлось уйти.

— Боси, я думала о тебе.

Он попытался подумать о ней, думающей о нем, и его захлестнула благодарность. Он наклонился и погладил ее по щеке.

— Боси, ты поранил руку.

— Пустяки, меня сшиб с ног лев. Он же и поцарапал.

— Ого, да ты не терял времени даром.

— Да, — согласился Мун. — Не терял.

— Бедный Боси.

Они глупо улыбнулись друг другу.

— Кстати, я тебе кое-что принес, — вспомнил он, сунув руку в карман.

Она обрадованно села:

— О, Боси, ну-ка показывай.

Мун тут же вспомнил свой день рожденья, где главным подарком оказался халат, хотя он ждал футбольный мячик.

— Я нашел ее тебе, — пролепетал он жалобно. — В парке, где ты упала.

Он отдал ей туфлю.

— О, Боси, спасибо. Как мило с твоей стороны.

— Прости.

— Нет, правда. Ты славный.

Он приник лицом к ее руке:

— Мы сможем пожениться, если ты беременна?

— Ну конечно, Боси.

— А как по-твоему, ты беременна? — заклинал он ее, пока она смотрела на него сияющим, измученным взором.

— Лучше пойди промой руку, Боси, а то подхватишь столбняк или еще что-нибудь. Как твоя нога, лучше?

— Мне вернуться?

— Конечно. Возвращайся позже. Я попытаюсь немного поспать.

Мун встал, и она проводила его улыбкой, но, перед тем как выпустить полог, он увидел, что она напряженно лежит, распахнув пустые глаза.

Он прохромал в ванную, снял пальто и пиджак, закрыл дверь. В обе ванны хлестала вода. Ванная еще хранила присутствие Лауры, горячее и напоенное ароматами воплощенной чувственности. Он швырнул одежду в угол и открыл горячий кран, чтобы налить раковину, но вода не потекла, пока он не закрыл краны в обеих ваннах.

Рукав рубашки порвался, на мышце красовалась глубокая царапина. Она затвердела и посинела по краям. Он осторожно промыл ее, а затем и порезы на руках. Уселся на бортик ближайшей ванны, чтобы снять туфли и единственный носок, развязал платок и галстук и расстегнул пояс. Всю левую ногу покрывала кровь, от горячей воды раны размякли и снова налились кровью. Он перевязал одну ногу платком, вторую — поясом, а руку, хотя и с меньшим успехом, — галстуком. Взяв туфли и носок, он замер у двери в спальню, а затем повернулся и постучал во вторую дверь, ведущую в гардеробную лорда Малквиста.

— Кто там? — услышал он голос Джейн.

— Я.

— Тогда входи.

Под окном на полосатом меховом диване Джейн и лорд Малквист сплелись в бесстрастном, почти скульптурном объятии Лаокооновой сложности. Джейн балансировала на копчике, заложив правую ногу за шею. Девятый граф стоял на коленях позади нее, протиснув правую руку ей под мышку и пригибая ей голову, а свободной рукой удерживал ее левую ногу на уровне плеча, явно помогая ей соединить ее с правой.

Им удалось добиться симметрии изгибов, и девятый граф высвободился, втиснув склоненную голову Джейн и ее укоротившееся тело в обрамление ног, загибавшихся от скрещенных лодыжек, менявших цвет от карамельного к кремовому там, где кончались чулки, и завершавшихся идеальным овалом, утвердившимся на лоскуте голубых кружев: непристойное пасхальное яйцо.

Яйцо перекатилось на бок.

— Привет, безумный бомбист. Мы делаем упражнения по йогурту. Фэлкон и я собираемся стать буддистами. Что у тебя с ногами?

— Милый мальчик! Входите же.

Мун вошел.

— Почему буддистами? — спросил он.

— Потому что, — ответила Джейн, — мы не хотим возвращаться. Объясните ему, Фэлкон.

Лорд Малквист — в одной рубашке, но, как всегда, элегантный — просматривал пачку конвертов, которую взял с туалетного столика.

— Что происходит? — спросил Мун общо, не надеясь на всеобъемлющий ответ.

— Видите ли, милый мальчик, это не так-то просто объяснить. По-видимому, суть в том, что реинкарнация — общий удел для всех, кроме нескольких избранных, ведущих настолько образцово-бесполезную жизнь, что им дозволено раствориться в нирване. Возможно, я не прав, но миссис Мун только что приняла третью созерцательную позу.

«А эти философы-китаезы те еще умники».

— Я хочу сказать, что вообще происходит?

— Вообще я собираюсь принять ванну. Миссис Мун также хочет принять ванну. Вы, если хотите, тоже можете принять ванну. Я бы перевязал эту руку. Весьма удачно, что вы пишете не ею. Вчерашний дневник у вас с собой? Быть может, прочтете его мне, пока я принимаю ванну… ах да, и еще сегодняшние письма. Буду вам признателен, если вы просмотрите их и сообщите мне, есть ли что-нибудь важное.

— Думаю, я уже достаточно насозерцалась, — сообщила Джейн.

Мун взял у него письма.

— Вы хотите сказать, что все продолжится, как прежде? — спросил он. — Будто ничего не произошло?

— Друг мой, секрет жизни в том и заключается, чтобы продолжать так, будто ничего не произошло.

(- Фэлкон, я больше не хочу созерцать.)

— А вдруг приключится какая-нибудь беда? — с надеждой спросил Мун.

На мгновение он поверил, что недавние перегибы обычно невозможного для него поведения были чем-то, происходящим в мире ежедневно, что можно объяснить, свести к банальности и забыть.

— Да, полагаю, бед не избежать, — ответил лорд Малквист. — Но бед всегда не избежать, и если их сравнить с истинными бедами — возьмем наугад: преследование тибетцев или бесконечный грохот врезающихся друг в друга автомашин, — то они покажутся не слишком значительными. И беды тибетцев — разумеется, если их сравнить с общим ужасом, пронизывающим историю человечества, — тоже не слишком значительны. — Он умолк. — К тому же это был не единственный чертов фламинго на свете. Что в письмах?

(- Дорогой, вы не?…)

— Мистер Мун?

Мун наконец шелохнулся. Он вскрыл письма. Их было четыре. Первое — от сапожника на Сент-Джеймс: он с весьма любезными извинениями и раболепной угодливостью скорее упоминал, чем требовал сумму в сорок три фунта семь шиллингов и четыре пенса, числящуюся в долгах уже три года. Второе и третье — от шляпных дел мастера и портного, расположенных в нескольких ярдах от сапожника, — отличались от первого лишь указанными суммами. («Сговор, милый мальчик. Это уголовное преступление».) Четвертое состояло из единственного листка, к которому были приклеены вырезанные из газет слова, слагающиеся в следующий текст:

Безликость этого сообщения возмещалась подписью «У. Каттл», по-видимому добавленной в последнюю минуту в знак презрения.

— Каттл? — спросил девятый граф. — Каттл?

(- Пожалуйста, дорогой, я не могу сама расплестись…)

— Каттл?

— Мы сбили его жену, — объяснил Мун. — Он анархист.

— Что?

— Вчера. Это есть в газете: миссис Каттл сбила карета, исчезнувшая с места происшествия.

Девятый граф призадумался.

— Не исчезнувший с места происшествия малквист?

— Нет, милорд, не думаю.

— Я в отчаянии, мистер Мун, я в отчаянии.

Он двинулся к ванной, заметив Джейн:

— Пожалуйста, не надо напрягаться, миледи, это противоречит идеалам буддийской отрешенности.

Дверь ванной закрылась. Джейн заплакала. Мун смотрел в окно.

О'Хара сидел на козлах под дождем. Лошади покорно стояли, подставив ливню спины.

Вдруг Мун увидел, как продавец газет и дворник в ужасе промчались мимо дома: за ними по дороге трусил Ролло, он явно устал и был рад, что вернулся домой. Человек-паук уже вскарабкался на фонарный столб, но, когда его подельники приблизились, передумал и спрыгнул, неловко приземлившись и угодив им под ноги. Троица сплелась в неразбериху газет, шляп, пауков и конечностей. В воздух взлетела метла. Ролло, интерес которого привлекла суматоха, перешел на бег, который был в действительности игривыми прыжками, но троица засомневалась в его намерениях. Они повскакивали и как полоумные бросились по улице, а Ролло повис у них на пятках. О'Хара не шелохнулся.

— Я думаю, ты — законченная свинья.

Мун повернулся к комнате. Он сел на диван рядом с Джейн и осмотрел ее.

— Не можешь расплестись?

— Нет. Не люблю йогурт.

— Ты имеешь в виду йодль, — поправил Мун. — То есть йогу.

— Дорогой, пожалуйста.

Он почувствовал себя подлецом.

— Гай Калигула, — изрек он, — угрожал своей жене пытками, чтобы выяснить, почему она так к нему привязана.

— Я буду с тобой ласковой. Я тебе позволю.

— Как-то ты заперла меня в сарае, — вспомнил он.

— О чем ты говоришь?

— Помнишь сарай? В деревне, когда мы были детьми? — Он посмотрел на нее. — Тот сарай, где ты тогда сняла трусики.

— Не надо гадостей.

— Это была не гадость. Сплошь румянец и хихиканье. — Он дотронулся до ее бедра. — У тебя тут синяк. Как тебя угораздило?

— Упала в ванной… я правда позволю. Пожалуйста.

«Да. Мимоезжий ковбой помогает натереться. Мимоезжему ковбою вдрызг разносит голову. Такое случается каждый день…»

Он холодно прикоснулся к ней, словно торговец девственницами.

— Мерзавец! — Она откатилась вся в слезах.

— Нам не стоило жениться, — вздохнул Мун. — Мы слишком долго играли вместе. Ты не виновата. — Он покаянно взглянул на ее трусики, такие нарядные, такие чудные и бесстыжие, такие печальные.

— Не плачь.

Мун попытался перенести ее левую ногу через голову, но она взвизгнула, а когда он надавил на голову, то перекатилась вперед и забалансировала на ступне и шее. Лорд Малквист звал его из ванной.

— Перестань, ты делаешь мне больно, — всхлипнула она.

(- Милый мальчик!)

«Китайские позы необратимы».

— Держись, я еще вернусь.

Мун вошел в ванную. Ее черный блеск затягивали клубы пара. Закрывая дверь, он почувствовал, что замуровывает себя. Девятый граф лежал в саване из пены, выставив лицо, бледное и гладкое, словно посмертная маска.

— Редактору «Таймс», — сонно бормотал он. — А, милый мальчик. Как я уже говорил, ваша жена рассказала мне о вашей проблеме. Примите мой совет: воспринимайте это как благо. Импотенция — спасительная милость. На чем я остановился? Редактору «Таймс». Сэр. Когда вчера вечером я проезжал по Пэлл-Мэлл, незнакомая мне дама бросилась под колеса моей кареты с криком: «Вы мистер Стек, Туалетно-Бумажный Человек, и я требую пять фунтов». Позвольте воспользоваться гостеприимством ваших колонок, с тем чтобы снять с себя ответственность за это происшествие и довести до сведения всех ваших читателей, его наблюдавших, что эта дама заблуждалась. Ваш и т. д., Малквист. — Он опустил подбородок в пену. — Я только что размышлял о смерти, мистер Мун. Есть способы умереть и способы не умереть. Это очень важно. Вот почему я восхищаюсь Георгом Пятым, который на смертном одре, отвечая врачу, который говорил ему, что через несколько недель он будет выздоравливать в Богнор-Реджис,[24] заявил: «В жопу Богнор», и умер… В жопу Богнор. Ах, если бы я мог умереть с вполовину менее возвышенной фразой на устах! Вот человек, который в смертный час умудряется вдохнуть жизнь в будущее. — Он умолк. — Что ж, пожалуй, я бы все-таки послушал ваш дневник.

— Я… я сжег свою записную книжку, лорд Малквист.

— С досады?

— Нет… Она промокла, и я ее сушил.

— Боже правый! Что ж, не отчаивайтесь, друг мой. Не мистер ли Гиббон отослал рукопись «Упадка и гибели Римской империи»[25] в прачечную?

— Не знаю, лорд Малквист.

— Это мало кто знает. Но мой прапрадед присутствовал при том, как его издатель получил сверток с грязным бельем. Кебы Хэнсома тотчас отозвали назад, но было уже слишком поздно, и Гиббону пришлось начать все заново, надев засаленный воротничок, что и послужило причиной некоторой шероховатости, ощутимой в первой главе. Что в этом предложении самое невероятное?

— Я…

— Гиббон умер примерно за пятьдесят лет до того, как Джозеф Хэнсом изобрел свой кеб. Боже мой, вы, молодые люди, так мало знаете о жизни. «Семь столпов мудрости»[26] забыли на железнодорожной станции (Ридинг), а «Французской революцией»[27] растопила камин служанка упрямого норова, однако обладающая здравым критическим чутьем. Кстати, Карлейль тоже был импотентом; примечательное совпадение. Однажды он сидел на этом самом месте — разумеется, канализация тогда была иной — и после паузы, вызванной запором, заметил моему прадеду, который сочувственно за ним наблюдал: «Я не делаю вид, будто понимаю Вселенную. Она куда больше меня». Вы что-то уронили.

Мун поднял пиджак, чтобы достать дневник, и при этом выронил конверт. Он наклонился за ним. Его плоть мягко погрузилась в пар. Исподнее пыталось впиться в его тело.

— Я пытался запомнить как можно больше, но сами подробности…

— Технические мелочи, друг мой. Секрет биографии заключается в том, чтобы позволить своему воображению расцвести в унисон с воображением ее героя. Так вы добьетесь поэтической правды, которая есть драгоценность, тогда как факты — лишь оправа. Будьте поэтом, милый мальчик, будьте поэтом и повторяйте вслед за д'Оревильи: La vérité m'ennuie.[28]

Он закрыл глаза и как будто уснул, но через несколько секунд его голос без выражения забубнил под нос:

— В тринадцатом веке сэр Джон Уоллоп[29] так разбил французов на море, что увековечил в языке свое имя…[30] Но должны существовать и не столь утомительные способы добиться этого.

Мун протянул конверт.

— Чек вернули, — сообщил он.

— Какой чек?

— На пятьсот гиней для «Босуэлл инкорпорейтед».

— Ваш знаменитый тезка занимался этим не ради денег. Вращаться в таком обществе было достаточно.

— Быть может, вы все-таки раскошелитесь? — спросил Мун, удивив лорда Малквиста и изумив себя самого.

— Ну и ну, мистер Мун! Только я заключаю, что ваша воплощенная нейтральность есть отражение вашей души, как вы отпускаете замечание, которое намекает на внутреннее смятение. Прекрасно, разорвите чек и дневник.

Мун промолчал. Девятый граф закрыл глаза:

— К сожалению, мне больше некуда податься. Я покинул множество мест и обосновался заново, стянув к себе свои оскудевшие ресурсы… но теперь я в растерянности. Знаете, у меня был загородный дом — восхитительное место, — построенный четвертым графом, проспоренный пятым, возвращенный семье после дуэли и отстроенный заново в палладианском стиле[31]… с прилегающим парком, озером и классическим ландшафтным садом с видом на холмы…

— Петфинч, — печально молвил Мун.

— Бедный Петфинч… Полагаю, сейчас там находится оздоровительный центр для переживших нервный срыв государственных служащих. Милый мальчик, какое оскорбление нашему наследию!

Несколько мгновений они почтительно помолчали.

— А вам больше нечего продать? — спросил Мун.

— Мистер Мун, я не торговец.

— Думаю, мне пора домой, — сказал Мун после еще одной паузы.

Похоже, лорд Малквист этого не расслышал. Мун поднял пальто и оглянулся в поисках туфель. Он вспомнил, что отнес их в гардеробную. У двери он помедлил.

— Что вы собираетесь делать с этим письмом?

— С каким?

— От анархиста.

— Это не имеет значения. Хочу убедиться, что выгляжу наилучшим образом. Возможно, это единственная честь, которая мне осталась. Принять муки из-за наследственных привилегий.

— Пожалуйста, — взмолился Мун, подразумевая нечто непонятное даже ему самому. Он перепрыгнул разделяющее их пространство. — Я хочу сказать, что вы не можете бросить все — тибетцев, все остальное, себя, — нельзя сравнивать все ужасное с чем-то большим, где-нибудь, где уже нечего сравнивать, придется остановиться и… — Он замялся. — Я хочу сказать, ведь это все люди, разве не так? Вот что такое мир.

Он неуверенно замер у двери.

— Какая необычная мысль! Люди не есть мир, они лишь недавний и переходный продукт его. Миру десять миллионов лет. Если представить этот срок ужатым до одного года, начинающегося первого января, то люди появляются в нем лишь тридцать первого декабря или, если точнее, в последние сорок секунд этого дня, — произнес наконец лорд Малквист.

— Сорок секунд? — изумился этому откровению Мун.

— А человечество продолжает вести себя так, будто оно есть начало и конец. Какая дерзость!

Девятый граф Малквист погрузился в пену, так что над ней парила только маска его лица. Рот зловеще заговорил:

— Пусть обо мне скажут, что я родился в страхе, жил в недовольстве и умер элегантно.

Мун ждал, но продолжения не последовало. Он вернулся в гардеробную и закрыл дверь.

Зареванная Джейн смотрела на него между ног:

— Я думала, ты никогда не придешь.

— Ты сказала ему, что я импотент, — сказал Мун, бросая пальто.

— Нет.

— Да, сказала.

— А что, так и есть.

Мун самодовольно улыбнулся ей.

— А вот и нет, — парировал он. — Это ты не можешь.

— Ты только это и знаешь.

— Не можешь. Никогда не могла, никогда не сможешь. О, я ему сказал.

— Нет. — Она заплакала. — Как ты мог?

— Знаешь, я не должен зависеть от тебя в этом.

— Не надо.

— И не буду.

Все еще улыбаясь, словно театральный злодей, он открыл дверь в спальню леди Малквист и тихо вошел. Закрыл дверь. Уже направился через комнату, как понял, что Лаура говорит за пологом:

— Одиннадцать не считаются незаконными? Ну и ну, да вы, должно быть, чудесный человек!

— Это была жуть, так-растак. Ей-ей, мне надо было только повернуть дверную ручку спальни…

— Как невероятно! Мистер Христос, вы странным образом меня интересуете.

— Не забывайте, это произошло до того, как я узрел Свет, если вы понимаете, о чем я.

— Но ведь это случилось не так давно?

— Все дело в физическом сходстве, понимаете? Тот парень, русский…

— А сейчас я попрошу вас сделать нечто очень христианское…

Мун босиком вернулся к другой двери и выбрался на лестницу. Он прохромал к нижнему пролету и уселся там лицом к передней двери, наблюдая за тем, как на О'Хару и лошадей льет дождь. Довольно долго не происходило ровным счетом ничего, кроме дождя. Затем в дверь вошел Ролло, сжимая в зубах промокшую газету, словно умная псина. Он встряхнулся, словно псина, и прошлепал под лестницу. Мун не шелохнулся. Дождь все лил. Вскоре с шипением медленно подкатила машина и остановилась за двумя лошадьми. Большая черная машина с шофером. Мун разглядел человека на заднем сиденье, но никто не вышел. Машина трижды просигналила. Ролло поднялся, подошел к двери, выглянул под дождь, повернулся и опять забрался под лестницу.

Мун услышал, как наверху открылась дверь. По лестнице спустилась Лаура с красной кожаной сумочкой в руках. Она опять надела твидовое пальто.

— Привет, Боси. Что поделываешь?

— Ничего, — ответил Мун.

Они до странности застенчиво улыбнулись друг другу.

— Мои сокровища, семейные драгоценности, — похлопала по сумочке Лаура. Она встряхнула ее, и та громыхнула. Она ослепительно улыбнулась ему. — Я допила остатки.

— Прости за туфлю, — извинился Мун.

— А я их надела, видишь? Самый рыцарский подарок, что я когда-либо получала. А где твои туфли?

— Забыл наверху.

— А!.. — Она сжала губы, растянула их и посмотрела на него. — Мне пора, Боси. Это Мортимер мне сигналит. — Она спустилась на две ступеньки. — Надеюсь, ты закончишь свою книгу.

— Прощай, — сказал Мун. Он посмотрел, как она торопливо идет по лестнице и прихожей, и крикнул: — Надеюсь, у тебя будет ребенок!

Лаура обернулась, улыбнулась, вышла под дождь, наклонив голову, забралась на заднее сиденье машины и укатила. Мун прислушивался к гулу двигателя, пока тот не слился с шумом дождя.

Он поднялся по лестнице, цепляясь обеими руками за перила. Дверь в комнату Лауры стояла настежь. Полог на четырех столбиках был отдернут, посреди постели отупело сидел Воскресший Христос.

— Славное утречко, ваша честь, — находчиво изрек он, завидев Муна.

Мун взглянул на него и проковылял через комнату. Дверь в ванную была открыта, он вошел в нее. В обеих ваннах плескалась грязная вода с хлопьями пены. Наряды лорда Малквиста перекинуты через вешалку для полотенец. Одежда Джейн разбросана по полу. Он попытался открыть дверь в гардеробную, но она оказалась заперта, поэтому он опять прошел в комнату Лауры и попробовал вторую дверь, а затем постучал. Пауза.

— Кто там? — крикнула Джейн.

— Я, — ответил Мун.

— Чего тебе надо? — Ее голос его озадачил.

— Туфли. И пальто.

— Зачем?

— На улице дождь, — объяснил он. — Я хочу домой.

— Тебя сюда нельзя. Уходи!

Он постоял, прислушиваясь.

— Это диавол меня искушал, — сказал Воскресший Христос. — Ей-ей, меня все время искушают. Чистая правда, сэр.

Мун не обратил на него внимания. Он прохромал на лестницу.

— Мне нужны только массы! — прокричал Воскресший Христос. — Тогда я смогу начать!

Мун медленно спустился по лестнице. Когда он добрался до второго этажа, оба оценщика вышли из гостиной и кивнули ему, поднимаясь вверх по лестнице. Перила липли к рукам, и он понял, что порезы опять открылись. Когда он спустился вниз, пояс болтался вокруг ноги, увлажнившейся от крови. Он уселся на последнюю ступеньку и снова затянул его. На платке вокруг второй ноги проступили пятна: ноги беженца с поля боя.

Мун обнаружил, что ему трудно снова подняться, но он все-таки сделал это, доковылял до вешалки и вцепился в нее, скинув на пол шляпу. Он посмотрел, как льет дождь. В основание вешалки было вставлено несколько прогулочных тростей. Он выбрал одну с серебряным набалдашником, оперся на нее, снял с вешалки плащ, набросил его на плечи и в довершение всего водрузил на голову цилиндр. Он добрался до двери, услышал, как О'Хара что-то кричит, и с удивлением обнаружил, что лежит у подножия лестницы. Он опять нахлобучил шляпу на голову и сел.

— Вот так, — сказал О'Хара, ставя Муна на ноги.

— Привет, О'Хара. Я в полном порядке.

Через тротуар О'Хара подтащил его к карете, открыл дверцу и затолкал внутрь. Мун рухнул в карету и втянул себя на сиденье.

— Чертовски любезно с твоей стороны, О'Хара. Надеюсь, я тебя не обидел, а? Да, мне сказали, что Дублин — славный город.

Дверца захлопнулась, карета дернулась и медленно поскрипела по дороге. Когда она добралась до угла Бердкейдж-уок, мужчина в котелке и с длинными печальными усами выскочил из-за дерева и метнул нечто, разбившее стекло кареты и тяжело плюхнувшееся Муну на колени. Мун обхватил предмет руками, и на него накатил странный покой оттого, что этот гладкий корпус ему знаком. Он повернул голову к окну, они с мистером Каттлом узнали друг друга, и Мун заметил извиняющуюся обеспокоенность на лице мистера Каттла перед тем, как карета взлетела на воздух. Лошади опять прянули, рассеивая Муна, О'Хару и розово-желтые обломки в различных точках дороги от дворца до Парламентской площади.