Ловушка для холостяка

9

Нежные и умелые женские руки имеют неописуемую власть над мужским телом. И даже во время самого тяжелого и тревожного сна они способны возбудить раньше, чем начнется пробуждение сознания. Александр еще не проснулся, но уже начал дышать часто и напряженно. Долорес откинула с него одеяло и принялась быстрыми, мелкими поцелуями покрывать его лицо, губы, грудь. Его веки дрогнули, и он что-то пробормотал. Постепенно это бормотание переросло в сладострастное рычание, он пошевелился и перевернулся на бок, лицом к ней…

Уже целую неделю они жили вместе. В постели все оставалось по-прежнему прекрасным — Долорес была легко возбудимой, веселой и умелой любовницей. Но при постоянном общении с ней Александр начинал слегка тяготиться. Только сейчас он стал понимать, что, в сущности, Долорес оказалась девушкой достаточно заурядной — хотя и занималась исследованием столь необычного вещества, как знаменитый тонэр, — другое дело, что для русского человека даже в самой заурядной аргентинке всегда есть некая «экзотика». Порой эта экзотика проявлялась в самых неожиданных ситуациях, например, связанных со знанием русского языка.

Несмотря на все ее успехи, Александру так и не удалось позабавить Долорес своим любимым анекдотом — один приятель говорит другому:

— Вчера я спас одну девушку от изнасилования.

— Да, и каким же образом?

— Уговорил!

— Уговорил? — долго морщила лоб Долорес. — Не понимаю. В чем разница между «говорил» и «у-говорил»?

И Александр так и не смог объяснить ей всю прелесть этого анекдота.

Но дело было даже не в анекдотах, а в том, что их общению недоставало той душевной теплоты, той предсказуемости и надежности, которые можно назвать любовью… А ведь непредсказуемая женщина не в силах избавить от одиночества! Долорес, казалось, искренне увлечена своим русским возлюбленным, но ведь общеизвестно — женская искренность всегда относилась к тому же роду понятий, что и женское кокетство или женское постоянство…

Все было прекрасно в их непрекращающихся любовных играх, кроме одного — это были только игры.

И Александр вдруг начал откровенно томиться. Это была какая-то странная, безразмерно-вселенская, экзистенциальная тоска, которая охватывает перед лицом вечности. Осознав все высшие истины, познав глубину и тщетность человеческих стремлений, почувствовав себя загнанным в вечный круговорот жизни и смерти, человек начинает тосковать — ничего нового он уже не узнает, а впереди остается только томительное ожидание неизбежного конца.

Тот же Пушкин, по свидетельствам современников, время от времени начинал метаться, приговаривая: «Какая тоска, Боже мой, какая тоска!» Тот же Гоголь подарил русскому менталитету знаменитую фразу: «Скучно жить на этом свете, господа!» — и умер от острого приступа неврастении. Тот же Толстой в конце жизни не выдержал тоскливого ожидания будущих вселенских некрологов и ушел из дома, чтобы умереть в дороге, на станции Астапово.

Разумеется, что молодой сыщик не мерил себя масштабами классиков, но в его отношениях с Долорес не хватало именно этой изюминки, которая бы позволяла говорить «люблю» с предельной степенью искренности. Сравнивая ее с далекой московской Ириной, он вдруг с удивлением обнаружил, насколько просто было бы ему признаться в любви родной российской плутовке.

Поэтому, когда пришло время возвращаться в Москву и у них с Долорес состоялся решающий разговор о будущем, Александр находился в крайнем замешательстве. Ему предстояло сделать самый тяжелый выбор, который только можно себе представить, — между двумя счастливыми случаями, произошедшими в его жизни почти одновременно, то есть на протяжении всего лишь одного года! Возможно, только один из них и был единственно счастливым, недаром же и год выдался необыкновенным — 2000-м!

— Почему ты не хочешь поехать со мной в Россию? — в очередной раз вяло поинтересовался он в самый день отлета.

— Да потому что у вас безумно долго продолжаются холода! — ответила его горячая южная красавица. — Я просто не понимаю, как можно жить в стране, где полгода царит такая отвратительная погода!

— Но разве ты меня не любишь?

— Конечно люблю, — промурлыкала Долорес, — и именно поэтому хочу, чтобы ты получил вид на жительство в Аргентине. Ты уже неплохо знаешь испанский и вполне сможешь найти свою любимую работу сыщика. Что тебя останавливает?

— Не знаю, — тяжело вздохнул Александр, — черт меня подери, но не знаю…

Они расстались, так ни до чего и не договорившись, а спустя три часа Александр уже вернулся в холодную, заснеженную Москву…

— Ну и правильно сделал, что вернулся, — сказал мудрый полковник Гунин, которому явно не хотелось терять своего лучшего помощника в «дебрях» западного мира. Он внимательно выслушал рассказ о тяжелых душевных муках, обуревавших Александра в Париже, после чего решительно добавил: — И дело тут не в том, что нормальный человек должен дорожить своей родиной, дело не в родных церквах и пейзажах, культуре, языке или традициях, а в самых любимых друзьях и самых милых на свете женщинах.

— Это вы верно заметили, господин полковник. — Александр вдруг встрепенулся и, впервые с момента своего возвращения, с облегчением улыбнулся и схватился за телефон.

— Эй, куда ты звонишь? — немедленно всполошился Николай Александрович. — Если в Аргентину, то только не за счет нашей фирмы…

— Нет, не в Аргентину, — засмеялся помощник. — Алло, Ирина? Привет, это я… Как насчет того, чтобы выйти за меня замуж?