Лучшее за год. XXV-II. Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк

Кейт Брук Согласие[49]

Британский писатель и издатель Кейт Брук широко известен как основатель и многолетний редактор популярного веб–сайта «Infinity Plus». Не так давно он оставил эту деятельность, чтобы сосредоточиться на писательской карьере. Перу Брука принадлежат романы «Миротворцы» («Keepers of the Реасе»), «Экспатриа» («Expatria»), «Экспатриа инкорпорейтед» («Exptria Incorporated»), «Властелин камня» («Lord of Stone») и «Гентопия» («Genetopia»). Под псевдонимом Ник Гиффорд писатель опубликовал «Свинки» («Piggies»), «Плоть и кровь» («Flesh & Blood»), «Инкуб» («Incubus»), «Стертый» («Erased»). Совместно с Ником Геверсом Брук составил антологии «Infinity Plus Опе», «Infinity Plus Two» и «Infinity Plus». Кроме того, издана подборка его рассказов «Выстрелы в голову» («Head Shots»), а также «Параллакс» («Parallax View») в соавторстве с Эриком Брауном.

Рассказ «Согласие» переносит нас в далекое будущее, где расы людей и сверхлюдей живут в сложном равновесии, которое может рухнуть в любой момент под натиском любви, одержимости и интриг.

1. ТИШ ГОЛДЕНХОК

В гавань входил пестрый дагуерский корабль. Если бы следившая за ним Тиш Голденхок догадывалась, как это событие повлияет на ее судьбу, она бы, наверное, сделала все, чтобы не покидать привычную скучную колею. И по сей день, возможно, они с Милтоном жили бы тихой, незаметной жизнью, считая дни, оставшиеся до приобщения к Согласию.

Но боги не наградили Тиш даром предвидения. Поэтому с серебристой скалы она смотрела… нет, она зачарованно любовалась «Леди Сесилией», подходящей к выгнутой, как лук, пристани.

Подобных судов ей еще не доводилось видеть. Высота его была больше длины; корабль вздымался над зеркальными водами, словно какой–то невероятный остров. По его полированным деревянным бокам выстроились в плотные ряды многочисленные сводчатые окна; к стеклам прижимались лица — туристы жаждали новых впечатлений.

Должно быть, он находился тогда среди гостей. Вот еще одно лицо появилось в окне, его черты казались бы идеальными, если бы не кривой зуб. Но нет, он не мог принадлежать этой толпе зевак, и Тиш знала бы это, обладай она талантом предвидения.

«Леди Сесилия» возвышалась, как… Нет, этого не передать словами. Она не опрокидывалась только благодаря величайшему мастерству корабелов. Самим фактом своего существования она посягала на могущество гравитации. При движении судна его мачты не отклонялись от вертикали, лишь живописно вздувался пышный наряд из шелковых парусов да матросы сновали по оснастке с проворством белок.

Далекий визг заставил Тиш повернуть голову. Не сразу удалось разглядеть крошечные серповидные силуэты парящих птерозавров. Выдался ясный день, планетарные кольца исполосовали небо на юге. Но отчего же так грустно при виде этих красот?

Тиш тяжело вздохнула. Надо возвращаться в «Падающую каплю», становиться за барную стойку, помогать Милтону и пятнадцатилетнему сыну Дрюсу.

Но тут она снова посмотрела на украшенную золотом, усыпанную каменьями, увешанную флажками «Леди Сесилию», что входила в гавань, и невыносимая тяжесть отчаяния вдруг легла на женские плечи. Отчаяние — вот ее доля. Не красоты этого мира и не его чудеса.

Тиш побрела назад по выдолбленной в скале дороге. Конечно же, она счастлива. Живет не в какой–нибудь дыре. У нее добрый муж и славный сынишка. Чего еще желать? Миры Диаспоры не ведают голода; если здесь кто–нибудь и страдает, то лишь по собственной воле. «У каждого свой удел, — подумала Тиш, — и мой далеко не из худших».

«Ты счастлива, — в который раз сказала она себе. — Жизнь удалась, хвала Согласию».

Помещения «Падающей капли» были выдолблены в серебристом утесе Пенхеллиона, ее высокие, от пола до потолка, окна открывали восхитительные виды на изгибающийся подковой берег, на Великий водопад, срывающийся в море с тысячеметровой высоты. Над гаванью играли радуги, рождаемые во взаимных ласках водопада и солнца. Птерозавры, чайки и летучие рыбы простреливали ковер водяной пыли; изгибались, вылетая из волн, дельфины и русалки.

Когда к барной стойке приблизился незнакомец, Тиш привычно любовалась этими красотами.

— Я… э–э… — Он разложил на отшлифованной веками столешнице из свирельного дерева монеты.

Тиш с трудом оторвала взгляд от окон. Улыбнулась посетителю, очередному безымянному туристу с идеальной внешностью: чистая и гладкая кожа, шелковистые кудри. Ему лет двадцать, хотя с такой же легкостью может оказаться и сто с лишним.

Он улыбнулся ей в ответ.

Кривой зуб. Как нарочитый мазок лукавого портретиста. Единственный крошечный порок — резец чуть скошен, сверху дырочка, снизу наползает на другой зуб. Точно пятнышко на бриллианте.

Вот тут–то и была очарована Тиш Голденхок, совсем как в тот недавний миг, когда увидела входящую в гавань «Леди Сесилию». Она поняла, кто он, этот незнакомец, этот не вполне идеальный посетитель. Вернее, что он. Искусственный человек всегда должен иметь изъян, как раз для того, чтобы не бросалась в глаза его искусственность.

— Я… э–э… — невольно повторила она его звуки. — Чего желаете?

— Мне… — Он указал на один из кранов.

— «Роли»? — потянулась она за высоким стаканом. — Поаккуратней, утром голова будет тяжелой, если привычки нет. Этот сидр прямо как осел: смирный, пока лицом к нему стоишь, и норовит лягнуть, стоит повернуться задом.

Она поставила полный стакан перед гостем и взяла несколько монет из рассыпанных им по стойке.

— Давно вы у нас в Лаверне? — спросила Тиш, предугадывая ответ.

Он только что сошел на берег вместе с толпой других туристов, не знающих ни языка, ни местных цен. Эти богатеи, наверное, так и живут, мало что соображая, — большой тур длится долго, декорации меняются часто.

Он помотал головой и снова улыбнулся. Наверное, сутки, а то и считаные часы назад он находился в джунглях, или в бурлящем мегаполисе, или в подводном курорте на немыслимой глубине, где–нибудь в десяти, или в ста, или в тысяче световых лет отсюда.

По крайней мере, ей полагалось так думать. Но Тиш всегда предпочитала слушать интуицию. Частенько она сочиняла биографии людей, заходивших в «Падающую каплю». Шпионаж, супружеская измена, пристрастие к тяжелым наркотикам, половые извращения… Иногда даже оказывалась права, но, как правило, ее подозрения не подтверждались. Этот человек — не турист, хотя он, возможно, и правда раньше здесь не бывал.

— Вы на «Леди Сесилии» путешествуете? — спросила она, надеясь, что он как–нибудь выдаст себя. И зная, что этого не случится.

— Да. — Он опустил голову, чтобы сделать большой глоток сидра, затем огляделся. — То есть путешествовал…

— Тиш!

Милтон. Жестикулирует. Вдоль барной стойки выстроилась очередь. Тиш и не заметила, как «Падающая капля» заполнилась людом. Она отошла от незнакомца и обслужила старуху Рут: как обычно, кружка «Золота пивовара» и блюдце орешков.

Чуть позже от нее не ускользнуло появление троицы из густеющей снаружи вечерней мглы. Тоже чужаки, как и почти вся нынешняя клиентура. Но на туристов не похожи совершенно. Цепкие взгляды шарили по толпе, и когда глаза одного из чужаков добрались до Тиш и задержались на кратчайший миг, она внутренне сжалась — ее будто просветила жесткими лучами бесчувственная машина.

Но нет, эти трое были людьми, пусть и явно наделенными сверхспособностями. Одинаковые темно–серые костюмы. На поясе у каждого — это она заметила только сейчас — нечто опасное на вид.

До сего дня ей не случалось иметь дела с оружием, кроме, разве что, гарпунов, капканов на джинни и тому подобного. И людей, ведущих себя как механизмы, она не встречала, хотя на Дагере попадались машины, похожие на мужчин и женщин.

Один из троих вдруг вскинул, указывая, руку; двое других разом повернули головы и застыли: ну в точности изготовившийся к нырку песчаный рыбак. Тот, что показывал, раскрыл ладонь, из нее в глубину заполненного посетителями зала ударил луч.

Тиш повернулась и увидела того, кому этот луч предназначался: человека с высоким бокалом, не донесенным до рта с безупречными, кроме одного–единственного, зубами.

Незнакомец выпустил из пальцев бокал, резко присел, а в следующий миг метнулся к стойке, где толпились посетители.

А трое… Они уже не у двери, они пронеслись по залу и очутились там, где только что находился незнакомец. Замерли как вкопанные; лишь неживые, как у роботов, глаза шарят вокруг.

Тиш отказалась от недавнего умозаключения. Эти трое не просто люди с усиленными способностями. Они — нечто большее. Они — нечто иное.

А где же ее незнакомец?

В дверях образовалась давка; туда–то он и устремился и вот уже тянется к ручке…

Но ручка исчезла. Мутнеет дверь, ее кромки размягчаются, расплываются, и вот уже нет выхода, как и не было. Глухая стена.

Рука незнакомца скользнула по гладкой поверхности. Почему он стоит, зачем царапает стену?

Трое не шевелились, их взгляды сошлись на незнакомце… На пустом месте.

Человек с кривым зубом снова юркнул в гущу народа.

Тиш подалась вперед, оперлась руками на стойку. Бешено колотилось сердце, перевозбужденный разум играл в салочки с целой ордой событий, втиснувшейся в краткий — считаные секунды — отрезок времени.

Опять суматоха.

Причина ее — турист. Вскинувший над головой деревянный стул.

Он стоял на фоне заката — разбухшее солнце тяжело опускалось в радужные воды. Кольца Лаверне расчертили небо в яркую полоску: ленты густейшего малинового цвета, между ними чарующее золото, которое уже тускнело, переходя в сонный пурпур.

Небо раскололось. Линии — абсурдные, словно прочерченные неким безумным великаном, — разделили его на огромные зубчатые льдины.

Кто–то закричал, другой завизжал, третий…

Тиш уже не видела нападавших, исчез с глаз и незнакомец. Правда, в поле ее зрения находилось одно из высоченных окон, в которое влетел стул. Стекло пошло трещинами, но все же удержалось в раме.

Затем она увидела незнакомца, силуэт в прыжке на фоне пылающего неба.

Он ударился в стекло. Оно поддалось не сразу, и Тиш подумала, что турист застрянет в нем, как стул. Но прошел миг, и все полетело наружу: стекло, стул, человек.

Снова кто–то закричал, другие подхватили. Толпа попятилась от бездны.

Тиш отвела взгляд. Бар расположен на полукилометровой высоте, между ним и каменистым пляжем внизу ничего, кроме воздуха. Пережить такое падение не способен никто.

Когда она подняла глаза, трое уже стояли у оконного проема, вглядывались в сумерки. Не разговаривали, но по их позам Тиш угадала: эти существа каким–то образом общаются друг с другом.

И тут она подумала: а зачем им это понадобилось? Что привело их сюда в мирный погожий вечер? Почему они совершили то, что совершили?

Кому и зачем нужно врываться в бар и нападать на посетителя столь возмутительным образом?

И вообще, кому понадобилось гоняться за богом? Пусть даже это не целый бог, а всего лишь частица?..

Тиш вошла в вентиляционную шахту и спустилась к серпантину Фанданго, главной транспортной артерии Пенхеллиона. Путь, вырубленный в подошве утеса, начинался у пристаней и вился на три километра к востоку.

Выйдя из шахты, Тиш очутилась среди торговых рядов. Кивала на ходу, улыбалась, перебрасывалась двумя–тремя фразами со знакомыми торговцами. Сюда она прибыла не ради покупок, и почти любой встречный сразу об этом как–то догадывался. Эти самые торговцы поставляли товары напрямик в «Падающую каплю», и Тиш нечасто случалось бывать на рынке.

Все же в такие путешествия она брала с собой корзину, хотя сейчас в корзине, под рушником в шахматную клетку, лежали краюха хлеба и пучок перьев кетцаля.

Уклоняясь от рикш и мотороллеров, она пересекла дорогу. Грациозно перекинула ноги через низкое ограждение и спустилась на камни. У самого берега первым делом глянула на вяло бьющиеся волны, потом изогнула шею, чтобы посмотреть вверх, но не смогла отличить от других фасад «Падающей капли». Очень уж много угнездилось на утесе подобных увеселительных заведений и жилищ. Место считалось престижным, Тиш в этом отношении здорово повезло.

Она взобралась на большой валун, опустилась на колени и подумала, отчего ей так грустно. Знакомое чувство, но прежде оно одолевало только в первые месяцы после рождения Дрюса. Ей тогда предлагали лекарство, но она отказалась: как ни крути, грусть входит в спектр бытия, испытывать ее — долг живущего. Однажды Тиш унесет все свои чувства в Согласие, и это станет ее скромным вкладом, каплей тоски в океане людского опыта.

Но сегодняшняя печаль… как же она горька. И не припомнить, когда это началось. Тиш подозревала, что и не было четкой стартовой линии. Возможно, еще когда смешивался генетический материал в момент зачатия ее самой… Да, нынешняя меланхолия с послеродовой депрессией имеет мало общего. Она не столь глубока, хотя и гораздо навязчивей.

«Хватит, — приказала она себе, — не будь плаксой».

Тиш сняла с корзины полотенце и достала краюху. Разломала на три куска и каждый постаралась закинуть как можно дальше в волны. Затем ветерок поймал подброшенные ее рукой перья кетцаля, и Тиш провожала их, трепещущие, взглядом, пока они не легли частью на в воду, частью на камни.

Пища — для похода, перья — для прохода. Старинная семейная традиция. Возможно, еще земного происхождения.

И она от всей души пожелала незнакомцу благополучно вернуться в Согласие.

У Милтона были квадратные плечи и квадратное лицо. Бармена почти в любой момент можно было увидеть улыбающимся, поскольку для его лица такое выражение было самым подходящим.

Тиш посчастливилось выйти замуж за хорошего человека.

Когда она вернулась в «Падающую каплю», Хиллари и Доншен уже собирались уходить. Они починили узорное окно, через которое накануне вечером вылетел незнакомец вместе с одним из барных стульев.

Милтон расслабленно глядел в новое стекло, по своему обыкновению, добродушно улыбался.

Тиш подошла сзади, положила ладони ему на плечи, заставила повернуться и поцеловала: сначала закрытым ртом, а потом ее язык ненадолго проник меж его губ.

Он отступил, улыбаясь еще шире, — верный признак, что сбит с толку ее поведением.

— Полегче, полегче, — сказал он. — Что на тебя нашло? Неужто билет на большой тур выиграла?

— Не угадал. — Она ухватилась за его рубашку и улыбнулась. — Нет, Милтон, просто я хочу тебя изнасиловать.

Он испугался, точь–в–точь как зверек пугается резкого движения рядом. Прежде Тиш умилялась такой реакции.

— Но… А если кто–нибудь войдет?

— Мы уже закрылись.

Она играла тканью его рубашки, зная, что тянет за растущие на груди волосы.

Его это всегда заводило.

— Дрюс…

— Его здесь нет, — отрезала она.

— Но он может…

— Значит, тебе следует поторопиться. Но момент уже уходил…. Ушел.

Как будто на самом деле его и не было. Тиш отпустила рубашку мужа, отстранилась. — Милтон, ты хороший, — произнесла она, глядя на бухту. Когда оглянулась, Милтон улыбался, потому что такое выражение было самым подходящим для его лица.

На этом бы все и закончилось, если бы она не поднялась на самый верх обрыва. Окно починено, незнакомец и трое его преследователей исчезли. Жизнь Тиш Голденхок (и жизнь Милтона, знал он о том или нет) как будто возвращалась в привычную колею.

Но не тут–то было. Через четыре дня после того, как Тиш принесла жертвы для благополучного перехода незнакомца в Согласие, она снова вошла в шахту, поднялась на Уступ и там увидела… призрака. Во всяком случае, именно такова была ее первая мысль.

Здесь, у кромки обрыва, выстроились в ряд жилые дома, бары и магазины, причем с таким расчетом, чтобы желающему полюбоваться гаванью и Великим водопадом пришлось войти в одно из зданий.

Тиш заглянула в бар под названием «Авангард», чтобы пообщаться с Билли Нарвалом. Он был сверхдолгожителем и сейчас щеголял белой как снег шевелюрой, рекламируя свой многолетний опыт девицам, которые не прочь получить уроки любви. В «Авангарде» яблоку было негде упасть, на смену «Леди Сесилии», уже два дня как уплывшей курсом на юг, прибыли два круизных судна.

Чуть захмелев от красного портвейна, которым по праву гордился бар, Тиш вышла наружу. Впереди, чуть поодаль, шагал мужчина, и было что–то знакомое в его осанке. А еще был легкий запах, от которого мигом возник слабый вкус корицы у нее па губах.

Мужчина обернулся — и это был он. Незнакомец. Живой и здоровый, ничуть не пострадавший от падения с огромной высоты.

Тиш вцепилась в дверной косяк и прокляла портвейн — как за слабость в ногах, так и за призрака.

А незнакомец уже исчез. На несколько секунд Тиш даже сумела убедить себя в том, что он и не появлялся.

Она взяла себя в руки и попыталась вспомнить, ради чего взобралась на Уступ. Ведь не для того же, чтобы лишь посплетничать с Билли Нарвалом, потешить свое самолюбие его вниманием.

Тиш ринулась сквозь толпу, следуя за незнакомцем. Да какое там следуя — гонясь.

Она убавила шаг, вспомнив визит троицы в «Падающую каплю». А может, и с ними было, как с ней сейчас? Случайных людей внезапно охватил азарт погони? Она знала, такое бывает. Согласие способно дотянуться до любого. И управлять его действиями.

Но зачем? Для чего нужно преследовать этого человека? Тиш была убеждена, что он сам принадлежит к Согласию, он — частица бога, обретшая плоть. Чем же тогда являются охотники? Или, точнее, чем является то, что управляет ими?

Вроде бы не металась в ее разуме тень чужой воли, не овладевала ее телом, ее чувствами внешняя сила.

Она пошла дальше, выхватывая взглядом лица из толпы.

Незнакомца удалось найти в кафе, он прихлебывал жасминовый чай и слушал вмонтированный в середину стола вещатель. Она уселась напротив.

— Можно?

Он улыбнулся и мановением руки заставил устройство смолкнуть. Вопросительно посмотрел на Тиш.

— «Падающая капля», — напомнила она. — Вы… так внезапно удалились…

На его лице отразилось понимание.

— Извините, — кивнул он. — Я не предвидел того, что там случилось. Хотя следовало бы.

Она улыбнулась:

— И правда, следовало бы.

— Ущерб значителен?

— Пустяки, — ответила она. — Расходы на ремонт покрыты городской казной. Деяния Господни…

Они посидели молча, и Тиш уже было с беспокойством подумала, что он предпочел бы одиночество.

— Как вам удалось выжить? — спросила она напрямик.

— Есть способы, — уклончиво ответил он. — Это не важно.

Тиш улыбнулась. Он пока ни единым словом не попытался развеять ее подозрение. Ее фантазию.

— Ну и как вам все это? — Она решила, что надо поддерживать беседу. — Нравится Лаверне?

— Нравится. Кругом столько необычного. Страна, люди. Ты. Все прекрасно. Ты прекрасна. Прекрасно и то, что меня преследуют, что мне желают зла.

Последние слова вызвали у Тиш замешательство. Кто же он, этот загадочный красавец, сидящий напротив нее за столиком и говорящий о ее красоте? Ни дать ни взять ребенок, впервые открывший глаза и увидевший мир.

— Может, пройдемся? — спросил он.

Они прошлись. Миновали крайние дома; дальше дорога превращалась в едва различимую тропку. По ней Тиш Голденхок шагала рука об руку с богом.

— Если я тебе ничего не должен, почему ты пошла за мной? — спросил он через некоторое время.

— Ни разу еще не встречала таких, как ты, — ответила Тиш. А затем, набравшись храбрости, добавила: — Гостей оттуда.

Он качал головой, улыбаясь, словно дивился окружающему миру, этой простой беседе.

— Люди, — проговорил он. — Вас всегда ко мне влекло…

Она поняла, что он имеет в виду. И вот — соприкосновение… Ее маленькая ладошка в его большой, гладкой, сильной руке — как фитиль в масляной лампе, по нему течет топливо, от нее к нему. От этого все ее тело вибрировало, от этого она чувствовала себя живой.

Позже они остановились на мысу подышать запахами соли, корицы и травы, поглазеть на бабочек, порхающих над цветами, и на чаек, шумящих внизу над скалами. Продолжая разговор, как будто и не было долгой паузы, он спросил:

— Гость оттуда? Что ты хочешь этим сказать? Смутившись, Тиш отвернулась. А затем опустилась на упругую траву, расправила на ногах юбки.

— Ты… — Она замялась, подбирая правильные слова. — Ты никакой не турист. Даже если бы те громилы не явились по твою душу ко мне в бар, все равно было ясно, что ты другой.

Он с улыбкой кивнул, ожидая продолжения. Рядом гудела пчела.

— Скажи, ведь ты из Согласия?

Вопрос только казался простым. Согласие — сетевой сверхразум, распространившийся на всю Диаспору. Там будет каждый человек, когда истечет его время в реальном мире. Это склад для всего накопленного человечеством опыта, громадное обиталище разумов, даже душ.

— Согласие? Не понимаю.

— Где–то было выращено тело, отпочкованное от клона, который тоже произошел от клона. Оно только и ждало, когда его займет посланник Согласия. Ты не думай, мы тут в курсе.

Согласие часто проникало в реальный мир. Весь накопленный им опыт, все собравшиеся в нем личности без связи с настоящей жизнью — ничто. В лучшем случае нечто совершенно иное, чужеродное. Поэтому Согласие нередко присылало мужчин и женщин вроде этого незнакомца, такие визиты позволяли сохранять человеческую суть.

— Если Согласие — наш бог, значит, ты частица бога, — продолжала Тиш.

Когда он опустился перед ней на колени, она добавила:

— И ты тоже бог… Бог в человеческом теле.

Ей очень не хотелось, чтобы он возразил. Только не сейчас! Она потянулась к нему, взмолившись про себя: «Не разрушай мою веру. Хотя бы пока мы вдвоем».

Потом она лежала на спине, наслаждаясь ласками прибрежного ветра.

Никогда еще с ней подобного не случалось. Чтобы вот так запросто взять да исполнить свою фантазию? Ни разу она не изменяла доброму скучному Милтону, которого когда–то, очень давно, любила и который до сих пор ей немножко нравился.

Она повернулась на бок, а мужчина — нет, не мужчина, бог — поднялся на корточки.

— Хочу тебе кое–что показать, — сказал он.

— Не уверена, что я к этому готова, — рассмеялась она.

Он встал, одетый только в полурасстегнутую хлопчатобумажную блузу кремового цвета. Скрестил руки, ухватился за края полы и стянул одежду через голову.

Тиш залюбовалась. Его нагота добавляла приключению восхитительный вкус запретного плода.

Он повернулся, и Тиш увидела выпуклость меж его лопаток. Которой совершенно точно не было несколько минут назад, когда она его обнимала.

Прямо у нее на глазах выпуклость росла, раздувалась, и вдруг из его спины вырвались оперенные крылья.

Он встряхнулся, расправляя маховые перья, и раскинул крылья за спиной. Повернулся, шагнул с утеса. Резко спикировал, но вот его подхватили восходящие потоки, и он понесся ввысь, как огромная чайка. Как ангел.

Ее ангел.

В «Падающую каплю» Тиш пришла поздно. Умыться перед возвращением она не успела. Ее с улыбкой встретил Милтон. Он всегда улыбался, и можно было лишь догадываться, заметил он перемену в своей жене или нет.

Зато она сама эту перемену чувствовала явственно. Как будто что–то прибавилось, а что–то ушло.

Вечером в бар возвратилась совсем не та женщина, которая покинула его утром.

Она поцеловала Милтона, желая, чтобы он почувствовал вкус соли на ее губах, уловил коричный запах волос и одежды.

Тиш договорилась со своим ангелом встретиться на следующий день и не сомневалась: он сдержит слово.

— Посетители, — шепнул ей муж и отошел по своим делам.

Она повернулась к окну, посмотрела на бухту, где летали птицы и птерозавры. Может быть, среди них парит и ее крылатый бог?

Конечно, долго это продолжаться не могло. Ведь по–другому и не бывает.

Совершенно утратив осторожность, Тиш привела своего любовника в «Авангард», угостить жаренными во фритюре крабами. Встретились они на улице, как будто старые приятели шли по своим делам и случайно увидели друг друга. Ни единого касания, только улыбки и несколько слов. Даже сейчас, когда они расположились за столиком, их руки не соприкасались, ноги не терлись шаловливо; только взгляды соединились, полные обещания и предвкушения.

Билли не вытерпел и подошел прежде, чем были готовы заказанные блюда.

Тиш искушала судьбу и понимала это. Если Билли сложит два и два, еще до темноты по всему Пенхеллиону разнесется слух.

— Представишь меня своему приятелю?

Тиш невозмутимо подняла глаза и погладила любовника по запястью. От него как будто шел электрический ток.

— Здравствуй, Билли. Это… — После едва заметной паузы она договорила: — Анжело. Анжело, это Билли.

У Билли сузились глаза, он легонько кивнул.

— Анжело, тебе нравится в моем баре? Что заказал? Крабы? Это правильно, крабы здесь всегда удаются. А вот лобстера лучше не пробовать. Уж ты мне поверь.

— Крабы, — согласился Анжело. Имя подошло ему как нельзя лучше. — По совету Тиш Голденхок.

У Билли опять сузились глаза. Поди угадай, какие в его голове рождаются мысли. Но вдруг глаза расширились, впились в Анжело. Тиш уже доводилось видеть такой взгляд. Такие же механические движения.

Билли протянул руку ладонью вперед, напряг пальцы. Ладонь светилась.

Анжело резко пригнулся, подался вперед, отшвырнул столик, задев колено Тиш так больно, что она закричала. Но крик сразу же перешел в хрип — на Тиш обрушился вес его тела, снося ее со стула.

Остальное она видела уже лежа, среди шума и суматохи.

Стул, на котором только что сидел Анжело, превратился в черный огарок, от него валил дым.

Билли медленно поворачивался, переводил взгляд от сожженного стула к лежащим на полу Анжело и Тиш. На лице бармена — недоумение, в движениях — механическая гладкость.

Это не Билли, сообразила Тиш. По крайней мере сейчас это не он.

Разум Билли отодвинут в сторону, и что–то, вероятно Согласие, завладело его телом.

Но зачем убивать своего же ангела?

Билли снова поднял руку, и Анжело вскочил, заставляя подняться на ноги Тиш. Пинком швырнул на старика стол.

Они стояли возле одного из больших витражных окон «Авангарда».

Тиш глянула в окно, и ее замутило. Какая ужасная высота!

Анжело подхватил, вскинул над головой стул.

— Это в привычку войдет, — пошутила она, когда ангел вдребезги разнес окно.

На этот раз он догадался раскрутить стул в воздухе, и стекло вылетело сразу.

В проем хлынул соленый воздух.

Анжело простер руки, и Тиш шагнула в его объятия. А затем он выпрыгнул, унося ее.

Они падали, в ушах свистел ветер.

Еще миг, и смерть на камнях. В этом она была уверена. Достойный любовников конец. И они переселятся в Согласие. Навек.

Лопнула ткань, распахнулись крылья, и вертикальное падение превратилось в грациозное пике. Они неслись над водой туда, где сияли радуги, где парили чайки и птерозавры.

— Тебе надо бежать, — сказала она. — Выбраться отсюда, затаиться. И вообще, почему ты сразу не сбежал, когда понял, что обнаружен?

Он пожал плечами:

— Вряд ли они рассчитывали, что я останусь.

Тиш и Анжело находились на одном из многочисленных островов, там, где Великая река превращалась в Великий водопад и низвергалась в далекое море.

— Когда тебе надо удрать, почему бы просто… ну, не знаю… пальцами щелкнуть, что ли. Если ты из Согласия, то можешь, наверное, здесь исчезнуть и появиться где–нибудь еще.

— Как бог? — рассмеялся он, поднимая руку и щелкая пальцами.

Ничего не произошло.

Тиш встала и посмотрела на сидящего Анжело. Пора расставить точки над «і».

— Если ты не бог, то кто? Или что? Кто эти люди, которые тебя ищут? Если они служат Согласию, то почему сыр–бор? Что ты натворил?

Он дал ей договорить, после чего улыбнулся и пожал плечами.

— Не знаю. Понятия не имею, кто я или что я. И зачем я этим людям понадобился, тоже не догадываюсь. И кто они, не ведаю. Мне неизвестно, что я совершил, да и совершил ли что–нибудь. Почти не помню своего прошлого, ну, кроме последних десяти дней. Я вообще ничего не понимаю, но одно могу тебе сказать.

Не дождавшись продолжения, она спросила: — Ну и?..

— Мне безумно нравится такое существование. Каждый его миг. Любой пустяк. Я его впитываю. Я — губка. И хочу впитать больше. Все больше и больше.

Тиш услышала гул мотора — наверное, флаер.

— Тебе надо убираться отсюда. Ведь убьют же.

— А ты со мной пойдешь? Разделишь мою судьбу?

Она кивнула и теперь, возвратясь в «Падающую каплю», вспомнила этот миг и поняла, что она изменилась необратимо. И это, надеялась она, еще не конец. Это будет продолжаться.

2. ЭР–ЖИАН–ДАЙ

У меня нет прошлого. У меня нет будущего. Есть только сейчас.

Бывало и прошлое, много раз. И много раз случится будущее. Но у нынешнего меня есть только настоящее. Я смесь. Я предназначен для этого случая, для этой задачи.

Я принадлежу Согласию.

Я собран из множества, и я вернусь в это множество. Я принадлежу Согласию.

Я мужчина, точнее, я в мужском теле. У меня смуглая кожа, короткие прямые волосы. Я строен, силен и быстр, а как иначе? С чего бы мне быть другим?

Я — совершенство. Во многих отношениях.

И я не одинок. Буду не одинок, когда выйду из этой каюты. Есть еще двое, подобные мне: Ии и Сен. Мы — команда.

Я выхожу из каюты, для этого приходится отворить дверь. Мои остальные уже ждут около планшира. Их головы поворачиваются, мы одновременно киваем. Я подхожу к ним.

Мы высоко над водой, стоим на палубе судна. Это не настоящий парусник, у него в трюме прячутся спаренные микрогенераторы гравитационных волн. Над нашими головами вздуваются паруса — очень красиво и романтично, в полном соответствии со вкусами туристов.

Мы в считаных часах пути от порта, я это знаю совершенно точно. Впрочем, я многое знаю совершенно точно.

Закрываю глаза. Мы все закрываем глаза, разом.

Мелькают цифры и символы. Идет поток данных.

Мы открываем глаза.

Он здесь, на «Леди Сесилии». Он — аномалия.

В мире, где все известно Согласию, где все по определению должно быть известно Согласию, он — другой. Неизвестный. Сама его сущность не дает ему соглашаться с правилами, по которым мы существуем, по которым существуют все.

Его надо найти. Его надо остановить.

Его надо реабсорбировать, прежде чем он приобретет способность к саморазмножению.

Я поворачиваюсь. Мы все поворачиваемся, разом. Чуем его запах.

Он был здесь, на этой палубе. Был совсем недавно. Он где–то поблизости.

Мы будем искать его, найдем и реабсорбируем еще до того, как «Леди Сесилия» войдет в гавань. Мы это знаем совершенно точно.

«Леди Сесилия» причалила в Пенхеллионе, грациозно проскользив по гавани к отведенному ей месту.

Нам не удалось обнаружить аномалию.

Мы проверили места, где он побывал, где провел в одиночестве долгие часы, борясь — в этом никакого сомнения — со своей порочной сущностью. Всегда с ними так, с этими аномалиями. Сами того не осознают, но воюют с собой. Ведь они — это и я, и мы все.

Сущность аномалии — прятаться и бежать. Но этот провел здесь, в мире по имени Лаверне, больше времени, чем предполагали исходные данные. Проведя повторный анализ, мы выяснили: у него было примерно двадцать дней на сбор сведений и приобретение опыта, прежде чем его обнаружили.

Эти двадцать суток его «я» развивалось не линейно, а экспоненциально. Усложнялось, накапливало информацию.

Стало быть, мы имеем дело не с грудным младенцем. Это смерч, разрушитель миров.

Он, естественно, этого не знает.

Наша задача — не допустить, чтобы узнал.

Пенхеллион — город в обрыве. Его могли бы построить над обрывом. Его могли бы построить в нескольких километрах дальше по берегу, где утес невысок. Но им понадобились именно круча высотой в километр двести метров. Такова человеческая сущность. Такова и наша сущность. Мы тоже создаем города в обрывах. Мы все принадлежим Согласию.

Мельтешит поток данных.

В этом городе есть агенты. Их много. Агенты ведут поиск, и донесения поступают к нам. Малейшее сходство не ускользнет от нашего внимания.

О том, что они агенты, неизвестно им самим. Как и о том, почему наш выбор пал на них. Санджи Роузвей ведет поиск и не подозревает об этом, ей кажется, будто она в свое удовольствие торгует тканями на Фанданго. Ни о чем не догадываются и уличный музыкант Мо Йоус, и владелец бара Милтон Голденхок.

Мы не зафиксировали, как разыскиваемый покидал борт «Леди Сесилии». Но что случилось, то случилось. Двадцать дней на адаптацию плюс логарифмическое расширение инстинктов выживания.

Нельзя его недооценивать.

Но сначала мы должны его найти.

Он жил тихо, и это, конечно, не помогало нам в поисках. Уж лучше бы он действовал подобно смерчу, затягивая в свой круг подонков этого общества, питаясь их силой. Такая деятельность вызывает рябь — все равно что камешки падают в наш коллективный пруд.

Но с опытом приходит хитрость, а с хитростью — осторожность. Возможно, он стабилизировался. Подобное не в порядке вещей, но случается.

Мы остались в Пенхеллионе, ведя розыск самостоятельно и с помощью агентов. Рано или поздно он засветится. Выдаст себя действиями. Так бывает всегда.

Мы держим под наблюдением бар. Разумеется, с помощью чужих глаз.

Оттуда пошла рябь. Очень слабая, но все же мы ее уловили. Он засветился.

Мы держим помещение в поле зрения. Сами находимся за барной стойкой, она из прекрасно отполированного свирельного дерева. В баре полно посетителей, это хорошо. Узорные окна пропускают солнечный свет, разделенный на краски водяными каплями. Мне нравится радуга. Я не художник, но, подозреваю, одна из моих частей была когда то частью художника. Ализарин малиновый. Венецианский красный. Монастырский синий. Желтая охра. Я мог бы миллион раз нарисовать эту радугу, и все картины чем–то отличались бы друг от друга.

Команда, мои остальные, тоже пользуется телом бармена, и наш коллективный взгляд уходит от витражного окна. Мы смотрим вдоль стойки.

Там работает второй бармен, вернее, не работает, а стоит, облокотясь о свирельное дерево и болтая. Это женщина неопределимого, как у большинства зрелых людей, возраста. У нее длинные, естественно вьющиеся золотисто–каштановые волосы, большие глаза с яркими темно–карими радужками.

Она разговаривает с ним. С аномалией. Он в человеческом обличье, но нам трудно сфокусировать взгляд — не наш, а помощника — на его фигуре, чтобы рассмотреть как следует. Он вихрится и клубится. Он затягивает женщину.

— Тиш, — обращаемся мы к барменше.

Она оглядывается, мы киваем на толпу. Этот агент необщителен, но все же умеет изъясняться доходчиво. Тиш идет обслуживать посетителей.

Мы отходим от стойки. Перед глазами поток данных.

«Падающая капля». Мы находимся довольно далеко. В этом же городе, но в нескольких ярусах от бара. Общими усилиями открываем канал и добираемся за считаные секунды.

Входим в бар. Вид из людного зала совсем не такой, как из–за стойки. Надо сориентироваться, и я поворачиваюсь кругом. Оглядываюсь. Мы все оглядываемся. Сканируем лица, обнаруживаем бармена Милтона, а затем второго бармена, Тиш.

И тут я замечаю аномалию. И показываю своим остальным.

Какая в нем силища! Чувствую головокружение и слабость, как будто меня высасывают. Знаю, это невозможно — у меня очень мощная, абсолютно надежная встроенная защита.

Ощущаю, как остальные, Ии–Жиан–Дай и Сен–Жиан–Дай, оборачиваются и смотрят. Чувствую их смятение.

Раскрываю ладонь и выпускаю луч. Это должно его парализовать, инкапсулировать в замедленное время, где он будет плавать в перцептуальном киселе.

Однако мое оружие на него не действует.

Он роняет кружку, приседает, бросается в сторону. Уходит.

Мы переносимся по каналу и останавливаемся там, где он только что находился. Нам известно о втором выходе из бара. Смотрим. Вот он, тянется к двери.

Мы закрываем глаза, соединяем разумы. Двери уже нет, ее тут и не было никогда.

Он опять уворачивается. Исчезает. Тоже использует канал, хоть и не подозревает об этом. Короткие отчаянные прыжки. Вновь появляется у окна, хватает стул.

Он не понимает происходящего и полагается на силу, как на единственное оружие против нас.

Я улыбаюсь. Он облегчает нам задачу.

Стул летит, но не в нас, а в окно. Стекло в трещинах. Он поворачивается и бросается вслед за стулом.

Мы выглядываем из разбитого окна и видим внизу море и камни.

Но он не погиб.

Он не может погибнуть.

Он может быть только реабсорбирован.

Мы остались в Пенхеллионе, хотя наша аномалия, скорее всего, покинула город. Да и глупо было бы оставаться после контакта с нами. Мы совершенно точно знаем, что имеем дело не с дураком.

Он остался. Вернее, ушел, но недалеко. И был замечен в квартале, расположенном на краю обрыва.

Мы тотчас попытались обезвредить его с помощью нашего агента Билли Нарвала.

Но он применил тот же трюк, что и в баре «Падающая капля», и ушел.

Он быстр, но, судя по всему, подвержен привычкам.

Есть у него и другая слабость: женщина. Тиш Голденхок. Она с ним. И как будто сохранила свою целостность. Это нам на руку.

Он — аномалия. Его можно обнаружить по характеру возмущений; впрочем, он способен и лечь на дно. Такова сущность аномалии, вернее, одна из его сущностей.

А Тиш Голденхок… Если мы ее обнаружим, появится реальный шанс обнаружить и его.

3. ТИШ ГОЛДЕНХОК

— Кто ты? Что ты?

Тиш Голденхок пересекла главный континент Лаверне вместе с мужчиной, которого она звала Анжело, — придуманное ею имя подходило ему куда лучше, чем слово «мужчина».

Она уже давно странствовала вместе с ним, но только сегодня впервые увидела, как он убивает. Хотя подозревала, что убийства ему не в диковину. Проводив жертву в последний путь ритуалом с хлебом и перьями, она пошла к Анжело.

Тиш была больна, выжата физически и психически, как героиновый наркоман.

Анжело улыбался и пожимал плечами:

— Я не знаю, как не знал и в тот раз, когда ты задала эти вопросы впервые. Знаю лишь, что ты прекрасна. Что смерть прекрасна. Что я впитываю красоту. Я нашел самое подходящее для меня название: губка.

Смерть. До этого дня Тиш не видела насильственной смерти. Оставалось лишь надеяться, что юный Фердинанд благополучно приобщился к Согласию.

Они шли. Впереди Тиш и Анжело, а за ними толпа оборванных последователей, числом двадцать четыре. Последователи выполняли свою задачу. Следовали.

Анжело собирал паству. Такова была его сущность. Ему встречались люди с развитой интуицией, способные заметить его особость, его святость, его причастность к Согласию.

И они хотели быть с ним.

Хотели разделять с ним.

Хотели отдавать ему.

А он, как ребенок, привыкший к игрушкам из живой плоти и напрочь лишенный чувства ответственности, брал.

Когда Тиш в первый раз увидела его с другой, она рвала и метала. А он растерянно, недоумевающе улыбался. Анжело совершенно не представлял себе, что она чувствует. Впрочем, она и сама была не из тех, кто первым бросит камень в изменника.

Не замечая бревна в собственном глазу, Тиш с легкостью находила изъяны в других. В Мэгги и Ли, которые примкнули совсем недавно, но верили столь горячо. Никогда она еще не видела, чтобы человеком завладевала такая могучая зависимость, превращавшая веру в нечто осязаемое, в живую материю. Обе эти женщины заболели раком, и этим раком был Анжело.

Фердинанд увязался одним из первых. Тиш, Анжело и трое или четверо последователей заночевали на большом ранчо в нескольких днях пути к северо–западу от Дагера. Их приняли очень радушно, Анжело почти везде встречали хорошо, и семнадцатилетний красавчик, сын владельца ранчо, уверовал мгновенно.

Фердинанд ушел из дому, сказав родителям, что лишь проводит богомольцев до переправы через реку, но так и остался с ними. Им тогда пришлось сесть на попутный фургон, чтобы побыстрее унести ноги. И уж конечно, Тиш понимала: в следующий раз на этом ранчо не будет теплого приема.

С появлением Фердинанда Тиш перестала быть фавориткой Анжело, если она вообще когда–нибудь играла эту роль. Но такая перемена ее не очень–то расстроила, она уже чувствовала растворение своей психики и догадывалась, что дальше будет только хуже.

На ее глазах за какие–то двадцать дней из свежего, румяного новобранца Фердинанд превратился в шаркающий скелет.

Подобное происходило со всеми, постоянно, только медленнее, и теперь Тиш удивлялась, как могла она столько времени этого не замечать. На планетах Диаспоры давно изжиты страдания, даже слово такое резанет слух тому, кто его услышит, — как будто оно из только что придуманного языка.

Но Анжело предпочел именно на этом языке говорить со своей паствой, обучая ее грамматике страданий от и до.

— Что я есть? Не знаю. Одно лишь могу тебе ответить: это как полет. Хочется летать и летать, но когда я в воздухе, лишь он да горсть перьев не дают мне упасть камнем. Нить бытия так тонка!.. А ты, Тиш, сильная. Куда сильнее других. Не даешь мне упасть. Ты — мой воздух, мои перья. И не будь тебя… даже не знаю, кто бы меня поддерживал, сохранял бы в целости.

Она теряла силы.

Но не так быстро, как Фердинанд.

Тиш подошла к ним рано утром, когда из–за гор еще только успело вылезти тяжелое солнце, окрасив скалы в золотое и розовое.

Анжело обнимал юношу, руки легко сомкнулись вокруг тощего торса.

Ей захотелось отвернуться — слишком уж часто в последнее время приходилось наблюдать подобное. Тиш закрыла глаза, вспоминая те несколько волшебных ночей, когда они были вдвоем, спали на голой земле, прикрытые только его крыльями.

В ту пору она была сильной.

Размежив веки, Тиш пришла в ужас: она могла смотреть сквозь человека! Видеть камни, терновник, куцую траву, левую руку Анжело, прежде заслоненную хилым телом последователя.

Фердинанд расплывался. Он растворялся, таял, утекал прочь из мира живых.

Он исчез.

Анжело повернулся к Тиш, на лице недоумение, как будто он не понимал, не ожидал только что случившегося. Но за растерянностью пряталось удовлетворение, даже удовольствие — его выдавала еле заметная кривозубая улыбка.

4. ЭР–ЖИАН–ДАЙ

— У тебя есть воздух, есть перья — как это все поэтично. Не будь ты такой невинной овечкой, я бы тебя назвала мастером гладко стелить. Так ведь не поймешь намека.

Она попалась. И он попался. Я его вижу глазами Тиш Голденхок. Вижу превосходно, как будто с моих глаз наконец–то сняты плохие очки. Он мужчина неопределенного возраста, кожа средней смуглости, черные волосы. Красив, обаятелен.

Он затягивает в себя.

Затягивает даже через агента, даже с расстояния во многие сотни километров.

Когда он выходит из поля нашего зрения, мы спорим. Действовать ли опосредованно сейчас или предстать перед ним самому? Второе потребует времени, и есть риск, что он обнаружит наше приближение и постарается избежать встречи. Неизвестно, насколько успела вырасти его сила.

Мельтешат цифры и символы.

Ии–Жиан–Дай берется управлять помощницей. Поворачивает ей голову, и объект преследования снова у нас на виду. Мы с Сен–Жиан–Даем отходим, соединяемся, открываем канал.

Теряем ориентацию в пространстве, но лишь на миг. Вот уже мы стоим на равнине, среди кактусов, терновника и округлых скал–останцов, непонятно как держащихся на тонких основаниях.

Здесь их двое, и между ними конфликт. В некотором отдалении лагерь: надувные палатки, грузовые трехколесные велосипеды. Там люди, но они, похоже, не могут даже пошевелиться.

Она замерла в полуприседе, наклонив вперед туловище, выставив перед собой раскрытую, с прямыми пальцами кисть. Из ладони бьет луч белого света, упирается в него, в аномалию.

А он стоит и улыбается.

И смотрит на нас, материализующихся, хотя у него не должно быть сил даже на поворот головы.

Поднимает руку, и теперь у него точно такая же поза, как у Тиш Голденхок. Его ладонь останавливает, отражает луч.

Тот освещает ее лицо, и она съеживается, хнычет. Она просто раздавлена.

Рядом со мной появляется Ии–Жиан–Дай, утративший контроль над Тиш.

Он мертвенно–бледен — похоже, крепко ему досталось, хоть и через посредника.

Нас трое, и мы равны, и вместе мы гораздо сильнее, чем порознь. Тем не менее я позволяю идентифицировать себя как лидера.

— Вот и кончилось твое время, — сообщаю я аномалии. — Отпусти этих людей. Вернись с нами. Дай себя реабсорбировать.

Он улыбается в ответ. Ему и смешно, и интересно.

— Реабсорбировать? — спрашивает он. — «Ре…»? Я киваю.

— Ты — просто сбой в работе. Хаотичная аномалия. В Согласии от самого его начала содержатся личности всех, кто жил и умер. Ты — локальное нарушение процесса, саморезонирующая флуктуация в системе из многих миллиардов элементов. Ошибочный ремикс, странный аттрактор, складка, которую необходимо разгладить. Идем же с нами. Ты не исчезнешь, ты просто будешь реабсорбирован.

— Постой, постой… Как это — реабсорбирован, если я еще не умер?

Он не знает. Вон как вырос, а до сих пор не знает.

— Это же Согласие, — отвечаю я. — Мы живем послежизнью.

— А если я скажу «нет»?

— Заставим силой.

— А ну как не выйдет?

— Ты будешь расти дальше. Высасывая из окружающих соки, оставляя пустые оболочки. Ты притягиваешь их. Даже нас притягиваешь. Ты — черная дыра в человеческом обличье. Поглотишь всех, и не будет тогда никакого Согласия. А будет катастрофа галактических масштабов.

Эта сущность (эта тварь? просто «это»?) улыбалась.

— То есть получается, что я, — по–обезьяньи ударил он себя кулаком в грудь, — альтернатива Согласию? Другая реальность?

И расхохотался.

— А что, мне это нравится! Прекрасная перспектива. Великолепно!

И тут мы атаковали. Синхронно.

Ии поймал его в обездвиживающий луч, не чета прежним, слабым. Я сделал то же самое, наложенные друг на друга лучи дают более чем двойную мощность. Сену досталась роль связующего звена, он обеспечивал физический контакт с Согласием.

А этот знай себе улыбается!

Повернулся, рубанул лучом, и Сен разлетелся на несколько кусков.

Опять повернулся и обрушил удар на Ии, и я почувствовал, как слабеет наша хватка, если мы вообще его удерживали.

Свет, тьма, небытие. А была бы чудовищная боль, не обруби мое сознание в мгновение ока эти каналы. Как много небытия.

Ментальная тишина. Ии–Жиап–Дай и Сен–Жиан–Дай вернулись в Согласие. Они снова появятся, но не здесь и не сейчас. Я же почему–то остался. Не возвращен. Открыл глаз — тот, который еще может открываться. Увидел небо и терновый куст. И Тиш Голденхок. Она смотрела на меня сверху. — Чем я могу помочь?

— Ничем, — ответил я, определив, что тело–носитель понесло тяжелейший урон.

Конечно, его можно восстановить, но какой смысл? Задание провалено, я буду реабсорбирован. Теперь бороться с аномалией, которая успеет еще вырасти, пошлют кого–нибудь другого, с отличным от моего набором свойств.

— Что бывает, когда нас высасывают такие, как он? — (А она сильна, эта женщина.) — Куда поступает собираемая им информация, если не в Согласие? Ты сказал, он своего рода черпая дыра, так что же у него внутри?

— Кто знает? После физической смерти человек попадает в Согласие и там, снова и снова рождаясь, живет вечность. Но такие вот аномалии–аттрактанты не допускают нас к послежизни. Ты бы еще спросила, куда девались отжившие свой век люди в прежние времена, когда не было Согласия. Умирали. Прекращали свое существование. Переставали быть. Нет Согласия, нет и нас.

— Что я могу сделать? — повторяет она.

До меня наконец доходит: это не забота о моем смертельно изувеченном теле. Женщина хочет узнать, как можно остановить аномалию, аттрактора, ее любовника.

— Он сказал, что я его воздух, его крылья, — продолжает она. — Что это я не даю ему распасться. Но я хочу положить этому конец.

У меня возникает желание ее изобразить. Я готов рисовать ее тысячу раз, как радугу, — и каждая картина будет чем–то отличаться от других.

— Для этого тебе необходимо сблизиться с ним.

5. ТИШ ГОЛДЕНХОК

— Для этого тебе необходимо сблизиться с ним, — говорят останки искусственного человека. — И удержать.

Тиш Голденхок кивает. Перед ее мысленным взором Анжело, обнимающий, абсорбирующий Фердинанда. Она очень хорошо понимает, о чем говорит агент Согласия.

— А потом?

— Это все, — отвечает он. — Остальное сделаю я.

Анжело улыбается, встречая ее в лагере. Тиш могла бы и догадаться, что он без нее не уйдет.

— Прости, что так вышло. — Его слова не имеют значения, это всего лишь вибрации воздуха. — Они ведь меня убить пытались.

Она кивает.

— Но теперь они мертвы, — сообщает Тиш и думает, не совершила ли она уже ошибку — возможно, фатальную.

— Один жив, но еле–еле, — мотает он головой. — Долго не протянет. — И отворачивается. — Будут и другие, так что надо уходить. До города, надеюсь, доберемся завтра к вечеру. Город — это то, что нужно.

Она смотрит на него и пытается увидеть таким, каким он предстал перед ней однажды, в миг чарующего, волнующего побега. Увы, теперь это всего лишь фантазия. Она представляет его своим любовником — безуспешно. Пробует увидеть в нем человека — опять неудача.

— Я не могу, — говорит она тихо.

Он поворачивается, вопросительно смотрит на нее. — Я не пойду с тобой дальше, — крепнет ее голос. — Остаюсь. Возвращаюсь домой. Я тебе больше не нужна.

— Но…

— Никаких «но»! — отрезает она. — Я больше не могу. Устала. Выжата. Возвращаюсь.

Он не человек. Но все же в нем так много человеческого.

— Это невозможно, — растерянно говорит он. — Я… Ты же для меня опора. Мои перья, воздух, который меня держит. Которым я дышу!

— Я устала, — повторяет она. — Не обопрешься, сама еле держусь. Какие перья, какой воздух… Сил не осталось… Саму бы кто поддержал!

— Я поддержу, всегда буду поддерживать, — обещает он.

И раскрывает объятия, как для Фердинанда, у которого тоже кончились силы, от которого тоже не было иного проку. И шагает вперед.

Он ждала, когда он подступит вплотную, прижмет. Запах корицы и сухих пыльных перьев. Она держит его. И чувствует поток, кипящую массу энергий. Они пришли… из загробного мира.

Он охает, выпрямляется. Она держит изо всех сил.

Он смотрит на нее сверху. Понимает. Резко наклоняет голову и целует ее в лоб.

В ее руках — пустота, воздух; она обхватывает сама себя. Падает на колени.

Перья, больше ничего. Подбирает несколько штук. Чтобы бросить их ради него, вместе с хлебом, когда вернется в Пенхеллион.

Она не сомневается, что доберется до дому. Бедный Милтон. Бедный Дрюс. Она так изменилась. Удастся ли вернуть семью? Там будет видно. Она встает с коленей.

Но если исправить ничего нельзя, она будет жить дальше без сожалений. Все, что случилось, случилось не зря. Ведь Тиш принадлежит Согласию. Все на свете принадлежит Согласию.