Ловец богов

1

Кто-то перед сменой нажрался чеснока, и теперь в душной дежурной комнате воняло так, что живых выноси. Оба окна распахнуты настежь, но что с того? На улице хоть и середина апреля, а солнце лезет прямо в глаза, воздух похож на забродивший кисель, ветерка и в помине нет. Жара, одним словом, как в августе. Что происходит с этим поганым миром?

Спасало одно — холодная таблеточка под языком. Что-то из слабенького и даже, кажется, незапрещенного. Если собрать волю в кулак и не гнать на всех порах, а посасывать белый кругляш неторопливо, давая ему раствориться минут за двадцать — двадцать пять, тогда эффект наступит сногсшибательный.

Мороз по коже, как сказал Строганов, который занес таблетки в дежурную комнату несколько часов назад. Строганов знает свое дело.

Свою первую таблетку Говорухин проглотил час назад, и после нее уже почти отпустило. Сквозь приоткрытую дверь пробился запах чеснока, снова зачесалась шея в том месте, где натирал жесткий подворотничок офицерского кителя. Жутчайшим образом хотелось надавать кому-нибудь по ребрам…

— Виталь, чай завари.

В дежурной комнате, помимо Говорухина сидел старший сержант Морозов, коротающий долгие часы дежурства разгадыванием кроссвордов. Не поднимая головы от очередной черно-белой сетки, Морозов протянул руку и щелкнул кнопкой автомата. Спустя несколько минут забурлила вода.

Говорухин вытянулся на кровати, положив руки за голову, и посмотрел на часы.

Через десять минут последний выход в Нишу, потом через три с половиной часа пересменка. Хорошо. Скучное и унылое дежурство, которое не спасали даже таблетки Строганова, подходило к концу.

А сегодняшний вечер сулил множество приятных моментов.

Во-первых, Говорухин заберет деньги у коротышки Шепко. Тот будет ждать на перекрестке Северной и Стасова в ресторане «Знамя», стилизованном под недавнее идеологическое прошлое страны, еще. Если Шепко придется по вкусу та информация, которую Говорухин собственноручно раздобыл в Нише, то можно ожидать продления контракта. Читай — много кредиток на ближайшие полгода.

Из-за кредиток же возникали пресловутые «во-вторых», «в-третьих» и так далее и тому подобное. Это были, собственно, бабы, водка и наркотики.

Баб Говорухин любил. Как говорится в одном анекдоте: «по пять за ночь». Даже была у него скидка в одном публичном заведении Такера, где его никто не знал, а за глаза называли (Говорухин слышал) каким-то отставным офицером из центра. Откуда шлюшкам знать, что через два месяца он собирался подать прошение на повышение звания в связи с выслугой лет, и что на самом деле он работал в Службе Охраны Ниши (злые языки прозвали службу «СЛОНовьей работой», а самих офицеров не иначе как Слонами). Впрочем, бабам простительно не знать. Он бы тоже не смог отождествлять пьяного, одурманенного мужика, шляющегося по проституткам, с офицером самой модной нынче службы Центрополиса.

Между прочим, Говорухин маскировался. Он всегда переодевался перед походом в город. Иногда клеил себе усы. И неизменно, в любое время суток, его глаза скрывались от внешнего мира за большими черными очками. Ведь худшие последствия от приема наркотиков — красные глаза, словно у кролика. Раньше краснота наступала только в период «отходняка», теперь же не проходила совсем, даже в те редкие дни, когда Говорухин не пил, не глотал и не колол ничего, что он сам называл веселым словом «шипучка».

Автомат горячих напитков призывно пискнул, выплюнув пластиковый стаканчик с чаем.

— Виталь, подай, будь человеком.

Морозов оторвался от кроссворда и поставил стаканчик на тумбочку возле кровати, между пустой кобурой Говорухина и его же темно-синей кепкой с овальной кокардой посередине.

— Через пять минут снова в бой, — сказал Говорухин, сжимая горячий стаканчик в руке, — солдат, ты готов?

По обыкновению молчаливый Морозов не отреагировал и на этот раз. Скучно с ним дежурить. Ни выпить, ни баб привести. Морозов, конечно, мужик ничего, но посмотришь на его унылую рожу, и сразу ничего не хочется. Он же еще женатый, сколько-то там детей завел, поэтому от баб точно откажется. А какая выпивка без баб?

Эх, был бы кто-нибудь из Лиги, тогда бы повеселились, и время бы быстрее прошло.

Говорухин осторожно отхлебнул, поглядывая на часы.

Трое офицеров, входящих в так называемую Лигу, сейчас отдыхали. Четвертый — Говорухин — оказался неудачником и угодил в наряд даже не в свою смену, а по указу кого-то сверху, подменяя заболевшего товарища.

Еще с утра Говорухин позвонил Афимину. Тот с радостью сообщил, что загнал базу данных какой-то валютной фирмочки, и в настоящий момент сидит на унитазе и ширяется нехилым многопроцентным раствором.

«А я?» — спросил Говорухин в трубку.

Афимин пьяно указал, где Говорухину место в общей иерархии жизни и отключился.

Вот так и бывает. Кто-то улетает в другие миры, а кто-то пьет чай в жаркой душной комнате, пропахшей чесноком.

С наркотиками Говорухин познакомился в военном училище, причем еще на первом курсе. Все пробовали понемногу — кто курил, кто покупал слабенькие таблетки перед походом на дискотеку, самые смелые приобретали героин. В одной комнате с Говорухиным поселился Красиков — молодой рыжий парень двадцати двух лет. За его плечами было два ареста за хулиганство и условный срок на два года за попытку сбыта «травки». После суда он заявил, что решил исправиться и поступил в училище, чтобы стать офицером. Поговаривали, что ему помог какой-то родственник, работающий здесь же. Как известно, помощь родственника — это самый лучший способ попасть куда бы то ни было. В первый вечер знакомства Красик уединился на балконе, где выкурил сигарету. Сладкий дымок проник в комнату, а получасом позже веселый Красик предложил Говорухину попробовать. Тот не отказался. Стоить заметить, что до училища Говорухин тоже не отличался монашеским образом жизни. Виной всему, как считал сам Говорухин, стала невнимательность к нему родителей. Отец вообще ушел из семьи, когда Говорухину было пять лет, а мать после этого усиленно занялась воспитанием старшей дочери — таскала ее на кружки по плаванию, на теннис, фехтование, легкую атлетику, баскетбол и спортивные танцы. Подросший Говорухин в тяжелых боях вырвал для себя право посещать плавание, но бассейн с холодной, пахнущей хлоркой водой ему по вкусу не пришелся. А поскольку мать отдала все силы дочери (Машка, кстати, вскоре сделала неплохую карьеру в гимнастике и даже попала в десятку лучших на международной Олимпиаде пять лет назад), Говорухин рос сам по себе. Немудрено, что в двенадцать лет он в первый раз затянулся сигаретой, через полгода после этого не отказался от протянутого пластикового стаканчика с водкой, а в шестнадцать пришел домой пьяный в стельку и заявил, что уходит жить к одной знакомой женщине, старше его на семнадцать лет. Мать не сильно обрадовалась такому повороту событий, но остановить сына не успела. Говорухин собрал вещи, кредитки (в то время он уже год работал интермехаником, каждый вечер, после школы) и уехал с любовницей в маленький тихий городок с мутным названием.

С женщиной Говорухин разошелся еще через год, когда понял, что женщин можно менять, как перчатки, было бы достаточно кредиток. В двадцать он поступил в военное училище, ибо в маленьком городке поступать было больше некуда, работать интермехаником как-то надоело, и пора было думать о каком-никаком карьерном росте.

А затем Красик дал ему попробовать «травку». «Травка» Говорухину понравилась. Он захотел больше, и вскоре крепко сидел на героине и других наркотиках. Потом, как опять же считал Говорухин, удача повернулась к нему лицом. Началась война на Северо-востоке, и его отправили туда в должности командира отделения. Причем здесь удача? Да притом, что во время войны Говорухин получал повышенный оклад и «боевые», таким образом находя деньги для новых наркотиков и «травки». Повоевать тоже пришлось. Убивал пару раз (с ем не бывает?). А уж наворовал на пару с Красиком столько, что и вспоминать страшно.

Ну, а после войны, по счастливому стечению обстоятельств, перенаправили их с Красиком в новообразовавшуюся Службу Охраны Ниши, что в Такере. Простора для заработка кредиток тут стало еще больше. Помимо окладов и премиальных за сложность-напряженность, можно было воровать и перепродавать информацию, заниматься легким шантажом, отбивать деньги за счет махинаций с софтом, да мало ли, черт возьми, возможностей заработать? Были бы мозги.

И, наконец, Говорухин и Красик основали Лигу…

Воспоминания, такие неожиданные, заставили Говорухина улыбнуться.

Три минуты до выхода в Нишу. Дежурство в Нише — самое нелюбимое Говорухиным время. В течение суток дежурные патрулируют виртуальный город раз в три часа по тридцать минут. Самый последний раз — полтора часа. Время уходило на осмотр вверенного квадрата, проверку опломбирования наиболее важных участков, заполнение дежурной книги и смену-прием дежурства.

В Нише таблетки, само собой, сосать нельзя. Их там попросту нет. Говорухин еще выдерживал получасовые паузы в течение дня, но финальные полтора часа его бесили. Отключенное тело, тем не менее, требовало дозы, и если дозы не было, мстило впоследствии самыми жестокими способами. На последнем дежурстве, например, Говорухина пробил понос, и он едва успел добежать до унитаза, забыв про скретчеты и не отключенный порт, прежде чем его прорвало. Хорошо, что в ту смену с ним был Красик. Тот сам хорошо разбирался в таблетках и последствиях.

А сегодня Говорухин вообще ничего не ел с утра. Заливался чаем и таблетками, так что если его желудку взбредет снова что-нибудь выкинуть, то, собственно, выкидывать будет нечего.

Минус две минуты. Говорухин отхлебнул чай, поглядывая то на часы, то на Морозова. Старший сержант делал вид, что гадает кроссворд, а сам то и дело косился на циферблат. Еще бы ему не нервничать — без приказа офицера активировать вироматы запрещено. А офицер молчит… а начальство недовольно будет…

Минус четыре минуты.

— Сань?..

Говорухин неторопливо допил чай, смял стаканчик, поднялся с кровати, скрипнув пружинами, подошел к мусорной корзине и аккуратно положил стаканчик внутрь. Все это время Морозов не отрывал от него взгляда. Говорухин, в свою очередь, посмотрел на него. Он знал, что очки скрывают глаза, а еще он прекрасно знал, что заставляет людей нервничать, разглядывая их в такой вот непринужденной позе, повернув голову.

— Сань, может, начнем? — спросил Морозов. Смутился.

— Действительно, кого ждать, солдат? — спросил Говорухин тихо.

Минус семь минут. Не успел Морозов протянуть руку к кнопкам активации, как затрещал телефон. Морозов вздрогнул, бросил взгляд на замершего у мусорной корзины Говорухина и быстрым движением поднял трубку:

— Сектор одиннадцать тире «а», старший сержант Морозов слушает…

Говорухин, опустив руки в карманы, подошел ближе. Из трубки доносилось:

«…чему не в Нише?…» — Мы, это, товарищ майор… — Морозов с мольбой посмотрел на Говорухина, но тот молча наблюдал за часами, или делал вид, что наблюдает, потому что за очками глаз видно не было, — товарищ майор, сеть немного выбило. Вы же знаете наш сектор. Все прогнило, порты через один работают…

«… е знаю, что у вас там прогнило, товарищ Морозов, а надо было доложить заранее! Через три минуты извольте наблюдать за вами в мониторе! Если нет — приеду лично, ясно?» — Ясно, товарищ майор.

Говорухин видел, что Морозов кидает на него непонимающие взгляды, но до ответа не снизошел.

Минус десять минут. Если Шепко еще не успел убраться из их квадрата Ниши, то ему же хуже. Говорухин обещал дать не больше десяти минут. А в наши суматошные дни время — это целое состояние.

Загудели вироматы. Воздух в одно мгновение наполнился запахом резины. В одном месте, переплетении проводов, заметно искрило. Прав был Морозов, техника здесь дореволюционная.

Шаркая тяжелыми бутсами по линолеуму, Говорухин подошел к креслу и уселся за монитор. Сзади примостился все еще немного бледный Морозов.

— Хорошо врешь, солдат, — сказал Говорухин, не поворачивая головы.

Морозов промолчал.

Автоматическая система ввела съемные скретчеты под кожу, чуть ниже шеи. Голова наполнилась звуками. Цвета в дежурной комнате стали ярче, черты окружающего мира — резче. Безумный художник прошелся по миру широкой кистью, оставляя яркие мазки на холсте.

«Активизация через десять секунд — сообщил женский голос в ушах».

Говорухин снял очки, положил их на столик, откинул голову назад, на спинку кресла.

«Если бы Морозов был холостым наркоманом, он мог бы стать членом Лиги», — подумал Говорухин, и это была последняя мысль, которая проникла в голову до того, как сознание провалилось в Нишу.

2

Здесь нет запахов. Не должно быть. Скорее всего, это сознание решает все за тебя, додумывает и воспроизводит воспоминания или ощущения.

Потому что в дежурной комнате — точной копии своей сестры в настоящем мире — тоже пахло чесноком.

— Узнаю, кто жрал чеснок в прошлой смене — убью! — мрачно пообещал Говорухин пустоте и поднялся.

Комната отличалась от своего прототипа лишь одним — вместо ненужных здесь вироматов стояли столы с мониторами. Три монитора, выдающие по шесть картинок каждый. Итого — восемнадцать изображений наблюдаемого квадрата Ниши.

Первым делом Говорухин взял со столика черные очки и водрузил их себе на нос. Он понятия не имел, почему очки возникают в Нише, или почему остаются красными глаза. Главное, что очки появлялись, и их можно было нацепить. Это уже хорошо, а вопросами пусть задается кто-нибудь другой.

Потом Говорухин посмотрел на мониторы. Конечно, на них не отображалось видео или цифровое изображение. Только одна камера в Нише (насколько Говорухин знал) могла работать в системе записи. Здесь же подавалось схематическое трехмерное изображение, указывались точки всплеска энергии, и можно было определить местонахождение гипнотики или кибер-элементалиев. Да и это больше условность. Нормально работающей техники в Нише не было. У нас в стране всегда так. Сначала придумают виртуальный город, шуму наделают, а потом оказывается, что ничего в этом городе не работает и нужно как-то выкручиваться. Вот и делают трехмерное моделирование местности, тепловые датчики и все такое.

А ведь Говорухин нутром чуял, что где-то в его квадрате шляются софтеры. Для них тут просто рай — самый отдаленный уголок Ниши. Тут ценной информации с гулькин нос, но и охраняют ее сквозь пальцы. На восемнадцать участков два человека! В центре на такую площадь положено девять Слонов!

На одном из мониторов были хорошо видны два энергетических следа. В районе дома культуры брели кибер-элементалии и было их, судя по точкам, штук десять. Около Тополиной площади замерли два человека, инициируемые как люди.

— Идиот! — произнес Говорухин, чувствуя, как потеют ладони. И дело было не в сорокоградусной жаре, проникающей с улицы.

Сказано же этому Шепко — не больше десяти минут! С того момента, как Морозов активировал Нишу, их сектор теперь просматривался и в центральном штабе тоже! Самое интересное, что точки не двигались. Словно не хотели исчезать, а хотели, чтобы их засекли.

— Идиот, — еще раз сказал Говорухин. По инструкции, он должен был оповестить штаб о несанкционированном проникновении и принять меры по поимке взломщиков… да какие, к черту взломщики? Софтеров невозможно засечь без выбросов энергии. А эти прямо так и светятся, будто две свечки в темноте! У Шепко, между прочим, ходит в Нишу почти легально. У него даже есть шестичасовой пропуск… но договаривались же… чтобы не привлекать лишнего внимания… и кто с ним еще затесался?

Говорухин ощутил горячее дыхание Морозова.

— Доложить в штаб? — осведомился тот.

А что делать?

— Докладывай.

Морозов потянулся к телефону, торопливо набрал номер, вдавливая кнопки до упора. Говорухин молча ждал, поглядывая то на монитор, то на открытые окна и пейзаж за ними. А пейзаж поменялся. Исчезли трехэтажные домики, увитые виноградом и хмелем, остался в том мире чудесный вид на кафе с фонтаном, его место заняла высокая водонапорная башня из красного кирпича. Вокруг высились пустые многоэтажные дома с черными окнами и опломбированными подъездами. Но хуже всего было вечное солнце. Оно светило всегда, не меняя своего положения на небе уже много лет. И это нервировало.

— Алло? Алло, товарищ майор, у нас тут несанкционированный взлом… или проникновение, пока не ясно. Сами видите? Ага. Выброс энергии третьей степени. Не знаю…

— Скажи, что лейтенант Говорухин сейчас отправится выяснять ситуацию. Все под контролем, — сказал Говорухин, положив потную ладонь на плечо Морозова. Морозов кивнул и все в точности передал.

Молодец, солдат.

— Да, конечно, обязательно, товарищ майор…

Морозов положил трубку. Говорухин продолжал сверлить глазами монитор, на котором мигали две зеленые точки.

Мать вашу! Третья степень! И что мешает Шепко убраться подобру-поздорову с проклятой площади? Может, не нашел диски? Нужно быть полным идиотом, чтобы не найти диски! Тогда что? В голове мелькнула мысль: «А Шепко ли там вообще?» и тут же исчезла, как невозможная в принципе. Любой нормальный человек не будет так открыто светиться. Софтеры умеют не оставлять следов. Наверняка зеленые точки отмечали даже не людей, а работающие автомобили. Словно привлекают внимание… хотят, чтобы их заметили. Кого же туда занесло, если не Шепко, а?..

Говорухин повернулся к Морозову.

— Я возьму телефон и посмотрю кто там. Следи за мониторами, ясно?

— Это могут быть софтеры?

— Наглые они для софтеров… — Говорухин помолчал, — какие-нибудь уроды, решившие прогуляться по легальным пропускам. Или ученые или военные. Наплодились, блин.

Механическим движением Говорухин проверил кобуру на поясе. В Нише он никогда ее не снимал. Ведь здесь был другой мир. Здесь шла своя война. Партизанская. Много лет назад Говорухин уже был на войне. Он не знал, кто с кем воюет, кто прав, а кто виноват и что вообще происходит. Он был одним из офицеров, которым ничего не объясняли, просто дали в руки оружие и велели стрелять во все, что движется. Его и двадцать молодых подчиненных, рядовых срочной службы высадили на пустынном пляже огромного океана. Говорухин расставил посты, а сам залез в кусты и просидел там до позднего вечера, не сводя глаз со спокойной темно-голубой воды и рыхлой желтой пены, крутящейся на берегу. А ночью противник высадил десант. Как раз в тот момент, когда со стороны океана раздались первые выстрелы, молодой офицер Говорухин совершил оплошность. Он положил оружие на землю и отошел в кустики — отлить. От первой же мощной вспышки яркого света он ослеп, упал на землю и окончательно дезориентировался. Своего оружия он так и не нашел. Зато увидел самый настоящий ад. Для многих его подчиненных и сослуживцев (несколько взводов сорок шестой дивизии расположились неподалеку) война в тот день закончилась. Сам Говорухин подобрал чью-то нейтронную полуавтоматическую винтовку и, засев в маленьком, наспех вырытом окопе, стрелял в темноту до тех пор, пока не кончились заряды. А потом забился на дно окопа, зажав голову руками, и ждал, когда подойдет противник и уничтожит его в целях зачистки территории. Противник не подошел. Высадка десанта провалилась. Побережье океана осталось нетронутым. С тех пор Говорухин никогда не расставался с оружием, когда попадал на чужую территорию. Потому что война идет везде и всегда.

Его пистолет в Нише был особым. Стрелял он не патронами, а пучком света, питаясь энергией прямо из воздуха Ниши. Пучок света был напичкан под завязку разнообразными блокирующими, сканирующими и парализующими программами. То есть софтера такой выстрел, ясное дело, на тот свет не отправлял, но его тело в Нише оказывалось парализованным, а в головной офис Слонов отправлялся полный отчет о месте входа в Нишу вышеупомянутого софтера, его Ip-адрес и даже некоторые предположительные данные касательно его места проживания, пола, возраста и т. д. Конечно, техника не совершенна, но, в общем, неплохое оружие. Кибер-элементаля, между прочим, можно растворить тремя точными выстрелами.

Бросив взгляд на мониторы (зеленые точки по-прежнему не исчезали), Говорухин натянул кепку и вышел из комнаты. Он мог выскочить через окно, но не видел в этом смысла. Выпендриваться он не любил, да и не перед кем по большому счету. И еще придерживался стандартного правила — не позволяй Нише втянуть тебя. Ниша, в представлении Говорухина, была похожа на болото. Пока ты осторожен, передвигаешься мелкими шажками, прыгаешь с кочки на кочку — тогда все нормально. Но стоит потерять осторожность, как обязательно споткнешься и упадешь лицом в вязкую жижу. А там утонуть — раз плюнуть.

Автомобиль поджидал под окном дежурного помещения.

«А вот еще одна шутка от разработчиков!» — подумал Говорухин.

Кому-то пришло в голову, что будет забавно сделать Нишу непохожей на реальный мир. Поэтому возвели город прошлого. Сто или даже двухсотлетней давности. Насколько Говорухин слышал, специально для такого дела привлекали специалистов-историков, которые указывали, как что выглядело в те времена, где росли клумбы, какие у домов были фасады и окна. Город забит лампами, вместо рекзаторов света, метрами ненужных проводов, неработающими ламповыми телевизорами, мелочевкой вроде ручных кофемолок и алюминиевых чайников с прогоревшим дном. Оттуда же затесались автомобили — неудобные металлические монстры с коробками передач и ревущим мотором. Все служащие Ниши проходили специальный курс техники вождения на древних развалюхах. Лично Говорухин этого не понимал. Ну, что мешало разместить в Нише парочку нормальных интермобилей, хотя бы в виде служебного транспорта? Нет, раз городу двести или-сколько-то-там лет, извольте тарахтеть в гробу на колесиках.

С одной стороны, конечно, забавно прогуляться по улицам города двухвековой давности. Но с другой стороны, невыносимо раздражало внимание программистов ко всяким мелочам. Как, например, в данный момент: чтобы автомобиль завелся, нужно вставить в замок ключ зажигания, надавить педаль газа, переключить скорость… да еще и рулить! А где же новейшие технологии, вироматизация? Где достижения науки и техники, я вас спрашиваю?

В салоне автомобиля воздух стоял от жары, а когда Говорухин втиснул туда свое потное тело, с радостью облепил его подобно жирному горячему слизняку.

Захлопнув дверцу, Говорухин первым делом расстегнул китель и растер ладонью затылок. Убийственная вечная жара! Температуру в Нише завышали специально. Говорухину говорили, что благодаря большим градусам город вырабатывает энергию самостоятельно, тем самым снижая энергозатраты на его содержание. Чем выше температура, тем меньше платить. Поэтому Слоны работали на пределе — на градус выше, и они попросту подохнут от жары.

Положив голову на спинку сиденья, Говорухин глубоко вздохнул и завел мотор. Специальный ключ был одним из многих в большой связке, болтающейся у него на поясе.

Желание положить под язык прохладную таблеточку призывно заворочалось где-то в груди, начиная просыпаться. А еще Шепко… даже мысль о кредитках, которые должен дать ему Шепко уже не грела, потому что из-за этих самых кредиток теперь приходиться переться по жаре черт знает куда, потеть в душном салоне автомобиля, не говоря уже о составлении отчета, разговором со штабом и, скорее всего, небольшом выговоре. Давненько в его квадрате так явно никого не засекали.

Говорухин вырулил на улицу Красную (говорят, двести лет назад в каждом городе была своя улица Красная) и двинулся вдоль домов и киосков, постепенно набирая скорость. Сквозь открытое окно врывался хоть какой-то ветерок.

Если оставить множество мелких факторов и оценить Нишу, так сказать, в целом, то было в городе что-то определенно затягивающее. Наверное, не только Говорухин, но и любой человек, посетивший виртуальность, находил в городе то, что цепляло исключительно его. Говорухин, например, обожал тишину. Собственное дыхание и шум мотора не в счет. Он имел в виду другую тишину. Тишину одиночества. Среди софтеров Ниша называлась еще и Городом Одиноких. Очень точное определение. Даже зная, что где-то в Нише одновременно с ним патрулируют еще человек сорок (не считая самих софтеров, которых здесь как тараканов), Говорухин не мог прогнать ощущение, что он совершенно одинок в этом искусственном мире. Здесь можно было снять очки, содрать маску, которую приходилось постоянно натягивать на лицо при людях. Ослабевало чувство, словно за тобой постоянно кто-то наблюдает — здесь в этом не было смысла, потому что и наблюдать-то некому. А значит, можно просто расслабиться и отдохнуть от вечного надзора друзей-начальства-случайныхпрохожих. Через дорогу не перебежит кошка, в лобовое стекло не врежется рассеянная птица… проще говоря, изюминка Ниши в том, что она лишена всей этой мелкой мировой суеты, которая так затрудняет жизнь. Спору нет, Ниша полна опасностей, но, согласитесь, здесь шансов попасть в лапы гипнотике гораздо меньше, чем попасть под лезвия интермобиля в Такере.

Говорухин свернул на перекрестке, включил рацию.

— Нормально все? Прием.

— Спокойно, — ответил Морозов.

— Что там с гостями?

— На месте стоят. Ждут чего-то.

Почему-то Говорухин и не надеялся, что они уйдут. Непрошенные гости хуже заклятого врага!

— Хорошо, я скоро буду на месте. Держи связь.

Он выключил рацию, проехал несколько перекрестков и свернул на улицу Линейджа, которая упиралась аккурат в Тополиную площадь. Уже отсюда Говорухин смог различить маленькие, словно игрушечные, модельки автомобилей и фигурки людей возле них.

Еще через какое-то время Говорухин проверил пистолет и водрузил черные очки на нос. Они с Шепко, конечно, давние партнеры, но в среде наркобизнеса и при жесткой конкуренции продажи информации осторожность всегда оставалась важным фактором деловых отношений. Не хотелось, знаете ли, получить пулю в лоб только из-за того, что считал своего старого знакомого слишком честным и слишком верным. О какой честности вообще может идти речь в такой ситуации?

Старого знакомого, кстати, Говорухин разглядел уже отсюда — не доезжая полукилометра до тополя. Шепко стоял в окружении троих телохранителей в тени ресторана Карла Лихтенберга и ждал.

Маленький рост и неказистая фигурка Шепко вызывали у многих неправильное впечатление. Казалось, разговаривать о чем-то серьезном с человеком, рост которого в широких массах называли «метр с кепкой», а голова похожа на грушу, невозможно. Однако тех, кто слишком поздно сообразил держать язык за зубами, в скором времени ждала быстрая и неминуемая расправа. От рук Шепко (вернее от рук его помощников) в той или иной степени пострадали многие бывшие партнеры Говорухина. При весьма скромной криминальной иерархии Такера, Шепко умудрялся занимать в ней одну из лидирующих позиций. Он держал в своих руках средний и малых бизнес, а также трафик ворованной информации из Ниши. Как раз за информацию Говорухину и платили.

Говорухин редко задумывался, что было бы, если бы Шепко отказался от его услуг. Говорухин предпочитал жить настоящим, и его мало заботило будущее и, тем более, прошлое, копаться в котором все равно, что ворошить мусорную корзину. Проколов Говорухин пока не допускал. Информация, которую он добывал в Нише, всегда интересовала Шепко и попадала к нему в руки лично. А если сегодня Шепко ослеп настолько, что не смог найти в указанном месте бокс с дисками, то это не его, Говорухина, вина.

Он подъехал почти вплотную к черным автомобилям, припаркованным около могучего ствола тополя. В тонированных окнах отражалось голубое небо, дверцы распахнуты. Из-за одной дверцы выглядывает нога в блестящем черном ботинке.

Шепко с телохранителями стоял у двери ресторана и наблюдал, как Говорухин вышел из служебного автомобиля, громко хлопнув дверцей.

Одет Шепко был в короткие шорты, плотно облегающие зад и толстые короткие ноги, и цветастую яркую майку, словно забрел в Нишу с какого-нибудь южного пляжа. На лбу и щеках проступили красные пятна. Шепко выглядел мрачно, и за секунду до того, как он открыл рот, Говорухин смог предугадать первую фразу:

— Сколько тебя можно ждать?

Говорухин посмотрел на телохранителей. Бритоголовые шкафы на ножках дрожали от напряжения. Это не есть хорошо.

— Что ты здесь забыл! Сказал же — на десять минут, не больше.

— Плевал я на твои десять минут! — неожиданно взвизгнул Шепко и действительно смачно плюнул на горячий асфальт, — я твою работу, Гавар, ценю, но не тогда, когда работа не выполняется, понимаешь?

— А…

— А работа не выполняется!! — вновь взвизгнул Шепко, от чего стал похож на взбесившуюся беспородную шавку, — мы о чем с тобой договаривались, Гавар?

Говорухин мысленно сосчитал до десяти. Иногда помогало, но не сейчас:

— Я достал всю информацию об Андрее, как там его… Попове, положил ее здесь, в ресторане. Два диска в боксе. Ты должен был ее забрать в течение десяти минут. Я тебе даже ключи от дверей дал.

— Толку от твоих ключей! — перебил Шепко.

— В смысле?

— В смысле дверь была открыта.

Хорошо, что глаза закрывали очки. Говорухин лично вешал новый замок на стеклянные двери ресторана, потом еще врубил сигнализацию… а камера?

— Мои люди, — Шепко кивнул на телохранителей, — обшарили весь ресторан. Они даже полы вскрыли, не поленились. Нет никаких дисков. Ни в боксе, ни без бокса. Пусто там, Гавар.

— Не может быть! Пластиковый бокс… в подсобном помещении…

— Не надо меня дурачить, — Шепко явно содрал фразу из какого-то дешевого фильма. Крутые парни любят использовать крутые штампы.

Возможно, в его голосе звучала угроза. За свою жизнь Говорухин часто слышал угрозы, но почти никогда не воспринимал их всерьез. Шепко человек понимающий. Здесь, в Нише, он ничего совершить не может. К слову, телохранители выполняли роль рабочей силы, потому как реальное тело, которое следовало охранять, находилось где-то совершенно в другом месте.

— Никто и не собирался тебя дурачить.

— Ага, по-твоему я слепой.

— А мне откуда знать? — повысил голос Говорухин, хотя, наверное, не надо было, — я информацию достал, я положил ее в условленное место, я, в конце концов, убрал всю защиту и дал тебе десять минут! И что? Ты говоришь, что ни фига не нашел! Да никогда не поверю!

Последнюю фразу он выкрикнул, сделав шаг вперед. Натренированное тело само угадывало желание хозяина. Правая рука выдернула из кобуры пистолет, левая дернулась, пальцы сжались в кулак…

Стоп. Не в этом мире. Физических увечий он все равно нанести не сможет. Лучше успокоиться и подумать.

Его кулак завис в нескольких сантиметрах от жирного подбородка одного из телохранителей. Телохранитель смотрел на Шепко.

— Если не веришь, сходи и посмотри сам, — пробормотал Шепко, глазки которого взволнованно бегали, — в любом случае мне пора. Как разыщешь диски, дашь знать.

— Разыщешь? — фыркнул Говорухин.

— Убери пистолет. Ты же знаешь, что он здесь не поможет. В общем, даю тебе на все про все неделю. Я пока не тороплюсь с этим Поповым, но хотелось бы не задерживать процесс. Идет?

Говорухин промолчал.

— Наверное, софетеры что-то пронюхали и залезли сюда раньше, — добавил Шепко.

— Зачем софтерам лезть в ресторан?

— Это уже не мое дело, — Шепко мрачно улыбнулся. Идеальная улыбка для его грушеподобной физиономии, — я понимаю, Гавар, ты старался и все такое. Я знаю, что диски, скорее всего, лежали здесь, но их кто-то спер. Поэтому даю неделю. Если бы мы не были давними партнерами, я бы пришел завтра, понимаешь? Не психуй и разбирайся.

Шепко выдержал паузу, чтобы, видимо, дошло, потом неожиданно засуетился, стал прихлопывать в ладоши, торопить телохранителей. Автомобили тронулись с места и укатили по западной трассе.

Говорухин молча проводил их взглядом, а в голове крутились мрачные, как недавний взгляд Шепко, мысли.

Проблемы Говорухин привык решать по мере их поступления. Сейчас у него была неделя, чтобы во всем разобраться.

И для начала нужно зайти в ресторан.

Злость клокотала внутри, грозясь вырваться в любую минуту. Если б знать, что это принесет облегчение — треснул бы кулаком по двери. Но ведь не поможет… поэтому, убрав пистолет в кобуру, он зашел в ресторан и остановился, оглядывая помещение.

Единственная зацепка, на которую он рассчитывал, это камера.

Несколько лет назад Говорухин впервые подумал о том, что для хорошей жизни нужно заботиться, прежде всего, о тылах. То есть о своей собственной шкуре. Чтобы обезопасить себя от нападок со стороны партнеров вроде Шепко, он стал собирать на них компромат. Кое о ком нашел информацию в реальном мире, но с большинством «общался» в Нише. Собрать компромат оказалось, на самом деле, проще простого. Странно, что до него никому не пришла в голову такая замечательная идея. Камеру цифрового наблюдения Говорухин купил через w-нэт, пробежав по ночным форумам, в которых предлагали купить всякую ерунду. Совершенно случайно он наткнулся на объявление молодого ученого, прикатившего в город на заработки. Ученый, как оказалось позже, заработков в Такере не нашел, зато успел спиться и теперь в скором порядке распродавал свое имущество, чтобы смыться отсюда куда подальше. В отличие от других аналоговых и цифровых камер, изобретение молодого спившегося ученого вполне успешно работало в Нише. Конечно, случались сбои, изображение терялось или выходило искаженным, но все равно камера позволяла собрать такие сногсшибательные материалы, что Говорухин выпил не одну стопку за здоровье талантливого молодого человека. Почему тот не додумался предложить свое изобретение работникам Ниши, Говорухин не знал. Ведь всем известно, что обычные камеры практически не работают в виртуальном городе. Что-либо заснять очень сложно, а лица людей на таких материалах выходили сильно искаженными, практически неузнаваемыми. Дело в плохих кодеках, да еще при захвате неизбежное сжатие уничтожало картинку…

В любом случае, Говорухин оставался единственным владельцем чудо техники, и в скором времени сосредоточил в своих руках огромное количество компромата на влиятельнейших людей Такера. Он был уверен, что в будущем это поможет ему выпутаться из многих передряг. Пока не знал, из каких точно, но был уверен. А это главное.

В этот раз Говорухин рассчитывал пополнить библиотеку съемками Шепко, рыскающего по ресторану. На Шепко набралось достаточно компромата — засадить того за решетку, в принципе, можно было уже сейчас — но ничего не бывает слишком много.

«Кто именно опередил Шепко, мы узнаем вечером, — подумал Говорухин, — и нагрянем. И вернем диски. И накажем, чтоб не брали чужое, у-уроды» Можно было бы раздобыть информацию об Андрее Попове еще раз, но, во-первых, это опять риск, а во-вторых, взять наглого софтера это же теперь дело принципа! Тихо взять, без лишнего шума, чтобы была возможность жестоко наказать.

«Мы неплохо относимся к софтерам, — подумал Говорухин, — все-таки похожими делами занимаемся. Но урод залез не туда, куда следовало. И получит по заслугам».

Говорухин пошел к подсобному помещению, толкнул носком берца дверь, впуская свет, и снял очки.

Камера висела там, где он ее закрепил. Невооруженным глазом не углядишь. Только слабое красное свечение, да алая точка света мигнула, фиксируя возникший силуэт.

На всякий случай Говорухин внимательно осмотрел подсобку — ничего, кроме двух бумажных коробок — снял камеру и вернулся к автомобилю.

Виртуальная игрушка здорово поработала. Сейчас он скачает видеофрагменты на домашний виромат, а после смены разберется с уродами как следует.

В автомобиле надрывалась рация. Говорухин сел за руль:

— Морозов? Ну, что, исчезли точки?

— Кто… что?.. — растерялся Морозов, до этого несколько минут безуспешно пытавшийся докричаться до напарника.

— Точки на экране, говорю, исчезли?

— Э… да. Кто это был?

— Какие-то легалы из депутатов. Пикник устраивали, на обочине, чтоб их. Сообщи в штаб, что я попросил их жарить шашлыки где-нибудь в другом месте. Через несколько минут буду.

Морозов ответил, что да, понял, и отключился.

Говорухин положил руки на руль, глубоко вздохнул.

— Мы их накажем, — глухо сказал он, — и софтера проклятого. И Шепко. И Попова. И всех остальных. Всех.

Но позже.

А пока он надел очки, скрывающие глаза от чересчур яркого мира, и завел мотор.

1

Новый мир пульсировал тихой, неторопливой жизнью. Прошли тысячелетия, прежде чем культуры сотен миров в Цепочке Мироздания перемешались, подобно колоде карт. Многое стало общим — наследственность, внешность, воздух. И этот мир, затаив в себе едва уловимую уникальность, все же достаточно сильно походил на остальные.

Вообще, сотню лет назад Шиджиллу повезло. Когда он возник из Серости, главные пути Ловцов вниз по Цепочке уже были освоены и практически не таили в себе опасностей. Конечно, в те времена Паразиты грызли миры, словно семечки, но стало их заметно меньше. Ловцы учились выдергивать сорняки и прокладывать магистраль вниз по Цепочке, только успевай спускаться, да вписываться в повороты. Сотню лет назад казалось, что еще немного, и Ловцы окончательно очистят Цепочку Мироздания. Те из них, кто спустился в самый мрак, в непроницаемый туман низших миров — выберутся на поверхность, победно сжимая в руках головы поверженных Паразитов. Как радостно было на душе, как легко и беззаботно.

Но вот стоило спуститься по Цепочке, преодолеть первые миры… и что открылось? Запустение. Регресс. Утаивание фактов. Некогда могучие и великие существа, порождение Всевышнего, стоящего над Цепочкой (да и вообще над всем, что существовало), ослабли. Их вера иссякла, превратившись из бурной реки в тоненький ручеек, уже не способный наполнять души всех жаждущих. Стало проще проникать в умы, проще познавать новые миры… проще лишать людей истиной веры. Собственно, этим Паразиты и живут. Их сейчас, конечно, не так много осталось, но ведь попробуй, отыщи.

Сложнее всего каждый раз заново привыкать к потоку времени, подстраиваться под него. Беда с этим временем. Его нельзя не изменить, ни подчинить. Великая Река, пересекающая Миры из одного конца бесконечности в другой уносит с собой минуты, часы, века… и где-то, наверное, существует Великий Водопад, куда обрушивается унесенное время и навсегда исчезает в клубах пара и бурлящем потоке…

От размышлений отвлек Кхан. На плече его повис обессилевший Азелон.

Любовника, наконец-то, огрело. Дар обрушился на него и раскрылся алыми лепестками во всем своем великолепии. Так всегда бывает — сначала ничего, а потом так даст, что живых выноси…

— Хозяин. Азелона…

— Вижу, вижу, — мягко перебил Шиджилл, но не обернулся.

Ловцу не надо было оборачиваться, чтобы видеть. Тонкие нити, вьющиеся от Кхана и Азелона, обвивали его тело, просачивались сквозь кожу и сразу давали Знание.

Нити тянулись отовсюду. Комната была пронизана ими так плотно, будто здесь поработал безумный гигантский паук, задачей которого было сплести удобное логово для себя и своей самки. Нити скользили сквозь стены, пробивались через окно, свисали с потолка и росли из ковра на полу. Все они стремились обвить Шиджилла, проникнуть в него, отдать свое Знание. Город за окном, казалось, был целиком соткан из таких нитей — тонких, серебристых. Стоит моргнуть, и они исчезнут. Но стоит моргнуть еще раз — и они появятся вновь. Поток Знаний бесконечен. Кто владеет информацией — тот владеет миром. Никогда не перестанешь узнавать о мире что-то новое. Нити можно было удалять-вырывать из собственного мозга (особенно полезно, когда перебираешься в новый мир), но заставить их исчезнуть не получалось никогда.

Время от времени Шиджилл представлял свое сознание будто бы сотканное из бесконечного количества нитей-знаний. Есть ли там что-то свое, индивидуальное — он не знал. Да и возможно ли определить? Может быть, где-то там, за паутиной Знаний и скрывается маленькое, общипанное, недоразвитое «я», но разве оно так важно? Знания рождают Сознание — так учили. Хотя, все может быть совсем наоборот.

Кхан успел уложить Азелона на кровать. Тот тяжело дышал, майка на груди стала темной от пота, глаза слезились и покраснели. Замечательный показатель. Проняло Азелона, что говорится, до самых косточек. Кхан присел рядом на стул. Замер…

Такер волновал Шиджилла. Странное осознание, которому раньше не было места. А еще второй, нереальный город. Туда доступ Шиджиллу почему-то был закрыт. Знания не лились оттуда, нити обрывались, не дотянувшись. Шайтан кое-что разведал о Нише, и пока это была самая глубокая информация. Нити же давали лишь косвенные знания. За долгие годы спуска по Цепочке Мироздания, Шиджилл не встречал миров, где бы не было нитей-знаний. Неужели, он приближается к Туманам?..

«А ведь я догадывался о такой возможности» — подумал Шиджилл, повернувшись, чтобы разглядеть бледнолицего Азелона, — знал, что дар помощников рано или поздно сыграет решающую роль. Неизвестный Город — это мой просчет. Но Кхан, Азелон и Шайтан — моя запасная комбинация.» Объект поиска всплыл сразу, стоило вынырнуть из серости в этот, настоящий, мир. Но с ним творилось что-то странное. Он то возникал в Такере, то исчезал вдруг неизвестно куда. Грешным делом (о, как мило это звучит в отношении Ловца) Шиджилл подумал, что новый псевдобог умеет путешествовать по мирам, но потом пришел Шайтан и рассказал о Нише. И все встало на свои места. Псевдобог, Паразит, настоящее прозвище которого Шиджилл пока не знал, регулярно уходил в виртуальный город, а значит выпадал из зоны наблюдения Шиджилла. Как странно все здесь…

Натянутые паутинки лопались от напряжения и тотчас таяли. Знания вливались в сознание. Совсем недавно он узнал, что группа людей, именовавших себя софтерами, где-то совсем недалеко (может быть, даже в этом самом отеле), ушла в Нишу, а другая группа осталась за ними наблюдать. Чуть позже он узнал о готовящемся празднике, дне рождения Президента. Мелкие и ненужные знания он удалял сразу.

Более опытные Ловцы умели контролировать нитевые потоки и при этом практически не тратили энергии, но у него не получалось. Впрочем, не сильно-то и старался…

Азелон выпучил глаза, провел языком по верхней губе и выплюнул ряд хриплых, плохо разборчивых слов:

— Видел… свет… едет… кто-то…

— Кхан, дружище, прикрой пожалуйста дверь, — попросил Шиджилл и протер глаза тыльной стороной ладоней. Нити исчезли. Не до них сейчас. Он присел перед кроватью на корточки.

— Рассказывай…

Азелон открыл, а потом закрыл рот. В уголках его губ скопилась влажная пузырящаяся пена. Он студнем разлился по кровати, словно из него разом вынули скелет. Кадык забегал по горлу.

— Не торопись. Соберись с мыслями и постарайся ничего не упустить, — прошептал Шиджилл.

— Во… второй раз ничего не вышло…

— С кем не бывает, — шепнул Шиджилл.

— Я с ней разговаривать начал… и она… А потом вдруг накатило…

После того, как накатывает предчувствие, очень сложно разговаривать. Слова застревают в горле, а грудь словно сдавливает горящим железным обручем. Но потом, после первой фразы, немного отпускает, и говорить становится легче.

Азелон облизал верхнюю губу.

— Давно меня так не… ух. Словами и не опишешь. Человека видел. Мужчину, — произнес он через силу, — но не здесь, не в этом городе, а в другом… пустой город какой-то… или ненастоящий. Словно нарисованный карандашами на бумаге. Такие яркие линии, штрихи… непонятно. И солнце видел, большое, прилепленное к нарисованному небу. Всегда в одном месте висит, не снимешь.

— Мужчина, — напомнил Шиджилл.

— Мужчина, да. Небритый и грязный. Щетина здесь, здесь. Волосы слипшиеся. Молодой вроде, очень молодой. Он… — Азелон запнулся, — он что-то делал в том городе… я не знаю, не понял. А затем вернулся сюда.

— В гостиницу?

— В Такер. В Такере он живет, — сказал Азелон, — только он и в Такере грязный и некрасивый. У него полный шкаф грязной одежды. А одежда вся в крови, рваная, дырявая. Он никогда не выкидывает одежду, в которой умирает. Потому что боится.

— Умирает? Как часто?

Азелон пожал плечами.

— Без сомнения, — неожиданно сказал Кхан, — не вычислил адрес?

— Какой, на хрен, адрес? Я чуть футболку себе не заблевал! Кхан, скотина, закрой рот, и без тебя плохо!

Шиджилл понял руку, призывая замолчать, потом осторожно провел ладонью по щеке Азелона. Азелон задрожал. Искрящиеся нити скользнули из пор, обвили пальцы Шиджилла и крепко впились в кожу, отдавая себя целиком, без остатка. Через секунду Шиджилл знал все, что не смог передать словами Азелон.

Имя и место жительства искомого человека Азелон не увидел — сил не хватило — но информации было достаточно хотя бы для того, что бы начать поиски.

На щеке Азелона осталась влажная дорожка от пальцев Шиджилла. Азелон облизал губу и тихо, осторожно поинтересовался:

— Уже можно вставать?

— Кхан, будь добр, принеси Азелону попить что-нибудь холодное.

— Чуть футболку не… — проворчал Азелон, — побыстрее, Кхан. Пить хочется.

Кхан исчез в ванной комнате (совмещенный санузел, как его здесь называли). Шиджилл поднялся. Шайтан сейчас отдыхал в другом номере. Шиджилл обещал ему часа четыре полноценного сна, но, похоже, придется собственное обещание нарушить.

Ох, торопимся мы… А что делать прикажите? Спешке Шиджилл не доверял. В спешке можно было упустить множество мелочей. Обычно в любом мире хватало времени и для отдыха и для ловли (в конце концов, впереди еще сотни лет), но сейчас… что-то давило сейчас. Давило, выталкивая из странного мира. Возможно виной тому изолированный мертвый Город. Возможно, что-то еще…

Вошедший Кхан нес полную кружку воды.

— Отдыхайте пока, — сказал Шиджилл и покинул номер.

2

Шайтан спал на кровати, не раздеваясь, но скинул, правда, ботинки. Стоило Шиджиллу сделать несколько шагов вглубь комнаты, как Шайтан открыл глаза, напрягся. Увидев хозяина, слабо улыбнулся. Ему ничего не надо было объяснять. Раз хозяин пришел, значит есть дела.

Шайтан был идеальный помощником. Самым преданным и самым верным. А еще самым первым, кого Ловец приручил.

О, да, это был первый мир, жуткая потребность в слуге (как учили Ловцы постарше) и неутомимая жажда стремления сделать что-то такое, чего раньше делать не приходилось. В итоге Шиджиллу просто повезло. Первый прирученный оказался, по сути, самым лучшим. Правда, Шиджилл очень редко задумывался над тем, чтобы стало бы с Шайтаном, если бы его приручили живым.

— Нам надо прогуляться, — сказал Шиджилл, — Азелон только что увидел инициированного. (о, это новое словечко из прошлого мира. Сложное для произношения, но дающее столь точное определение) — Мужчина?

— Да. Он то появляется в Такере, то исчезает в Нише. Надо уцепиться хотя бы за один из миров.

— А имя? Адрес?

— Пока ничего нет, кроме его описания и… — Шиджилл закрыл глаза и увидел лицо мужчины. Нечеткое, расплывчатое, но все же…, — нужно найти какое-нибудь заброшенное место. Где нет людей.

— Я готов, — Шайтан возник рядом, натягивая старый черный плащ. Все в жизни меняется, но этот плащ на Шайтане — никогда. Плащ из мира мертвых. Воспоминание о мире живых.

Великолепный слуга, лучший — и Шиджилл не устанет этого повторять. Азелон и Кхан — они специалисты более узкого профиля: кого охмурить, у кого что украсть, а Шайтан выполнял основную работу. Мог и убить при необходимости. Охота и убийство у него в крови.

Они вышли в коридор, и Шиджилл остановился, слегка прикрыв глаза. Его безумно интересовали люди-софтеры, которые прятались в скрытой комнате в конце коридора. Он чувствовал каждого из них и даже мог различить их лица, но…

— Не сейчас, — прошептал Шиджилл, — зачем они мне сейчас?

И быстро побежал по ступенькам вниз. Шайтан бесшумно последовал за ним.

Солнце на прозрачном голубом небе приближалось к зениту. Захотелось вдруг остановиться, замереть и насладиться ускользающей прохладой, потому что дальше наступит жара. Но Шиджилл не остановился.

Скорее, скорее. Поторопимся, господа, и мы станем лучшими Ловцами, каких только видела Цепочка Мироздания.

Словно заприметив одиноких прохожих на пустой улице, из тени домов неторопливо выкатил интермобиль ярко-желтого цвета с голубыми полосками на боку и подъехал к ним. Из открытого окна высунулся некто бородатый и в темных очках:

— Такси не желаете? — осведомился он, — тариф у нас самый дешевый в Такере. Всего три кредита за километр.

Шайтан молча открыл заднюю дверцу, приглашая Шиджилл внутрь.

В салоне пахло недавней сигаретой — заразой, которая успела проникнуть во все миры без исключения.

— Вам куда? — бородатое лицо смотрело в зеркало заднего вида, — только сразу предупреждаю, до тюрьмы стоимость фиксированная, потому как далеко.

— Нам в тюрьму не надо, — Шиджилл закрыл глаза. Такер возник перед его мысленным взором похожий на топографический план или черно-белый снимок из самолета. На снимке тут и там возникали указатели и таблички. Кое-где оставались еще белые пятна, но в целом…

— Где завод металлочерепицы знаете?

— Обижаете, — фыркнул водитель, — с трех лет здесь живу, с пятнадцати вожу интермобили, а сейчас мне тридцать семь.

— Когда будем на месте?

— Минут через пятнадцать, думаю, — прикинул водитель, — пробок, вроде, не предвидится.

— То, что нужно, — одними губами произнес Шиджилл.

Интермобиль, журча, тронулся с места, а Шиджилл, положив голову на мягкую спинку, погрузился в свои собственные мысли.

Запах табака проник в ноздри, заставив вспомнить о всеобщей пагубной привычке. Живуч ведь! Ничего ему не делается. Даже в Начальном мире находятся Ловцы, которые не прочь выкурить трубку, а что говорить о человеческих мирах? Здесь табак давно пустил крепкие корни. Болезни пережил, чуму, аукнувшуюся в десятках мирах. А как быть с верой? Религии возникали и исчезали, люди гибли за святых, уничтожали города и миры, а те, кто оставался жив, сидели по ночам вокруг костра и курили трубку, набитую свежим табаком.

«Может, надо было искать табак, а не богов? — подумал Шиджилл, — плюнуть бы на все, я извиняюсь, и отправиться по Цепочке Мироздания искать редкие сорта табака. Занятие, между прочим, не такое опасное и нервное. Табак не сопротивляется, когда кладешь его в коробку, и не старается тебя убить. Можно табаком торговать. Я лично знал нескольких людей, которые продали свой мир за щепотку редкого сорта. Это против правил, конечно. Миры нужно защищать, а не уничтожать — такова наша сущность. Но ведь и табак — это не мгновенное уничтожение. Можно договориться с собственной совестью и придумать что-нибудь, что оправдает меня. Ведь всегда можно договориться, верно?..» Шиджилл покосился на окно и увидел, что они выехали на окраину города. Завод располагался чуть в стороне от жилых районов и уже давно был закрыт. Наверняка территорию завода охраняют, но это небольшая проблема и ее легко решить.

— Еще три минуты, — бодро сообщил водитель, — вас где высадить: прямо у завода или на остановке?

— А вам как удобнее?

— Мне? На остановке. Это лишний километр, ха-ха. А вам?

— На остановке, значит, на остановке.

Водитель подцепил кончиком пальца темные очки, сдвинул их на нос и внимательно посмотрел в зеркальце заднего вида на Шиджилла:

— Вы не из Такера, верно? И не ученые. У нас в Такере богатых по пальцам пересчитать можно, а ученые на такси не ездят. Но вы и не Слоны. Я их нюхом чую, как крыс.

— А еще мы вышли из отеля, возле которого ты нас ждал, — сказал Шиджилл.

— Верно, ха-ха! — глухо хохотнул водитель, — основной заработок местных таксистов либо ночью, либо у гостиниц. Есть еще маршрут от тюрьмы в город, но он слишком опасен. Пьяни всякой вокруг тюрьмы и наркоманов много! Развелось, словно мух. Странные тут законы. В город въезд по пропускам, зато внутри города хоть вешайся на площади — никому и дела нет. Или военные думают, что ученные, которые сюда съезжаются, что белые одуванчики, никому и вреда не причинят?

Шиджилл вежливо улыбнулся.

— А мы уже приехали! — сообщил водитель с какой-то безудержной радостью, — к остановке, ха-ха, как договаривались.

Интермобиль остановился. Шайтан протянул пачку купюр через сиденье и вышел.

— Э, тут больше! — наверное, от неожиданности брякнул водитель.

— Безусловно, — кивнул Шиджилл, — ты же подождешь нас и отвезешь обратно.

Это был не вопрос, а утверждение. Водитель кивнул, не раздумывая. Даже на ощупь та пачка кредиток, которую ему дали, была втрое больше той, которую он реально заработал за день.

«Вот и еще одна зараза миров, — мимолетно подумал Шиджилл, — только в отличие от табака, деньги убивают не тело, а душу. И вылавливать их сложнее, ха-ха!» Прохлада все-таки отступила под напором жары. Воздух застыл, и не было даже намека на ветерок.

Завод Шиджилл увидел уже отсюда. Слева растянулось поле, покрытое бурной растительностью, оставшейся, судя по всему, без внимания уборщиков, а справа стояло несколько старых, недостроенных кирпичных еще домов. Большей частью у домов не хватало крыш или стен. Кто-то, видимо, хотел устроить здесь небольшой микрорайон или дачи, но что-то помешало. Массивный завод, нависший над этими развалинами, мог похвастаться черными дырами вместо окон и широкими провалами в крыше. Тем не менее, завод окружал вполне пристойный бетонный забор, от которого так и разило запахом давно ушедшего времени. Тропинка, тянувшаяся вдоль забора, хоть и заросла наполовину бурьяном, но просматривалась хорошо.

Вскоре за поворотом исчез интермобиль. Забор тянулся вперед, а намека на какой-либо вход не наблюдалось.

— Может, перелезть? — поинтересовался Шайтан.

— Не в моем возрасте, — усмехнулся Шайтан, — пройдем еще немного.

Они двинулись по тропинке, раздвигая высокие кусты, и на повороте уткнулись в ржавый остов авиаробуса. Стекла, двери и ездовая гидравлика у него отсутствовали напрочь. В проеме, служившем когда-то дверью, сидел пожилой седобородый мужчина и курил. Слева от авиаробуса Шиджилл заметил металлическую калитку с мигающим электронным замком. Вот и вход, ага.

— Опыть! Залетные! — громко воскликнул старик, обнажая обширные черные дыры между зубами, — вы откуда такие, голубки… работать?

Не дожидаясь ответа, старик привстал. Обут он был, несмотря на жару, в высокие сапоги на каблуках. Из дырки в левом сапоге торчал палец. Да и общим видом старик походил на обычного городского попрошайку. Очень странно смотрелся он тут возле электронного замка.

— А почему двое? Чего тут охранять, вдвоем-то? Одному делать нечего, а тут парочка залетела!

— Ты сторож? — спросил Шайтан.

— Я-то? А что, завидно? — сторож вопросительно заломил бровь и вдруг громко икнул.

— Вход на территорию завода, эта, запрещен! — сообщил старик со свойственной всем пьяным людям бесстрашной наглостью, — если вы не сменщики, то пшли вон! Секретный эта завод, ясно? Секретный, эта, и заразный радиацией. Видите, замок висит? Бюджетный! Неделю назад сюда приходили, эта, из му-ни-ци-па-ли-те-та! Сверялись что-то с бумажками, ворчали, мол, надо бы усилить охрану. Я им в тот раз сказал, что одного меня за глаза хватает, а они чот не подумали видимо… Так вы охрана?

Старик вопросительно посмотрел на Шиджилла, потом сказал тише:

— Ежели нет, то могу провести экскурсию за два кредита. Ну, или вдруг есть что выпить…

«Третья зараза, — мысленно усмехнулся Шиджилл, — сколько жизней загубила в мирах. Убивает и тело и душу. А сколько молодых Ловцов уничтожила во время спуска?» А ведь если сложить все три заразы, что гуляют по мирам, то выходит, что от Паразитов не так уж много и вреда. По-крайней мере, Паразиты искренни в своих желаниях, а деньги, сигареты и алкоголь вроде как кажутся друзьями до поры до времени, а потом — бац…

— Даю десять кредиток, и мы пройдем на завод сами.

— Это же секретный объект, — подумав, сказал старик, — а зачем вам самим туда соваться? Все, что там ценного было, эта, давно сперли, в смысле, увезли. Брать там нечего.

— Да мы брать ничего и не будем. Поглядим только. Десять кредиток, подумай.

Жаль старика, но Шиджилл не собирался из-за него искать другое уединенное место. Если будет упираться, то…

— Ежели такие толстосумы, то давайте пятнадцать кредиток, — буркнул старик, обнаружил в левой руке бутылку с плескающейся на дне прозрачной жидкостью и совершил два затяжных глотка. Глаза его помутнели. Он шумно отрыгнул, сощурился и вдруг заорал:

— Изыди, сатана!

Лицо старика исказилось в ужасе. Он поднял бутыль над головой и выплеснул остатки жидкости в сторону Шиджилла, пронзительно взвизгнув:

— Изыди, исчадие! Я вижу, эта, твою сущность, демон! Твои рога и копыта!

— Послушай… — Шиджилл шагнул вперед, но старик попятился, стукнувшись затылком о дверной косяк:

— Уходи, уходи! Я вижу демона в тебе! Я вижу, кто ты есть на самом деле! Ты Шиджилл, ты Шиджилл! Ловец богов!!

Шиджилл вздрогнул.

Видящий! А говорили, что в Цепочке Мироздания их уже и не осталось вовсе…

Шайтан мелькнул черной тенью, оказался неожиданно возле старика и, выставив пальцы «вилкой» воткнул их старику в глаза. Визг перешел в вой, резко оборвавшийся, так и не достигнув своего пика. Старик захрипел и кувыркнулся на землю, глухо стукнувшись головой о ступеньки. Бутылка со звоном покатилась вниз.

Шайтан нагнулся и небрежно вытер о рукав рубашки старика короткое лезвие, которое секундой позже исчезло в складках плаща. Старик тихо хрипел, выпуская воздух сквозь распоротое горло и скреб ногтями по асфальту.

— Все-таки придется лезть через забор. — сказал Шайтан.

— Неудачно как-то получилось, неловко, — пробормотал Шиджилл, разглядывая тело, — я-то думал, что Видящие вымерли уже… подвернулся же, бедняга.

Шайтан тем временем заглянул в автобус, потом обернулся, улыбаясь, и показал зажатый в руке мигающий пульт.

— А, может лезть и не придется! — сказал он заметно повеселевшим голосом.

Старик уже перестал хрипеть. Шиджилл брезгливо обошел его, зацепив бутылку носком ботинка.

Калитка отворилась легко, и они прошли на территорию завода. С первого взгляда стало понятно, что цивилизация распрощалась с этими местами очень давно. У самой калитки остро пахло мочой и отходами, жужжали зеленые мухи, а трава росла желтая и редкая. Но уже дальше растительность разошлась вовсю. Хмель опутал внутреннюю сторону забора, ноги цеплялись за колючки. Чертополох раскинул широкие листья и кусался круглыми колючки. Сквозь траву с трудом угадывались потрескавшиеся бетонные плиты.

Глядя на развалившуюся от времени и запустения дорожку, Шиджилл вдруг вспомнил о тех мирах, которые давным-давно опустели. Живое умерло в них, может, от времени, а, может, в силу каких-то других обстоятельств. Войны, Паразиты, Всемирные Потопы, да мало ли причин?.. В таких мирах редко попадались нетронутые войной или разрушением места. Зато всюду царила тишина и пустота. Кое-где миры встречали Ловца безжизненным песчаным ландшафтом, но часто — царством зелени. И эта тропинка, буйная заросль вокруг и, особенно, пустой темный завод впереди очень живо напоминали пейзаж тех, вымерших миров.

Может быть, здесь начинается вымирание? Может, это и есть первый островок, первое пятнышко хаоса, которое впоследствии разрастется и сожрет человечество? Наверное, с таких участков умершей пустоты начинается конец света.

Не потому ли он торопился, чтобы не видеть гибели еще одного островка цивилизации? Не хотел ли он убежать от того, что ждет этот мир в будущем? Может быть, недалеком будущем?.. Еще одно звено в Цепочке Мироздания проржавело. Скоро — через несколько столетий — оно покроется ржавчиной полностью, и сюда уже не будут заглядывать ни Ловцы, ни Видящие, ни кто-либо еще. А потом звено удалят и заменят на новое, молодое.

Шайтан остановился у чудом сохранившейся двери, на которой сохранились облезшие куски дерматина и металлическая ручка, болтающаяся на двух шурупах.

— Хозяин, мне остаться?

Конечно, Шайтан знал, что будет происходить дальше.

— А если я свалюсь замертво, и никого не будет рядом? Нет уж, не отвертишься.

На самом деле, Акт Знаний, который задумал исполнить Шиджилл, был не таким уж и опасным. Бывали заклинания и Акты пострашнее.

Нитей катастрофически не хватало для полного охвата знаний. Требовалось нечто большее. Теперь, когда Шиджилл увидел лицо искомого человека, можно было применить Акт. Акт забирал очень много энергии, но и взамен давал немало. По-крайней мере, появлялся почти стопроцентный шанс узнать имя искомого, а если повезет, то и его адрес. Нити, к сожалению, такой информацией не располагали.

Конечно, кроме Акта Знаний существовало еще множество способов получить информацию, но… наверное, дело в том, что Шиджилл спешил. Акт Знаний проходил быстро и результаты давал мгновенные. А взять, хотя бы, Акт Комы, которым любили пользоваться многие молодые Ловцы. Запасов энергии этот Акт требовал мало. Ловец уединялся в небольшой комнате с кроватью, и погружался к глубокую кому при помощи специальных приемов. На стадии предельной смерти (или, как объясняли умудренные годами Ловцы — когда твое «я» готово опуститься по Цепочке Мироздания на одно звено вниз) и приходило желаемое знание. Важно точно сформулировать вопрос, иначе получишь совсем неожиданный ответ. Иногда в коме можно было проваляться неделю и ничего не добиться. Зато повторять можно сколько угодно раз, тогда как Акт Знаний, в лучшем случае, удастся повторить только в другом мире.

И еще одна проблема. Для Акта Знания Шиджилл специально искал место, расположенное как можно дальше от жилых районов города. Потому что высвобождаемая в процессе энергия… как бы точнее выразиться…

В сумраке первого этажа был виден коридор, зияющий дырами вместо дверей и с частично обвалившимися стенами. Штукатурка и осколки кирпича хрустели под подошвами ботинок. Паутина на стенах и потревоженная пыль в тусклых квадратах света. Все, что здесь было ценное, либо вывезли сразу, либо украли потом.

Что-то зашевелилось у одной из стен, и на незваных гостей сверкнули испугом и осторожностью два больших зеленых глаза.

Шайтан хлопнул в ладоши:

— Кыш!

Кошка сорвалась с места и стремительно исчезла в темноте.

Через минуту Шайтан разыскал лестницу на верхние этажи. Рядом находился лифт с распахнутыми дверцами.

У лестницы Шиджилл остановился, задумчиво поглаживая подбородок. Подниматься не стоило. Для Акта достаточно места и на первом этаже.

— Пожалуй, начну, — он аккуратно снял пальто передал его Шайтану.

Слуга неслышно отошел в темноту, оставив Шиджилл наедине с тишиной. Так лучше. Никто не мешает, но вместе с тем всегда ощущаешь незримое присутствие телохранителя.

Оглядевшись, Шиджилл пробормотал под нос:

— А место-то у нас знатное… — потом поднял руки над головой и закрыл глаза.

3

В этом мире люди не привыкли к волшебству, но Шайтан родился, вырос и умер в другом мире. Волшебство там, в тянущихся от горизонта до горизонта степях, не являлось чем-то необычным, как и деревянный лук или, скажем, двухголовый заяц-степняк, которого убить можно было только осенью в сумерках. Шаманы крупных поселений пользовались волшебством столь же часто, сколько портили женщин, и так же долго, как ковырялись в зубах черенком яблока после сытного обеда.

Шайтану было не привыкать к волшебству. В конце концов, именно при помощи волшебства он ожил после своей смерти. Волшебство дало ему бессмертие, а также множество других даров, которые он с успехом использовал по сей день.

Хозяин владел волшебством. Хозяин знал его истоки и умело пользовался, как пользуются маленьким родничком в степи, неожиданно пробившимся сквозь сухую землю. В сумраке хозяин его не видел. Еще бы — хозяин был занят созданием заклинания, которое называл Актом Знаний.

Но сам Шайтан видел все. Кошачье зрение досталось ему от отца, а тому от матери, то есть от Шайтановой бабки. Уж с кем переспала прабабка, чтобы приобрести такой дар неизвестно, однако Шайтан не забывал благодарить ее по вечерам, когда обращался к предкам в ежедневных молитвах.

Хозяин готовился тщательно. Поджал ноги, повиснув в воздухе, закрыл глаза. Пальцы рук сплел между собой в замок. И губы шевелились, что-то неслышно бормоча.

Шайтану доводилось присутствовать на Акте несколько раз. Зрелище, скажем прямо, не из приятных. Как и ощущения. Энергия, которую хозяин забирал из окружающего мира, походила на неуправляемую водную стихию, обрушивающуюся на все живое, сметающую все на своем пути. Как хозяин мог обуздать такое чудище, да еще и выудить из водоворота нужную ему информацию, оставалось только догадываться. Конечно, сколь разрушительна не была стихия энергии, причинить вреда ни хозяину, ни защищенному Шайтану она не могла. Но что касается людей… здесь особенно уязвимы дети и старики.

Где-то в просторном помещении возник звук. Он становился громче и объемнее. Словно ветер собрал огромный ворох бумаги и, свернув в тугой комок, играл ею в футбол. Волосы на голове Шайтана зашевелились. Клочки бумаги неподалеку действительно взлетели в воздух и закружились в медленном танце пожилых танцоров. Жестяная банка, громыхая о кирпичи, прокатилась мимо Шайтановых ног. Завод вдруг разом перестал быть похожим на старое заброшенное помещение. Он заскрипел, вдыхая дырами свежий воздух. Он охнул, он шевельнулся, стряхивая со стен старую штукатурку, птичьи гнезда и оккупировавший хмель. Словом, завод ожил. В него будто вселился какой-то древний демон, спросонья разминающий застывшие косточки.

На самом же деле это была энергия, которую собирал вокруг себя хозяин.

Шайтан нащупал рукой какой-то ящик и уселся, крепко вцепившись руками в колени.

Хозяин уже не просто болтался в воздухе — он кружился по оси, раскинув руки, откинув голову назад. Волосы его растрепались, из открытых глаз струился мягкий свет. А губы продолжали шевелиться, выпуская на волю… волшебство.

Распираемый энергией завод ухнул еще раз, словно рассерженный филин. На голову Шайтана посыпалась мелкая известковая крошка. На губах осел песок. А энергия продолжала пребывать. Воздух скручивался в спираль, натягивался, как пружина. Стало трудно дышать.

Шайтан чувствовал нарастающее давление все сильнее и сильнее. У него заболели глаза, виски взорвались острой болью, атмосфера давила на плечи, голову. Даже язык распух, а сердце работало быстрее отбойного молотка. Человек на месте Шайтана уже давно валялся бы мертвым.

Окно напротив хозяина вдруг лопнуло. Деревянная рама разлетелась щепками, стену разорвала широкая извилистая трещина, выбивая куски кирпича. Следом стали лопаться все уцелевшие окна. Хруст дерева смешивался со звоном битого стекла. Осколки сверкали на солнце, рассыпаясь серебристым дождем.

Неожиданно Шайтан вспомнил степь, в которой провел детство и юность. Вспомнил табуны диких лошадей, пробегавших мимо. И лошади разной масти — серые, бурые, пегие — пронеслись перед глазами, а топот копыт больно ударил по ушам. Земля дрожала под ногами, хотя то была не земля, а бетонный пол. Лошади неслись и неслись, заслоняя все вокруг. Перед глазами рябило, а топот окружал, вытеснял воздух, нарастал и нарастал…

И вдруг все вокруг сжалось и лопнуло, словно мыльный пузырь. Лошади исчезли в степи, далекое небо рассыпалось, уступив место стенам завода, пыльным углам и мусору. Завод все еще дрожал, а энергия выходила из его щелей и окон со свистом, вырывая кирпичи.

— Хозяин, — рухнув на колени, Шайтан не сразу сообразил, что тело отказалось его слушаться. Он упал, успев выставить перед собой руки.

В ладони впились осколки стекла. Шайтан поднял голову, жадно ловя ртом воздух, и увидел, что хозяин стоит на коленях в ярких лучах солнца (о, да, для солнца простора здесь теперь было много) и улыбается.

И сразу стало легче. Раз улыбается, значит, все нормально. Значит, Акт прошел успешно. Волшебство свершилось.

— Хозяин, — позвал Шайтан сдавленным шепотом, — получилось, хозяин?

Шиджилл поднял голову. Из глаз уже не струился свет, но взгляд больно обжег Шайтана.

— Получилось, мой друг, — почти ласково, но безудержно весело воскликнул хозяин, — слава Творцам, получилось!

И, воздев руки к потолку, хозяин громко расхохотался.

4

Смеяться хотелось и хотелось плакать. В горле застыл нечеловеческий, звериный рык. Тело жаждало каких-либо действий. Неважно, просто пробежаться кругами по разбитому заводу или вцепиться зубами кому-то в горло. Шиджилл захохотал.

Огромных усилий стоило подняться с колен и отряхнуть штаны негнущимися от напряжения пальцами. И это еще не самое худшее. Со своим телом он как-нибудь справится, не впервой.

А вот самое важное — в голове появились знания. Он успел забросить удочку, и поймал несколько приличных рыбешек. Улов составили: а) имя искомого человека; б) приблизительное место жительства (он видел определенный многоэтажный дом, но ни квартиры, ни даже подъезда); в) всплыло имя еще одного человека, правда какое он имел отношение к происходящему, Шиджилл сказать затруднялся. Надо бы обмозговать на досуге.

Смех, между тем, как-то сам собой оборвался. Шиджилл принял от подошедшего Шайтана пальто и заковылял к двери.

Завод еще держался, но ему крепко досталось. Словно карточный домик, у которого вытащили снизу опорную карту, он ждал только подходящего порыва ветра, чтобы рухнуть. Сквозь новоиспеченные щели и огромные дыры в стенах врывались лучи света, рисуя в пыльной серости завода прямые перекрещивающиеся линии. От стен исходил напряженный гул.

Надо уходить отсюда, да побыстрее.

Свет на улице ударил так ярко, что заболели глаза. После тишины в уши хлынул нескончаемый поток живых звуков. Трава мягко пружинила под ногами.

Шиджилл шел, не оборачиваясь, до самой калитки, обогнул тело сторожа, снова легонько пнув носком ботинка бутылку, и пошел по тропинке в сторону дороги. Остановился он только у интермобиля-такси, тяжело вдыхая горячий воздух.

Капля пота медленно поползла по виску. Информация в голове все еще кружилась вихрем, но слои ее постепенно оседали… и приходили к какой-то упорядоченности. Мозг едва управлялся. Мозг кипел. Следовало скорее добраться до гостиницы, встать под холодный душ, а затем погрузиться… в сон. Да, в этом случае можно применить слово «сон».

Шиджилл чувствовал, что вот-вот упадет в обморок. Словно выпив на пустой желудок крепкий алкогольный напиток, а через полчаса почувствовал, как на него «накатило». Мир дрогнул и поплыл.

Шиджилл ударил по лобовому стеклу интермобиля кулаком:

— Мы вернулись, уважаемый! Открывай.

Но дверца не открылась. Шайтан наклонился к окну со стороны водителя, сложив руки «лодочками» у висков, чтобы загородить свет, и, прищурившись, посмотрел внутрь.

— Что-то… а, черт!

— Что там?

— Кажется, водитель мертв, — Шайтан ударил ногой по дверце, оставив на ней вмятину, — точно мертв, на руле лбом лежит, руки внизу…

— Не выдержал, — прошептал Шиджилл, растирая указательным пальцем висок, словно это бы помогло прогнать острую боль, — слишком близко был… не выдержал, ха-ха…

Шиджилл прислонился к интермобилю спиной, ощущая жар нагретого металла. Виски болели и болели.

До отеля они дошли пешком.

1

До девятнадцати лет Антон оставался обычным подростком. Он и сейчас считал себя вполне обычным, но до девятнадцати (какая досада) еще не умел общаться с богами.

К девятнадцати годам Антон пожил, что называется, в меру.

В меру учился и окончил школу на твердые четверки с блеснувшей в аттестате пятеркой по физкультуре.

В меру покуривал до десятого класса, тайком от родителей покупая дешевенькие сигареты, пока не решил, что можно тратить деньги на более выгодные вещи — и бросил.

Выпивки и девушек тоже всегда было в меру. То есть, ни разу не напивался до бессознательно состояния, а сексом в последнее время занимался регулярно два-три раза в неделю.

Единственное, чего не было в меру, а точнее не было вовсе — работы. Найти что-либо стоящее в Такере невозможно, а идти разнорабочим на рынок или в охрану Ниши — гробить здоровье — не очень-то и хотелось. Как и любому подростку с желаниями выше среднего, он хотел много кредиток и, желательно, на халяву.

Временами Антон подумывал поступить в техникум (на университет мозгов не хватало), но на это, опять же, требовались кредиты и усердия, а ни того, ни другого за пазухой не валялось. Ехать же в столицу По-малолетству было боязно. Благо еще в одиннадцатом классе Антон прошел спецкурсы по изучению пользовательских вироматов, и к настоящему моменту мог разбирать и собирать оные с завязанными глазами. Шабашек было немного, но на жизнь кое-как хватало. Если не шиковать.

Опять же, не в меру мала была однокомнатная квартира с совмещенным санузлом и крохотной кухней в которой стол и плита занимали две трети места. Квартплату брали большую. За последние полгода два раза грабили.

Антон частенько подумывал о том, чтобы переехать куда-нибудь на край города и снять что-нибудь еще поменьше и подешевле, но ситуацию, как ни странно это звучит, спасли боги.

В октябре, восемь месяцев назад, они впервые дали о себе знать. На электронный ящик пришло короткое письмо без обратного адреса и без имени адресата. Довольно приличный сортировщик писем по каким-то причинам не отправил письмо в спам и не удалил нафиг с подозрением на вирус, а даже больше, выложил его в важные письма с пометкой «рассмотреть в первую очередь».

Антон рассмотрел. В письме было написано: «Позвони по номеру 361-52-12». Опять же, никакой подписи или намека, кто бы это мог быть. Только странное зудливое желание позвонить.

В тот момент Антон взял мобильный телефон и набрал номер.

Гудки были тихими, какими-то далекими. Хотя номер светился городской, показалось, что абонент находится едва ли не на другом конце света. Трубку никто не брал. Когда Антон собрался было отключиться, неожиданно раздался сухой щелчок, и чей-то голос поинтересовался:

— Антон Айша, братишка?

Кто говорит, Антон не узнал. Теперь голос звучал так четко, словно говоривший находился в соседней комнате.

— Да.

— Получил письмо? — спросили в трубке. Каждое слово прерывалось долгим вздохом, говоривший словно ловил воздух порциями, — это мы написали!

— Рад за вас.

— Мы — это я и еще двое. Мы долго размышляли, кому бы написать, выбирали, знаешь ли, и остановились на тебе, братишка.

— Кто вы такие? — спросил Антон. Свободной рукой он вытащил из пенала карандаш и застучал им по столу. Врагов за свою короткую жизнь он нажить, вроде, не успел, а про телефонных хулиганов был наслышан. Но вот голос какой-то слишком взрослый для хулигана…

— О, брат! Мы такие, такие… если бы ты только знал какие!

— Кто вы…

— Блин, да тебе не все равно, как нас зовут? — перебил говоривший тихо, а паузы между словами сделались больше, — в конце концов, это не ты нас искал, а мы сами навязались, верно? Ну и незачем тебе много знать. Просто слушай.

Последняя фраза неожиданно разозлила Антона. Буркнув: «Ну, все, хватит», он прервал соединение и положил мобильник возле клавиатуры.

— Нет, не хватит, — сказали из мобильного, — ты что думаешь, Антоша, мы тебе просто так письмо отправили? Время свое теряем, чтобы ты трубу бросал? Не выйдет, брат. Не выйдет. Давай продолжим.

Рука с карандашом застыла в воздухе. Телефон не работал. Экран не светился. Связи не было. Но голос шел из динамика и был живым, четким, без помех.

— В общем, братишка, мы тебя выбрали и тебе теперь не отвертеться. Понимаешь, мы тут немного на тебе потратились, разыскивая и все такое, поэтому нам придется пожить вместе хотя бы некоторое время.

Глубокий затяжной вдох:

— Но мы думаем, что сработаемся.

Это было невероятно. Телефон без связи передавал голос. На всякий случай Антон осмотрел комнату, развернувшись на стуле, но, естественно, никого не обнаружил.

— Не волнуйся, Антоша. Это даже интересно, мы имеем в виду дружбу с нами, — сказал голос, — со всеми нами.

— Вас трое?

— Я и еще двое, — помолчав, выдал голос, — да, трое. Мы, вообще-то, не очень любим отвечать на вопросы, поэтому ты их не задавай, а говорить будем мы, идет? Сиди себе и слушай. Все равно бездельничаешь. Во-первых, раз мы тебя нашли, братишка, значит ты уже наш. Во-вторых, не думай убегать, переезжать или кому-нибудь рассказывать о нас. Прежде всего, это чревато для тебя самого, понимаешь? В-третьих…

Антон резко протянул руку и нажал на кнопку выключения телефона. Мобильник коротко пискнул и отключился. Совсем. В квартире вдруг наступила неприятная, напряженная тишина. Антон старательно вслушивался в эту тишину, слышал звук интермобилей на улице, щебет птиц, работающий на кухне холодильник. Сознание шепнуло: «А, может, показалось? Сидишь за вироматом целыми днями, с утра на голодный желудок кофе хлебнул, вот и предвиделось».

— Надо что-нибудь поесть, — буркнул Антон, поглядывая на монитор.

— Пожалуй не стоит никуда уходить, — сказал голос из выключенного телефона, — мы теперь связаны с тобой, брат, тесно связаны, понимаешь?

Что-то лопнуло в голове Антона, породив пронзительный, резкий крик. Он схватился за голову и упал со стула на пол, зацепив бедром угол стола. Боль пронзила ногу от бедра до лодыжки. Антон взвыл, а голос из телефона, такой реальный и близкий, произнес:

— В-третьих, Антоша, лежит на тебе теперь некоторая ответственность за наше… эх-хе… существование.

Надо было подниматься с пола, во чтобы то ни стало подниматься… но Антон чувствовал, что сделать этого не в состоянии. Пусть столь героический поступок совершает кто-нибудь другой, а он… его руки безвольно лежали на ковре, левая нога пульсировала болью. В ушах звучал голос из телефона, словно он только что незаметно перебрался внутрь Антоновой черепной коробки.

— В-четвертых… — сказал голос.

На ковер ярко зеленого цвета сорвалась алая капелька крови. Она вытекла из уголка правого глаза. Следом за ней еще одна, потом еще — из второго глаза. Антон открыл рот, чтобы закричать, но тут желудок, выбрав, видимо, удачный момент, решил освободиться от остатков пищи. И не беда, что с утра пил только кофе. Антон ослеп от крови в глазах, и оглох от голоса, скребущего внутри черепа, забивающего все остальные звуки. У Антона не было сил ни двигаться, ни дышать. Он лежал, прижавшись щекой к полу, и единственным доступным ему чувством, было осязание. Кислый запах бывшего завтрака — вот, что чувствовал Антон, пока голос в его голове продолжал говорить.

2

— На самом деле, мы не такие плохие, как ты думаешь, — говорил неизвестный, и вдохи между словами стали короче, — просто мы уже столько тел перебрали, ты не поверишь. Человек триста за последнюю неделю. Фишка в том, брат, что нам без тела нельзя. Думаешь, это мы просто так тело твое парализовали, в голову влезли, блевать тебя заставили прямо на ковер? Нет, брат, не просто так. Мы, понимаешь, без дела не сидим. Пока у нас тела постоянного нет, мы, Антоша, и исчезнуть можем. В смысле — насовсем. Вы вот умираете, а мы исчезаем. Так что, брат, извини заранее за все причиненные неудобства. Со временем привыкнешь, да и поймешь, наверное. Мы же почему тебя выбрали? Потому что ты молодой, здоровый, а еще не определившийся в вере. В нашем деле что главное? Главное, братишка, чтобы душа свободна была. А то как бывает? Залетаем мы в тело — а там, глядь, все занято. Религия, понимаешь, местная, места свободного в душе не оставила, все заняла. Вера, брат, она же как сорняк. Один раз появится, потом всю жизнь побеги вырывать придется. И это хорошо, если человек веру свою культивирует, в добро обращает, а если наоборот? Всякие случаи, брат, бывают, поверь нам, мы в душах разных побывали. Одна заполнена одуванчиками белыми, а вторая крапивой. В одной дунешь — и разнесет веру по другим душам, а до другой дотронешься, и пойдет вера по рукам белыми волдырями и с болью. Конечно, вера во многом от богов зависит. Если в мире и богов-то толком нет, тогда и души у людей пусты, но ведь еще и так, брат, бывает, что на клочке земли столько богов сидит, что рвут они людей между собой точно тряпки. Там нам места нет. Туда мы не сунемся. Мы ведь, Антоша, тоже боги, только рангом пониже всех этих властителей душ. Нам, Антоша, не нужны народы, которые бы нам поклонялись. У нас даже молитв и храмов своих нет. Мы просто хотим существовать. Вот ты, Антоша, существуешь? И мы так же хотим. Но тебе, видишь, легче, ты из плоти и крови, а нам тело нужно и свободная душа, вот как у тебя. Хлама, здесь, конечно, много, но мы приберемся, не переживай. Нам теперь с тобой вечность жить.

— Вечность?.. — язык плохо ворочался во рту. В груди вдруг зародился маленький комочек боли.

— Именно вечность, брат, — ответил голос, — ты теперь, если хочешь знать, в каком-то роде бессмертный, потому что мы решили поселиться здесь навсегда. Знаешь, как трудно найти совершенно неверующего человека?

— Но я… — из последних сил Антон попытался вдохнуть, но что-то крепко держало его за горло. Боль в груди распустилась ослепительным белым бутоном.

— Ты неверующий, Антоша, — сказал голос, — а после твоей первой смерти, в душе вообще будет идеальная чистота. Как в отформатированном диске, усек?

От столь нелепого сравнения Антон нервно хмыкнул, выпуская остатки воздуха. Желудок болезненно сжался. Белый шар в груди напрягся и вдруг лопнул с оглушительным треском.

Так Антон умер в первый раз.

3

Богов в его душе было двое и еще один. Двое безмолвных, потому что зародились они еще в те времена, когда никто не умел разговаривать. Но имена у них были. Довольно странные имена — Мастааб и Жиллшуун. Еще одного звали менее замысловато — Цет. Именно он, если можно так выразиться, координировал действия богов, организовывал розыск неверующих и продлевал собственное бестелесное существование.

В принципе, ничего плохого в новоявленных богах не было. В душе они занимали какое-то место (притом, что Антон не догадывался, где находится в нем душа и какую площадь в ней занимали боги) и существовали себе потихоньку, на правах этаких квартирантов.

Поначалу Антон вообще их не замечал, только иногда проскальзывали вроде даже не его, а чужие мысли. Мелькали и растворялись, не причиняя неудобств.

Потом (недели через две после внезапного появления) Цет заговорил с Антоном. Это случилось ночью. Голос, звучавший в голове, выплыл, словно из сна и настойчиво растолкал спящего Антона громкими криками:

— Проснись! Слышишь?! Самое время поговорить, брат!

Сначала Антон не понял — будто разговаривал он сам, не открывая рта, но потом сообразил.

— Это вы?

— Да, мы, — прозвучал голос в голове, — ждали, понимаешь, пока ты придешь в себя, поразмыслишь о свалившемся на тебя счастье.

— Да уж, счастье, — проворчал Антон. Он до сих пор не мог отмыть ковер от пятен крови, и ему постоянно казалось, что в комнате стоит легкий запашок блевотины, — даже разрешения не спросили.

— А ты бы нас впустил? — спросил Цет, — и вообще, боги разрешения не спрашивают. Они просто приходят и все. А мы, между прочим, не такие уж и привередливые. Ты нам жилье и пищу, а мы тебе все, что пожелаешь.

— Так уж и все? Виромат новый сообразите?

— Мы же не волшебники, а боги. Знаешь, какая разница между волшебниками и богами? Волшебникам все равно, верят в них или нет.

— А я слышал, что и богам все равно.

— Вранье.

— Тогда что вы мне можете дать?

— О, брат, много. Но, как правило, не материальные блага, а духовные. Устроят тебя духовные? Бессмертие, например, или, скажем, полное отсутствие страха?

В комнате было темно. Только свет луны, проникавший сквозь окно, позволял различить смутные очертания мебели — стола, виромата, тумбочки, книжных полок на стене напротив… черные, неправдоподобные тени — поэтому Антона не оставляло ощущение, что он все еще не проснулся, что голос в его голове просто отзвук сна. Он тряхнул головой и сказал:

— А я не верю. Стоило будить, если вы даже сумку кредиток притащить не можете?

— Да ты сам притащишь, — заверил Цет с нотками дебильного оптимизма в голосе, — вот освоишься и притащишь! Нам не нужно, чтобы ты впроголодь сидел или в чем-то нуждался. Когда у человека нужда есть, он веру забывает, а душа его черствеет.

— Ну загнул! А как-нибудь подтвердить сможешь? В смысле, чтобы я не нуждался.

— А для чего мы тебя разбудили? — спросил Цет звонко, — как раз, чтобы подтвердить. Ты же, брат, поверить должен в полную силу.

Антон тихо засмеялся.

— Чего хочешь? — тем временем спросил говорливый бог.

— А давай бессмертие, — махнул рукой Антон. Ему было всего девятнадцать, он не верил в смерть, но от бессмертия (пусть и в далеком будущем) не отказался бы.

— Сам возьмешь, — огрызнулся Цет, затем, помолчав, добавил, — ладно, братишка, действуй так, как я тебе скажу, и получишь наше бессмертие, честное слово. Для начала оденься потеплее — чую, на улице сегодня холодно.

— Мы пойдем на улицу? — Антон посмотрел на электронный будильник, зеленое пятнышко в темноте, — половина третьего!

— И тебя это останавливает? Штаны натягивай, говорю, бессмертие просто так не дается. Даже волшебникам, чтобы заклинание сотворить, приходилось годами сидеть за учебниками, заучивать заклинания, травы всякие искать, мертвых кошек и другую гадость, а ты хочешь, чтобы мы тебе все на блюдечке принесли? Не выйдет, братишка, одевайся! Но свет не зажигай!

Антон встал с кровати, ощущая, как тело покрывается холодными мурашками, нащупал на стуле одежду и быстро натянул брюки и свитер. В начале декабря температура ночью опускалась до минус пятнадцати.

— И ботинки! — зачем-то сказал Цет, хотя и без него понятно — не переться же на улицу босиком.

Антон прошел в коридор, натянул ботинки и куртку, положил в задний карман брюк брелок с ключами.

— Куда пойдем?

— Тут у нас неподалеку есть круглосуточный магазинчик.

— Продуктовый, — кивнул Антон.

— Ага, брат, в точку. Дуй туда, а потом мы все расскажем, на месте.

Антон вышел на лестничный пролет. Ботинки гулко стучали по бетонным ступенькам. Дом еще спал. Да и весь город, пожалуй тоже. Зимней ночью только бродячие животные отваживались выглядывать из своих убежищ без опаски отморозить себе чего-нибудь.

Стоило выйти на улицу, как накинулся и сковал холод. Колючий ветер растрепал волосы, загорелись щеки.

Голос в голове задорно воскликнул:

— Давай, Антоша, вперед! Мы верим в тебя!

— А где остальные боги? Почему я их совсем не слышу?

— Это потому что они молчаливые, — ответил Цет, — я наглый, а они скромные. Я болтун, брат, а они нет. Это я выбрал твою душу и притащил их с собой. Но вместе мы сила, поверь нам, Антон!

— Скромнее некуда, — Антон поспешил к перекрестку, где на углу улиц Восточной и Больших Перемен работал небольшой, пожалуй, единственный в Такере круглосуточный магазинчик. Над дверью магазина навис синий козырек с подсветкой. Свет очертил на заледенелой земле вытянутый овал.

— Заходи внутрь, — сказал Цет.

— В магазине ночью продают бессмертие?

— А кто сказал, братишка, что ты его купишь? Нет. Мы сказали, что ты его приобретешь, только и всего. К тому же бессмертие стоит безумно дорого. Не у всех есть столько кредиток.

— Ага, много, — какой-то бешеный задор начал зарождаться в груди. Антон открыл дверь и зашел в магазин.

Ночью внутри горели не все рекзаторы света, а только три — над прилавком, освещая кассу, коробки со жвачками, конфетами и пачки сигарет. Из-за кассового аппарата заинтересованно выглядывала молоденькая продавщица. В такое время к ней, наверное, нечасто кто заглядывает.

— И где у нас здесь бессмертие? — насмешливо поинтересовался Антон, не заметив, как удивленно нахмурила брови девушка за кассой, — на витринах?

— Не совсем так, Антоша, но ты мыслишь в верном направлении, — сказал Цет в его голове, — про кредиты мы с тобой чего-то забыли. Хоть мелочь найдется?

— Посмотрю, — не обращая внимания на продавщицу, которая на всякий случай вынула из кармана мобильный телефон и положила рядышком, Антон порылся в карманах куртки, потом в брюках и нарыл несколько мелких монет. Как раз хватит на пачку жвачки.

— Что теперь? — его голос гулко отразился от витрин и стен ночного магазина.

— Купи жвачку и пошли отсюда. Мы вообще-то не только в магазин вышли. Это так, чтоб не замерзнуть на улице. На самом деле еще пять минут.

— Пять минут до чего?

— Мы брат, боги все-таки. Кое-что умеем. В будущее заглядывать, например. Ненадолго, но для мелких нужд вполне подойдет. Давай, купи жвачку и пошли.

— Ага.

Антон приблизился к прилавку и положил мелочь на блюдечко:

— Мне пачку…

— Банановой, — сказал Цет, — обожаем банановую. — …банановой, вон той, жвачки.

Он улыбнулся продавщице, чем скорее напугал ее, а не успокоил, схватил пачку и пулей вылетел на улицу. Почему-то было ужасно неудобно перед девушкой, к тому же он только что сообразил, что разговаривал, по сути, сам с собой. Со стороны, наверное, смотрелось странно.

— Что теперь? — Антон содрал со жвачки упаковку, вынул одну пластинку и начал механически жевать, не чувствуя вкуса. С каждой секундой ему все больше начинало казаться, что он сходит с ума. Есть такая форма шизофрении, когда слышишь реальные голоса и разговариваешь с реальными людьми. Вроде все нормально, но потом — бац — и оказывается, что голосов-то на самом деле нет, а люди растворяются в воздухе, оставляя тебя один на один с настоящей реальностью.

Что заставило его подняться с постели в середине ночи и пойти в магазин за жвачкой? Голос в голове. Цет. Он обещал бессмертие. Прямо сейчас. Через пять минут. И где оно? Где?!

— Живо! Два шага влево! — крикнул в голове Цет.

Повинуясь, Антон шагнул влево, потом еще один шаг — с тротуара на дорогу — и оказался на углу улиц, скрытый в тени магазина.

В эту же секунду из-за поворота стремительно вынырнул дежурный интермобиль. На скользкой дороге его колеса занесло, он вильнул в сторону. На короткое мгновение свет фар выхватил из темноты фигурку подростка, а затем обтекаемый капот врезался в него.

Антон разбил лобовое стекло, перелетел через крышу и, приземлившись на асфальт, пролетел еще немного кувырком. Пачка жвачки в момент удара вылетела из руки, и пластины в серебристой фольге разлетелись в стороны.

К тому моменту, когда дежурный офицер подбежал к телу, Антон успел умереть во второй раз.

4

За две недели до этого Антон решил, что он просто потерял сознание. Что-то вспыхнуло в груди, он ощутил острую нехватку воздуха… и очнулся глубокой ночью на кровати. С кем не бывало в жизни? Люди с сердечной недостаточностью могут терять сознание по пять раз в неделю, и ничего необычного в этом нет.

А вот ночью у продуктового магазина Антон понял, что он действительно умер. Вернее как понял — успел подумать об этом, сообразить.

Когда плечо пронзила дикая боль, мир перевернулся.

«Я умру! — торпедой вылетела мысль, следом за жестким ударом о лобовое стекло. И воздух вырвался из легких мощным холодным «Ы-х-х-х»…

«Умрешь. Мы говорили, что умрешь, — вторил Цет, — только оживление после яркой и запоминающейся смерти позволит тебе осознать всю прелесть бессмертия».

Кувыркаясь, он пролетел по воздуху, зацепив ногой заднюю фару интермобиля, и упал на дорогу. Левое плечо болезненно хрустнуло, в голове вдруг что-то лопнуло с чудовищным звоном, и глаза наполнил кровавый туман. Антон еще чувствовал, как щека скользит по асфальту, острому и шершавому как наждачная бумага… а затем провалился в пустоту.

Что-то с напором вытолкнуло его из собственного тела, сила тяжести испарилась, Антон повис в темноте, не зная, что сказать. Вернее — как и чем говорить (пожалуй, обе проблемы весьма серьезны).

«Вот, собственно, и все, — раздался из ниоткуда голос Цета, — теперь ты бессмертен. Каждый раз как будешь умирать, твое сознание и наша душа окажутся здесь. А потом, через определенное время, мы вернемся обратно».

«Где мы?» — мысль вырвалась из ниоткуда, не оформившись как следует, непонятно как возникшая, но тем не менее это была его, Антона, мысль.

«Пока еще нигде, — ответил Цет, — после смерти происходит какое-то время, прежде чем твой разум сам решит, куда ему отправится. Если бы мы не держались за твое тело, братишка, твой разум давно разорвало бы на куски. У нормальных людей после смерти так и происходит. Потому что нет надежды на возвращение. А у тебя есть надежда. Есть сдерживающий фактор. Как ты думаешь, какой?» «Я не знаю» «Вера в нас, брат. Это и называют раем. Когда вера в тебе сильна, бог в твоей душе не позволит твоему разуму раствориться в бесконечности или чтобы его разорвало на куски. Ты сам сможешь выбрать то место, где бы ты хотел провести вечность. Место, понимаешь, брат? Рай для вас, людей. Только мы, боги мелкого разряда, можем позволить тебе взять бессмертие, держим твое тело, и в результате ты все еще остался личностью. А все остальные, кому не повезло, забудут себя в новом мире, исчезнут, растворяться в море информации. А ты, брат, не исчезнешь. Побывав в каком-нибудь мире, ты вернешься в свое тело и продолжишь существование. И тело твое, братишка, никогда не состарится. Цени, Антон, цени все то, что мы для тебя делаем…» Цет замолчал, но отзвуки его голоса продолжали звенеть в пустоте, затихая медленно, будто звон колокольчиков. Потом Цет сказал вновь:

«Ой, блин. Кажется, мы сейчас попадем в то место, куда бы хотел отправиться твой разум» «Это какой-то мир?» «Если бы ты умер окончательно, то да, а в данный момент мы не знаем, братишка. Все может быть».

«Интересно было бы увидеть».

«Сейчас увидишь».

Неожиданная яркая вспышка света ослепила Антона. Он зажмурился. А когда открыл глаза, увидел перед собой ровную кирпичную стену. Кое-где между кирпичами вывалился цемент, а в некоторые щели можно было без труда просунуть палец. Чуть выше уровня головы находилось окно, закрытое изнутри плотными шторами, а снаружи вертикальной решеткой из толстых прутьев.

Обыденные формы слегка вывели из равновесия. Антон повернул голову и обнаружил, что стоит в узком переулке, заканчивающимся тупиком.

— Интересно, — пробормотал он, разглядывая чистую стену, без единой надписи или рисунка баллончиком с краской, которым изуродованы почти все стены Такера, — интересно.

Тихо было вокруг. Никаких звуков, никаких движений. Казалось, даже воздух замер в ожидании чего-то… какой-то мертвый город, честное слово.

Потирая шею, Антон вышел из переулка и остановился, осматриваясь. Город, похоже, действительно был давно покинут людьми. Вдоль улицы тянулись многоэтажные дома какой-то странной, старинной конструкции, высились фонарные столбы (с круглыми лампами вместо рекзаторов света), стояли желтые таксофонные будки, урны, киоски, знак пешеходного перехода… взгляд Антона замер на припаркованном у тротуара автомобиле. Бог ты мой! Такие драндулеты не выпускают уже лет сто! А этот как новенький, сверкает на солнце свежей краской.

— Неужели мой разум хотел оказаться в далеком прошлом? — пробормотал Антон, — в полном одиночестве, в прошлом, да еще с тройкой богов за пазухой… занятно.

— Во-первых, это не совсем прошлое, — сказал кто-то.

Антон резко обернулся и увидел небольшую скамейку в тени здания, у стеклянной витрины какой-то забегаловки. Скамейка перекрывала двери в забегаловку, но сидящему на ней было, похоже, наплевать.

Худой длинный человек с вытянутым лицом, острым подбородком, узкими глазками и абсолютно лысым черепом, он улыбался. Человек был одет в майку и джинсы, подвернутые до коленей, сидел, закинув ногу на ногу. На кончике левой ноги болтался домашний тапочек.

— Во-вторых, братишка, боги сейчас не в твоей душе, потому что ты, в некотором роде, умер. Боги вот они, перед тобой, это мы!

И хотя ни одна мышца на лице человека не дрогнула, Антон ясно услышал голос. Голос Цета.

Сидящий на лавочке бог развел руки в стороны, словно хотел обнять Антона, и улыбнулся еще шире. Слова определенно принадлежали ему, но губы не шевелились.

— Да и не город это, Антоша, не совсем город. Честно сказать, я и сам толком не понимаю, что это за место, но живых людей я пока не видел. Мы немного порылись в твоих воспоминаниях, ну, пока ты валялся на асфальте и умирал, и нашли там что-то о Нише… помнишь?

— Ниша? Ну, конечно! — Антон хлопнул себя по лбу ладонью, — вечное солнце, пустой город! Да, да!

— Объясни, — потребовал Цет, поднимаясь с лавочки.

— Несколько лет назад военные придумали новую виртуальную систему защиты информации. При помощи современных технологий они создали виртуальный город. Каждый дом здесь, каждая забегаловка на самом деле является ячейкой для хранения чьей-нибудь информации. А охраняют все это добро офицеры Службы Охраны. Их виртуальные матрицы сканируют специальным прибором — скретчетом — и помещают на время дежурства сюда. Они следят, чтобы софтеры ничего не украли.

Улыбка Цета слегка увяла:

— Мы ничего не поняли, брат.

— На самом деле этого города нет. Он… эээ… виртуален. И все, кто здесь находятся, тоже не настоящие. Матрицы с реальных тел.

— Души, — кивнул Цет, — разум отправляет их сюда. Люди в реальном мире умирают, чтобы нести здесь дежурство… а мы-то думали, что дали тебе бессмертие. У вас в Такере все так могут делать?

— Нет. Только те, у кого есть скретчеты и кто знает пароли защиты. Офицеры Службы входят во время дежурства, а софтеры ломают защиту и входят с домашних вироматов когда им захочется.

— Захочется… — задумчиво повторил Цет, — все упирается в желание. Ты, получается, тоже захотел?

— Получается так. Проект-то засекречен. Все о нем знают, но попасть мало кто может. Вот и раздирает любопытство. Я даже хотел в Службу Охраны пойти, но потом передумал.

— А мы тебя сюда без всяких этих скретчетов перетащили, братишка, — сказал Цет, потом прищурился и посмотрел на небо, — долго мы тут не протянем. Твое тело тоже нуждается в разуме. Да и жарковато.

Первым делом Антон стянул через голову свитер, в который был одет, и остался в одних штанах. Потом сошел с тротуара, запустив руки в карманы. Дорога серой лентой тянулась далеко вперед и исчезала на высоком подъеме. С обеих сторон тянулись однотипные многоэтажные дома с квадратными окнами и миниатюрными балкончиками. Кое-где первые этажи обрамлялись витринами магазинов, тентами, крылечками. Приглядевшись, Антон увидел, что у электрических столбов нет проводов, а некоторые окна выглядели так, словно их наспех нарисовали краской на стене. Программисты тоже люди и им свойственно кое-где халтурить. А, может, это просто незанятые ячейки информации? Кто ж разберет…

— Слушай, Цет, а как быть с системой обнаружения? Я слышал, что в Нише отслеживаются почти все движения.

— Каким образом они нас засекут? Мы же, в некотором роде, вошли сюда с черного входа. Не волнуйся.

— А как быть с этими… с кибер-элементалиями?

— Что за зверь?

— Что-то вроде местной ошибки в программе. Про них по ивизору показывали. Огромные такие страшилища, снаружи вроде желе, а внутри что-то постоянно гремит и переворачивается. Говорят, они не один десяток служащих сожрали. То есть не их, а матрицы конечно.

— Про этих твоих элементалиев сказать ничего не можем, — сказал Цет, — может, не увидят, но лучше на глаза не попадаться.

Непривычно тут было. Слишком тихо и неуютно. К тому же Антону до сих пор казалось, что он находится в невесомости, вне своего тела.

Он прошел взад-вперед по дороге, украдкой посмотрел на Цета. Бог сидел на лавочке и улыбался.

— Не понимаю, что мне здесь могло понравиться?

— Может, ты еще не все как следует оценил? В твоем распоряжении целый город. Ты здесь невидимка, брат. Гуляй, где хочешь, делай что хочешь! Только поторопись, времени немного, брат.

Делай, что хочешь.

Антон вдруг вспомнил, как в техникуме они с друзьями обсуждали Нишу. Толик говорил:

«У меня знакомый один есть, он софтер. Каждый день в Нишу ходит. Только они ее называют Городом Одиноких. Он говорит, что в Городе, как в крутой w-нэт игре, только еще круче. Никакого шлема не надо, все как взаправду. Словно живешь там. И ветер дует, и запахи чувствуешь и потеешь. А главное, все можно, и никакие физические законы не действуют…» Почти у всех друзей Антона были друзья софтеры и все они говорили, что Ниша, это, да, это круто. Ниша, мол, это твой сон наяву. Живи там, делай, что хочешь. Хочешь летать — летай, сквозь стены ходить — ходи себе на здоровье. Только у Антона друзей софтеров не было, w-нэт он пользовался, как все, через шлем, поэтому не очень-то в подобные рассказы верил.

Что ж, сейчас самое время проверить.

Антон поднял руку над головой. Как там делают в мегамодных фантастических боевиках? Сила мысли? Я повелитель мира и все такое? Трах-тибидох? Жаль, бороды нет, волосок выдернуть.

Вдруг Антон почувствовал какое-то странное движение вокруг поднятой руки. Воздух стал плотнее и окутал ладонь жарким вязким комком. Комок воздуха приобрел синеватый оттенок, стал походить на шар из сладкой ваты, только странного цвета… Антон не мог поверить глазам.

Руку вдруг пронзило холодом, а до ладони дотронулось что-то вязкое, холодное, похожее на медузу…

— Ой, черт! — он с отвращением выдернул руку, а комок воздуха остался висеть, со всех сторон от него разлетелись в стороны рваные лохмотья сиреневого цвета.

— Поздравляю, братишка, — подал голос Цет, — ты только что создал свой первый файрболл.

— Как в книжках, что ли?

— Ага. Почти как настоящий. Наверное, его еще и кидать можно. Попробуй.

Шар кружился вокруг своей оси, хлопья тумана разлетались в стороны и постепенно таяли. Антон, как завороженный, подошел ближе, протянул руку. Ладонь вошла в шар без сопротивления. Снова короткое мгновение холода, ощущение мокрой слизи на коже.

Антон замахнулся и что есть силы швырнул шар. Сгусток сорвался с руки и понесся в нескольких метрах над дорогой, оставляя за собой длинный сиреневый хвост. Он скрылся где-то за дорогой, а затем до Антона донеслось едва слышное «Бам». Над дорогой вспыхнуло сиреневое зарево.

За спиной Антона громко захлопал в ладоши Цет.

— Еще раз наши поздравления! Если мы хоть немного понимаем в этом мире, то ты, Антоша, способен на многое.

Антон посмотрел на свою руку. Кончики пальцев покраснели и распухли, словно их только что обдали кипятком. Ладонь же, наоборот, оказалась покрыта тонкой ледяной крошкой. Антон легко сдул ее и сжал руку в кулак. Кисть побаливала.

— Надо попробовать еще раз, — прошептал он, глядя на сиреневое зарево, медленно угасающее в дрожащем от жары воздухе.

А Цет все хлопал и хлопал в ладоши.

5

Второй файербол дался намного легче.

Воздух мягко окутал руку, уплотнился и послушно улетел в сторону фонарного столба, где взорвался тучей огненных брызг и оставил на столбе глубокий след.

Антон задорно подпрыгнул, как ребенок, впервые запустивший воздушного змея:

— Ты видел Цет, видел? А если больше файербол заделать? Я же целый дом снести смогу!

— Положим, не сможешь, силенок у тебя не хватит, — ответил Цет тоном строгого учителя, — но еще на многое способен.

— Ты это о чем?

— Мы сменили многих верующих, — сказал Цет, — и все они пережили с нами не одну смерть. Каждый из них, попадал туда, где исполнялись их мечты. И ты, Антоша, не первый, кому пришло в голову пошвырять файерболы.

Антон открыл рот, чтобы спросить, а что заставило Цета и богов менять верующих, но тут в голову проник новый, более интересный вопрос:

— А где двое других богов? Почему я вижу только тебя?

— Потому что они не показываются никогда. Я храню их в надежной шкатулке. Им там тепло и уютно. А что нужно нормальному богу для счастья? А еще они могут отдохнуть от твоих назойливых вопросов, братишка.

— А можно… — Антон на мгновение ошалел от собственной наглости, — а можно мне на них посмотреть? Я же должен знать, в кого мне верить?

— А много ты видел верующих, когда знали своих богов в лицо? — свою очередь поинтересовался Цет.

— Ну, хотя бы…

— Нет. Просили не беспокоить. Мы не любим слишком навязчивых верующих. От них всегда много шума. Достаточно того, что ты видишь меня. Ой, как достаточно. Придет время, братишка, и ты увидишь их, но не сейчас. Твое тело требует немедленного возвращения, разве ты не чувствуешь?

— Нет.

— И все же нам пора.

Цет встал со скамейки, приблизился к Антону и положил руки ему на плечи. У бога были тонкие длинные пальцы. Он оказался лицом к лицу с Антоном, и был с ним одного роста. На лысом черепе проступили капли пота.

— Мы должны идти брат, но скоро вернемся. Как только умрем в следующий раз — обязательно вернемся.

Цет облизал губы, как будто предвкушал что-то чрезвычайно аппетитное, божественное удовольствие:

— Встретимся у тебя, — напоследок шепнул он, и мир вдруг потерял четкость, расплылся в ярком белом свете.

6

Очнулся Антон от ледяного холода, обнаружив себя в морге на металлическом столе. Никаких врачей поблизости не наблюдалось, швов на теле Антон (в спешке обшарив себя руками) не обнаружил.

Стало быть, пора сматываться отсюда подобру-поздорову. Вскочив со стола, поскальзываясь на холодном кафельном полу, Антон выскочил из комнаты в коридор, успешно миновал ряд закрытых дверей и очутился на улице.

Только сейчас он сообразил, что стоит абсолютно голый, а на улице минус пятнадцать как минимум. Благо здание морга, по неписаной традиции любого маленького городка, находилось в отдалении от оживленных улиц. К тому же вокруг раскинулась небольшая ореховая роща с голыми, без единого листочка, деревьями. Поблизости было тихо и безлюдно.

Кости ломило. Антон с новой стороны ощутил на себе силу земного притяжения.

Постояв с минуту на пороге морга, он юркнул в ореховую рощу и, огибая жилые кварталы, побежал к дому.

Через час он замерз настолько, что едва держался на ногах, но добрался до дома и рухнул на диван, закутавшись в одеяло. Следующим утром Антон заболел ангиной.

Так началась его новая жизнь.

Вместе с богами.

1

Устраивать вечеринки в забегаловках и кафе дело неблагодарное. И кредиток несметное количество просадишь, и не поешь толком и все кругом на тебя пялятся — иногда случайный взгляд бросают, а иногда и нарочно. Не люблю такого. Не мое. А люблю вечеринки следующего типа: небольшая уютная квартирка с просторной кухней, узкий круг друзей и близких, море пива, побольше по-настоящему хорошей закуски, плеер где-нибудь на подоконнике играет ненавязчивую музыку. Нужно уметь отдыхать, а не развлекаться. Эпатаж, он ни к чему.

В худшем случае, для стоящей вечеринки сойдет музыкальная студия Негодяя нашего батюшки. Оговорившись пару дней назад о том, что было бы неплохо собраться, выпить пивка и обсудить предстоящие дела, Негодяй подписал себе смертный приговор. Влез в петлю, что называется.

Конечно, мы щедро освободили его от обязанностей покупать закуску, потому что ничего спиртного Негодяй не переносил. Только минералку.

В день вечеринки мы с Наташей подошли вторыми, после Сан Саныча. Он сидел на лавочке и читал газету с видом человека, который провел здесь не один час, хотя опередил он нас на двадцать минут. Сан Саныч по обыкновению был гладко выбрит, одет в строгий костюм и источал запах дорогого одеколона. Седые свои волосы он скрывал под кепкой с длинным козырьком. Этакий образец современного пожилого человека, занятого личным делом.

День выдался солнечным, но ощутимо тянуло прохладным ветерком, а по небу гуляли белые барашки.

Я сел на лавочку рядом с ним.

— Читать на солнце вредно, — говорю. — станешь слеп, как крот!

— Я и без солнца слеп как крот или даже хуже, — отвечает Сан Саныч, — смотри. С такого расстояния уже ничего разобрать не могу. Это старость?

На коленях Сан Саныча лежит его желтый чемоданчик. Смотрю на Сан Саныча и удивляюсь — ну разве нельзя с его-то заработками купить себе что-нибудь более стоящее? По крайней мере что-то, что не покрыто трещинами и не имеет наполовину ржавые замки. А, может, прав Сан Саныч — как там говорят — богат тот, кто умеет экономить. Но я бы такой портфель с собой таскать не стал. Устыдился бы. О чем не преминул сообщить Сан Санычу. Экономия экономией, но ведь и вкусы надо иметь.

Тот отложил газету и ткнул мне под нос свой тощий костлявый кулак.

— Мой портфель не трогать! Ухи откручу!

— Давай, мы купим тебе на день рождения рюкзак, — говорю; и день солнечный и настроение веселое, — такой, знаешь, с лямками на плечи.

— Я тебе покажу лямки! — Сан Саныч тоже смеется, — этот портфель семнадцать лет со мной.

— Может, тогда мы тебе и велосипед купим? — спрашиваю. Наташа ловко бьет меня локтем по ребрам, — эй, а что я такого противозаконного сказал?

Сан Саныч открыл было рот, но его перебил подошедший Пройдоха. Окинув нас рассеянным взглядом, он пожал всем руки:

— А где Негодяй?

— Опаздывает, — вздыхает Сан Саныч, патологически не переносящий, когда кто-нибудь опаздывает.

В общем, уселся Пройдоха рядышком, со стороны Сан Саныча, и мы стали ожидать злостных нарушителей режима уже вчетвером. Газета незаметно перекочевала из рук Сан Саныча в руки к Пройдохе, и тот углубился в чтение, позабыв, значит, о своих верных друзьях. Я же, от нечего делать, прижал Наташу мою, красавицу, ближе и зашептал ей на ушко, каким грязными делишками собираюсь с ней заняться сегодняшним вечером. Лицо Наташи (а она, к слову сказать, привычная к моим высказываниям) мгновенно приобрело бордовый оттенок. А я, в упоении, все никак не мог остановиться.

Хорошо, блин. Вот если б я был этаким электрическим чайником, улавливающим положительные эмоции, из моих ушей повалил бы пар. Спрашивается, что я такой веселый? А причин, как таковых, нет. Я имею ввиду явных. Просто последние три дня все дела мои идут в гору. А еще я, наконец заглянул в Город. О, это сладкое ощущение одиночества! И как не хотелось уходить из Ниши! Сладкое послевкусие играло на губах. И хотелось заглянуть в Город вновь. Побыстрее. Побыстрее.

Вчерашней ночью, когда Наташа уснула, выбрался я на кухню, заварил кофейку и, облокотившись о подоконник, долго смотрел на спящий город. В Такере полуночников мало. Тихий городок, где и молодежь-то по пальцам пересчитать можно. Горят редкие фонари, уходят в депо монохросты, кое-где сверкает реклама. Это у тюрьмы люди распущены, к границам города ближе. Можно там встретить праздных гуляк и в два и в три часа после заката, а тут — нет. Добропорядочные граждане требуют спокойной тихой ночи, чтобы хорошенько отдохнуть перед завтрашними трудовыми буднями.

Я видел на улице собак, которые боялись выбегать на свет, видел интермобиль, проехавший от перекрестка к гаражам дома напротив, и думал о том, что Такер, даже ночью, никак нельзя назвать неживым городом. В нем все живое, в нем все живет, дышит, сопит, зевает, храпит… Что же касается Ниши… как бы ни старались программисты, что бы ни рисовали, ни пихали образы, им никогда не оживить Город. Пусть в нем есть запахи, пусть есть физические законы, температура, одышка, пот подмышками. Пусть изнашиваются со временем кроссовки, натираются мозоли, ветер таскает по улицам газеты, а краска на стенах вздувается от жары и шелушится.

Ну и что?

Ведь в Городе все равно нет, и никогда не будет жизни. Все, что создано в нем, это всего лишь программа, имитация. И уж собаки по улицам Города точно бегать никогда не будут. Ведь жизнь должна туда хотя бы проникнуть, чего нельзя сделать с помощью программного кода или языка программирования.

И в тишине ночи я никак не мог решить, в каком из двух миров мне хочется жить. В Такере, или в Городе? Среди живых или в полном одиночестве? И ответа не находил. Еще Клещ в свое время сказал (а был он падок до различных высказываний): «Человеку не зря дана одна жизнь, да и та заключена в границы одного мира. Потому что любой и нас, человеков, склонен сомневаться. Вдруг другой мир лучше? Вдруг там постель мягче и еда вкусней? Была бы у людей возможность прикоснуться к другим мирам, многие бы устремились туда, не оглядываясь назад. И еще не факт, что там было бы лучше жить».

Прав был Клещ, зараза. Появился другой мир, и теперь я ночами не сплю. Хотя, конечно, признаюсь самому себе, насовсем я бы в Нишу не ушел. Там, во-первых, элементарно жить негде, а по существу, это даже не другой мир, а так… иллюзия. Если придираться к мелочам, то даже не сам я туда попадаю, а моя оцифрованная матрица. Или душа, кому как удобнее. Тело же здесь остается. А раз тело здесь, то поить и кормить меня тоже надо здесь. Я уже не говорю о других физиологических потребностях…

Я прижал Наташу к себе и крепко поцеловал в шею.

— Что за разврат в местах общественного скопления людей?

Прямо передо мной стоит Паршивец, с настольным вироматом подмышкой, и улыбается:

— Всем доброго утра, но я пока пойду к киоскам прогуляюсь. Нас по идее, не должны вместе видеть.

— Рискует, — говорит Сан Саныч, — он в городе человек видный. К нему могли и полицейских приставить.

— Не позаботился бы о слежке, не ходил, — говорю, — что я, Паршивца не знаю? Пятнадцать раз подстрахуется, прежде чем сделает. Да и кому я нужен сейчас? Обо мне и в полиции забыли за столько времени-то.

— Слушайте, — говорит Пройдоха и громко читает, — президент посетит Такер в свой день рождения. Он желает лично проследить за ходом расширения Ниши и обсудить с региональными лидерами тему финансирования виртуального города и степень рациональности открытия еще трех филиалов на востоке страны.

— Деньги некуда девать, — выносит вердикт Сан Саныч, — из Ниши прут и переть будут, а они расширить захотели.

— А что, — говорю, — нам же лучше. Раньше мы в одном Городе гуляли, а теперь в четырех! Да и на востоке я давно не был. Интересно, там настоящий восточный город построят, или как у нас, панельные многоэтажки?..

— Тут еще написано, вы не поверите, что доход от инвестиций сторонних фирм вырос, по сравнению с прошлым годом, в четыре раза.

— Пропаганда, — говорит Сан Саныч, — уж я-то знаю, какие у них там доходы и в какую сторону эти четыре раза.

— А теперь, когда Грозный вернулся, они вообще обанкротятся, ага, — подмигивает Пройдоха, — ни одна защита не устоит.

— Да ладно тебе, — говорю, — совсем в краску вогнал. Я, по-твоему, супермен? Мне срок вообще по ошибке дали, спутали с каким-то крутым взломщиком из заграницы, а он, гад, ушел пешком на юг, только виромат с собой прихватил.

— Может, и я тебя спутала с каким-нибудь взломщиком из заграницы? — спрашивает Наташа.

Я картинно грожу ей пальцем:

— Думаешь, я зря в тюрьме сидел?

— Думаешь, я зря тебя ждала?

— Думаю, хватит языками чесать, пошли, — говорит Негодяй, возникший чудным образом из переулка.

Я первым вскакиваю с лавочки:

— Опаздываешь.

— Начальство не опаздывает, а задерживается, — парирует Негодяй, бряцая ключами, — я там, у киосков Паршивца наблюдал, он обещался через десять минут подойти. Сидит на лавочке, чего-то доигрывает… прошу.

Отворив дверь, Негодяй исчез в темноте коридора.

Его музыкальная студия была, по совместительству, еще и домом. На первом этаже, собственно, располагалась комната для репетиций, комната для записи и еще одна, забитая под завязку всевозможной аппаратурой совершенно непонятнейшего назначения. В музыке я не разбирался совсем и, исходя из мнения окружающих, не имел ни слуха, ни тем более голоса. Мои попытки в детстве освоить гитару закончились крахом и сильно ноющими мозолями на кончиках пальцев.

Однако же Негодяй в противовес мне, писал вполне приличную музыку и даже записал несколько дисков, весьма популярных в узких кругах. На студии записывались и другие группы, не оставляющие надежд завоевать высшие места хит-парадов страны. Ну, а чем еще заниматься редкой молодежи в Такере? Своеобразную, конечно, музыку пишут, но все же.

На втором этаже студии находилась двухкомнатная квартира, с кухней и санузлом. Ни о каких новомодных автоматических измерениях давления, анализа мочи и прочей дребедени в квартире Негодяя слышать не приходилось. Он был злостным консерватором и ничего подобного попросту не переваривал. Ходили слухи, что всего пару лет назад Негодяй выкинул, наконец, свой старенький blue-ray проигрыватель, который десяток лет пылился у него где-то на шкафу.

Мы сразу последовали на второй этаж. Негодяй первый, щелкая выключателями, наполняя помещение привычными бытовыми звуками. В коридоре второго этажа он заставил всех разуться и буркнув: «Располагайтесь», удалился на кухню.

— Ты уже был у Негодяя? — шепотом спрашивает Наташа, оглядываясь по сторонам.

— Ага, два раза, до ареста, — отвечаю.

— У него девушка есть?

— Настя, кажется. Не помню. До моего ареста была. А разве видно, что нет девушки? Вроде все неплохо. Чисто, светло, презервативы нигде не валяются. Хотя, нет, презервативы это не показатель.

— Вечно ты, — фыркает Наташа, — я просто так спрашиваю. Интересно.

В комнате действительно светло и свежо. Как только мы пересекли порог, сработал рекзатор воздуха, загудел под потолком. Запахло чем-то свежим, окутала прохлада. Я потянул носом воздух и поставил на журнальный столик пакет, который принес с собой. Сегодня все тут с пакетами.

— Занятно, ага, — говорит Пройдоха, — сколько лет дружим, а здесь в первый раз.

— Негодяй наш очень щепетильно относится к студии, — Сан Саныч кладет желтый чемоданчик на пуфик, один из пяти, расположившихся вокруг журнального столика, — работа для него святое.

— Согласен.

Наташа занята рассматриванием книг в стеклянном шкафу около ивизора. У Негодяя вообще зал уставлен мебелью под завязку. Пустует лишь пара метров в центре и то, наверное, для того, чтобы рассмотреть красивый ковер под ногами. Глядя на этот ковер, понимаешь, для чего Негодяй просил разуться. Это вам не Паршивец со своим холодным бетонным полом в гостиничном номере. Наступать на ковер в обуви действительно жалко.

В дверях появился Негодяй. В его взгляде проглядывалось неудачно скрываемое любопытство. Ведь кроме меня здесь больше никто и никогда не бывал.

— Кто-нибудь пойдемте со мной, поможете, — говорит он, и вновь исчезает в коридоре.

По умолчанию, за ним отправляется Пройдоха. Во-первых, он у нас самый младший, во-вторых, ни я, ни Сан Саныч попросту не двинулись с места. Наглость, что поделать.

Сан Саныч присел на пуфик, я же занялся разбором пакетов. Мы с Наташей принесли креветок, холодных еще, замороженных. В пакете Сан Саныча оказалась бутылка ликера апельсинового цвета, с акцизной маркой на пробке и серийным номером, вылитом прямо на горлышке. Где Сан Саныч достает безумно дорогие вещи лично для меня загадка.

Пройдоха совершил несколько забегов по маршруту зал-кухня-зал, и наполнил стол всевозможными легкими закусками, в основном полуфабрикатами и купленными салатами.

Мы уселись за стол, и в то же время пожаловал Паршивец.

— Добро пожаловать, Роман Антонович, — говорю, — попрошу вливаться.

И он вливается, предварительно притащив из кухни табурет.

А дальше понеслось.

Обожаю вечеринки. Особенно один неуловимый момент, когда сидишь, значит, потягиваешь пиво, закусывая еще хрустящей льдинками креветкой, открываешь рот, чтобы ляпнуть очередную умную вещь… и вдруг оказывается, что ты уже втянут в какую-то увлекательную беседу по самые уши, что вьется дымок из зажатой между пальцев сигареты, а пепельницей служит стакан, а креветки кончились, а Сан Саныч о чем-то упорно спорит с Пройдохой, и тихо работает цифровой центр, рассылая по комнате ненавязчивые музыкальные импульсы. — …берем газету, открываем на первой странице, читаем: к нам едет президент! — это я сам говорю, но голос словно не мой, а глаза никак не желают оторваться от пустой ликерной бутылки, — а он нужен нам здесь? Мы его звали, спрашивается?

— А он кому-то мешает? — спрашивает Негодяй. На нем черная майка, а в руке большая белая кружка. Негодяй, как всегда, предпочитает хороший кофе крепкому пиву.

— Он мне мешает, — говорю, — не хочу, чтобы в мой город президенты всякие приезжали. Представляешь, сколько проблем разом? Перво-наперво, все дороги перекроют, на работу не добраться.

— Ты же не работаешь…

— Я не работаю, а другие работают, и не доберутся. А еще полиции наедет уйма!

— Много, — соглашается Паршивец.

— Вон. Цены поднимутся, потому что журналюги наедут. Это уже не только моя проблема, а всех.

— Журналюги, это хорошо, — опять соглашается Паршивец.

— Тебе хорошо, у тебя отели, а мне они зачем нужны? Дорогу им показывать каждый раз?

— Грозный, успокойся. В этом же не только президент виноват. У него вообще день рождения, тут радоваться надо.

— Не хочу радоваться, — говорю, — лично мне президент ничего хорошего не сделал.

— А он и не обязан лично тебе что-то делать, — отвечает Негодяй, — он вообще лично никому ничего не обязан. Президент старается для людей в целом, а если у тебя какие-то проблемы, то это, может, и не его вина.

— Все мои проблемы от государства. И от общества, которое меня окружает.

— Ага, значит уже и общество виновато.

— А ты посмотри вокруг. Посмотри, будь другом. Кто живет вокруг нас, кто правит миром? Дети, которым ничего не нужно, кроме танцулек и развлечений, и взрослые, которые тоже ничего не желают, кроме кредиток. Миллион кредиток — вот их идеал! В нашей стране нет идеи, понимаешь, цели нет, к которой хотелось бы стремиться. Общество превратилось в стаю, где главная мечта — ложиться спать с набитым брюхом и вкусив определенную долю удовольствия. А вина президента в том, что он тоже не видит и не указывает целей. Он использует те методы и законы, которые создавались до него. Он как коллекционер старинных часов: подводит стрелки, капает маслом в механизм, но совершенно не знает, как эти часы устроены. Может, часы могут работать лучше, может, стоит убрать скрип шестеренок и заменить пружины, но коллекционер не знает, что это надо делать. А, может, его просто устраивает его хобби, и ничего другого он просто не хочет.

Затягиваюсь сигаретой. Негодяй не против, чтобы мы курили прямо в зале, да и все окна распахнуты настежь. Я поискал глазами Наташу и увидел, что она сидит на диване в обществе Насти — ненаглядной Негодяевой девушки. Женщины, уединившись от грубого мужского общества, о чем-то мило ворковали. И когда она успела появиться?

— А я считаю, что всех их надо взрывать, — говорит вдруг Паршивец.

— Кого?

— Всех, — Паршивец обводит руками комнату, — отморозков всяких развелось. Никто ничего не знает, а каждый пытается влезть в политику или в торговлю. Причем такая тенденция наблюдается везде. По всем фронтам. Даже в музыке.

— Музыку попрошу не трогать! — это Негодяй. Затронули больную тему.

— Все наши беды от того, что никто не хочет учиться, — с пылом продолжает Паршивец, — тенденция налицо. Смотрите, сейчас все делается за кредиты. В любом высшем учебном заведении можно получать знания, предварительно положив кому-нибудь на лапу. А раз можно положить на лапу и получить диплом, зачем тогда учиться? Заплатил, отсидел пять лет за партой — и иди работай. Понимаете, что получается? Лопух сидит в кресле директора, никогда в жизни книг не читал, зато у него в подчинении двести человек. А он толком не умеет даже организовывать труд. Платит, например, всем одинаковую зарплату, и старшим руководителям и младшим. Тут же, ясное дело, старшие в полную силу работать не будут. Зачем, если нет стимула? Ясно я выражаюсь?

— Яснее некуда. Все беды от маленькой зарплаты, — говорит Негодяй.

— Маленькая зарплата, это всего лишь пример. Показатель. Я вот, например, в прошлом работал на кассе одного магазина. Ладно я, у меня образование позволяло, но моя напарница вообще ничего не соображала в бухгалтерии. И знаете, как она работала?

— Хорошо?

— Никак! То есть полный ноль. Моя бабушка, извините, лучше соображала, чем та напарница. Самое обидное, что всю недостачу в месяц делили между нами двумя, хотя ее вины было больше. Это, кстати, вина начальства. Тоже безграмотные…

Пройдоха ткнул Негодяя под локоть склонился к нему и что-то прошептал на ухо.

— Что? Пива тебе безалкогольного? А свое, что, уже выпил? Нехороший ты человек, Пройдоха, гадкая и гнусная личность!

Я потянулся было к бокалу с остатками ликера, но мою руку сжала могучая волосатая рука Паршивца. Безымянный его палец обрамляло тоненькое золотое колечко.

— Ты еще не закончил? — удивляюсь, — про безграмотность еще до революции столько книг исписали!

Паршивец качает головой:

— Пойдем. Поговорить надо.

— Дела! Три года молчал, зараза, а теперь дела! Может, здесь и расскажешь?

Паршивец поморщился:

— Ты все еще сердишься? Грозный, ну, хочешь я перед тобой на колено встану и в уста лобызну?

— Увольте!

Паршивец молча, но решительно сжимает мою руку. Он меня знает. Я временами такой ленивый становлюсь, что дальше некуда. А как из тюрьмы вышел, расслабился совсем. Иной раз умом понимаю, что нужно делами заняться, а сам лежу под теплым одеялом и в ус не дую. Может, я потому и в софтеры пошел, что от постоянной каждодневной работы меня как от пропавшего салата мутит. А с софтерством по другому. Одна успешная вылазка в две недели — и хорошая сумма в кармане. Плюс сам Город. Уж что хорошо отбивает лень, так это Город Одиноких. Попадаю туда, и словно энергии набираюсь. Сразу работать хочется… правда, стоит выйти из Города, и я все тот же ленивый, безответственный тип (с элементами сексуально озабоченного маньяка, как говорит моя жена).

В общем, поднялись мы с Паршивеем и, миновав диван с женщинами, вышли по коридору в кухню. Я уселся на табуретку, а Паршивец садиться не стал, оперся задом о подоконник.

— За тобой слежки не было?

— Давно следили, когда ты только сел, сейчас уже почти нет. Так, иногда. Я их прихвостней уже в лицо знаю. Сегодня один прицепился с утра, но быстро отстал. У Слонов и без меня дел хватает. Так, для статистики отрабатывают положенные часы иногда.

Паршивец выуживает из кармана портсигар пепельного цвета и зажигалку, достает две сигареты, одну протягивает мне:

— Знаешь, Грозный, ты столько шума наделал, потому что одним из первых рыб крупных попался. Один из лучших. Сейчас все проще. Молодые софтеры попадаются на любой мелочи. А за мелкие нарушения их иногда даже не штрафуют. Слоны тоже не дураки, они понимают, что арестами волну софтерства не остановить. Проще дождаться, когда она сама иссякнет.

— И как успехи? Иссякает?

— Потихоньку. Раньше была романтика, новый мир и все такое. Теперь скорее еще один вид быстрого заработка. Но по моим подсчетам до сих пор в Городе каждый день находиться каждый пятый житель Такера. Населения у нас тысяч триста, вот и подсчитай.

Я закуриваю:

— О молодежи Такера, конечно, заботиться надо, но я-то здесь причем?

— Я к тому, чтобы ты не беспокоился о слежке, Грозный. Слоны другими делами заняты. Зачем ты им нужен? Появились другие крупные рыбешки. Кончай думать о том, что тебя поймают.

— Я и не думаю, — говорю, — с чего ты взял?

Паршивец вздыхает:

— Наверное, я слишком нервничаю… болтаю всякую чепуху. Слушай, Грозный, а если у меня паранойя?

— Смотря, какие признаки.

— А бывает такая паранойя, чтобы я за других боялся, а не за себя?

— Все бывает, Паршивец. Только эта болезнь, наверное, по-другому зовется, — отвечаю, — а за меня боятся, кстати, не надо. Я сам за себя побояться могу, если что.

Паршивец замолкает и задумчиво курит, глядя в невидимую точку немигающим, остекленевшим на время взглядом. Словно в его голове возникла вдруг очень важная МЫСЛЬ, которую надо во что бы то ни стало додумать.

— Слушай…

Паршивец вздрагивает, роняет сигарету на пол и, чертыхаясь, нагибается, чтобы поднять и собрать пепел с линолеума. В кухне запоздало загудел рекзатор воздуха, наполняя помещение густым цитрусовым ароматом.

— Дело наипервостепеннейшей важности, — говорит Паршивец, движением руки обрывая мои попытки что-нибудь вымолвить, — я бы даже по-другому сказал — миллион кредиток хочешь?

Я стряхиваю пепел в блюдечко на столе:

— Слушай, Паршивец…

— Хочешь миллион? — твердо перебивает он. В глазах вновь вспыхнул тот огонек безумия, который, как мне показалось, угас несколько секунд назад.

Кто ж, блин, не хочет…

— Ты уверен, что дело в миллионе? Ты из-за этого взвинченный?

Глупым и наивным считала меня только моя бабушка, но она умерла много лет назад. Как я вижу Паршивца насквозь, так и он должен видеть меня. Если настоящий друг. И точно — Паршивец отошел от окна, выудил ногой табуретку из-под стола и грузно плюхнулся на нее.

— Ладно, дело не только в миллионе, но я не говорю, что мы его не получим, — говорит, вытирая нос кончиком пальца.

— Ага. Столько лет подкармливать меня в тюрьме… попытался бы предложить меньше.

— А как же разговоры что общество гниет? Что всем нужны только кредиты… Ладно, давай без обид, а? Договаривались же.

А как без обид, когда я думаю, что меня используют? Друзья, конечно, но, блин, откуда такие мысли берутся?

— Все остальные уже в курсе, — говорит Паршивец, — тебя я приберег на десерт.

— Выдерживал?

— Да. Как вино к празднику, — Паршивец улыбается, трет нос, и я тоже улыбаюсь, глядя на него. — а зачем тогда такая секретность? От Негодяевой жены что ли? Ладно, выкладывай, скотина, не томи.

— Почти сразу после того, как тебя поймали и обрубили крылья, мне стало известно, что в Городе возводят новые уровни, — начинает Паршивец, — я прошерстил Нишу и обнаружил, что никаких микрорайонов и кварталов официально строить не собираются. Но, тем не менее, подготовка велась. В Такер прибыла новая группа программистов, запустили новые серверы. Один мой хороший знакомый руководил прибытием новых партий вироматов. Причем, после разгрузки за ними приехали Слоны из охраны. После этого вироматы перевезли куда-то в неизвестное место.

— Секретный объект! Ловко.

— Представляешь? Секретный объект внутри секретного объекта. Понятное дело, я не остался в стороне и почти год все вынюхивал. И что ты думаешь я узнал?

Он замолкает, поглядывая на меня испытывающим взглядом. Ненавижу Паршивца за это.

— Сейчас как дам по голове блюдцем, — говорю, — продолжай.

— В Нише решил разместить свой архив президент, — ворчливым басом заключает Паршивец.

2

Государственный Секретный Архив… это же сотни тысяч документов, террабайты информации… все, что происходило в мире за последние сто лет, все находится в Архиве. Там хранятся файлы обо всех государственных деятелях современности!.. А компромата там сколько! А секретных постановлений! А сверхсекретных Указов! Да мало ли чего еще?!

Я затушил сигарету о дно блюдца и вытаращился на Паршивца, не в силах совладеть с отвисшей челюстью. Удается хрипло выдавить:

— Миллион кредиток, говоришь?.. — а в голове уже гудит, но не от спиртного, а от целого роя диких, неуправляемых мыслей, — мало миллиона, тебе не кажется, а?

— Каждому, Грозный, каждому, — замечает Паршивец, — если дело выгорит. А чтобы оно выгорело, мне нужен твой дар и опыт.

— Чего больше?

— Больше? Дар. Если бы можно было открыть замки в охранных помещениях Архива молитвой, я бы упал на колени прямо сейчас. Без твоего волшебства не обойтись.

— Думаешь? А кто-нибудь уже сталкивался с этими замками?

Паршивец грустно улыбается:

— Если бы… Представь, в Городе появилось метро. Входишь туда, а внутри просторный холл, будочки всякие стеклянные, карта на стене, все как в настоящем метро, только безлюдно. Стоят два эскалатора, которые, естественно, не работают. Оба эскалатора уходят глубоко вниз, а внизу нет света и ничего не видно. Вот это и есть вход в Государственный Архив. Двадцать шесть софтеров спускались по эскалаторам вниз. Были одиночки, но в основном группами. Пока еще ни один не добрался до цели.

— И что с ними происходило?

— Первым отрубали питание, когда они спустились метров на двадцать, и они вылетали из Города не хуже пробки из бутылки. Других поймали Слоны по сигналам здесь, в Такере. Я не оставляю попыток, но операция, в которой будешь участвовать ты, главная в списке. К ней я готовлюсь с особой тщательностью.

— Спасибо.

— Нет, правда. Вдумайся, Грозный. Двадцать шесть софтеров, которых я лично натаскивал. Думаешь, так легко найти профессионалов? Ладно, допускаю, что две трети из них чайники, но одна треть, Грозный, восемь человек знали, на что идут, и в свое время взломали не одну базу в Городе. Они тоже не добрались, — Паршивец берет паузу, чтобы перевести дух, — а мы доберемся, нутром чую. Вот здесь, в груди, сидит уверенность, а она, знаешь ли, штука в таких делах полезная и проверенная. Помогает.

— Приняли мышку за кошку, а она пшено и сожрала, — говорю, — не боишься, что я подведу? Столько времени прошло, все-таки.

— А вот и не боюсь, — улыбается Паршивец, — поздно бояться. Через два дня мне доставят из столицы все необходимое оборудование, свои люди работают, сам понимаешь. Я уже сомневаться просто физически не могу. И тебе не советую.

— Ты меня в отступники не записывай, — говорю.

Паршивец улыбнулся снова, но улыбка эта, вижу, далась ему непросто. Затем полез в карман и вытащил тонкий белый конверт.

— Это тебе, — говорит, — ознакомься на досуге. Там карта Города, такая же, как у Сан Саныча, инструкции и описания устройств, которые я заказал нам.

— Кому — нам?

— Тебе, мне, Негодяю и Сан Санычу, — говорит Паршивец, — вчетвером пойдем.

— Ты обалдел что ли? Засекут через пять минут! Глазом моргнуть не успеем.

— Главное — толпой никто не пойдет, передвигаться будет по двое. А еще приготовься — мы не на один день в Город идем.

У меня вновь отвисает челюсть:

— А на сколько?

— Дня на два минимум. Пройдоха останется наблюдать за нашим физическим состоянием. Я же говорю — ознакомься с новым оборудованием.

— Видал я новое оборудование, но чтоб такое… а оно не смертельно — два дня без передыху на скретчетах замкнутым висеть?

— Не смертельнее, чем заходить в Город через твой скретчет в заднице.

— Под лопаткой.

— Все равно. Оборудование, конечно, не идеальное, но зато лучшее, что вообще можно достать.

— Благодарю. Полегчало. Успокоил, как говорится, до глубины души. А почему не рассказал обо всем заранее? За два дня не очень-то подготовишься.

— Я боялся, что ничего не получится. Очень много проблем возникло по ходу дела. Все эти переговоры, звонки, там взятка, тут взятка, ну ты понимаешь… вчера вечером выяснилось окончательно, что операция состоится. Если бы сорвалась, я бы тебя до поры до времени не беспокоил.

— Ну, да. Придумал бы какую-нибудь другую гадость.

— Ты знаешь, наверное да.

Хочется закурить снова, а еще не помешала бы рюмочка ликера, но его же наверняка уже допила дружная компания. Интересно, а пиво осталось?

— Я сегодня же все просмотрю, обещаю. Еще замечания, предложения, вопросы будут?

— Утром, — коротко говорит Паршивец.

— Непотребством занимаетесь! Знаю я вас, негодяев! — говорит Негодяй, заглянувший в кухню с бокалом пива в руке.

— На себя посмотри, — говорю, — дай хлебнуть.

— Оно без алкоголя, тебе, как бы, строго запрещено.

— Я тебе дам, запрещено! — кидаюсь на Негодяя, пытаясь выхватить бокал. Естественно, пиво разливается. Паршивец громко ржет. Я схватил его подмышки, пихнул на Негодяя, и мы такой вот дружной компанией вывалились в коридор.

Из зала показалась голова Наташи:

— Чем вы там занимаетесь?

— Непотребством! — кричу, — присоединяйся!

В последующие минут пятнадцать мы, как малолетние шалопаи, катаемся по полу и мутузим друг друга, оглашая коридор хохотом и воплями. Сан Саныч и Пройдоха выглянули посмотреть, а затем исчезли обратно. Падкий до умных разговором Сан Саныч наверняка втянул беднягу в очередную беседу.

Наконец, я больно стукнулся затылком о плинтус и заорал в голос, что, мол, пора и честь знать. Закругляемся, значит.

Естественно, меня никто не услышал.

3

От Негодяя мы с Наташей вырвались, когда солнце наполовину скрылось за домами, а тени от деревьев удлинялись и ползли вдоль тротуара. Город озарился рекзаторами света, интермобилей стало меньше, зажглась, засверкала реклама на магазинах.

Несмотря на вечер, непривычная весенняя жара не спадала, а ветер вообще куда-то запропастился.

— Уф, — говорит Паршивец, который вышел меня проводить, а заодно и выкурить на пару сигаретку, — терпеть не могу весну и лето. Зимой лучше. От холода спрятаться можно, а от жары некуда. Не в ванну же со льдом бросаться, верно?

Рубашка у Паршивца расстегнута на груди, открывая прекрасный вид на густые черные волосы — наверняка компенсацию за блестящую лысину. Он докурит сигарету и вернется обратно к Негодяю и Пройдохе; Сан Саныч ушел раньше всех, сославшись на то, что вечером у него какие-то оздоровительные процедуры в новом спортивном комплексе.

— Завтра в десять, не забудь.

Киваю.

Мы курим молча. Наташа держит меня за руку и тоже молчит. Я успеваю поймать этот короткий момент тишины и покоя, прежде чем он ускользает окончательно.

Со стороны дороги раздается грохот музыки, и на бешеной скорости пролетает интермобиль. Где-то в подворотне лает собака, кого-то зовут домой… жизнь идет мимо нас, рядом с нами, а мы как будто замерли вне ее, стоим и молча курим…

И отчего-то мне показалось, что только что подошел к концу последний нормальный день в моей жизни. Глупости, конечно, ведь моя новая жизнь, по сути, только началась. Впереди еще много дней, спокойных и неспокойных, радостных и грустных, ярких и серых. Я еще не настолько стар, чтобы бояться смерти. Да, я знаю, это молчаливая с косой может забрать меня в любой момент, когда ей вздумается, но как хочется прогнать подобные мысли прочь…

— Пойдем? — Наташа прижимается теплой щекой к моему плечу, — Рома, а тебя ждем в гости на неделе. Давненько не заходил, я ведь и обидеться могу.

— Нет, Наташенька, на этой неделе никак, — разводит руками Паршивец, — давай в конце месяца, а? Вывезу вас за город, на шашлычок, винцо попьем, костерок разведем, повеселимся, а?

— Хорошо, — Наташа тянет меня за руку к дороге, — пойдем, Паш, пойдем, а то к утру не доберемся.

Я успеваю выбросить сигарету в урну и пожать Паршивцу руку на прощание.

Мы подошли к трассе.

— Наташ, тебе как, понравилось?

— Нормально. От общества мужиков нельзя ждать лучшего, — она улыбается, — когда вы были на кухне, Сан Саныч и Коля пытались строить из себя джентльменов. Разыгрывали, кто поднесет мне бокал со льдом, а я им говорю, что если ты увидишь — голову оторвешь.

— На Сан Саныча не похоже. Детство заиграло?

— Дурачились. Чуть пиво на нас с Настей не опрокинули.

Я смотрю на Наташу, и она мило улыбается мне в ответ. Сколько лет мы вместе, а я все никак в толк взять не могу, что она нашла во мне такого? Ведь я совсем не красавец, и характер у меня, что и говорить, прескверный. А еще отпетый уголовник с запаянными скретчетами. Мой антипослужной список можно перечислять часа три… но ведь, выходит, есть же во мне что-то. Ведь видит Наташа то, чего не вижу я.

— Ты меня любишь? — спрашиваю.

— Дурачок, — отвечает она и ловит такси.

— Отвечай по существу. Любишь или нет?

Она первой залезла на заднее сиденье — я следом — и назвала адрес. Такси медленно тронулось с места.

— Глупый ты, — говорит, — если бы не любила, жила бы с тобой тогда, жди.

— А вдруг? Из сострадания, например.

— Паш, не говори ерунды. Я не из тех женщин, которые живут с кем-то из сострадания. Неужели я бы не нашла себе кого-нибудь другого?

— Не знаю… понимаешь, мне просто страшно тебя потерять. Лезут в голову всякие дурацкие мысли.

— Это мне должно быть страшно. Я за тебя боюсь с того дня, как мы поженились. Сначала боялась, что тебя арестуют, потом, что из тюрьмы живым не выберешься, теперь, вот, снова боюсь, что арестуют.

— Не надо бояться, — говорю, — ты меня любишь, я тебя тоже люблю, а вместе нам ничего не страшно.

Я положил голову ей на плечо и закрыл глаза. День медленно уходил, уступая место ночи. Завтра меня ждет новый день, а что он принесет с собой, я не знаю, да и знать, если честно, не хочу.

1

Паршивый день плавно перешел в паршивый вечер.

Причин было несколько. Во-первых, под конец дежурства пришлось писать отчет и звонить дежурному. Урод громко орал в трубку что-то на счет некомпетентности и крупного штрафа. Говорухин едва не послал его на три буквы, но сдержался. Трубка телефона в руке жалобно скрипела от неправомерного давления.

Во-вторых, Морозов. Не спрашивая разрешения, он отослал отчет главному дежурному, и теперь завтра к обеду Говорухину надлежало явиться в офис начальства для объяснений. А это не есть хорошо. На завтра у Говорухина были совсем другие планы. Например, разыскать софтера, который подложил ему свинью с Шепко. Очень хотелось посмотреть в глаза наглому уроду, а еще лучше эти самые глаза выдавить и наблюдать, как тот будет корчиться от боли и орать о пощаде.

Между прочим, сцена расправы с софтером смотрелась столь заманчиво, что после смены Говорухин решил вовсе не заезжать домой, а свернул прямиком к Лёне Красикову. У того можно было сразу и пожрать и глотнуть водки и, если повезет, разыскать пару головокружительных таблеток. Дело в том, что Красик таблетки не уважал, предпочитал баловаться новомодной дрянью, которую колол прямо в затылок, в ямочку под волосами, но для друзей у него почти всегда имелся небольшой запас таблеток и чего-нибудь посильнее.

«Но сильного нам сегодня не надо» — подумал Говорухин, поворачивая на Новосельскую улицу. Черные очки лежали над рулем.

Сильнее — это значит торкнешься один раз и валяешься потом три дня, как в коме, только ее хуже. Сначала улетаешь фиг знает куда, потом возвращаешься вроде бы в собственное тело, а оно похоже на студень. Язык пухнет, кости словно резиновые, перед глазами — цирк. Затем еще сутки уходят на отходняк. Тогда вообще лучше людям на глаза не показываться — испугать можно…

Говорухин подрезал какого-то недотепу, заставив того выскочить на встречную по сплошной, и прибавил газ. Он уже видел ярко-желтую рекламную вывеску каких-то бритвенных лезвий, обрамляющую крышу дома, в котором жил дружище Красик.

Мысли вновь вернулись к софтеру. Имел же наглость! Ладно, Говорухин еще понимал, когда взламывали базы данных банков или, скажем, казино. Кушать всем хочется. Но на кой ляд тебя, дружище, понесло в этот всеми забытый ресторанчик, да еще понадобилось соваться в подсобку, да еще брать диски? Бес попутал? Предчувствие сработало? Еще какая-нибудь чушь в душе взыграла?

В голову забралась шальная мысль:

«А, может, это сам Шепко и сделал? Вытащил диски, а потом решил с баблом тебя кинуть?» «Зачем ему это? — подумал Говорухин, — мы с Шепко не первый день работаем. Он же знает, что я все равно докопаюсь до правды и всех уродов найду. К тому же, он сказал принести диски, а не бабло» «Но если не найдешь диски, то он потребует с тебя компенсацию, верно?» «Мы найдем уродов, я сказал, — скрипнул зубами Говорухин, — у нас есть записи. Мы просмотрим их и узнаем, кто на самом деле был в ресторане. Если это Шепко, я лично сверну ему шею» Говорухин почувствовал, что утихший было гнев, вспыхнул вновь. В таких ситуациях Говорухин предпочитал быстро разряжаться — попросту набить кому-нибудь морду. Хотя бы первому встречному. И черт с ними, с последствиями.

— Надо выпить водки, — пробормотал Говорухин, останавливаясь.

Нацепил очки на нос, вылез и подошел к двери в подъезд. Набрал номер квартиры и когда голос Красика начал нести что-то невразумительное, рявкнул в микрофон:

— А вы не ждали нас, а мы приперлися!

Черный динамик на уровне подбородка замолчал, зато щелкнул замок, и дверь отворилась. Говорухин вошел в прохладный подъезд и быстро поднялся на шестой этаж, ведя пальцами по блестящим отлакированным перилам. Красик жил не в самом бедном районе города. За домом приглядывали хорошо, ремонты производились часто, и было здесь так чистенько, светленько, жизнерадостно, что сразу захотелось смачно плюнуть. Что Говорухин и сделал, свесившись через перила. Желтоватая слюна полетела вниз и шлепнулась о кафельный пол на первом этаже. Так-то лучше. А то чистоту развели, ступить негде.

Красик уже стоял на лестничном пролете в огромных трусах-шароварах, красных, в крупный белый горох, и тапочках в форме кроликов. Типичная для Красика домашняя одежда. Был Красик высокий тощий и сутулый, словно всю свою жизнь таскал на костлявых плечах невидимую тяжелую ношу. Щеки его горели огнем, рыжие усы торчали в стороны, а глаза налились кровью. Стоял Красик, опираясь о дверь, и источал сладкий запах перегара.

— Что-то быстро ты, — буркнул он, мешая речь с икотой, — я, блин, проснуться толком не успел, видишь?

— Здоров, Карась, — Говорухин аккуратно приобнял Красика за плечи, чтобы не уронить, — торопился, как мог. Знаешь, какой сегодня паршивый день выдался?

Красик понимающе кивнул, жестом пригласил Говорухина войти, потом зашел сам и захлопнул дверь.

Все, теперь можно расслабиться. Дом одного члена Лиги, это дом для каждого ее члена. Как говорится, делись всем, чем можешь, и мы поделимся всем, что имеем. Говорухин устало стянул берцы, расстегнул китель, швырнул кепку на тумбочку.

— У меня там водки есть малость, — сказал догадливый друг из-за спины, — выпьешь, или сразу… того?

— Я вообще-то по делу пришел.

Красик нервно хихикнул:

— Давай, сначала тяпнем по рюмашке, а потом дело, идет? Сто граммов водки еще никому никогда не мешали. Гавар, я же тебя знаю.

Умные вещи говорит, дружище. Да и кто в Лиге глупец? Нет, в Лигу глупых никто не принимал и принимать не будет. В Лигу отбор жесткий. Сам Говорухин критерии устанавливал.

Прошли в зал, где моргал в углу ивизор, рекзаторы излучали мягкий свет, и тени ютились по углам. На стеклянном столике около кровати стояла полупустая бутылка, а рядом — стакан. Жил Красик в однокомнатной, хоть и просторной, поэтому приходилось совмещать личную жизнь и жизнь в Лиге прямо здесь. У окна примостился полупортативный виромат и целая куча приборов к нему. Провода в связках опутывали батареи и подоконник. Беспроводные генераторы выстроились в ряд от батарей до ивизора. Часть комнаты занимал шкаф с миллионом ящичков и дверок. Причем Говорухин знал, что невидимых глазу ящичков в нем едва ли не вдвое больше, чем видимых. Хороший шкаф, на заказ сделанный, штучная работа — без инструкции и не разберешься где что можно открыть, а где, наоборот, закрыть.

— Располагайся. Там сигареты где-то, прикури, а я по маленькому, — сказал Красик и прошлепал в туалет.

Сигареты валялись на кровати — без пачки, россыпью — зажигалка оказалась там же. Говорухин присел на корточки, снял очки, положил их на столик и пару секунд размышлял, что лучше для загруженного проблемами мозга — водка или сигареты? Потом залпом выпил то, что плескалось на дне стакана и закурил.

С первым же глубоким вздохом немного закружилась голова. Казалось, с дымом, потекшим тонкой струйкой между губ, выветрилась и часть мыслей. Говорухин не заметил, как сел на ковер и скрестил ноги. Травка у Красика всегда была что надо. Умеет же находить, чертяка!.. Говорухину захотелось прикрыть глаза и уронить тяжелую голову на край кровати, но буравила мысль о предстоящих делах. Неотложных. Срочных. Может быть, смертельно важных…

Дьявол, как же хорошо дома!

— Карась, пожрать у тебя найдется?

— А как же! — донеслось из туалета, где Красик, похоже, засел совсем не по-маленькому, — все на кухне, дружище, пойти и посмотри, если не в лом.

— Ага, встану и посмотрю… — Говорухин не двинулся с места. Вместо этого сделал еще несколько глубоких затяжек.

Карась вышел из туалета и заглянул в комнату, заправляя майку в трусы:

— Ты уже был на кухне?

— Тебя жду. Принеси сюда, братишка, не будь свиньей.

Красик понимающе кивнул. Бывает, так на работе достанут, что выматываешься в конец. А здесь, на ковре, с сигаретой в зубах, расслабление приходит, что даже двигаться неохота.

Говорухин чуть повернул голову и посмотрел на мерцающий экран ивизиора. Показывали какую-то муть. Интересно, куда Красик дел пульт-то, чтоб его…

— Карась! — буркнул Говорухин, оглядываясь, — эх, Карась…

— Уже несу. Еды немного, но нам на двоих хватит, — Красик внес большую черную сковородку в одной руке и тарелку в другой.

— Картошка замерзла. Вернее…ээээ… жир застыл.

— Сойдет, — Говорухин поднялся с пола и переместился в кресло. Сигарету оставил на ковре, и краем глаза заметил тонкую струйку белого дыма, поднимающуюся к потолку.

Жир действительно застыл, но на это было наплевать. Жрать хотелось сильнее. Подцепив вилкой покрытые белыми комочками жира дольки картошки, Говорухин налил водки, залпом опустошил стакан и неторопливо заел. Он любил чувствовать, как горячая волна обжигает горло и желудок. Потом еще щекочет в носу, но это несущественно.

В тарелке оказался салат из квашеной капусты и зеленого горошка подозрительного цвета. Говорухин принюхался и решил пока налечь на картошку. Красик, конечно, был одним из Лиги, но готовить не умел совсем. К тому же он слыл жутким лентяем и раздолбаем.

— Ты, это, рассказывать будешь? — спросил Красик.

Проглотив очередной комок слипшегося жира и картошки, Говорухин вынул диск и протянул Красику.

— Сегодня какой-то урод софтер сорвал мне шикарную сделку с Шепко. Я его зацепил камерой, заснял, понимаешь?

— Ага. Мы попали на деньги?

— Пока еще нет. Софтер спер информацию, которая нужна Шепко. Достать ее было не так-то легко. Во-второй раз может не получиться.

— Поэтому лучше найти софтера, — подытожил Красик.

— Вот именно. И по возможности, как можно быстрее. Ты же знаешь Шепко, он больной на голову.

— И на все остальные части тела тоже. Еще по сигаретке?

Говорухин прислушался к своим внутренним ощущениям. Нет, пожалуй сейчас следует остановиться, иначе до просмотра диска дело так и не дойдет.

— Включай виромат.

Красик молча занялся делом. Загудел системник. По экрану ивизиора пробежала рябь. Говорухин поискал пульт, но безрезультатно. Тогда он встал на колени и в таком положении подошел к ивизору. Как выключать эту штуку? Под экраном расположился ряд блестящих кнопок. Не глядя, Говорухин нажал на все по очереди, и ивизор погас.

— Эй, смотри-ка! — воскликнул из-за виромата Красик, — я думал, эта штука никогда не заработает нормально.

— Просто я тебе не показывал, — неслышно прошептал Говорухин, развернулся, и на коленях же подобрался к виромату.

2

Изображение было — поганее некуда. Картинка сплошь усеяна помехами и белой рябью. Силуэт едва различим в общей темноте. Говорухин прищурился, прилип носом к монитору, но пока все равно ничего ценного разглядеть не мог.

— Чтоб вас всех, торгашей, — ругнулся он.

Красик шумно дышал в ухо, стоя за спиной. Говорухин сам не заметил, как с силой сжал пульт дистанционного управления. По корпусу пульта прошла широкая длинная трещина. Раздался хруст.

Софтер вышел на свет. Изображение скинуло серые тона и обрело многоцветие. Теперь лицо урода было хорошо видно… а с ним еще одного. Два софтера стояли в полуподвальном помещении ресторана, в узком прямоугольнике света и о чем-то беззвучно разговаривали.

— Вот черти! — Говорухин что есть силы надавил на кнопку «фото\сканирование» и обернулся к Красику, — ты видел это? Уродов двое! Они вдвоем туда залезли!

— Софтеры всегда по двое ходят, — пожал плечами Красик.

Говорухин вытаращился на него вечно красными глазами:

— Умные вещи говоришь, дружище! Об этом я не подумал, верно. Их же всегда двое. Один урод на улице, а второй дела делает.

«По-крайней мере, это не Шепко, — возникла в голове мысль. То ли облегчение, то ли радость — сразу и не разобрать.

Сканер тихо щелкнул, заканчивая считывать изображение. Говорухин сохранил запись и вывел фотографию на монитор.

Двое софтеров. Один совсем сопляк, лет восемнадцать (прут же в Нишу, уроды, как будто другой работы нет), второй постарше, с короткой стрижкой… ну-ка, ну-ка… на виске у него не запаянный ли скретчет?

Ну, конечно! Матрица физического тела передается в Нишу без изменения, значит, в жизни у этого типа тоже запаянки! Так ты уголовник, дружок! Отсидел, значит, и снова полез!

Говорухин потянулся к виртуальному шлему.

Так, где у нас тут доступ в Архивы Информации? Офицер Службы Охраны должен знать врагов лицо. И по именам.

3

На следующее утро Говорухин никуда не пошел. Дело в том, что он сорвался.

А что такого? В папке лежали досье на двух софтеров-уродов, которые позарились на его имущество. Он знал их адреса, знал, где один из них учится и вообще знал, что с ними сделает, когда поймает. Ловить будет по одиночке. Вылавливать, как опытный рыбак ничего не подозревающую рыбешку. Сначала изобьет с пристрастием, потом с пристрастием же допросит. Если дискеты с информацией Шепко отдадут сразу — им же лучше. Если нет, у Олежи Афимина была дача за городом, в которой очень удобно проводить специальные допросы. Жесткие, как квалифицировал Говорухин.

В общем, досье лежали в папке, в запасе еще несколько дней, поэтому ночью Говорухин поддался на уговоры Красика и выкурил с ним еще по одной сигаретке. Стало совсем хорошо. Настроение поднялось. Допили бутылку водки и распечатали еще одну. Затем еще. Наутро продолжили, едва разлепив глаза. Говорухин нашел на кухне две консервированные банки с рыбой, открыл их и решил, что это вполне даже приличная закуска. Еще две бутылки и почти недельный запас конопли были уничтожены за каких-то пару часов.

А затем накатил туман.

Когда Говорухин срывался, он мало что помнил. Вернее, в те самые минуты срыва он все видел и соображал предельно ясно, но вот с каждой минутой воспоминаниям негде было цепляться в его воспаленном мозгу и они ускользали в неизвестном направлении. Испарялись через уши. Растворялись, черт бы их побрал, в небытие.

Туман стал проходить к концу второго дня. Говорухин обнаружил себя в кресле, положившим ноги в ботинках на стеклянный столик и вертящим в руках неизменные черные очки. Ивизор работал на полную громкость: транслировали футбольный матч, кричал комментатор. Красик валялся на диване в обнимку с мятой подушкой и пустой бутылкой. Дым под потолком стал гуще. В горле пересохло, а изображение перед глазами то и дело норовило размазаться, как масляная картина на дожде.

— Карась… — Говорухин сглотнул, чем вызвал ряд неприятных спазмов во рту, — Карась, сколько времени?

— Два, — буркнул Красик, не разлепляя глаз.

Говорухин посмотрел на часы, мигающие в углу ивизора: без пяти восемь вечера.

Кажется, он догадался, какой именно сегодня день.

Говорухин скинул ноги со столика, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Тело не болело, кулаки не саднило, рожа, вроде, тоже ничего. Значит, только пили и курили (Говорухин увидел на столе пустую целлофановую обертку из-под таблеток и понял, что еще и глотали). Походов по ночному городу не было.

Повертев в руках очки, Говорухин нацепил их на нос и встал. Выпрямиться не получилось — живот свело страшной судорогой, пришлось рысцой нестись в туалет, расстегивая на ходу брюки.

Неприятнее всего «отходняк». Это вам скажет любой наркоман и алкоголик. Льется, как говориться, из всех щелей. Но, правда, еще хуже, когда запор. Тогда пучит, блин.

Усевшись на унитазе, Говорухин стал массировать пальцами виски, вызывая перед глазами радужные белые точки. Надо бы умыться, зубы почистить, а потом можно отправляться домой.

— Завтра же нанесу визит, — проворчал он сквозь зубы.

И никакой водки или таблеток. Только минералку, подогретый ужин и на ночь горячий кофе.

Сделав свое дело, Говорухин набрал полные ладони холодной воды из-под крана и умылся. Напоследок заглянул в комнату, взял со стола офицерскую кепку и вышел из квартиры, хлопнув дверью.

— Горячего кофе и минералки, — сказал он, спускаясь по лестнице. Сквозь черные очки хрен что увидишь, но он привык.

4

Когда в дверь позвонили, Наташа как раз заканчивала наводить макияж. Паша убежал минут десять назад, сказав, что нужно срочно увидеться с Паршивцем, и она решила, что это он вернулся, забыв что-то важное. Паша на самом деле такой растяпа…

— Минутку! — подведя бровь, Наташа накинула халат и пошла открывать.

На пороге стоял офицер Службы Охраны. Первое, что она увидела — черные, непроглядные очки, закрывающие глаза.

«Они не от солнца, — почему-то подумала Наташа, — они закрывают именно глаза…» А затем офицер открыл рот и спросил:

— Где Павел Аскелов?

— Я… — растерялась Наташа, — он ушел с утра. Сейчас его нет.

— А вы его супруга? — спросил офицер мягко, тихим вкрадчивым голосом, словно домашний врач, интересующийся здоровьем пациента, — Наталья, верно?

Наташа кивнула.

— Что-то случилось?

Офицер улыбнулся, не разлепляя губ. Улыбка вышла не дружеской — странной. Поправил кончиком пальца очки:

— Ничего такого, Наталья. Я из тюремной администрации. Хотел бы задать несколько вопросов по поводу его сокамерника… А когда придет?..

— Вечером, — сказала Наталья, — или, может, завтра утром. Он собирался навестить родителей. Сами понимаете…

— Да, да. Недавно вышел из тюрьмы, хочется погулять, поездить… — вновь улыбнулся офицер, — хорошо, Наталья, передайте ему, что заходили из Службы Охраны, просили быть завтра дома с утра до обеда.

— Его в чем-то подозревают?

Офицер помотал головой:

— Всего лишь свидетель. Зададим несколько вопросов и все. Ничего страшного, Наталья. Не волнуйтесь.

Он замолчал, но не уходил. Наталья смотрела на него, на его черные очки, но не могла разглядеть глаз. Тишина внезапно надавила.

Потом офицер едва заметно кивнул, приложил два пальца к козырьку кепки, развернулся и стал неторопливо спускаться по лестнице.

Наталья захлопнула дверь, провернула замок и прислонилась к двери спиной, закрыв глаза.

Что-то нехорошее произошло. Что-то очень нехорошее. Надо бы позвонить Паше и сказать, чтобы не совался ни в Нишу, ни к Паршивцу. И пусть срочно едет домой. Немедленно.

5

Говорухин не любил умных и самостоятельных женщин. Слишком уж они занудные и говорливые. А еще он не любил лгунишек, вроде жены этого уголовника-софтера.

Врала прямо в глаза!

Вчера Говорухин выкопал досье на Пашку Аскелова, и там черным по белому было написано, что его родители погибли пять лет назад — в авиакатастрофе. А она что сказала? Уехал к родителям! К мертвым родителям?! На тот свет отправился, что ли?! Каких усилий ему стоило, чтобы не врезать лгунье промеж глаз, не повалить ее на пол, не схватить за густые волосы и бить головой об пол, пока она бы не сказала, куда свалил ее муженек. Говорухин сдержался. Пусть невероятным усилием воли, но сдержался. Не хватало ему заявления в полицию. (Хотя, — твердил голосок в голове, — можно было предупредить уродку, чтобы молчала в тряпочку, А еще вырвать ей язык к едрене фене и руки переломать, чтобы не врала офицеру Службы Охраны).

— Завтра я его найду, — проворчал Говорухин, выходя из подъезда дома Аскеловых. Был еще один софтер, которого он собирался навестить. Его звали Коля Аленичев, судя по записям, он гулял по Нише вместе с Аскеловым. Он же помогал красть дискеты. Говорухину было наплевать, нарочно или случайно эти двое сперли информацию. Главное, что сперли.

Он сел в интермобиль, размышляя, что сделает с Колей, когда его найдет. Нет, прямо в университете его допрашивать не следует. Лучше взять тихонько под локоток, усадить на заднее сиденье и отправиться на дачу к Олеже. Студент наверняка не станет сопротивляться. Да он, наверное, от страха в штаны наложит.

До университета Говорухин доехал быстро, припарковался у обочины, вышел и направился к дверям. В холле университета было пусто и тихо. Гардеробщица за стеклянным окошком читала газету; подняла на Говорухина глаза, увидела форму офицера и стала читать дальше.

Оглядевшись, Говорухин увидел расписание занятий на стене и направился к нему. Теперь дай бог вспомнить какой там у Коли Аленичева факультет и курс… Ага. Сейчас половина двенадцатого, значит занятия закончатся через двадцать минут. Аудитория, в которой предположительно находился юный преступник, имела номер 11-А. За разъяснениями пришлось обратиться к гардеробщице. Старушка старательно объяснила, показала рукой и даже вызвалась проводить, но Говорухин вежливо отказался. Было видно, что гардеробщица подозревает каждого студента в организации заговора против всего человечества, и с радостью бы поставила всех их лицом к стене. Проблемы старушки Говорухина не интересовали. Он искал одного, конкретного человека.

Поднявшись на третий этаж и никого не встретив, Говорухин быстро отыскал одиннадцатую «А» аудиторию и замер у двери, размышляя, как поступить дальше. Конечно, хотелось ворваться прямо сейчас, отыскать урода, схватить его за шиворот и вытащить в коридор на глазах у всех. Форма офицера Службы Охраны сыграла бы в таком случае положительную роль. Но с другой стороны, Говорухин не хотел слишком уж привлекать внимание. Везде могут найтись так называемые блюстители порядка. Проще говоря — стукачи. Возьмут и донесут куда надо или запишут арест на цифру и выложат в w-нет.

«Обязательно найдутся! — подсказал внутренний голос, — мы же с тобой знаем, что мир полон уродов. Они на каждом углу. Одни из них запрещают курить коноплю, другие врут прямо в глаза, а третьи сидят за партами и готовятся, готовятся».

— Мы же не будем показываться им до поры до времени, — тихо сказал Говорухин и отошел от двери на три шага назад, прислонился спиной к прохладной стене.

«Ага. — Сказал внутренний голос, — мы подождем, когда они будут наиболее уязвимы, а потом нанесем удар. Иногда один точный выстрел стоит целой никчемной артиллерии» Лучше подождать здесь, дождаться, когда студенты начнут выходить и потихоньку отвести Колю Аленичева в сторону. Рыба попадает на крючок, когда думает, что с ней ничего не случиться. Среди одногруппников Коля будет вести себя наглее и бесстрашнее. Он утратит бдительность. И тогда мы его — бац! Говорухин непроизвольно ударил кулаком по ладони. Да, мы прижмем его за горло. Урода!

Через несколько минут дверь аудитории отворилась и в коридор вывалилась первая группа студентов. Говорухин засунул руки в карманы и ждал.

Лицо Аленичева Коли Говорухин запомнил сразу, стоило взглянуть на распечатанную фотографию в досье, однако ни в первой группе, ни во второй, ни среди запоздавших студентов подозреваемый не обнаружился. Мало того — пропустив еще несколько человек, Говорухин заглянул в аудиторию и увидел, что внутри оставался только лектор и пара-тройка обступивших его студентов.

«Он еще и занятия прогуливает! — подумал Говорухин, — совсем пропащий человек» Однако оставался еще дом, где жил Коля. Двадцать минут на интермобиле. Если он обнаружит его дома, значит, день выдался не слишком плохим. В конце концов, должно же ему сегодня повезти?

Говорухин остановил какого-то запоздавшего из аудитории очкарика и спросил:

— Николая Аленичева знаешь?

Очкарик посмотрел на блестящие лейтенантские звездочки, украшающие погоны.

— Ага. Ищете его?

Говорухин кивнул.

— Здесь не найдете, — ответил очкарик, поглядывая на погоны с наивной подростковой завистью, — он после второй пары ушел домой. Сказал, что плохо себя чувствует. Он в последнее время часто прогуливает, — добавил очкарик, помолчав, — на этой неделе всего раза три был. Говорит, что болеет чем-то. А что он натворил?

Говорухин положил тяжелую ладонь на плечо подростка. Плечо было хрупким и костлявым. Наверное, если сжать посильнее, то кость просто треснет, как скорлупа. Вот воплей было бы!

— Скажи, а позавчера он приходил на занятия?

— Нет, позавчера точно не было. Он зачет запорол.

— Ты, стало быть, его друг?

— Не совсем, — замялся очкарик, — так, хороший знакомый. Мы с ним вместе иногда в w-нэт ходим и в кино. Новый кинотеатр на Западной открыли…

— Трехмерный, — кивнул Говорухин, — знаю, бывал.

Около кинотеатра после десяти вечера слонялись без дела десятки привлекательных дам, которые за час брали почти вдвое меньше, чем в центре, да и шансы быть узнанным стремились к нулю.

— А что он натворил?

Говорухин натянуто улыбнулся. В последние пару дней все больше приходилось сдерживаться, чтобы не надавать кому-нибудь по роже. Ей богу, надо брать отпуск и дунуть куда-нибудь за город, в лес, пострелять оленей, набрать, к тому же, мешок спиртного, таблеток и тех самых штук, которые колют прямо в затылок.

— Просто у него есть нужная нам информация, — сказал Говорухин, после глубокого вздоха.

Вернувшись в интермобиль, Говорухин застал надрывающийся мобильник. Звонил Афимин Олежа, интересовался, что стряслось. Красик уже сообщил всем из Лиги, что Говорухин на кого-то слишком зол и рыщет по городу, жаждущий мести. Естественно, Афимин вызвался помочь. Естественно, Говорухин не отказался. Любой член Лиги обязан помогать другому члену. Тем более что только свои люди могли реально помочь.

— У меня к тебе просьба, — сказал Говорухин, выводя интермобиль на Центральную улицу, — заскочи к Карасю и полистай досье Коли Аленичева, у него есть в виромате. Потом езжай к дому урода и наблюдай до вечера. Если Коля куда-то выйдет, позвони. Часов в шесть я подъеду.

Афимин ответил, что сделает все, что в его силах, поинтересовался, нужен ли цифровик, но Говорухин сказал, что нет, не надо. Он не компромат на Аленичева ищет, а хочет проломить этому уроду череп. Кажется, Афимин все понял, пригласил на послезавтра на маленькую корпоративную вечеринку с девушками и повесил трубку.

Говорухин снял очки, кинул их на бардачок и, подумав, решил съездить, наконец, домой и хорошенько отоспаться. В пять вечера он проснется и поедет к дому Аленичева. А там видно будет.