Лукоеды

11

Влажный нежный ветерок с моря и редкие лучи солнца. Пастбища взрываются зеленью, а бурые горы покрываются голубизной. С окон библиотеки убрали паутину. Из письменных ящиков удалили грибы. В старой банке из-под икры свежезаточенные карандаши. А я часто обращаюсь к паре земных и небесных отполированных до блеска глобусов, стоящих между окон. Чтобы определить, где же я, во имя Бога, нахожусь.

Позади этих запертых дверей библиотеки составляются письма, чтобы предотвратить злосчастные просьбы о деньгах. Составлен инвентарный список канделябров, дорогих подушек, статуэток, покрытых эмалью стеклянных баночек для засахаренных фруктов, медной кухонной посуды, хрустальных ваз и серебряных супниц. Приехал какой-то джентльмен. Персиваль проводит его ко мне. Сложив руки на жилетке, он стоит, чуть покачиваясь на пятках.

— Естественно, мы определим их ценность только после того, как их посмотрят эксперты. Но, конечно, если вы пожелаете продать все это сразу, не обременяя себя разными пустяками и предоставив риск нам, то мы назовем вам кругленькую цифру.

Персиваль следует за нами из парадных комнат мимо изъеденной червями мебели в стиле шератон, чиппендейл и выцветших, висящих лохмотьями гобеленов. Под хрустальными канделябрами передних комнат по истертым коврам, мимо шкафчиков, бюро и стульев. Мимо изогнутых колен дымовых труб, панелей и галерей, увешанных картинами. Часы бьют полдень, еще один поздний день.

— Конечно, очень трудно отличить хорошую имитацию от откровенной подделки. Но повторяю, если вы хотите сбыть все разом, одним чохом, так сказать, то мы назовем вам круглую сумму.

С угрюмым высокомерием джентльмен оценивает доспехи, арбалеты, копья и щиты в главном зале и поднимает брови при виде раскопок Франца, из которых тянет запахом серы. Тщательно уложив все записи во внутренний карман и кинув полупрезрительный взгляд на мои теннисные туфли, он, слегка приподняв подбородок, надменно выдавил из себя.

— И еще, было бы очень хорошо, если бы у вас были документы, подтверждающие право собственности.

Эрконвальд, который скармливал лягушек своим змеям, увидел, как мы проходим через комнату для слуг к конюшне и кладовой для упряжи, чтобы осмотреть медную и кожаную сбрую когда-то блиставшую на теперь поломанной парадной карете, лежащей разбитой посреди двора. После того, как джентльмен уехал, он постучал в мою запертую дверь. В его глазах стояли слезы.

— Уважаемый, смиренно прошу вас, выслушайте меня. Краем уха услышал разговор относительно продажи части ценностей, украшающих это древнее историческое здание.

— Я поистратился вчистую, Эрконвальд. И по уши в долгах. Так что я вынужден кое-что продать.

— О, добрый и благородный, долг — это лишь признак заблаговременной оценки, данной на основании обещания последующих богатств, которые, я уверен, вы заслуженно получите. Умоляю вас, ничего не продавайте.

— Эрконвальд. В замок поступает постоянный поток хлеба из цельной муки, булочек, бекона, ветчины, яиц и минеральной воды, который постояльцы расхватывают с такой быстротой, которую можно охарактеризовать лишь как обескураживающую. Персонал теряется в поисках укрытий. На полпути к моей комнате Шарлен оставила поднос с моим завтраком в коридоре, чтобы установить причину подозрительно шума, а минуту спустя, когда она вернулась, он исчез. Эрконвальд медленно опускает голову. Переплетает пальцы перед собой. Глаза опущены на сандалии. Сочетаемые с ярко оранжевыми носками. Которые. Ну, надо же. Мои.

— То, что вы говорите, уважаемый, и верно и печально.

— А я вижу, что, как только вы смонтировали шины, Франц тут же снял и разобрал двигатель, разложив его вон там на траве.

— Он восстанавливает потерянную мощность. И, пожалуйста, пока все это происходит, может вы откажетесь от своей застенчивости относительно наших вопросов касательно уникальности ваших гонад. Не дай Бог, их бы вам оторвало взрывом в обеденном зале или охватило перитонитом от рогов Торо, мы бы тогда навсегда потеряли такое чудо природы.

И в сумраке позднего дня Эрконвальд далее предложил мне воспользоваться Бароном, который будет рад взять на себя общественные обязанности, если ему позволят читать в библиотеке. Куда Персиваль в течение дня периодически приносил новости о последних событиях в замке. А для того, чтобы знать, существует ли еще внешний мир, я посылал его в город за газетой. Которая приходила с первой страницей месячной давности и вложенными страницами двухлетней давности.

— Да, разве это имеет значение, сэр, новости есть новости, неважно, какой они даты. А в данный момент внизу ждет джентльмен, чтобы увидеться с вами. Кто такой не сообщает, говорит только, что дело срочное и конфиденциальное. Впустить его, сэр?

Кудрявый человек в плаще, волосы расчесаны на пробор посредине. Голубые глаза под огромным лбом. Дымящийся окурок сигареты из длинного рукава сбоку. Неслышно ступает по полу, оглядываясь через плечо на Персиваля и Барона, изучающего ходы за шахматным столиком. Нервно подает мягкую при пожатии руку. Желтый свитер и серый пиджак под расстегнутым плащем, галстук, чуть выглядывающий из мятого белого воротничка.

— Мы одни, г-н Клементин?

— Да. Барон — мой адъютант.

— Понимаю. Я — комендант Макдюрекс, четвертая танковая дивизия, Западной армии. Я — здесь с целью исполнения приказов верховного командования, о которых вы были извещены в моем письме. Я также получил от вас ответ на мое письмо. Это своего рода введение.

— Вы не присядете?

— Благодарю

— Что-нибудь выпьете?

— С удовольствием, но я на службе.

— Не возражаете, если я выпью?

— Ради Бога. А тут у вас приличное место.

— Да.

— Наверно, требует много ухода?

— Да.

— Так, я уполномочен информировать вас, что мы провели предварительное наблюдение за вашей усадьбой и полученное мною разведывательное донесение не вполне убедительно. Был бы благодарен за помощь. Вы врач?

— Нет.

— Я так понимаю, что здесь есть постоянный персонал, который ухаживает за пациентами.

— Нет.

Барон, поправив монокль, поднимает взгляд с шахматной доски. Часы во дворе бьют восемь. Командор смотрит на свои часы и затягивается в последний раз.

— С учетом недавнего взрыва, происшедшего здесь, существует определенный риск.

— Здесь есть трое ученых с медицинским образованием. Постояльцы являются гостями.

— Прибывшими добровольно, не так ли?

— Я бы так не сказал, но ни кто из них определенно не проявляет признаков уехать добровольно.

— Неужели? В большинстве ваших приютов, по крайней мере, в этой части леса, чертовски долго держать пациентов. Но если вы говорите, что им здесь нравится, то этого достаточно. Ожидается небольшое нападение. Мои войска могут помочь.

— Комендант, я был бы рад, если бы ваши войска убрались бы отсюда.

Из глаза Барона выпадает монокль. В свете видны шрамы на его щеках. Дворовые часы бьют уже три. Комендант Макдюрекс снова смотрит на свои наручные часы. Персиваль сказал, что когда он наладит часы, то будет великолепно всегда чувствовать время.

— Г-н Клементин, уверен, что ваше терпение будет испытываться снова и снова, но я бы не брал на себя ответственность выпускать опасных лунатиков, чтобы они свободно бродили по дорогам. Держать их под контролем в помещении — это одно, а гоняться за ними по все округе — совсем другое. Уже видели, как некоторое время назад отсюда бежал один, преодолевая каменные стены, а другой его преследовал, проходя сквозь стены. А ведь такое сумасбродство может охватить и взвод солдат. Но я полностью готов разместить здесь своих людей, чтобы подавить бунт и все такое.

— Очень хорошо, комендант. И насколько вы их разместите?

— Ровно настолько, чтобы убрать засевшего в этих горах иностранца. Отвратный образчик, должен вам сказать. В силу секретности я не могу обсуждать это сейчас. Ну, а теперь, закончив дела, можно и выпить.

Барон наливает из графина полный стакан солодового напитка. Пшеничный аромат перебивает запах сырости. Комендант сидит, откинувшись на спинку стула, и рассматривает высокие окна, книжные шкафы, панельные стены.

— Довольно старинное место, по-моему.

— Да.

— И холодное зимой.

— Весной тоже.

— Ну, глоток вот этого и озноба как ни бывало. Хорошо, когда столько книг. В свободное время я немного поэт.

— Ага.

— Пишу стишок, другой на обыденные темы, так сказать.

— Хотелось бы что-нибудь почитать, да и Барон не откажется.

— Ну, пока я расквартирован здесь и собираюсь съездить в город в субботу вечером, я вспомнил стишок, который набросал на этом конверте. Он называется время закрытия (последний срок).

Комендант передает конверт. На одной стороне адрес, полковник Макдюрекс, Главный штаб, Бивуак, Перекресток, а на другой поэма, наспех набросанная мелким твердым почерком.

— Прекрасно.

— Это было озарение. Я в то время переходил из одного паба в другой. После жуткого столкновения на дороге с применением кулаков и сапог я пошел в отель, чтобы мирно посидеть с приличными законопослушными иностранцами, которые играли в бридж. И минуту не прошло, как туда вошел какой-то придурок с такими огромными ушами, что можно летать. Направляется прямо через весь зал. Хватает стол и переворачивает его вверх тормашками, как раз в тот момент, когда ваша партнерша объявляет две взятки без козырей. Я про себя подумал, что же теперь эти бедные и несчастные путешественники после возвращения порасскажут у себя на родине. Успокоился он только после того, как пианист хорошо приложился ему три раза по спине. Но за это время он успел посрывать все картины со стен, высадить кулаком все окна и повыплескивать напитки в лица этих уважаемых людей. Звали его Падрик. При этом он не произнес ни слова. Именно по этому случаю и был написан вот этот стих.

Комендант Макдюрекс принял две большие порции виски и вдруг встал, глухо щелкнул резиновыми каблуками и ловко отдал честь. Барон, вскочив с кресла, встал по стойке «смирно» и коротко кивнул. В середине этой сцены военного прощания моя рука, которой я опирался на стол, соскользнула. Комендант резко развернулся, сунув руку под плащ. В то место, где он оттопыривался. Когда я выпрямился, его губы расплылись в улыбке и он коротко кивнул головой.

— Г-н Клементин, мы будем с вами поддерживать связь.

Барон в визитке и полосатых брюках, носки черных туфель блестят, открывает дверь библиотеки. Командор берет ногу, когда они, цокая, пересекают большой зал. Вернувшись, Барон говорит, что комендант вызвал его на партию в шахматы.

Три сплошных солнечных дня я провел, как птичка, сидя в башне. Очарованный расцветающей природой. Все это время по коридорам расхаживал, постукивая костылем, Бладмон. До меня дошли слухи, что у него с Розой был телесный контакт. Персиваль сказал, что экс-зэки взяли под охрану двери г-жи У Д С, приносят ей еду, выносят от нее отходы. Блай собрал местных детей и разучивает с ними народные песенки вокруг костра на пляже по ночам, где они и поют. Сказал, что он хочет отрепетировать и провести с ними службу в часовне.

Каждое утро Шарлен, принеся завтрак, все дольше и дольше задерживается, болтая. Голубые глаза смеются. Пока она пересказывает о чем злословят в замке, какую еду крадут, кому перемывали кости прошлую ночь. Рукава закатаны. На ее тонких белых ручках играют мускулы. И однажды, когда я попросил ее сесть, она присела на постель, спиной ко мне, и говорила, повернув голову, через плечо. Я протянул руку и лицо у нее вспыхнуло, когда я стал перебирать пальцами маленькие твердые косточки на ее позвоночнике. На следующее утро она пришла и снова села. Я запустил руку ей под свитер и стал перебирать каждый маленький позвонок под гладкой мягкой кожей.

— Мне это так нравится. У меня от этого мурашки по всему телу.

— Я рад.

— И я, а вы знаете, что я слышала. От Имельды на днях. Она корчилась от смеха на кухне, у жаровни для свинины так, что я подумала, что она сейчас кончится от смеха. Можно было приготовить быка за то время, пока я пыталась выбить из нее эту историю. Вроде, она шарашилась с двумя парнями и рассказала им о чудесном фокусе, который показал ей на своем инструменте какой-то Падрик. Они ей сказали, что такой фокус и они могут проделать. С их собственными инструментами. Имельда идет обратно к Падрику и говорит, ах, так это в общем и не фокус, раз ты проделывал это на своем инструменте и все в округе могут сделать то же самое, что и ты. А Падрик ей и говорит, этому не так легко научится, если просто смотреть, как это делает другой, а вся деревня, как раз, и не смотрела, как это делается. А когда я ее спросила, что же такое ей показал Падрик, что она знала, так она рассмеялась так, что до сих пор не может остановиться на кухне. Бросила даже чистить ведро картошки для сегодняшнего вечера. Говорит, каждый раз, как она об этом вспомнит, ее бьет конвульсия. Этот сплетник много раз крался за мной по полям до самого дома.

— Он хоть раз поймал тебя?

— Ни в жисть, я быстра как олень. Это не говорит о том, что я вообще неопытная. Я вам об этом как-нибудь расскажу. Я с таким нетерпением жду наших бесед за завтраком. Это вне моих обязанностей. Когда я только служанка.

— Неоплачиваемая.

— Я не жалуюсь. Не буду называть имен, но, могут сказать вам, что здесь происходит много такого, от чего сам дьявол позеленел бы от зависти.

Берусь сбоку за ребрышки Шарлен. Ее язычок пробегает по губам. Проделывая изумительный фокус с моим инструментом. Поднос переворачивается. Чашка опрокидывается. Она сидит, неподвижно держа перед собой на коленях покрасневшие ручки, которыми она таскает ведрами воду, моет полы, заправляет мою постель, потрошит кур. На свое несчастье раскудахтавшись в замке. Где мне как-то пришлось стремглав выскакивать из хозяйственного коридора, пролететь через библиотеку и вскарабкаться вверх по книжным полкам. Преследуемый клацаньем огромных серых челюстей голодного Элмера. Ее поймала Шарлен. И сказала, если вы ее зарежете, я ее вам приготовлю. И вот я стою во дворе, прижимая эту живность в перьях к груди около бочки с дождевой водой и, отворачивая голову, сую ее туда. Топить курицу — это круто. Она выскакивала из воды, вереща без умолку. Ко мне, смеясь, подскочила Шарлен, схватила бедную запуганную мокрую птицу за ножки, шлеп ее головой о чурбан и одним взмахом ножа отсекла ей голову. Кровь так и брызнула из ее шеи, а она забила крыльями о брусчатку. Я едва сдержал себя, прикрыв глаза рукой. Следующим утром во время завтрака Шарлен говорила отрывисто и только по делу. Пока я ей не сказал, что я куриц не убиваю. Мягкая улыбка мелькнула на ее лице, ресницы ее глаз затрепетали и мне захотелось коснуться голубой жилки на ее шее. Вот и сейчас она сидит здесь, глаза опущены, моя рука пробирается вверх у нее под свитером. Под эти мягкие белые штучки с твердыми маленькими наконечниками под плотной шерстью.

— Г-н Клементин, можно задать вам вопрос?

— Слушаю.

— Я вам нравлюсь?

— Да.

— Вы не против, если я задам личный вопрос?

— Нет.

— Вам Леди Макфаггер нравится? Я видела, как вы на нее пялились во время боя с быком. Я понимаю, что она аристократка и очень богата. И может иметь все, что захочет. А вы, наверное, слышали обо мне сплетни, не так ли?

— Я получил письмо.

— Обо мне, не так ли? Грязные, подлые свиньи. Что в нем было?

— Просто общего характера, об историческом характере окружающей местности. В нем, правда, упоминалось про распущенность нравственности животных в округе и что департамент сельского хозяйства этот вопрос рассматривает.

— Прежде, чем вы услышите другие сплетни, я расскажу вам правду. Когда я была еще впечатлительной девчонкой, я клевала на любую лесть в мой адрес. У одного бизнесмена в городе была машина и он меня подвозил. Прежде, чем я поняла, что происходит, я ему отдалась. По правде говоря, я была точно, как Имельда. Только тот старый развратник сказал мне, что он вставит свой термометр, чтобы измерить мне температуру. Он был владельцем аптеки и я ему поверила. Седой и аккуратный, вот каким он был. Но такого подлеца еще свет не видывал. У него была небольшая книжица. Он обычно говорил, сегодня ты была хорошей девочкой, у тебя температура тридцать шесть и шесть. У него была пара коричневых туфель на такой тонкой подошве, что стоило ему ступить в них из машины, как они тут же изнашивались. Я пряталась на краю города за стеной. Он приезжал за мной, я пряталась, скрючившись, на заднем сиденье, и мы ехали сюда в замок, который по слухам был полон привидений и ужасов и никто не осмеливался сюда соваться. Что, полагаю, достаточно верно. Моя бабушка знала много историй. Мы приходили в спальню, как раз над большим залом. После нескольких случаев замера температуры он однажды вечером оставил меня. После того, как он попросил меня сделать ему то, что пять минут спустя он назвал неестественным. Стоял и грозил мне пальцем в слабом луче лунного света, падающим в большой зал. Я вся так и дрожала от страха. Сказал, чтобы я сама добиралась отсюда до города в темноте. Боже, я никогда это не забуду. От страха я описалась. И заплутала. Прислушиваясь к шороху крыс, я должно быть окончательно потеряла сознание, а на следующее утро меня нашли парализованную и всю поседевшую. Затем, этот ублюдок захотел, чтобы я вышла за него замуж. Когда я отказалась, он стал распространять про меня сплетни. Что там в замке ко мне в очередь стояли сыновья фермеров и бродяги. Этот человек обливал меня грязью, где только мог. И позднее, когда я познакомилась с хорошим мальчиком, он натравил его на меня. Может быть даже и хорошо для меня, что он умер. Внезапно заболел пневмонией и сгорел. Однажды вечером он ехал в тележке, груженной торфом, а на следующий день его уже несли в гробу родственники. От него ничего не осталось, кроме пары старых камней там, где он лежит. Все, что я знаю — если нет рая, то тогда точно полно ада. Тебя учат, что Бог — хороший и великодушный. Я думаю, что он просто подлец. Если он принимает молитвы от неисправимых лицемеров этого города. Здесь нельзя доверять никому. Как только на тебя положат глаз, их примитивные мозги думают только о том, как бы тебя получше использовать. Повернулся спиной — получил удар. Вы думаете, я чокнулась?

— Нет.

— Точно чокнулась. У вас такие красивые зубы. Я потеряла два, вот здесь. А у вас все целые. Откройте. Господи, чистое золото в середине задних коренных. У вас не рот, а дарохранительница. Не дай Бог, спать вам с открытым ртом. Кто-нибудь умудрится выдрать этот ценный металл у вас изо рта и сдать его в ломбард. Не знаю, но вряд ли легче быть уродом и знать, что мир тебя все равно никогда не полюбит. С зубами или без. Не смотрите на мои руки. Я сгрызла свои ногти до мяса. Ну, мне лучше заняться делами, а то меня уволят.

— Не уходи.

— Ваш Персиваль может появиться в любую минуту. Он так и пыжится от власти. Думает, что у него сорок горничных и десяток поваров, когда нас всего ничего и мы стоим перед ним каждое утро на кухне. Говорит нам, босс хочет это, босс хочет то. А спуску не дает г-жа У Д С. Вечно звонит в колокольчик. Можно слышать, как провода звякают о стены. Возлегает на подушках, как будто это место принадлежит ей. Выговаривает присущим ей высокомерным тоном, вы опоздали с моим чаем. Затем приказывает мне остаться и налить ей в чашечку чая. Я ей говорю, вы же не калека. А она, да как вы смеете. Надеюсь вы не против, но я ей сказала, что она интерлопер. Не знаю, что это такое, но прозвучало красиво. Некоторые люди, что тут остановились, обдирают вас как липку. Ой, мне, наверно, лучше знать свое место и держать рот на замке. Я просто считаю, что несправедливо, когда обманывают такого доброго и щедрого человека как вы.

Персиваль гремит дверными ключами. Шарлен вскакивает с постели и быстро оправляет свитер, который я потихоньку у нее задрал. Быстро протирает тряпочкой мраморный умывальник. Бросает полный совок торфяной золы в ведро. И исчезает, когда входит Персиваль. Обхватив рукой три гроссбуха.

— Доброе утро, ваша честь. Надеюсь, спали хорошо?

— Да. Спасибо, Персиваль.

— К сожалению, должен доложить вам, сэр, что в винных погребах произошло страшное хищение. Неизвестное лицо или лица вторглись без разрешения и изъяли значительное количество спиртного. У меня есть свои соображения, кто это был. Я принял меры предосторожности против дальнейших набегов. Элмер придавил двух кур. Он был со мной во дворе, такой спокойный, и тут мимо с важным видом идут четыре курицы. Не успел я отвернуться, чтобы ответить на зов природы, а двух уже нет. Хорошо бы оставшихся посадить в курятник.

Но есть и хорошие новости, сэр. Тим сейчас копает землю в старом огороде, чтобы посадить картошку и капусту. И наткнулся на старые грядки ревеня, кусты крыжовника и малины. Так что скоро рынки будут завалены продукцией.

— Персиваль, я не думаю, что смогу продержаться так долго.

— Сэр, разве вы не сидите на горе бесценных вещей с подлинными дырами от жучков, которые там, в новом мире, точно произведут фурор.

— Дыры может быть и подлинные, но все остальное, как нам сказали, имитация и подделка.

— Ну, я тоже немного разбираюсь в искусстве. Тот человек спутал дату давенпорта красного дерева лет на двадцать пять. Вот г-н Эрконвальд тоже кое-что в этом понимает. Это он мне сказал, что одни только статуэтки в этрусской комнате дадут столько денег, что можно всю жизнь покупать автомобили и яхты. Подклеить их и тут, и там, отшлифовать и никто ничего не заметит.

— И тем не менее, не спускайте с них глаз, Персиваль.

— Да что глаза, я тут уже и колено и челюсть применял. Если бы все не считали, что это место полно призраков и злобных собак, тут бы уже ничего не осталось. Фарфор вселяет в человека такую страсть к разрушению, что он собственную мать отшвырнет в сторону, чтобы расколотить его вдребезги. А если он сможет наложить свои лапы на живую красоту, он ее уничтожит или себя убьет, пытаясь это сделать. Здесь, в одном укромном местечке чудом выросла вишня, так один из этих леших, проходя мимо, когда она цвела, взял да и вырвал ее с корнем. Зашвырнул ее подальше, вытер руки и говорит, вот так. Я ему говорю, что так? Он говорит, вот так — это то, что так и все. Ну, что я мог на это сказать кроме того, что он свинья. Их хлебом не корми, дай покуражиться в округе, повыдергивать саженцы и все, что попадется под руку. А теперь о продовольственных делах. Полагаю, что с хлебом мы будем в порядке, если придерживаться нормы четырнадцать булок в день. Вчера ушло только пять фунтов сливочного масла. Но вот бекон и яйца. Восемьдесят два крупных куринных яйца за двадцать четыре часа и почти десять фунтов бекона. Хозяин магазина уже вывернулся на изнанку, стараясь обеспечить провиант.

— О, Боже.

— Но, вы, сэр, не беспокойтесь. Мы готовы и можем это выдержать. При вашей тетушке в день уходило триста яиц и двадцать фунтов сливочного масла, три четверти из этого оставалось и скармливалось по ночам свиньям. Тут есть предложение. Насчет свиней. На них можно сделать деньги. Да и парочка животных тут на травке вам не помешают.

— Сколько у нас земли, Персиваль?

— Ну, прямо с ходу трудно сказать. Точную цифру, я имею ввиду. Но у вас есть приличный участок вон на той горе. Не ошибусь, если скажу, что где-то акров семьсот. Поместье занимает почти триста акров. Еще пятьдесят или шестьдесят вниз до пляжа. И в той стороне, на мысе еще сто семьдесят.

— А если мы займемся фермерством?

— Боже, верно. Точно, выпустим на выпасы Торо, который поимеет любую стельную телку, которую ему подведут, пойдут телята. В горах разведем овец. И весной у нас на лугах начнут резвиться ягнята.

— Хорошо, Персиваль, мы еще поговорим об этом.

— Сэр, позвольте сказать, я рад, что вы об этом заговорили.

Идут дни, Бладмон играет с Бароном в шахматы. Я жду, чтобы сыграть с победителем. Перелистывая целыми днями большие тома в кожаных переплетах, расставленные у стола. Барон перед тем, как деликатно поднять и переставить фигуру, каждый раз встряхивает манжетами. Бладмон сначала наклоняется над доской, затем выпрямляется и приподнимается со стула. Как только можно, берет фигуру. Быстро убирая с доски ладью или офицера Барона. В ответ тот медленно и с расстановкой произносит всего три слова.

— Ах, вот есть как.

Путлог и Эрконвальд приходят в библиотеку похмурится, пошептаться и покачать головами. Бладмон и Барон сражаются вовсю, но три последние партии заканчиваются вничью. Входит Франц с лампочкой шахтера во лбу, оставляя грязные следы запачканными глиной ботинками на ковре, который Шарлен недавно привела в божеский вид. От сигар и сигарет вьется дымок. Четвертая партия заняла всю ночь. Персиваль на следующее утро открывает ставни, а эти двое все так и сидят, обхватив головы руками.

Г-жа У Д С вышла из заточения. Ее вынесли в где-то найденном портшезе три экс-зэка и Указующий Добрый Свет. Группа медленным размеренным шагом приближалась ко мне в холле. Я быстренько нырнул в ближайшую комнату. Приложив ухо к двери, пока они не прошли мимо. В одном из последних писем ее адвокаты сменили тон. Предложив достичь решения на встрече в месте возникновения причин разных недовольств.

А однажды необычно тихим вечером по каменной тропинке с пляжа пришел Блай вместе со своими хористами, каждый из которых нес свечку. Они образовали светящуюся извивающуюся змейку, медленно ползущую в ночи по холму. Высоко на бастионе стояли в ожидании обитатели замка. Мягкий спокойный вечер с искрящимися звездами. Через ворота и главный вход они вошли в большой зал. Поднялись по парадной лестнице и по коридору прошли в часовню. Персиваль толкнул меня в бок.

— Сэр, уверяю вас, что Шарлен никогда ничего подобного в своей жизни не видела.

Я сидел слева от прохода. Эрконвальд и Франц в первом ряду, справа. Бладмон и Барон сели вместе. Найдя время, выбраться из библиотеки, где они сидели, закрывшись, уже шестнадцатую игру подряд. После пятнадцати ничьих. Приехали Макфаггеры. Глаза Гвоздя ярко загорелись при виде трех голубоглазых пышногрудых поющих сестренок. Под предводительством пышногрудой голубоглазой матушки. Веселое сборище вело себя кротко и смиренно.

Было слышно, как перекрывая хор, во всю орет Роза. Персиваль с четырьмя слугами стоит на коленях у ограждения на галерке, где над клавишами и ножными педалями органа потеет Путлог. Тим не дает свечкам потухнуть. Проход перекрыт экс-зэками и г-жой У Д С в портшезе, за которым стоит Указующий Добрый Свет в полных боевых доспехах. А детские голоса песней взлетают вверх.

При этих словах Клементин поворачивает голову, чтобы посмотреть назад. Это может быть сигналом повстанцам. Поймал рыжего Макфаггера на месте преступления. Стоящим слишком близко к грудастой мамаше. А Шарлен стоит у каменной купели на входе в часовню, волосы покрыты черной кружевной мантией. Дети поют, разевая впалые щеки. Открывая щербатые рты. Таращась широко раскрытыми глазами. На странную, закутанную в саван фигуру в портшезе. Вон у того мальчика дрожат сложенные ручки. Щечки у всех красные, мордочки чистые до блеска. Моя чернокожая медсестра Апрель сказала, ты вылечился. У алтаря вижу ее улыбающееся лицо. Смерть может придти и сейчас. Посреди этого концерта. Незаметно. И уложить меня в могилу позади гранитных стен. Там на мысе. Где белые волны бьются о берег морской. Среди

Дикого уединения. И душу мочит влажный ветерок.

После песнопения умиротворенная ассамблея спускается в первую парадную комнату рядом с большим залом на чай. На столе печенье и сэндвичи. Мед в сотах и сливовый джем. Бладмон и Барон трут глаза. Наливают виски. Блай, улыбаясь, принимает поздравления. Крепко сплетя руки и кивая головой.

— Было очень впечатляющее.

— Спасибо, г-н Клементин. Пришлось с ними много поработать. Рад, что это дало результаты.

— Да, действительно.

— Можно вас, теперь, попросить о небольшой слуге. Я тут пообещал детям морскую экскурсию. В лодочном ангаре есть гребная шлюпка. Можно ей воспользоваться и сходить с детьми в море на веслах, если погода будет хорошей.

— Конечно, если она пригодна к плаванию.

— Большое спасибо. По профессии я пивовар. И теперь жалею, что у меня не нашлось времени поговорить с вами. В чужом доме чувствуешь себя немного скованно. Не раз я подумывал уйти. Но никак не мог найти вас, чтобы попрощаться. При таком количестве гостей вокруг полагал, что лучше не путаться под ногами. Хотел бы принести извинения, что не смог справиться с быком. Мне всегда говорили, что я достаточно силен, чтобы свалить одного.

Указующий Добрый Свет бряцает своими латами. Стоит между Блаем и Клементином, выплевывая семечки из открытого забрала шлема, украшенного пурпурными перьями.

— Я перешел на семечки. Отказался от красного мяса. Да, г-н Клементин, вы пробудили во мне такую жалость к вам, вокруг вас столько дикарей-мясоедов. Лук продлевает жизнь, предупреждает закупорку сердца. Укрепляет глаза, устраняет головокружение и понос. Чеснок улучшает работу кишечника, улучшает эрекцию, повышает упругость яичек и белизну глазных белков. Я рад тому, что после взрыва грубость, богохульство и блуд значительно уменьшились. Брякну здесь, брякну там, брякну всем вам. Хотелось бы пройтись, бряцая, и в Прадо.

— Послушайте, У Д С, г-ну Клементину совсем не интересно все это слушать. Послушав пение невинных детских голосов, хотелось бы услышать что-нибудь возвышенное.

Долгое молчание внутри доспехов. Г-жа УДС лакомится, сидя в своем переносном кожухе. Роза, на противоположном конце комнаты, благосклонно улыбается Бладмону. Боже, это может привести к еще одному взрыву. Со взбитыми сливками, разметанными от пола до потолка. Блай нервно теребит руками. На верхней губе выступил пот. Закованная в латы рука УДС поднимается, показывая на Блая.

— Я таких, как вы, знаю, вы, как и Эрконвальд, только и мечтаете засадить Розе по самый корешок. Ради вашего же любопытства, я мог бы определить истинный размер моими кронциркулями до миллиметра, чтобы вы знали, достаточный у вас или нет. Но не буду. Потому что вы — фикция. Необразованный производитель пива.

— Что за херню ты несешь, УДС. Вот уже херня, так херня.

— Я — фирболг.

— Ты — мелкий, вшивый смутьян, вот ты кто.

— В монашьи проходы, Блай. Вызываю тебя на перетягивание яиц, как фирболги. Проигравшего выкинут из туннеля в море.

— Ой, не смеши меня, да я тебя елочных игрушек накручу и продам оптом.

— Блай, идолопоклонник.

— Да, я более религиозный, черт побери, чем ты со своей женой, сбывающие свои сраные реликвии туристам в городе. Господи, простите мне мой язык, г-н Клементин. Но такие как он просто приводят меня в ярость.

— Вызываю тебя на дуэль в монашьих проходах, ты, хрен моржовый.

— Боже, и все это должны слышать уши невинных детишек. Ну, теперь все знают, что я его предупреждал. И еще как.

Пышногрудая голубоглазая мамаша стоит с чашкой и блюдцем в руке и, храбро улыбаясь, слушает все эти гнусные излияния. Не для ушей детей и женщин. Персиваль разливает мадеру. Оскар набивает рот печеньем и допивает остатки из бутылок за дверью соседней комнаты. Шарлен и Имельда ходят с подносами среди гостей. Леди Макфаггер стряхивает пепел с сигареты, с открытым ртом наблюдая за происходящим. Спросила меня, нельзя ли ей осмотреть замок. Посмотреть стеклянные и гипсовые изделия с геральдикой. И может быть прославленный ночной горшок из мейсенского фарфора, украшенный первоклассной цепочкой из трех яичек.

Указующий Добрый Свет, Гладиатор, переходит, бряцая латами, из парадной комнаты в большой зал, за ним следует Блай, откусывая булочку с черносливом и попивая мадеру. Две фигуры остановились у раскопок. Блай быстро крестится. УДС поднимает руку в обвинительном жесте. Подает голос из шлема.

— Прыгай туда, ты толстый придурок.

— Сам прыгай.

— Думаешь, если перекрестишься, то Бог тебе поможет? Ты к боли готов? Ты, урод из жопы ноги.

— Можешь говорить обо мне, что хочешь, но не трогай Бога. И предупреждаю тебя, не упоминай деву непорочную.

— Дева непорочная.

— Ах так. Все же упомянул. Сделаешь это еще раз и тебе конец.

— Дева непорочная.

— Ах, вот как. Я тебя предупреждал. Я люблю ее. Для меня она — просто чистое золото.

— Поцелуй ее в зад.

— Богохульник. Просто наглый богохульник. Да поразит тебя Божье наказание. Удар молнии, от которого у тебя ногти на ногах свернуться.

— Ты, шут гороховый. Ты, чё, не видишь, что я в латах. Молния безболезненно пройдет вокруг меня в пол комнаты и уйдет дальше в расплавленное чрево земли, где расщепляют на кусочки таких неотесанных болванов как ты.

— Я убью тебя. Несмотря на то, что мы находимся в доме благородного человека. Я тебя убью. Тебя и твою жену, устраивающих в городе безобразные сборища с похотливыми танцами с задиранием юбок. Господи всемогущий, умоляю тебя, пожалей этого несчастного человека, что стоит тут перед нами. Будь я церковным активистом, с тебя бы уже мерку для гробу сняли. Но я — церковный мистик.

— Инвалид ты церковный.

— Так, ладно. Ты не успокоишься, пока я твои ублюдочные конечности не завяжу в узел вокруг твоей шеи.

Гвоздь Макфаггер крепко обхватил руками голубоглазую, пышную женщину, раскрасневшуюся от смеха. Имельда переводит глаза на мою ширинку. Я же ничего не могу поделать с моим инструментом. Отличная, полная эрекция в замке хорошо идет под такое великолепие флоры. Пальмы под два метра высотой в большом зале. Где утонченные люди со вкусом могут отдохнуть душой. Вместо многочисленных контузий, которые, по слухам, постоянно здесь происходят, от чего люди медицинской профессии валятся с сердечными приступами при исполнении служебных обязанностей. В проеме двери под лестницей Эрконвальд поднимает руку. Останавливая тех, кто следует за Блаем и УДС, спускающихся в монаший туннель для выяснения отношений.

— Уважаемые. Подождите. К сожалению, характер соревнования не для глаз и ушей смешанной компании. Но те из вас, кто является приверженцем справедливого соревнования, могут быть уверены, что гэльская борьба, которая сейчас произойдет под нами, будет проведена по всем правилам фирболга.

Леди Гейл Аллоиз Труди Макфаггер поднимает свой бокал. Слегка покачиваясь в длинном черном облегающем платье. Ее волосы завязаны пучком на затылке. На стройной шейке три нити жемчуга. Шарлен сердито смотрит, сузив глаза. Гвоздь Макфаггер в большом зале бьет кругами чечетку вокруг матушки. Еще одна тусовка медленно выходит из-под контроля. Дрейфуя в сторону потасовки. Под мадеру.

Внизу в туннеле. В штормовых фонарях горят свечи. Франц разбирает нижние части доспехов УДС. В нос бьет запах тела. Путлог стоит позади Блая со спущенными штанами. На ногах выпирают мощные мышцы и вены. Сбоку на носках небольшая белая стрелка, показывающая вниз. Эрконвальд шепчет.

— Вы, уважаемые, не волнуйтесь. Так, раньше, боролись великие короли и предводители кланов. Каждый берется за гонады другого. Сигнал дается ударом двух плоских камней. И противники начинают откручивать их друг другу. Медленно, чтобы вызвать боль. Матч любого другого рода был бы неравным ввиду большой силы Блая. Проигравшим считается тот, кто больше не может выдержать мучения. Прошу вас, возьмите вот эти две восковые беруши. Иначе, визг просто непереносим.

С блеклой неровной поверхности потолка туннеля капает влага. Эрконвальд сказал, что свод делали из камней, скрепленных смесью строительного раствора, бычьей крови и волос. С годами становящейся только крепче. Серый тент от света, падающего на маслянистую брусчатку. Я мог бы жить в небольшом номере. С видом на озеро. С приглашением каждым пополуднем в пять часов на коктейл под музыку на пианино. Просто сказать людям, сидящим в баре отеля, привет. Как прошел день. Спасибо, у меня сегодня ночь фирболга.

— Прошу, уважаемый. Смотрите. Соперники соприкасаются ягодицами и каждый протягивает руку назад между ног, чтобы сделать захват. Они готовы. Я даю сигнал. Секунды на устранение нарушений. Скручивание следует выполнять против часовой стрелки. Дергать или теребить запрещается. Блай борется в честь Мадонны Картофелины. Так, вопли начались.

— Ах, я откручу тебе яйца.

— Ох, а я тебе.

Согнувшись вдвое, из-под подмышек катится пот, лопатки дрожат, антагонисты покачиваются на мокрых камнях. УДС скачет вверх-вниз вдоль огромного зада Блая. Дует ветерок. Глухо бьет океан. За фонарным стеклом, мерцая, горят свечи. Дальше по туннелю тень. Леди Макфаггер. Аллоиз пришла посмотреть, как звонят колокольчики. Только для мужчин. А услышала рев от болевого шока.

— Ах, ты, маленький урод, ты свои смазал жиром. Я заявляю протест.

— Ты, презренное электромагнитное динамо, когда я закончу, я тебя точно выебу.

— Я сдаюсь. Я сдаюсь. Фол.

Поддерживающего штаны плачущего Блая проводят мимо Леди Макфаггер. С его губ тихо и печально срываются слова.

— Извините за вид и за причиненное вам неудобство, мадам.

— Очень любезно с вашей стороны, но я достаточно пьяна, чтобы не обращать на это внимание.

С мерцающими волосами и приятно пахнущая она прислонилась к стене. Фонари над ступеньками потихоньку тухнут. Между нами темнота. Ее лицо совсем близко. Могу коснуться своей рукой. Коснулся. Провел по щеке. До ушка. Где оно переходит в холодную мочку. Гладкая шелковистая кожа. Прижмись. Поцелуй.

— Осторожно, вы мой напиток прольете. Но, ах, г-н Клементин, вы такой забавный. Все так интересно. И гениталии, действительно, выставили на показ.