Ловец орлов

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

жимая в руке ружье, я затаил дыхание, сел и стал прислушиваться. Я боялся услышать снова этот страшный крик и, однако, чувствовал, что услышать его должен, — должен знать, какая опасность мне угрожает. Но все было тихо. Больше никто не кричал. Не слышал я и шагов. Ручей протекал в узкой мелкой ложбинке, тянувшейся от моей скалы вниз, по склону горы. Склоны ложбины были усеяны камнями, сорвавшимися со скал. Я знал, что они с грохотом покатились бы вниз, если бы какое-нибудь живое существо, хотя бы даже кролик, пробежало по склону. Я был уверен в том, что никто не пересекал ложбины с тех пор, как я спрятался в пещере. Но кто же тогда кричал? Существо без плоти, крови и костей? Тень умершего человека? Я припомнил все, что мне приходилось слышать о тенях умерших. Мне говорили, что они всегда молчат, и никто не может их увидеть. «Но если они невидимы, то можем ли мы знать, что они существуют?» — подумал я. Эта мысль меня успокоила.

— Я должен остерегаться не теней, а живого человека или хищного зверя, — сказал я себе.

Вскоре тьма рассеялась, так как взошла луна. Она поднялась над острыми вершинами гор и осветила долину. Теперь мне виден был каждый кустик в мелкой ложбине, где сверкал ручеек. Вдали, на западе и востоке, резко вырисовывались очертания гор и скал. Озеро внизу у подножия горы засверкало, как зеркало белого человека. Зорко осматривался я по сторонам, но нигде не видно было ни одного живого существа. Я устал, мне хотелось спать, но я не смел лечь и сомкнуть глаза. Меня преследовало воспоминание о протяжном вопле. Закутавшись в одеяло, я просидел на страже всю ночь.

Когда, наконец, рассвело, я спустился к источнику. Жажды я не чувствовал и, однако, пил долго. Я знал, что постящийся не смеет пить, в то время, как солнце сияет на небе. И женщины, которые строят вигвам, посвященный Солнцу, постятся в течение четырех дней и четырех ночей и пьют воду только перед восходом или после заката солнца. Пил я, чтобы не чувствовать днем мучительной жажды, а напившись, вернулся в свою пещеру. Мне очень хотелось есть, но я прогнал мысль о еде.

Перед восходом солнца к источнику прилетели белые тетерева, и я обратился к ним с мольбой послать мне вещий сон. Они уже теряли свое белое зимнее оперение и начали покрываться желтыми перьями. Пришел на водопой старый волк и спугнул тетеревов. Его зимняя шкура вылиняла и облезла. Я лежал, завернувшись в одеяло. Ветра не было, и волк меня не заметил и не почуял моего запаха. Мысленно я и к нему обратился за помощью. Когда он убежал, на водопой пришли горные бараны и белые козы. Как всегда, самцы держались в стороне от самок и детенышей. Я помолился им всем, но мне было трудно удержаться от смеха, и я кусал себе губы, когда ягнята начали гоняться друг за другом, перепрыгивать через спины матерей и бодаться, хотя рога у них еще не прорезались. Были они очень маленькие, должно быть, родились несколько дней назад, но на ногах держались крепко и резвились без устали.

Последними пришли на водопой семь горных овец со своими детенышами. Одна из них, мать с двумя ягнятами, покидая ложбину, отстала от своих подруг и остановилась у груды камней; каждый камень был величиной с мою голову. Осмотревшись по сторонам, она повернулась к своим ягнятам и несколько раз топнула передними ногами. Я не понимал, зачем она это делает, и стал озираться, думая, что она почуяла врага. Но поблизости не видно было ни одного хищного зверя. Вдруг я увидел, что ягнята опустились на колени и улеглись меж камней. Они словно слились с каменными глыбами, и теперь нелегко было их найти; волк или какой-нибудь другой хищник мог подойти к этому месту и не заметить их. Я понял, что мать уложила их спать; потому-то она и ударяла копытами.

Посмотрев еще разок на ягнят, горная овца последовала за своими подругами и, пощипывая траву, стала спускаться по склону. Оказалось, что и все остальные ягнята также исчезли, словно сквозь землю провалились.

Солнце поднималось все выше и выше, день обещал быть жарким. Шесть овец, пережевывая жвачку, улеглись на траву и вскоре заснули. Седьмая стояла на страже.

У меня слипались глаза. Я знал, что должен спать; ведь для того-то я и пришел сюда. Во сне я должен был встретить какое-нибудь животное, которое согласится стать моим помощником и защитником. Но я не мог забыть этого страшного крика, раздавшегося в ночи. Я не смел сомкнуть глаз; хотелось мне узнать, кто кричал. Был ли я трусом? Не знаю. Но вряд ли кто на моем месте не поддался бы страху.

Солнце высоко стояло на небе, но глыба, нависшая над моей головой, заслоняла его от меня. Я частенько посматривал на овцу, которая стояла на страже. Она озиралась по сторонам, и я знал, что пока она стоит спокойно, никакая опасность мне не угрожает: горная овца издали заметит врага.

Было около полудня, когда она медленно подошла к отдыхавшим овцам и улеглась рядом с ними. Ближайшая к ней овца встала, потянулась, зевнула и заняла место караульной. Вдруг она подняла голову и посмотрела в мою сторону, а один из ее детенышей вскочил и побежал к ней. Делая большие прыжки, она бросилась ему навстречу. Вскочили и остальные овцы.

Сверху донесся шум, словно кто хлыстом рассекал воздух. Потом я ясно расслышал хлопанье крыльев. С неба прямо на бегущего ягненка упал орел; острые когти вонзились в спину. Мать подбежала к своему детенышу и передними копытами попыталась ударить орла, но было уже поздно. Огромная птица взмахнула крыльями и поднялась над склоном. Я слышал жалобное блеяние ягненка, видел, как он мотает головой и дергает тонкими ножками.

Отлетев от горы, орел разжал когти, уронил свою добычу и тотчас же устремился вслед за ней. Я услышал глухой стук, когда ягненок упал на камни. Мне пришло в голову, что орел нарочно бросил его на камни; теперь голодным птенцам, ждавшим на одной из ближайших скал, легче будет клевать растерзанное тело. Когда улетел орел, я перевел взгляд на горных овец; вместе со своими детенышами они бежали на запад и вскоре скрылись из виду.

Я рассердился на орла за то, что он похитил ягненка, но, поразмыслив, признал себя неправым. Мог ли я бранить орла, когда и мы, люди, поступаем точно так же? Орлы питаются ягнятами, козлятами, кроликами и птицами, а люди убивают всех животных, потому что нуждаются в пище и одежде. С этими мыслями я заснул.

Проснулся я после захода солнца. Вздрогнув, я сел и окинул взглядом склон горы. Нигде не было видно ни одного живого существа. Спал я крепко и ничего во сне не видел. Мне стало грустно. «Кто знает, увижу ли я вещий сон и сколько времени придется мне провести в этой пещере?» — думал я. Я протер глаза, еще раз посмотрел на склон и в сумерках спустился к источнику. Напившись, я поспешил назад в пещеру, но быстро идти не мог: от долгого поста я ослабел, и у меня подкашивались ноги.

Весь день дул легкий западный ветерок. К вечеру он стих. Спустилась темная ночь. Издалека доносился рев водопадов, низвергающихся с отвесных скал. Прислушиваясь к шуму воды, я вспомнил слова моего отца. «Падающие струи, — говорил он, — ведут между собой беседу, но мы не понимаем их языка. Голоса их звучат с незапамятных времен и будут звучать вечно. А мы, люди, рождаемся и умираем, и голоса наши замолкают навеки».

Никогда не слышал я, чтобы отец ругался или в раздражении повышал голос. Имя его было Утренний Орел, но в лагере дали ему прозвище Кроткий. Так звали его все — мужчины, женщины, дети. Кроткий! Да, дома был он ласковым и кротким, но наши воины говорили, что в бою он не отступал перед врагами и никому не давал пощады.

Я лежал в темноте на склоне горы и думал об отце и о себе. Я хотел стать ловцом орлов, но не должен ли я был также вступить на тропу, пройденную моим отцом, и сражаться вместе с нашими вигвамами?

Громкий плеск в ручье заставил меня вздрогнуть. Я хотел было сбросить одеяло, в которое закутался, и вскочить, но мне удалось овладеть собой. «Смелей! — сказал я себе. — Лежи смирно! Ты должен лежать смирно».

Ха! Нелегко было это сделать! Как хотелось мне вскочить и убежать подальше!

Вскоре услышал я громкое фырканье и сопенье, а легкий ветерок донес острый запах медведя.

Первый всплеск воды навел меня на мысль о медведе, и теперь я окончательно убедился в том, что медведь купается в ручье. Черного медведя я не боялся, но мне угрожала серьезная опасность, если в воде плескался гризли[5].

Ни разу еще не приходилось мне иметь дело с гризли, но слышал я о них много. Каждое лето несколько человек из нашего лагеря попадали в лапы гризли. Эти медведи — самые коварные из всех животных. Одни гризли, завидев человека, убегают, другие не обращают на него ни малейшего внимания, но бывают и такие, которые тотчас же переходят в наступление и убивают или калечат свою жертву.

Я слышал, как медведь вылез из ручья. Вода струйками стекала с него на землю. Потом раздался шум, напоминающий раскат грома. Медведь отряхивался. Теперь я уже не сомневался в том, что это был гризли. Зашуршали кусты, из-под тяжелых лап медведя срывались камни, катились по склону. Слышно было, как длинные когти стучали о камни. Медведь шел прямо на меня!

О, как мне было страшно! Я весь дрожал и обливался потом. О бегстве нечего было и думать. Я знал, что в два прыжка он меня догонит. Оставалось одно: когда он поднимется к моей пещере, направить на него дуло ружья и спустить курок. Если я не убью его наповал, то быть может, вспышка огня и громкий выстрел его испугают, и, раненый, он обратится в бегство.

Лежи я неподвижно, он, пожалуй, не заметил бы меня и свернул бы в сторону. Но, прислушиваясь к его шагам, я почувствовал, что он направляется прямо к моей пещере. Я должен был повернуться, сесть и взять в руки ружье. Хотя я и старался не шуметь, но, должно быть, он услышал шорох. Громко захрапев, он побежал быстрее, и я понял, что он меня увидел. В несколько прыжков он поднялся по крутому склону. Было очень темно, но все-таки я разглядел огромное черное тело у входа в пещеру. Я наклонился, погрузил дуло ружья в длинную мягкую шерсть и выстрелил. Ослепительная вспышка — и я увидел перед собой гигантского гризли. Раненый, он громко заревел, и я почувствовал на своем лице его горячее зловонное дыхание. Он лез дальше в пещеру, и нос его коснулся моей груди.

Прижавшись к каменной стене, я ждал смерти. Снова раздался страшный рев, и вдруг огромная черная масса медленно начала скользить назад и вниз. Тщетно пытался он удержаться, вонзить когти передних лап в каменный пол пещеры: силы ему изменили. Он пыхтел, сопел и, наконец, сорвался и покатился вниз по склону. Затем все стихло.

Я его убил! Одним выстрелом я убил самого большого медведя, какого мне когда-либо приходилось видеть. Я совершил великий подвиг! Величайшим подвигом считалось у нас убить врага — сиу, кроу, ассинибуана, — ко и убившему серого медведя было чем похвалиться. Мысленно я представил себе, как я стою перед вигвамом, посвященным Солнцу, который хотели выстроить наши женщины, и говорю во всеуслышание:

— В месяц Новой Травы я постился в маленькой пещере на склоне Красной горы, к западу от верхнего озера Два Священных Вигвама. Во мраке ночи на меня напал большой серый медведь. Я приставил к груди его ружье, выстрелил и убил наповал. Вот мой трофей: ожерелье из когтей гризли!

А когда я умолкну, воины будут восхвалять меня!

Размышляя об этом, я насыпал на ладонь немного пороху, взял пулю и зарядил ружье. Теперь я готов был померяться силами с любым противником.

Я потерял надежду увидеть в эту ночь вещий сон. Лежа на боку, я смотрел на Семерых[6], медленно скользивших на север. Из-за гор заструился бледный свет: всходила луна, и в полумраке я разглядел внизу огромную тушу медведя. Он лежал у подножия скалы на пути к источнику. Когда луна высоко поднялась над горами, и спустился к медведю. Он был еще больше, чем я думал, величиной со старого бизона. Я заглянул в разинутую пасть и увидел четыре желтоватых клыка длиной с мой большой палец. Всю зиму он пролежал в берлоге, и шкура его еще не облезла и не полиняла. Волос был длинный темно-серый.

Несколько раз обошел я вокруг него, и чем дольше я на него смотрел, тем веселее становилось у меня на сердце. Я так был счастлив, что мне хотелось запеть победную песню. Я поставил ногу на его мохнатый бок и чуть слышно запел; потом положил на землю ружье, достал нож и отрезал когти передних лап.

Теперь, когда пикуни одержимы желанием иметь красивые одеяла, одежду, бусы и лакомства белых людей, многие наши охотники сдирают шкуры с убитых ими медведей и обменивают их на товары. Не так было в дни моей молодости. Мы относились к ним как к любому из наших врагов — кроу, кри или ассинибуану. Вместо скальпа мы брали их когти, а мясо и шкуру приносили в жертву Солнцу. Срезав когти и спрятав их в мешок, я встал.

Затем я спустился к источнику, вымыл руки и нож, напился и побрел назад в пещеру. Около туши медведя я приостановился, полюбовался им и, наконец, медленно стал карабкаться по склону, с которого скатился медведь. На камнях темнели пятна крови.

Не прошел я и трех шагов, как что-то засвистело над моей головой и большая каменная глыба слетела по откосу слева от меня и упала в ложбину. Я побежал к пещере; задыхаясь и весь дрожа, я добрался до нее как раз в ту минуту, когда за моей спиной загрохотала вторая глыба. Я спасся чудом.

Мне пришло в голову, что эти две глыбы не оторвались от скалы, так как никакого треска я не слышал, а были кем-то сброшены с вершины. Кто-то хотел меня убить!

Мысль о новом враге привела меня в ужас. От голода я ослабел; встреча с медведем придала мне сил, но когда возбуждение прошло, я снова почувствовал слабость и головокружение. И вдруг в тишине раздался протяжный крик, тот самый крик, который испугал меня в первую ночь. Повторился он трижды, и я похолодел от ужаса. Он доносился с вершины горы, и последние мои сомнения рассеялись: каменные глыбы не сорвались, а были сброшены! Там, на горе, скрывался враг.

Я решил, что Красные Крылья сделал ошибку, послав меня поститься на эту гору. Здесь мне со всех сторон угрожает опасность. Не успел я убить медведя, как появился новый и еще более страшный враг. Должно быть, это был воин из какого-нибудь западного племени, а все западные племена враждовали с нами. «Здесь я не увижу вещего сна, — думал я. — Я даже заснуть не могу от страха. Когда рассветет, я покину это место и вернусь домой».

Несомненно, враг мой знал, по какой тропе я пришел сюда, и, пожалуй, устроит засаду. Придется поискать другую тропу. А если я доберусь живым до лагеря, как стыдно будет признаться, что ничего во сне я не увидел и бежал с горы!