Лучше никогда не быть

Хотя многое было сказано о недостатках этого аргумента, я рассмотрю слабые места, подчеркнутые моими доводами. Конечно, не правда, что все рады, что их появление на свет не предотвратили посредством аборта. Профессор Хейр предусмотрел возражения таких людей. В ответ он заявляет, что даже такие люди хотели бы, чтобы их рождению не препятствовали, если бы они были рады родиться. Проблема в том, что профессор Хейр считает этическим камнем преткновения то, что люди предпочитают рождение. Если бы он принял за данность всеобщее предпочтение не-рождения, тогда его утверждение звучало бы так: «даже если человек рад своему рождению, в противном случае он хотел бы, чтобы его появлению на свет воспрепятствовали». Очевидно, каким бы ни было утверждение, золотое правило приведет к выводу, противоречащему этому утверждению. Потому ответ профессора Хейра на те случаи, когда человек не рад своему рождению, теряет силу.

Как выяснить, что предпочтительнее – рождение или не-рождение? В качестве довода в пользу рождения можно сказать, что большинство эмбрионов становятся людьми, впоследствии предпочитающими рождение. Статистически более вероятно, что будущий ребенок также будет иметь это предпочтение. Но, несмотря на статистику, есть две причины, по которым предпочтение может измениться.

Во-первых, это принцип осторожности. Последователи данного принципа утверждают, что никто не пострадает, если ошибочно будет предположено, что человек предпочтет не-рождение. Если же ошибочно предположить обратное (предпочтение к рождению), рожденный, несомненно, пострадает. Представим, что человек, основываясь на предположениях, решает, что будущий ребенок предпочтет жить. Отказавшись от аборта, человек не препятствует его рождению. Но если впоследствии оказывается, что рожденный человек предпочитает не жить, ему будет нанесен огромный вред этим неверным предположением. Противоположная ситуация: человек предполагает, что будущий ребенок предпочтет не жить. Он прерывает беременность. Если он ошибся, и рожденный все же предпочел бы жить, никто не пострадает от этой ошибки (попросту не будет существовать того, кто испытывал бы последствия). Можно возразить, сказав, что последствия ошибки испытывает плод, чье развитие было прервано. В ответ можно привести два аргумента. Во-первых, данное возражение не открыто профессору Хейру. Он считает, что при условии прерывания беременности, «плод в тот момент не обладает теми качествами, которые послужат причинами для сохранения его жизни. Эти качества, которые не позволяют нам убивать взрослых и детей, плод приобретет гораздо позже».²⁸ Довод профессора Хейра относится к потенциалу плода, а не к тем качествам, которыми он обладает сейчас. Во-вторых, заявление, что плод обладает качествами, делающими аборт невозможным, умаляет весь смысл Золотого правила. Смысл заключается именно в том, чтобы доказать, что прерывание беременности может быть неприемлемо, даже если плод не обладает необходимыми качествами.

Во-вторых, существует довод, приводимый мною в частях II и III: рождение несет вред. Если мои доводы убедительны и верны, тогда человек, считающий, что рождение принесло ему счастье, глубоко заблуждается, соответственно, его склонность в пользу жизни основана на ошибочных суждениях. Было бы глупо ссылаться на Золотое (или кантианское) правило, основываясь на неверном предположении. Почему мы должны, опираясь на него, решать, как поступать с другими? Допустим, существует распространенная склонность к курению, т.к. вред курения неизвестен людям. Воспользовавшись правилом профессора Хейра, люди, любящие курить, могут сказать: «Я рад, что меня побудили к курению, значит, я сам буду побуждать к этому других!». Конечно нам, знающим о вреде курения, такая мысль кажется дикой. Но если склонность подкрепляется неверными догадками, она не может быть достоверной, а потому будет еще более дикой.

Аналогично, тот факт, что многие люди рады своему появлению на свет, не является достаточной причиной для привлечения новых людей в эту жизнь. Тем более что склонность к рождению возникает на почве ошибочного мнения, что появление на свет благостно влияет на человека.

То, что предпочтение в пользу рождения является ошибочным, подкреплено еще одним доводом. Было упомянуто, что первое допущение, сформулированное им как логическое продолжение золотого правил – не верно. Одно дело – испытывать радость относительно какого-либо свершившегося действия, и совершенно другое – считать, что человек был обязан так поступить. Не все, что нам нравится, должно совершаться. И мы можем желать, чтобы с нами поступали каким-либо образом, но другие совершенно не обязаны так поступать.²⁹ Это верно даже в том случае, когда суждения человека верны. Если же они искажены – тем более.

Если рождение действительно несет вред, и если на ранних стадиях внутриутробного развития человек еще не появился на свет в этическом смысле, он бы хотел, чтобы его появлению на свет воспрепятствовали. И, согласно золотому правилу, необходимо, чтобы так поступали и с другими.

Будущее, похожее на наше.

Аргумент Дона Маркиса³⁰ против абортов начинается с предположения, что недопустимо убивать нас – взрослых людей (или, по крайней мере, тех, чьи жизни стоят продолжения, кто не уличен в нарушениях, оправдывающих убийство).

Лучше всего объясняет эту точку зрения, по словам Дона Маркиса, тот факт, что если человек не появится на свет, он будет лишен ценности своего будущего. Будучи убитым, человек лишается будущего удовольствия, лишается возможности преследовать цели и исполнять планы. Многие эмбрионы имеют такое же ценное будущее, как и мы. Следовательно, говорит профессор Маркис, убивать эмбрионы так же плохо, как убивать нас.

Профессор замечает, что этот аргумент имеет множество достоинств. Во-первых, он предотвращает проблему видового неравенства. Т.е. не утверждается, что жизнь человеческого плода ценна только лишь потому, что это человек. Если животные имеют ценное будущее, убивать их будет тоже неправильно. Кроме того, убийство не всегда неприемлемо: например, если качество будущей жизни настолько низкое, что будущее не имеет ценности. Во-вторых, аргумент Дона Маркиса позволяет избежать проблем, вытекающих из мнения, что недопустимо убивать «личностей» – разумных существ, обладающих самосознанием. Согласно аргументу профессора Маркиса, а не согласно личностному критерию, убийство младенцев и детей так же плохо, как и убийство взрослых. В-третьих, в этом аргументе не говорится, что плохо убивать потенциальных людей, т.к. иначе не объясняется, почему потенциальные люди имеют те же права, что и существующие. Аргумент основывается на настоящих качествах плода, а не на потенциальных.

Профессор Маркис рассматривает (и отвергает) два альтернативных взгляда на выдвинутый им аргумент. Первый альтернативный взгляд рассматривает наши желания: убивать людей плохо, т.к. при этом нарушается их желание продолжать жить. Однако этот взгляд не объясняет, говорит профессор Маркис, почему плохо убивать депрессивных людей, спящих, коматозных больных, в данный момент не имеющих или потерявших желание жить. И хотя некоторые придерживаются такого взгляда (в видоизмененной форме, разрешающей аборт),³¹ я предлагаю встать на защиту фактора, называемого Доном Маркисом «проблемой прерывания». По этой проблеме убийство недопустимо в том случае, если прерывается ценный опыт, активность, планы и цели. До самых поздних сроков внутриутробного развития, у плодов отсутствует опыт, а тем более, планы и активность (в любом релевантном смысле).³² Значит, согласно проблеме прерывания до наступления сознания аборт возможен.

Профессор Маркис говорит, что прерывание опыта само по себе не может быть неправильным. Если в будущем человека ждут страдания, прерывания опыта может оказаться даже желанным. Соответственно, имеет значение ценность опыта, который может быть прерван. Более того, только что прошедший опыт значения не имеет. По словам профессора, не важно, страдал ли человек в прошлом, был ли в коме, или наслаждался жизнью. Имеет значение только будущее. Таким образом, отношение профессора Хейра к тем случаям, когда человек не рад своему рождению, не годится.

Правда, такой вывод слишком поспешен. Ценность будущей жизни является важным, но не единственным фактором. А именно, говорится, что лишь существа с моральными интересами могут иметь интерес к ценному будущему. Т.е. недопустимо убивать лишь тех существ, которые имеют моральные интересы. Иными словами, для того, чтобы признать убийство неприемлемым, будущее должно быть ценным, и это должно быть будущее существ с этическими интересами.

Дон Маркис может ответить, что каждое существо, чье будущее похоже на наше, в силу достоинства этого будущего, имеет этически значимый интерес – интерес наслаждаться этим будущим. Непонятно, почему профессор Маркис считает, что относительно неразвитый плод в данный момент имеет этот интерес. Кажется, ответ заключается в том, что в этот момент мы можем однозначно признать, что это существо в дальнейшем будет наслаждаться своим будущим. Из слов автора аргумента становится понятно, почему контрацепция не подвергается критике. Контрацепция предотвращает приятное будущее, но в этом случае невозможно определить субъект лишения будущего. Профессор Маркис выделяет четыре субъекта вреда: 1) тот или иной сперматозоид, 2) та или иная яйцеклетка, 3) сперматозоид и яйцеклетка в отдельности, 4) сперматозоид и яйцеклетка вместе. Если субъектом вреда определить один сперматозоид, этот выбор будет произвольным (т.к. равно можно определить субъектом и отдельную яйцеклетку). Так же и наоборот. Сперматозоид и неоплодотворенная яйцеклетка также не могут быть субъектом вреда, т.к. в этом случае в перспективе будет слишком много вариантов будущего: будущее сперматозоида, будущее яйцеклетки, будущее человека, развившегося из этих двух клеток. Наконец, и яйцеклетка, оплодотворенная сперматозоидом, не может быть субъектом вреда. В действительности не существует комбинации яйцеклетки и сперматозоида. Если такая комбинация возможна только в перспективе, мы не можем знать, какая, из множества возможных, это будет за комбинация. Следовательно, субъекта вреда от применения контрацепции не существует.

Я не считаю, что вопрос этичности аборта или контрацепции, в отличие от вопроса появления на свет в биологическом смысле, зависит от личности существа. Дон Маркис явно не согласен со мной, однако от этого его взгляды приобретают странный смысл. Чтобы это понять, представьте, если бы природа человеческой репродукции была несколько иной. Например, если бы одна из гамет несла ДНК, а вторая была источником питания или катализатором деления для первой гаметы. Иными словами, если бы сперматозоид содержал весь генетический материал, а яйцеклетка требовалась только для питания,³³ такие отношения можно сравнить с отношениями зиготы и матки. Если бы дела обстояли так, отдельный сперматозоид мог бы являться жертвой контрацепции. Т.е. в рамках аргумента профессора Маркиса, многое зависит от того, является сперматозоид гаплоидным или диплоидным.

В любом случае защиту от нежелательной беременности нельзя сравнивать с убийством. Разве обычная генетическая индивидуализация может иметь серьезное значение в вопросе, приемлемо ли предотвращать хорошее будущее? Если центром внимания является прекрасное будущее, обязательно ли это должно быть будущее генетически полных организмов? Разве не может это быть будущее сперматозоида лишь с половиной набора хромосом? Дабы избежать таких каверзных импликаций, я предлагаю считать, что значение имеет ценное будущее существ, обладающих этическими интересами.

Замечу, что мой аргумент имеет еще одно преимущество перед аргументом профессора Маркиса. Если бы единственно значимым фактором было ценное будущее, тогда убийство плода было бы страшнее, чем убийство тридцатилетнего взрослого, т.к. будущее плода (при прочих равных) продолжительнее, чем будущее взрослого. Он будет лишен бόльшего (заметьте, смерть тридцатилетнего кажется трагичнее смерти девяностолетнего по этой же причине). Однако по мнению большинства, смерть тридцатилетнего кажется трагичнее смерти неродившегося ребенка, что не вписывается в рамки этого довода. Объясняется это тем, что плод, в отличие от взрослого, еще не имеет интереса к собственному существованию. Что касается жизни тридцатилетнего и девяностолетнего, оба имеют этот интерес, но старший имеет меньше неизрасходованного будущего, чем младший. Или же иное объяснение: интерес к жизни девяностолетнего человека начинает угасать по причине ухудшения качества жизни, потому его смерть не так страшна, как смерть тридцатилетнего.

Есть похожие способы объяснить относительную тяжесть убийства эмбрионов, молодых и старых людей. Так, Джефф МакМахан разделяет временные интересы и жизненные интересы. Жизненные интересы рассматривают, что будет лучше или хуже для существа с продолженным существованием, что хорошо или плохо для жизни существа в целом».³⁴ Временные интересы напротив, рассматривают, по каким субъективным причинам³⁵ существо в конкретный момент имеет этот интерес. Если принять за основу личности субъективные причины, оба этих интереса одинаковы по протяженности. Но т.к. профессор МакМахан (вслед за профессором Парфитом)³⁶ считает психологическую непрерывность важнее личностной идентификации, личностные интересы и временные интересы расходятся. Из этих интересов вытекают конкурирующие взгляды на тяжесть смерти. Согласно первому взгляду, рассматривающего сравнительную ценность жизни, смерть недопустима, если суммарная ценность прерванной жизни меньше, чем ценность потенциальной (не прерванной жизни).³⁷ Если оценивать так, смерть плода, несомненно, страшнее смерти взрослого. Однако, согласно второму взгляду, опирающегося на относительный интерес, тяжесть смерти оценивается в рамках временных интересов умершего.³⁸ Профессор МакМахан придерживается второго взгляда, частично потому, что через этот взгляд объясняется, почему смерть взрослого тяжелее, чем смерть плода.³⁹ По разумным соображения плод, в отличие от взрослого человека, не связан с личностью, которой он станет в прекрасном будущем.

Заключение.

Про-чойсеры часто прибегают к аргументу, поддерживаемому мной: что на ранних сроках внутриутробного развития плод не обладает этической значимостью (правда, не все согласны, что эту значимость он обретает так поздно, как я считаю). Учитывая отсутствие этической значимости эмбриона и вредность появления на свет, люди должны изменить свое мнение об абортах. Сейчас большинство склонны выбирать продолжение беременности, хотя должны бы выбирать прерывание. Мой взгляд – это взгляд «за смерть». С этой точки зрения требуется обосновывать не аборт, а несостоявшийся аборт (т.к. в данном случае родившийся пострадает от появления на свет).

Существуют противоречия на тему того, в какой момент развития плод обретает этическую значимость. С точки зрения того, что сознание является необходимым критерием, это происходит довольно поздно. Возможно, сторонникам мнения, что вес имеют даже зачатки интереса к существованию, лучше будет считать, что эмбрионы на ранних сроках развития обладают примитивными интересами. Это может послужить своеобразным буфером против отрицания таких интересов.

Если же человек придерживается мнения, что ранние проявления интереса незначительны, а страдания, поджидающие ребенка в будущем колоссальны, он не обязан считать, что эмбрионы на ранних сроках имеют этическую значимость. Не буду подробно разбирать эти вопросы. Мне кажется, мнения разумных людей относительно тонкостей оценки этической значимости могут различаться. С учетом того, что подавляющее большинство абортов совершается на ранних сроках (пока отсутствует сознание), не вижу причин затягивать этот процесс до того момента, когда моральный статус плода становится неоднозначным.

Замечу, моя позиция не ограничивается тем, что каждая беременная женщина обязана прервать беременность на ранних сроках. Я говорю, что прерывание беременности предпочтительнее рождения. Что, естественно, не означает, что аборты должны производиться принудительно. Как я говорил в четвертой части, пока необходимо признать право людей на размножение (это право распространяется как на свободу зачатия, так и на свободу не совершать аборт). Мои доводы – это лишь совет беременной женщине, как ей следовало бы воспользоваться своей свободой. Я рекомендую прервать беременность, в то время как на продолжение беременности требуются серьезные причины. Проясню сразу: я не считаю, что такие причины в принципе существуют.

Взгляд «за смерть» может быть в интересах даже тех, кто его не поддерживает. Во-первых, мой аргумент бросает вызов про-лайферам, отвергающим законное право на прерывание беременности.⁴⁰ В то же время про-чойсеры не принуждают про-лайферов делать аборт: они дают выбор. Что скажут про-лайферы, желающие запретить аборты, если активисты про-чойсеры внесут законопроект, согласно которому, каждая беременность должна быть прерванной? Такая политика про-чойсеров принудит даже про-лайферов делать аборт. Взглянув на дело с такой стороны, про-лайферы могут по-новому взглянуть на возможность выбора.

VI

. Численность человечества и вымирание.

Если бы дети появлялись на свет только в результате здравомыслия, продолжил ли бы существовать человеческий род?

Артур Шопенгауэр¹

Нашу планету населяют триллионы разумных существ. Гораздо больше жили ранее и уже умерли. Неизвестно, сколько еще будет жить. Рано или поздно всякая жизнь подходит к концу. От того, когда это случится – рано или поздно – зависит, сколько еще жизней предстоит в будущем. До момента конца множество факторов будут влиять на количество существ, населяющих землю. Что касается людей, большую роль будут играть репродуктивный выбор (или его отсутствие) каждого отдельного человека и популяционная государственная политика (или отсутствие таковой).²

В этой части я рассмотрю две связанных с этим темы. Первая тема касается численности человечества, вторая – вымирания. Центральным вопросом темы численности человечества является вопрос: «Сколько людей должно быть?». Не удивительно, что мой ответ на данный вопрос: «ноль». Возможно, найдутся люди, согласные со мной, но большинство все же посчитает этот ответ неверным. Частично я стремлюсь показать, что мой «нулевой» ответ заслуживает больше внимания, чем ему обычно отводится. И я намерен продемонстрировать, что таким образом можно разрешить философскую загадку численности человечества.

Главным вопросом темы исчезновения человечества является вопрос: «Заслуживает ли сожаления перспектива будущего вымирания?». Мой ответ таков: хотя такая перспектива может повлечь сожаления, и даже если вымирание, в некоторых смыслах, может быть чем-то плохим, в конечном итоге нужно, чтобы людей больше не осталось (и тем более сознательной жизни). Второстепенный вопрос темы вымирания (если в будущем человечество все же исчезнет): как рано или как поздно это должно произойти. Должен сказать, что хотя стремительное исчезновение для нас хуже всего, все же лучше, чтобы это произошло раньше, а не позже. Я придерживаюсь такой точки зрения потому, что раннее исчезновение гарантирует, что в будущем пострадает меньше людей, чем в обратном случае. Я также покажу, что согласно некоторым точкам зрения воспроизводство небольшого количества людей может быть оправдано. В таком случае исчезновение будет не таким скорым, однако лучше, если это случится раньше. Но даже такой скромный вывод глубоко противоречит укоренившемуся мнению, что человек должен жить как можно дольше.

Хотя темы численности человечества и вымирания связанны между собой, их нужно рассматривать отдельно. Во-первых, потому, что численность человечества и время, оставшееся до исчезновения – не обязательно связанные величины. Очевидно, что в определенных условиях чем дольше живет человечество, тем больше людей появится на свет (однако это не абсолютная взаимосвязь). На численность человечества влияет два фактора: а) время до исчезновения популяции и б) уровень рождаемости. Представим ситуацию: через двенадцать лет человечеству грозит гибель в результате столкновения с астероидом. С текущими темпами рождаемости за это время на свете появится еще около миллиарда человек. Снизим темп воспроизводства вдвое и отодвинем гибель до двадцати четырех лет (при этом людей родится по-прежнему около миллиарда). При этом зависимость между количеством людей и временем может быть не случайно, а взаимосвязанной. Таким образом, можно представить обстоятельства, в которых производство меньшего количества людей обеспечит человечеству более продолжительное существование. Кто знает, может быть, слишком большое количество людей приведет к войне, которая в свою очередь приведет к смерти человечества.

Перенаселение.

На момент написания этой книги планету населяет около 6,3 миллиарда человек.³ Многие считают, что цифра слишком велика, и мы уже столкнулись с проблемой перенаселения, и если не предпринять сдерживающие меры, вскоре людей будет слишком много. Допустим, кто-то не считает, что в ближайший век или два с нынешними темпами воспроизводства численность человечества будет слишком велика. Но ведь будет такая цифра, которую и они посчитают чрезмерной. Никто не может разумно отрицать, что на определенном уровне численности человечества Земля будет перенаселена.

Определение перенаселения нормативное, а не дескриптивное или предиктивное. На свете не может быть людей больше, чем уже есть,⁴ но может быть больше, чем должно быть. Но какая конкретно цифра означает перенаселение? Этот вопрос может быть поставлен о а) совокупной численности населения, либо о б) численности населения в любой момент времени. В последнем случае вопрос вполне обычный. Количество людей в конкретный момент времени может повлиять на благополучие текущего и будущего населения,⁵ а также повлиять на планету (о чем говорят экологи). Антропоцентрически может начаться нехватка еды, или же мир просто станет слишком тесен. В плане экологии «отпечаток» слишком большого количества людей может привести к серьезным последствиям для планеты.⁶ Поэтому принято заботиться о том, чтобы не допустить слишком большого количества людей в конкретный момент или период времени. Это разумная забота. Однако, как я говорил ранее, этот вопрос касается также и совокупной численности людей – сколько может быть людей за всё время?⁷ Как большинство понимает этот вопрос, это отношение одновременного населения, (возможная) продолжительность человечества и обстоятельства каждого периода человечества. Иными словами, на вопрос «Сколько может быть людей за всё время?» можно ответить, сложив возможное количество людей в отдельные периоды человечества.⁸ Однако я готов показать, что вопрос о совокупной численности населения можно задать (и ответить на него) по-разному.

Приняв во внимание мои доказательства того, что существование несет вред, ответить на эти вопросы следует радикально. По моему мнению, суммарное население в количестве 1 человека уже является перенаселением. Вовсе не потому, что это отразится на окружающей среде или по иным причинам, а потому, что ни один человек не должен испытывать страдания.

По моим стандартам много миллиардов людей уже были лишними. Сколько именно – выяснить сложно. Откуда начать счет? Чтобы сосчитать, сколько существовало людей, необходимо выяснить, когда они появились, что проблематично, учитывая споры ученых на эту тему.⁹ Необходимо также знать, сколько людей существовало ранее (чего мы достоверно знать не можем). Тем не менее, по приблизительным подсчетам, существовало 106 миллиардов людей.¹⁰ Около 6% от этого числа существует в данный момент.¹¹ На заре человечества численность была небольшой. Один автор пишет, что «на основе экологических и антропологических исследований саванны, где зародилось человечество, можно предположить, что в то время могло существовать около пятидесяти тысяч человек».¹² Около десяти тысяч лет назад, с появлением сельского хозяйства, численность возросла до 5 миллионов.¹³ С началом промышленной революции численность достигла отметки в 500 миллионов.¹⁴ С тех пор скорость воспроизводства значительно выросла. Всего около века (с 1804г. до 1927г.) потребовалось, чтобы вырасти с 1 до 2 миллиардов, а каждый последующий миллиард появлялся быстрее предыдущего (33 года до третьего в 1960г., 14 лет для четвертого в 1974г., 13 лет для пятого в 1987г., 12 лет для шестого в 1999г.).¹⁵

Конечно, было бы лучше, если бы эти 106 миллиардов (включая Вас и меня) не появлялись на свет, но это уже нельзя исправить. Поэтому стоит сосредоточиться на вопросе, сколько еще людей может существовать (суммарно, нежели в определенный момент будущего). Лучшим ответом вновь будет «ноль», и каждую секунду этот ответ нарушается очередным рождением.

Этические проблемы численности человечества и их решение.

Мои доводы относительно вреда рождения предлагают интересные решения многих этических проблем, касающихся численности человечества. Многие авторы не считают, что если людей больше не будет, это решит данные проблемы; напротив – они считают это очередной проблемой. Причина заключена в том, что они рассматривают только вывод – «больше людей быть не должно», но не сам аргумент. Иными словами, я хочу показать, что некоторые этические теории были отвергнуты лишь потому, что подразумевают подобные, якобы возмутительные, выводы. Однако теперь, когда я привел независимые аргументы в пользу того, что людям необходимо прекратить воспроизводство, должно стать ясно, что такие «возмутительные» выводы – это вовсе не слабое место, а преимущество моральной теории.

Проблема численности, озвученная профессором Парфитом.

Четвертая часть книги Дерека Парфита «Reasons and Persons» – это locus classicus его этической теории о популяции. Доводы профессора многообразны и развернуты, поэтому не представляется возможным полностью привести их здесь. Я приведу сокращенную версию этих взглядов, прежде чем доказать, что мои аргументы лишь укрепляют взгляд профессора.

Профессор Парфит рассуждает о проблеме безличности. Как вы помните из второй части книги, эта проблема возникает, когда стоит выбор: произвести на свет человека с очень низким качеством жизни либо не производить вообще. Проблема безличности заключается в том, что сложно объяснить распространенное мнение, что начинать несчастную жизнь – плохо. Профессор Парфит утверждает, что моральный взгляд, «влияния на личность» не объясняет, почему это плохо. Люди, придерживающиеся теории «влияния на личность», расценивают действия с точки зрения того, как действия влияют на личность. Профессор Парфит объясняет, что согласно данной точке зрения, «негативно влиять на личность – плохо».¹⁷ Эта т.з., по его словам, не решает проблемы безличности, т.к. на человека, не существующего до момента рождения, нельзя повлиять негативно или позитивно. Не будучи рожденным, он не испытает выгоды от своего не-рождения.

Именно неспособность этой т.з. объяснить проблему безличности заставляет профессора Парфита искать Теорию «Х»: теорию, способную разрешить проблему безличности, не создавая попутно других проблем. И именно потому, что т.з. «влияния на личность» не способна предоставить решение, профессор обращается к другой точке зрения – обезличенной. В то время как т.з. «влияния на личность» предполагает, что можно негативно повлиять на кого-то, с обезличенной точки зрения не важно, претерпевает конкретная личность влияние или нет. Предполагается, что результаты следует рассматривать более объективно, без привязки к конкретной личности: если в одном случае жизнь будет лучше, чем другом, следует предпочитать лучший исход, пусть даже ни одна конкретная личность от этого не выиграет.

Эта точка зрения способна объяснить, почему будет плохо произвести на свет человека с очень низким уровнем качества жизни. Ведь такой исход хуже, чем альтернатива: не появляться на свет вовсе. С обезличенной точки зрения не важно, что не-рожденный не испытает блага, достаточно того, что был выбран наилучший в данной ситуации исход. Таким образом, обезличенная точка зрения решает проблему безличности. Однако обезличенная точка зрения не может быть Теорией «Х», так как, хотя проблема безличности и решается, но также возникают другие проблемы. Чтобы понять это, необходимо выделить два типа обезличенной точки зрения:

Суммарная: «При прочих равных условиях наилучшим результатом будет тот, в котором жизнь будет состоять из большого количества хороших моментов, делающих эту жизнь достойной появления на свет».¹⁸

Средняя: «При прочих равных условиях наилучшим результатом будет тот, при котором в среднем условия человеческой жизни будут лучшими».¹⁹

Сначала рассмотрим проблему суммарной т.з.: небольшая популяция с высоким уровнем жизни живет хуже, чем большая популяция с менее высоким уровнем жизни (при условии, что в большей популяции количество людей перевешивает низкое качество жизни). Профессор Парфит демонстрирует два примера таких популяций в схеме 6.1.²⁰

Схема 6.1

Ширина прямоугольника пропорциональна количеству человек, а высота – уровню качества жизни. Популяция А малочисленна, но с очень высоким качеством жизни. Популяция Z многочисленна, но качество жизни низкое. Да, жизнь в среде Z едва ли стоит того, чтобы жить. Однако суммарное количество хорошего в Z превышает суммарное количество хорошего в А. Таким образом жизнь в Z лучше, даже если качество жизни там ниже. Профессор Парфит справедливо полагает, что такая мысль попросту противоречива. Как следствие, профессор приходит к «противоречащему выводу».²¹

Дабы избежать противоречия, можно обратиться ко второй, средней т.з.: для оценки среднего благополучия необходимо поделить суммарное количество хорошего на количество людей в популяции. Получится, что в многочисленных популяциях средний уровень жизни значительно ниже, чем в малочисленных.

Хотя обезличенная средняя точка зрения и решает проблему безличности, она тоже не может быть пресловутой Теорией Х, т.к. не решает другие проблемы. Для объяснения этого Дерек Парфит просит нас представить два мира: в одном мире у всех людей будет очень высокий уровень качества жизни. Во втором мире ко всем этим людям с высоким уровнем жизни добавляются другие люди, чей уровень жизни не так высок, но все же достоин того, чтобы жить. Такую ситуацию профессор Парфит называет «пустым прибавлением». Поясним: пустое прибавление означает, «что в одном из двух возможных вариантов существует избыток людей, а) чьи жизни достойны продолжения, б) чье существование ни на что не влияет, в) чье существование не приводит к социальному неравенству».²²

Итак, со средней обезличенной точки зрения второй мир хуже первого, т.к. средний уровень жизни ниже. Качество снижается из-за дополнительного количества людей, чье качество жизни ниже, чем у остальных. Дерек Парфит считает такую ситуацию невозможной. Иначе бы предполагалось, что, существуй Адам и Ева с их блаженными жизнями, и еще миллиард людей с жизнями чуть хуже, это было бы плохо. Кроме того, такая точка зрения предполагает, что вопрос деторождения зависел бы от качества жизни всех существовавших прежде людей. Значит, «если жизнь древних египтян была очень высокого качества, в настоящий момент лучше не заводить ребенка».²³ Но, по словам профессора Парфита, «египтология не должна в настоящем влиять на наше решение иметь или не иметь детей».²⁴ Соответственно, такая точка зрения не подходит.

Почему анти-натализм совместим с Теорией Х.

Если всерьез отнестись к моим доводам, можно решить многие проблемы аргументов профессора Парфита. Ранее, во второй части, я говорил о том, что можно разрешить проблему безличности. Во-первых, это можно сделать, воспользовавшись утверждением Джоэла Файнберга: появление на свет для определенного человека может быть хуже, чем не-существование вообще. Я же придерживаюсь мнения, что даже если появление на свет не «хуже», оно может быть плохим для рожденного. И, так как у нас две альтернативы: «плохо» либо «не плохо», рождение причиняет рожденному вред. Альтернативный довод может показаться недостаточным, если понимать взгляд «влияния на личность», как было предложено мною: «нечто является злом, если влияет на жизнь человека и меняет ее в худшую сторону».²⁵ Тем не менее, первая формулировка Дерека Парфита чересчур ограничивающая. В дальнейшем он отграничивает два влияющих на личность принципа – узкий и широкий. Вот так он описывает один из них:

Узкий принцип влияния на личность: «В узком смысле исход плох для личности, если событие Х хуже, чем событие Y, или плохо для Х человека».²⁶

Профессор Парфит полагает, что добавление условия («или плохо») не может разрешить проблему безличности, потому как, по его мнению, рождение не приносит вреда, если дальнейшая жизнь представляет ценность и достойна продолжения. Однако я указывал на двойственность выражения «жизнь, стоящая того, чтобы жить», что может означать как «достойна начинания», так и «достойна продолжения». Учитывая эту двойственность и тот факт, что рождение причиняет вред, можно сделать вывод, что ни одна жизнь не достойна начинания (при этом начатая жизнь может быть достойна продолжения). Таким образом, рождение (событие Х) всегда будет плохо для человека, даже если человек не считает, что пострадал.

Так как т.з. «влияния на личность» в самом деле может разрешить проблему безличности, нет необходимости обращаться к обезличенной точке зрения. Многим покажется, что мои аргументы направлены против этой точки зрения. Противоречащий вывод о том, что, при прочих равных, лучше иметь больше жизней, кажется еще более противоречащим моей точкой зрения, которая гласит, что создание новых жизней недопустимо, особенно если эти жизни едва ли стоят продолжения. Более заселенный мир с низким уровнем жизни в любом случае хуже, чем менее заселенный мир с более высоким уровнем жизни.

Некоторые предлагают учитывать мои аргументы в суммарной обезличенной точке зрения, чтобы избежать противоречащего вывода. Может показаться, что мои аргументы объясняют, что этот вывод возникает из-за ошибочного мнения, будто хорошо создавать больше людей, чьи жизни будут достойны продолжения. Суммарную обезличенную т.з. можно скорректировать так, чтобы избежать этой ошибки и вывода. Один из способов избежать этих ошибок заключается в том, чтобы применять взгляд только к тем, кто существует или неизбежно будет существовать, не касаясь вопроса сколько людей должно существовать на земле. Иными словами, этот взгляд будет направлен на улучшение жизней уже живущих людей, а не на увеличение их числа. Правда, такая поправка имеет свою цену: скорректированная точка зрения уже не будет давать ответ на вопрос, сколько же людей должно быть.

Мои аргументы также проливают свет и на среднюю т.з. Эта точка зрения сталкивается с проблемой «пустого прибавления».²⁷ С данной точки зрения нельзя создавать новые жизни, если при этом снизится средний уровень качества жизни всех существующих (сейчас и ранее) людей. В рамках этого взгляда кажется маловероятным утверждение, что нельзя создавать новые жизни, «стоящие того, чтобы жить» (читай «стоящие продолжения»). Мои доводы доказывают обратное.

Если ни одна жизнь не достойна начинания, нет ничего нелогичного в теории, предостерегающей от создания новых жизней (не достойных начинания), даже если новые жизни будут достойны продолжения. Я считаю, что определенно было бы лучше, если бы в райском саду помимо Адама и Евы больше никого не было.

И в то же время я не стремлюсь поддержать среднюю точку зрения, т.к. иначе, при падении качества жизни, перед людьми стояла бы задача произвести на свет новых счастливых людей (для поднятия усредненного качества). Помимо того, что такие выводы идут вразрез с моими, они предполагают, что современные люди при решении вопроса воспроизводства, должны задумываться, например, о качестве жизни древних египтян. И суммарная, и усредненная т.з. сосредоточены на количестве счастья, а не на благополучии людей. Предположение, будто счастье личности вторично и проистекает из общего счастья – ошибочно. Однако во второй части я пишу, что это не люди ценны тем, что создают больше счастья, а дополнительное счастье ценно тем, что делает жизнь людей лучше.

Я вижу возможность таким образом скорректировать обе точки зрения (и суммарную, и усредненную), чтобы избежать этой ошибки (не путать с проблемой «пустого прибавления» и проблемой противоречащих выводов). Согласно предлагаемой мною поправке, обе т.з. должны искать не суммарное или среднее счастье, а наименьшее общее или среднее несчастье. Иными словами, необходимо стремиться к уменьшению суммарного или усредненного несчастья. У этой поправки есть два преимущества. Во-первых, исключается вопрос о том, сколько людей должно существовать на земле. Во-вторых, взгляд подводит к выводу, что идеальная численность населения равна нулю. Этого мнения придерживаюсь и я: минимизировать и полностью устранить несчастье можно лишь при том условии, что люди и другие разумные существа перестанут существовать. Наименьшее среднее и наименьшее суммарное несчастье – это отсутствие несчастья. А в реальности полного отсутствия несчастья можно добиться полным отсутствием людей.

Есть желающие вообразить некий мир (при этом воскресив проблемы пустого прибавления и противоречащих выводов), в котором несчастья нет, а жизни отличаются лишь количеством счастья. При этом возникает масса других проблем. Во-первых, не уверен, что мы сможем представить такой мир, учитывая несимметричность страданий и счастья. Как я говорил в третьей части, жизнь, в которой было очень мало хорошего, будет содержать и плохое (а именно – утомительные периоды продолжительного отсутствия счастья). Избежать этой скуки можно было бы, сократив продолжительность жизни, но укорачивание жизни есть еще одно зло.

Если предположить, что данной проблемы можно избежать, возникает вторая. Рассмотрим проблему противоречащего вывода. Что же именно в нем противоречит? Это мысль (с суммарной т.з.), что мир, густо населенный людьми, чьи жизни едва стоят того, чтобы жить, лучше мира, населенного меньшим количеством более счастливых людей. Но как жизнь может быть едва стоящей (читай «стоящей продолжения»), если в этой жизни не будет страданий, а отсутствие наслаждений будет «не плохо»? Иными словами, можно ли считать жизнь, в которой есть только хорошее, и вовсе нет зла, считать не достойной продолжения? Вспомним схему 6.1: если жизнь Z вполне стоит того, чтобы жить, тогда нет ничего отталкивающего в том, чтобы предпочесть сценарий Z вместо сценария А (даже если по-прежнему считать это выбор ошибочным).

Теперь рассмотрим проблему пустого прибавления. Даже если бы было известно, что будущие жизни будут свободны от страданий, в рамках усредненной обезличенной точки зрения (и даже ее версии, минимизирующей несчастье) невозможно было бы избежать проблемы пустого прибавления. Основная причина возникновения такой проблемы заключается в том, что отказ от пустого прибавления в рамках усредненной т.з. противоречит предположению, что начинать новые жизни, стоящие продолжения – хорошо. Иными словами, дополнительные счастливые жизни могут быть нежелательны, если при этом снизится средний уровень качества жизни всех людей. В тех же случаях, когда новые жизни содержат частицу плохого, я утверждаю, что (с усредненной точки зрения) нужно отказаться от прибавления. И хотя мои доводы этого не показывают, все же они помогают преодолеть проблему. Согласно моим аргументам из второй части книги, некая жизнь, свободная от страданий и наделенная толикой добра не хуже, чем не-существование – но и не лучше не-существования. Потому невозможно выбрать между не-существованием и существованием, не омраченным злом. Этот аргумент доказывает, что отношение к чистому прибавлению с усредненной точки зрения не так уж невозможно. Если бы между не-существованием и безбедным существованием мы с уверенностью выбрали второе, а усредненный взгляд показывал, что создание таких жизней – плохо, тогда бы возникла серьезная проблема. Итак, если по одному критерию невозможно склониться за или против прибавления, а усредненный взгляд стоит против прибавления, тогда противоречия не возникает. Можно взглянуть на безличную усредненную точку зрения как на дополнительный фактор в пользу мнения, что чистое прибавление ни плохо, ни хорошо для «вновь добавленных».

Помимо решения проблемы безличности, проблемы пустого прибавления и проблемы противоречащих выводов, моя точка зрения также объясняет «асимметрию»:

При том, что непозволительно произвести на свет ребенка, чья жизнь не будет стоить продолжения, нет никаких моральных причин произвести на свет ребенка, чья жизнь будет стоить продолжения.²⁸

Учитывая тот факт, что появление на свет причиняет вред (даже если потенциальная жизнь будет счастливой), нельзя говорить о существовании морального оправдания для рождения на свет ребенка (или, по крайней мере, морального оправдания с учетом всех обстоятельств). Конечно, могут быть оправдания pro tanto²⁹ – например, интерес будущих родителей.

Итак, мои доводы почти полностью соответствуют тому, что профессор Парфит называет Теорией X:

1) решают проблему безличности;

2) избегают противоречащих выводов;

3) разрешают проблему пустого прибавления;

4) объясняют асимметрию.

Я не говорю, что моя точка зрения является Теорией Х. Моя точка зрения касается только того, что должно или не должно существовать больше людей, в то время как Теория Х является общенравственной теорией, одновременно касающейся вопросов численности человечества. Однако тот факт, что моя точка зрения в стольких пунктах совпадает с Теорией Х, говорит о том, что к моей точке зрения стоит относиться серьезно, невзирая на интуитивное отвращение со стороны большинства людей.

Контрактарианизм.

Вопрос, может ли контрактарианизм³⁰ дать четкое понимание того, сколько людей должно жить на планете, вызывает множество споров. Дерек Парфит считает, что контрактарианизм не сможет в достаточной степени выполнить эту функцию.

В идеальной форме контрактарианизма принципы справедливости выбираются с, как ее назвал Джон Ролс, «изначальной позиции» – гипотетической позиции, в которой беспристрастность достигается лишением сторон позиции знания определенных фактов о них самих. Проблема заключается в том, считает Дерек Парфит, что стороны в исходной позиции должны, как минимум, знать что они существуют. И при выборе этических принципов, влияющих на будущих людей, полагать, что мы абсолютно точно будем существовать, это то же самое, что «при выборе принципов, ущемляющих женщин, полагать, что мы абсолютно точно будем мужчинами».³¹ Здесь заключена проблема, т.к. для идеального контрактарианизма крайне важно «не знать, будем ли мы способны вынести гнёт принятого нами принципа».³²

Я вижу в возражении Дерека Парфита несоответствие: аналогия не показательна, т.к. только существующий человек может «вынести гнёт» любого принципа. И принцип, приводящий к тому, что потенциальные люди никогда не появятся на свет, на самом деле никак не влияет на уже существующих людей. Получается, не-появление на свет никому не делает вреда. Ривка Вайнберг приходит к тем же взглядам, но иным путем. Она говорит, что «существование не является выгодой, которую можно передать другому», а значит, «ни люди в общем, ни личность в частности, не пострадают от принятия допущения существующей перспективы».³³

Тем, кто не доволен таким объяснением, я предлагаю задуматься, можно ли изменить исходную позицию таким образом, чтобы стороны не знали, будут ли они существовать. Дереку Парфиту это не представляется возможным. Он объясняет это тем, что, хотя мы и «можем представить альтернативный мир, в котором нас не существует… мы не можем в самом деле полагать, что в реальном мире нас вправду может не существовать».³⁴ И все равно, я не понимаю, чем объясняется то, что потенциальные люди не могут быть сторонами в исходной позиции. Почему сторонами должны быть именно люди «в реальном мире»? Почему мы не можем представить на месте сторон потенциальных людей? Некоторые могут возразить, что это метафизическая причуда – воображать, что потенциальные люди могут занимать исходную позицию.

Но ведь вся суть исходной позиции заключается в том, что она гипотетическая! Почему бы не представить, что гипотетические люди занимают гипотетическую позицию? Теория профессора Ролса по задумке должна быть «политична, а не метафизична»³⁵, а исходная позиция (замечает профессор) – всего лишь показательный способ определения справедливых принципов правосудия. Это те принципы, которые было бы разумно принять, будь мы в самом деле беспристрастны.

Какой численности была бы популяция согласно этим принципам? Это зависит от разнообразных особенностей исходной позиции. Если мы допустим занятие исходной позиции еще не существующими людьми, а также сохраним остальные особенности, описанные профессором Ролсом, станет ясно, что согласно принятым принципам, идеальная численность населения (как настаиваю и я) – ноль. Профессор Ролс говорит, что стороны в исходной позиции будут максимизировать наихудшую позицию – т.е. они будут максимизировать минимум – т.н. «максимин». Многие авторы согласны, что, применимо к численности населения, принцип будет подразумевать, что численность должна быть равна нулю.³⁶ Пока размножение продолжается, жизни некоторых из рожденных людей будут невыносимы (читай: не будут достойны продолжения), а единственный доступный способ избежать этого – не производить людей вообще.

Майкл Бейлс полагает, что такой вывод можно сделать только в тех случаях, когда речь идет о второстепенной выгоде. Если же говорить об основных благах – благах, которые гарантируют все остальные блага – вывод следует другой. Майкл Бейлс говорит, что «наихудшее положение занимают несуществующие, т.к. они не получают основные блага. Чуть более удачное положение у тех кто, возможно, будет, а возможно, не будет существовать. Если они все-таки будут существовать, они получат основные блага. Следовательно, для наилучшего результата необходимо произвести как можно больше новых людей».³⁷

В основе этого аргумента лежит ошибочное предположение, что не-существование неблагоприятно по причине отсутствующих благ. Однако во второй части этой книги на Схеме 2.1 мы видим, что отсутствие благ не плохо, если не существует субъекта, лишенного благ. Таким образом, не-существование не может быть наихудшим вариантом. Мои доводы показывают, что именно существующие оказываются в проигрышней позиции, а значит, максимин не всегда предполагает, что наилучшая численность населения Земли должна равняться нулю.

А противники максимина основываются именно на данном предположении (что оптимальная численность – нулевая). Точнее, они принимают этот вывод за доведенный до абсурда максимин. Мои доводы напротив, доказывают, что отвержение максимина неправильно.³⁸ Противника максимина зачастую считают, что имеет значение вероятность результата, а значит, стороны в исходной позиции должны иметь возможность рассуждать вероятностно. С целью избежать этого профессор Ролс вводит условие для исходной позиции. Мои аргументы показывают, что в вопросах численности не имеет значения, могут ли стороны рассуждать вероятностно, т.к. в любом случае появление на свет причиняет огромный вред, а значит, вероятность плохого результата равна 100%. Дело вероятности – то, насколько результат плох – очень или не очень. Тем не менее, в нашем случае это не имеет значения, т.к. человек уже знает, что вариант развития, в котором он существует, не имеет никаких преимуществ перед вариантом, в котором его не существует. И даже те, кто считают, что а) имеет значение вероятность исхода, б) интересы родителей и ребенка должны быть равны, в) размножение должно быть позволено «только когда оно не иррационально»,³⁹ придут к тому же выводу, что и сторонники максимина. Если мои доводы верны, выбирать появление на свет всегда иррационально. И рациональные, беспристрастные стороны предпочтут не-существование и нулевую популяцию.

Постепенное исчезновение.

Ранее я приводил примеры того, как мои аргументы могут решить многие известные проблемы этической стороны вопроса о популяции. Многие из этих проблем возникают именно из-за нежелания признать, что появление на свет несет вред. И хотя моя точка зрения помогает преодолеть эти проблемы, она сталкивается с проблемами иного рода. Сейчас я рассмотрю эти проблемы и пути их решения.

Мой ответ на вопрос, сколько должно быть людей – ноль. Более того, я считаю, что людей не должно было существовать никогда. И учитывая, что до сих пор люди появлялись на свет, я считаю, что это нужно прекратить. Но ранее я говорил, что ответ «ноль» – идеальный ответ. Есть ли в реальном мире нечто, что может сгладить этот столь суровый ответ?

Снижение численности ведет к снижению качества жизни.

Проблемы численности населения, которые мы рассматривали ранее, связаны с появлением на свет новых людей. Проблема безличности касалась того, почему производство на свет кого-то – плохо. Проблема противоречащих выводов возникает, когда производство на свет новых людей снижает качество жизни уже живущих. Проблема пустого прибавления возникает от появления новых людей, чьи жизни «стоят того, чтобы жить». Мои доводы дают ответ на все эти проблемы: новые люди не должны появляться на свет.

Проблемы, с которым сталкиваются мои доводы, возникают не в связи с производством новых людей, а с отказом от воспроизводства. Наибольшей проблемой для многих людей будет неизбежное исчезновение, последующее за принятием моих взглядов. Позже я буду рассуждать, почему не стоит сожалеть о будущем, в котором никого не будет. Я считаю, что бóльшей проблемой является не само исчезновение людей, а путь, к нему ведущий.

В нашем густонаселенном мире считается, что возрастание численности населения связано со снижением качества жизни. Однако в других обстоятельствах снижение численности населения может также привести к снижению качества жизни. Это может случиться по двум причинам.

Во-первых, резкое снижение рождаемости приведет в будущем к огромному число недееспособного населения (стариков), в то время как дееспособного населения будет меньше. Дееспособное население не сможет производить достаточно благ для поддержания прежнего уровня качества жизни. В данном случае не снижение численности приводит к проблеме, а соотношение молодого и старого населения.

Во-вторых, снижение качества жизни может наступить вследствие снижения численности нового поколения ниже определенного порога. Например, представим, что единственные существовавшие люди – это Адам и Ева (Каин, Авель и Сет не были рождены). Адам умирает, и Ева остается в совершенном одиночестве. Ухудшение качества жизни произойдет не потому, что численность популяции сократилась в 2 раза, а потому, что численность упала ниже порога, необходимого для поддержания компании. Если бы у Евы были дети, по крайне мере, после смерти Адама, она не чувствовала бы себя одинокой.

Рождение всегда причиняет новым людям огромный вред, однако отказ от размножения может причинить вред уже существующим людям. И об этом стоит задуматься. Однако нельзя ради блага нынешних людей причинять вред будущим людям, нельзя продолжать и продолжать производство новых поколений. Потому я считаю, что создание новых людей может быть оправданно только с целью постепенного снижения численности населения.

Последние из людей, скорее всего, будут страдать (только если смерть человечества не будет быстрой и внезапной).⁴¹ Я вижу смысл убедиться в том, чтобы напоследок осталось как можно меньше людей, чего можно добиться постепенным и непрерывным снижением численности. Но я не питаю иллюзий. Даже если люди добровольно согласятся снизить численность популяции, они ни в коем случае не станут делать это ради собственного исчезновения. Потому, рассуждая на данную тему, я говорю не о возможных будущих событиях, а о наилучшем выходе, о том, что должно быть. Иными словами, я рассуждаю о теоретическом претворении в жизнь моих планов.

Рассмотрим две разных популяции, возможные в ближайшем будущем, представленные на Схеме 6.2.

Схема 6.2

Как и в Схеме 6.1, горизонтальная ось представляет размер популяции – чем шире, тем больше людей. Популяция «А» будет существовать, если размножение продолжится при уровне воспроизводства 75%. Популяция «В» будет существовать, если мы мгновенно прекратим дальнейшее размножение. В обоих случаях уровень качества жизни находится ниже ноля (выше этого уровня жизнь становится достойной начинания, а не просто продолжения). Эта схема отличается от предложенной Дереком Парфитом (Схема 6.1). И хотя он не считает, что все жизни на шкале выше нуля стоят продолжения (и таким образом, начало его шкалы не является точкой, после которой жизнь становится достойной того, чтобы жить),⁴² он считает, что некоторые жизни стоят того, чтобы жить, и каждая жизнь по умолчанию имеет положительную ценность. Согласно моим взглядам, жизни могут быть более или менее плохими, а не более или менее хорошими. Именно поэтому я использую отрицательную вертикальную ось: чем ниже качество жизни, тем ниже точка на шкале.

Группа людей 1 одинакова и в популяции «А», и в популяции «В». В популяции «А» первая группа людей существует до появления второй группы людей, и появление второй группы людей не дает упасть качеству жизни уже существующих людей. В популяции «В» отсутствие второй группы значительно ухудшает жизнь первой группы (хотя и не всех ее членов – некоторые умрут до того, как ощутят последствия отсутствия второй группы). Степень вреда для второй группы людей определяется тем, насколько плохи их жизни, т.к. вред появления на свет неотделим от вреда, наполняющего начатую жизнь. Иными словами, реальный уровень вредности жизни определяется тем, насколько плохо будет появиться на свет в такой жизни. Из соображений упрощения на схеме 6.2 я подразумеваю, что новые жизни будут иметь то же качество, что и предыдущие (то есть в популяции «А» жизни второй группы будут столь же плохими, как жизни первой группы, но не хуже). Это означает, что вторая группа людей – это не последние люди, иначе качество их жизни резко отличалось бы от качества жизни первой группы в популяции «А» и напоминало бы качество жизни первой группы в популяции «В». Размышляя о постепенном вымирании человечества, необходимо серьезно задумываться о качестве жизни всех людей, включая последнее поколение. В контексте данной книги я взгляну на вопрос упрощенно, фокусируясь лишь на судьбе одного нового поколения.

Учитывая, что появление на свет причиняет вред, оправдано ли появление на свет второй группы людей, если их появление сделает жизнь существующих людей лучше? Если рассматривать проблему в общем, моя точка зрения сталкивается с вопросами: 1) Можно ли создавать жизни ради улучшения настоящих жизней? 2) Если да, то при каких условиях?

Уменьшение количества людей до нуля.

На эти вопросы нельзя ответить с точки зрения узкого принципа влияния на личность. Напомню, что принцип заключается в следующем:

«В узком смысле исход плох для личности, если событие Х хуже, чем событие Y, или плохо для Х человека».⁴³

Ранее я доказал, что эта точка зрения может разрешить проблему безличности. Эта же точка зрения может показать, почему популяция «В» на схеме 6.2 хуже для первой группы людей, и почему популяция «А» хуже для второй группы людей. И все же на поставленные два вопроса эта точка зрения не отвечает.

Широкий принцип влияния на личность, напротив – дает ответы на оба вопроса, однако, не учитывается теория о том, что появление на свет причиняет вред.

«В широком смысле результат для личности хуже, если результат Х будет менее хорошим для людей-Х, чем результат Y будет для людей-Y».⁴⁴

С этой точки зрения мы можем производить на свет новых людей ради улучшения уровня жизни уже существующих, если вред для существующих людей от отсутствия новых людей превзойдет вред, причиняемый новым людям при рождении. Но при каких условиях один тип вреда может быть серьезнее другого? Каких сравнивать? Дерек Парфит предлагает два вида широкого принципа влияния на личность, каждый из которых предлагает разные способы сравнения вреда:

Широкий суммарный принцип влияния на личность:

Результат для людей хуже, «если суммарная полезная выгода, получаемая людьми-Х в ситуации Х будет меньше, чем суммарная полезная выгода, получаемая людьми-Y в ситуации Y».⁴⁵

Широкий усредненный принцип влияния на личность:

Результат Х для людей хуже, «если усредненная полезная выгода на человека, получаемая людьми-Х в ситуации Х будет меньше, чем усредненная полезная выгода на человека, получаемая людьми-Y в ситуации Y».⁴⁶

Поскольку согласно моей теории каждый человек подвергся вреду, логичнее будет говорить не о выгоде, а о вреде:

Негативный широкий суммарный принцип влияния на личность:

Результат для людей хуже, «если суммарный вред, получаемый людьми-Х в ситуации Х будет больше, чем суммарный вред, получаемый людьми-Y в ситуации Y».

Негативный широкий усредненный принцип влияния на личность:

Результат Х для людей хуже, «если средний вред на человека, получаемый людьми-Х в ситуации Х будет больше, чем средний вред на человека, получаемый людьми-Y в ситуации Y».

Согласно любому из принципов, жизнь популяции «В» со схемы 6.2 хуже жизни популяции «А». Какой бы взгляд ни выбрать, вред, причиненный второй группе людей можно оправдать лишь уменьшением вреда для первой группы людей.

Из двух точек зрения – усредненная наименее правдоподобна. Возникновение новых жизней не увеличивает среднее количество вреда на человека, если качество жизни новых людей равно или превосходит качество жизни существующих людей. Таким образом, в рамках усредненного принципа, плохое качество жизни двенадцати миллиардов людей не хуже, чем такое же плохое качество жизни шести миллиардов. Но причинять такой вред вдвое большему количеству людей, несомненно, плохо! Суммарный принцип избегает такой проблемы, т.к. при данной точке зрения плохое качество жизни двенадцати миллиардов хуже, чем плохое качество жизни шести миллиардов. Таким образом, негативный широкий суммарный принцип влияния на личность дает ответ, в каких обстоятельствах рождение новых людей возможно, если при этом уменьшается вред для уже существующих людей: это возможно при снижении суммарного вреда для всех людей.

Некоторым этот ответ покажется неудовлетворительным, т.к. учитывается только общее количество вреда, а не то, каким образом этот вред распределяется между людьми, и что его причиняет. Например, есть разница, испытывает ли каждый человек малое количество страданий, или же малый процент от группы испытывает больше страданий. С этой точки зрения рождение небольшого количества людей, испытывающих больше страданий, хуже, чем рождение большого количества людей, испытывающих меньше страданий, пусть даже и общий объем страданий одинаков в обоих случаях. Другие считают, что лучше будет причинить вред существующим людям посредством отказа от рождения новых людей, чем нанести вред новым людям ради улучшения жизни уже живущих. Возможно, они считают, что активное причинение вреда (через рождение новых людей) – хуже, чем пассивное (через отказ от деторождения). Но скорее всего, сторонников такой точки зрения отталкивает отношение ко вновь рожденным людям как к средству улучшения жизни существующих людей. Тогда могут возникнуть основания для отказа от рождения новых людей, однако лишь в том случае, если появление новых людей уменьшит страдания лишь незначительно.

Некоторые будут удивлены, что принцип влияния на личность подвергается критике (например, относительно распределения вреда), обычно характерной для безличных, утилитарных взглядов. Может оказаться, что широкий суммарный принцип и широкий усредненный принцип вовсе не связаны с влиянием на личность! Дерек Парфит признает это, говоря, что каждая из двух точек зрения «подтверждает принцип объективности в отношении личности»⁴⁷ или «в условиях, затрагивающих личность».⁴⁸ Так все-таки, затрагивают ли эти взгляды личность, или на самом деле являются безличными (объективными)? Безличное отношение не основывается на том, какое влияние что-либо оказывает на личность: скорее на том, какое влияние что-либо оказывает на человечество в целом. Не удивительно, что такие взгляды не отображают полностью, как вред, причиняемый рождением, влияет на личность. Не обязательно любая широкая точка зрения влияния на личность подвержена этой проблеме; возможно, что существует точка зрения, действительно затрагивающая влияние на личность. Ведь усреднение и суммирование – это не единственные пути решения.

В любом случае, существуют точки зрения, в которых принимается во внимание то, как вред причиняется и распространяется. Одна из них – правовая или этическая точка зрения, согласно которой, иногда вред может быть настолько велик, что его причинение недопустимо, даже если без этого пострадают другие люди. Так, например, нельзя изъять у другого человека почку без его согласия, пусть даже вред, причиняемый реципиенту почки в случае отмены трансплантации, будет превосходить вред, причиняемый человеку, у которого силой изъяли почку. У донора есть право не отдавать свою почку, а у изымателя есть моральное обязательство не изымать почку без согласия донора. И если существует право не быть рожденным – право, проявляющееся только при его нарушении – можно утверждать, что производить на свет новых людей неприемлемо, даже если их рождение поможет снизить степень страданий уже существующих людей. Если вам проблематично приписать не-существующей личности право на не-существование, вы можете воспринимать это как обязанность не производить на свет новых людей. Иными словами, перед нами стоит долг не причинять вред, сопровождающий появление на свет, даже если от этого существующим людям будет плохо. Суть этого взгляда заключается в том, что производить на свет людей ради того, чтобы нам сами не быть последним поколением – неприемлемо, даже если тех людей будет мало.

Не имеет значения степень страданий уже существующих людей, если право или обязанность – абсолютны. Если же право или обязанность не абсолютны, можно предотвратить причинения вреда, если он эквивалентен вреду, устраняемому у других людей. Если же устраняется более серьезный вред, тогда причинение вреда может быть оправдано.

Объединив правовую точку зрению и теорию анти-натализма, мы можем вывести случаи, в которых рождение оправдано ради блага других людей. Ответ также будет зависеть от величины вреда, причиняемого рождением. Чем выше вред, тем менее оправдано рождение.

Я проанализировал некоторые точки зрения и их выводы относительно следующих вопросов: 1) Можно ли создавать новые жизни ради улучшения уже существующих жизней? 2) Если да, то при каких условиях это возможно? Результаты можно объединить в одной схеме:

(Узкая) точка зрения влияния на личность⁴⁹

Не дает ответа на вопрос.

Негативный усредненный принцип⁵⁰

Не совместим с теорией анти-натализма.

Негативный суммарный принцип⁵¹

Производство новых людей возможно, если причиняемый им вред меньше либо равен вреду, который в противном случае будет причинен существующим людям.

Правовая/этическая точка зрения

Производство новых людей нельзя оправдать простым снижением суммарного вреда.

Более строгий взгляд: Производство новых людей никогда не оправдано, независимо от того, насколько их появление уменьшит суммарные страдания.

Менее строгий взгляд: Производство новых людей можно оправдать значительным (а не простым) уменьшением суммарного вреда.

Схема 6.3

Только Негативный суммарный принцип и Правовая/этическая точка зрения могут считаться кандидатами для ответа на поставленные вопросы. И хотя в рамках негативного суммарного принципа и менее строгой правовой точки зрения представляется возможным оправдать деторождение, только эти два взгляда совместимы с идеями анти-натализма.

Не известно, возможно ли применение этих двух взглядов в реальном мире. Точнее, нам не известно, уменьшит ли (и насколько уменьшит) страдания появление новых людей. И хотя постепенное вымирание сократит количество страдающих людей, при этом может возрасти общий уровень страданий (т.к. больший процент людей будет страдать), или же уровень страданий не снизится достаточно, чтобы предотвратить появление на свет новых людей. И вдобавок к очевидным нормативным вопросам, мы сталкиваемся и с важными эмпирическими вопросами.

Независимо от того, применимы ли эти два взгляда в реальности, родители (или потенциальные родители) не могут ссылаться на них для оправдания деторождения, т.к. в текущей ситуации качество жизни страдает не от снижения, а от роста популяции. И даже если рост популяции будет снижаться постепенно, этого будет не достаточно – только при резком уменьшении популяции, когда численность населения вернется к значениям, превзойденным много тысячелетий назад, возможно будет говорить об уменьшении вреда посредством рождения новых людей. В данный момент мы далеки от такого положения.

Вымирание.

Мои доводы в этой и предыдущих частях ведут к тому, что лучше будет, если люди (и другие виды) исчезнут. И при прочих равных, лучше, если это произойдет раньше, а не позже. Стоит ли говорить, что такой исход событий вызывает отторжение у большинства людей. В этой главе я обращусь к вопросу, действительно ли стоит сожалеть о перспективе исчезновения, и действительно ли лучше, если это произойдет как можно раньше.

Человек, как и другие виды, в конце концов вымрет.⁵² Многим эта мысль настолько некомфортна, что они находят успокоение лишь в надежде, что конец наступит еще очень не скоро.⁵³ Другие, напротив, не пророчат нашему виду долгое будущее. В каждом поколении есть малое количество тех, кто считают, что «конец близок». Зачастую такая вера обусловлена невежественной, часто религиозно направленной, эсхатологией (а может, и психическим расстройством). Но не всегда.⁵⁴ Есть люди, полагающие, что опасность для человечества представляют не только внешние угрозы, например падение астероида, но и текущие привычки человека (такие как не прекращающееся потребление, разрушение окружающей среды, новые и возобновленные заболевания, ядерное и биологическое оружие). Для некоторых вопрос неизбежного исчезновения является не эмпирическим, а философским. Рассуждая в вероятностном смысле, они считают, что мы обречены на скорый конец.⁵⁵

Я не стану сравнивать аргументы и взгляды относительно того, когда человечество вымрет. Известно, что это произойдет. И как ни странно, благодаря этому факту мои доводы можно назвать оптимистичными. И хотя в настоящее время все не так, как должно быть (люди существуют, хотя не должны), когда-нибудь все встанет на свои места (люди перестанут существовать). Иными словами, даже если сейчас дела обстоят плохо (и будут обстоять еще хуже, если будут появляться новые люди), когда-нибудь все будет хорошо. Да, некоторые предпочтут обойтись без этого оптимизма, но все же он дает некоторое успокоение в рассмотрении вопроса исчезновения.

Два пути исчезновения вида.

Будет полезным рассмотреть два пути исчезновения вида. Первый путь – истребление. Второй путь – вымирание (или не продуктивное исчезновение). Истребление означает, что вид исчезает, т.к. его убивают – руками человека или силами природы. Вымирание же означает, что вид не способен на воспроизводство, что приводит к естественному исчезновению.

Конечно, эти пути могут перекрещиваться. Часто бывает, что так много особей вида истреблены, что оставшиеся попросту не могут быстро и эффективно воспроизводить новых особей, в результате чего вид исчезает. И наоборот, когда вид не способен поддерживать воспроизводство на должном уровне, убийство оставшихся особей приводит к исчезновению.

Несмотря на пересечение, это разграничение на вымирание и истребление необходимо, т.к. между ними существует значительная разница. Во-первых, наиболее очевидно, что убийство, в отличие от вымирания, ведет к преждевременной смерти. И хотя для любого человека смерть – наихудший исход, лучше, если, она наступит позже. Во-вторых, эти два пути исчезновения отличаются с точки зрения морали. Если анти-наталисты вдруг станут про-морталистами и начнут геноцид человечества, их действия будут сопровождаться серьезными этическими проблемами, которых при естественном вымирании можно избежать. Истребление человечества самим человеком вызывает отторжение по тем же причинам, что и убийство. Обычно убийство кошмарно для жертвы, но, в отличие от смерти по естественным причинам, этого ужаса можно избежать (хотя впоследствии человек все равно умрет). Мы сожалеем, когда кто-то умирает от естественных причин, однако нельзя сказать, что было совершено что-то плохое, в то время убийство без веской причины – плохо.

По отношению к обоим путям можно сказать, что умирать в любом случае тяжело. Мнение, что смерть приносит вред умирающему, небезосновательно; это мнение большинства, и на нем основываются многие наши суждения. И в то же время это мнение подвергается критике. В следующем параграфе я рассмотрю эту критику, но не для того, чтобы подтвердить ее или опровергнуть, а для того, чтобы определить ее релевантность.

Три вопроса об исчезновении.

Вот три причины, по которым исчезновение может считаться неправильным:

Исчезновение, достигнутое через убийство, неправильно, т.к. преждевременно лишает людей жизни.

Независимо от пути, исчезновение может считаться неблагоприятным для поколений, предшествующих исчезновению.

Исчезновение само по себе может считаться неправильным. Согласно данному взгляду, мир без людей (или других разумных существ) прискорбен, независимо от положения ранее живущих.⁵⁶

С первым и вторым пунктом сложности не возникает, т.к. эти причины наиболее разумны. Преждевременная смерть становится еще одним злом, наполняющим жизнь после появления на свет (за исключением случаев, когда жизнь не стоит продолжения). Но ведь исчезновение не обязательно достигается через убийство. Воздержание от воспроизводства – вот наилучший способ гарантировать, что будущие люди умрут раньше (т.к. их попросту не будет существовать).

Однако вымирание не предотвращает возникновения второго повода считать исчезновение неправильным: на плечи последнего поколения ляжет тяжкий груз. Во-первых, их мечты и надежды на будущее будут разрушены. Да, и предпоследнее поколение, и поколение до него также пострадают от того, что их надежды не воплотятся, однако именно последнее поколение испытает наибольший вред. Во-вторых, последнее поколение будет жить в мире, где структура общества постепенно будет разрушена. Не будет молодых людей, работающих на полях, сохраняющих порядок, заведующих больницами и домами престарелых, хоронящих умерших.

Перспектива безрадостная, и можно с уверенностью говорить о том, что для последних людей неизбежное исчезновение будет злом. Мы не можем знать, будут ли их страдания больше, чем страдания людей в любом поколении. Я не уверен, что будут, и давайте представим на минуту, что будет иначе. Чтобы определить, действительно ли все настолько плохо, необходимо также определить, какого вреда удастся избежать, если не производить новые поколения.

Когда бы ни настал конец человечества, последние люди испытают огромные потери. Они либо будут истреблены, либо вымрут, не будучи способными воспроизвести достаточно новых особей, и при прочих равных, оттягивание этого момента не несет пользы. Однако если люди исчезнут раньше, удастся избежать появления новых, промежуточных, поколений. Значит, предпочтительнее раннее, нежели позднее, исчезновение людей.

В лучшем случае производство ограниченного количества людей может быть оправдано ради облегчения страданий последнего поколения (о чем я говорил в главе «Постепенное исчезновение»). Но можно ли быстро сократить численность популяции до уровня последнего поколения, чтобы при этом не пострадали промежуточные поколения? Каким бы ни был ответ, вымирание после нескольких поколений предпочтительнее, чем вымирание после неисчислимого количества промежуточных поколений. Да, ранее исчезновение причинит вред некоторым людям, однако это не означает, что при прочих равных – это наихудший вариант.

Не важно, как скоро человечество исчезнет, имеет значение и третий вопрос – действительно ли исчезновение плохо в любом случае? Будет ли мир без человека несовершенным и неполноценным? Такой вопрос возникает у многих людей, однако на него просто ответить, если принимать во внимание несимметричность страданий и счастья. Мир без людей (и других разумных существ) не может быть плохим для потенциальных людей, существовавших бы, если бы человечество не исчезло. Я доказал, что, безусловно, плохо, если эти бы потенциальные люди (и другие существа) все же появились на свет. Следовательно, сценарий, в котором их нет – предпочтителен. В таком мире нет вреда.

Я вижу возможные возражения, что хотя для потенциальных людей исчезновение человечества предпочтительно, по другим причинам оно может быть неблагоприятно. Например, потому, что не будет больше разумно мыслящих носителей морали, и мир станет менее разнообразным. Этот довод вызывает множество вопросов. Во-первых, чего особенного в разумно мыслящих носителях морали? Тот факт, что люди ценят мир, населенный им подобными существами, говорит о раздутом чувстве собственной важности людей, а не о ценности мира. Вдруг мир с шестиногими животными лучше? И если да, то почему? Был бы он еще лучше с семиногими животными? И хотя люди ценят разумное мышление и обладание моралью, не очевидно, что эти качества ценны sub specie aeternitatis (с точки зрения вечности). Если бы людей не было, некому было бы ценить эти качества. Точно так же не понятно, чем плох менее разнообразный мир, если не будет существовать тех, кто претерпевает это однообразие.⁵⁷ Наконец, даже если допустить, что разнообразие, мораль и разумное мышление обогащают мир, огромное количество страданий, переносимых людьми, перевесит пользу вышеперечисленного. Мне кажется, что переживание по поводу неизбежного исчезновения людей говорит либо о чрезмерном высокомерии, либо о неуместной сентиментальности.

Многие люди оплакивают будущий конец человечества. Если угроза исчезновения станет осязаемой и неизбежной, горе станет еще более острым. Однако горе и печаль являются не чем иным, как еще одним свойством, сопровождающим конец человечества.

VII

. Заключение.

И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем. Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть.

И это - суета и томление духа!

Екклесиаст 4:2–4

Живал на Аляске чудак

Что жить не хотел ну никак;

И день тот бы настал,

Коль папаша бы знал

Что порвался защитный колпак.

Автор неизвестен.¹

Ответ на довод о противоестественности.

Мои аргументы о вреде появления на свет противоречат подсознательным чувствам большинства людей. Они «нутром чуют», что моя теория не может быть правдой. Вопросы, которые я обсуждал в части IV и части VI также мало совпадают с их интуитивным мнением. Идеи о том, что людям необходимо перестать размножаться, что аборт (как минимум на начальных сроках) должен быть предпочтителен, что человечество должно исчезнуть – как минимум вызывают у обычного человека смех. Многие найдут эти идеи возмутительными.

Даже философы и ученые отвергают определенные точки зрения, т.к. те подразумевают, что лучше отказаться от деторождения. Например, Питер Сингер не соглашается с утилитарной идеей, подразумевающей, что возникновение неудовлетворенного желания ведет к возникновению «стремления», которое прекращается только в том случае, когда желание удовлетворено. Профессор Сингер заявляет, что недопустимо производить на свет ребенка, чье существование в целом будет очень счастливым, но некоторые из желаний останутся неудовлетворенными.² Нильс Хольтуг отрицает фрустраицонизм³ – точку зрения, согласно которой, разочарование от не исполненных желаниях имеет отрицательную ценность, а исполнение желаний лишь позволяет избежать минуса (т.е. имеет нейтральную ценность). Фрустрационизм утверждает, что, производя на свет детей, мы причиняем им вред в случае, если у них будут неисполненные желания (что случается с каждым). По этой причине Нильс Хольтуг назвал фрустрационизм «невозможной и глубоко противоестественной»⁴ точкой зрения. А на предположение, что плохо иметь ребенка, чья жизнь имеет лучшее качество, чем у остальных, Хольтуг отвечает, что это, конечно, не правда.⁵

Итак, перейду к вопросу, имеет ли значение, что мои доводы перечат интуитивным чувствам людей Так ли нелепы мои аргументы? Стоит ли отвергнуть мое мнение по причине экстравагантности? И хотя я понимаю истоки этих вопросов, я отвечаю – нет.

Во-первых, очень важно, что противоестественность идей не является по сути контраргументацией. В конце концов, интуиции нельзя доверять, т.к. она часто ошибается, являясь продуктом предрассудков. Идеи, в одном случае считающиеся противными интуиции, в другом случае принимаются за правду. Так идеи о несправедливости рабства или о допустимости смешанных браков ранее считались глубоко противоестественными. Теперь эти идеи большей частью мира воспринимаются само собой разумеющимися. Что говорит о том, что одной противоестественности недостаточно, необходимо привести крепкие контраргументы, а многие, отвергшие идеи, озвученные в этой книге, сделали это, не задумываясь. Они просто предположили, что эти идеи ошибочны, в то время как на самом деле идеи логически обоснованы.

Во второй части я показал, что асимметрия удовольствия и страданий подкрепляет множество важных аргументов против деторождения. Возможно, что мои аргументы могут быть восприняты как reductio ad absurdum (доведение до абсурда). Иными словами, может показаться, что принятие моей теории более противоестественно, чем неверие в асимметрию удовольствия и страданий. Человек, столкнувшийся с выбором – согласиться со мной или отрицать асимметрию, скорее выберет второе.

Это возражение неправомерно по многим причинам. Во-первых, не стоит забывать, во что мы ввязываемся, отрицая асимметрию. Конечно, равноценность добра и зла доказать можно по-разному, но наиболее невероятно – утверждать, что отсутствие удовольствия не нейтрально, а очень плохо. Тогда можно будет заявлять, что перед нами стоит (серьезный?) моральный долг перед будущими поколениями – производить новых людей. И если не выполнить этот долг, не создав как можно больше счастливых людей, нам должно быть жаль. Более того, нам должно быть жаль все необитаемые места планеты и вселенной и всех их возможных, но не существующих, обитателей.

Еще хуже дела обстоят, если прибегнуть к другому пути доказательства, что асимметрии между добром и злом не существует, а именно: заявлять, что отсутствие боли для несуществующего человека – всего лишь «не плохо». Следуя этой логике, нет ни одной этической причины, основанной на интересах будущей личности, воздержаться от создания этой личности. Из чего вытекает, что если рожденный на свет будет страдать, мы не обязаны сожалеть о своем поступке, равно как мы не обязаны будем сожалеть о появлении на свет других страдающих людей по всей планете.

И те люди, которые считают, что мои аргументы доведены до абсурда, готовы отрицать асимметрию, но не готовы отрицать все, что из этого вытекает. Совершенно точно нельзя отрицать асимметрию, но при этом относиться ко всем остальным проблемам как прежде, как если бы асимметрия существовала. Мои аргументы должны заставить людей, отрицающих дисбаланс добра и зла, как минимум столкнуться с выводами, следующими за этим отрицанием (и выводов гораздо больше, чем я привел выше). Я сомневаюсь, что из многие из заявляющих, что они отрицают асимметрию добра и зла, станут отрицать ее в действительности.

Во-вторых, считать мои аргументы противоречащими интуиции (даже если это и правда) неверно, т.к. интуиция в данном вопросе не заслуживает доверия. Так происходит по двум причинам. Во-первых, не вижу повода считать, что нормально причинять вред кому-то (а мы причиняем: см. часть III), если можно избежать вреда, не лишая этого человека чего бы то ни было. Иными словами, можно ли верить интуиции, допускающей причинение серьезных страданий другим, если страданий можно избежать, и это не будет ничего стоить? Не думаю, что такая интуиция достойна нашего доверия в любой из областей жизни. Так почему же ей стоит верить в отношении деторождения? Во-вторых, есть основания полагать, что интуитивная склонность к про-натальным взглядам является результатом психологических сил (по крайней мере, вне-рациональных, но возможно, и иррациональных). В третьей части я уже упоминал, что в психологии человека присутствуют мощные черты, способные заставить думать, что жизнь лучше, чем она есть на самом деле. Справедливо сказать, что эти черты искажают человеческие суждения. Более того, причиной распространенности упрямой веры в то, что родители не вредят своим детям, является естественный отбор: люди, не придерживающиеся этой веры, произведут на свет меньше детей. Люди, верящие в благо рождения, произведут больше потомков, которым они передадут ту же веру.

Из вышеперечисленного можно извлечь важную мысль: интуиции противоречит не только моя главная мысль: рождение приносит вред, даже если жизнь будет содержать лишь йоту страданий. Противоестественно и умеренное утверждение: очень малая доля страданий не делает жизнь вредной, однако нет такой жизни, в которой было бы доля страданий была настолько мала. Если бы первое заявление вызывало интуитивное отторжение, у меня бы возникло меньше сомнений в такой интуиции. Но тогда, если бы жизнь каждого человека была лишена тяжелых страданий, моя теория стала бы более приятной для остальных. Ведь в таком случае заявление будет лишь теорией, не имеющей практического значения в вопросе деторождения, т.к. будет считаться, что предполагаемое благо перевешивает незначительный вред. Но не только первое заявление отталкивает большинство. Многие не считают, что производство на свет ребенка, чья жизнь будет наполнена тем же количеством плохого, как и у всех остальных, несет вред. Более того, тем, кто считают, что мои доводы относительно дисбаланса страданий и удовольствия доведены до абсурда, стоит задуматься: их собственные аргументы можно перенести на существ, чьи жизни намного хуже наших. Поясню: нам их жизни покажутся ужасными, однако сами существа, подчиненные глубоко въевшемуся поллианизму, будут с нами спорить, заявляя, что наше мнение противоестественно. То, что покажется нам правильным, их интуиция отвергнет, но нам будет очевидно, что их интуиция ошибается. То же самое можно сказать о человеческой интуиции.⁶

Есть серьезные причины НЕ считать мои аргументы доведенными до абсурда. Если серьезные аргументы, имеющие под собой правдоподобное основание, ведущие к выводу, что определенные действия причиняют вред, которого можно избежать без потерь, отвергаются лишь по причине противоестественности, значит противоестественность не должна являться достаточным контр-аргументом. Несомненно, это убедит не всех людей. Если причина тому – мнимая абсурдность моих аргументов, я не смогу привести ни одного довода, способного убедить этих людей. Что, впрочем, не указывает на ущербность моих доводов. Это скажет лишь о том, что отвержение моего мнения приобрело статус догмы, и ничто не может переубедить приверженцев этой догмы.

Но есть люди (и я среди них), верящие, что нет ничего невероятного во мнение, что рождение причиняет вред, и лучше будет воздержаться от репродукции.⁷ К большому сожалению, вероятность, что бóльшая часть людей разделит наши взгляды, очень мала, и потому еще колоссальные страдания будут причинены новым людям, пока не настанет конец человечества.

Ответ оптимистам.

Взгляды, отстаиваемые мной в этой книге, пессимистичны со многих точек зрения. Конечно, пессимизм, как и оптимизм, можно интерпретировать по-разному.⁸ Один из типов пессимизма (или оптимизма) имеет отношение к фактам. Пессимисты и оптимисты этого типа спорят о том, что является фактом. Например, больше в мире страданий или счастья, вылечится или не вылечится какой-нибудь человек от болезни. Второй тип пессимизма/оптимизма имеет отношение к оценке фактов. В данном случае пессимисты и оптимисты спорят не о фактах, а о том, хорошие они или плохие. Так, оптимисты второго типа могут согласиться с пессимистами, что в мире больше страданий, чем счастья, но при этом они будут считать, что счастье стоит этих страданий. Точно так же пессимисты могут согласиться, что счастья в мире больше, при этом считая, что счастье не стоит страданий. Есть также и третий тип пессимизма/оптимизма, перекрещивающийся с первыми двумя: это так называемый «будущный» тип, относящийся к тому, как факты будут обстоять в будущем. Впрочем, первые два типа порой относятся либо к безвременной реальности, либо к некому воображаемому будущему.

Мои взгляды относительно деторождения пессимистичны в любом случае. Я привожу аргументы о том, что в жизни гораздо больше страданий (и других неприятных вещей), чем кажется людям. С оценочной точки зрения я подтверждаю асимметрию страданий и счастья, что делает жизнь не стоящей начинания. В отношении будущего, мои аргументы во многом пессимистичны, ведь учитывая, как много людей страдает в данный момент, справедливо будет предположить, что и в будущем страданий не убавится. То есть, чем дольше живет человек, тем больше страданий его ожидает. Однако в моем взгляде есть толика оптимизма (о чем я говорил в шестой части). Жизнь человечества когда-нибудь подойдет к концу: пусть сейчас все плохо, когда-нибудь это прекратится. С учетом всех страданий этот прогноз может показаться вполне оптимистичным. Однако те из вас, что считают конец человечества трагедией, сочтут мои доводы глубоко пессимистичными.

К пессимизму обычно относятся плохо. Люди, подверженные поллианизму (см. часть III), хотят слышать только хорошее, хотят видеть мир в лучшем, а не худшем свете. Действительно, к пессимистам (я не говорю сейчас о пессимизме, переходящем в патологическую депрессию) принято относится либо с раздражением, либо с осуждением. И именно так многие отнесутся ко мнению, что появление на свет несет вред. Например, оптимисты скажут, что «поздно лить слезы, ведь мы уже рождены на свет, и незачем барахтаться во мрачной жалости к самому себе». Нужно «ценить, что имеем», «по полной наслаждаться отведенным временем», «радоваться», «смотреть на вещи со счастливой точки зрения».

Во-первых, не нужно поддаваться на веселый лепет оптимистов. Оптимизм не может быть верной точкой зрения лишь по причине своей «веселости», как и пессимизм не может быть верной точкой зрения, лишь по причине своей «безрадостности». Только доказательства влияют на то, какую точку зрения мы примем. И я в этой книге приводил доказательства в пользу «безрадостной» позиции.

Во-вторых, можно сожалеть о своем появлении на свет, но при этом не испытывать жалости к себе. Не говоря уже о том, что в умеренной жалости к себе нет ничего предосудительного. Ведь если мы жалеем других, почему нельзя пожалеть и себя (в разумных пределах)? Так или иначе, мои взгляды имеют отношение не только к самому себе лично, но и к другим людям, например, еще не родившимся детям. Иными словами «лить слезы» еще не поздно, покуда человек еще не появился на свет, а значит, у нас есть шанс что-то сделать до того, как станет поздно.

В-третьих, я никогда не говорил, что не нужно «ценить, что имеем», если под этим подразумевается, что человек должен быть доволен, что его жизнь не хуже, чем уже есть. Лишь немногим из людей повезло, и нет ничего плохого (пожалуй, есть что-то хорошее) в признании этого. Однако если речь идет о том, что нужно ценить само появление на свет, я не согласен с такой постановкой вопроса. Это то же самое, как говорить, что человеку повезло путешествовать на Титанике в каюте первого класса, прежде чем погибнуть в холодном океане. Конечно, умереть в первом классе чуть лучше, чем в машинном отделении, однако вряд ли можно назвать это обстоятельство особой «удачей». Аналогично я думаю о наслаждении нашей жизнью и пользовании ее благами (в рамках этики). Я приводил доказательства того, что наша жизнь далека от блаженства. Не вижу причин упускать редкие моменты радости, если при этом мы не порождаем новые страдания (в том числе, вред существования).

Наконец, пренебрежение и осуждение пессимизма оптимистами зачастую имеет налет «мужественной стойкости» (хотя, конечно, у мужчин нет на нее монополии). Принято считать, что пессимисты должно молча переносить тяготы, а не распускаться. Это говорит либо о безразличии, либо о неуместном пренебрежении к страданиям (как своим, так и чужим). Что касается постулата «думать о хорошем» – его нужно встречать с великой толикой сомнения и цинизма. Утверждать, что лучшая сторона вещей – правильная сторона, значит утверждать, что идеология важнее фактических свидетельств. Иными словами, в бочке дёгтя может быть ложка мёда, однако сосредотачиваться нужно не на мёде, а на дёгте (если не хотите при помощи самообмана напиться дёгтя). И кстати, веселые оптимисты имеют о себе гораздо менее правдивое мнение, нежели люди с депрессией.⁹

Оптимисты могут возразить: даже если я прав, и появление на свет причиняет вред, нет смысла раздумывать об этом, делая нас еще более несчастными. Отчасти они правы, однако стоит взглянуть на ситуацию со стороны. Ведь чем больше мы сожалеем о собственном рождении, тем менее вероятно, что мы причиним этот же вред другим (нашим детям). Если кто-то полностью осознает вред рождения и не распространяет его на других, но при этом остается веселым, не стоит осуждать его способность радоваться. Если же человек остается счастливым за счет самообмана, результатом которого является размножение, этого человека необходимо обвинить в слепоте к будущему. Пусть такие люди счастливее других, это не делает их более правыми.

Смерть и самоубийство.

Многие считают, что раз появление на свет влечет вред, лучше будет умереть, а не продолжать жить. Другие заходят в своих рассуждениях еще дальше, говоря, что подразумевается не просто смерть, а самоубийство.

Да, логически корректно говорить, что, родившись, лучше прекратить существование, чем продолжать его. Эту точку зрения выражает следующая цитата Софокла:

Не родиться совсем — удел

Лучший. Если ж родился ты,

В край, откуда явился, вновь

Возвратиться скорее.

Так, лишь юность уйдет, с собой

Время легких умчав безумств,

Мук каких не познаешь ты,

Злоключений и горестей? ¹⁰

Что совпадает (или, по крайне мере, связано) с заявление Монтескью, что «нужно оплакивать рождение, а не смерть».¹¹

Однако эта точка зрения не подразумевает, что смерть (и уж тем более суицид) предпочтительнее продолжения существования.¹² Жизнь может быть плохой настолько, что лучше не появляться на свет, но не настолько, чтобы прекратить существование. Вспомнив вторую часть этой книги, мы понимаем, что, рассуждая о настоящей или будущей жизни, мы по-разному оцениваем одинаковые условия. Я объяснял, что требования к качеству будущей жизни выше, чем к качеству уже существующей. Ведь живущий, будучи заинтересованным в продолжении своей жизни, может многое ради этого перетерпеть. Не-существующий, напротив – не заинтересован в появлении на свет. Решающим фактором будет избежание вреда. И т.к. люди обычно имеют интерес продолжать жизнь, смерть для них будет вредом. Кстати, вред смерти частично объясняет вред рождения. Смерть – наш неизбежный конец. Это мог подразумевать Джордж Сантаяна, говоря, что «Факт рождения – дурной предвестник бессмертия».¹³ Согласно данной точке зрения, неизбежная смерть является серьезным вредом.

Широко распространена точка зрения, что жизнь стоит продолжать, если ее качество выше определенного порога. Эта точка зрения встречает возражения неунывающих античных философов. Эпикур заявлял: смерть не плоха для умирающего, т.к., покуда умирающий существует, он не мертв, а как только он умер, смерть перестает иметь для него значение. В отличие от процесса умирания, я не могу испытать состояние смерти. Конечно, это не то состояние, в котором можно быть. Напротив, это состояние в котором можно не быть. И так же смерть не может нести мне вреда.

Лукреций, последователь Эпикура и тоже эпикуреец, выдвигает более развернутые аргументы против мнения, что смерть несет вред. По его мнению, если мы не сожалеем о времени, когда мы не существовали до рождения, мы не должны сожалеть о времени, когда мы не будем существовать после смерти.

Эпикурейцы считали, что смерть есть неотвратимый конец существования. Те же, кто верят, что после смерти есть жизнь, отвергают такую точку зрения. Если верить этим людям, вредность смерти зависит от качества загробной жизни. Эта тема порождает множество спекуляций, однако среди них нет ничего относительно достойного обсуждения. Размышляя о том, является ли смерть предпочтительнее жизни (в рамках моих доводов), я выбираю придерживаться стороны эпикурейцев: смерть есть неотвратимый конец существования.

Мнение, что смерть не несет вреда умирающему, расходится с мнением большинства. Оно противно верящим в то, что смерть вредит жертве. Или в то, что при прочих равных продолжительная жизнь лучше короткой. Или же в то, что мы должны уважать желания умерших (независимо от того, как исполнение этих желаний влияет на живущих). Ведь если принять, что смерть не причиняет вреда, значит ничто, случившееся после смерти, также не вредит.

Как я говорил ранее, противность интуиции не есть показатель того, что теория ошибочна. Однако есть разница в причинах, по которым большинству противны взгляды эпикурейцев и мои взгляды. Во-первых, вывод эпикурейцев куда более противен людской интуиции, чем мой вывод. Я уверен, что число не согласившихся с тем, что убийство вредит жертве, превысит число не согласившихся с тем, что рождение причиняет вред. В самом деле, на свете много людей, считающих, что появление на свет зачастую причиняет вред, и даже больше людей, считающих, что рождение не приносит пользы (но и не вредит). При этом лишь единицы согласны с тем, что убийство не приносит жертве вреда. Даже если жизнь жертвы была несчастной, убийство без данного на то согласия (если согласие можно было получить) причинит жертве вред.

Во-вторых, принцип предосторожности применим к обоим взглядам. Допустим, эпикурейцы ошибаются. Тогда люди, действующие согласно эпикурейским принципам (убивая других или себя), причинят огромный вред убитому. Если же кто-то будет действовать согласно моим принципам (отказываясь от деторождения), то не причинит вреда людям, не появившимся на свет.

Конечно, разницы причин, по которым мои и эпикурейские взгляды противоречат интуиции, не достаточно для того, чтобы с легкой руки отвергнуть взгляды последних. Я хочу кратко рассмотреть возражения, выдвигаемые против Эпикура и Лукреция.

Начну с Лукреция. Наилучшим возражением я считаю аргумент, что пре-натальное и посмертное не-существование не равноценны.¹⁴ Любой человек мог бы прожить дольше, но ни один не мог бы появиться на свет значительно раньше. Аргумент обретает больший вес, если выделить тот тип существования, который нам ценен. Вовсе не некая «метафизическая сущность», а гораздо более осязаемое, насыщенное осознание себя,¹⁵ заключает в себе воспоминания, веру, преданность, желания, стремления человека. Это насыщенное самосознание строится из истории личности. И даже если «метафизическая сущность» могла бы появиться на свет раньше, история личности изменилась бы настолько, что это была бы уже совершенно другая личность. Если же взглянуть на конец жизни, вещи оборачиваются иным образом. Личная история – биография – может быть продлена (если не умирать дольше). Это способ дольше быть. Если же жизнь продлевается более ранним появлением на свет, это будет совершенно другая жизнь совершенно другой личности.

Что касается взглядов Эпикура, наилучшим возражением я считаю следующее: смерть для личности есть вред, т.к. смерть лишает его будущего существования и проистекающих из этого преимуществ. Конечно, это не означает, что данное заявление универсально для любого человека. Например, в случае, если будущая жизнь, которой человек лишается, будет очень низкого качества, смерть не причинит вреда этому человеку. Однако Эпикур считал, что смерть не вредит никому. В рамках этого возражения, хотя человек перестает существовать после смерти, его «пре-смертная»¹⁶ личность страдает, будучи лишенной, возможно, счастливого будущего.

Сторонники Эпикура находят это возражение некорректным. Во-первых, потому, что возражающие не могут определенно сказать, в какой момент проявляется вред смерти (т.е. невозможно отследить время причинения вреда). Время причинения вреда не может совпадать со временем смерти, т.к. в момент смерти человек, которому, по словам анти-эпикурейцев, причинен вред, уже не существует. Тем более, если вред причиняется пре-смертной личности, момент причинения вреда также не может совпадать с моментом смерти, т.к. иначе возникает обратная причинная связь, когда более позднее событие приводит к более раннему причинению вреда. Ответить на этот вопрос можно таким образом: смерть наносит вред «всегда» или «вечно».¹⁷ Джордж Питчер приводит показательную аналогию: «если во время следующего президентского срока мир разлетится на осколки… справедливо будет сказать, что даже сейчас, во время… [настоящего президентского] срока, действующий президент является предпоследним президентом США».¹⁸ Аналогично, дальнейшая смерть человека позволяет сказать, что этот человек не проживет дольше, чем ему отведено. И в утверждении Джорджа Питчера, и в нашем последнем утверждении, как вы видите, не возникает обратной причинной связи.

Есть еще один более фундаментальный (но не обязательно более весомый) аргумент. Сторонники Эпикура попросту отрицают, что умершие могут быть лишены вообще чего-нибудь. Дэвид Сьютс, например, говорит, что даже если пре-смертному человеку может быть хуже, чем если бы он жил дольше, одного «хуже» в чисто рациональном смысле не достаточно для того, чтобы признать вред смерти.¹⁹ Развивая мысль далее, Сьютс говорит, что даже если бы одного «хуже» было достаточно, на самом деле никакого лишения не существовало бы, т.к. попросту некого лишать (ведь человека уже нет). Лишенным может быть лишь тот, кто существует.

И здесь мы зашли в тупик. Противники эпикурейцев считают, что в данном случае, смерть – совсем другое дело, и человек может быть лишен чего-либо, более не существуя. Сторонники Эпикура, напротив – настаивают на том, что смерть не может быть «другим делом», и к лишению в случае смерти нужно относиться так же, как и в остальных случаях. И так как в других случаях человек, не существуя, не может быть лишен, так и умерев, человек не может ничего лишиться (если смерть будет равняться концу его существования).

Возможно, из этого тупика и есть выход, но я не намерен его искать. Я показал, что моя теория о вреде рождения не подразумевает, что завершение существования лучше, чем продолжение. Можно утверждать, что и то, и другое есть вред. Эпикурейцы отрицают, что прекращение существования это плохо. Они также могут заявлять, что смерть не несет блага умирающему, независимо от того, насколько плоха жизнь умирающего. Согласно эпикурейцам, смерть не может быть благом для живущего, т.к. в этот момент он не мертв. В тот же момент, как он умирает, он не может испытывать блага. Смерть равно не может ни лишить, ни дать чего-либо.

Что касается противников эпикурейцев, их мнения делятся: а) смерть всегда есть вред; б) смерть всегда есть благо; в) смерть иногда есть вред, а иногда – благо.

Первое утверждение не правдоподобно, т.к. жизнь может быть настолько плохой, что перспектива смерти покажется приятнее. Со вторым утверждением, конечно, не согласятся противники мнения, что появление на свет причиняет вред. По их мнению, появление на свет не плохо (а может быть, даже хорошо), соответственно, продолжение существования как можно дольше с наилучшим возможным уровнем жизни – тоже хорошо. Значит, смерть не может всегда быть благом. Мало того, даже сторонники мнения, что появление на свет причиняет вред, могут отвергнуть второе утверждение (что смерть всегда есть благо). Они могут мотивировать это тем, что, появившись на свет, мы становимся заинтересованными в дальнейшем существовании. Допустив, что плохое качество жизни не всегда превосходит эту заинтересованность, смерть не всегда будет являться благом. Но разумно ли это допущение, учитывая доказательства, приведенные мною в пользу того, насколько велик вред появления на свет? Я считаю, что допущение разумно, что, однако, не делает это заявлением громким. Я лишь говорю, что качество жизни не всегда настолько низкое, чтобы прекращение существования стало благом. Что оставляет открытым вопрос: в каких случаях качество жизни удовлетворительно? Передо мной не стоит задачи ответить на этот вопрос. По принципу независимости мы оставляем за личностью право решать, каково качество жизни этой личности. И в отличие от не независимого решения появления на свет, решения продолжать жизнь или нет должно быть принято независимо теми, чьи жизни стоят под вопросом. Как я говорил в третьей части, если индивидуальная оценка качества жизни зачастую завышена, выводы о возможности дальнейшего существования могут быть ошибочны. Тем не менее, люди должны иметь возможность совершать эту ошибку, ведь с последствиями этой ошибки столкнутся они сами (в отличие от последствий другой ошибки: будто бы жизнь их предполагаемого отпрыска будет лучше, чем их жизнь). Так же и с желанием продолжать жить: это желание может быть иррациональным, и даже если так, это решение (в отличие от решения появиться на свет) должно быть принято взвешенно – как минимум на практике, если не в теории.

Другое дело, если решение о прекращении существования принимает не самостоятельная личность, а ее представитель, в связи недееспособностью первой. Такие случаи являются наиболее сложными. Когда речь идет о создании чужой жизни, принимающий решение может ошибиться, поосторожничав (т.е., выбрав отказ от деторождения). Принимая решение о прекращении чужой жизни, невозможно выбрать «осторожный» вариант.

Приняв во внимание все вышеозвученное, я склоняюсь к третьему утверждению: смерть может быть иногда благом, а иногда – вредом. Так диктует нам здравый смысл. Однако мое мнение слегка отличается от обычного толкования этого утверждения. А именно, моя теория предполагает, что смерть будет благом в бόльшем количестве случаев. Например, я более терпим к обдуманному самоубийству, нежели большинство людей. Многие культуры (в том числе, западные) интуитивно порицают самоубийство, называя этот поступок трусливым,²⁰ если самоубийство не является результатом душевного расстройства. Моя теория позволяет говорить, что самоубийство чаще является решением рациональным, и даже более рациональным, чем решение продолжать жить, т.к. возможно, что это иррациональная любовь к жизни удерживает человека от самоубийства, в то время как условия жизни настолько плохи, что прекращение жизни было бы предпочтительнее. Это же мнение высказывает старуха в «Кандиде» Вольтера: «Сотни раз я хотела покончить с собой, но я все еще люблю жизнь. Эта нелепая слабость, может быть, один из самых роковых наших недостатков: ведь ничего не может быть глупее, чем желание беспрерывно нести ношу, которую хочется сбросить на землю; быть в ужасе от своего существования и влачить его; словом, ласкать пожирающую нас змею, пока она не изгложет нашего сердца».²¹

Конечно, я не рекомендую массовое самоубийство. Суицид, как и другие причины смерти, заставляет страдать родных и близких ушедшего из жизни. Безрассудное самоубийство принесет огромное горе другим людям. И пусть даже эпикурейцев не волнует, что случится после их смерти, нельзя отрицать, что любящие умершего будут страдать. И вред, причиняемый близким самоубийцы, является еще одним трагичным последствием появления на свет. Мы заточены в ловушке. Мы уже существуем. Прекратить существование – значит причинить вред нашим любимым. Потенциальным родителям стоило бы задуматься об этой ловушке, прежде чем принимать решение о рождении ребенка. Ведь уже нельзя будет сказать, что если ребенку не понравится жизнь, он будет волен убить себя. Боль от невозможности иметь детей меркнет в сравнении с болью от потери ребенка. Размышляющий о самоубийстве знает (или должен знать) об этом. Что создает серьезное препятствие для самоубийства: если даже жизнь плоха, необходимо подумать о том, какое воздействие самоубийство окажет на друзей и родных. Да, в некоторых случаях интересы других людей перевешивают страдания от существования. Это будет зависеть от индивидуальных характеристик человека, для которого жизнь стала невыносимой. Так, каждый имеет свой предел терпения. Может быть, для семьи этого человека будет даже неподобающе ожидать, что он продолжит существование. В других случаях жизнь может причинять страдания, но настолько серьезные, чтобы самоубийство (и причинение вреда любимым) оправданно.

Религиозная точка зрения.

Некоторые опровергнут заявление, что появление на свет причиняет вред, и нам следует отказаться от деторождения, ссылаясь на религиозные аргументы. Библейское напутствие: «плодитесь и размножайтесь»²² будет для них достаточным основанием для отрицания моих идей. Что, естественно, подразумевает существование Бога. Эта книга – не место для диспутов на тему существования Бога. Независимо от того, правы или не правы монотеисты, Бог не был рожден. Если они правы, Бог существовал всегда, если не правы – Бог никогда не существовал. Более того, сказанное мною о качестве жизни людей и животных не распространяется на жизнь божеств. По этой причине я не стану касаться вопроса существования Бога.

Религиозная точка зрения также предполагает, что библейские императивы совпадают с требованиями Бога к нам. Это утверждение не вызывает замешательства у тех, кто считает, что Библия есть слово Бога. Однако не все библейские императивы кажутся последовательными, даже для религиозных людей. Так, я не знаю ни одной современной деноминации, поддерживающей убийство непокорного сына, как того требует Библия.²³ Даже повеление плодиться и размножаться не всегда рассматривается как непреложное. Например, католицизм запрещает священникам иметь детей (т.е. вступать в связь, ведущую к рождению детей, а также производить детей иным способом). И если католицизм разрешает деторождение другим людям (в рамках брака), шейкеры предписывают всеобщее воздержание, даже в браке.

Еще одно возражение против сторонников религии заключается в том, что религия рассматривается слишком цельно и неделимо, в то время как даже в рамках одной конфессии присутствует множество расходящихся голосов. Кратким примером может послужить субъективное мнение человека о собственном появлении на свет. В эпиграфе к пятой части и Иеремия, и Иов раскаиваются о своем рождении. Иов горюет, что был зачат и не умер в утробе или при родах. Иеремия идет дальше и проклинает человека, не извлекшего его из утробы до рождения. Поразительно, как их мнение расходится с мнением развеселых фундаменталистов с их топорными, монолитными воззрениями. И если Иов и Иеремия заявляют об этом открыто, подрывая авторитет Бога, лишь единицы верующих следуют их примеру. По их мнению, благочестие предостерегает от таких мыслей и слов. Можно предположить, что Иеремия и Иов сожалели о своем рождении, т.к. качество их жизни было очень низко. Согласно этому предположению, некоторые жизни действительно лучше не начинать, а некоторые – можно. Что не соответствует выдержке из Екклесиаста, приведенной в эпиграфе этой части. Там показано, что автор Библии завидует тем, кто не появился на свет.

Библия – не единственный источник, где мы находим подтверждение отрицательной ценности появления на свет. В Талмуде,²⁴ например, приведен краткий захватывающий спор двух ранних раввинских школ – школы Гиллеля и школы Шамая. Первая, известная своими гуманистическими и мягкими взглядами, утверждает, что, несомненно, необходимо размножаться. Вторая школа, напротив – говорит, что лучше людям не появляться на свет. В Талмуде говорится, что спор длился два года, и, наконец, была принята сторона школы Шамая. Это особенно примечательно, т.к. в случае разногласий между двумя этими школами, закон почти всегда следует указаниям школы Гиллеля. И все-таки решение было принято в пользу Шамая, что закрепило точку зрения, что лучше будет воздержаться от воспроизводства. Вряд ли благочестивым верующим придет в голову проявлять такое сомнение в словах Бога. Факт остается фактом: религия содержит в себе взгляды, которые фундаменталисты и строгие последователи веры посчитают противоречащими постулатам религии. И осознание этого факта необходимо для того, чтобы задуматься над моей теорией, а не отвергнуть ее в ту же секунду по религиозным причинам.