Лучше поздно

Шаг, еще один… измазанные в крови босые ноги ступают по гладкому полу так, словно он идет по битому стеклу - и я ступаю след в след, чтобы успеть его подхватить.

Шаг, еще один… прямая спина, гордый разворот плеч - вот так же он шел через весь тот проклятый год, балансируя над пропастью, сжав зубы и делая, что должно - и никого за спиной, чтобы подхватить, если упадет.

Шаг, еще один - и, слава Мерлину, он уже у каминной решетки, и теперь я с полным правом могу поддержать его, прижав к себе, с тревогой вслушиваясь в частое поверхностное дыхание. Рука, которую я осторожно пристраиваю себе на плечо, бессильно соскальзывает, но ему удается сделать этот последний шаг через решетку - и когда перед глазами возникает знакомая круглая комната, его сил еще хватает, чтобы улыбнуться и кивнуть что-то обсуждавшему с Макгонагалл Дамблдору:

- Рад снова видеть вас в Хогвартсе, Альбус… и я, как видите, тоже вернулся…

Слабый шепот обрывается, и Снейп повисает на мне безжизненной тяжестью - вот теперь силы закончились, все и сразу. Горестный вздох Макгонагалл, потрясенное молчание Дамблдора - он размыкает было губы, пытаясь что-то выговорить, но молча машет рукой - и я, обхватив бессильно привалившееся ко мне тело, выдыхаю:

- Подземелья.

… - Северус…

- Ну наконец-то… - слабый смешок. - Я уж посчитал, что амнезия все-таки заразна. Что там у тебя?..

- Вот… мазь почти закончилась, - я растерянно верчу круглую баночку с размазанной по стенкам желтоватой массой - оказывается, в четверг на Льюисов он извел почти все, того, что осталось, не хватит и на мизинец - и слышу сонный вздох:

- Да? Досадно… впрочем, Мерлин с ней, отек и так спадет… постепенно… Поттер, я, кажется, засыпаю, поэтому перечисли, что и в какой последовательности ты сейчас используешь. Да, верно… нет, затем нужен бальзам… да, вот этот… потом примочки… лучше бы в сочетании с заклятьем, но ты его не знаешь… ладно, неважно, как-нибудь научу… - сонный шепот затихает - кажется, действительно задремал. Вздохнув, я покорно отставляю баночку - он прав, поле деятельности у меня и без того обширное, даже после десятка зелий и пинты заживляющего настоя, который я вылил в ванну - конечно, уже после того, как кровотечение прекратилось и я смог его вымыть.

Сознания он все-таки не потерял - когда я дотащил его до спальни и опустил на кровать, с ужасом глядя на стремительно расползающиеся по мантии темные пятна и испытывая горячее желание метнуться сразу в трех направлениях - в ванную, в лабораторию и к Помфри за консультацией… эх, похоже, без нее не обойтись, раз Снейп не в состоянии объяснить мне, что делать, - он прохрипел через упавшие на лицо волосы:

- Не мечись. Сначала зелья... запиши последовательность. Ванна потом. И никакой Помфри.

Поклявшись обязательно расспросить его, каким образом ему удается читать мои мысли даже с закрытыми глазами, я, призвав перо и пергамент, торопливо нацарапал десяток продиктованных хриплым шепотом названий - и тут же понял, что если я и правда попытаюсь справиться сам, лучше расспросить его обо всем прямо сейчас: номером первым в списке шло мое вчерашнее кровеостанавливающее, только доза на порядок больше, значит, и снотворный эффект сильнее… а будить его, когда заснет, я, понятно, не собирался.

- Профессор, может, сможете заодно объяснить, что делать потом, после ванны… хотя ладно, не надо, сам как-нибудь разберусь, - поспешно добавил я, когда, отведя спутанные пряди, понял, как ему плохо. Чертова гордость… надо было хватать его в охапку и отправляться сразу за Макгонагалл, не дожидаясь блэкстоновских благих порывов. А теперь он и мне примется доказывать, что вполне дееспособен для внятных объяснений, а до беспамятства ему, судя по всему, только пары фраз и не хватает… ну точно, пытается что-то выговорить… что?!

- Да, ты уж, пожалуйста… сам как-нибудь… разберись…

Кажется… нет это и впрямь не ирония, хотя теперь я точно знаю, что он способен язвить даже в таком состоянии. Но это… Он не пытается ничего мне доказывать, как не пытается прятать свою слабость. Он… он сам попросил о помощи. И, кажется, поверил, что я способен буду… разобраться.

- Хорошо, сэр, - с трудом выдавил я, и мгновение спустя его губы вновь шевельнулись:

- И перестань называть меня… сэр… или профессор…

- А… а как же?.. - но я уже понял - как, и когда он снова разомкнул губы, пытаясь выговорить собственное имя, я осторожно прижал пальцы к этим распухшим, потрескавшимся, единственным в мире губам, тихо выдохнув:

- Северус, - и он улыбнулся - я почувствовал эту улыбку кончиками пальцев.

А потом я принялся поить его зельями, вместе с ним задерживая дыхание и сглатывая, когда он сглатывал, и с облегчением перевел дух, когда темные пятна перестали расползаться и он наконец открыл глаза - впрочем, тут же вновь опустил ресницы, когда я начал расстегивать его мантию. Может, он боялся увидеть на моем лице брезгливость или отвращение, а может, просто стеснялся, но я подготовился к обоим вариантам, и когда с последней застежкой было покончено, я уже знал, что скажу ему прежде, чем снова увижу его обнаженным:

- Северус, - тихо сказал я, - Северус… ты ведь сам попросил так тебя называть. Давай пусть это будут не просто слова. Давай ты попробуешь… позволишь себе на самом деле быть для меня… не сэром и не профессором. Северусом.

Не знаю, насколько это его успокоило… наверное, совсем не успокоило - он не кивнул и не улыбнулся, а когда я осторожно откинул полы, он дернулся и руки дрогнули в попытке прикрыться. Но больше я ничего не стал говорить - главное он услышал… и со временем, надеюсь, поймет. Поэтому я просто поднял его на руки и отнес в ванную.

Я мыл его одной рукой, придерживая левой под лопатками, впервые так полно и подробно осязая его тело - и с болью ощущал, как он вздрагивает и сжимается всякий раз, как моя ладонь касается… даже не свежих ран и полузаживших рубцов - обезболивающее уже должно было подействовать - а нежнейшей кожи в паху и на внутренней стороне бедер. Но я молчал - слова сейчас все равно ничего бы не изменили, здесь могло помочь только время. Я бы успокоил его взглядом, но глаза он так и не открыл… поэтому все, что мне оставалось - молча целовать его всякий раз, как он вздрагивал - влажный висок, морщинку между бровями, сомкнутые веки. Губ я коснулся всего единожды - когда он дернулся, почувствовав, как моя рука скользнула между ягодицами и я смог оценить… размер ущерба. Может, надо было пробормотать что-нибудь ободряющее, но я просто накрыл его губы своими и поцеловал, как он меня в субботу - требовательно и жестко, чтобы одна боль заглушила другую - и он ответил мне, слабо, но вполне осязаемо, и с этого мгновения вздрагивал реже и слабее, а когда я закончил с его телом и сменил помутневшую от крови воду, влив в ванну зеленоватый заживляющий настой, он прошептал, по-прежнему не открывая глаз:

- Твой вариант терапии оказался… более действенным, чем зелья.

- Надеюсь, - выдавил я сквозь сжавшееся горло - я предпочел бы, чтобы он использовал другую терминологию. - Можно, я вымою тебе голову?

- Исполняешь заветное желание? - слава Мерлину, он наконец попытался усмехнуться - и, кажется, это было разрешением, и я втер в его волосы собственный шампунь, тщательно промыл густые пряди тугой струей, и горло вновь сжалось - теперь уже от восхищения, когда вместо грязной свалявшейся пакли на худые плечи упала тяжелая глянцевая волна. Сальные пряди, которые в свое время так меня раздражали… пусть даже не надеется, что я оставлю его волосы в покое, после того как увидел, какими они могут быть красивыми. Не удержавшись, я провел по ним ладонью - раз и другой, и вздрогнул, когда он тихо пробормотал:

- Он тоже любил это делать.

Кто, хотел я спросить - но, слава богу, удержался, потому что уже понял - кто, и сердце забилось резкими толчками, а он продолжал быстрым отчетливым шепотом:

- Он был моложе тебя… магл… нам было по шестнадцать… он приехал к родственникам на лето. Тогда я уже жил один, и он часто бывал у меня… Месяц… только один месяц. Он любил гладить мои волосы… он любил… - прерывистый шепот не умолкал, и я вслушивался, замерев, боясь спугнуть его вздохом, не то что словом, и с пронзительной ясностью понимая - это те подробности, те самые, которыми наслаждались на его допросах мои бывшие коллеги. И еще одно я понимал так же ясно - зачем он мне это рассказывает - чтобы мерзостные сцены из порнофильмов, в которые превратились его воспоминания о первой любви, снова стали для него… просто прошлым - светлым, полудетским прошлым, когда он еще не стал Пожирателем, и не было смертей, а был тот мальчик…

… Возвращаясь домой, он погиб… катастрофа… Потом у меня никого не было. Прости, что вообще… - но я не дал ему договорить, снова склонившись к бледным губам, только теперь чуть касаясь и не требуя ответа, и это снова помогло - через полминуты он произнес уже громче и с почти прежней снейповской интонацией:

- Надо было прервать меня раньше, раз уж я временно не в состоянии себя контролировать. Если уже насмотрелся на мои волосы, будь так добр, извлеки меня отсюда, а то я пропитался этим настоем как Сибилла Трелони - хересом, - и я, улыбнувшись, отнес его в спальню, старательно делая вид, что принял эту интонацию. Пусть. Пусть пытается доказать, что это просто потеря самоконтроля. Здесь тоже поможет только время, только время научит его мне доверять - но я не буду торопить события… тем более что первый шаг он все-таки сделал.

Я завернул его в слизнортовскую махровую простыню и призвал еще зелий - перечисляя названия, он не упомянул кроветворное - и был вознагражден за усердие краткой, но весьма выразительной лекцией о свойствах кроветворных зелий и нежелательности их употребления перед сном во избежание некоторых побочных эффектов. Ага, конечно, эффекты… редкостная гадость это зелье, я-то знаю, поэтому и оттягивает момент.

- Ты ведь уже пил его в пятницу перед сном, - возмущенно заявил я, на секунду ощутив себя мадам Помфри, врачующей строптивого студента, но Северус - кажется, я впервые назвал его про себя по имени - шансов почувствовать себя колдомедиком мне, разумеется, не оставил:

- Если б я тогда отказался, я обесценил бы твой героический поступок - фыркнул он, но тут же добавил с ласковой насмешкой:

- Это и правда подождет… впрочем, можешь дать мне немного вина - желательно из непочатой бутылки… и займись потом руками и всем остальным - поле деятельности у тебя… обширное.

Вот он, на столике - недопитый бокал с мерцающей рубиновой жидкостью. Я чуть приподнимаю его, как в пятницу, но прежде чем поднести к губам, тихонько говорю, глядя в спокойное - наконец-то спокойное - лицо:

- За тебя, Северус. За тебя.

А потом отставляю бокал и, закусив губу, откидываю простыню.

Почему я был уверен, что справлюсь?.. Пока что я с трудом справляюсь с собственной обморочной слабостью, поминутно вздрагивая от бешенства и жалости. Но прийти в себя и отвлечься от того, чем заняты руки, неожиданно помогают… другие подробности, проступающие даже через уродливую путаницу шрамов. Сморщенная кожица на локтях. Трогательная цепочка позвонков. Выпуклая родинка на правом бедре… в ушах снова звучит быстрый шепот - он говорил об этой родинке, что его мальчик любил… вот так… Черт, не удержаться… Я склоняюсь и чуть прихватываю губами мягкий комочек, благодаря всех богов, что он задремал - я вряд ли решился бы на такое, знай, что он это почувствует... и вряд ли решусь в дальнейшем, по крайней мере пока он не подпустит поближе. А не позволит - что ж, это его прошлое, и он вправе хранить о нем память… только я найду и другие способы доказать, что к нему чувствую - конечно, когда смогу изучить его тело по-настоящему.

Вздохнув, я с сожалением разгибаюсь и облегченно замечаю, что руки уже почти не дрожат. Вот и хорошо, значит, дело пойдет быстрее - и я действительно заканчиваю даже раньше, чем рассчитывал и, наконец облачив его в ночную сорочку, все же решаю хоть что-нибудь сделать с отечными кистями. Мерлин, ну конечно… даже в лабораторию идти не надо - вот она, баночка, которую я вчера машинально сунул в карман. Да, это лучший из возможных вариантов - и ожоги подлечит, и отек спадет уже к утру.

На что я, спрашивается, надеялся, думая, что следы исчезнут к понедельнику?.. Ни на что я не надеялся, вообще ни на что - теперь я уже могу себе в этом признаться, да и ему, если спросит. Просто любил. И он это понял - и выжил, и теперь я смазываю темные отметины, осторожно придерживая хрупкие запястья, укладываю руки на простыню, вытянув вдоль тела, укрываю его одеялом и, помедлив, осторожно опускаюсь рядом - до вечера еще далеко, но ноги гудят и глаза закрываются сами собой. Наверное, лучше было бы сразу уйти на свою кушетку, но я просто не могу заставить себя подняться - и не только потому, что хочется быть к нему как можно ближе. Галлюцинации… если уйду спать в гостиную, рискую не услышать, если ему что-то привидится. А что если кошмар снова будет связан с тем воспоминанием?.. Зябко поежившись от этой мысли, я призываю плед - можно было бы и одеяло с кушетки, но в тепле больше опасений, что засну, а засыпать я не могу… не должен…

- Я не могу этого допустить.

Может, я все-таки заснул?.. Пусть это будет сон. Пожалуйста. Но, распахнув веки и подавшись ближе, я, похолодев, понимаю - не сон. Конечно, он лежит в том же положении - сам он сесть сейчас не смог бы - но глаза широко открыты и в отрешенном взгляде та же горечь, что и в тихом голосе, интонации которого сегодня на удивление спокойны.

- Прошу вас, скажите мне, где пещера. Я сделаю это сам.

Рядом с ним снова Дамблдор… И явно что-то отвечает - взгляд становится задумчивым и сосредоточенным, словно он прислушивается к возражениям - и, судя по всему, они его не убедили:

- Альбус, поймите - вас любят. Вы многим нужны… очень нужны. А я - так сложилось, что моя смерть ни для кого не станет горем. И…

О чем говорит ему сейчас директор, если губы морщатся в скептической усмешке? Что его одиночество когда-нибудь закончится? А если… если я попробую заменить его невидимого собеседника? Дурацкая затея, но вдруг получится? Я придвигаюсь ближе, так, что губы касаются влажных прядей, и шепчу:

- У тебя обязательно появится тот, кому нужен ты и кто необходим тебе... Ты не всегда будешь один.

В обычном состоянии он наверняка ответил бы на это колкостью, но я уже научился разбираться в оттенках его сарказма и знаю, что чаще всего это просто щит, за которым одиночество и страх показаться слишком… человечным. Но когда-нибудь он перестанет прятаться от меня - а может, и остальных - за этим щитом. А пока - пусть язвит… интересно, что же он ответит?.. Что?!

- Не успокаивай меня, Поттер, - это уже не галлюцинации. Он пришел в себя… и все слышал - замерев, я вижу, как он медленно поворачивает голову и теперь его глаза совсем рядом. Так близко. Огромные, черные, полные горечи и тоски.

Вспомнил… все-таки вспомнил. Хорошо, что сегодня днем я уже подготовился к этому разговору - теперь мне есть что ему сказать.

- Хватит меня успокаивать. Я должен был сделать это сам, сам исправить то, что… - но я не даю ему договорить. Приподнявшись и сжав тонкое лицо в ладонях, я говорю - негромко, но со всей убедительностью, на какую способен:

- Исправить что? То, что ты натворил двадцать лет назад? Северус, ты был тогда мальчишкой, злым на весь мир, тщеславным и готовым на все ради признания твоих талантов - но ты изменился, когда понял, что за тебя расплачиваются другие. Ты смог измениться… и больше не должен никому это доказывать. Мне ты точно ничего не должен доказывать, я знаю, что это такое - совершить ошибку и быть не в силах ее исправить. Мой пятый курс… Сириус… он ведь погиб из-за того, что я так и не научился скрывать свое сознание… да, я знаю, что ты скажешь, - я прижимаю пальцы к возмущенно дрогнувшим губам, - он сам сделал этот выбор… но, знаешь, Дамблдор тоже сам сделал свой выбор. Что он тебе тогда говорил - то, что сейчас сказал я? Вот видишь, значит, он верил, что в твоей жизни тоже что-то изменится… и теперь есть ты… и я… если я тебе нужен…

- А я? - спрашивает он беззвучно, так, что я скорее угадываю, чем слышу слова. - Я тебе… нужен?

- Больше всего на свете, - шепчу я, - больше всего на свете. Ты… ты единственный… такой, какой есть… жалко, что я понял это так поздно… но ведь не слишком поздно, правда? - и горечь тает, уходит из его взгляда, и через долгие полминуты он выговаривает - медленно, словно сам удивляясь тому, что произносит:

- Нет. Не слишком.

Это не признание… но это больше, намного больше, чем слова, которых я от него точно не услышал бы. Спасибо, хочется мне выговорить, но я молча склоняюсь к нему и медленно, чуть касаясь, целую это единственное в мире лицо - прозрачные виски, веки, высокие скулы, вбирая остатки горечи, и когда касаюсь его рта, губы под моими губами наконец-то складываются в улыбку.

- Хватит меня успокаивать, - теперь он говорит это немного другим тоном, и я позволяю себе сделать то, о чем, признаться, давно мечтал - быстро, пока он не сообразил, в чем дело, скользнуть губами по резкой горбинке и стремительно чмокнуть его в кончик выдающегося во всех отношениях носа.

- Поттер!.. - негодующе шипит он и пытается выпростать руки, но я успеваю отстраниться, довольно улыбаясь - похоже, это стало достойным завершением терапии, если уж ему хочется называть мои утешения именно так… да пусть называет как угодно, лишь бы действовали. Этот сеанс, судя по всему, оказался вполне эффективным.

- Он еще и улыбается… только попробуй еще когда-нибудь это сделать, - ворчит он, сердито глядя на мое довольное лицо. - Предупреждаю, схлопочешь подзатыльник.

- А что такое? - невинно интересуюсь я. - Нос как нос… часть тела… такая же замечательная... прямо скажем, выдающаяся, как и все остальные…

- Много ты в этом понимаешь… мальчишка… - но он уже прикрыл глаза, голос вновь становится сонным, и через минуту я понимаю, что он заснул. Привстав, поправляю сбившееся одеяло - черт, тонкое, слишком тонкое. Укрыть пледом - а, собственно, зачем? Что мне мешает вернуть все как было? Взмах палочкой - и я подавляю смешок - Северус, утонувший в перине и укрытый пышным одеялом до плеч, кажется спичкой в коробке с ватой. Тонкое тело и черное с серебром пламя волос на белой подушке… сравнение уже не кажется смешным, и Северусу я о нем не скажу - вдруг ему понравится это пуховое безобразие?

А что, было бы забавно... Я ведь не так уж много знаю о его привычках. Знаю, что он любит хорошее вино и абрикосовый джем, что терпеть не может горячего молока… знаю и кое-что посущественнее - что он привык жить один. И… спать один. Интересно, что он скажет, если, проснувшись, увидит меня рядом?..

Хотя для меня это ведь тоже впервые - проснуться и понять, что ты не один. Что кто-то рядом.

Что он рядом.

Глава 14. Эпилог. Понедельник, год спустя.

Вечер. Неужели наконец-то вечер?

Вздохнув, я разворачиваю очередной пергамент. Конечно, работы можно было бы проверить и в лаборатории, но сегодня мне совсем не хочется посвящать вечер препирательствам с Северусом по поводу моего - «Поттер, ну кто бы сомневался!» - снисходительного отношения к гриффиндорцам. Впрочем, после он, хмыкнув, добавляет что-то вроде «ну конечно, сам не так давно научился отличать цитварник от полыни».

Неправда. Цитварник от полыни его стараниями я научился отличать еще в прошлом декабре. Собственно, заниматься со мной зельями - и так, что в первую неделю я скинул фунтов десять и цвет лица стал немногим отличаться от его собственного - он начал после прошлого Рождества, едва выздоровев - окончательно, как решительно заявил он, и очень приблизительно, по мнению Макгонагалл. Спорить при ней я, разумеется, не стал, но перед сном заметил:

- Знаешь, я могу и передумать.

- То есть? - спокойно спросил он, выходя из ванной. - Ты решил вернуться в аврорат?

Я бросил на него сердитый взгляд - вот язва, сам ведь присутствовал при моем недавнем разговоре со Скримджером. Явившись в Хогвартс, министр был немногословен - не глядя на Снейпа, он сообщил, что суд состоится в ближайшее время, и спросил у меня, не намерен ли я вернуться. В ответ я поинтересовался, не пора ли, по его мнению, познакомить магическую общественность с положением дел в аврорате. Скримджер промолчал, и я решил, что он счел мой вопрос риторическим, но через месяц - вскоре после суда, на котором Северуса оправдали - несколько авроров было уволено «в связи с несоответствием занимаемой должности и злоупотреблением служебным положением», как сухо сообщил очередной «Пророк». Блэкстона среди них не было - потом стало известно, что он уволился сам.

- Так что? Ты передумал заниматься зельями? - откладывать разговор он не собирался.

- Нет, не в том смысле. Я готов тебе ассистировать, но если ты хочешь сделать из меня учителя и для этого собираешься заниматься со мной теми же темпами, что мы варили Феникс Лакрима, зелье в итоге понадобится тебе самому. А я такое еще долго изготовить не смогу.

- Сможешь, - проворчал Северус, взбивая подушку. - И гораздо скорее, чем думаешь. То, что ты не идиот, мы уже определили… правда, тонкости в тебе не прибавилось, но того, что есть, вполне хватит для занятий с младшими курсами. Что ты на меня так смотришь? Высшие зелья я тебе, разумеется, не отдам, и не мечтай…

- … Вот еще, мечтать о преподавании Высших зелий - ты ведь вроде решил, что я не идиот…

- Посмотрим, что ты скажешь, когда мы с ними закончим… я прошел бы с тобой курс за три месяца, но так и быть, придется растянуть на полгода, раз уж ты так беспокоишься о моем здоровье, - но я не дал ему договорить, обняв и прижавшись щекой - обняв осторожно, хотя прикосновения давно не причиняли боли.

И он был прав. Высшие зелья мы освоили за полгода, и к концу этого срока меня просто распирало от желания немедленно поделиться с кем-нибудь новообретенными знаниями - я ведь помнил по занятиям с Отрядом Дамблдора, какой это кайф - учить тому, что тебе нравится и удается. А мне удавалось - по правде говоря, меня даже слегка настораживала - нет, конечно, не легкость, легким процесс обучения у Снейпа не мог быть по определению - а таинственная готовность, с которой это древнее искусство открывало передо мной свои секреты - словно музыкальная шкатулка миссис Фигг, послушно щелкнувшая замочком и, повинуясь прикосновениям пальцев, проигравшая мне все свои мелодии. Я даже начал подозревать, что с его стороны не обошлось без каких-нибудь специальных заклинаний, но когда осторожно спросил его об этом, он усмехнулся, но не раздраженно, а неожиданно ласково:

- Знаешь, так обычно и происходит, когда занимаешься тем, что действительно твое - или ты до сих пор считаешь, что на шестом курсе только мой учебник был причиной твоих успехов в зельеварении?

Хмыкнув - я-то помнил, сколь плачевными стали эти успехи после того, как презент Принца-полукровки пришлось спрятать в Выручай-комнате - возражать я все же не стал, потому что, честно говоря, это была чуть ли не первая похвала за полгода. Он был требователен до придирчивости, порой просто невозможен, он выжимал из меня все соки, сам при этом умудряясь вести занятия и варить зелья для больничного крыла. Впрочем, последнее постепенно стало моей обязанностью - он, разумеется, проверял каждое, поначалу демонстративно кривясь, потом - улыбаясь уголком рта, когда думал, что я его не разглядываю. Я не обижался - просто не представлял ситуации, когда смог бы всерьез на него обидеться... правда, пару раз что-то похожее все-таки случалось. Последний был как раз в прошлую субботу, когда он спокойно заявил, что в первую неделю будет присутствовать на всех моих уроках.

- Не то чтобы я тебе не доверял, но я должен убедиться, что ты справляешься, - и я, подавив вздох, не стал спорить - в конце концов, он был прав - и чуть позже был вознагражден за уступчивость сторицей. А потом была сумасшедшая неделя - нестройное «Здравствуйте, профессор Поттер» и мое горячее желание снять десять баллов с хихикнувшего пятикурсника-слизеринца; зелья, пергаменты, вопросы, расплавленный одним из Льюисов котел, мое первое Сферическое заклятие - и устремленный на все это внимательный взгляд черных глаз с последней парты; а все выходные мы занимались его исследованиями и засыпали, едва добравшись до постели. Но сегодня шанс у нас, кажется, появится - по крайней мере, можно будет на это надеяться, если…

- Вы необязательны, мистер Блэкстон, крайне необязательны, - голосом директора можно заморозить Гольфстрим, и я невольно сжимаюсь, представив несчастное лицо тихого белобрысого семикурсника - слава Мерлину, внешне он совсем не похож на отца. Я помню, как после сообщения Макгонагалл о том, что Блэкстон хочет забрать из школы сына, войдя в гостиную, я увидел, как Северус отбросил тот самый номер «Пророка» - хорошо хоть не разорвал надвое. Я не знал, как подступиться к разговору, но через полчаса он неожиданно проворчал:

- Успокойся, я не собираюсь мстить мальчишке. Одну подобную ошибку в свое время я уже сделал.

Уж не знаю, как Макгонагалл донесла это до Блэкстона, но парень остался - и Северус действительно не мстил, то есть относился так же, как к любому другому студенту… ну или почти к любому другому… по крайней мере, лучше, чем ко мне в свое время…

- Вам было ясно сказано вернуть работу в пятницу. А сегодня понедельник. И как вы это… - но я уже в коридоре и спрашиваю деловым тоном:

- Профессор Снейп, не заглянете на минуту? Необходима ваша консультация.

Раздраженно дернув щекой, Северус берет из подрагивающих рук парня измятый свиток и, покосившись на него, вдруг фыркает:

- Не тряситесь. Если работа достойная, баллы за задержку не сниму. Можете идти.

Не глядя на меня, он, чуть не задев плечом, проходит в кабинет, а я, кивнув в ответ на благодарный взгляд Блэкстона-младшего, захожу следом и спокойно интересуюсь:

- Как прошел день? Всех студентов запугал или мне сколько-нибудь оставил?

- Дождешься от тебя, как же, - фыркнув, он с облегчением опускается на жесткую ученическую скамью - конечно, устал, все-таки первый день в новой должности… то есть в старой должности… в общем, сегодня портреты на стенах небольшой круглой комнаты вновь приветствовали его как хозяина кабинета.

- Если бы только портреты, - нет, я, наверное, никогда не узнаю, как ему это удается - читать мысли, черт побери, не только не глядя в глаза - даже не притрагиваясь. - Аплодисменты в Большом зале… я думал, что оглохну - видимо, директорское кресло - некая акустическая зона, в которой фокусируется…

- Ага, акустическая зона, - фыркаю я, присаживаясь рядом. - Весь Большой зал - одна сплошная акустическая зона, просто ты отвык - со дня, когда тебя оправдали, прошел почти год.

Это верно - прошлое его вступление в должность сопровождалось, вне всяких сомнений, лишь слизеринскими хлопками, зато в тот январский день, когда его оправдали… Я, наверное, никогда не забуду, как распахнулись тяжелые двери и в проеме появилась высокая тонкая фигура в черной мантии, и разговоры мгновенно стихли, и в звенящей тишине он прошел к своему месту - крайнему справа - прежней стремительной летящей походкой, прищурившись и надменно вздернув подбородок. Не забуду, какими взглядами провожали его школьники - Макнот, рядом с которым я сидел, чуть не вывернул шею - и как менялись лица, когда он подходил ближе, и как весь зал устроил ему овацию, которой эти стены не помнили со дня праздничного пира после победы. Тогда так чествовали победителей, выживших в Последней битве, - и вот теперь его, выжившего и победившего. И когда он опустился на свой стул с высокой спинкой и, усмехнувшись, склонил голову, мы с Макгонагалл невольно переглянулись - только мы знали, откуда столько горечи в этой усмешке. Сегодня горечи было, пожалуй, чуть меньше.

- А что у тебя? - он оглядывает класс и морщится, заметив, что банкам с его уродцами опять пришлось потесниться - Гермиона прислала мне из Европы несколько замечательных образцов средиземноморских земноводных. - Котлы не взрывались?

- Обошлось, - потершись щекой о его плечо - черный бархат чуть щекочет кожу - я с сожалением поднимаюсь и подхожу к столу, заваленному пергаментами. - Слушай, у меня тут еще много работ - ты иди, я скоро буду, - но Северус вдруг тоже встает и, не присаживаясь, разворачивает один из свитков.

- Ладно уж, - ворчит он, стремительно пробегая взглядом убористые строчки, - так ты здесь надолго застрянешь, а у меня на сегодняшний вечер немного другие планы.

- Закончить с тем зельем?.. - невинно интересуюсь я, и он, усмехнувшись, перебивает:

- Ну конечно, только об этом ты и мечтаешь. Не отвлекайся, чтобы мне не пришлось потом переучивать твоих балбесов.

- Между прочим, год назад кто-то утверждал, что не прочь оставить преподавание, - бормочу я, приготовившись к язвительным возражениям - он не любит, когда его ловят на слове - но Северус отвечает неожиданно спокойно:

- Считаешь, я первый директор в Хогвартсе, совмещающий то и другое? Это всегда было обычной практикой. Дамблдор? Нет, он не преподавал - думаю, тебе не надо объяснять, на что у него уходило слишком много времени. Мне, благодаря одному настырному гриффиндорцу, бороться больше ни с кем не нужно.

Хмыкнув, - еще бы он признался, что ему нравится преподавать - всегда нравилось, только теперь он наконец-то позволил себе это признать, - я сосредоточиваюсь на чьем-то глубокомысленном опусе, искоса наблюдая, как он один за другим откладывает пергаменты, черкнув на каждом что-то не менее язвительное, чем замечания, оставленные им в свое время на наших работах, - и это по-прежнему жутко раздражает, и я не раз замечал брошенные на него сердитые взгляды и слышал сказанные в его адрес крепкие словечки. Но когда в марте ему снова пришлось варить Феникс Лакрима и на следующий день он был бледнее обычного, нужные ингредиенты для зелий появлялись на его столе быстрее, чем он успевал протянуть руку к шкафчику, и несколько гриффиндорцев, помявшись, сами подошли к нему после занятия за скребками для размазанных по столам останков флоббер-червей. Его до сих пор искренне забавляют такие случаи - ничего, когда-нибудь привыкнет, главное, что он остался в Хогвартсе.

Я знаю, что он окончательно решил это для себя после сентябрьского визита Скримджера, когда они о чем-то долго говорили с глазу на глаз в директорском кабинете. Конечно, я догадывался - о чем, Макгонагалл, с чьей подачи разговор и состоялся, давно рассказала, что попечители и общественность не против, так что последнее слово оставалось за ним. В тот вечер Северус решил побить рекорд молчаливости и даже в лаборатории ограничивался жестами, но я терпел и перед сном наконец дождался невыразительного:

- Он предложил мне директорский пост.

- А ты? - спросил я осторожно.

- Сказал, что подумаю. Ты еще не готов к работе, а я не смогу совмещать все сразу.

- Но когда я… буду готов, ты согласишься?

- И что потом? Ты - зельевар, значит, жить будешь здесь… не боишься, что пойдут сплетни? Конечно, я могу занять комнаты Дамблдора… не хотелось бы, я привык к своей лаборатории, но…

- И всего-то? - перебил я его, облегченно выдохнув - так это он о моей репутации беспокоится! - Северус, за эти полгода у меня даже гриффиндорцы не поинтересовались, где живу - все знают, что я - твой ассистент, значит, и жить должен где-то в подземельях, а где именно - никому не интересно. Кто и когда в этой школе интересовался личной жизнью преподавателей?

- Ты уже забыл о… - но я не дал ему произнести имя мучившего его подонка, перебив:

- А ты уверен, что он все это не выдумал? Ни я, ни кто-либо еще в этой школе никогда о тебе такого не слышал - действительно, когда я расспрашивал школьников в ту неделю, его какими только эпитетами не награждали, но слово «гей» не было произнесено ни разу. - Уверяю тебя, ни один школьник представления не имеет о том, где находятся личные комнаты учителей, и вряд ли кому-то придет в голову, что мы… что у нас… в общем, освобождать комнаты тебе совсем не нужно и переживать из-за сплетен - тоже, разве что мы сами дадим им повод, поцеловавшись в Большом зале или на лужайке перед замком. Северус?.. - я, кажется, упустил момент, когда из задумчивого выражение его лица сделалось предвкушающим, так что поцелуй застал меня врасплох.

- Ты решил… заткнуть мне рот… или это ответ?.. - наконец смог я выговорить, но он не дал мне отстраниться и вновь привлек к себе:

- Вы с Дамблдором, кажется, сговорились - сегодня он полчаса убеждал меня в том же самом. Ну, раз уж тебе плевать на репутацию - мне вообще терять нечего… выгонят обоих с треском к чертовой матери… - он не договорил, но на этот раз я ничего не имел против.

И сегодня утром я помог ему уложить складки черной с серебром мантии, которую после того сентябрьского разговора мы выбрали вместе, и сам расчесал густые пряди, и критически оглядел его перед выходом, ища, к чему бы еще приложить руку - эх, нацепить бы орден Мерлина, так ведь не позволит же! - и дождался предсказуемой насмешки:

- Ты так хлопочешь, словно готовишь меня к Святочному балу, - но насмешка оказалась ласковой, и я произнес, стараясь говорить серьезным тоном:

- А что, это идея - только цвет мантии мы, разумеется, сменим… что скажешь о гриффиндорских цветах в честь дамы сердца? - подзатыльник оказался не менее предсказуемым, но я успел от него увернуться.

А потом любовался им в Большом зале, искоса поглядывая в сторону директорского кресла, и день тянулся как резиновый, и сейчас, когда он наконец отложил последний пергамент, мне уже как-то не верится, что через пару минут мы наконец окажемся у себя. В наших комнатах.

В гостиной уже ждет поднос с ужином, но Северус, не подсаживаясь к столу, на ходу цепляет тарталетку с вареньем и открывает дверь в лабораторию. Сердито подцепив соседнюю - к этой его привычке перехватывать на ходу я так и не приспособился - я иду следом, но, увидев, как усталое лицо освещается радостным предвкушением, забываю обидеться - черт возьми, кажется, эксперимент, на который мы потратили - загубили, как частенько бросал он в сердцах - два месяца ежевечернего каторжного труда, оказался удачным.

- Вот, смотри, - дожевав и тщательно отряхнув руки, он протягивает мне небольшую стеклянную плошку, на дне которой плещется голубоватая прозрачная жидкость.

- Красиво, - тихо говорю я. - Оттенок в точности такой, как ты объяснял. Значит, получилось… У тебя получилось.

- У нас, - поправляет он, и мне хочется обнять его за плечи, но я сдерживаюсь. - У нас получилось. Как мы его назовем?

- Может, просто Меморис? - неуверенно предлагаю я - что-то уж очень коротко и очевидно, но Северусу, похоже, нравится.

- Меморис, Меморис… - задумчиво повторяет он, осторожно ставя плошку на стол. - А что… неплохо. Кратко и выразительно. Представляешь, сколько проблем оно поможет решить - но, разумеется, только после того, как мы окончательно его доработаем. Переодевайся и приступим.

Меморис, думаю я, расставляя ингредиенты в нужной последовательности. Зелье, восстанавливающее любые повреждения памяти, помогающее при любых видах амнезии, вплоть до последствий Обливиэйта, исцеляющее даже таких, как Локонс… а что, это мысль.

- Испытаем на Локонсе? - невозмутимо предлагаю я. - Заодно проверим на побочные эффекты.

- Только давай в палату к нему войдешь ты, - он вдруг улыбается совсем по-мальчишески - я так люблю эту легкую улыбку без оттенка горечи или иронии. - А я, так уж и быть, спасу тебя от последствий гриффиндорского героизма.

- От героя слышу, - бормочу я, улыбаясь в ответ. - Хватит меня спасать. Пойдем лучше ужинать, там уже все остыло.

Но я ошибся - у стола нас ждет Добби. Словно священнодействуя, он с серьезной физиономией раскладывает тарелки и приборы, согревает остывший чай и с непреклонным видом - наверное, у меня в соответствующие моменты бывает такой же - придвигает к Северусу два блюда, накрытых салфетками.

- Мясной пудинг и пирог с абрикосовым джемом, - выговаривает он торжественно. - Добби сам испек это для профессора. Профессору нужно лучше питаться, особенно теперь…

- Чтобы представительнее выглядеть? - ворчит Северус, покорно убирая салфетки, и мы с Добби весело переглядываемся - перед своими любимыми блюдами он не устоит и съест все до крошки. - Чего вы добиваетесь - чтобы я стал похож на Слизнорта? Кстати, о Слизнорте - думаю, Меморис и ему сможет помочь - если подобрать определенную последовательность зелий…

Почти не слушая, - все равно слишком устал, чтобы что-то толком запомнить, а Северус не обидится - ему подобные лекции бывают нужны скорее для того, чтобы лучше все обдумать - я рассеянно оглядываю гостиную. Мы так и не стали ничего менять - разве что шкафов с книгами прибавилось и появилось еще одно кресло. Стоп, а это что такое?.. а, видимо, Добби с этим и пришел… Дотягиваюсь до таинственного свертка, но едва взяв в руку, уже понимаю, что в нем и от кого - хотя и надпись, несомненно, заслуживает внимания.

- «Профессору Снейпу и профессору Поттеру от четы Малфоев» - зачитываю я с выражением. - По-моему, подарок вполне равноценен поводу, а ты как считаешь?.. Добби, достань, пожалуйста, бокалы… да, вот эти… нет, спасибо, с вином я справлюсь сам.

Как хорошо, что Добби тихонько испаряется, и больше никто нас сегодня не потревожит - Макгонагалл тоже не откажешь в тактичности. Потрескивает камин, и погасли все факелы, кроме двух, и я смотрю и не могу насмотреться на спокойное задумчивое лицо. Обычно, сидя вот так перед камином и согревая в ладонях бокалы, мы молчим - каждому и так ясно, что сказал бы другой. Но сегодня можно нарушить традицию.

- За тебя, Северус, - тихо говорю я, приподнимая бокал. - Не за директорство. Ты знаешь за что.

За то, что тогда разрешил себе надеяться. За то, что выжил. За то, что впустил меня в свою жизнь. Я сказал бы это, если бы умел говорить такие слова, но он ведь и так все понимает.

- За тебя, Гарри, - он так редко называет меня по имени. - За тебя, - и свет, мерцающий в темных глазах, разгорается ярче.

А потом спальня, и он с негромким смешком опускается на скрипнувший матрац - слизнортовскую роскошь мы с обоюдного согласия все-таки сменили. Нам и так хорошо, на этом жестковатом пружинном матраце, всегда было хорошо - с самого первого раза, после которого он наконец поверил, что мне… не противно. Тогда я ужасно боялся - этого его смущения, собственной неловкости, бог знает чего еще, и поначалу так и было - и смущение, и неловкость… а потом исчезло - и остались только руки, узкие сухие ладони, и губы, и прижавшееся ко мне тело, и удивительная нежность, в которой растворилась боль, и счастье - наконец-то беспримесное, сполна разделенное на двоих.

Да, вот так… о господи, он изучил мое тело лучше, чем я сам, и сейчас, похоже, опять собирается сделать все, чтобы я достиг вершины первым - ему нравится наблюдать за мной в такие моменты. Но сегодня мне хочется перехватить инициативу.

- Северус, позволь мне… - шепчу я, приподнимаясь, и он, усмехнувшись, чуть отстраняется, и я начинаю с того, в чем никогда не могу себе отказать - медленно пропускаю сквозь пальцы тяжелые глянцевые пряди с мерцающими в них серебристыми нитями. Целую прохладную гладкую кожу - выпуклую жилку на шее, вздрагивающую под моими губами, ямку между ключицами - и, скользнув рукой по впалому животу, с бьющимся сердцем чувствую, как вздрагивает и меняется под моей ладонью тело любимого человека. Я готов переместиться ниже и взять все… не только в свои руки, но он мягко удерживает меня, и я без лишних слов понимаю, чего ему хочется.

Конечно. Все, что ты хочешь… все, что хочешь - разве я хочу чего-то другого? И я принимаю его, вжимаясь в сильное поджарое тело, скольжу ладонями по ниточкам шрамов, пробегаю кончиками пальцев по выступающим позвонкам - и он беззвучно ахает, наконец перестав сдерживаться, и поцелуи, то быстрые, то ошеломляюще глубокие, не гасят, а лишь разжигают пожар, пылающий внутри. Последние толчки, последние яростные содрогания - и стон, его - короткий и резкий, почти выдох, мой - дрожащий и протяжный, и я, придя в себя, боюсь пошевелиться, чтобы дольше чувствовать благословенную тяжесть его тела.

Потом он засыпает, ласково что-то пробормотав, - он всегда засыпает первым, хотя сначала обычно успевает прикрыть меня краешком одеяла. Но сегодня я набрасываю одеяло на нас обоих и потом еще долго лежу без сна, вслушиваясь в тихое сонное дыхание и легонько сжимая прохладную кисть - мне нравится так засыпать, держа его руку в своей. В камине с тихим шелестом догорают угли, а выше, почти под сводчатым потолком, мерцает чудо, которое я никогда не устану разглядывать - прозрачная серебристая сфера, а внутри…

Прошлое Рождество, и после долгих уговоров Макгонагалл он согласился подняться с нами к рождественскому столу - разумеется, проворчав при этом, что с гораздо большей пользой провел бы вечер в лаборатории. Но когда мы вошли в Большой зал, во взгляде, брошенном на огромную, сверкающую огнями ель - в этом году Хагрид принес всего одну, зато невероятных размеров - было больше теплоты, чем я ждал, и на осторожные вопросы о здоровье он отвечал коротко, но без раздражения. Конечно, никто не пытался нахлобучить на него остроконечную шляпу или осыпать конфетти, но когда Хагрид проделал это с разрумянившейся Макгонагалл, по мелькнувшей усмешке я понял, что он был бы, пожалуй… не против. А когда мы поднялись из-за стола и повернулись к выходу, кто-то робко тронул меня за плечо и, обернувшись, я придержал Северуса за рукав.

- Да, мистер Макнот? - взглядом я умолял его удержаться от сарказма, но язвить он, кажется, не собирался - просто ждал, спокойно разглядывая переминающегося с ноги на ногу семикурсника. Разумеется, извинения были принесены и - холодно и сухо - но приняты, как только он смог вернуться к занятиям, но с тех пор Макнот, кажется, ни разу не поднял на него глаза. Теперь он тоже стоял, опустив голову и разглядывая собственные сжатые кулаки, и Северус нетерпеливо вскинул бровь - но тут Макнот, решившись, наконец протянул руку.

- Вот, - тихо выговорил он, - это вам, сэр.

Я не знал, куда мне смотреть - на ошеломленное лицо Северуса или на чудо, мерцающее на раскрытой ладони. Крошечная серебристая сфера росла на глазах и наконец застыла, став похожей на огромный елочный шар, а внутри…

Хогвартс. Это был замок - весь, со всеми его башенками, и бойницами, и арочными мостиками, и паутинными ниточками плюща, оплетавшими стены, и дымком из труб, и мерцающими окнами. Чудо сияло собственным светом - так же, как сияли его распахнувшиеся глаза, и когда Макнот наконец поднял голову, Северус не отвел взгляда, бережно приняв подарок.

Дом, который принял его со всеми его ошибками, и он понял это и смог измениться. Дом, который он так любил и не предал, в который он в конце концов вернулся - навсегда, что бы он там ни говорил. Дом, в котором мы теперь вместе.

- Спи, - шепчу я, - он чуть пошевелился. Я не тревожусь, это не кошмар - кошмары его давно не мучают, просто иногда он чуть вздрагивает во сне. И тогда я обнимаю его, как сейчас, и тихонько глажу по волосам, и шепчу почти беззвучно:

- Спи. Ты дома.