Загадка человека, у которого не осталось лица

Dorothy Leigh Sayers: “The Unsolved Puzzle of the Man with No Face”, 1928

Перевод: Л. Серебрякова


А что бы вы, сэр, сказали про тот случай с парнем, которого нашли на пляже в Ист Фелхэме?

Наплыв пассажиров после уикенда на побережье вызвал их переток из третьего класса в первый, и, казалось, толстяк торопился продемонстрировать, что и в новой обстановке он чувствует себя вполне непринужденно. Моложавый джентльмен, к которому он обратился, явно выложил полную сумму за возможность уединения во время поездки, чего, волею судеб, он теперь лишился. Однако он отнесся к этому обстоятельству весьма спокойно и самым любезным тоном сказал:

— Боюсь, я просмотрел только заголовки, не более. Полагаю, речь идет об убийстве, не так ли?

— Совершенно верно. — Толстяк облегченно вздохнул, услышав доброжелательный ответ пассажира первого класса. — Весь порезан, что-то ужасное.

— Похоже, будто это сделал дикий зверь, а не человек, — вступил в разговор худощавый пожилой мужчина напротив. — Как пишут в газетах, от лица просто ничего не осталось. Не удивлюсь, если это окажется один из тех маньяков, которые бродят вокруг, убивая детей.

— Ах, не говори об этом, — вздрогнув, сказала его жена. — Я ночи не сплю, все думаю, а вдруг что-нибудь случится с девочками Лиззи? И до тех пор думаю, пока голова не начинает болеть, а внутри появляется такая слабость, что я вынуждена встать и съесть несколько галет. Не следует печатать в газетах про такие ужасы.

— Наоборот, мадам, пусть уж лучше печатают, — сказал толстяк. — Тогда мы будем, так сказать, предупреждены и примем соответствующие меры. Так вот, как я понял, этот несчастный джентльмен купался совершенно один в безлюдном месте. Большая глупость с его стороны… Я уж не говорю о судорогах — то, что может произойти с каждым…

— Вот, вот, об этом я и твержу своему мужу, — сказала молодая жена. Молодой муж нахмурился и беспокойно зашевелился. — Да, дорогой, с твоим не очень здоровым сердцем… — Ее рука под прикрытием газеты потянулась к его руке, он неловко отодвинулся в сторону, пробормотав:

— Ну будет, Китти, будет.

— Я смотрю на это так, — продолжал толстяк. — Была война, и сотни людей находятся теперь в состоянии, можно сказать, неустойчивого равновесия. Они видели, как убивают, как взлетают на воздух и умирают их друзья. После пяти лет кошмаров и кровопролития в них поселилась, что называется, тяга к ужасному. Они, может, обо всем и забыли, живут мирно, как все, и внешность у них, как у всех, но это только на поверхности, если вы понимаете, о чем я говорю. В один прекрасный день что-то выводит их из равновесия — ну, скажем, ссора с женой или слишком жаркая погода, вот как сегодня, например, — в голове у них будто выстреливает, и они превращаются в настоящих чудовищ. Так написано в книгах. Я бездетный холостяк и по вечерам много читаю.

— Совершенно верно, — сказал маленький аккуратный человечек, отрываясь от журнала, — абсолютно справедливо. И вы считаете, это применимо и к нашему случаю? Я прочитал массу детективной литературы — можно сказать, это мое хобби — и думаю, тут кроется что-то большее. Если вы сравните этот случай с загадочными преступлениями прошлых лет — заметьте, с преступлениями нераскрытыми, которые, я думаю, так и останутся нераскрытыми, — то что вы увидите? — он помолчал и оглянулся вокруг. — Вы найдете много общего с этим происшествием. Например, то, что лицо — обратите внимание, только лицо — было обезображено, как будто для того, чтобы помешать опознанию. Чтобы вычеркнуть из жизни личность убитого. И вот увидите, несмотря на самое тщательное расследование, преступника не найдут. На что это указывает? На организацию. Именно на организацию. На влиятельные силы, которые стоят за сценой. В этом самом журнале, который я сейчас читаю, — он выразительно постучал по странице, — есть рассказ, не вымышленный, заметьте, а извлеченный из полицейских архивов, об одном из таких тайных обществ: они метят людей, против которых имеют зуб, и уничтожают их. А потом ставят на лицах знак тайного общества и так прячут следы преступления, что никто не может его раскрыть, — еще бы, у них и деньги, и все возможности.

— Я, конечно, читал о таких вещах, — согласился толстяк, — но думал, что это относится в основном к средневековью. Когда-то такое происходило в Италии. Как называлась эта организация? Гоморра[44], да? Разве Гоморра в наши дни существует?

— Вы в точку попали, когда сказали об Италии, — продолжал аккуратный человечек. — Итальянский ум создан для интриг. Взять хоть фашизм, например. Сейчас это, конечно, у всех на виду, но начиналось все с тайного общества, уверяю вас. И если вы заглянете вглубь, то будете удивлены: эта страна, как соты медом, набита всякими тайными организациями. Вы согласны со мной, сэр?

— Да, да, джентльмен, без сомнения, бывал в Италии и все об этом знает, — сказал толстяк. — Как вы думаете, сэр, это убийство — дело рук Гоморры?

— Надеюсь, что нет, могу даже точно сказать, что нет, — ответил пассажир первого класса. — Хотя, я понимаю, дело в этом случае становится куда менее интересным. Сам-то я предпочитаю скромное, тихое, отечественное убийство, что-нибудь вроде миллионера, найденного мертвым в библиотеке. В ту минуту, как, открыв детектив, я вижу там каморру, мой интерес к книге превращается в пепел — своего рода Содом и Каморру, если можно так выразиться…

— Если исходить из того, что называют художественностью, — сказал новобрачный, — то я с вами согласен. Но этот случай — особый, и джентльмен в чем-то, наверное, прав.

— Возможно, — согласился пассажир первого класса, — хотя, не зная деталей…

— С деталями тут все довольно ясно, — прервал его аккуратный человечек. — Этот несчастный был найден на пляже в Ист Фелхэме сегодня рано утром. На нем не было ничего, кроме купального костюма. И лицо изувечено самым зверским образом.

— Минуточку. Начнем с того… Кто он?

— Его еще не опознали. Одежда была унесена.

— Похоже на ограбление, — высказала предположение Китти.

— Если это ограбление, — возразил аккуратный человечек, — то почему так изуродовано лицо? Нет, одежду взяли, чтобы помешать опознанию. Эти общества всегда так делают.

— Его чем-нибудь ударили? — спросил пассажир первого класса.

— Нет, — ответил толстяк, — он был задушен.

— Для итальянских методов убийства нехарактерно, — заметил пассажир первого класса.

— Да уж… — протянул толстяк. Аккуратный человечек был, казалось, смущен.

— Если он пришел на пляж искупаться, — сказал худощавый мужчина, — значит, на чем-то он в Ист Фелхэм приехал. И наверняка, кто-нибудь его видел. В сезон отпусков это довольно оживленное место.

— Только не Ист Фелхэм, — возразил толстяк. — Вы путаете с Вест Фелхэмом, там, где яхтклуб. Ист Фелхэм — самое уединенное место на всем побережье. Вокруг ни одного домика, только маленький трактир в конце дороги — и все. А чтобы добраться до моря, нужно пройти еще через три поля. Настоящей дороги там нет, только проселочная колея, хотя на машине проехать можно. Я те места знаю.

— Он и приехал на машине, — сказал аккуратный человечек. — Найдены следы колес. Но машину угнали.

— Похоже, он приехал с кем-то вдвоем, — снова вмешалась Китти.

— Я тоже так думаю, — поддержал ее аккуратный человечек. — Возможно, жертве заткнули рот, связали, отвезли на то место, а потом вытащили из машины и убили.

— Но зачем нужно было надевать на него купальный костюм? — спросил пассажир первого класса. — Лишние хлопоты, и только.

— Потому что, — пояснил аккуратный человечек, — как я уже говорил, они не хотели оставлять на нем никакой одежды — чтоб его не опознали.

— Допустим. Но тогда почему бы не оставить его голым? Купальный костюм в данных обстоятельствах говорит о чрезмерном тяготении к внешней благопристойности.

— Да, да, — нетерпеливо сказал толстяк, — но вы невнимательно прочитали газету. Двое мужчин не могли приехать вместе, и знаете почему? Потому что нашли только одну цепочку следов, и они принадлежат убитому.

Он торжествующе оглядел своих собеседников.

— Только одну цепочку следов? — быстро переспросил пассажир первого класса. — Интересно. Вы в этом уверены?

— Так написано в газете. Одна-единственная, сказано там, цепочка следов, оставленная босыми ногами. После тщательного изучения было установлено, что следы принадлежат убитому. Они вели от того места, где стояла машина, к тому месту, где было найдено тело. И о чем это, по-вашему, говорит?

— О многом, — сказал пассажир первого класса. — Прежде всего, это позволяет представить картину в целом: место действия и время убийства, а кроме того, бросает свет на характер убийцы, или убийц, и его материальное положение…

— И как же вы все это узнаете? — поинтересовался пожилой мужчина.

— Попробуем начать с того… Видите ли, хотя я никогда в тех местах не бывал, но могу предположить, что там есть, очевидно, песчаный пляж, доступный для всех.

— Правильно, — подтвердил толстяк.

— Недалеко оттуда, мне кажется, сбегает в море каменная коса, с удобным для купания водоемом. Вероятно, скалы вдаются далеко в море; во всяком случае, там можно купаться, пока на пляже не поднимется приливная вода.

— Понять не могу, как вы угадали, сэр, но сказали вы все правильно. Там есть и скалы, И бухточка для купания, такая, как вы ее описали, — примерно в ста ярдах вдоль берега. Я сам не раз нырял у самой дальней оконечности скал.

— Скалы покрыты низкорослой травой и глубоко врезаются в сушу.

— Так оно и есть.

— Убийство произошло, я думаю, незадолго перед высоким приливом, и тело лежало почти у самой кромки воды.

— Почему вы так думаете?

— Видите ли, вы сказали, что следы вели прямо к телу. Значит, вода до тела не дошла. И не было других следов. Следовательно, следы убийцы, по-видимому, были смыты приливом. Напрашивается только одно объяснение. Убийца и его жертва стояли ниже приливной отметки. Убийца вышел из моря. Он набросился на другого человека, может быть, опрокинул его на спину и убил. Потом вода поднялась и смыла все следы, оставленные убийцей. Можно представить себе, как он сидел на корточках, выжидая, пока море поднимется достаточно высоко.

— О! — воскликнула Китти. — У меня мурашки бегут по коже.

— Теперь о тех отметках на лице, — продолжал пассажир первого класса. — Убийца, как я представляю себе, скорее всего был в море, когда подошла его жертва. Улавливаете мою мысль?

— Улавливаю, — сказал толстяк. — Вы думаете, он появился со стороны этих скал, о которых мы говорили, и прошел по воде, поэтому-то его следов и не осталось.

— Верно. А так как, вы сказали, глубина вокруг этих скал большая, ему пришлось, очевидно, еще и плыть, поэтому он тоже был в купальном костюме.

— Похоже на то.

— Думаю, именно так и было. Теперь дальше: чем он мог разбить лицо? Когда люди с утра пораньше идут окунуться в море, вряд ли они берут с собой нож.

— Загадка, — сказал толстяк.

— Вовсе нет. Давайте подумаем, был у убийцы нож или нет. Если нож был…

— Имей он при себе нож, — энергично вмешался толстяк, — он залег бы где-нибудь в засаде, поджидая свою жертву. И это, мне кажется, подтверждает мою идею насчет серьезного коварного заговора.

— Допустим. Но если у него под рукой было такое великолепное оружие, то почему он его не использовал? Почему он задушил свою жертву, а не убил? Нет, думаю, он пришел безо всего, и, когда увидел своего врага, расправился с ним собственными руками — в истинно британской манере.

— Но эти раны?..

— Возможно, когда он увидел своего врага поверженным, уже мертвым, он пришел в страшную ярость, и ему захотелось причинить своему недругу еще большее зло. Он схватил то, что лежало рядом, на песке, — может быть, кусок железа, острую раковину или осколок стекла — и накинулся на него в отчаянном приступе ревности или ненависти.

— Ужасно, просто ужасно! — воскликнула пожилая женщина.

— Конечно, не видя ран, об этом можно только гадать. Вполне вероятно, убийца выронил нож во время драки и задушил его руками, а уже потом подобрал нож. Значит, если на лице ножевые раны, убийство было преднамеренным. Но если это грубые, рваные порезы, нанесенные случайным предметом, я бы сказал, что это непредвиденная стычка, и тогда убийца или сумасшедший, или…

— Или?..

— Или он неожиданно столкнулся с тем, кого люто ненавидел.

— А что было потом, как вы думаете?

— Это как раз можно представить довольно ясно. Убийца, как я сказал, подождал, пока прилив смоет отпечатки его следов, прихватил с собой орудие убийства и вброд, или вплавь, вернулся к скалам, где оставил свою одежду. Море смыло следы крови с его рук и его одежды. Затем он вскарабкался на скалы, прошел, не обуваясь, чтобы не оставить следов на морских водорослях и чахлой прибрежной траве, к машине убитого и уехал.

— А как вы думаете, зачем он взял эту машину?

— Как зачем? Возможно, он опасался, что если убитого быстро опознают — а это легко сделать, зная номер машины, — подозрение падет на него. А может быть, он пробыл в Исте Фелхэме дольше, чем рассчитывал, и боялся куда-то опоздать, например к завтраку, где его отсутствие было бы замечено, или домой, если он живет довольно далеко. Тут могут быть самые разные мотивы. Суть в другом: откуда он явился? Как добрался до этого удаленного места рано утром? Во всяком случае, не на машине, хотя, возможно, вторая машина и была. Может быть, он раскинул неподалеку свой лагерь, хотя в этом случае ему потребовалось бы немало времени, чтобы сложить в машину все вещи, и, кроме того, его могли заметить. Поэтому я склонен думать, что он приехал туда на велосипеде, потом положил его в багажник машины и уехал. Мне кажется, он торопился к завтраку.

— А почему вы так думаете?

— Видите ли, если бы речь шла только о том, как наверстать время, он вполне мог бы сесть на поезд вместе со своим велосипедом и таким образом сократить часть пути. Нет, думаю, он остановился в какой-то маленькой гостинице. Не в большой — там его отсутствие прошло бы незамеченным, — а именно в маленькой. И не в меблированных комнатах, потому что кто-нибудь наверняка бы упомянул, что их постоялец тоже ходит купаться в Ист Фелхэм. Не исключено, правда, что он нашел приют у своих друзей, которые заинтересованы скрыть его прогулку. Но, вероятнее всего, повторяю, он живет в маленькой гостинице, в которой было бы опасно не явиться к завтраку, но где никто не знает его места купания.

— Что ж, вполне возможно, — заметил толстяк.

— Как бы там ни было, — продолжал пассажир первого класса, — он, видимо, остановился недалеко от Ист Фелхэма, поэтому будет не очень трудно его отыскать. И наконец, машина.

— Да, в самом деле, а где же, в соответствии с вашей теорией, находится сейчас машина? — спросил аккуратный человечек, все еще не желавший отказываться от своей идеи насчет каморры.

— В гараже, стоит и ждет, пока ее заберут, — тут же ответил пассажир первого класса.

— Но где именно? — настаивал человечек.

— О, где-нибудь на противоположной стороне от того места, где остановился убийца. Видите ли, если у вас есть особые причины скрывать, что в определенное время вы находились там-то и там-то, лучше всего вернуться с противоположной стороны. Я поискал бы машину в Ист Фелхэме или в ближайшем городке, в гостинице, в стороне от главной магистрали, там, где пересекаются дороги на Вест и Ист Фелхэм. Когда найдут машину, естественно, узнают и имя жертвы. Что же касается убийцы, нужно искать человека энергичного, хорошего пловца и заядлого велосипедиста, вероятно, не очень обеспеченного, поскольку он не может позволить себе иметь машину, который проводит отпуск в окрестностях Фелхэма и у которого есть весомые причины ненавидеть убитого, кем бы тот ни оказался.

— Ну и ну, никогда ничего подобного не слыхала! — воскликнула пожилая женщина. — И как складно вы все это рассказали! Шерлок Холмс да и только!

— Очень интересная теория, — согласился аккуратный человечек. — Только за всем этим — попомните мои слова — все равно стоит тайное общество. Боже мой, уже подъезжаем! Опоздали всего на двадцать минут, очень неплохо для отпускного времени. Извините, мой багаж у вас под ногами.

Восьмой пассажир, находившийся в купе, в течение всего разговора был погружен, казалось, в чтение газеты. Когда все вышли на платформу, он вежливо тронул пассажира первого класса за рукав;

— Извините, сэр, — сказал он, — у вас очень интересные соображения. Моя фамилия Уинтерботтом, я расследую это дело. Не будете ли вы так любезны назвать себя? Возможно, попозже я свяжусь с вами.

— Пожалуйста, — живо откликнулся пассажир первого класса. — Знаете, всегда рад приложить к чему-нибудь руку. Вот моя визитная карточка. Заглядывайте в любое время, когда вам будет удобно.

Детектив Уинтерботтом взял карточку и прочитал:

«Лорд Питер Уимзи,

110 а Пикадилли»


Продавец «Вечернего обозрения» у станции метро Пикадилли с особым тщанием пристраивал свой рекламный плакат. Очень неплохо смотрится, подумал он:

«ЧЕЛОВЕК,

У КОТОРОГО НЕ ОСТАЛОСЬ ЛИЦА.

ОПОЗНАН».

И куда выразительнее, чем то, что было помещено в конкурирующем органе, который скупо сообщал:

«УБИЙСТВО НА ПЛЯЖЕ ЖЕРТВА ОПОЗНАНА».

Моложавый джентльмен в черном костюме, вышедший из бара «Крайтериен», по-видимому, был того же мнения, потому что, обменяв мелочь на «Вечернее обозрение», он тут же погрузился в газету и читал с таким интересом, что налетел на прохожего и вынужден был извиниться.

«Вечернее обозрение», одинаково признательное как убийце, так и его жертве за сенсацию, столь удачно подвернувшуюся в мертвые выходные дни, заменило напечатанное на первой полосе утреннего выпуска сообщение господ Недретти и Замбра о беспрецедентной жаре, стоящей в этом году, следующим:

ЖЕРТВА НАПАДЕНИЯ НА ПЛЯЖЕ ОПОЗНАНА

УБИЙСТВО КРУПНЕЙШЕГО СПЕЦИАЛИСТА ПО РЕКЛАМЕ


Полицейское расследование

Труп мужчины среднего роста, одетого в купальный костюм, с лицом, изуродованным каким-то острым предметом, найденный на пляже Ист Фелхэм утром в прошлый понедельник, опознан. Им оказался мистер Корреджио Плант, управляющий рекламным отделом в агентстве «Кричтон Лимитид», хорошо известный в Холиборне специалист по рекламе.

Мистер Плант, холостяк, сорока пяти лет, проводил свой очередной отпуск, совершая автотурне вдоль Западного побережья. Он путешествовал в одиночку, адреса для пересылки почты не оставил, и потому, если бы не блестящая работа детектива — инспектора Уинтерботтома из Вестширской полиции, его исчезновение, возможно, не было бы замечено до истечения его трехнедельного отпуска, на что, без сомнения, и рассчитывал убийца, угнав машину своей жертвы вместе с вещами в надежде скрыть следы подлого нападения, а также выиграть время для бегства.

Тщательные поиски пропавшей машины увенчались успехом — она была найдена в гараже Вест Фелхэма, где ее оставили для ремонта магнето. Мистер Спиллер, владелец гаража, сам видел человека, оставившего машину, и предоставил полиции его приметы. По его словам, это человек небольшого роста, смуглый, с внешностью иностранца. Получив, таким образом, нить к опознанию убийцы, полиция не сомневается в скором его аресте.

Мистер Плант работал у господ Кричтонов пятнадцать лет, незадолго до окончания войны он стал управляющим рекламного отдела. Горячо любимый всеми своими коллегами, он сделал все, чтобы его мастерство составления и дизайна рекламы полностью подтверждало знаменитый девиз агентства: «Кричтон за Великолепную Рекламу».

Похороны состоятся завтра на кладбище Голдерс Грин.

(Фотографии на последней странице.)


Лорд Питер перевернул последнюю страницу. На фотографии мистера Планта его внимание задержалось недолго: типичная студийная работа, глядя на которую можно сказать только, что модель имеет стандартный набор черт. Он отметил, что мистер Плант был скорее худощав, чем упитан, имел внешность скорее торгашескую, чем артистическую, и что фотограф предпочел показать его серьезным, а не улыбающимся. Зато фотография Ист Фелхэма, где крестом было обозначено место убийства, возбудила в нем живой интерес. Некоторое время он напряженно всматривался в нее, издавая при этом короткие удивленные возгласы, хотя было непонятно, чем вызвано его удивление: каждая деталь на фотографии подтверждала выводы, сделанные им в поезде. Изогнутая линия песчаного берега, уходящая под воду каменная коса, глубоко вдающаяся в море с одной стороны и заканчивающаяся сухим торфяником с другой. И тем не менее он посвятил несколько минут самому пристальному изучению фотографии, после чего сложил газету и подозвал такси; сев в машину, он снова развернул газету и опять принялся рассматривать фотографию.


— Вы были очень любезны, ваша светлость, разрешив мне навестить вас в городе, — сказал Уинтерботтом, опустошив свой стакан слишком быстро для истинного знатока. — Я осмелился позвонить вам между дел. Спасибо, не откажусь. Как видите по газетам, все в порядке, мы нашли этот автомобиль.

Уимзи выразил свое удовлетворение.

— Я весьма благодарен вам за подсказку, — великодушно заметил инспектор. — Я хочу сказать, не то чтобы я сам не пришел к такому же заключению, нет, просто небольшой выигрыш во времени. Но, что еще важнее, мы напали на след убийцы.

— Как я понимаю, он должен быть похож на иностранца. Только не говорите мне, что в конце концов он окажется каморристом.

— Нет, милорд. — Инспектор подмигнул ему. — Наш друг в поезде немного помешался на рассказах в журналах. А вы, милорд, переборщили с этой вашей идеей о велосипедисте.

— Неужели?

— Да, да, милорд. Видите ли, все теории звучат правильно, но на деле слишком уж они заковыристы. Так что давайте лучше вернемся к фактам — это наш девиз в Управлении, — к фактам и мотивам. Вот тут вы почти не ошиблись.

— О! Вы обнаружили мотив преступления?

Инспектор снова подмигнул.

— Чтобы укокошить мужчину, много мотивов не надо, — сказал он. — Женщины или деньги или и женщины и деньги, все обычно сводится к одному или другому. Этот Плант парень еще тот. Ниже Фелхэма у него был маленький уютный домишко с чудесной маленькой мисс, которая украшала это гнездышко и согревала его своей любовью.

— Вот как! А я-то думал, он совершает автотурне!

— Вам бы такое автотурне! — сказал инспектор, вложив в эти слова больше пыла, нежели вежливости. — Это то, что он сказал у себя в офисе. Хорошенький повод, чтобы не оставлять адреса. Нет, нет, с леди все в порядке. Я ее видел. Ничего штучка, если, конечно, вам такие нравятся — кожа да кости. Я лично предпочитаю более основательных.

— То кресло, с подушками, оно более удобно, — прервал его Уимзи. — Позвольте вам помочь.

— Благодарю вас, милорд, благодарю, все в порядке. Кажется, та женщина… Между прочим, мы разговариваем конфиденциально, вы ведь понимаете?.. Я не хочу, чтобы это пошло дальше, пока тот тип еще не сидит у меня под замком.

Уимзи пообещал быть благоразумным.

— Все в порядке, милорд, все в порядке. Я знаю, на вас можно положиться. Ну, короче говоря, у молодой женщины был еще один любовник — некий итальянец, которого она бросила ради Планта. Так вот, этот даго[45] улизнул с работы и отправился в Ист Фелхэм, чтобы разыскать ее. Он профессиональный танцор в Палас де Данс на Крик-вуд Вэй, кстати там же работала и девушка. Она, наверное, думала, что Плант будет получше этого итальяшки. Одним словом, он приезжает в воскресенье вечером, вламывается к ним — они сидят за ужином — и поднимает скандал.

— Вы не поинтересовались этим коттеджем, что там вообще делается?

— Ну, знаете, в наше время столько приезжающих на уикенд… Мы не можем уследить за всеми, по крайней мере до тех пор, пока они ведут себя прилично и никого не беспокоят. Женщина стала появляться там, мне сказали, с конца июня и оставалась с ним с субботы до понедельника, но местечко это немноголюдное, и констебль туда не заглядывал. Плант приезжал по вечерам, поэтому некому было его особенно разглядывать, кроме разве старой девы, которая шьет постельное белье, но она почти слепа. К тому же, когда его нашли, у него не было лица. В общем, можно было подумать, что он просто уехал, — как обычно. Осмелюсь предположить, тот даго на это и рассчитывал. Ну, как я сказал, начался скандал и итальяшку вышвырнули. Вероятно, он подкараулил Планта на пляже и прикончил его.

— Задушил?

— Видимо, так, он ведь был задушен.

— Гм… А лицо порезано ножом?

— Н-нет, не думаю. Скорее, я бы сказал, разбитой бутылкой. Их много наносит приливом.

— Тогда нам придется вернуться к нашей давней проблеме. Если итальянец затаился где-то, чтобы убить Планта, почему он не взял с собой никакого оружия, а доверился собственным рукам и случайной бутылке?

Инспектор покачал головой.

— Легкомыслие, — сказал он. — Все эти иностранцы на диво легкомысленны. Им не хватает мозгов. Но ясно как день: это именно тот человек, и у него есть причина. Большего и не требуется.

— А где сейчас итальянец?

— Убежал. И уже одно это — убедительное доказательство его вины. Но скоро он будет у нас в руках. Для этого я и приехал в город. Из страны ему не выбраться. Я дал приказ по всем вокзалам задержать его. Из танцевального зала должны прислать его фотографию и подробное описание внешности. Сейчас я с минуты на минуту ожидаю сообщения. Надеюсь, все пройдет как по маслу. Благодарю вас за гостеприимство, милорд.

— Не стоит, — Уимзи позвонил и распорядился, чтобы визитера проводили. — Наша маленькая беседа доставила мне много удовольствия.

На следующий день ровно в полдень, войдя неторопливой походкой в «Фэлстафф», Уимзи, как и предполагал, увидел напротив стойки дородную фигуру Сэлкома Харди. Репортер приветствовал его с сердечностью, близкой к энтузиазму, и тут же потребовал двойную порцию виски. Когда обычный в таких случаях спор об оплате был улажен самым благородным образом — путем немедленного избавления от заказанного и повторного обращения к официанту, — Уимзи вытащил из кармана последний выпуск «Вечернего обозрения».

— Вы не могли бы попросить у себя в заведении сделать лично для меня вот этот снимок? — спросил он, показывая фотографию пляжа.

Сэлком Харди вперился в Уимзи сонными глазами цвета фиалки.

— Послушайте вы, старая ищейка, значит у вас есть какие-то соображения насчет этого дельца? Мне как раз позарез нужна статья. Вы же знаете: читателя надо держать в напряжении, а полиция со вчерашнего вечера, похоже, не продвинулась ни на шаг.

— Так оно и есть. Но я интересуюсь этим совсем из других соображений. У меня в самом деле есть кое-какая теория, но, боюсь, насквозь ложная. Однако копию этой фотографии я получить бы хотел.

— Ладно, скажу Уоррену, когда вернемся. Я как раз беру его с собой в «Кричтон». Хотим взглянуть на портрет. Послушайте, а почему бы и вам не пойти с нами? Скажете мне, что нужно писать об этой проклятой штуковине.

— Бог мой! Я ничего не понимаю в искусстве коммерческой рекламы.

— Да это не реклама. По-видимому, портрет того типа — Планта. Нарисован одним из его парней в его студии или что-то такое. Киска, которая рассказала мне об этом, говорит, что портрет стоящий. Но я не очень в этом разбираюсь. Думаю, и она тоже. А вы ведь занимались художеством, не так ли?

— Я бы хотел, Сэлли, чтобы вы не употребляли таких мерзких слов. Художеством! Кто эта девушка?

— Машинистка в копировальном отделе.

— О, Сэлли!..

— Ничего подобного. Я ее и в глаза не видел. Она назвалась Глэдис Твиттертон. Одного этого достаточно, чтобы оттолкнуть любого. Позвонила к нам вчера вечером и сказала, что там есть один тип, который нарисовал маслом старого Планта и не поможет ли нам это? Драммер подумал, может и стоит взглянуть. Чтобы заменить эту надоевшую фотографию — ну, ту, что в газете.

— Если нет новой статьи, пусть будет хоть новая фотография. Все лучше, чем ничего. Девушка, кажется, кое-что соображает. Подружка художника?

— Вовсе нет. Она говорит, он страшно рассердился, когда узнал, что она позвонила нам. Но с этим портретом я могу сплоховать. Поэтому и хочу, чтобы вы на него взглянули и сказали, что мне следует писать: то ли это неизвестный шедевр, то ли всего-навсего поразительное сходство.

— Как, черт возьми, я могу говорить о поразительном сходстве, если я никогда не видел этого малого?

— Ну, я в любом случае скажу, что похож. Но мне надо знать, хорошо ли он нарисован.

— К дьяволу, Сэлли, какое это имеет значение, как он нарисован? У меня есть другие дела. А кто художник, между прочим? О нем что-нибудь известно?

— Н-не знаю… Где-то я встречал его фамилию. — Сэлли порылся в заднем кармане и извлек несколько мятых, с затертыми углами писем. — Какая-то смешная фамилия, вроде Жукл или Зубл… Минутку, это здесь. Краудер. Томас Краудер. Я же говорил, что-то необычное.

— Да, совсем как Жукл или Зубл. Ладно, Сэлли, так и быть. Жертвую собой. Ведите меня.

— Давайте быстренько еще по одной. А вот и Уоррен. Это лорд Питер Уимзи. За мой счет.

— За мой, — поправил его молодой фотограф, надменный молодой человек с небрежными манерами! — Три больших виски, пожалуйста, лучшего. Впрочем, здесь все на уровне. Ты готов, Сэлли? Тогда двинулись. К двум мне нужно быть на похоронах в Голдерс Грин.

Мистер Краудер, по-видимому, уже уведомленный мисс Твиттертон, встретил их делегацию с мрачной покорностью.

— Руководству это не понравится, — сказал он. — Но думаю, некоторое нарушение правил апоплексического удара ни у кого не вызовет. — Лицо у него было маленькое, озабоченное, желтоватое, как у обезьянки. Уимзи решил, что ему далеко за тридцать. Он обратил внимание на его изящные ловкие руки, одну из которых, правда, портил кусок липкого пластыря.

— Поранились? — вежливо спросил Уимзи, когда они поднимались в студию. — Вам следует быть осторожнее. Руки художника — его средство пропитания. Ногами рисовать не будешь.

— А, пустяки, — сказал Краудер. — Главное, чтобы на царапину не попала краска. Существует такая вещь, как свинцовое отравление. Ну, вот и этот злосчастный портрет, уж не взыщите, какой есть, такой есть. Могу сказать, что самой модели он удовольствия не доставил. Он и копейки не хотел за него дать.

— Не слишком его приукрашивал? — поинтересовался Харди.

— Именно.

Из укромного местечка за грудой всевозможных афиш и плакатов художник извлек холст размером четыре на три и поставил его на мольберт.

— Ого! — удивленно сказал Харди.

Поражала не сама живописная манера — она была довольно проста. Мастерство и своеобразие письма могли бы заинтересовать профессионала, не шокируя в то же время человека несведущего.

— Ну и ну! — повторил Харди. — Он действительно такой?

Подойдя ближе к холсту, он уставился на него так, словно перед ним было лицо живого человека, и он надеялся что-нибудь прочитать на нем. При таком внимательном рассмотрении портрет, по обыкновению всех портретов, расплылся и превратился в сочетание цветовых пятен и линий. Так, благодаря художнику, Харди сделал открытие, что человеческое лицо состоит из зеленоватых и пурпурных точек.

Он снова отступил назад и изменил форму своего вопроса:

— Значит, так он и выглядел, да? — Он вытащил из кармана фотографию Планта и сравнил ее с портретом. Портрет, казалось, насмехался над его удивлением. — Конечно, в этих фешенебельных мастерских фотографии здорово подправляют, — сказал он. — Впрочем, мне-то какое дело? Эта штуковина будет здорово смотреться в газете, как вы думаете, Уимзи? Интересно, нам дадут две колонки на первой полосе? Ну, Уоррен, приступайте.

Фотограф, нимало не тронутый художественными и журналистскими проблемами, молча подступил к картине, мысленно уже перекладывая ее на панхроматические пластины и цветные пленки. Краудер помог ему подвинуть мольберт ближе к свету. Два-три сотрудника из других отделов, совершенно на законных основаниях проходившие через студию, остановились поблизости от места нарушения порядка, словно это было уличное происшествие. Меланхоличный седовласый мужчина, временно исполняющий обязанности покойного Корреджио Планта, пробормотав извинение, отвел Краудера в сторону, чтобы дать ему указания, как лучше наладить осветительные лампы.

Харди повернулся к лорду Питеру.

— Чертовски безобразный малый, — сказал он. — А портрет стоящий?

— Великолепный, — ответил Уимзи. — Можете не стесняться. Говорите все, что хотите.

— Ага, значит, мы можем открыть одного из непризнанных английских мастеров живописи?

— А почему бы и нет? Хотя, сделав его модным, вы, возможно, погубите его как художника, но это уже не наше дело.

— А как вы думаете, Плант здесь очень на себя похож? Этот художник сделал из него весьма неприятного типа. Неслучайно же сам Плант считал портрет таким неудачным, что отказался приобрести его.

— Значит, к тому же он еще и дурак. Я слышал как-то о портрете некоего государственного мужа, который так выявлял его внутреннюю пустоту, что он поторопился купить его и спрятать, чтобы такие, как вы, не вцепились в него.

К ним подошел Краудер.

— Скажите, кому принадлежит портрет? — спросил Уимзи. — Вам? Или наследникам умершего, или кому-нибудь еще?

— Думаю, он опять мой, — сказал художник. — Видите ли, Плант некоторым образом сделал мне заказ, но…

— Что значит «некоторым образом»?

— Ну, знаете, он все время намекал, что хорошо бы, если бы я написал его, а так как он был мой босс, я подумал, что лучше согласиться. О цене фактически не упоминалось. Портрет ему не понравился, и он сказал, чтобы я его переделал.

— А вы отказались.

— Ну, не совсем. Как вам сказать? Я обещал подумать, что можно сделать. Я надеялся, что он о нем забудет.

— Понятно. Тогда, вероятно, вам и распоряжаться портретом.

— Я тоже так думаю.

— У вас очень своеобразная техника, — продолжал Уимзи. — Вы много выставляетесь?

— Так, время от времени, то там то сям. Но в Лондоне выставки у меня никогда не было.

— Мне кажется, я видел однажды пару ваших небольших морских пейзажей. В Манчестере? Или в Ливерпуле? Я не запомнил вашей фамилии, но сразу узнал технику.

— Думаю, что там. Года два назад я действительно послал несколько работ в Манчестер.

— Значит, я не ошибся. Мне хотелось бы купить портрет. Между прочим, вот моя визитная карточка. Я не журналист, я коллекционер.

Со скрытой неприязнью Краудер переводил взгляд с карточки на Уимзи и обратно.

— Конечно, если вы захотите его выставить, — продолжал Уимзи, — я буду рад оставить его у вас на все то время, что он вам понадобится.

— О, дело не в этом, — сказал Краудер. — Он мне в общем-то и не нравится. Я хотел только… Ну, иначе говоря, он не закончен.

— Дорогой мой, это же шедевр!

— Да, с живописью все в порядке, но полное сходство еще не достигнуто.

— Черт возьми! Причем тут сходство? Я не знаю, как выглядел покойный Плант, и мне на это наплевать. Когда я смотрю на портрет, я вижу прекрасный образец живописного мастерства, и все поправки только испортят вещь. Вы знаете это так же, как и я. И если в эти нелегкие годы я могу позволить себе скромные радости… Вы не хотите, чтобы я его покупал? Выкладывайте, в чем дело?

— Да вообще-то, я думаю, нет никаких причин, почему бы вам и не заиметь его, — сказал художник, но в тоне его все еще чувствовалось раздражение. — Если, конечно, вас действительно интересует портрет.

— А что же, по-вашему, еще? Дешевая популярность? Знаете ли, я могу иметь любую из этих вещей, стоит мне только попросить, а может быть даже и не спрашивая. Во всяком случае, обдумайте мое предложение и, когда что-то решите, дайте знать — черкните пару строк и назовите сумму.

Краудер молча кивнул, фотограф к этому времени закончил свою работу и компания удалилась.

Выйдя из студии, они влились в поток служащих агентства «Кричтон», спешащих на обед. Когда они вышли из лифта, к ним подошла девушка, в нерешительности топтавшаяся в холле.

— Вы из «Вечернего обозрения»? Ну как вам картина?

— Мисс Твиттертон? — спросил Харди. — Большое спасибо за помощь. Вы увидите картину сегодня в вечернем выпуске на первой полосе.

— Правда? Как замечательно!.. Я ужасно волнуюсь. Здесь у нас только об этом и говорят. Еще неизвестно, кто убил мистера Планта? Или это нескромный вопрос?

— Мы ожидаем сообщения об аресте преступника с минуты на минуту, — ответил Харди. — А сейчас, по правде сказать, мне нужно мчаться в редакцию и сидеть у телефона. Вы меня извините, не правда ли? Может, я могу пригласить вас на ланч, когда с делами немного поутихнет, а?

— Я бы с удовольствием… Люблю послушать про убийства, — хихикнула мисс Твиттертон.

— О! Здесь как раз есть человек, который вам все об этом расскажет, мисс Твиттертон, — сказал Харди и в его глазах блеснул озорной огонек. — Разрешите представить вам лорда Питера Уимзи.

Мисс Твиттертон пришла в такой восторг, что едва не потеряла дар речи.

— Здравствуйте, — сказал Уимзи. — Раз уж этот тип так торопится вернуться в свою лавку сплетен, что бы вы сказали насчет хорошего ланча со мной?

— Право, не знаю… — замялась мисс Твиттертон.

— Не бойтесь, — успокоил ее Харди, — с ним вам ничего не грозит. Взгляните, какое у него доброе простодушное лицо.

— Уверяю вас, я ничего такого и не думала, — сказала мисс Твиттертон. — Но, знаете, я так одета… У меня пыльная работа… Не надевать же что-то приличное в такое место, как у нас…

— О, ерунда! — заверил ее Уимзи. — Вы великолепно выглядите. Не одежда украшает человека, а человек одежду. Не беспокойтесь. До скорой встречи, Сэлли. Такси! Так куда же мы поедем? Между прочим, к которому часу вам нужно вернуться?

— К двум, — с сожалением сказала мисс Твиттертон.

— Тогда нам подойдет «Савой», — сказал Уимзи.

Пискнув от волнения, мисс Твиттертон нырнула в такси.

— Вы заметили мистера Кричтона? — спросила она.

— Он как раз прошел мимо, когда мы болтали. Надеюсь, он меня не знает. А то бы решил, что я слишком много зарабатываю и не нуждаюсь в зарплате. — Она порылась в сумочке. — Мне кажется, я вся красная от волнения. Что за глупое такси, нет даже зеркала, а мое куда-то запропастилось.

Уимзи торжественно извлек зеркальце из кармана.

— О, как вы все понимаете! — воскликнула мисс Твиттертон. — Боюсь, лорд Питер, вы привыкли сопровождать девушек в рестораны.

— Я бы не сказал, — сдержанно ответил Уимзи. Не стоит, пожалуй, говорить, подумал он, что последний раз он пользовался этим зеркалом, чтобы осмотреть задние зубы убитого.


— Теперь, конечно, ничего не поделаешь, — сказала мисс Твиттертон, — приходится говорить, что коллеги его любили. Вы заметили, мертвые всегда хорошо одеты и все их любят?

— Так и должно быть, — ответил Уимзи. — Это придает им таинственность и вызывает сочувствие. Точь-в-точь как с исчезнувшими девушками — они всегда расторопны, большие домоседки и не имеют приятелей.

— Глупо, не правда ли? — сказала мисс Твиттертон, набив рот жареной уткой с зеленым горошком. — Я думаю, каждый теперь только радуется, что избавился от Планта, этого грубого, отвратительного создания. А какой он был жадный! Всегда присваивал себе чужие работы. А те бедняжки в студии — вечно у них плохое настроение. Я всегда говорю, лорд Питер, разве руководитель отдела, если он подходит для своей должности, разве он не обязан замечать, какая у него атмосфера? Возьмите нашу копировальную. Мы все веселые и дружные, хотя, должна сказать, язык, который употребляют эти пишущие ребята — а они все одинаковые, — просто ужасный. И все-таки мистер Ормеруд, наш начальник, он настоящий джентльмен и всегда старается, чтобы все интересовались работой, хотя у нас только и делают, что обсуждают цены на сыр и болтают всякую чепуху. Многих можно было бы уволить, но все у нас идет как надо, не то что в студии — там как на кладбище, если вы понимаете, что я хочу сказать. Мы, девушки, многое замечаем лучше, чем некоторые высокопоставленные люди. Конечно, я еще очень чувствительная к таким вещам — как говорят мои знакомые, просто помешана на них.

Лорд Питер согласился, что женщины, как никто другой, с одного взгляда схватывают характер. У них и в самом деле удивительная интуиция.

— Точно, — подтвердила мисс Твиттертон. — Я всегда говорю, если бы я могла откровенно сказать мистеру Кричтону несколько слов, он бы кое-что узнал. Высокие начальники и понятия не имеют, что там творится.

Лорд Питер опять охотно с ней согласился.

— А как мистер Плант обращался с людьми, которых он считал ниже себя! — продолжала мисс Твиттертон. — Уверена, расскажи вам все, как есть, вы бы просто закипели. Если бы мистер Ормеруд хоть раз послал меня к нему с поручением, я б только и думала, как поскорее унести оттуда ноги. Оскорбительно — вот как он с вами разговаривает. Мне все равно, мертвый он или нет; если человек умер, это не делает его поведение в прошлом лучше, лорд Питер. И не то чтобы он говорил грубости, нет. Вот мистер Биркетт, например, он действительно грубый, но никто на него не обижается. Он как большой неловкий щенок, скорее даже ягненок, правда, правда… Но мы все ненавидели злобные насмешки мистера Планта.

— А его портрет? — спросил Уимзи. — Он хоть немного на него похож?

— Очень даже похож, — выразительно сказала она. — Поэтому он ему и не понравился. Он и Краудера не любил. Но, конечно, он знал, что Краудер рисовать умеет, вот и заставил его нарисовать себя, думал, что приобретет ценную вещь задешево. А Краудер не мог ему отказать, потому что тогда Плант уволил бы его.

— Не думаю, что для человека таких способностей, как Краудер, это было так уж важно.

— Не скажите. Бедный Краудер! Мне кажется, ему никогда не везло. Хорошие художники не всегда умеют продавать свои картины. Я знаю, он хотел жениться. Он рассказывал о себе довольно много. Не знаю почему, но мужчины часто делятся со мной.

Лорд Питер наполнил стакан мисс Твиттертон.

— О нет, нет, прошу вас! Больше ни капли! Я и так наговорила лишнего. Не знаю, что скажет мистер Ормеруд, когда я приду к нему за письмами. О-о! Мне действительно пора. Вы только взгляните на часы!

— Время еще есть. Выпейте черный кофе — как нейтрализующее средство. — Уимзи улыбнулся. — И ничего лишнего вы не сказали. Знаете, у вас очень живая манера изложения. Вы так образно нарисовали картину жизни вашего офиса… Теперь я хорошо понимаю, почему мистер Плант не пользовался любовью.

— Во всяком случае, на работе, как бы там не было где-то еще, — туманно сказала мисс Твиттертон.

— Неужели?

— Неужели! Это был еще тот тип, — пояснила мисс Твиттертон. — Мои друзья встретили его как-то вечером в Вест-Энде и кое-что о нем порассказали. Знаете, в офисе это даже стало шуткой — старик Плант и его красотка. Мистер Каули — тот самый Каули, который участвует в мотогонках, — всегда говорил: кому-кому, а уж ему хорошо известно про Планта и его автомобильные путешествия. Как-то мистер Плант сказал, что ездил по Уэльсу, и мистер Каули спросил его о дорогах. А тот ну ничегошеньки не мог сказать. Вот мистер Каули там действительно путешествовал и поэтому знал, что весь отпуск мистер Плант провел в гостинице в Аберистуите в очень тепленькой компании.

Мисс Твиттертон покончила с кофе и энергично поставила чашечку на стол.

— А теперь мне действительно надо бежать, я ужасно опаздываю. Большое за все спасибо.


— Хэлло! — сказал инспектор Уинтерботтом. — Так вы купили этот портрет?

— Купил, — ответил Уимзи. — Прекрасная работа. — Он задумчиво посмотрел на холст. — Садитесь, инспектор. Я хочу рассказать вам одну историю.

— А я хочу рассказать вам одну историю, — сказал инспектор.

— Тогда давайте сначала вашу! — с напускным пылом предложил Уимзи.

— Нет, нет, милорд. Сначала вы. Приступайте. — И он с довольным смешком опустился в кресло.

— Хорошо, — согласился Уимзи. — Должен сказать, моя история — это что-то вроде волшебной сказки. И, обратите внимание, я ничего не утверждаю и ни на чем не настаиваю.

— Вперед, милорд, не теряйте времени.

— Жил-был… — вздохнув начал Уимзи.

— Прекрасное начало для волшебной сказки, — одобрил инспектор Уинтерботтом.

— …жил-был художник, — продолжал Уимзи. — Это был хороший художник, но муза Финансового Успеха не стояла у его колыбели…

— Такое часто случается с художниками, — согласился инспектор.

— И поэтому ему пришлось стать художником по рекламе — ведь никто не покупал его картин, а ему, как и многим героям волшебных сказок, захотелось жениться на робкой застенчивой красавице.

— Многим хотелось бы того же, — заметил инспектор.

— Его начальник, — продолжал Уимзи, — был подлым низким человеком. Неважный работник, он сумел пробиться к руководству в годы войны, когда лучшие люди ушли на фронт. Обратите внимание, я некоторым образом даже сочувствую ему. Он страдал комплексом неполноценности (инспектор фыркнул) и считал: единственный способ возвыситься над другим человеком — это унизить его. И он стал этаким тираном в миниатюре, к тому же бесстыдным лгуном. Пользуясь своим положением, он приписывал себе чужие заслуги и третировал своих подчиненных до тех пор, пока они не начинали страдать еще большим, чем он, комплексом неполноценности.

— Я таких знаю, — перебил инспектор, — удивляюсь только, как им удается выходить сухими из воды.

— Очень просто. Думаю, этому молодчику и дальше все сходило бы с рук, если бы однажды ему не пришло в голову заставить художника написать его портрет.

— Чертовски глупо заставлять художника-собрата любоваться собой! — сказал инспектор.

— Вы правы. Но, видите ли, у этого маленького тирана была очаровательная возлюбленная, которой и предназначался этот портрет. Он хотел почти задаром получить хорошую вещь. Но, к несчастью, забыл, что если в обыденной жизни настоящий художник и может с чем-то смириться, то в своем искусстве он лгать не может. Это единственное, чем он не может поступиться.

— Осмелюсь заметить, — прервал его инспектор, — о художниках я знаю мало.

— Тогда поверьте мне на слово. Итак, художник нарисовал портрет так, как счел нужным, он явил перед всеми жадную, дерзкую, двуличную душонку своей модели.

Инспектор Уинтерботтом взглянул на портрет, тот ответил ему насмешливой улыбкой.

— Да, художник ему не польстил, — согласился инспектор.

— Видите ли, для художника, — продолжал свой рассказ Уимзи, — лицо человека, которого он рисовал, никогда уже не будет таким, каким он видел его раньше. Как бы это объяснить?.. Ну, допустим, на какой-то пейзаж смотрит пулеметчик, который собирается разместить там огневую позицию. Он не видит его волшебной красоты, полной мягких линий и чудесных красок. Он рассматривает его только как надежное или ненадежное укрытие, намечает ориентиры, по которым можно целиться, определяет места, удобные для установки огневых точек. Но вот война окончена. Однако, мысленно возвращаясь к прошлому, он по-прежнему будет видеть этот пейзаж как укрытие, как место ориентиров и огневых точек. Для него теперь навсегда это не пейзаж, а карта.

— Верно, — подтвердил инспектор, — я сам был пулеметчиком, и знаю.

— Так и художник. Его уже никогда не покидает чувство беспощадного прозрения и острого видения того лица, которое он однажды нарисовал. А если это лицо он ненавидит, то начинает ненавидеть его с новой, все нарастающей силой. Это как испорченная шарманка, которая исторгает из себя одну и ту же мелодию, надоевшую, доводящую до бешенства, и к тому же при каждом повороте ручки издает фальшивую ноту.

— Бог мой! Как красиво вы говорите! — воскликнул инспектор.

— Вот так чувствовал художник, видя перед собой ненавистное лицо. А он должен был смотреть на него изо дня в день. Понимаете, он не мог уйти, его держала работа.

— И все-таки ему нужно было ее бросить, — сказал инспектор. — Ничего хорошего не получается, если работаешь с неприятными тебе людьми.

— Во всяком случае, он сказал себе, что сбежит хотя бы ненадолго — на время уикенда. Он знал на Западном побережье прелестное тихое местечко, куда никто не добирался. Он бывал там раньше и рисовал его. О, вспомнил… У меня есть еще кое-что.

Он подошел к бюро и вытащил небольшой написанный маслом этюд.

— Я увидел его два года назад в Манчестере и случайно вспомнил фамилию торговца, который его купил.

Инспектор Уинтерботтом уставился на полотно.

— Да это же Ист Фелхэм! — воскликнул он.

— Совершенно верно. И подписана работа только двумя буквами — Т. К., но техника совершенно та же, вы не находите?

Инспектор мало что понимал в технике, но с инициалами разобрался быстро. Он переводил взгляд с портрета на этюд и снова на лорда Питера.

— Художник… — продолжал Уимзи.

— Краудер?

— Если вы не возражаете, я буду называть его просто художником. Итак, художник уложил пожитки на багажник велосипеда и отправился со своими измученными нервами к любимому потаенному прибежищу, чтобы там, в тишине, провести уикенд. Он остановился в маленькой гостинице и каждый день ездил на велосипеде к своему излюбленному месту купания. Он никому в гостинице не говорил, куда уезжает, потому что это было его место, и никто не должен был знать о нем.

Инспектор Уинтерботтом положил пейзаж на стол и налил себе еще виски.

— Однажды утром — это был понедельник — он, как обычно, спустился вниз, к морю. — Уимзи начал говорить медленнее, как будто преодолевая отвращение. — Прилив еще не набрал полную силу, но уже подбирался к скалам, где была глубокая бухточка. Он поплыл, и «тихий шум его нескончаемых печалей был поглощен несмолкаемым смехом моря».

— А?

— Цитата из классика. Так вот, художник плавал у оконечности каменной гряды, потому что прилив подступал все ближе и ближе; а когда он вышел из моря, то увидел мужчину, стоявшего на пляже, — на его любимом, заметьте, пляже, который он считал своим единственным священным приютом. Он пошел вброд по направлению к пляжу, проклиная уикендовский сброд, который расползается по всему побережью со своими портсигарами, кодаками и граммофонами, и вдруг увидел лицо, которое так хорошо знал. Было ясное солнечное утро, и он четко различал каждую черточку на этом лице. Несмотря на ранний час жара уже висела над морем раскаленной тяжелой пеленой.

— Да, уикенд был жаркий, — согласился инспектор.

И вдруг этот мужчина окликнул его своим самодовольным аффектированным голосом: «Привет! И вы здесь? Ну как вам нравится моя маленькая купальня?» Это было уже слишком. Он почувствовал себя так, словно враг ворвался в его последнее убежище. Он подскочил к нему и вцепился в его горло — тощее, вы можете убедиться сами, с выступающим адамовым яблоком, — вызывающее отвращение. Они качались, стараясь повалить друг друга, и вода клокотала у их ног. Он чувствовал, как его крепкие пальцы погружаются в плоть, которую он рисовал. Он видел — и, увидев, рассмеялся, — как ненавистные знакомые черты изменились и налились невиданной багровостью. Он наблюдал, как вылезают из орбит впалые глаза и кривятся тонкие губы, через которые вываливается почерневший язык… Надеюсь, я не очень действую вам на нервы?

Инспектор рассмеялся.

— Нисколько. Занятно вы все это рассказываете. Вам нужно написать книгу.

— «Я счастлив песенкой своей,

Как певчий дрозд среди ветвей», —

небрежно ответил его светлость и продолжал:

— Художник задушил его и отбросил мертвое тело на песок. Он смотрел на него и его душа ликовала. Он протянул руку и нашарил разбитую бутылку с острыми краями. Ему захотелось стереть, не оставить ни единой черточки на лице, которое он так хорошо знал и так страстно ненавидел. И он стер это лицо, полностью его разрушил.

Он сел рядом с делом своих рук. В нем нарастал страх. Они схватились у самой кромки воды, и на песке остались следы его ног. На лице, на купальном костюме была кровь, потому что он порезал руку о разбитую бутылку. Но благословенное море подступало все ближе и ближе. Он наблюдал, как оно надвигается на кровавые пятна и отпечатки ног, смывая все следы его безумия. Он вспомнил, что этот человек уехал, не оставив своего адреса. Он встал, повернулся спиной к мертвому телу и, шаг за шагом, вошел в воду, и когда вода была ему по грудь, он увидел, как мимо него легкой дымкой в темной голубизне прилива проплывают красные пятна. Он шел — где вброд, а где вплавь, — погружая глубоко в воду горящее лицо и ноющие от напряжения руки, время от времени оглядываясь назад — на то, что оставил за собой. Я думаю, когда он добрался, наконец, до каменной гряды и, освеженный, вышел из воды, он вспомнил, что следовало бы прихватить с собой тело, чтобы прилив унес его подальше, но было уже поздно. Он очистился, и ему было невыносимо возвращаться к этому. Кроме того, он опаздывал к завтраку. Он легко пробежал по голым скалам и чахлой траве, оделся, внимательно огляделся вокруг — чтобы не оставить никаких следов своего пребывания, — и взял машину, которая могла бы навести на мысль о происшедшем. Он положил велосипед на сиденье, укрыл его пледом и уехал. Куда? Вы знаете это не хуже меня.

Лорд Питер быстро поднялся, подошел к картине и задумчиво коснулся большим пальцем ее поверхности.

— Можно спросить, почему он не уничтожил картину, если так ненавидел это лицо? Он не мог. Это была лучшая из всех его работ. Он взял за нее всего сто гиней. А стоит она в два раза дороже. Я думаю, он побоялся мне отказать. Мое имя довольно широко известно. Ну, а я позволил себе что-то вроде шантажа, можно сказать и так. Но очень уж мне хотелось иметь эту картину.

Инспектор Уинтерботтом снова рассмеялся.

— Вы предпримете какие-нибудь шаги, милорд, чтобы узнать, действительно ли он останавливался в Ист Фелхэме?

— Нет, никаких шагов я предпринимать не буду. Это ваше дело. Я просто рассказал одну из историй и, клянусь вам, в данном случае я всего-навсего безучастный зритель и ничего вам не говорил.

— Не беспокойтесь. — Инспектор рассмеялся в третий раз. — История, что надо, милорд, и вы ее хорошо рассказали. Но вы правильно назвали ее волшебной сказкой. Мы нашли этого итальянского парня — Франческо, так он назвался, и он как раз тот, кто нам нужен.

— Как вы это узнали? Он сознался?

— В общем, да. Он мертв. Самоубийство. Он оставил женщине записку, умоляет простить его, говорит, что когда увидел ее с Плантом, то почувствовал, что в его сердце вошла смерть. «Я отомстил ему за себя, — написал он, — отомстил тому, кто осмелился любить тебя». Я думаю, он покончил с собой, когда увидел, что мы у него на хвосте — хорошо бы газеты не предупреждали преступников о наших действиях. Словом, он покончил с собой, чтобы избежать виселицы. Сказать честно, я разочарован.

— Досадно, что и говорить, — согласился Уимзи. — Но я рад, что моя история в конце концов оказалась сказкой. Вы уже уходите?

— Возвращаюсь к выполнению своих обязанностей, — сказал, поднимаясь с кресла, инспектор. — Очень рад был с вами повидаться, милорд. И говорю совершенно серьезно: займитесь литературой.

После его ухода Уимзи еще долго смотрел на портрет.

— «Что есть Истина?» — сказал, усмехаясь, Пилат[46]. Этого и следовало ожидать, так как все совершенно невероятно. Я мог бы доказать… если бы захотел… Но у него отвратительное лицо, а хороших художников на свете так мало.

Загрузка...