Лучшее за год. XXV-II. Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк

Нэнси Кресс Правила выживания[50]

Нэнси Кресс начала публиковать свои изящные и язвительные произведения в середине 1970–х годов, и с тех пор писательница постоянно сотрудничает с «Asimov's Science Fiction», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Omni», «Sci Fiction» и другими изданиями. Ее перу принадлежит роман «Испанские нищие» («Beggars in Spain»), являющийся расширенным вариантом одноименной повести, за которую Кресс была удостоена премий «Хьюго» и «Небьюла», а также его продолжение «Нищие и страждущие» («Beggars and Choosers»). Среди других произведений Кресс романы «Принц утренних колоколов» («The Prince of Morning Bells»), «Золотая роща» («The Golden Grove»), «Белые трубы» («The White Pipes»), «Свет чужого солнца» («Ап Alien Light»), «Роза мозга» («Brain Rose»), «Клятвы и чудеса» («Oaths and Miracles»), «Жало» («Stinger»), «Максимальная яркость» («Maximum Light»), «Перекрестный огонь» («Crossfire»), «Ничего человеческого» («Nothing Human») и трилогия в жанре космической оперы «Луна возможностей» («Probability Мооп»), «Солнце возможностей» («Probability Sun») и «Космос возможностей» («Probability Space»). Малая проза писательницы представлена в сборниках «Троица и другие рассказы» («Trinity and Other Stories»), «Чужаки с Земли» («The Aliens of Earth») и «Дюжина мензурок» («Beaker's Dozen»). Недавно вышли романы «Суровое испытание» («Crucible») и «Собаки» («Dogs»), а также сборник «Нано у водопада Клиффорда и другие истории» («Nano Comes То Clifford Falls and Other Stories»). Помимо наград за повесть «Испанские нищие» Нэнси Кресс получила премию «Небьюла» за рассказы «Среди всех ярких звезд» («Out of All Them Bright Stars») и «Цветы тюрьмы Ayлит» («The Flowers of Aulit Prison»).

В представленном ниже произведении речь идет о женщине, которая в буквальном смысле обречена на собачью жизнь и должна научиться как–то сосуществовать с собаками, если хочет остаться в живых.

Меня зовут Джил. Сейчас я нахожусь в таком месте, которое вы себе и представить не можете, а занимаюсь я там вовсе невообразимыми вещами. И если вы думаете, что мне это нравится, — вы сумасшедший.

На самом деле, я сама — одна из тех, кто свихнулся. И обращение «вы» — любое «вы» в данной ситуации — полная чепуха, поскольку никто и никогда не прочтет эти слова. Но у меня есть бумага и некое подобие карандаша. И время. Много–много времени. Поэтому я напишу о том, что произошло, напишу обо всем так тщательно и подробно, как только смогу.

В конце концов, почему бы и нет, черт возьми?

Как–то ранним утром я отправилась на поиски пищи. Время перед наступлением рассвета наиболее безопасно для одинокой женщины. Плохие парни уже отправились на боковую, устав воевать друг с дружкой. Грузовики из города пока еще не приехали. Значит, все мусорные кучи уже основательно перетряхнуты, но в настоящий момент большая часть лагеря беженцев спит, а не роется в отбросах. Как правило, я всегда могла отыскать для себя что–нибудь съедобное. Стащить на чужом садовом участке морковку, в кровь расцарапав руки о колючую проволоку. Добыть картофельные очистки из–под кучи тряпок и битого стекла. Высмотреть недоеденную банку тушенки, выброшенную кем–то из солдат с базы. Солдаты, стоявшие на посту у Купола, частенько проявляли такую небрежность. И вообще они с жиру бесились, ведь делать им было совершенно нечего.

То утро выдалось холодным, но ясным, с легким жемчужным туманом, который после разгонит солнышко. Чтобы не замерзнуть, я натянула на себя всю имеющую одежду и надела сапоги. Я слышала, как кто–то говорил, что вчера выгрузили огромную кучу отбросов, и поэтому надеялась на добычу. Я направилась к своему излюбленному месту, туда, где мусор высыпали почти у стены Купола. Может быть, я найду хлеб или даже не очень подгнившие фрукты.

Вместо этого я нашла щенка.

У него еще даже не открылись глаза, и он лежал, скрючившись, на голой земле — тощее коричнево–белое тельце с крошечным пушистым хвостиком. Рядом валялось пропитанное жидкостью полотенце. Какой–то сентиментальный дурак оставил животное здесь, надеясь… на что? Неважно. Тощий или нет, но это все равно в некотором роде мясо. Я сгребла его в охапку.

Солнце краешком выдвинулось над горизонтом, окрасив туманную дымку золотистым сиянием.

Терпеть не могу, когда меня настигает печаль! Просто ненавижу такие моменты. К тому же это опасно, это нарушение одного из «Правил выживания Джил». Я могу существовать неделями, даже месяцами, не думая о том, какой была моя жизнь до Войны. Не вспоминая и не переживая. Потом что–нибудь нанесет мне удар исподтишка — цветок, растущий на свалке, птичья трель, разорвавшая тишину, звезды, высыпавшие на ясном небосклоне, — и печаль накатывает на меня стремительно, словно скорый поезд (которых теперь уже тоже не существует). И печаль нарастает, потому что она несет в себе память о радости. Радость мне не по карману, ведь за нее придется расплачиваться по астрономической цене. Я не могу даже позволить себе радость воспоминаний о живых существах, вот почему цветок, птичья песня или лунный свет заставляют меня страдать. Но моя печаль не распространялась на этого щенка. Я просто намеревалась его съесть.

И тут я услышала шум у себя за спиной и обернулась. Стена Купола открывалась!

Кто знает, почему чужаки расположили свои Купола на мусорных свалках, на отвалах горных выработок, в радиоактивных городах? Кто в состоянии понять, отчего они вообще что–либо делают?

В лагере бытовало широко распространенное убеждение, что Войну начали чужаки. Но я достаточно долго живу на свете, чтобы знать больше. Это дело наших собственных рук, как и глобальное потепление, и биокробы. Чужаки нам даже на глаза не показывались, пока Война не завершилась, и Роли[51] оказался самым северным городом, расположенным на Восточном побережье, а беженцы хлынули на юг подобно снежной лавине. Среди них была и я. Только тогда их корабли приземлились и превратились в огромные серые Купола, напоминающие перевернутые вверх дном чаши. Я слыхала о существовании множества таких Куполов, некоторые из них находились и в других странах.

Армия, которую бросили на борьбу с ними, применила танки и бомбы. Когда наши оставили бесплодные попытки что–либо сделать с этими Куполами, за дело взялись беженцы. Они обстреливали Купола и закидывали их «коктейлями Молотова», далее в ход пошли молебны и граффити, ночные бдения со свечами и языческие пляски. Все оказалось бесполезным — как с гуся вода. Купола остались стоять, где стояли. Стояли и все тут. Три года спустя они все так же торчали здесь, темные и молчаливые. Хотя, конечно, слухи, распространяющиеся о них, говорили об обратном, но это только слухи. Лично я всегда испытывала сильное недоверие к мысли, что Купола расположились тут насовсем. Кому мы нужны, на самом–то деле?

…Возникший проем был маленьким, не больше корабельного иллюминатора, и располагался на высоте примерно шесть футов над землей. Насколько я могла рассмотреть, внутри клубилось нечто вроде тумана такого же цвета, как сам Купол. Потом оттуда что–то выскользнуло и двинулось по направлению ко мне. Мне понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что это робот, синий металлический шар с подвешенной к нему корзиной. Он остановился в футе от моего лица и сказал:

— Пища вместо собаки.

Я могла убежать, или заорать, или, в крайнем случае, — в самом крайнем случае, — оглянуться, чтобы выяснить, не видит ли кто–нибудь. Но я этого не сделала. В корзинке лежала целая гора свежих овощей: зеленый салат, темно–фиолетовые баклажаны, яблоки, такие блестящие и красные, что они казались лакированными. И персики… Рот мой наполнился слюной, и я не могла сдвинуться с места.

Щенок заскулил.

Моя мама часто пекла персиковый пирог.

Я запихнула еду в сумку, предназначенную для найденных отбросов, положила щенка в корзинку робота и отступила. Синий шар уплыл в Купол, который тут же закрылся. Я же примчалась в свою хибару из гофрированного железа, где не было окон и вообще ничего не было, и ела, ела, ела… просто не могла остановиться. Я спала, просыпалась и ела, и так съела все без остатка, скорчившись во тьме, благо никто не мог это видеть. От всех этих фруктов и овощей у меня, конечно же, случился понос, но я об этом нисколько не жалела.

Персики.

Две недели спустя я принесла к Куполу другого щенка — единственного, кто выжил из приплода, появившегося в яме на свалке. Я так и не узнала, что случилось с его матерью. Мне пришлось долго ждать возле Купола, прежде чем синий шар взял у меня щенка в обмен на овощи. Очевидно, Купол может открываться только тогда, когда рядом нет посторонних. Чего они боялись? Не похоже, что здесь могли появиться представители РЕТА.[52]

На следующий день я выторговала у одного старика маленького шелудивого пуделя, обменяв его на три персика. Совершая сделку, мы не смотрели друг другу в глаза, но я и без того знала, что он едва сдерживает слезы. Прихрамывая, он ушел. До наступления раннего утра я продержала собаку, которая явно не желала иметь со мной ничего общего, в своей лачуге и затем потащила ее к Куполу. Пуделиха пыталась удрать, но я сделала из куска веревки поводок и крепко привязала его к старому потертому ошейнику. Мы расположились на земле у Купола и сидели, ненавидя друг друга и дожидаясь, когда небо на востоке немного порозовеет. Где–то далеко ухали выстрелы.

Я никогда не заводила себе собак.

Когда Купол наконец открылся, я стиснула собачий поводок и сказала роботу:

— Не фрукты. Не овощи. Нет. Я хочу яйца и хлеб.

Робот плавно скользнул внутрь, обратно в Купол.

Тут же я обругала себя. Я что, свихнулась — не беру то, что могу взять? Это было «Правило выживания № 1». Теперь мне здесь ничего не обломится. Яйца, хлеб… идиотка! Я перевела взгляд на собаку и пнула ее. Она взвизгнула, посмотрев на меня с возмущением, и попыталась прокусить мой сапог.

Купол вновь открылся, и навстречу мне выплыл робот. В полумраке я не могла разглядеть, что у него в корзинке. И немудрено, потому что корзинки не было вовсе. Шар выстрелил механическими щупальцами и схватил меня и пуделя. Я завопила, и щупальца сильнее стиснули меня. Потом я летела по воздуху, а глупая собака подо мной выла, и так мы миновали стену Купола и оказались внутри.

Потом я ничего не помню.

Кошмарное помещение населяли кошмарные звуки: лай, повизгивание, скулеж и сопение. Я резко очнулась, села и обнаружила, что нахожусь на небольшой платформе, парящей над скоплением множества собак. Большие и маленькие, дряхлые и совсем еще щенки, больные собаки и псы, с виду даже чересчур здоровые и скалящие на меня все свои сорок два зуба, — почему я вспомнила эту цифру? Откуда? Самые большие и сильные собаки пытались достать меня, щелкая зубами и едва не дотягиваясь.

— Ты работать, — сказал металлический шар, плывущий рядом со мной. — Теперь мы должны начать. Вот.

Корзинка с яйцами и хлебом!

— Забери их отсюда.

Корзинка отплыла по воздуху подальше от меня.

— Не еду! Собак!

— Что мне делать эти собаки? — Робот говорил, не изменяя окончания слов.

— Посади их в клетки!

Большая черная зверюга — то ли немецкая овчарка, то ли боксер, черт их знает — клацнула челюстями в опасной близости от моей лодыжки. В следующий раз может и укусить.

— Клетки, механическим голосом повторил металлический шар. — Да.

— Сукин сын! — (Овчарка высоко подпрыгнула, устремив пристальный взгляд на мое бедро, ее слюна испачкала мои штаны.) — Да подними ты эту чертову платформу!

— Да.

Платформа воспарила так высоко, что мне пришлось пригнуть голову, чтобы не удариться об потолок. Я посмотрела вниз, за край платформы… нет, этого не может быть. Но я видела все своими глазами. Из пола вырастали вертикальные прутья, из них росли горизонтальные стержни, а потом они заплетались в некое подобие ячеистой крышки… Через несколько минут каждая собака была заключена в клетку, достаточно большую и прочную, чтобы удержать протестующее животное.

— Что надо делать? — спросил металлический шар.

Я уставилась на него. Насколько я знала, я была первым человеком, попавшим внутрь Купола чужаков, и сейчас я заперта в маленьком замкнутом помещении вместе с клетками, где сидит куча одичавших собак, и роботом… что надо делать? — Почему… зачем я здесь?

Я возненавидела себя за эту короткую запинку в речи и мысленно поклялась, что больше я себе такого не позволю. «Правило выживания № 2. Не показывай страха».

Хотя может ли металлический шар распознавать страх?

Робот сказал:

— Эти собаки ведут себя неправильно.

— Ведут себя неправильно?

— Да.

Я посмотрела вниз, на рычащую и пускающую слюни собачью массу; насколько прочна эта ячеистая крышка на клетках?

— Что они должны, по–твоему, делать?

— Ты хочешь это увидеть?

— Пока нет.

«Правило № 3. Не высовывайся».

— Что надо делать? — не отставал робот.

Какого черта, откуда я должна знать, что делать?! Но тут мои ноздри ощутили запах хлеба, и желудок болезненно скрутило.

— Сейчас надо есть, — сказала я. — Дай мне то, что у тебя в корзинке.

Он послушался, и я впилась зубами в хлеб, как волк в оленя. Настоящие волки внизу подо мной взвыли с удвоенной силой. Только после того, как я слопала целую буханку, я вновь взглянула на синий шар.

— Ты кормил собак?

— Да.

— Что ты им давал?

— Отбросы.

— Отбросы? Почему?

— В аду собаки едят отбросы.

Даже робот думал, что мы в аду! На меня волной накатила паника, но я постаралась справиться и не подать виду. Шансы выжить во многом зависят от того, насколько ты сумеешь сохранить спокойствие.

— Покажи мне, чем ты кормил собак.

— Да.

Секция металлической стены растаяла, и в помещение, растекаясь между клетками, низверглись отбросы. Точно такой же мусор я собирала каждый день, его привозили грузовики из города, о котором я больше не хотела думать, и с базы Армии, где меня застрелят на подступах, если я вознамерюсь туда попасть. Окровавленное тряпье, консервные банки довоенного производства, дерьмо, пластиковые контейнеры, увядшие цветы, околевшие животные, испорченные приборы, картонные коробки, яичная скорлупа, бумага, волосы, кости, гниющие объедки, осколки стекла, картофельные очистки, куски поролона, тараканы, дырявые тапки, поломанная мебель, обглоданные кукурузные початки… Мой желудок, только что набитый хлебом, резко скрутило от смрада.

— Ты этим кормишь собак?

— Да. В аду они это едят.

Ад был там, снаружи, за стеной, и, конечно, одичавшие собаки ели то, что там было. Но синий шар изготовил для меня фрукты, салат и хлеб…

— Ты должен дать им другую, лучшую еду. Они едят это в… в аду, потому что больше ничего не могут найти.

— Что надо делать?

В конце концов до меня дошло — медленно, слишком медленно, быстро я теперь соображаю, лишь когда надо спасать собственную шкуру, — что самостоятельность действий металлического шара ограничена точно так же, как ограничен его словарный запас. Но он сделал клетки, хлеб, фрукты — так ведь? Или все это выросло в некоем фантастическом тайном саду внутри Купола?

— Ты должен дать собакам мясо.

— Плоть?

— Да.

— Нет.

Механический голос не изменился, но «нет» было сказано быстро и твердо. «Правило выживания № 4. Замечай все». Итак, плотоядность здесь не дозволена. Выяснять почему — времени нет. Я должна отдавать четкие распоряжения, чтобы робот не принялся делать это сам.

— Дай им хлеб, смешанный… с соевым белком.

— Да.

— И убери эти отбросы.

— Да.

Мусор на полу начал исчезать. Я не заметила ничего такого, что растворяло бы его, и из пола тоже ничего не поднялось. Однако вся эта вонючая масса превратилась в порошок и истаяла. Словно ее тут и вовсе не было.

— Ты получаешь хлеб, смешанный с соевой мукой? — спросила я.

Слово «получаешь» казалось мне наиболее безопасным из всего, что я могла придумать.

— Да.

Тут же появился вышеупомянутый продукт — свалился прямо через появившееся в стене отверстие. Буханки хлеба, по–видимому, с соевой мукой. Собаки залились бешеным лаем, просовывая лапы, морды и языки сквозь прутья клеток. До пищи им было не добраться.

— Металлический шар… у тебя есть имя? Ответа не последовало.

— Ладно. Синий… насколько прочны эти клетки? Собаки могут их разломать? Хоть какая–нибудь из собак?

— Нет.

— Опусти платформу ближе к полу.

Мой насест спланировал вниз. Проходы между клетками были разных размеров, где–то достаточно широкие, а где–то такие узкие, что собаки при желании могли коснуться друг друга, поскольку каждая клетка «выросла» там, где в тот момент находилось животное. Соблюдая осторожность, я выбрала для себя открытое пространство и слезла на пол. Разломав буханку хлеба, я принялась просовывать куски сквозь прутья клеток тех собак, что казались наименее опасными, отчего завывания остальных зубастых мордоворотов только усилились. С этими я поступила иначе: положила хлеб на таком расстоянии от их решетчатых тюрем, чтобы они могли достать его лапами.

Щенок, которого я принесла в Купол первым, неподвижно лежал в маленькой клетке. Мертвый.

Второй щенок был жив, но очень слаб.

Шелудивая пуделиха, выторгованная мною у старика, выглядела еще более грязной, но вела себя весьма активно. И попыталась цапнуть меня, пока я ее кормила.

— Что надо делать?

— Вода. Они хотят пить.

— Да.

Вода тоже потекла через стену. Когда она покрыла пол слоем высотой примерно в дюйм, поток иссяк. Собаки лакали воду прямо внутри своих клеток. Я стояла с мокрыми ногами — значит, сапоги мои все–таки прохудились, жаль, — меня тошнило от псиного зловония, которое усилилось, когда шерсть собак намокла. Особенно ужасно смердел мертвый щенок. Я забралась назад на платформу.

— Что надо делать?

— Скажи мне ты, — велела я.

— Эти собаки ведут себя неправильно.

— Ведут себя неправильно?

— Да.

— Что ты хочешь, чтобы они делали?

— Ты хочешь увидеть демонстрацию?

Круг замкнулся, мы вернулись к тому, с чего начали. Во второй раз это «хочешь увидеть» прозвучало скорее как предложение приобрести информацию («Замечай все»), чем совершить действие («Не высовывайся»). Поэтому я уселась на платформе, скрестив ноги, что гораздо удобнее для моих старых изношенных костей, вдохнула полной грудью и проговорила:

— Почему бы и нет, черт возьми?

— Ты хочешь увидеть демонстрацию? — снова спросил Синий.

— Да. — Простой односложный ответ, понятный роботу. Чего, собственно, ожидать, я не знала. Чужаки, космические корабли, войны, странные далекие земли, едва ли постижимые человеческим разумом… Но мне достались картинки со свалки.

Синий испустил полосу света, которая превратилась в трехмерную голограмму, не слишком отличающуюся от той, что я однажды видела, когда мы со школой ездили на экскурсию в Музей науки (нет, вспоминать нельзя!), только она была более протяженной во времени и подробной. Хмурая малышка в лохмотьях, одна из многих тысяч, ковыляет к выгребной яме. Большая собака с пятнистой шкурой бросается вперед, хватает ребенка за одежду и оттаскивает назад, не давая ему упасть в яму.

Коричневый пес средних размеров с ошейником собаки–поводыря ведет какого–то человека, постукивающего по земле белой тростью.

Собака, принадлежащая Армии, из этих, хорошо откормленных, с лоснящейся шерстью, обнюхивает кучу мусора, что–то там находит и замирает в стойке, привлекая внимание.

Группа подростков мучает щенка. Он корчится от боли, но долгим затяжным крупным планом показывается, как он пытается лизнуть ладонь мучителя.

Тощая маленькая собачонка проскальзывает между камней, забегает внутрь кривобокой крошечной хибарки и кладет кусок гнилого мяса рядом с лежащей на земле старой женщиной.

Демонстрация продолжалась, все в том же духе, но странно — люди на картинках едва видны. Нагота ребенка, его перепачканные ножки и круглые коленки, увядшая шея старухи, камуфляжная униформа над коричневыми армейскими ботинками, руки мучителей… Нигде человека не показывали целиком. Люди не в фокусе. Только собаки.

Демонстрация закончилась.

— Эти собаки ведут себя неправильно, — подытожил Синий.

— Собаки? Которых ты показывал?

— Эти собаки здесь ведут себя неправильно

— Эти собаки здесь. — Я указала на мокрых вонючих собак в клетках.

Некоторые из них, наевшись, притихли. Другие рычали и лаяли, трансформируя свою злобу в попытки вырваться на свободу и прикончить меня.

— Эти собаки здесь. Да. Что надо делать?

— Ты хочешь, чтобы эти собаки вели себя так, как те, которых ты показывал?

— Эти собаки должны вести себя правильно. Да.

— Ты хочешь, чтобы они… делали что? Спасали людей? Вынюхивали взрывчатку на свалках? Работали поводырями у слепых, кормили голодных и любили своих мучителей?

Синий ничего не ответил. И опять у меня возникло впечатление, что я со своими вопросами вышла за рамки его мыслительного процесса, словарного запаса или чего–то еще. Странная догадка шевельнулось внутри.

— Синий… ты ведь не сам построил этот Купол… или звездолет, который тут приземлился, так? Ты… просто компьютер.

Молчание.

— Синий, кто говорит тебе, что надо делать?

— Что надо делать? Эти собаки ведут себя неправильно.

— Кто хочет, чтобы эти собаки вели себя правильно? — спросила я и обнаружила, что голос у меня хрипит от волнения.

— Хозяева.

Хозяева. Это слово многое мне говорило. Люди, которые развязывали войны; они управляли корпорациями, превратившими Землю в руины, произвели на свет биологическое оружие, уничтожившее миллиарды людей, и теперь отсиживались в городах, отправляя отходы своей жизнедеятельности на свалки, в лагеря беженцев! Хозяева — еще одна тема, о которой я запретила себе думать, но не потому, что меня охватывали тоска и печаль. Просто душила ярость.

«Правило выживания № 5. Не давай воли чувствам, не связанным с выживанием».

— Хозяева здесь? В этом… внутри?

— Нет.

— Кто же тут внутри?

— Внутри есть эти собаки. Так, ясно.

— Хозяева хотят, чтобы эти собаки здесь, внутри, вели себя так, как те собаки, которых ты показывал?

— Да.

— Хозяева хотят, чтобы эти собаки были преданными и послушными? Чтобы они охраняли хозяев?

Синий опять промолчал. Но я и не нуждалась в ответе, замысел хозяев был мне уже ясен. Люди их не интересовали — возможно, потому, что мы в конце концов уничтожили свой мир и друг друга. Мы не заслужили общения. Но собаки… животные–компаньоны, способные на бескорыстное служение и безоговорочную любовь даже при жестоком обращении с ними… Насколько я знала, собаки были уникальным явлением во Вселенной. Насколько я знала…

— Что надо делать? — спросил Синий.

Я посмотрела на грязных, рычащих и испускающих зловоние животных. Часть из них — дикие псы, часть — когда–то имела хозяев, некоторые больны, по крайней мере один уже умер. Я постаралась подобрать наиболее простые слова, опираясь на выражения, которые Синий знал.

— Хозяева хотят, чтобы эти собаки здесь вели себя правильно.

— Да.

— Хозяева хотят, чтобы я заставила этих собак вести себя правильно.

— Да.

— Хозяева дадут мне пищу и оставят меня внутри, чтобы я научила этих собак вести себя правильно?

Долгая пауза. Мое выражение содержало повышенное количество элементов грамматики. Но в конце концов Синий отозвался:

— Да.

— Если эти собаки не будут вести себя правильно, хозяева… Что надо делать тогда?

Еще одно долгое молчание.

— Найти другой человек.

— А этот человек здесь?..

— Убить.

Я вцепилась в края платформы. Руки мои задрожали.

— Выпусти меня наружу!

— Нет.

— Я должна быть снаружи.

— Эти собаки ведут себя неправильно.

— Я должна заставить этих собак вести себя правильно.

— Да.

— И хозяева хотят, чтобы эти собаки показали… — Тут я перестала подбирать слова для Синего.

Я попыталась сформулировать мысль для себя самой, только для себя, но даже это у меня не вышло. Слова сталкивались у меня в голове, как бильярдные шары: преданность, служба, защита, — но не сходили с языка. Ну не могла я это сказать, и все тут. Я приготовилась к смерти. Чужаки, пришедшие бог знает откуда, рассматривают умирающую Землю как гигантский супермаркет домашних животных, их заинтересовало только приручение собак, которое произошло десять тысяч лет тому назад, и ничего больше — ни существование на планете человеческой цивилизации, ни ее возможные достижения. Только собаки. И хозяева хотят, чтобы эти собаки показали…

Тут Синий удивил меня новым словом.

— Любовь, — сказал он.

«Правило № 4. Замечай все». Мне нужно собрать всю возможную информацию, начиная с самого робота. Синий извлек откуда–то мусорные отбросы, хлеб, воду и клетки. На что еще он способен?

— Синий, убери отсюда воду.

Он убрал — вода просто просочилась сквозь пол, и стало совершенно сухо. Черт возьми, ну чем я не пророк Моисей, повелевающий водами Красного моря! Я забралась на платформу, висящую над собачьими клетками, и окинула их внимательным взглядом.

— Ты назвал лагерь беженцев и свалку адом. Откуда ты взял это слово?

Молчание.

— Кто сказал «ад»?

— Люди.

У Синего есть камеры, ведущие наблюдение снаружи Купола! Конечно, именно это он и делал, ведь он видел, как я нашла на свалке первого щенка. Может быть, Синий поджидал кого–нибудь вроде меня, одинокого и не представляющего угрозы, кто приблизился бы к собаке. Но очевидно, что перед этим он вел наблюдение и узнал слово «ад» и, возможно, тогда же записал эпизоды для своего показа. Я продолжила накапливать информацию, которая могла пригодиться мне в будущем.

— Это собака мертва. — (Тело первого щенка разлагалось и смердело.) — Она умерла. Не действует.

— Что надо делать?

— Убрать мертвую собаку.

Долгая пауза — раздумывает, что ли? Обращается к базе данных? Связывается с чужаками? И какой же у него уровень интеллекта, если он сам не может сообразить, что мертвая собака никогда не будет вести себя правильно? Слишком сложно для искусственного разума?

— Да, — наконец сказал Синий, и маленький трупик бесследно исчез.

Я нашла еще одну мертвую собаку и другую, уже практически сдохшую. Синий «растворил» первую и сказал «нет» относительно второй. Очевидно, мы должны были позволить ей помучаться перед смертью. Интересно, как роботы понимают смерть? Я насчитала в Куполе двадцать три живые собаки, сама же я принесла только трех.

— Синий… прежде чем ты привел меня сюда… другой человек пробовал обучать собак?

— Эти собаки ведут себя неправильно.

— Да. Но другой человек, не я, был внутри? Заставлял собак вести себя правильно?

— Да.

— Что произошло с ним или с ней? Нет ответа.

— Что надо делать с другими людьми?

— Убить.

Я протянула руку к стене и потрогала ее. Стена была гладкая и скользкая, под кончиками пальцев возникло легкое, но неприятное покалывание. Я убрала ладонь.

Все компьютеры умеют считать.

— Сколько человек ты убил?

— Два.

Три — магическое число. Но колдовство тут не работает. Ни заклинания, ни магические круги; и всадники на белых конях не прискачут сюда, чтобы спасти меня. Я знала это еще со времен Войны. Просто выжить…

Итак, собаки.

Я выбрала маленькую шелудивую пуделиху. Она не укусила меня, когда старик от нее избавился, и не проявила особой злобы прошлой ночью. Это уже начало.

— Синий, убери одну собачью клетку. Но только эту одну. Клетка исчезла. Собака с недоверием уставилась на меня.

Как мне следовало реагировать? Вступить в общение на собачий манер? Обнюхать ее или помочиться? Зверюга была маленькая, но зубастая. И тут меня осенило.

— Синий, покажи мне, как эта собака вела себя неправильно.

Если б я смогла увидеть, что она делает не так, было бы от чего отталкиваться.

Синий приблизился на расстояние фута к собачьей морде. Пуделиха зарычала и отскочила. Робот отплыл по воздуху немного назад, и собака затихла, но продолжала стоять в угрожающей позе, если только такое определение применимо к существу, весящему девять или десять фунтов, — уши торчком, ноги напряжены для прыжка, шерсть на загривке вздыбилась.

— Ко мне, — сказал Синий.

Собака не отреагировала. Робот повторил свои передвижения, и Шелудивая сделала то же самое.

— Ты хочешь, чтобы собака шла за тобой, — констатировала я. — Как те собаки, что ты показывал.

— Да.

— Ты хочешь, чтобы собака шла к тебе, когда ты говоришь «ко мне».

— Любовь, — сказал робот.

— Что значит «любовь», Синий? Он не ответил.

Этого робот не знал. Его хозяева наверняка имели какое–нибудь понятие о любви, но черт его знает, что это было. И я тоже совсем не уверена, что разбираюсь в этой теме. Что характерно, они поручили Шелудивую… которая никогда не «полюбит» робота, и не пойдет к нему, и не будет лизать его, потому что собаки, даже я это знаю, ориентируются по запахам… они оставили ее на попечение металлическому шару, не пахнущему ни как собака, ни как человек. Неужели чужаки, пославшие сюда Синего, не могли додуматься до такой простой истины? Наблюдали ли они за всем этим фарсом или просто засунули полуразумный компьютер на Землю, под эту перевернутую вверх дном чашу, и сказали ему: «Найди для нас преданных собак». Кто знает, как рассуждают чужаки?

Я даже не знала, как думают собаки. Какая у них логика? Есть люди, которые намного лучше меня разбираются в этом деле, — профессиональные дрессировщики или парни из телешоу, что заставляют тигров прыгать через горящие обручи. Но их тут нет. Что ж… Я присела на корточки на почтительном расстоянии от собаки и скомандовала:

— Ко мне!

Она на меня зарычала.

— Синий, подними платформу повыше. — Я подняла руку на уровень плеча, показывая высоту.

Платформа удалилась от пола на указанное расстояние.

— Сделай немного печенья на платформе. Робот не отреагировал.

— Сделай немного… сыра на платформе.

Снова никакой реакции. Да, сыр на свалке не увидишь.

— Сделай немного хлеба на платформе.

Опять мимо. Может, платформа неудобна для использования?

— Сделай немного хлеба.

В ту же секунду из стены посыпались буханки.

— Хватит! Достаточно!

Шелудивая набросилась на хлеб и впилась в него зубами, другие собаки встрепенулись и залаяли. Я подняла одну буханку и положила на край платформы.

— Убери остальной хлеб.

Буханки испарились. Неудивительно, что собаки взирали на нас с подозрением. И я сама была слегка сбита с толку. В моей голове внезапно всплыла фраза из давно забытой детской книги: «Здесь все появляется и исчезает так быстро!»[53]

Я понятия не имела, в какой мере робот сможет или захочет исполнять мои распоряжения.

— Синий, сделай другое помещение для меня и этой одной собаки. Отдельно от других собак.

— Нет.

— Сделай эту комнату больше.

Помещение стало равномерно расширяться во все стороны.

— Перестань. — Движение прекратилось. — Сделай эту комнату больше с одного конца.

Ничего не изменилось.

— Ладно, сделай всю комнату больше.

Когда комната окончательно приняла новые размеры, в моем распоряжении оказалось пространство площадью сорок квадратных футов, посередине которого сгрудились клетки с собаками. После получаса экспериментов я добилась того, чтобы переместить платформу в один из углов — не слишком далеко от песьего зловония, но все же лучше, чем ничего («Правило № 1. Бери все, что можешь»). Я получила углубление в полу, наполненное теплой водой, а также пищу, питьевую воду, мыло, немного чистой одежды и моток веревки. Отвлекая Шелудивую кусочками хлеба, я привязала веревку к ее потертому ошейнику. После этого залезла в теплую воду и немного отскребла с себя грязь, затем затащила туда пуделиху. Она меня цапнула, но я ее все–таки как–то вымыла. После водной процедуры собака хорошенько отряхнулась, посмотрела на меня и устроилась спать на жестком полу. Я попросила у Синего мягкий коврик.

— Другие люди делать так, — сказал он.

И Синий их убил.

— Заткнись, — огрызнулась я.

В большой комнате не было ни дня, ни ночи, ни ощущения реальности. Я спала и ела, когда хотела, в остальное время работала. Синий никогда не покидал помещения. Он расположился в углу как огромное всевидящее око. Большой Брат или Боженька, не иначе.

В течение нескольких недель — по моим приблизительным подсчетам — я выдрессировала Шелудивую, обучив ее подходить по моему зову, сидеть и следовать за мной по команде. Я сделала это, раздавая куски хлеба и другие материальные блага. Пуделиха даже слегка растолстела. Мне было наплевать, черт с ней, пусть станет толстой, как Фиона.[54] Чесотка у собаки не прошла, но я никак не могла втемяшить в электронные мозги Синего понятия об элементарных лекарствах. А даже если бы он и понял меня, я не знала, какой препарат просить. Больной щенок тем временем умер в своей клетке.

Я кормила и мыла других собак, каждый день выгребала дерьмо из их клеток, но этим наши отношения ограничивались. Все мое время отнимала Шелудивая. Она относилась ко мне настороженно, никогда не сворачивалась клубком у моих ног и частенько рычала. В общем, любовь в этом месте как–то не приживалась.

Несмотря на это, Синий вдруг выплыл из своего угла и впервые за неделю заговорил, напугав меня чуть ли не до смерти:

— Эта собака ведет себя правильно.

— Да, спасибо, я старалась… нет, Синий…

Робот подплыл к морде Шелудивой, скомандовал «ко мне!» и отъехал. Собака уселась и принялась вылизывать лапу. Синий вернулся ко мне.

— Эта собака ведет себя неправильно.

Я приготовилась умереть.

— Нет, послушай меня… Послушай! Собака не может тебя унюхать! Собаки так ведут себя с людьми, потому что люди пахнут! Ты понимаешь?

— Нет. Эта собака ведет себя неправильно.

— Послушай! Как, черт возьми, ты можешь чему–нибудь научиться, если не хочешь ничего слушать? Ты должен иметь запах! Тогда собака будет тебя слушаться!

Синий остановился. Мы стояли, замерев — неестественная нелепая сцена, — пока робот соображал. Даже пуделиха перестала вылизывать лапу и уставилась на нас. Говорят, что собаки чуют запах страха.

Наконец Синий спросил:

— Что такое запах?

Невозможно объяснить, что такое запах. И пробовать не стоит. Вместо этого я стащила с себя юбку, разорвала и стянула тряпки, которые я носила как нижнее белье, и принялась тереть ими робота. Синий не выказал какой–либо реакции. Я надеялась, что он сделан не из такого материала, как сам Купол, с чьих гладких стенок соскальзывало любое распыляемое вещество. Но конечно, он был такой же скользкий! Поэтому я разорвала свои тряпки на полоски и привязала к нему обрывками веревки, еле справившись с дрожащими пальцами.

— Попробуй еще раз позвать собаку, Синий.

— Ко мне! — позвал робот и немного отплыл от Шелудивой. Пуделиха посмотрела на него, потом на меня, потом опять на парящий в воздухе металлический шар. Я задержала дыхание с безумной надеждой, что я таким образом уменьшу свой собственный, исходящий от меня запах. Шелудивая не двинулась с места.

— Эта собака ведет себя…

— Она пойдет, но пойдет за мной! — медленно, разделяя слова, сказала я. — Она чувствует мой запах и твой… мы оба пахнем одинаково, и это ее смущает! Но она пойдет к тебе как миленькая, если меня здесь не будет! Ты понял?

— Нет.

— Синий… Я сейчас заберусь на платформу. Смотри, я это делаю. Подними платформу очень высоко!

Секундой спустя мои голова и задница взлетели к потолку с такой скоростью, что меня едва не расплющило. Я не могла видеть, что происходит там, внизу. Я услышала, как Синий позвал «ко мне!», и, замерев, крепко зажмурила глаза. Моя жизнь зависела от чесоточной собачонки со скверным характером.

— Это собака ведет себя правильно, — провозгласил Синий.

Робот опустил мою платформу так, что она зависла в нескольких ярдах над полом, и я могу поклясться, что он смотрел прямо на меня — хотя шарообразное тело, обвязанное моими тряпками, было скрыто от моих глаз.

— Это собака ведет себя правильно. Эта собака готова.

— Готова? К чему?

Синий не ответил. В следующую секунду в полу открылась дырка и Шелудивая, коротко взвизгнув, провалилась в нее. Дырка тут же затянулась. В это же мгновение одна из собачьих клеток посреди комнаты истаяла в воздухе, и ко мне бросилась большущая немецкая овчарка.

Я завизжала от ужаса и выкрикнула:

— Подними платформу!

Платформа взлетела вверх за миг до того, как эта тварь схватила меня.

— Что надо делать? — монотонно вопросил робот. — Это собака ведет себя неправильно.

— Ради бога, Синий…

— Эта собака должна любить.

Овчарка, оскалив зубы, рычала и подпрыгивала, пытаясь достать ускользнувшую добычу.

Я не сумела ничего втолковать Синему про эту овчарку, она была дикая, злобная и безжалостная, как чудовище из фильма ужасов. Или как сам робот — на свой механический манер. Поэтому я поступила в соответствии с «Правилом выживания № 1. Бери все, что можешь».

— Синий, опять нужны отбросы. Много отбросов, прямо отсюда. — Я указала на стену рядом с платформой.

Отбросы, возможно, изготовленные роботом или перенесенные им откуда–то, повалили из противоположной стены. Я не стала спорить и повторила:

— Сделай много отбросов.

Горы вонючего мусора водопадами изверглись из стены, увеличиваясь в размерах до тех пор, пока не достигли клеток с собаками.

— Все, хватит. Поставь платформу точно над мусором.

Платформа переместилась. Собаки в клетках зарычали. Выпущенная на свободу овчарка со всем свойственным ей пылом рванулась к отбросам, слишком увлекшись, чтобы уделять достаточно внимания моей особе. Я велела Синему опустить платформу пониже и тоже принялась в них копаться, одним глазком приглядывая за Бешеной. Если Синий сам создавал настоящий мусор, а не просто притаскивал его откуда–то, то он проделывал чертовски замечательную работу по копированию. Любой копировальный аппарат мог бы позавидовать таким хорошим подделкам.

Я перемазалась в дерьме и всякой гнили, но все–таки нашла, что искала. Коробка была на четверть заполнена. Я потыкала туда куском хлеба, потом тщательно завернула его в обрывок бумаги и кинула коробку обратно в кучу.

— Синий, убери весь мусор.

Он повиновался. Бешеная уставилась на меня и заворчала.

— Хорошая собачка, — льстиво сказала я, — скушай немного хлебца.

Я кинула ей куски, и Бешеная их жадно сожрала.

Ее послушание привело к ужасным результатам. Однако не столь ужасным, как если бы Бешеная разорвала меня на клочки или Синий растворил меня так же, как все остальное. Крысиный яд под названием «Туши свет» прикончил зверюгу; после недолгих судорог ее рычание перешло в слабый визг, и она затихла. Все это время Синий хранил молчание. Он вытянул из меня пару слов, но, совершенно очевидно, у него не хватало мозгов, чтобы сообразить, что именно я сделала с Бешеной. А возможно, у него не было достаточного опыта общения с людьми. Что может знать о правилах выживания механический болван?

— Это собака мертвая, — сказал мне Синий, когда наступило условное утро.

— Да. Убери ее. — И затем, опережая робота, я спрыгнула с платформы и указала на одну из клеток. — Это следующая собака, которая будет вести себя правильно.

— Нет.

— Почему не эта?

— Эта собака не большая.

— Большая. Ты хочешь большую! — Преисполнившись ярости, я быстро обежала взглядом клетки, пока робот не выбрал кого–нибудь вроде Бешеной. — Тогда вон та.

— Черт возьми, почему бы и нет? — сказал Синий.

Это была молодая собака. Не щенок, но игривый подросток, явно не породистый, какая–то помесь — дворняга, короткошерстная, с грязно–белыми пятнами на коричневой шкуре. Похоже, что с этой собакой я смогу справиться. Большая, но не слишком. Не слишком агрессивная, не слишком старая, не слишком храбрая.

— Эй ты. Дворняга, — без энтузиазма окликнула я ее, когда робот растворил клетку.

Шавка подбежала ко мне и попыталась лизнуть мой сапог. Прирожденная раба.

Я нашла в мусоре заплесневелый кусок сыра, и теперь Синий научился его делать. На сыр Дворняга набросилась как сумасшедшая. Я применила к ней те же методы дрессировки, что и к Шелудивой, и это отлично сработало. Или дело было в сыре, не знаю. Короче, через несколько условных дней собака отлично выполняла команды «сидеть», «стоять» и «ко мне».

Тут Синий меня озадачил:

— Что надо делать? Демонстрация.

— Мы уже видели демонстрацию, — сказала я. — Мне не надо смотреть снова.

— Что надо делать? Демонстрация.

— Ладно, — согласилась я, прекрасно понимая, что выбора у меня нет. — Давай посмотрим демонстрацию. Валяй.

Я сидела на своей поднимающейся платформе, расчесывая волосы. Все эти годы в лагере я плохо питалась, и они сильно поредели, но теперь вроде бы стали расти лучше. Дворняга после нескольких тщетных попыток допрыгнуть до меня успокоилась и устроилась спать внизу на коврике. Синий испустил луч света из своей сферы, и передо мной развернулась та же голограмма.

Однако не вся целиком. На этот раз робот продемонстрировал только короткую сценку, когда большая пятнистая собака оттаскивает ребенка от края выгребной ямы. Синий повторил ее снова, потом еще раз и еще раз. Холодок пробежал по моей спине.

— Ты хочешь, чтобы Дворнягу… чтобы эту собаку здесь… научили спасать детей?

— Эта собака здесь ведет себя неправильно.

— Синий… Ну как я могу научить собаку спасать детей?!

— Эта собака здесь ведет себя неправильно.

— Может быть, ты не заметил, но здесь нет никаких чертовых детей, на которых собака могла бы потренироваться!

Долгая пауза.

— Ты нужен ребенок?

— Нет! — Господи, он может похитить или купить кого–нибудь в лагере, и на мои плечи свалится еще и ответственность за малыша, попавшего в стаю полудиких собак. — Нет.

— Эта собака здесь ведет себя неправильно. Что надо делать? Демонстрация.

— Не надо демонстрации. Я видела, я все видела. Синий… те два других человека, которые не заставили собак вести себя правильно…

— Убиты.

— Да. Ты говорил. Но они научили одну собаку вести себя правильно, так ведь? Или даже больше чем одну. И тогда ты поднимал планку выше. Спасение на воде, поводыри для слепых, поиск потерявшихся людей. Выше и выше.

Разумеется, Синий мне не ответил.

Я напрягла мозги, вспоминая все, что я когда–либо слышала, видела или читала о дрессировке собак. Не слишком много. Однако эти интенсивные умственные усилия как бы приоткрыли некую дверцу в моей памяти, и тут уж не проконтролируешь, что через нее просочится. Впервые за все эти годы я видела сны.

Я гуляю по крошечному садику, усыпанному цинниями. Из открытого окна доносится музыка, сильная, мощная — запись какого–то оркестра. Ко мне подходит кот, он мурлычет, трется о ноги. В окне кто–то появляется, он окликает меня по имени, я поворачиваюсь…

Я закричала. Меня прямо разрывало на части. Собаки в клетках принялись рычать и лаять, Синий подплыл из своего угла ко мне и что–то пробормотал. Дворняга, совершив могучий прыжок, приземлилась на мою платформу и облизала мне лицо.

— Прекрати! Не делай этого! Я не буду вспоминать! — Я отпихнула ее так резко, что собака свалилась с платформы на пол и жалобно взвизгнула.

Я обхватила голову руками.

— Ты сломалась? — спросил Синий. — Оставь меня в покое, кретин!

Дворняга скулила, издавая пронзительные всхлипы. Когда меня наконец перестало трясти, я слезла с платформы, приподняла ее и ощупала. Вроде бы она ничего не сломала — хотя откуда мне знать? Постепенно собака затихла и успокоилась. Я дала ей немного сыра и уложила на ее обычное место, на коврик. Дворняга хотела остаться со мной, но я не позволила.

Я не буду вспоминать. Не буду. «Правило № 5. Не давай воли чувствам».

Мы соорудили для тренировок что–то вроде выгребной ямы. Синий убрал часть пола на глубину примерно трех футов и заполнил выемку водой. Дворняга сочла, что это плавательный бассейн, и с удовольствием в нем плюхалась. Получилось не го, чего ожидал робот. («Эта вода ведет себя неправильно».) Синий по моей просьбе вываливал в эту емкость разные вещества до тех пор, пока я не нашла то, что не нравилась собаке, но к чему я сама могла приспособиться без риска для жизни: легкий сорт моторного масла. Несколько небольших банок такого масла основательно загрязнили воду, и после каждого практического занятия мне необходимо было принимать ванну.

Мне, но не Дворняге, потому что она никак не желала залезать в такой бассейн. Я, скрючившись, становилась на корточки на одной стороне бассейна и раскачивалась на краю, словно собираясь упасть. Через несколько дней такого представления собака принялась тянуть меня назад за юбку. Тогда я двинулась внутрь бассейна. До тех пор пока она могла вытягивать меня из бассейна таким образом, чтобы жидкость на нее не попадала, Дворняга радостно принимала участие в этой игре. Но когда я зашла настолько далеко, что, возможно, уже на самом деле нуждалась в спасении, Дворняга уселась на свою тощую задницу и отвернулась.

— Эта собака ведет себя неправильно.

Я увеличила количество сыра. Потом вообще перестала давать. Я умоляла, и приказывала, и подталкивала, и обнимала собаку, и вопила на нее. Дохлый номер, у меня ничего не выходило. Тем временем мне постоянно снились сны. Вернее, один и тот же сон, его протяженность не увеличилась, но он становился все ярче и интенсивнее.

Я гуляю по крошечному садику, усыпанному цинниями. Из открытого окна доносится музыка, сильная, мощная — запись какого–то оркестра. Ко мне подходит кот, он мурлычет, трется о ноги. В окне кто–то появляется, он окликает меня по имени, я поворачиваюсь…

И просыпаюсь от собственного крика.

Кошки. У меня жили кошки. До Войны. До всего этого. Я всегда держала кошек, всю свою жизнь. Независимых, надменных, самодостаточных и восхитительно высокомерных кошек.

Кошки…

Собака подо мной подпрыгивала, пытаясь взобраться на платформу и утешить меня, но я в этом не нуждалась. Я не буду вспоминать.

— Эта собака ведет себя неправильно. И так день за днем.

Я попросила робота убрать масло из бассейна. Но теперь у Дворняги уже выработался условный рефлекс. Она не хотела идти даже в чистую воду, в которой с наслаждением сидела прежде.

— Эта собака ведет себя неправильно.

И вот наступил день, когда Синий перестал тянуть свою надоевшую мантру, что испугало меня даже больше, чем я ожидала. Объявят ли мне, что я провалилась, или я просто умру?

Единственное, о чем я могла думать, — как убить Синего первой.

Синий — компьютер. Компьютер можно вывести из строя, выключив его или вырубив источник питания, еще их можно поджечь, облить кислотой и просто раздолбать на куски. Но тщательный осмотр помещения выявил полное отсутствие выключателей, проводов или чего–либо, что могло сойти за дистанционное управление. Если я смогу устроить пожар в этом закрытом помещении, то огонь заодно прикончит и меня. Любая разновидность жидкости с Синего просто скатывалась. И чем бы я могла разбить его, если это вообще возможно? Куском сыра?

Робот обладал интеллектом — в какой–то мере. Можно убить его, заманив в какую–нибудь ловушку. Однако моя тюрьма или убежище — отношение мое к этому месту менялось в зависимости от настроения — на самом деле «каких–нибудь ловушек» не содержала. И Синий мог заставить исчезнуть любую вещь, находящуюся здесь, внутри.

Что надо делать?

Всю ночь я не сомкнула глаз, пытаясь найти выход. По крайней мере, сны мне не снились. К утру у меня имелись лишь две идеи, и обе плохие. План «А» базировался на дискуссии, что никогда не было сильной стороной робота.

— Синий, эта собака ведет себя неправильно.

— Да.

— Эта собака не работает. Испортилась. Я должна взять другую собаку, чтобы она вела себя правильно. Не эту собаку.

Робот переместился поближе к Дворняге. Она уставилась на него и моргнула. Синий медленно облетел собаку по кругу, потом завис на исходной позиции в трех футах над землей.

— Эта собака работает.

— Нет. Эта собака выглядит так, словно работает. Но эта собака не работает внутри своей головы. Я не могу заставить эту собаку вести себя правильно. Мне нужна совсем другая собака.

Долгая мучительная пауза.

— Эта собака не работает внутри своей головы.

— Да.

— Ты можешь заставить другую собаку вести себя правильно? Как на демонстрации?

— Да.

По крайней мере, это даст мне какое–то время. Синий должен был видеть «неработающих» собак и людей на свалке, видит бог, их там предостаточно. Сумасшедшие люди, взбесившиеся животные, наркоманы, несущие всяческий бред, прежде чем умереть или застрелиться. В следующий раз мне надо будет добавить в бассейн чего–нибудь другого — что робот сочтет достаточно ядовитым, чтобы имитировать выгребную яму, но собака при этом туда зайдет. Если понадобится, я использую собственное дерьмо.

— Эта собака не работает внутри своей головы, — повторил Синий, усваивая новую мысль. — Ты заставишь совсем другую собаку вести себя правильно.

— Да.

— Почему бы и нет, черт возьми? — И потом: — Я убивать эту собаку.

— Нет! — Это слово сорвалось с моего языка прежде, чем я вообще осознала, что говорю.

Моя рука помимо моей воли вцепилась в Дворнягу. Собака подпрыгнула, но не укусила. Вместо этого, видимо почуяв мой страх, она съежилась и спряталась за меня.

— Ты не можешь убивать всех, кто не ведет себя так, как ты хочешь! — заорала я. — Люди, собаки… ты не можешь просто так убивать всех! Не можешь просто убивать… У меня была кошка… Я никогда не хотела собаку. Но эта собака… она ведет себя правильно… со своей точки зрения! Как долбаная собака… и ты не можешь просто… у меня была собака… то есть кошка и у меня был… был…

…из открытого окна доносится музыка, сильная, мощная — запись какого–то оркестра. Ко мне подходит кот, он мурлычет, трется о ноги. В окне кто–то появляется, он окликает меня по имени, я поворачиваюсь…

— У меня был ребенок!

О господи, нет, только не это… Все рванулось наружу, и воспоминания, и горе, и боль, все, все, что я отталкивала прочь от себя все эти три нескончаемых года для того, чтобы выжить… Не давай воли чувствам… Зак, Зак, Зак… солдаты стреляют, они как собаки… Мама, я здесь, мама, мама…

Я свернулась в клубок на полу, я выла, и мне очень хотелось умереть. Горе затопило и накрыло меня с головой, как цунами. Я плакала и кричала; не знаю, как долго это продолжалось. Кажется, я была невменяема. Не в человеческих силах выносить такую боль.

Однако такой накал боли не мог длиться слишком долго, и, когда потоп отхлынул, я ощутила, что все еще жива, что голова моя ноет от ушибов, поскольку я билась лбом о твердый пол, что я нахожусь в куполе и вокруг меня лают собаки. Зак умер. Неподалеку в воздухе парил Синий, он не изменился — робот, убивающий без злого умысла, робот, который не может кормить собак плотью, мясом, но будет убивать любого, поскольку запрограммирован на уничтожение. И не убивать меня у него нет причин…

Дворняга сидела на задних лапах, уставившись на меня печальными коричневыми глазами, и я сделала то, что поклялась себе больше никогда не делать. Я потянулась к живому теплу — обняла собаку и прижалась к ней. И она мне позволила.

Возможно, это и стало решающей, поворотной точкой в наших отношениях… не знаю.

Через какое–то время я, шатаясь, сумела встать на ноги. Взявшись за веревку, которая служила поводком Дворняге, я крепко обмотала ее вокруг руки.

— Синий, — сказала я, с трудом проталкивая слова через стиснутое горем горло. — Сделай отбросы.

Он подчинился. Это была основа плана «Б»: робот должен делать все, о чем я прошу, и круг этих вещей постепенно расширялся. Нет, речь шла не об освобождении или милосердии, но, по крайней мере, о комнатах, платформах, бассейнах и мусорных отходах. Я направилась к мусору, низвергавшемуся из привычного места в стене.

— Еще мусор! Большой мусор! Мне нужны эти отбросы, чтобы научить эту собаку вести себя правильно!

Зловонный поток увеличился. Старые покрышки, разбитая бытовая техника, салфетки, тряпье, консервные банки, сломанная мебель. Собачий вой сделался безумным и оглушительным.

Дворняга крепче прижалась ко мне.

— Большой мусор!

В комнату рухнул мотоцикл, искореженный так, что уже не подлежал ремонту. Отверстие в стене, откуда извергались отбросы, подернулось серым туманом, точно такого же цвета была поверхность Купола, когда меня затащило внутрь. На пол сверзлась половина дивана. Я схватила Дворнягу и, прячась за диваном, бросилась сквозь водопад мусора к отверстию в стене.

На голову мне упала сломанная клавиатура, и серое сделалось черным.

Дрожь, озноб. Холод, разрежаемый очагом тепла, которое исходит от лежащей на мне Дворняги. Я спихнула ее и попыталась сесть. Поднесла руку ко лбу, и мою голову пронзила боль. Отняв ладонь, я увидела, что она в крови. Кровь заливала мне глаза, мешая смотреть. Я вытерла кровь о юбку, плотнее прижала ладонь ко лбу и попыталась оглядеться.

Особо смотреть было не на что. Я и собака находились в конце некоего помещения, похожего на коридор. Надо мной неясно виднелась какая–то большая машина с желобом, упирающимся в снова незыблемую и прочную стену. Неподвижная машина не производила ни единого звука. Дворняга дрожала и прижималась ко мне пушистым боком, но тоже не издавала звуков. Я не слышала лая девятнадцати собак за стеной, не видела Синего, не ощущала никаких запахов, за исключением того, что исходил от маленькой желтой лужицы, которую наделала на полу Дворняга.

Разорвав подол юбки на полосы, я сделала из них повязку и обмотала голову, чтобы кровь, по крайней мере, не заливала глаза. Мы с Дворнягой медленно двинулись по коридору.

Никаких дверей не было. Ни проемов, ни ниш, ни какого–нибудь оборудования. Мы дошли до конца коридора — везде один и тот же материал. Серый, гладкий, прочный. Мертвый.

Синий не появлялся. Никто не появлялся, и не исчезал, и не жил здесь. Мы пошли обратно и изучили нависающую над головой громаду машины. Никаких панелей с приборами, ключей, никаких деталей.

Я села на пол, в основном потому, что не знала, что еще делать, и Дворняга забралась мне на колени. Она была слишком большая, и я отпихнула ее. Собака прислонилась ко мне боком и задрожала.

— Привет, — сказала я, но обращалась не к ней.

Зак в окне. Мама, я здесь, мама. Если я ступлю на эту дорожку, мне конец. Гнев лучше, чем воспоминания. Все, что угодно, лучше, чем воспоминания!

— Эй! — завопила я. — Эй ты, чертов ублюдок, Синий! Что надо делать? Что надо делать, дерьмо купольное, или как тебя там?

Ничего. Только очень слабое эхо моих собственных бесполезных слов.

Я, пошатываясь, встала на ноги, разжигая свою злобу, заворачиваясь в нее как в плащ. Дворняга тоже поднялась и отошла от меня.

— Что надо делать? Что надо делать в этом гребаном месте?

Снова ничего, только Дворняга отступила дальше в пустой коридор. Я была рада, что могу трансформировать свою ярость в нечто видимое, реальное, существующее.

— Там ничего нет, Дворняга! Ничего, глупая ты собака!

Собака дошла до середины коридора и принялась скрести стену.

Я с трудом двинулась к ней, прижимая руку к голове. Что, черт возьми, делает эта псина? Участок стены был точно таким же, как все остальные. Медленно встав на колени — рана на голове не позволяла мне двигаться быстро, — я внимательно оглядела Дворнягу. Она царапала стену с нарастающим рвением, и нос собаки дергался, словно она что–то унюхала. Стена, конечно же, не поддавалась; ничто не могло воздействовать на это место. Ничто, за исключением…

Синий научился от меня многим словам, он подчинялся моим командам. Или он просто передавал мои команды невообразимым механизмам этого Купола, указывая им сделать то, что я сказала, не выходя за существующие ограничения?

Чувствуя себя идиоткой, я обратилась к стене:

— Изготовь мусор!

Может быть, если это исполнится и отбросы содержат пищу…

Никакие отбросы, естественно, не появились. Но вместо этого стена подернулась уже знакомой мне серой дымкой, и Дворняга немедленно проскочила сквозь нее с неистовым лаем.

Какие варианты были у меня сейчас? Дожидаться, пока Синий найдет меня и убьет, или умереть с голоду, свернувшись клубком в самом сердце чужого машинного мирка, который мне не дано понять? Дворняга лаяла все сильнее, срываясь на визг. Она была испугана или просто возбуждена… Откуда мне знать? Я вздохнула и шагнула в серый туман.

Еще одно помещение из серого металла, меньшее, чем то, которое Синий превратил в мою тюрьму. У дальней стены — точно такие же клетки. Дворняга увидела меня и, шарахнувшись от клеток, бросилась ко мне. По воздуху ко мне скользнул Синий… Нет, не Синий. Этот металлический шар имел тускло–зеленый цвет, цвет растущего на болоте мха.

— Люди не ходить сюда, — сказал он.

— Догадываюсь, — пробормотала я и ухватила болтающийся конец поводка Дворняги.

Она прыгнула было ко мне, но затем развернулась и бросилась обратно к клеткам. Веревка, служившая поводком, впилась мне в руку.

— Люди не ходить сюда, — повторил Зеленый.

Я ждала, что именно он предпримет, но никаких действий не последовало.

Дворняга натянула поводок и завыла. В ответ из противоположного конца комнаты раздался лай, непонятный и пугающий. Какой–то рваный, высокий, со странными полутонами. Кровь пропитала мою самодельную повязку и вновь стала затекать в глаза. Я смахнула ее одной ладонью, развернулась вполоборота, чтобы не терять из виду Зеленого, и ослабила поводок. Дворняга рванулась и потащила меня за собой. Только когда она остановилась, я позволила себе взглянуть на клетку с решетчатой крышкой. И голова моя закружилась.

Источником этого таинственного лая была Шелудивая, но изменившаяся так, как я не могла бы вообразить и в страшном сне. Несмотря на это, собаку можно было узнать. Чесотка исчезла вместе со всей шерстью. Шкура собаки имела теперь серый цвет с металлическим отливом, как все, что находилось в Куполе. Ее уши, мягкие болтающиеся уши пуделя, стали теперь очень длинными и свисали до полу клетки, таким же сделался и хвост. На хвосте держалось что–то серое, наподобие червяка.

Нет, это не червяк! Ничему земному здесь не место! Гладкий и мясистый, он был размером с человеческую голову. Я не заметила на нем никаких отверстий или щелей, но, когда Шелудивая прыгнула к решетке, пытаясь дотянуться до Дворняги, червяка замотало туда и обратно по полу клетки. Он оставлял за собой слизистый след. Собака, казалось, ничего не замечала. «Эта собака готова», — сказал тогда Синий.

— Люди не ходить сюда, — раздался за моей спиной голос Зеленого.

— Заткнись!

— Этот человек ведет себя неправильно. Я замерла и напряглась. Потом медленно повернулась, глядя на зеленый шар и ожидая, что сейчас меня просто растворят в воздухе, как мертвую собаку… как Бешеную. Я подумала, что однажды я уже умерла… в голове застучало: «Мама, я здесь… я здесь, МАМА…» Правила выживания, так долго хранившие меня от смерти, не могли защитить ни от собственной памяти, ни от чего другого. Что ж, я готова умереть.

Но тут клетка Шелудивой исчезла, собака оказалась на свободе и бросилась на меня.

Пудели от природы не убийцы, к тому же эта была маленьких размеров, однако Шелудивая в попытке разорвать меня действовала на пределе своих возможностей. Зубы собаки сомкнулись на моей руке. Я закричала и стряхнула ее, однако собака тут же впилась в мою ногу над сапогом, стремительно отскочила и вновь бросилась на меня, кусая и снова отскакивая. Червяк, или что это там было, мотался на конце ее нового хвоста. Поскольку я отбивалась от собаки обеими руками, моя повязка слетела. Свежая кровь, хлынувшая из раны на голове, ослепила меня. Я споткнулась и упала, и собака кинулась на меня сверху.

Потом раздался визг, сопение и рычание; Шелудивую оттащили.

Краем глаза я увидела, что Дворняга зажала Шелудивую в своих челюстях. Она была в два раза больше пуделя, поэтому легко отбросила его в сторону, видимо как следует потрепав. Шелудивая заскулила и отползла на брюхе. Дворняга рванулась и заслонила меня в защитной стойке, угрожающе рыча, — тощие ноги напряжены, шерсть на костлявом затылке вздыблена.

Оглушенная, я поднялась на ноги. Кровь, моя и собаки, залила все вокруг. В пол она не впитывалась. Шелудивая, которая никогда по–настоящему не была привязана ко мне, лежала, выставив в знак покорности обнаженное брюхо, но она не выглядела серьезно раненой. Червяк, вцепившийся в кончик ее хвоста, походил на безобразную серую опухоль. Потом Шелудивая вскочила на ноги и принялась тыкать носом в червяка, косясь злобным взглядом на Дворнягу и словно бы говоря: «Не подходи близко к этой штуке». Дворняга не изменила позы — она охраняла меня.

— Эти собаки ведут себя правильно, — сказал Зеленый, и я могла поклясться, что в его механическом голосе прозвучало удовлетворение.

Во всяком случае некому было убедить меня в обратном.

В других клетках тоже содержались червяки, по одному в каждой. Я просунула руку сквозь прутья и осторожно потрогала одного. Влажный, твердый, вызывающий омерзение. Он не откликнулся на мое прикосновение, но Зеленый тут же оказался рядом.

— Нет!

— Прости.

Тон у него такой…. каким отдают команды собакам.

— Скажи, это хозяева?

Робот не ответил.

— Что надо делать? Одна собака для одного? — Я махнула рукой в сторону клеток, затрудняясь как–то обозвать червяка.

— Да. Когда эти собаки готовы.

«Эта собака готова», — сказал Синий про Шелудивую перед тем, как она провалилась сквозь пол. Готова быть домашним любимцем, охранником, компаньоном, служебное животное для чужаков… каких? Наиболее логичный ответ, который напрашивался сам собой, — дети. Лесси, Рин Тин Тин, Бенджи, Дружок…[55] Мальчик и его собака.[56] Чужаки сочли человечество опасным, омерзительным или попросту беспечным… но собаки… На попечение собак можно оставить своих малышей. В первый раз передо мной забрезжил смысл появления Куполов.

— Большие хозяева здесь? Взрослые? Нет ответа.

— Хозяев здесь нет, — сказала я. — Они просто построили эти Купола как… как питомники… Школы послушания, чтоб их…

Ответа на это утверждение я не ждала. Если бы здесь присутствовали взрослые, то наверняка кто–нибудь из них уже примчался бы сюда, когда в их детскую через отверстие для подачи мусора проник чужой. Они подняли бы тревогу, или произошло бы еще что–нибудь. Значит, здесь только Синий и Зеленый и, возможно, еще какие–нибудь роботы, занятые другой работой. Шкура, уши и хвост Шелудивой изменились, их переделали под потребности этих червяков. Возможно, голосовой аппарат тоже. Те звуки, которые собака издавала вместо лая, показались мне ужасными — словно железом скребли по камню. Где–то здесь находится операционная…

Вот куда мне точно не хотелось бы попасть.

Кажется, Зеленый не получил приказа убить меня, возможно потому, что он не запрограммирован на мое появление здесь. Я не привлекаю его внимание, поскольку он заточен под другие проблемы.

— Зеленый, изготовь хлеб. Никакой реакции.

— Изготовь воду. С тем же успехом.

Однако две выемки в полу, в углу ближе к стене, содержат воду и сухой собачий корм. Сопровождаемая заинтересованным взглядом Дворняги и рычанием Шелудивой, я попробовала и то и другое. Не так уж и плохо. Я выкопала всю собачью еду из ямки, выбросив ее на пол. Как только импровизированная плошка освободилась, стена вновь наполнила ее. Так… если бы я здесь умерла, то вовсе не от голода.

А ведь несколько минут назад, я хотела умереть… Зак…

Нет. Прочь воспоминания! Жизнь — дерьмо, но умирать я не хочу. Осознание было интуитивным, но мой желудок скрутило так, как будто его зажало в тиски или… В общем, это не поддавалось описанию. Да и ни к чему объясняться или оправдываться перед самой собой — я просто хотела жить, вот и все.

Дворняга лежала рядышком, периодически поглядывая на меня. Шелудивая с червяком на хвосте вернулась в клетку. Я села и огляделась вокруг.

— Зеленый, эта собака не готова.

— Да. Что надо делать?

Так, один вопрос прояснился. Зеленый не запрограммирован исключительно на общение с собаками. Собак не спросишь: «что надо делать?» Значит, у него есть какой–то контакт с Синим, однако этот контакт не предусматривает каких–либо приказов относительно меня.

Для расы, далеко продвинувшейся в межзвездное пространство, чужаки не слишком сильны в локальных коммуникационных сетях. Или, может быть, им просто наплевать — откуда мне знать, о чем думают чужие?

— Я могу заставить эту собаку вести себя правильно, — сказала я. Ответ, который годится на все случаи жизни.

— Да.

Известны ли Зеленому подробности — то, что Дворняга отказалась вытаскивать меня из бассейна с маслянистой водой и, следовательно, моя школа послушания потерпела крах? Похоже, что нет. Я намеревалась выдрессировать Дворнягу — я действительно могла это сделать, но только не для спасения на водах — и держаться как можно дальше от убийцы Синего, до тех пор пока… пока что? Как способ выживания этот план, конечно же, никуда не годился. Однако он укладывался в рамки

«Правил выживания № 1 (Бери все, что можешь) и № 3 (Не высовывайся)». И кроме того, ничего умнее мне в голову не приходило.

— Дворняга, — вяло скомандовала я, преодолевая слабость и боль в голове. — Сидеть.

Я знала, что миновали дни (хотя смена времени суток здесь не ощущалась), а потом и недели. Дворняга научилась стоять на задних лапах, падать на спину и дрыгать ногами, подставляя брюхо, приносить по приказу еду из кормушки, находить и притаскивать мой спрятанный сапог и даже балансировать с куском собачьей галеты на носу. Не знаю, какое из этих умений могло принести реальную пользу чужим, но, пока мы с Дворнягой таким образом «работали», Зеленый нас не трогал. Никаких угроз, демонстраций или протестов с его стороны не было. Мы вели себя правильно. Какие–либо новые идеи относительно того, что же делать дальше, меня тоже не посещали. Ночами мне снился Зак, и я просыпалась в слезах, но прежних приступов безумной ярости больше не было. Возможно, такое переживают всего один раз в жизни.

Червяк Шелудивой, по–прежнему прилепленный к ее хвосту, продолжал расти. Другие червяки выглядели точно так же, как раньше. Если я подходила слишком близко к Шелудивой, то она угрожающе рычала, и я оставила ее в покое. Ее червяк по мере того, как становился больше, как–то высыхал. Шелудивая его вылизывала и спала, свернувшись вокруг него клубком. Она вела себя как сказочный дракон, охраняющий сундук с драгоценностями. Я терялась в догадках — возможно, чужаки связали этих двух живых существ с помощью каких–то феромонов? Проверить эту версию я не могла.

Шелудивая и ее червяк покидали клетку для того, чтобы пить, есть и гадить, последнее действие собака совершала в дальнем углу помещения. Я и Дворняга проделывали это в том же самом углу, и наше дерьмо и моча тут же бесследно растворялись в полу, не оставляя никакого запаха. Томас Креппер[57] просто умер бы от зависти.

Пока дни превращались в недели, я немного оправилась и пришла в себя. Дворняга также перестала выглядеть изможденной. Я все больше привыкала разговаривать с ней. Внимательный «слушающий» взгляд собачьих глаз был для меня предпочтительнее молчания Зеленого или — и это я переносила хуже — его ограниченного и бессмысленного набора реплик.

— Зеленый, у меня был ребенок. Его звали Зак. Его застрелили на войне. Ему было пять лет.

— Эта собака не готова.

Дворняга повадилась засыпать, привалившись к моему левому боку. Тут возникла проблема, поскольку я ворочалась во сне и будила ее — тогда она рычала и в свою очередь будила меня. Мы обе не высыпались и стали нервными и раздражительными. В лагере я спала по двенадцать часов в сутки. Заняться там было больше нечем, к тому же долгий сон позволял не тратить лишнюю энергию и хранил от посторонних глаз. Но о лагере я уже стала забывать. Реальностью — живой, яркой, разрывающей сердце — был Зак и осколки моей довоенной жизни, реальностью стал Купол и его обитатели: Шелудивая, Дворняга и куча этих червей… чужаков.

В один из «дней» — на самом деле я понятия не имела, сколько прошло времени — Зеленый сказал:

— Эта собака готова.

У меня оборвалось сердце. Робот собирается забрать Дворнягу в скрытую где–то в недрах Купола операционную, он собирается…

— Нет!

Зеленый проигнорировал мой протест. Но он также не проявил интереса и к Дворняге. Робот медленно подплыл к клетке Шелудивой, сделал какое–то движение, и прутья растворились в воздухе. Я замерла и вытянула шею, стараясь получше разглядеть происходящее.

Червяк вылуплялся.

Его «кожа» сильно высохла и теперь напоминала серую бумажную обертку. Сейчас она треснула вдоль верха, параллельно хвосту Шелудивой. Собака повернулась и с недоумением осмотрела это — странную вещь, которая извивалась на кончике ее собственного, ставшего очень длинным хвоста, но не проявила агрессии и даже не зарычала.

Оболочка все более покрывалась трещинами и наконец отвалилась от хвоста собаки. Эта штука внутри, раскачиваясь, пробивалась вперед, выползая наружу наподобие змеи, меняющей кожу. Это был не червяк, однако ж и не разумное существо. Личинка? Откуда мне знать — я не зоолог. Эта тварь была серой, как и все остальное в Куполе, но имела ноги, шесть ног, и голову… две головы. По крайней мере, это можно было принять за головы. Одна «голова» поползла вперед, в ней открылось отверстие, и она снова прицепилась к хвосту Шелудивой. Собака продолжала спокойно смотреть на происходящее. Рядом со мной зарычала и заскулила Дворняга.

Я дернулась вперед, чтобы покрепче ухватить веревку, служившую ей поводком. В организме Дворняги не произошло каких–либо изменений, что заставляли бы ее мириться с этой… штукой и воспринимать ее иначе чем маленькое животное, на которое можно напасть. Если собака это сделает…

Я оглянулась вовремя — чтобы увидеть, как пол раскрылся и проглотил Дворнягу.

— Эта собака готова, — повторил Зеленый, и отверстие в полу мгновенно затянулось.

— Нет! Верни ее! — Я набросилась на робота с кулаками. Он аж подпрыгивал в воздухе от моих ударов. — Верни ее! Не трогай ее! Не смей!..

Не смей что?

Не смей превращать ее в няньку для червяка, которая не будет обращать на меня внимания!..

Робот отступил. Я преследовала его, крича и нанося все новые удары. Ни то ни другое, конечно же, не принесло ни малейшей пользы. В конце концов я в достаточной степени осознала это, чтобы спросить:

— Когда Дворняга вернется?

— Этот человек ведет себя неправильно.

Я в отчаянии воззрилась на Шелудивую. Она лежала, свернувшись на боку, в позе заботливой собачьей мамаши, кормящей своих щенков. Однако личинку таким образом не накормишь. В полу появилось неглубокое корытце, наполненное какой–то густой и вязкой массой, которую личинка тут же принялась жадно уплетать второй головой. Выглядело это омерзительно.

«Правило № 4. Замечай все».

— Зеленый… ладно. Просто я… ну хорошо. Когда Дворняга вернется?

Нет ответа. И что вообще значит время для этой машины?

— Другая собака вернется сюда?

— Да.

— Другая собака получит? — Я указала рукой на Шелудивую, не зная, как назвать эту личинку.

Никакого отклика. Следовательно, придется ждать. Но, как оказалось, не в одиночку. Из той же секции в стене, откуда когда–то появилась я сама, в помещение с рычанием свалилась еще одна собака. Я узнала ее — это была одна из тех девятнадцати тварей, что остались в том, старом помещении. Большая оголодавшая зверюга с мощными челюстями. Она оправилась от потрясения и кинулась на меня. А ведь здесь не было ни платформы, ни другого места, где можно спрятаться!

— Нет! Зеленый, нет! Она меня сожрет! Эта собака ведет себя неправильно!..

Сначала мне показалось, что робот никак не отреагировал. Но в тот момент, когда черная собака прыгнула на меня, она как бы споткнулась в полете и в следующее мгновение уже лежала на полу. Мертвая.

Потом ее тело исчезло, растворившись в воздухе.

Ноги мои подогнулись. Вот что произошло бы со мной, если бы я провалилась с дрессировкой, и, вероятно, именно это случилось с двумя предыдущими неудачниками. Однако я плюхнулась на серый пол не только от приступа страха. Смешанные чувства: облегчение и нечто вроде благодарности — вот что меня подкосило.

Зеленый защитил меня, он сделал для меня больше, чем когда–либо делал Синий. Может, Зеленый был способнее, или я сумела доказать ему, что стою большего, или в этом помещении, в отличие от предыдущего, дрессировщики находятся под защитой? Я в определенном смысле — устройство для обучения собак. И благодарить глупо и смешно.

Но тем не менее я испытывала благодарность.

— Эта собака… — начал Зеленый.

— Я знаю! Знаю. Послушай, Зеленый, что надо делать? Взять другую собаку?

— Да.

— Я выберу собаку. Собаку… поводыря. Некоторые собаки ведут себя правильно, другие ведут себя неправильно. Я выберу. Сама.

Я затаила дыхание. Зеленый раздумывал или совещался с Синим, возможно, он консультировался с другими чужаками или компьютерными устройствами? Черт его разберет. Робот был создан расой, которая предпочла собак с Земли тем существам, что воспитывали их в юности. Это если я правильно оценила ситуацию. Возможно, Шелудивую и Дворнягу переместят на родную планету строителей Куполов, чтобы собаки осуществляли функции бебиситтеров. Все, что я хочу, — чтобы некоторые новоявленные няньки из собачьего племени не слопали меня в процессе обучения.

— Да, — наконец разразился согласием робот, и я выдохнула.

Несколько мгновений спустя в комнату, наподобие большой кучи мусора, свалились все восемнадцать клеток с собаками. Разъяренные собаки рычали и лаяли, ударяясь и отскакивая от решетчатых стенок. Шелудивая подскочила, приняла защитную стойку, спрятав под брюхо ничего не понимающую личинку, и залилась странным скрежещущим лаем, добавив его к общему хору. Тут же вокруг нее выросла клетка.

Когда клетки с собаками перестали раскачиваться и застыли на полу, я прошлась между ними, как лорд–оборванец, выбирая себе вассала.

— Вот эта собака, Зеленый.

Пес был не маленький, но лаять он прекратил первым. Исходя из этого, я понадеялась, что животное не слишком злобное. Когда я просунула ладонь сквозь прутья клетки, он меня не укусил — тоже хороший знак. Он был феноменально уродливый, с обвисшими брылями и слезящимися глазами, шкура вокруг короткой шеи шла складками наподобие гофрированного воротника или манжета. Его туловище, казалось, состояло исключительно из широкой груди и кривых и коротких задних лап. Когда собака приподнялась, я увидела, что это кобель.

— Эта собака? Что надо делать?

— Убери других собак обратно.

Клетки провалились в пол. Я подошла к кормушке, набрала полные ладони собачьей еды и запихала ее в единственный карман моей одежды, в котором не было дырок.

— Убери собачий корм.

Еда из кормушки испарилась.

— Убери эту клетку.

Когда прутья решетки истаяли в воздухе, я сконцентрировалась. Пес с растерянным видом стоял посреди комнаты и взирал на Шелудивую, та зарычала на него.

— Манжет, — позвала я как можно увереннее. Он посмотрел на меня.

— Манжет, ко мне!

К моему удивлению, он послушался. Наверное, кто–то раньше его дрессировал. Я дала ему еды.

— Эта собака ведет себя правильно, — заметил робот.

— Ну да, я молодец, — ляпнула в ответ я, и грудь мою тут же сдавило при мысли о Дворняге.

Чужаки или их машины имеют хотя бы какое–то представление об анестезии? Надеюсь, они не позволят ей слишком долго страдать? И этого я никогда не узнаю.

Но теперь я знаю одну очень важную вещь. У меня есть выбор. Я могу выбирать, в каком помещении дрессировать собак. Могу сама выбрать животное для дрессировки. Значит, я хоть немного, но контролирую ситуацию.

Дворнягу мне вернули через три или четыре «дня». Она была серая и совсем без шерсти и лаяла по–другому. С ее удлинившегося хвоста свисал червяк, несомненно тот самый, что исчез из одной клетки, пока я спала. Но в отличие от Шелудивой, которая не проявляла симпатии к нам обеим, Дворняга восторженно приветствовала меня. Она не захотела оставаться вместе с червяком в его бывшей клетке у стены, а настаивала па том, чтобы спать, свернувшись калачиком, рядом со мной. Разумеется, вместе с червяком. И Зеленый нам это позволил. Кажется, я стала вожаком собачьей стаи.

Манжет Дворняге тоже понравился. Я застала их в тот момент, когда пес пристроился к ней сзади с определенной целью, при этом длинный хвост Дворняги надежно защищал червяка от повреждений. Понимал ли Зеленый, что происходит? Не знаю.

День шел за днем. Мы ели, спали, играли и занимались дрессировкой. Манжет оказался симпатичным и игривым, но не очень сообразительным псом, поэтому обучение заняло много времени. Личинка Шелудивой росла очень медленно, учитывая количество вязкой бурды, которое она поглощала. Я тоже «росла»; пояс моей потрепанной юбки стал тесен для меня, и я избавилась от нее, оставшись только в тряпке на бедрах, рубашке и разбитых сапогах. Я разговаривала с собаками. Они оказались намного лучшими собеседниками, чем Зеленый. По крайней мере, оба с готовностью приподнимали уши, когда от меня исходили какие–то звуки, и радостно виляли хвостами, изображая внимание. Робот же всегда был безлик и однообразен… как скучная вечеринка.

Я не знаю, как долго все это продолжалось. Время потеряло свое значение. Я все еще видела по ночам Зака и просыпалась в слезах, но сны стали не такими страшными и несколько размытыми. Когда я плакала, Дворняга забиралась ко мне на колени, таща за собой своего червяка, и лизала мне подбородок. Ее карие глаза разделяли мою печаль. Я с удивлением вспоминала, что когда–то отдавала предпочтение надменным кошкам.

Дворняга забеременела. Я уже на ощупь чувствовала щенков, которые росли внутри ее раздувшегося брюха.

— Щенков будет легко научить вести себя правильно, — сказала я Зеленому.

Робот ничего не ответил. Возможно, он не понял. Некоторым людям, например, чтобы понять, надо все увидеть своими глазами.

В конце концов мне стало казаться, что Манжет уже почти готов принять своего червяка. Я размышляла, как намекнуть об этом Зеленому, но, прежде чем я это сделала, все закончилось само собой.

Кланг! Кланг! Кланг!

Я резко проснулась и аж подскочила. Пространство вокруг меня заполонил сигнал тревоги — очень по–человечески звучащий сигнал. Собаки лаяли и рычали. Тогда я поняла, что сигнал действительно человеческого происхождения и идет он из лагеря Армии, расположенного снаружи Купола, на противоположном конце свалки. И тут я увидела лагерь — его неясные очертания на горизонте, словно тяжелое серое облако тумана. Купол растворялся!

— Зеленый… что случилось? О нет!

Надо мной, трансформируясь из вершины Купола, возникло массивное днище летающей тарелки. Шелудивая вместе с клеткой взлетела наверх и исчезла в проеме, открывшемся в нем. Другие клетки с червяками тоже исчезли. Я успела заметить знакомый металлический контур там, внутри, — Синий! Зеленый, медленно дрейфуя вверх, также был уже на полпути к кораблю. Рядом со мной оторвались от пола и начали подниматься Манжет и Дворняга.

— Нет! Нет!

Я вцепилась в Дворнягу, та завыла и залаяла. Но потом мое тело словно бы заморозили. Я не могла даже пошевелиться. Руки мои упали, и Дворняга, жалобно скуля, поплыла вверх.

— Нет! Нет! — И прежде чем я осознала, что говорю, с моего языка сорвалось: — Возьмите меня с собой.

Зеленый застыл в воздухе. Я принялась лепетать:

— Возьмите меня! Возьмите! Я могу научить собак вести… я могу… Почему ты уходишь? Возьми меня!

— Взять этого человека?

Это сказал не Зеленый. В проеме, где скрылись клетки, возник Синий. Стены Купола вокруг меня становились тонкими и призрачными. На нас наступали солдаты. Вокруг засвистели пули.

— Да! Что надо делать? Взять этого человека! Собаки хотят этого человека!

Время застыло. Дворняга скулила и тянулась ко мне. Может быть, это все и решило.

— Почему бы и нет, черт возьми, — сказал Синий, и я поднялась в воздух.

Внутри — что там внутри? Я была слишком потрясена и соображала не больше, чем червяк Дворняги, лишь судорожно ловила ртом воздух…

Проем закрылся. Тарелка оторвалась от земли.

Спустя несколько минут я села и огляделась. Серая комната, собаки в своих клетках, червяки — в своих. Шум, растерянность… Два робота. И слабая вибрация от движения.

— Куда… куда мы направляемся? — с трудом выдохнула я.

— Домой, — ответил Синий.

— Почему?

— Люди ведут себя неправильно. — И потом, после паузы, я услышала: — Что надо делать?

Мы покидали Землю на летающей тарелке и он спрашивал меня, что делать?!

Спустя какое–то время — а я понятия не имею, сколько времени прошло на самом деле, — у меня нашлось–таки для него несколько ответов. Люди, которые «вели себя неправильно», частично достигли успеха в разрушении одного из Куполов. Должно быть, они использовали атомную бомбу, но подтвердить это я не могу. И собаки, и червяки погибли, поэтому чужаки собрались и покинули Землю. Насколько я могу судить, мстить они не будут. Возможно.

Я убеждала себя, что, если бы я осталась, меня застрелили бы солдаты. Или я вернулась бы к жизни в лагере, где и умерла бы от дизентерии или от голода. Или какой–нибудь насильственной смертью. Еще я могла бы пробраться в какой–нибудь город, где существует правительство, запершееся там, однако уроду, который жил с чужаками, никто не поверит. Я и сама с трудом верю в то, что со мной произошло.

Я — урод, который живет с чужаками. Следовательно, я живу, зная, что в любой момент Синий, Зеленый или их хозяева могут принять решение и я исчезну. Но на самом деле такая жизнь немногим отличается от неприкаянного существования

в лагере, и здесь у меня действительно есть некий статус. Синий изготавливает все, о чем я его прошу, и когда–нибудь я научу его понимать, что он делает. У меня есть новая одежда, хорошая еда, постель, бумага и что–то вроде карандаша.

И у меня есть собаки. Шелудивая по–прежнему меня недолюбливает. Ее личинка пока еще не перешла в следующую стадию. Червяк Дворняги растет медленно, у Манжета теперь тоже есть свой. Три их щенка очаровательны и хорошо обучаемы. Относительно судьбы остальных семнадцати собак особой уверенности у меня нет, некоторые из них после длительного заключения в клетках еще больше одичали. Чужаки же по определению не отличаются гуманностью.

Я не знаю, что придется делать, когда — и если — мы достигнем «дома» и я встречусь со взрослыми чужаками. Все, что я могу, — это полагаться на пять «Правил выживания Джил»:

№ 1. Бери все, что можешь.

№ 2. Не показывай страха.

№ 3. Не высовывайся.

№ 4. Замечай все.

Но пятое правило изменилось. Когда я лежу рядом с Дворнягой и Манжетом, ощущая приятное тепло их тел и вдыхая запах псины, я знаю, что моя первоначальная формулировка была ошибочной. «Не давай воли чувствам» — это какое–то время помогает выжить. Но недолго. И не по–настоящему.

Правило № 5. Рискни и полюби что–нибудь.

Собаки дружно тявкают, и мы мчимся к звездам.