Лорс рисует афишу

Сельские чудаки

Лорсу выпал билет в отдаленный район, в центральное село этого района — Предгорное. Село лежало на взгорье. Справа вздымались вдалеке лесистые горы со снегом на самых дальних, высоких вершинах. Слева, внизу, простиралась долина, куда и скатился автобус, высадив Лорса.

А в центре мироздания, у самой автобусной остановки, ждала едоков чайная.

Возле чайной дремал под ласковым южным солнцем ишак. Возле ишака дымился шашлычный мангал. Вокруг мангала бродили сытые, толстые куры, щедро кормившиеся здесь утильной бараниной.

Над ухом Лорса раздался вкрадчивый и таинственный голос с мягким азербайджанским акцентом:

— Помидоры хочешь? Из города… тепличные… Два рубля килограмм, можно поштучно. Да-а?

— Я хочу гостиницу… — почему-то так же вкрадчиво ответил Лорс.

— В Доме приезжих мест нет. У бабки Чипижихи полтинник койка.

И владелец помидоров, с цветной тюбетейкой на узкой голове, поплелся к другим приезжим.

На центральной улице справа и слева мелькали большие вывески на маленьких домиках: «Райкомхоз», «РайЦСУ», «Райзаготживсырье»… Рай… Рай… Рай… За заборами учреждений высились измельчавшие за зиму поленницы дров и штабеля кизяка. Стрекотали пишущие машинки.

Средоточием духовной жизни, видимо, был Парк дружбы. За его глинобитным забором, среди чахлой зелени, — странного вида шестигранное здание книжного магазина и новое белое здание райбиблиотеки.

В одном месте парка, среди бурьяна, белел выбитый каменистый пятачок и торчали два кривых столба вроде коновязей. «Нет, это не для лошадей, это для нас, спортсменов, — догадался Лорс. — Волейбольная площадка!»

На возвышенности, вдали, громоздился блекло-голубой дом церковного типа. «И попы здесь же, в культцентре?!» — подумал Лорс, но поленился идти туда, к тому же его заинтересовала площадка аттракционов.

Здесь были одни только карусели и качели, но сколько их! У Лорса зарябило в глазах от сложного ажура конструкций, от многоцветья деревянных карусельных лошадок, оленей, самолетов, лодок.

Возились плотники и слесари, устраивая еще одну карусель.

Человек в черном халате, склонившись над листком фанеры, что-то писал кистью. Лорс поинтересовался:

— Это что же у вас здесь получится — всесоюзная карусель? Или всемирно-олимпийская?

— Покамест чего там… районная… — долго подбирая слова, скромно ответил человек в халате тихим голосом, показывая кистью на карандашную наметку вывески: «Райаттракцион «Космос».

Человек в халате выводил буквы масляной краской криво, неумело.

Лорс отобрал кисть и уверенной рукой мастера нарисовал шикарную вывеску с виньетками. В Москве, за год учебы в институте, он научился сносно рисовать афиши, писать красочные объявления, лозунги. Он подрабатывал в управлении театров, где беспрерывно объявлялись различные совещания, просмотры, семинары. Завхоз расплачивался со студентом Лорсом каждый раз двумя контрамарками в театр, которые при желании всегда можно было выгодно продать.

— Вывеска не хуже, чем в Московском парке имени Горького! — восхитился карусельщик работой Лорса. — Уж как вас отблагодарить…

— Не беру, не беру, — строго сказал Лорс. — Разве уж парочку контрамарок, когда запустите вот это «Колесо страха»… Скажите, где мне искать отель бабушки Чипижихи?

— Контрамарки вам — всегда! Меня зовут Покутный. Яков Иванович. Можно Яша. Я в культотделе.

Покутный объяснил, где живет Чипижиха. Он зачем-то записал на обороте вывески имя и фамилию Лорса и поинтересовался, что еще умеет делать Лорс.

Если бы знал Лорс, куда приведет его праздное перечисление собственных талантов! Он умеет рисовать еще и карикатуры, писать заметки. Играет по слуху на пианино. Неплохо мастерил в школе авиамодели. Знает почти все виды спорта, но любимые — волейбол и шахматы. А уж театральное образование само собой. Правда, в пределах одного курса.

— Как видите, Яков Иванович, для ответственной работы на карусели я ни с какой стороны не подхожу. И вообще я никуда не подхожу, — вздохнул Лорс. — У меня куча талантов — и ни одного настоящего.

— Вот нам бы такого! — горячо воскликнул карусельщик тонким тенором. — Айдате к нам на работу в Дом культуры! Инструктором-массовиком!

Лорс поспешно встал и опасливо отодвинулся от Покутного. Звать его, Лорса, на работу в клуб?! Только не это, только не это!

Подхватив чемоданчик и плащ, Лорс объяснил, что он в душе за культуру, но мечтает только о производственной сфере: точить гайки, водить тракторы, степные корабли или, на худой конец, тучные отары. Словом, создавать материальные ценности!

…Бабушка Чипижиха, совсем старенькая, одинокая бабушка, Лорсу понравилась. Высокая, в длинной юбке до пят, она двигалась тихо и плавно. Говорила медленно и напевно, с ласковой улыбкой на чистом рябом лице. Бабушка была искусная травница, и в ее доме вкусно пахло травами.

— Не хотела я больше пускать приезжих, — сказала она Лорсу. — Пьют водку — рассолу не напасешься. А тебе отдам комнату даром. Лицом ты чистенький, видать, не пьешь. Глаза не нахальные. А деньги мне твои ни к чему. У меня пенсия от колхоза да огород.

Лорс все же заставил бабушку взять пятнадцать рублей. «Ну, я тебе и постираю, и приберу, и чай вскипячу, — пропела бабушка. — И матрас хорошей соломкой набью. Живи себе, живи».

«Три встречи в незнакомой деревне — и все трое чудаки, — улыбался Лорс, безмятежно засыпая на своем шуршащем матрасе. — Чипижиха не хочет брать денег за постой. Человек в тюбетейке возит помидоры из города в деревню! А Покутный влюблен в карусели. Может быть, я попал в сказочное село, населенное одними чудаками-романтиками?»

Календари «сговорились»

Открыв утром глаза, Лорс спросонок не сразу сообразил: где он? Подшитый тесом потолок… Русская печь в четверть комнаты… Икона в углу… В окне белеют снежные вершины гор… Пахнут травы, как в знойном лесном овраге летом…

Деревня! Он в деревне… Он теперь ее житель. Что он наделал! Нет больше редакции и тенистого асфальта проспектов; встреч с Элей и стадиона; ворчливого дяди с его шумной, родной Лорсу семьей; и автоматов, с сердитым шипением наполняющих за копейку стаканы газировкой; нет больше филармонии и читалки, шахматного клуба и уютных кафе. Нет и не будет городской цивилизации, широкоформатного кино!

Есть тихое село с изобилием каруселей. Без единой близкой души.

…Лорс выскочил в трусах в сад, где журчал ручей. Он размялся, сделал пятьдесят прыжков с разгоном, доставая высокую ветку. Умылся по пояс ледяной весенней водой из ручья. Потом натянул свитер на горящее от холода тело, проглотил стакан обжигающего чая. И пошел на лесистую гору, черневшую сразу за близкой околицей.

С горы все огромное село — как на ладони. Дома сбегают по покатому плоскогорью чуть не в самую долину. Голубеет церковь в парке (откуда Лорсу знать, что именно в том доме через несколько дней и начнется его будущее?). В лучах утреннего солнца искрится белый куб здания раймага: стекло и бетон — в ногу с эпохой. Голубеют кизячные дымы над селом, и их аромат достигает горы.

По полям плоскогорья и долины плывут тракторы, слышен их отдаленный рокот; изредка блеснет там железо, будто кто-то балуется с зеркальцем и хочет ослепить Лорса солнечным зайчиком.

Небо сине, воздух чист и прозрачен, даль неоглядна — что еще нужно юному сердцу, чтобы исчезли любые сомнения? «Я здесь стану совсем другим, — думал Лорс, сбегая с горы. — Я начну жить с чистого листа».

Оставалась только одна проблема: найти работу по душе — такую, чтобы поскорее и поярче можно было проявить себя. Но разве это проблема? Газеты полны заголовками: «Почему молодежь уходит из деревни?» А он, Лорс, пришел в деревню!

…Председатель колхоза, которого пришлось ловить весь день, встретил Лорса, как и следовало ожидать, с почтением, даже чрезмерным. Переспросил фамилию. Зачем-то придвинул к себе настольный календарь, таинственно заглянул в него. И категорически сказал:

— Никакой работы для вас нет.

…В райцентре был еще один колхоз. Там Лорс ловил председателя целых два дня. И за это время потолкался по фермам колхоза, побывал на току, в мастерской. И везде слышал, что люди колхозу всегда нужны, дело любому найдется.

Ему здесь понравилось, особенно на току, где шел ремонт. Громоздились никогда не виданные Лорсом бункера, что-то вроде элеваторов. Переплетение закрытых деревянных желобов. Подъемные площадки для грузовиков. Командовала ремонтниками нестарая женщина в замасленном комбинезоне, платке до бровей и властным лицом, сплошь покрытым белым кремом (от загара спасается, догадался Лорс).

— Дарья Петровна, завтоком, — объяснил Лорсу молодой слесарь. — Одна будет тут заправлять: кнопку нажмет — и пошло! Разгрузка зерна, очистка, сушка — все механическое.

«Я ей не конкурент, тут мне работы не будет», — решил Лорс.

Возле мастерских шел ремонт комбайнов. Плотник набивал планки на ленту транспортера. Вот это бы Лорс сумел! Он любил мастерить. В кузнице поигрывал молотом огромный парень Ватуши, его необъятная спина лоснилась, как от масла. Лорс был бы не прочь уметь так ловко и точно бить молотом по брызжущему искрами железу, как это делает Ватуши.

На молочной ферме он удивился, увидев, что белобрысый парень-казачок доит коров. «А что, пойти, всем назло, в дояры? — подумал Лорс. — Вот тогда я посмотрел бы на лицо Эли. Но дядя сразу повесится: для горца позор — доить коров».

— Трудная у вас работа? — заговорил Лорс с шумной девушкой, которую все звали Клавка.

Худая, с широкими плечами, с размалеванным дерзким лицом (это уже для красоты, а не от загара, догадался Лорс), Клавка склонилась к подойнику и тянула соски коровы так, словно хотела их оборвать.

— Колхозная работа требует привычки, интеллигент! — кричала Клавка под звон струй, стегавших жесть подойника. — Думаешь, на ферме легко? Механизация, конечно, помогает, да иной раз подвесную тележку заест — перетаскай-ка корзиной за день тонну силоса! А доить? Пошевелишь пальчиками, как пианист, особенно если коровы тугосисие. Шесть тыщ жимков за три дойки!

Лорс ходил потом по мастерской, глядел на токарные станки, расспрашивал, а сам тем временем сжимал и разжимал пальцы. Они начинали неметь и трястись после двухсот жимков! Нет, уж лучше гайки точить. А впрочем, привыкнуть можно к любой работе. Тренировка и тренировка!

…Однако и в этом колхозе председатель (у него тоже была интересная привычка листать календарь, прежде чем открыть рот) отказал Лорсу. Очень жаль, но нет работы!

Этот тоже, между прочим, разговаривал с Лорсом почтительно и разглядывал его с нескрываемым любопытством. А в просьбе твердо отказал.

— На комбайн! — приставал Лорс. — Говорят, у вас не хватает штурвальных.

— Колхозники не в курсе. Через неделю к нам приедут штурвальные с учебы.

— В чабаны, подпаском!

— А у нас нет овцеводства.

— Возьмите хоть в доярки — дояром…

— Мы закупили доильный агрегат, — значит, будем сокращать молочную бригаду.

— А если просто возчиком? Молоко с гор возить. Над пропастями, по головокружительным тропам!

— По головокружительным тропам мы начинаем прокладывать десятикилометровый молокопровод. Возчики тогда не понадобятся.

Лорс подумал и в отчаянии, при всей своей теперешней ненависти к птицефермам, уцепился за последний шанс.

— Ладно! Иду учетчиком в птичник! Уж птицеводство-то я знаю. И место у вас есть.

— Есть, верно. Но мы переводим птицеферму на хозрасчет, учетчиком должен быть чуть ли не бухгалтер! — Председатель встал. — Понравились вы мне очень, молодой человек, но что делать, от меня не зависит…

Как видно, в колхозном секторе не умели ценить кадры. И Лорс подался тогда в государственный сектор. Он пошел в отделение «Сельхозтехники». Назвал начальнику свою фамилию и попросил:

— Поглядите у себя в календаре — неужели не найдется для меня работа? Поглядите хорошенько.

Начальник поглядел, переспросил фамилию и радостно ответил:

— Точно! Не найдется.

Отказали Лорсу и в райпромкомбинате, и на маслозаводе. Нигде ему не светили календари! Было еще и строительство завода, но это в пяти километрах от села, и Лорс туда не пошел.

Итак, производственная сфера для Лорса закрыта. Проситься в районную газету? Но там наверняка уже знают об утином мясе!

В конце концов, можно и уехать отсюда куда-нибудь. Этот захудалый райцентр, наверное, единственное место в стране, где не нуждаются в рабочих руках.

…Только много времени спустя узнал Лорс случайно, кто был виновником безработицы: Яша Покутный! В день знакомства с Лорсом он, бросив карусель, обзвонил всех производственных руководителей:

«Аллё! Заведующий райотделом культуры Покутный тебя беспокоит. Если придет к тебе проситься на работу один городской парень, так ты, того, откажи! Под каким-нибудь предлогом. Имей в виду: он у нас в резерве райисполкома. Да, да, особый специалист. Широкого профиля. Запиши-ка его фамилию на уголочке календаря, а то забудешь…»

Мечтатель и фантазер, товарищ Покутный сочетал с этими качествами крестьянскую хитрость и практицизм. Он не мог упустить человека, у которого такая куча талантов!

Бутерброд падает маслом вниз

Придя домой с мыслью: не уехать ли? — Лорс неожиданно обнаружил, что у него даже на билет может не хватить. Кончились деньги, осталась мелочь. Он слишком опрометчиво питался все эти дни шашлыками. У Чипижихи назад он ни за что не возьмет ни копейки, — она купила на его деньги выводок цыплят.

Продать плащ и с позором вернуться под дядин кров? Нет. Должен найтись какой-то выход здесь, в селе. Лорс вспомнил вдруг Яшу Покутного. Что он возле карусели твердил насчет Дома культуры?..

Лорс не переносил самодеятельности. Не из-за этого ли он и институт бросил? На уроках актерского мастерства преподаватель говорил: «Представьте, что вы пришли домой ночью, уставший, голодный, озябший, и вдруг… обнаруживаете, что потеряли ключ». Тридцать человек обязаны были по очереди выйти вперед и сыграть озябшего растяпу. Это были будущие критики, а не актеры. Исполняли они этюд неумело. Хуже всех это делал Лорс, потому что он испытывал невыносимый стыд «на публике», пусть это даже сокурсники.

Перед каждым уроком по мастерству актера Лорса трясло как в лихорадке. Однажды преподаватель, разозлившись на Лорса, так здорово передразнил, как он исполняет этюд, что Лорс тогда-то и решил: до предстоящего зачета он в институте не доживет.

И вот пойти теперь работать в клуб?!

…Бабушка Чипижиха гремела в своей комнате ухватом. Вкусно запахло борщом.

Лорс вытащил из кармана деньги. Это были одни медяки. Пошарил в шкафчике. Имелся последний ломоть хлеба и кусок масла. Значит, будущее — ясное и обеспеченное (до обеда)! А это всегда давало Лорсу радостный прилив сил.

Лорс намазал масло на хлеб. Теперь следовало только разровнять, чтобы и на краях было одинаково толсто. Лорс был великий аккуратист, хотя и слышал, что чрезмерное совершенство таит одну опасность: смертельную скуку.

Он густо посыпал бутерброд крупной солью и уже шевелил нетерпеливо губами, глотая слюнки…

Бутерброд скользнул с кончиков пальцев. «Пол глиняный!» — успел подумать Лорс.

Он не решался посмотреть вниз. Пусть бутерброд пропал, черт с ним! Но что делать дальше? Ведь он просто умрет с голоду в этой деревне.

Загадать? Если бутерброд упал маслом кверху, Лорс скажет этой мирной деревне «прости», махнет ручкой сельским чудакам и вернется в город.

Бутерброд лежал, разумеется, маслом вниз. Хозяйская кошка брезгливо перевернула его лапкой (она тоже была аккуратистка), осторожно понюхала и тотчас замерла, съежившись, потому что Лорс испугал ее своим горестным смехом.

— Может, я тебе борща свежего налью? — пропел в дверях голос бабушки Чипижихи.

Лорс проглотил слюнки и ответил:

— Нет, бабушка милая! Я вот покормлю вашу кошку, а сам поем в сельпо первое, второе и третье.

Одевшись, он вышел во двор. Нестерпимо голубело небо. Сияло весеннее солнце. От плетня до плетня ошалело метался весенний ветерок.

Толстая наседка хрипло и солидно басила и тут же переходила на суетливый фальцет:

«Ко-о… ко-о… ко-о… Пыть-пыть-пыть-пыть!»

Дородная гусыня зорко караулила новорожденных гусят. Взметнулся от ветра, зашуршал валявшийся тетрадный листок, и замшевые гусята в ужасе кинулись прочь, то и дело падая на задики.

…Лорс бодро шел к чайной, на ходу пересчитывая медяки. Можно взять суп овощной. Пожалуй, еще и котлеты картофельные. А на компот явно не хватает.

Ничего, выше голову! Подняв голову выше, Лорс увидел вывеску: «Райотдел культуры». И вспомнил Яшу Покутного. Почему бы не зайти, не поздороваться со старым знакомым?

Заглянув прямо с улицы в низенькое окошко, Лорс солидно спросил у девушки-машинистки:

— Заведующий райкаруселью товарищ Покутный тут? Он меня приглашал зайти.

— Сами вы карусель. Тут учреждение!

Девушка обиженно покосилась на Лорса, холодно спросила его фамилию и полистала календарь. У Лорса екнуло сердце: ведь календари ничего хорошего ему не приносили.

— Правильно. Значит, это вам. — Девушка достала из шкафа и протянула бумагу, отпечатанную на бланке. — А товарищ Покутный уехал в город на семинар.

В бумаге значилось, что Лорс направляется на работу а Дом культуры инструктором. Подпись: «Заведующий районным отделом культуры Я. Покутный».

Лорс смутился и поспешил отойти от окна. Как он мог не угадать в Яше такого крупного начальника? «А ловкач этот Яша, — подумал Лорс. — Решил-таки затащить меня в клуб. Не выйдет!»

Лорс увидел продавца помидоров. Владелец тюбетейки сидел на пеньке возле пустой корзины и тщательно считал деньги. Это была довольно-таки пухлая пачка замусоленных бумажек.

— Где тут клуб? — неожиданно для себя спросил Лорс.

Тюбетейка не слышала.

— Извините, вы не знаете, где районный Дом культуры? — переспросил Лорс повежливее.

Продавец помидоров поднял на Лорса глаза, похожие на мокрые маслины, и снова склонился к деньгам, продолжая шевелить губами.

Лорс обозлился и постучал пальцем по тюбетейке:

— Эй, вас спрашивают! Не можете ответить?

Продавец перетянул резинкой пачку денег. Укоризненно покачал головой, по-кавказски цокая языком:

— Тц-тц-тц! Молодой. Здоровый. Грамотный. Зачем тебе Дом культуры?! — Потом он сплюнул и закричал: — Делом займись, делом! Да-а?

Лорсу показалось, что он слышит укоризненный голос своего дяди, требовавшего посвятить себя делу. Он достал из кармана направление и перечитал его. Порвать?

Но от чайной плыл такой аромат шашлыка… Так хотелось есть… От деревенского воздуха так необыкновенно разгорается аппетит!

Эдип проводит совещание

Блекло-голубой дом в парке культуры, похожий на церковь, — оказывается, это и есть Дом культуры!

По бокам широких, как ворота, и окованных железом дверей красовались в простенках тусклые, выгоревшие панно. Издали Лорс принимал их за изображение жития святых. Но сюжеты оказались вполне земные. На одном панно сияющий горец в папахе стоял среди огромных тыкв и арбузов и воздымал кукурузный початок. На другом — доярка обнимала за шею корову с большим, как тыква, выменем.

Кованые двери были гостеприимно распахнуты, зазывая сельских тружеников.

Лорс поднимался по высоким, гранитным, поповской кладки ступеням крыльца, как на эшафот. Арк. Цвиг написал бы об этом, наверное, красиво, волнующими словами: «Сын маленького ингушского народа — того народа, который не знал до революции самого слова «культура» и насчитывал всего лишь 9,1 грамотных на тысячу человек населения, — он с трепетом поднимался туда, где ему предстояло стать одним из организаторов культурной работы в горском селении».

Пожилая женщина в ватнике и со скорбным лицом, прихрамывая, хлестала глянцевито-черный от грязи пол фойе пучком веток: ширк… ширк…

— Здравствуйте. Директор здесь?

— Здесь. Совещаются с баянистом и активом. А веника все равно нету, — задумчиво ответила скорбная женщина. — Потому что положение — финансовое. Здравствуйте, здравствуйте. И тряпок нету.

Ширк… Ширк…

«Пока технический персонал готовит Дом культуры к вечеру молодежи, клубные работники горячо обсуждают свои назревшие творческие проблемы», — цитировал Лорс воображаемый очерк Арк. Цвига.

Ступив в темный и гулкий зал, словно в погреб, Лорс услышал чьи-то сдержанные вопли. Они перемежались мерными ударами. В глубине зала, перед сценой, там, куда достигал слабый свет закулисных окон, дрались двое. Один бил. Другого, следовательно, били. Валялся на полу баян, тускло сверкая челюстью клавиш.

Бил здоровенный малый в красной куртке из синтетической кожи на могучих плечах. Всхлипывая, он бил черноволосого, верткого человека об стенку, то и дело приподнимая его со скамьи. Бил с приговариванием. Судя по гулкому звуку ударов, стенка была некапитальная, а удары капитальные.

— Ну, скажи, директор, разве могу я третий месяц без зарплаты играть на баяне? — всхлипнула кожаная куртка.

Бум!.. И вопль черноволосого.

«Ага, здесь идет реставрация справедливости кустарным путем, — догадался Лорс. — Баянист выколачивает из директора свою законную зарплату». Лорс любил справедливость и решил не вмешиваться, тем более что из темного угла зала донеслось хоровое одобрительное восклицание:

— А чего, баянист прав!

Но директор наперекор голосу актива завопил:

— Чем я ему буду платить, если нет выручки! Чем?

Вырвавшись на миг из рук баяниста, он перешел на страстный шепот, обращаясь во тьму к хору:

— А разве от него самого не зависит выручка? Вот вы мой актив, вы все сами бывшие клубные директора. Скажите, можно так, чтобы баянист сыграл танец — и час перекура?! Не нужны нашей молодежи такие танцы! Она лучше в колхозный клуб пойдет…

— А чего, и Эдип Иванович прав! — сипло провозгласил хор.

— Конечно, они-то тебя всегда поддержат… — горестно всхлипнула кожаная куртка. — Разве я обязан весь вечер без перерыва играть? Пусть берет инструктора, чтоб в антрактах была игра в «почту»… — Парень в куртке еще разочек стукнул черноволосого об стенку и закончил речь: — …и в «третьего лишнего»!

— А чего, баянист опять же прав: ставка инструктора свободная! — необычайно оживился хор. — Бери, Эдип, любого из нас!

«Конкуренты… Уплывет моя должность…» — заволновался Лорс. И кашлянул как можно громче.

Директор Эдип тотчас отпихнул баяниста и вышел на свет. Он гордым движением откинул назад иссиня-черные волосы. Тяжело дыша и ворочая одновременно головой, белками страстных глаз и лопатками, подтянул галстук, отставив мизинец. Потом звучным вибрирующим баритоном (он, видимо, умел говорить только или очень звучно, или шепотом) Эдип спросил:

— Вы ко мне, молодой человек? Представитель из центра?

Лорс протянул направление, извинившись, что помешал совещанию.

— А-а… — сказал Эдип, пробежав бумажку глазами. — Знаю. Со мной согласовано. Пойдемте в кабинет, товарищ инструктор.

Лорс — герой фольклора

«Новый массовик сразу окунулся в горячие, беспокойные будни Дома культуры, с первого же часа почувствовав себя в родном коллективе…» Ах, Арк. Цвиг, вам бы так окунуться! «Когда наступил вечер, зажглись огни Дома культуры, любимого места отдыха сельской молодежи. Шумные и жизнерадостные юноши и девушки заполнили после напряженной трудовой вахты сияющий зал, уютные фойе и репетиционные комнаты. Гремит музыка…» Так бы описал это Цвигун.

Не так все это было на самом деле.

Огни действительно зажглись. Но они-то больше всего и удивили Лорса. Это были керосиновые лампы! Четыре тусклые керосиновые лампы на весь огромный зал. С самодельными стеклами: четырехугольный застекленный железный каркас.

— Назад к предкам? — спросил Лорс у Эдипа. — Разве сплошная электрификация еще не коснулась нашего родного Дома культуры?

Эдип заносчиво ответил:

— Мы можем электрифицироваться в любой момент. Но, я надеюсь, вы слышали о новых веяниях — в моду входит старинное освещение: например, восковые свечи…

— …амбарные фонари типа «летучая мышь» в клубном варианте, — подхватил Лорс.

Эдип хихикнул:

— А вы шутник! Мы сработаемся.

Зал начал заполняться. Петя заиграл на баяне вальс. Лорс поспешил удалиться в пустое, темное боковое фойе и тайком глядел оттуда в зал через стеклянную перегородку.

— Тут не курить, выведу, — раздался рядом с Лорсом откуда-то снизу сердитый голос.

Перед Лорсом стояло курносое, мордастое существо лет пятнадцати, полуутонувшее в широких брезентовых штанах. На голове у существа была нахлобучена по самые толстые щеки пожарная каска. Она сверкала чистой медью в лучах света, падавшего сквозь стекло перегородки. Так же чисто золотились под каской глаза, полные пожарного рвения.

— Ты кто, прекрасное дитя? — поинтересовался Лорс.

— Пупыня.

— И что это значит?

— Тишка Пупыня. Дежурный от колхозной дэ-пэ-дэ.

Представитель добровольной пожарной дружины должен был знать все про огни. В том числе и электрические.

— Тракторист столб свалил трактором, — объяснил он Лорсу, подтягивая штаны и оттягивая с глаз каску, — поэтому и нет электричества.

— Ясно. Сельсовет, конечно, требует, чтобы столб восстановил колхоз, а колхоз утверждает, что обязан сельсовет, — догадался Лорс, вспомнив один из излюбленных в газете заголовков «Иван кивает на Петра».

— Уже всё знаете? — одобрил Пупыня. — Когда здесь сессия райсовета заседает, то мы разрешаем протянуть времянку. Никуда не денешься: райисполком все-таки выше дэ-пэ-дэ. Сказал тебе: брось сигаретку!

За стеклянной перегородкой разгорался клубный вечер. Громче стали голоса и смех. В синем керосиновом дыму плыли танцующие пары. Видно, в зале становилось жарко: прямо в угол, на лавку, летели в кучу телогрейки, плащи, куртки. То тут, то там мелькал в зале Эдип, осанистый в своем шевиотовом костюме спортивного покроя.

Не зная, куда приткнуться, Лорс посидел в темной, без окон и света, комнате — кабинете директора. Затем бродил за кулисами, где пахло пылью, несмотря на сквозняк от разбитых окон. Потом он вернулся в фойе и открыл дверь в боковую комнатку, откуда смутно доносилось пение женского хора. Он думал, что это звучит радио.

Но маленькая комната была битком, до самого порога, набита девушками, неизвестно когда забравшимися туда. Горела колеблющимся пламенем лампа, и Лорс увидел в самом центре группы сидящую на столе девушку с живым, насмешливым лицом. Две ее тугие косы свисали на худые стройные плечи. В белом воротничке, она напоминала гимназистку. Увидев Лорса, девушка с косами перестала дирижировать и вдруг озорно скомандовала:

— А ну, Капа!

— Так ты мне стол-то освободи, Аза! — ответила Капа и приготовилась, стрельнув в Лорса лучезарными глазами.

Лорс вздрогнул от частого грохота каблучков. Это вскочила на стол, заплясала маленькая, полная Капа, истошно припевая:

«Дурацкая частушка. Про меня, что ли?» И Лорс на всякий случай выскочил, но продолжал прислушиваться.

У Капы был бархатный голос, однако она нарочно делала его истошным и грубым, когда запела:

Капа умолкла, как только раздался звонкий, грудной голос девушки с косами:

— Ну уж такое ни к чему. Обидится новичок.

«Точно, про меня. В первый же день я стал героем фольклора», — подумал Лорс, спасаясь в кабинет директора.

— Лорс, вы здесь? — раздался в дверях взволнованный голос директора. — Товарищ из райисполкома идет. Лично к вам. Пупыня, быстро лампу! Любую из зала. Две тащи!.. Нос вытри… У-у, некультурный! Прошу, прошу, пожалуйте сюда, Керим Саидович, ваш друг здесь. В творческом уединении…

— Где же он? — пробасил чей-то знакомый голос. — Ах, чтоб ты пропал, Лорс! Я сидел на заседании райисполкома — и вдруг ты мелькнул за окном. Уже три часа тебя по всему селу ищу!

…В лучах двух ламп, которые внес Пупыня, в сиянии его пожарной каски Лорс увидел толстого и представительного товарища из райисполкома — друга детства, однокашника Керима.

Эдип деликатно вышел, вытолкнув Пупыню.

Лорс и Керим, закурив, молча переглядывались, оба удивленные и обрадованные такой нежданной встречей.

Заупокойная месса

В школе они всегда тянулись друг к другу, но никогда у них не прекращалось скрытое соперничество, помнил Лорс.

Пожалуй, Керим был добродушнее Лорса. Этот толстяк был слишком ленив, чтобы принимать что-нибудь чересчур всерьез. Вот и сейчас он не задавался.

— Я здесь мелкая шишка! — пренебрежительно хмыкнул он, зевая и жмурясь от огня лампы. — Заведующий общим отделом райисполкома. Писарь. Но все-таки шишка! А твои заметочки я в газете читал. Где ты научился так строчить? Хм… журналист… Здорово! Наши знаешь как боятся вас, газетчиков! А я вот — районщик… — Брезгливо оглядев мрачную, захламленную комнату, он опять хмыкнул: — «Кабинет директора»… Ты приехал, чтоб пропесочить в газете эту шарашкину контору? Наши же тебе спасибо скажут. И нас пропесочь за Дом культуры, и министерство, которое засылает сюда шаромыжников вроде этого пьянчужки Эдипа. Вот где каменный век культпросветработы! Я бывал в других районах, но такого, как у нас, нигде не увидишь. Взорвать бы этот сарай!

Прислушавшись к шуму зала, он с завистью сказал:

— А весело живут эти бездельники — клубные работники. Все время с музыкой! Пойдем станцуем? А потом ко мне — вспоминать школу! Расскажешь, куда разбрелись наши ребята…

Лорс танцевать отказался, он даже не вышел в зал, где все взоры были бы обращены на него, новичка. А толстый, приметный Керим — районный работник! — держался в зале как ни в чем не бывало. Улыбался он, улыбались ему. Танцевал он неуклюже, но это его ничуть не смущало.

Вернувшись с Лорсом в кабинет, он объявил, что прямо-таки хорошенькие девчонки в зале попадаются, — и где это они днем прячутся? Наконец Керим потребовал:

— Пошли отсюда. Ночуешь у меня. На сколько дней у тебя командировка?

— Я же сейчас на работе! — рассмеялся Лорс. — Я работаю здесь, в Доме культуры.

…Лорсу пришлось долго втолковывать Кериму, что он не шутит. Керим все равно не верил. Зазвав всполошенного Эдипа, он кричал на него, твердил, что Лорс никогда не будет работать с такими выжигами и чечеточниками.

— Позвольте, позвольте… — обиделся Эдип и начал с пафосом: — Мы с вашим другом являемся полпредами культуры на селе… Полпредами!

Керим бесцеремонно выставил Эдипа за дверь, припер Лорса к стене животом и в отчаянии спросил:

— Зачем ты это сделал? Чего ты хочешь? Чего ты добиваешься в жизни?

— Рано мне еще давать интервью. Но и ты не смог бы ответить на такие вопросы!

— Я? Могу! У меня все ясно. Я просто… живу. Честно делаю свое дело. Учусь заочно в институте. Читаю интересные книжки. Полюблю — женюсь, на радость своим родителям. Не делаю людям пакостей и стараюсь, чтобы мне их не делали. Мечтаю продвинуться в город, но совсем не из-за карьеры. А ты, осел, зачем сбежал оттуда в это захолустье? Ведь засосет тебя это клубное болото, задохнешься! Ну хорошо, давай я тебя устрою. Ну статистиком, ну каким-нибудь чиновником. Или завскладом, если у тебя есть такая жилка.

«Вот кто мог бы меня в два счета устроить в любой колхоз!» — подумал Лорс. Но он не захотел бы протекции даже от родного дяди.

— Слушай, оставь меня в покое, — ответил Лорс Кериму, потому что ему больше нечего было сказать после своей капитуляции. — Я всю жизнь мечтал о клубной работе. Ты всего-навсего райписарь, а я теперь — полпред! Звучит?

— Да-а, догадываюсь: понаставил ты себе, наверное, всяких мудреных вопросов, — Керим ухмыльнулся, — о жизни, о своем предназначении. А теперь вертишься, шаришь кругом: где ответы? Их и великие люди не находили! Между прочим, ты и в школе слыл не очень-то нормальным…

— Великим людям было легче, чем нам с тобой, — сказал Лорс, швырнув окурок. — Они умели отделываться афоризмами вроде такого: отсутствие ответов все же лучше, чем отсутствие вопросов.

— Дочитался! — Керим встал и пошел к дверям, зацепив животом директорский стол. — Ну погибай. Хорони себя под звуки колхозного тустепа и какой-нибудь там летки-енки!

Лорс скорбно и мерно произнес сам себе надгробную эпитафию:

— Заупокойная месса состоялась в сельском храме культуры. Прощальную речь от имени районного руководства произнес близкий друг усопшего…

— Деньги хоть есть у тебя? — перебил Керим. — На, возьми. Затейники всегда некормленные. Вернешь, когда начнешь давать интервью прессе в качестве великого избача!

Грустно стало Лорсу после ухода Керима. Но появился Эдип и поучительным тоном сказал:

— Коллега, запомните: культработник на глазах у массы всегда должен быть бодрым и веселым, даже если у него из глаз текут невидимые слезы. Для поднятия настроения мы отметим ваше вступление на должность. Надо поддерживать среди актива культурные традиции!

Лорс наотрез отказался. Тогда Эдип провел торжественную пятиминутную церемонию передачи массовику дел. Были переданы: 1. Тощая папка с листочком плана работы и какими-то инструкциями. 2. Принадлежности для игры в «почту». 3. Повязка «Дежурный» и 4. Ремень для игры в «третьего лишнего».

Вручая широкий, залоснившийся ремень, Эдип величаво встал, откинул волосы и произнес:

— Возьмите этот культинвентарь, мой юный друг, но помните: кому много дано — с того много и спросится!

…Табличку «Директор» на дверях кабинета перевернули, и она теперь обозначала: «Не входить, идет репетиция». Лорс, устроившись в самом темном уголке фойе, прислушивался — что же там за «репетиция»? Из-за дверей доносился страстный баритон Эдипа:

— Меня в Средней Азии, в Мирзачуле, клубная молодежь на руках носила. Каждый вечер! Сам председатель исполкома мне не раз говорил: «Ох, Эдип, по-хорошему тебе от нас не уйти!» Потому что я там был нужен. Поймите, я в первую очередь артист и только потом администратор! Я — артист! — Голос директора становился все громче. — Я плакать хочу, когда вижу, как телевизор закабалил современную молодежь! — кричал за дверью Эдип. — Силой живого искусства я хочу оторвать ее от мертвого голубого экрана!

— Спой нам «Кабачок», Эдип! — хором пожелали бывшие директора.

— Могу. Я сейчас в настрое, друзья!

Припев «тра-та-та» каждый раз подхватывал хор.

Лорс уныло слонялся по фойе, чувствуя, как у него горят щеки. «Куда я попал? — со стыдом думал он. — Ну и местечко!»

Из маленькой комнатки расходились девушки. Они прислушивались к пению, которое доносилось из кабинета директора.

— Опять Эдип с нами репетицию не провел, — со вздохом сказал кто-то из девушек. — Ну, спрашивается, для чего собирал?

Аза, девушка с косами, которая, наверное, была у них главной заводилой, с презрением глянула на Лорса и обвернулась. Но Лорс увидел, как хорошо сверкают в гневе ее карие глаза, и какая у нее округлая, нежная шея, и как стройна ее фигура.

— Девочки, а какой у нас румяный массовик!: — громко и певуче сказала своим грудным голосом эта девушка.

Капа-частушечница тотчас подпрыгнула, ударила каблучками дробь и запела, весело глядя на пылающее лицо Лорса:

Лорс обозлился, но не успел ничего сказать: девушки с хохотом убежали.

Прильнув лицом к холодному стеклу перегородки, он глядел в зал. Встряхивая склоненной к баяну головой, играл Петя. Плыли в синем дыму пары. Танцующие с любопытством поглядывали сквозь стекло на незнакомца. И Лорс подумал, что у него, наверное, сейчас очень тоскливое лицо.