Лукреция Борджиа

1. ДОЧЬ ПАПЫ

Рим, 26 августа 1492 года. Изнуряющая жара. Из базилики Святого Петра по пышно украшенным улицам ехал только что избранный папа Александр VI. Путь его лежал в Ватикан, в базилику Сан Джованни. По мнению искушенных придворных, нынешняя интронизация понтифика затмила пышностью все, что довелось им увидеть на своем веку. С площади Святого Петра выступили тринадцать эскадронов. Нарядные кони, всадники в полном воинском облачении. Следом кардинальская свита. Слепил глаза шелк, малиновый, пурпурный и розовый, золотая и серебряная парча, бархат, зеленый и цвета меда. Поражали воображение и сами кардиналы, в парадных мантиях, увенчанные митрами, покачивавшиеся на попонах из белой камчатой ткани. В руке у графа Лодовико Пико делла Мирандола[3] личный штандарт папы: с одной стороны багряный бык на золотом фоне, а с другой — три черные полосы, трехвенечная тиара и ключи святого Петра. Позади, из замка Святого Ангела, раздавался гром пушек, римляне кричали в упоении «Борджиа! Борджиа!». Такого энтузиазма впоследствии они уже не испытывали. Улицы выстлали синей тканью, разбросали по ней цветы, украсили дворцовые стены великолепными коврами, начертали на триумфальных арках верноподданнические слова: «Рим был великим при Цезаре, ныне же стал величайшим; царствует в нем Александр: тот — человек, этот — бог». Напротив палаццо Сан Марко из фонтана в виде быка вода изливалась из рогов, рта, глаз, ноздрей и ушей, а из лба текло «самое изысканное вино». Жара изнурила всех, в особенности грузного папу: в Латеранской базилике он потерял сознание. Такие обмороки, впрочем, случались у него и раньше. Пришлось плеснуть ему в лицо водой. По мнению очевидцев, это было плохим предзнаменованием.

Шестидесятилетний Родриго Борджиа, каталан из Валенсии, южного королевства Испании, вступил на могущественнейший из мировых постов. На папу смотрели как на наместника Бога на земле и с религиозной, и с гражданской точки зрения. В наследство Борджиа достались духовный авторитет святого Петра и земная власть императора Константина. После Великого раскола, за шестьдесят два года до интронизации Борджиа, понтифики вернулись из Авиньона и Рим снова стал центром христианского мира. Неопрятный средневековый город, прилепившийся к античным руинам, начал преображаться. Сменявшие друг друга папы считали себя наследниками имперской славы. Они строили мосты, выравнивали дороги, приводили в порядок базилику Святого Петра и Ватикан. Кардиналы — князья Церкви (папы назначали их на должность больше за лояльность и политические связи, нежели за духовные добродетели) — возводили дворцы, стараясь превзойти друг друга в пышности и великолепии. Рим взял курс на классицизм. После захвата турками Константинополя (1453 г.) в Италию хлынули классические тексты, потянулись ученые, специализировавшиеся в древнегреческом и латинском языках. В качестве примера для подражания люди брали себе античных героев Древней Греции и Рима, а не святых и патриархов. Раскопки в городе явили миру изумительные постройки имперского Рима, такие как Золотой дворец Нерона[4], и это укрепило веру горожан в то. что они являются наследниками республики и империи. Папы были арбитрами не только в Европе. В марте 1492 года Колумб высадился на Эспаньо-ле[5], и Александр VI наблюдал за формированием стран Нового Света. Понтифику также принадлежало символическое право — короновать императора и подтверждать либо отказывать в инвеституре[6] на Неаполитанское королевство. Понтифик имел право заключать союзы и призывать к крестовым походам против мощной Османской империи. Сам он контролировал большую часть Центральной Италии — Папское государство, или «наследство Святого Петра», жалуя здешние земли местной знати — папским викариям.

Родриго Борджиа родился в 1431 году. С малых лет он находился в центре хитросплетений борьбы за власть. Он переехал в Рим из родного городка Хатива в Валенсии, еще будучи подростком, и оказался в каталонской свите дяди, кардинала Алонсо де Борджиа, брата матери Изабеллы. Алонсо получил хорошее образование: учился в отличной школе гуманиста Гварино да Верона. Это учебное заведение создано было специально для родственников выдающихся священнослужителей. По окончании школы Алонсо в Болонском университете изучал каноническое право. В 1455 году Алонсо избрали папой и нарекли Каликстом III. Это обстоятельство изменило жизнь Родриго. За один год, в возрасте двадцати пяти лет, он был назначен кардиналом, а потом Каликст назначил его вице-канцлером[7], вторым человеком после папы. Родриго не только уцелел после чистки, которую в 1458 году после смерти Каликста устроили каталанам взбешенные римляне, но сохранил и свой пост, и богатства, накопленные предшествующими папами за время правления. Жизнь папского окружения он изучил до тонкости, отлично разбирался в международной обстановке и укрепил собственное положение, получив ключи от папских крепостей, окружавших Рим. В самом городе он жил как князь Возрождения, имел 113 человек прислуги, построил один из красивейших дворцов, который является доминантой палаццо Сфорца-Чезарини на улице Виктора Эммануэля. Это величественное здание с башней и трехэтажными лоджиями напоминало папе Пию II[8] Золотой дворец Нерона. На кардинала Асканио Сфорца этот дворец также производил сильное впечатление, а уж он как-никак происходил из миланской правящей семьи и входил в число самых богатых кардиналов Рима, так что к его мнению следует прислушаться:

Родриго Борджиа отличался незаурядным умом и способностями, был хитер и безжалостен, алчен до денег и имущества и в то же время обладал неотразимым обаянием, тонким чувством юмора, жизнелюбием, тягой к красивым женщинам и потрясающей сексуальной притягательностью. «Он красив, на редкость приятен и весел, наделен даром увлекательной и изысканной беседы, — так описал его бывший учитель. — Он умеет обольстить понравившихся ему красавиц, они тянутся к нему, словно железо к магниту». Папа Пий II рассказывает о празднестве, устроенном в сиенском саду. Родриго было тогда двадцать девять лет. Праздник перерос в оргию, туда пригласили непристойных женщин, все танцевали и вели себя разнузданно. Сиенцы шутили, что если бы зачатые в ту ночь дети родились в унаследованной от отцов одежде, то все они оказались бы в рясах священников и кардиналов. Спустя тридцать три года Родриго Борджиа все еще был привлекательным мужчиной. Вот что написал о нем Иероним Порций в 1493 году: «Высокий, волосы русые, глаза черные, губы полные. Здоровье отличное, он прекрасно справляется с усталостью. Он обладает даром красноречия и от природы ему дарованы самообладание и отличные манеры». Родриго выделялся на фоне окружающих: внушительная фигура, крупный орлиный нос, властность и умение держать себя, чуть грузное, но атлетически сложенное тело. Он был страстным охотником. Сила воли у него была необыкновенная, и ни для кого, даже для своих детей, он никогда не отступал от собственных намерений.

Он стал отцом восьми (а возможно, и девяти) детей, имена матерей первых троих не сохранились. Педро Луис родился примерно в 1468 году, Иеронима (вышла замуж за римского аристократа Хуана Андреа Чезарини), и Елизавета (в том же году вышла замуж за папского чиновника Пьетро Матуцци). Еще два мальчика, о матерях которых ничего не известно, родились после избрания Родриго папой, но главной любовницей Александра VI и матерью троих самых любимых им детей — Лукреции и двух старших ее братьев Чезаре и Хуана — была Ваноцца Катанеи, дочь художника Якопо Пинктори. Считается, что она родилась и выросла в Риме, но ее родители, видимо, мантуанского происхождения. Судя по всему, она была сильной личностью, коль скоро так долго удерживала возле себя такого человека, как Родриго Борджиа. Можно не сомневаться и в ее женской привлекательности: поддерживая связь с кардиналом, она дважды выходила замуж. Взаимоотношения ее с Родриго закончились вскоре после рождения Лукреции, и хотя она заявляла, что отцом последнего ее ребенка, Жофре, родившегося в 1481 году (по некоторым данным, в 1482-м), был Родриго, сам кардинал в этом сильно сомневался и подозревал, что отцом мальчика был второй муж Ваноццы — миланец Джорджио делла Кроче, за которого она вышла замуж перед рождением ребенка. Связь с всесильным кардиналом Борджиа принесла Ваноцце большие дивиденды: она стала состоятельной женщиной, хозяйкой постоялых дворов в богатых районах Рима и домов, которые она сдавала ремесленникам и женщинам легкого поведения. Судя по нескольким сохранившимся после нее письмам, человеческие качества ее оставляли желать лучшего. Ради достижения цели и завоевания высокого положения в обществе эта алчная женщина готова была пойти на что угодно. С Александром она поддерживала отношения и после того, как их связь закончилась. К этому времени она вышла замуж в третий раз за Карло Канале. Собственные дети ее мало интересовали. Исключением был лишь старший сын, Чезаре, а к Лукреции мать относилась весьма прохладно.

Лукреции было двенадцать, когда ее отца избрали папой римским. Родилась она 18 апреля 1480 года в крепости Субьяко[9]. В том, что родилась она не в Риме, виден тонкий расчет Родриго: в начале карьеры он не хотел обнародовать факт наличия у него нелегитимной семьи. В результате нам мало известно о детстве Лукреции. Возможно, первые годы она провела в доме своей матери на пьяцца Пиццо-ди-Мерло в римском квартале Понте, а образование получила в доминиканском монастыре Сан-Систо на Аппиевой дороге[10], месте, где впоследствии всегда находила приют в трудные моменты жизни. Годы, сформировавшие ее характер, провела не с матерью, а в обширном палаццо Орсини Монтеджордано под присмотром Адрианы де Мила, овдовевшей двоюродной сестры отца, покойный муж которой происходил из влиятельного римского рода. Главной фигурой в жизни Лукреции был, без сомнения, ее отец. Троих детей, рожденных от Ваноццы, этот «самый чувственный из мужчин» — как отозвался о нем кто-то из современников — любил так пылко, что позднее ходили слухи о его инцесте с Лукрецией.

После своего избрания Александр VI перевез Адриану и Лукрецию в палаццо Санта-Мария-ин-Портико возле Ватикана. На Лукрецию сразу же обратили внимание враждебно настроенные к Борджиа хронисты — их можно уподобить современным журналистам из желтой прессы — и представители итальянских государств при папском дворе, важная составляющая обязанностей которых заключалась в донесении интимных подробностей жизни понтифика своим властителям. Частную жизнь Лукреции, доселе никого не интересовавшую, выставили напоказ. Девочка росла в обстановке папского гарема и в атмосфере мужского всевластия. Женщины полностью подчинялись воле и желаниям Родриго. Во главе гарема стояла Адриана де Мила, беззаветно служившая интересам хозяина. Она опекала Лукрецию и в то же время одобряла связь Родриго с женой собственного сына, девятнадцатилетней красавицей Джулией Фарнезе Орсини, которую в Риме называли просто La Bella (Красавица). Обманутого мужа Джулии, рогоносца Орсино Орсини, по прозвищу Одноглазый, спровадили в имение Бассанелло[11].

Саму же Лукрецию, единственную дочь Родриго от связи с Ваноццей, отец бесконечно баловал и, по выражению хронистов, любил «слишком пылко». В отличие от братьев, волосы у нее были светлыми. Возможно, черта эта досталась ей в наследство от матери, родившейся на севере Италии. Никколо Каньоло из Пармы написал о Лукреции, когда ей было чуть более двадцати: «Она среднего роста, отлично сложена. Лицо продолговатое, нос правильный, волосы золотистые, глаза неопределенного цвета [вероятно, сероголубые]. Довольно большой рот, белоснежные зубы, красивая стройная шея, великолепный бюст. Всегда весела и улыбчива». Современники отмечали ее длинные золотистые волосы и осанку: «Она несет свое тело настолько грациозно, что кажется, едва движется». Нелишне заметить, что мода на гуманистические традиции античности не обошла и Родриго. и даже имя, которое он взял себе, став папой, неслучайно: его героем был Александр Македонский, да и собственного сына он назвал Чезаре в память о Цезаре, а дочь — Лукрецией в честь римской матроны, избравшей смерть, дабы избежать позора изнасилования. Имя, символизирующее женскую чистоту, станет впоследствии предметом незаслуженных насмешек над его новой обладательницей. Лукреция Борджиа была женщиной своего времени, хорошо образованной, начитанной: свободно говорила поитальянски, по-каталонски, по-французски и знала латынь. Мало того, она сочиняла стихи на этих языках, понимала греческий, была обучена искусству красноречия, умела поддержать изысканную беседу. Любила музыку, испанскую и итальянскую поэзию, собирала испанские канцоны, произведения Данте и Петрарки. Как и положено представительнице высшего общества, она выучилась прекрасно танцевать, ибо балы составляли большую часть времяпрепровождения придворных.

Лукреция выросла в мире, где мужское верховенство воспринималось как должное. Ее брат Чезаре разделял мнение Альберта[12] — «мужчина может делать все, что он пожелает». О положении женщины можно судить по тому, что сестра Лоренцо Великолепного, НаннинаРучелаи, писала в 1470 году матери: «Тому, кто хочет поступать по-своему, не следует родиться женщиной». Лукреция унаследовала от отца очарование, изысканные манеры и административные способности, а также его гибкость мышления и понимание силы власти. Подобно отцу, она хорошо умела повернуть дело к своей выгоде и, принимая сложившиеся обстоятельства, шла собственным путем, огибала препятствия, однако никогда не отступала. В ее характере удивительно сочетались набожность, чувственность и пренебрежение общепринятыми нормами сексуального поведения, что являлось отличительной чертой ее семьи, а в целом она была доброй и сострадательной женщиной.

Более всего она была дружна с Чезаре. Ее брат родился в 1476 году и был самым одаренным и безжалостным из всех Борджиа, включая и своего отца. Чезаре явился злым гением Лукреции: их любовь и преданность друг другу были столь сильны, что его, как и отца, подозревали в инцесте и даже в убийстве, причиной которого стала сильная любовь к сестре. Обвинение в инцесте следует рассматривать с долей скепсиса: в те времена подобные сексуальные отклонения были любимой темой итальянских сплетен. Они, впрочем, иногда имели под собой основания. Современник Чезаре, Хуан Паоло Бальони, правитель Перуджи, нимало не смущаясь, принимал послов, лежа в постели с собственной сестрой.

Чезаре был одним из самых красивых мужчин своего времени. Венецианский посол Поло Капелло, имевший причины его ненавидеть и бояться, описывает двадцатипятилетнего Чезаре: «[Он] физически необычайно красив… высок и хорошо сложен». Мантуанский посол Боккаччо, в марте 1493 года посетивший Чезаре во дворце в квартале Борго рядом с Ватиканом, описал его, в то время семнадцатилетнего юношу, герцогу Феррары: «Он обладает острым умом и природным очарованием. Имеет великокняжеские манеры, к тому же подвижен, весел и общителен…» Родриго начал готовить сына к карьере священнослужителя, когда ребенку исполнилось семь лет. Когда Чезаре исполнилось пятнадцать, отец, несмотря на возмущение будущей паствы, назначил сына епископом Памплоны, древней столицы Наваррского королевства, хотя тот еще не был посвящен в духовный сан. Став папой, Александр VI передал Чезаре свою бывшую должность архиепископа в Валенсии с огромным доходом 16 тысяч дукатов в год. Когда Боккаччо посетил Чезаре, то заметил, что единственным признаком, указывавшим на духовный статус молодого человека, была «маленькая тонзура, как у простого священника: одет же он был для охоты в светский шелковый костюм, а на боку у него висела шпага». «Архиепископ Валенсии, — заметил посланник, — никогда не испытывал склонности к церковной службе».

Чезаре и в самом деле не унаследовал набожности, отличавшей его семью: Александр VI чтил Деву Марию, и Лукреция была глубоко религиозной натурой, внучатый племянник Чезаре, внук младшего его брата Хуана, даже стал святым. А вот Чезаре, похоже, не было дела ни до Бога, ни до религии. Он являлся порождением Ренессанса и верил в эгоцентричный мир, а образцом для подражания избрал своего тезку Цезаря. Следуя ренессансной концепции античного мира, он верил, что главной целью человеческой жизни является не унаследование царства на небесах, а слава и власть на земле, и цели этой он добьется с помощью таланта и отваги — только так можно покорить непредсказуемую силу судьбы. Фортуны, правящей миром. И действительно, все в Чезаре указывало на то, что ему уготована другая карьера, а не та, на которую рассчитывал отец. Он был блестящим студентом, и даже враждебно настроенный к нему историк Паоло Джовио[13]признал, что в университете Пизы, в котором Чезаре учился после того, как окончил университет Перуджи, он «добился таких успехов, что свободно обсуждал поставленные ему вопросы как в области церковного, так и в области гражданского права». А в мире, ценившем военную отвагу и искусство владения оружием, он отличался и силой, и способностью побеждать. Он разделял страсть своего отца к охоте, лошадям и охотничьим собакам. Искусству торреро сын понтифика обучился в Испании. У него было все для успеха, а самое главное — за его спиной стоял отец, обладавший огромной властью. Но отец был не вечен, и полностью полагаться на его постоянную поддержку не стоило. Будучи уверен, что умрет молодым, Чезаре шел по жизни, сметая и сокрушая всех, кто стоял у него на пути. И по мере его продвижения рождалась легенда о чудовище Чезаре Борджиа.

В семнадцать лет он, однако же, показался посланнику Боккаччо «очень скромным», тот похвалил его осанку — «гораздо лучше, чем у герцога Гандийского, его брата…» Другой, старший брат Лукреции, Хуан Борджиа. родившийся в 1478 году, был тщеславным, высокомерным, неумным, распутным юношей, внешностью не хуже, чем у Чезаре, однако никаких талантов за ним не водилось. Несмотря на это, у отца он слыл любимчиком. Третий муж Ваноццы, Карло Канале, поведал об этом Франческо Гонзага, маркизу Мантуи. Маркиз изучал подходы к понтифику, чтобы тот назначил кардиналом Сиджизмондо ГЪнзага, брата Франческо. Канале, служивший ранее секретарем у предыдущего кардинала Гонзага, дяди нынешнего маркиза, посоветовал Гонзага сделать все, чтобы снискать расположение Хуана Гандийского, например, подарить ему одну из своих знаменитых на всю Европу лошадей. «Потому что, — писал он, — в переговорах с Его Святейшеством нет лучшего посредника, нежели Его Светлость, ведь он у Его Святейшества — свет в окошке». Младший член квартета, Жофре Борджиа, по меньшей мере на год моложе Лукреции, играл куда меньшую роль в ее жизни, и Александр VI благоволил ему заметно меньше, нежели троим старшим детям, используя, впрочем, в качестве пешки в своих политических играх. Хронисты того времени едва отмечают существование Жофре в своих документах. В молодости Александр скрывал от всех наличие у него детей и так преуспел в этом, что в феврале 1493 года мантуанский посол Флорамонте Броньоло в письме Изабелле д'Эсте, жене Франческо Гонзага, осторожно называет Чезаре и Хуана «племянниками брата Его Святейшества».

Хотя Лукреция и ее братья наполовину были итальянцами да и родились в римских владениях, их каталонское происхождение раздражало. Итальянцы умели различать каталонское и испанское. Во главе Арагонского королевства во времена Александра стоял искусный политик король Фердинанд. Королевство его простиралось по западному побережью Средиземного моря через Барселону и окрестности до бывшего мавританского королевства Валенсии на юге и острова Мальорка, где проживало особенно много каталанов. Их считали прижимистыми торговцами и безжалостными воинами, итальянцы смотрели на них как на людей чуждой национальности и религии, в особенности это касалось Валенсии, недавно завоеванного мавританского королевства, в котором мавры и евреи жили бок о бок с арагонцами. Мавританское королевство Гранада сдалось испанцам в 1492 году при Фердинанде Арагонском и его жене Изабелле Кастильской. В этом же году произошло избрание на папство Александра VI. Итальянцы презрительно называли валенсианских каталанов маранами, подозревая в них тайных иудеев. В Риме при Каликсте на семейство Борджиа, и впоследствии на Александра, смотрели как на чужестранцев, с собственными обычаями и собственным языком (смесь латыни и провансальского). Оба папы Борджиа — Каликст и Александр — набрали в преторианскую гвардию валенсианских родственников и земляков каталанов и обошлись без итальянцев. Общались при папском дворе по-каталонски, на этом же языке разговаривали дома. Борджиа и их свойственников было при дворе Александра даже больше, чем при его дяде Каликсте. Хуан де Борджиа Наварра, архиепископ Монреале, был первым кардиналом, которого Александр назначил 31 августа 1493 года. Другие Борджиа слишком многочисленны, чтобы их упоминать, пришлось бы для этого заполнить не менее дюжины страниц. Итальянцы презирали маранов, о чем свидетельствует канцлер Джованни де Медичи (будущий папа Лев X, в 1491 году однокурсник Чезаре в университете Пизы). Он так отозвался о родственниках Чезаре: «Окружение его — мелкие людишки, понятия не имеющие о хороших манерах, да и внешне все они — настоящие мараны».

Ксенофобское отношение со стороны итальянцев сплачивало род Борджиа: «Мы — против всего мира». Единственными людьми, которым они могли доверять в потенциально враждебной среде, были их родственники и соотечественники. Независимость и безопасность папства в самом Риме и крепостях Римской Кампании[14] находились под угрозой, исходящей от баронских семей Колонна, Орсини и их более мелких союзников. Понтифику помогала править и контролировать ситуацию в городе и в окрестностях вражда между баронами. Другие знатные семьи Италии были связаны друг с другом династическими браками и договорами, заключенными сотни лет назад. Цепь брачных союзов соединяла Орсини с родом Медичи; д'Эсте — с родом Сфорца; Гонзага — с Монтефельтро. Генеалогические древа, разветвляясь, заканчивались тоненькими веточками — мелкопоместными аристократическими семьями. «Генеалогические древа так сплелись ветвями, — писал историк, — что если бы невзначай кто-то отломал ветку одного из них, непременно повредил бы другое». Вот эту семейную сеть, преследуя амбициозные планы, и атаковали чужаки Борджиа, основав в Италии свою мощную династию.

Инструментами, с помощью которых Александр осуществлял свою политику, стали его дети. К незаконнорожденным в те времена относились спокойно, предпочитая их иногда родным детям. Семейственность у ренессансных пап была не в новинку. Итальянцы той поры смотрели спокойно на то, что каждый папа вскоре после избрания предоставлял своим родственникам важные посты, обеспечивающие власть и богатство, — все это способствовало укреплению династии. Сам Каликст, человек безупречный в частной жизни, был повинен в проявлениях семейственности. Александр не знал меры ни в чем, и его личные качества в полной мере проявились в детях — амбициозность, яркая внешность, одаренность. Сексуальная свобода священнослужителей и, уж само собой, мирян воспринималась как должное. Так продолжалось, пока короли и принцы не почувствовали, что политика Александра угрожает их интересам, и началось противодействие. Но в момент избрания Родриго Борджиа на папство его повсеместно приветствовали. Никто, кроме набожной королевы Изабеллы Кастильской, не возражал против его аморального образа жизни, недостойного человека, занимающего высший церковный пост. Когда позднее королева высказала возмущение папскому нунцию Деспарту (еще одному каталону) в связи с похвальбой Александра VI своими детьми, нунций ответил, что королева, должно быть, не изучала жизненный путь предшественников Александра VI, таких как Иннокентий VIII и Сикст IV, а если бы она это сделала, то не стала бы осуждать нынешнего папу. «И я открыл ей некоторые эпизоды из жизни папы Сикста и папы Иннокентия, которые доказывали, насколько достойнее вели себя Вы, Ваше Святейшество, чем упомянутые мною понтифики», — так изворотливый нунций писал своему патрону Александру.

Ближайшее будущее Лукреции связывалось со сложным династическим планом, разработанным ее отцом. На этот план влияли изменения, произошедшие в договорах с союзниками. До избрания на папство Александр связывал упрочение благосостояние своего рода с родной Валенсией, с ее богатыми земельными феодальными владениями, а также с герцогством Гандия и другими светскими привилегиями, появившимися в результате сложных взаимоотношений с католическими королями Испании — Фердинандом Арагонским и Изабеллой Кастильской. Род Борджиа зародился в Арагоне, однако вот уже несколько сотен лет проживал на территории бывшего арабского королевства — Валенсии. В XIV веке началось социальное восхождение семьи мелкопоместных землевладельцев. Расцвет наметился, когда в XV столетии племянница Каликста Джоана, сестра Родриго, вышла замуж за знатного аристократа. Расцвет этот достиг кульминации благодаря усилиям Каликста (он пригрел четырех сестер и многочисленных родственников) и Александра в бытность его кардиналом, а потом и папой. В 1485 году Родриго получил для старшего сына, Педро Луиса, герцогство Гандию, и это обстоятельство стало косвенным подтверждением принадлежности семьи к высшей знати. Приобретение этого статуса и земли в придачу, за которые кардинал Борджиа выложил крупную сумму, впоследствии не только оправдалось, но и способствовало росту благосостояния. С этой операции началась династия Борджиа в Испании. Король Фердинанд Арагонский и Родриго — как каталан с каталаном — проводили взаимовыгодную политику, и похоже, что герцогство стало наградой Родриго за то, что он повлиял на Сикста IV и в 1471 году тот задним числом дал разрешение на брак Фердинанда Арагонского с его двоюродной сестрой Изабеллой Кастильской, в результате чего произошло объединение Кастилии с Арагонским королевством. Педро Луис, которого Родриго определил опекуном кХуану, в 1488 году умер во дворце Родриго в Риме, не оставив наследников. Титулы и его испанские владения перешли к Хуану, который унаследовал и его невесту, Марию Энрикес, кузину короля Фердинанда.

В то время Лукреции было восемь лет, и от единокровного брата, которого она почти не знала, ей достались 10 тысяч дукатов. Так как отец продолжал использовать испанские связи, в десятилетнем возрасте, 26 февраля 1491 года, ее просватали за Керубино де Сентеля. сына графа Олива. В контракте о Лукреции написали: «Родная дочь преподобного кардинала и сестра почтенного господина, дона Хуана де Борджиа, герцога Гандийского». Через два месяца, 30 апреля 1491 года, после того как жених обручился с кем-то другим, отец Лукреции, которой уже исполнилось одиннадцать лет, просватал ее за дона Гаспара де Просида, сына графа Альменара. Этот брачный контракт был аннулирован 8 ноября 1492 года: в связи с избранием на папство, и Родриго, взявший имя Александр VI, не видел будущего для дочери в Испании. Пытаясь сохранить независимость папства в условиях столкновения различных интересов, новоизбранный понтифик был вынужден принимать трудные решения, и Лукреция стала жертвой переменчивых обстоятельств.

2. ГРАФИНЯ ПЕЗАРО

На папство Александра избрали единогласно, отвергнув двух его главных соперников, кардиналов Джулиано делла Ровере (будущего папу Юлия II), представлявшего интересы Неаполитанского королевства, и Асканио Сфорца, выступавшего от Миланского герцогства. Заметив, куда дует ветер, Асканио Сфорца передал Родриго Борджиа своих телохранителей, а наградой ему стала бывшая должность Борджиа: он стал вице-канцлером и в придачу получил дворец благодетеля, крепости и поместья. Поначалу, как всегда, посыпались обвинения в симонии[15] — дескать, Родриго Борджиа купил голоса кардиналов и таким образом был избран на папство. Секретарь римского сената Стефано Инфессура писал в своем дневнике, что из дворца Борджиа во дворец Сфорца тянулся целый караван груженных серебром мулов, однако доказать ничего не удалось: обычные, мол, финансовые махинации, сопровождающие любые папские выборы. Проанализировав документы конклава, самый авторитетный знаток истории Борджиа, Майкл Малетт, заключил, что победил Александр по заслугам.

На Александра VI смотрели как на «главу исполнительной власти», способного провести Церковь через опасные времена. Даже флорентийский историк Франческо Гвиччардини, не питавший к Борджиа теплых чувств, признавал его способности: «Александр VI обладал исключительной хитростью и дальновидностью, рассудительностью, удивительной способностью убеждать и умением выходить из сложных ситуаций», — писал он. («Однако эти качества, — добавлял он, — затмевались пороками: непристойнейшим поведением, неискренностью, бесстыдством, ложью, бесчестием и безбожием, алчностью и непомерными амбициями, варварской жестокостью и ненасытным сладострастием, не зря же наплодил он столько детей. Среди них было несколько таких, кто не уступал в пороках папаше…»)

Третью помолвку Лукреции (а позднее брак) с Джованни Сфорца, правителем Пезаро, заключили 2 февраля 1493 года. Оформили сделку по доверенности: Сфорца в то время находился в Пезаро. Можно только подивиться безжалостности Александра, распорядившегося дочерью, являвшейся ребенком даже по стандартам того времени. Это был очередной политический ход: выдав дочь за родственника Асканио Сфорца, он не только публично возвращал долг в знак благодарности за свое избрание, но одновременно и наказывал врага Сфорца — Ферранте, Неаполитанского короля, за враждебное проявление в сентябре. Итальянскую высокую политику можно уподобить сложному менуэту либо припомнить поговорку — «око за око и зуб за зуб». Король Ферранте, обозленный союзом Александра с Асканио, в сентябре 1492 года поддержал финансами семью Орсини, и они приобрели замки Черветери и Ангвиллара в окрестностях Рима. Так они попытались взять Александра за горло в первые недели его папства. За месяц до помолвки Лукреции произошла новая перестановка итальянских сил: лига под эгидой Святого Марка объединила папство с Венецией и Миланом. Невесту-ребенка Лукрецию отдавали Сфорца в качестве залога, а для враждебно настроенных политиков этот брак стал символом независимости Александра. Письмо Асканио Сфорца брату Лодовико с сообщением о подписании брачного контракта и последовавшей за ним церемонии указывает на большое значение, которое Сфорца уделяли этому браку: «Папа — человек чувственный. Плоть и кровь свою любит до самозабвения. Привязанность Его Святейшества к нашему роду столь велика, что у того, кто задумал бы отдалить его от нас и привлечь к себе, ничего не выйдет». Послы неаполитанского короля, как рассказал он Лодовико, всеми силами старались не допустить брака Борджиа со Сфорца, предлагали в качестве мужа для Лукреции сына герцога Калабрии, внука Ферранте (позднее он все-таки стал вторым ее мужем) и прельщали папу большими материальными выгодами. Неаполитанцев перехитрили и по просьбе папы устроили тайком брачную церемонию по доверенности. Присутствовали на ней только кардинал Монреале, Чезаре, Хуан, Асканио, миланский посол Стефано Таберна, четверо папских камерариев и нотариус, оформивший контракт. Джованни Сфорца наделили кондотой[16], которую оплачивал герцог Милана. Лукреция принесла с собой приданое в 31 тысячу дукатов.

С династической точки зрения этот брак нельзя было назвать блестящим. Джованни Сфорца был незаконнорожденным сыном Костанцо Сфорца, графа Котиньолы: ветвь старинная, но не такая мощная, как та, к которой относились Лодовико иль Моро и Асканио. Пезаро — красивый город на Адриатическом побережье Италии. Рядом проходила стратегически важная дорога Виа Эмилия. Дед Джованни, Алессандро, захватил город в 1445 году. Алессандро отличался жестокостью по отношению к своим женам: он дважды пытался отравить, а потом задушить вторую свою жену. Попытки не удались, и в конце концов он сослал ее в монастырь. В других отношениях его следовало бы назвать человеком цивилизованным: у него работали лучшие архитекторы и художники, украсившие город. Двор Пезаро был знаменит своими празднествами. Алессандро установил связи со всеми знатными семьями Италии, а также основал превосходную библиотеку. Его сын Костанцо стал отцом Джованни и приходился двоюродным братом Асканио Сфорца. Двор Пезаро стал центром, где свободно творили поэты и ученые. Женившись на Камилле Арагонской, племяннице короля Ферранте, Костанцо породнился с королевской семьей Арагона. Брак, однако, не принес наследников, и в 1483 году Джованни, старший из двух незаконнорожденных сыновей Костанцо, унаследовал титул. Его годовой доход равнялся 12 тысячам дукатов, но, как и многие аристократы, которым надо было содержать двор, он постоянно нуждался в деньгах, а потому зарабатывал себе на жизнь как кондотьер. Джованни Сфорца был красив, обладал полезными связями, и не только с миланскими родственниками Сфорца, но и с родственниками своей первой жены Маддалены Гонзага, которая была сестрой Франческо Гонзага, маркиза Мантуи, и Елизаветы, жены Гвидобальдо Монтефельтро, герцога Урбино. Он, однако, полностью зависел от влиятельных родственников Сфорца — Асканио и Лодовико, а потому ему, как и Лукреции, свободы выбора брачного партнера не предоставляли. Он сделал то, что велели ему старшие Сфорца, и вынужден был сыграть незначительную роль в жизни Лукреции.

Брачный договор Сфорца заключили под покровом секретности, и это было характерной чертой маневров Александра VI. 4 ноября 1492 года мантуанскии посол Якопо д'Атри сообщил, что Джованни Сфорца тайно остановился в доме кардинала из Сан Клименте и что переговоры о браке с Лукрецией идут успешно. Секретность была необходима, так как предыдущий жених Лукреции, де Просида. также приехал в Рим, чтобы заявить права на свою невесту. Он объявил, что о его браке хлопотал король Испании. «Ходят слухи о свадьбе в Пезаро, — написал посол Феррары своему хозяину, герцогу Эрколе д'Эсте. — Первый жених все еще здесь, он поднял большой шум, как настоящий каталан…» По странному капризу судьбы человек, который должен был стать третьим мужем Лукреции, Альфонсо д'Эсте, сын герцога Эрколе, гостил в то время в Ватикане и нанес визит Лукреции. В конце концов Просида признал свое поражение. Обиду папа скомпенсировал предоставлением кондоты, которую субсидировал герцог Милана. Таким образом было куплено молчание и открыта дорога для Джованни Сфорца. На следующий год в Валенсии он вошел в ближайший круг свиты Хуана Гандийского.

Свадьбу Лукреции и Джованни Сфорца 12июня 1493 года отпраздновали в Ватикане с должной помпой. За два дня до этого события Сфорца торжественно въехал в Рим, а потом вернулся в Пезаро. Время его прибытия и, конечно же, время свадьбы было отсрочено, так как Асканио Сфорца послушался астрологов, предложивших ему более благоприятную дату. Это вызвало раздражение папы. Как выяснилось, от выбора астрологов ничего не зависело: звезды этому браку не благоволили. Впервые юная Лукреция увидела будущего мужа у палаццо Санта-Мария-ин-Портико, куда он приехал, чтобы издали выразить ей свое почтение. Должно быть, жених показался ей старым: ему было двадцать шесть, и он уже успел овдоветь. Впрочем, был он довольно красив — длинный прямой нос, модная бородка и развевающиеся на ветру волосы. Лукреции только что исполнилось тринадцать, но наивной она не была, так как тесно общалась с юной любовницей отца Джулией Фарнезе.

Папа не поскупился на наряды для дочери. В приданом, по слухам, имелось платье, стоившее 15 тысяч дукатов. Джованни занял у Гонзага драгоценности, дабы не ударить в грязь лицом. На бракосочетание он прибыл в длинном платье из золотой парчи в турецком стиле, а на шею повесил позаимствованную у Гонзага золотую цепь. По приказу папы в Ватикан его сопровождали римские бароны и свита епископов. В большом зале дворца толпились римские аристократы. Чезаре и Хуан прошли через потайную дверь. Младший брат оделся со свойственной ему показной роскошью: на нем, как и на женихе, было длинное турецкое платье из золотой парчи. Рукава расшиты крупными жемчужинами. Цена рубинов и жемчуга, которыми был расшит берет герцога, составляла около 150 тысяч дукатов.

Невеста, по отзывам очевидца, была очень красива в роскошном платье и драгоценностях. С одной стороны от нее стояла дочь Никколо Орсини, графа Питильяно, жена Анджело, брата Джулии Фарнезе, а с другой — сама Джулия, затмевавшая невесту. Очевидец описывал ее как «редкую красавицу, по слухам, фаворитку папы». Невеста и жених опустились перед папой на колени, и пока граф Питильяно держал над молодыми обнаженный меч, архиепископ совершал брачный обряд. После папа повел их в другое помещение. Там представили изящную пастораль Серафино. за которой последовала комедия Плавта «Два менехма» на латинском языке. Спектакль наскучил Александру, и он приказал его прекратить. Вслед за тем началась презентация свадебных подарков, и в том числе серебра тончайшей работы. Среди дарителей были Чезаре. Асканио и герцог Феррары. После легкого угощения бароны, прелаты и дамы сопроводили молодую пару в палаццо Санта-Мария-ин-Портико. Вечером папа устроил роскошный приватный обед для знати, где Асканио Сфорца и его миланский союзник, кардинал Сансеверино, присутствовали в качестве почетных гостей. Брачной ночи, по обычаю того времени, не было, так как папа отложил до ноября официальное объявление о свадьбе, то ли из соображений юного возраста новобрачной, то ли — и это весьма вероятно — чтобы оставить возможность расторгнуть брак, если по какой-то причине он вступит в противоречие с планами.

Выдав Лукрецию замуж, хитроумный Александр сразу же принялся плести дипломатические сети. К нему явился дон Диего Лопес де Харо и засвидетельствовал почтение от имени короля и королевы Испании. Визит этот стал первым шагом, целью которого было привлечение Александра в Неаполь. Лопес де Харо сказал Александру, что король Фердинанд «рассматривает дела Неаполя как свои собственные», и подбросил папе приманку: восстановление брачного контракта между Борджиа и королевской семьей Арагона. Такой союз уже планировался, но ему помешала смерть Педро Луиса. Хуан Гандийский занял место покойного своего брата в качестве жениха кузины короля, донны Марии Энрикес. Александр жадно проглотил наживку, надеясь, как он сказал сыну Хуану, не только на родство с королем, но и на возможность обретения через Изабеллу бывших мавританских поместий в недавно захваченном королевстве Гранада. Каталонская сделка между королем и папой привела к прекращению конфликта между Испанией и Португалией, оспаривавшими друг перед другом право исследовать открытый Колумбом Новый Свет и организовывать там колонии, о чем в Риме узнали в марте.

По горячим следам испанского посла к папе прибыл Федериго Арагонский, второй сын неаполитанского короля Ферранте (король умер в январе 1494 года). Федериго хотел помешать инвеституре Неаполитанского королевства, обещанной Александром французскому королю Карлу VIII, и предложил папе заключить тайный брак Жофре Борджиа и Санчи, незаконнорожденной дочери герцога Калабрии Альфонсо, ставшего преемником Ферранте. Сделал он и другое предложение: договориться о мире с Вирджинио Орсини, получившим кондоту у неаполитанского короля. Орсини намеревался выплатить папе крупную сумму в обмен за инвеституру замков Черветери и Ангвиллара. Между Александром и Джулиано делла Ровере состоялось примирение. За несколько недель все устроили: Хуан Гандийский уехал в начале августа на свадьбу в Барселону, вскоре после опубликования так называемой Александрийской буллы, разрешившей вопрос Нового Света на благоприятных для Испании условиях, а 17 августа Жофре по доверенности женился на Санче. Дипломатия Александра одержала легкую победу: детям он устроил выгодные браки, сам же получил новые богатства и независимость. Хотя он и намеревался остаться в хороших отношениях со всеми своими партнерами, его новая проарагонская позиция ничего хорошего Сфорца не предвещала.

«Этот герцог [Гандийский] уезжает с драгоценностями, деньгами, серебром и другим ценным имуществом. Говорят, что через год он вернется, однако все свое добро оставит в Испании, а сюда явится за новым урожаем», — докладывал мантуанский посол. В архивах Валенсийского собора имеется документ, озаглавленный «Перечень собственности, которую Его Святейшество приказал положить в ларцы господина герцога». Список этот производит ошеломляющее впечатление, позволяя оценить истинные богатства семьи Борджиа. Множество ящиков с роскошным бархатом, камчатым полотном, серебряной парчой, шелками и мехами. Все это и, кроме того, гардины, подушки, постельное белье и шитые золотом покрывала, балдахины из белой парчи с золотой бахромой и алой шелковой подкладкой, шпалеры с вытканными на них сюжетами из жизни Александра Великого и Моисея, огромное количество столового серебра с выгравированными на нем герцогскими гербами погрузили на корабль. В отдельный ящик уложили драгоценности Хуана и его герцогини. Шляпа герцога была украшена большим изумрудом, огромным бриллиантом и крупной жемчужиной. В золотой крест, инкрустированный жемчугом и бриллиантами, папа собственной рукой поместил кусочек подлинного Христова распятия. Крест этот предназначался герцогине.

Перед отъездом Хуана Александр проинструктировал сына, чтобы тот был внимателен к испанской королевской семье и особенно к королеве: непременно надо было заполучить прекрасное поместье, которое вполне могло им достаться, по словам Лопеса де Харо. Столь же строги были наказы Александра казначею Генису Фира и секретарю Жоме де Пертуза, поскольку от испанских грандов он ожидал для сына больших постов, предполагая, что его сделают маркизом Дении в Валенсии, а может, и правителем Гранады. А может, и оба поста достанутся, ведь одно не исключает другого.

Однако в радостной и жадной спешке Александр забыл о своей обычной осторожности. Хуан прибыл в Барселону 24 августа, и ему оказали достойный прием. Александр подготовил последнюю и самую важную буллу, открывавшую дорогу Кастилии в покорении любых земель на западе, не оккупированных пока другими христианскими силами. Буллу обнародовали 25 сентября, однако, занявшись другими делами, ни Фердинанд, ни Изабелла не почтили присутствием бракосочетание Хуана. Католичка Изабелла полагала, что ей не подобает оказывать честь незаконнорожденному сыну папы, а Фердинанд рассматривал Хуана в качестве удобного заложника, обеспечивавшего ему лояльность Александра: папа будет помалкивать, если король вмешается в дела Неаполя. Александр был унижен.

Еще хуже стало, когда к нему стали поступать рассказы о дурном поведении Хуана, о том, что на жену он не обращает внимания, и даже обвинение (впрочем, не подтвержденное) в пренебрежении супружеским долгом. Все это привело папу в ярость. Даже Чезаре, только что назначенный кардиналом Валенсии, написал брату письмо, где на валенсианском каталонском наречии упрекал его за недостойное поведение:

Недостойное поведение Хуана и, более того, сообщение о несоблюдении им супружеского долга напугало и обеспокоило Александра. Не порадовал его и отчет нунция Деспрэ, который рассказал о своей беседе с королевой Изабеллой, которая, по его словам, «выразила сильное раздражение и неудовольствие в отношении некоторых вещей, касающихся Вашего Святейшества, и в особенности тех, что вызвали скандал, а именно: торжеств по случаю замужества доны Лукреции и назначения кардинала Валенсии [Чезаре Борджиа] и кардинала Фарнезе [брат Джулии, Алессандро]…» Нунций посоветовал папе не принимать близко к сердцу дела Хуана.

Среди поручений, данных Хуану, были и те, о которых просила его «дорогая сестрица» Лукреция и отец, которому для украшения апартаментов Борджиа в Ватикане нужна была мозаика. В бухгалтерской книге (с 27 января по 29 июня 1494 года) перечислены траты на подарки для Лукреции, в перечне упоминаются золотые ювелирные украшения и туфли: «три ладони[17] голубого шелка для изготовления двух пар сандалий для достопочтимой госпожи Лукреции».

В Риме все внимание уделялось мужской половине семьи, Лукреция же оставалась в тени. Наблюдатели отмечали, что Джованни Сфорца, испугавшись выявленного в городе случая заболевания чумой, покинул дворец и 4 августа уехал на побережье Адриатики. Осталось неизвестным, отправилась ли вместе с ним Лукреция. В конце месяца Александр также вознамерился оставить Рим — подышать здоровым воздухом подальше от чумы. В Ватикане он, как и «наши дети» (nostri nepoti), чувствовал себя неуютно. Чезаре в Риме не было: в августе он уехал в Капраролу [пригородное владение семьи Фарнезе], а потом в Витербо. На бурно проходившем заседании консистории[18] папе удалось навязать свою волю сопротивлявшимся священнослужителям и протолкнуть на кардинальские посты Чезаре и Фарнезе, а также пятнадцатилетнего Ипполито д'Эсте. В остальных случаях при назначении кардиналов Александр VI был беспристрастен. Неаполитанский король Ферранте пребывал в ярости, поскольку остался не у дел.

Но точно известно, что Лукреция в начале ноября находилась в Риме, поскольку Катанео сообщал, что Джованни Сфорца собирается «засвидетельствовать почтение Его Святейшеству и с надлежащим вниманием разделить общество своей жены». Отсюда вывод: Сфорца разрешили супружеские отношения, впрочем, это — единственное документальное упоминание о консумации брака. Тринадцатилетняя Лукреция была не по годам умна. Катанео говорил о ней как о «в высшей степени достойной даме, благожелательно настроенной к делам нашего синьора» (к продвижению на пост кардинала Сиджизмондо Гонзага). Друзья Гонзага, сообщал он, очень рекомендовали маркизу обращаться с Лукрецией как с сестрой и невесткой и уделять ей отныне больше внимания, «особенно потому, что она дочь папы и расположена к роду Гонзага».

Прямой путь к папским милостям проходил через палаццо Санта-Мария-ин-Портико, и это хорошо знали итальянские князья и их посланники. Просителей направляли к Адриане де Мила, а Лукреция и Джулия — женщины, которых Александр любил больше других, — добивались результата. 21 октября 1493 года Джиролама Фарнезе, сестра Джулии, написала своему мужу, Флорентину Пуччо Пуччи: «ТЫ получишь письма <… > и узнаешь <…> все, что устроила Джулия <…> будешь очень доволен». Брат Пуччи, Лоренцо, бывший в ту зиму в Риме, оставил яркое описание домашней сцены в Санта-Мария-ин-Портико. Джулию он посетил в Сочельник. Она сушила у камина волосы, рядом с нею сидели Лукреция и Адриана. Лоренцо поблагодарил за оказанную его семье милость. Джулия ответила, что «такой пустяк не требует благодарности. Она сказала, что если потребуется, поможет мне в будущем по-настоящему. Мадонна Адриана поддержала ее и сказала, что я могу быть в том уверен… благодаря мадонне Джулии я получил милости от папы… Мадонна Джулия с неприкрытым интересом осведомилась о господине Пуччо и сказала: “Мы постараемся, чтобы он приехал сюда в качестве посла, и хотя, когда он был здесь, мы не смогли, как ни старались, устроить это, сейчас мы все устроим без труда”». В комнате была и дочь Джулии, Лаура, родившаяся год назад. О ней говорили, без особых на то оснований, что она — дочь папы. Чадолюбивый Александр никогда не проявлял ни малейшего интереса к этому ребенку. Свидетельство тому — ревнивое письмо, которое он написал Джулии. В нем он сообщил о своей уверенности, что Лаура — дочь Орсино. Пуччи описал Джулию как «самое прекрасное создание. Она распустила волосы, и они упали до пят; никогда раньше не видел я ничего подобного: у нее самые роскошные волосы на свете. Затем надела красивый головной убор, а поверх него — легкую, как воздух, сетку, с пропущенными сквозь нее золотыми нитями. Волосы сияли, как солнце!» Лукреции, похоже, не понравилось столь явно выказанное Пуччи восхищение красотой Джулии. Она вышла из комнаты, чтобы переодеться, «…сменила платье, сшитое, как у Джулии, по неаполитанской моде, и вскоре вернулась в платье из фиолетового бархата».

Джованни Сфорца тоже хвастался мантуанскому послу Броньоло, что «дамы, имеющие доступ к понтифику», весьма полезны, но более других — его жена. «Я отовсюду слышу. — сообщал Броньоло Франческо Гонзага, — что она [Лукреция] имеет самое большое влияние и для своего возраста чрезвычайно умна… Я специально хотел доложить об этом Вашему Сиятельству, чтобы вы понимали: большинство из тех, кто хочет добиться милости (от папы], проходят через эту дверь. Мне намекнули, что неплохо было бы выказать при этом благодарность…» Гонзага послал папе в качестве подарка рыбу, пойманную в озере Гарда, и сыр. Такую пищу можно было употреблять во время великого поста. Александр велел отдать все Чезаре «и дамам». Но необходима была твердая валюта, которой в Мантуе всегда не хватало. Несколько дней спустя Броньоло напрямик сказал об этом Изабелле д'Эсте, жене Франческо. Деньги были предложены, однако по причинам, известным ему одному, Александр приказал послу придержать их у себя. Драгоценности — другое дело. Джованни Сфорца посоветовал Франческо не дарить драгоценности Джулии, «ибо папа может истолковать такой жест неправильно».

Джованни Сфорца дорожил своим браком и Лукреци-ей: ведь она являлась важнейшим звеном, связывавшим его с папой, тем более что с его точки зрения ситуация, в которой он оказался, становилась все опаснее. Король Ферранте Неаполитанский в январе скончался, а 22 марта 1494 года Александр объявил, что инвеститура Неаполитанской короны произойдет не в пользу Карла VIII, как того требовал французский король, а в пользу сына покойного короля Ферранте, Альфонсо, герцога Калабрии, и короновать его будет кардинал Хуан Борджиа. Теперь вторжение французов в Италию стало неотвратимым. Весной 1494 года Сфорца чувствовал себя страшно неловко. В письме патрону Лодовико он рассказал о своем разговоре с папой:

Александр с холодком ответил, что выбирать, кому служить, следует самостоятельно. Несчастным правителем Пезаро хотели управлять и папа, и миланский герцог. Асканио в шифрованном письме написал брату о сложившейся обстановке. Папа хотел, чтобы Милан заплатил ему за предоставление кондоты. Асканио посоветовал Джованни в интересах семьи Сфорца пожить в Пезаро, подальше от давления папы.

Желая угодить обеим сторонам, Джованни старался сохранять нейтралитет. 18 апреля 1494 года он ответил на послание Хуана Гандийского, с которым был давно дружен. Поблагодарив его за письмо (Хуан выражал в нем радость по случаю теплого приема, оказанного другу понтификом), Джованни сообщил, что отправляется в Пезаро: надо, мол, привести в порядок дела, провести смотр наемных отрядов, заплатить солдатам. Известил также, что Лукреция едет вместе с ним. В постскриптуме, дабы подсластить пилюлю, пообещал добыть у короля Неаполя сицилианских лошадей. которыхХуану давно хотелось заполучить. В следующем месяце Александр VI делает очередной блестящий ход — женит в Неаполе сына Жофре Борджиа на дочери Неаполитанского короля, и на детей Александра лавиной обрушиваются деньги и титулы. Новый король Альфонсо в день своей коронации (8 мая) подарил Хуану Борджиа принципат Трикарио, графства Каринола, Кьярамонте, Лаурия и другие земли, каждая из которых приносила доход 12 тысяч дукатов в год. Через три дня после коронации отпраздновали свадьбу Жофре и внебрачной дочери Альфонсо, принцессы Санчи. Невеста была старше жениха по меньшей мере на три года. «Он вступил в супружеские отношения с сиятельной донной Санчей, и все прошло как нельзя лучше, хотя ему всего лишь тринадцать лет». Так Александр написал Хуану.

Хотя Хуан и исполнил супружеский долг и жена его теперь была беременна, поведение его по-прежнему отличалось экстравагантностью, и Александру, осыпавшему сына деньгами и новыми титулами, это весьма не нравилось. Всепоглощающая любовь папы к деньгам и недвижимости заметна на примере такого письма Хуану:«… поверенные спокойно и быстро переписали на твое имя принципат Трикарио, графство Каринола, Кьярамонте и Лаурия, а также все другие твои земли. Все они, в соответствии с их описаниями, принесут еще больший доход, чем обещал король, легко соберут тебе более 12 тысяч полновесных дукатов». Вскоре Александр, добившийся в жизни всего сам, придет в ярость, узнав, как легко сын транжирит его средства.

Хуан затосковал по семье, ему хотелось вернуться в Рим, и это видно по его письму Лукреции, находящемуся в архивах Валенсии (письмо, судя по всему, так и не отправлено):

Приблизительно в то же время (сентябрь 1494) он послал похожее письмо Чезаре. Умолял, чтобы брат вступился за него перед папой, просил выслать за ним галеры, чтобы уехать в Италию. «Каждый день для меня словно год. Я все жду кораблей, которые Его Святейшество обещал в скором времени за мною прислать…»

Несмотря на сложную политическую ситуацию, Джованни Сфорца был все еще в хороших отношениях с Борджиа: в мае Александр разрешил Лукреции, Адриане и Джулии в первый раз приехать в Пезаро. В замке Святого Ангела есть личные бумаги понтифика, они хранились в архивах более ста лет. Документы эти показывают, как сильно зависел папа от «своих женщин», видно, как горячо любил он Лукрецию и прекрасную молодую любовницу. Дамы приехали в Пезаро 8 июня. Был сильный ливень, но приняли их тепло. В письме отцу Лукреция сообщила, что им отвели «прекрасный дом со всеми удобствами и окружили заботой». В тот же день написала и Адриана, расхваливая Пезаро и предупредительность тактичного хозяина, исполнявшего все пожелания дам. Обе женщины встревожились, однако, из-за известия, принесенного им господином Франческо. Они узнали от него об опасном положении, в котором оказался Александр, и дело было даже не в чуме, а в профранцузски настроенном окружении (в особенности опасен был Колонна). «Господин Франческо подтвердит вам, — писала Лукреция, — мы поняли, что в настоящее время дела в Риме идут плохо. Мы все огорчены, что вы. Ваше Святейшество, вынуждены там находиться. Умоляю вас, уезжайте, а если не хотите уехать, то по крайней мере будьте осторожны, берегите себя. Не сочтите мои слова за бесцеремонность, я просто слишком люблю вас. Знайте, Ваше Святейшество, что душа моя не будет покойна, если я не буду получать о вас известий». Адриана ее поддержала. Она выражала озабоченность в связи с тем, что Александр остался в Риме перед лицом грозившей ему опасности. Со своей стороны она заверила папу, что беспокоиться ему не следует, потому что дамы (Лукреция и Джулия) послушно выполняют все его предписания и во всем поддерживают друг друга. Орсино, который, должно быть, сопровождал свою неверную жену в Пезаро, также просил передать наилучшие пожелания Его Святейшеству. Джулия Арагонская, представительница многочисленной королевской семьи Неаполя, рассказала о приеме и празднествах в Пезаро, где она, Джованни, Лукреция и Джулия Фарнезе танцевали, поражая толпу великолепными нарядами. Но при этом она заверила Александра, что, несмотря на внешнее безудержное веселье в Пезаро, его женщины считают дни, когда снова будут вместе с ним. Упомянула она и своего брата, кардинала Луиджи Арагонского. Луиджи был так доволен переговорами папы с новым королем Неаполя, что ему даже показалось, «будто папа снова сделал его кардиналом». Похоже, ни одна женщина, когда-либо писавшая Александру, не могла удержаться, чтобы не выпросить у него какую-нибудь для себя услугу. Четыре дня спустя Джулия Арагонская обратилась к понтифику и попросила, чтобы он даровал ее брату место недавно убитого епископа. В постскриптуме она намекнула на задание, данное ей папой. Можно не сомневаться: он попросил ее приглядывать за Джулией Фарнезе, которую папе не терпелось увидеть как можно скорее. Александр написал Адриане длинное письмо. В нем он спрашивал, когда дамы намерены вернуться и будет ли их сопровождать Джован-ни Сфорца, или же он останется в Пезаро. Ожидал он их в конце июня — начале июля и готов был вернуться в Рим, чтобы лично встретить. Он предполагал, что Джованни Сфорца останется в Пезаро и будет вместе с кондотьерскими отрядами защищать государство, а вот женщинам оставаться там нежелательно: того и гляди, нагрянут французы.

Лукреции в Пезаро было очень весело, а потому она писала отцу не слишком регулярно, приводя разные оправдания: что они с Джулией дожидались ответов Александра; что в воскресенье они должны были торжественно встретить знаменитую красавицу Катерину Гонзага. Борджиа и раньше наслышаны были о красоте Катерины. В начале года некий Якопо Драгони написал Чезаре, кардиналу Валенсии, шутливую поэму на латинском языке, посоветовав «взять в осаду город Сан Лоренцо», где живет Катерина со своим мужем (то есть соблазнить Катерину). О муже ее, Оттавиано, высказался презрительно. Неизвестно, последовал ли Чезаре его совету. А вот и нелестное высказывание Лукреции о Катерине:

Лукреция и Катерина тем не менее подружились, причем последняя в полной мере этой дружбой воспользовалась. Примерно в то же время (начало июля 1494 г.) она написала папе письмо — формально послание шло от Лукреции, однако написано рукой Катерины — подписались под ним обе женщины. В письме этом они настоятельно просили Александра защитить от врагов мужа Катерины, графа Оттавиано да Монтеведжо. По возвращении домой Катерина послала в Сан Лоренцо еще одно письмо. В нем она восхваляла Лукрецию, ее характер, ум и «манеры настоящей дамы», говорила, что чрезвычайно дорожит ее дружбой. Когда муж, которого Катерина считала уже погибшим, вернулся к ней из Рима, она вновь обрела душевное равновесие. И опять Катерина искала у Александра поддержки, просила защитить от деверя, Роберто да Монтеведжо, и от врагов, забравших ее ренту и угрожавших ей убийством.

Джулия Фарнезе также описывала своему пожилому любовнику красоту Катерины и получила от него такой ответ:

Так как он знал, что женщины (Адриана, Лукреция и Джулия) читают все письма, которые он направляет каждой из них, то заключил, что нет нужды сообщать другие новости.

К Джулии Александр питал сильную любовную страсть, но свою дочь папа просто обожал, а потому ударился в панику, когда в конце июня по Риму поползли слухи, будто Лукреция не то умерла, не то на краю гибели. «Донна Лукреция, возлюбленная дочь моя! — писал он. — Как же ты напугала нас: четыре-пять дней мы страшно горевали и беспокоились, услышав новость, распространившуюся здесь, в Риме. Говорили, что ты умерла или неизлечимо заболела. Можешь представить, как подействовал на меня такой слух, ибо любовь моя к тебе безмерна. И я не находил себе места, пока не увидел письмо, которое ты написала своей рукой. Написано нетвердой рукой, стало быть, чувствуешь ты себя все еще неважно. Возблагодарим Господа и Пресвятую Деву за то. что ты избежала опасности. Но мы не успокоимся, пока не увидим тебя лично». Джованни Сфорца, «наш дорогой сын», написал понтифику и пожаловался, что брат не дал ему денежного содержания (кондоты). ничего, кроме слов. Александр, в последнее время отвернувшийся от Милана, от французов и от Сфорца и твердо принявший сторону неаполитанского короля, предложил Джованни последовать его примеру и служить королю Неаполя Альфонсо, с которым ему, Александру, предстояло вскоре повстречаться. Кардинал Асканио, доложил он Лукреции, уехал из Рима «из страха» перед королем Альфонсо.

Папа страшно разгневался, когда узнал, что в середине июля Джулия в сопровождении Адрианы и без его на то разрешения отправилась из Пезаро к заболевшему брату Анджело в семейное поместье Каподимонте. Когда они туда прибыли, Анджело был уже мертв. Эта трагедия привела Джулию и ее брата, кардинала, в такое отчаяние, что они и сами заболели. Папа послал им одного из личных врачей, но высказал свое возмущение Лукреции: «Поистине господин Джованни и ты совершенно обо мне не подумали, когда попустительствовали тому, чтобы мадонна Адриана и Джулия уехали без нашего разрешения. Ты должна была знать — ведь это твой долг, — что внезапный отъезд, о котором нас никак не известили, вызовет наше величайшее неудовольствие…»Лукреция немедленно ответила на сердитое письмо отца:

Перейдя к политическим вопросам, она с необычайной для женщины ее возраста проницательностью поздравила Александра с успехом его переговоров с королем Альфонсо. Встреча состоялась 14 июля 1494 года в Виковаро, близ Тиволи. Затем Лукреция выразила надежду на заключение соглашения с Колонной.

Несмотря на оптимистичный тон письма Лукреции, положение Александра в Риме становилось все опаснее. Главный его враг и соперник в папском окружении, Джулиано делла Ровере, бежал во Францию и потребовал созыва церковного собора, чтобы сместить Александра по обвинению в симонии. «Если кардинал Джулиано сделается союзником Франции, — написал 2 мая миланский посол Стефано Таберна, — против папы будет выковано мощное оружие». 17 марта Карл VIII объявил о своем намерении войти в Италию. Новость о том. что Джулиано стал его союзником, и его призыв созвать церковный собор серьезно обеспокоили Александра. В конце июня Асканио Сфорца бежал в Рим, присоединился к Колонне и сумел отговорить его от союза с Неаполем. Асканио тоже потребовал созыва собора с целью смещения папы. Александру угрожали со всех сторон. На встрече 14 июля с королем Альфонсо Неаполитанским решили, что глава клана, Вирджинио Орсини, должен оставаться в Римской Кампании и не выпускать из вида Колонну, а неаполитанские войска под командованием старшего сына Альфонсо, Феррантино, при поддержке союзников, флорентийцев, направятся на север. Короля Франции все это не остановило: уверенный в нейтралитете Венеции и Милана, он перешел границу Франции и Савойи и двинулся в южном направлении.

Сколь бы сложным ни было положение, Александра не оставляло желание увидеть любовницу. Джулии Фарнезе тоже было нелегко. Ее муж, Орсино Орсини, вряд ли был доволен скандальной связью жены с папой. Под предлогом болезни он остался в Читта-дель-Кастелло, к неаполитанской армии не присоединился, а настаивал, чтобы Джулия вернулась к нему в Бассанелло. Александр же потребовал от Вирджинио Орсини, чтобы Орсино явился в военный лагерь герцога Калабрии. Папа пригрозил отдать Остию врагам рода Орсини — клану Колонна и Савелии, и в отношении своего несчастного родственника Вирджинио вынужденно принял сторону Александра. 21 сентября 1494 года Вирджинио под диктовку написал письмо Орсино (в секретных архивах Ватикана сохранился черновик, написанный рукой папы). Сначала письмо приписывали Александру, однако по смыслу и тому, что отправлено оно было из Монтеротондо, крепости Орсини, следует: текст был предварительно согласован во время римской встречи. Александр просто сохранил черновик в своем архиве.

В этом письме Вирджинио сообщил Орсино, будто герцог Калабрии разгневался, узнав, что Орсино уже совершенно здоров. «А потому взываю к твоей чести и прошу немедленно явиться к герцогу, который, я уверен, примет тебя благожелательно», — написал он, после чего прибавил, что надеется увидеть в Риме Адриану и Джулию, «твою мать и твою жену». Он хотел бы просить их не покидать папу: это необходимо для неаполитанского короля и его государства, а также для блага рода Орсини. Он полагал, что король то же самое написал и Адриане: «А потому необходимо, мы о том молимся и настоятельно просим тебя, немедленно напиши госпоже [Адриане], попроси ее, а жене — прикажи, чтобы вместе они немедленно отправились в Рим, а приехав, с присущим им тактом и умением настояли, чтобы папа оставался тверд в своем решении…» Ввиду срочности дела он направил с письмом своего курьера и попросил дождаться ответа, подтверждающего, что Орсини приказ получил.

Можно с полной уверенностью утверждать, что это письмо вызвано было донесением поверенного Александра, Франческо Гасета. Рассказ его привел папу в ярость. Франческо сообщил, что Адриана приехала в имение Фарнезе, Каподимонте, и рассказала кардиналу Фарнезе о недавнем решении Александра, а именно, что Джулия должна ехать в Рим, а архидиакона необходимо прислать к Орсино. чтобы тот убедил его исполнить волю папы. Фарнезе (впоследствии стал папой Павлом III, а пока его называли «юбочным кардиналом», потому что его назначению способствовала сестра), как человек гордый и умный, сопротивлялся, не желая очередного скандала. И дело не в Орсино, которого он бы «подставил», оказывая услугу Его Святейшеству, а в том, что кардинал Фарнезе не хотел поступиться честью и опозорить свой род. По предложению Гасета Вирджинио следовало вмешаться и уговорить Орсино приехать в неаполитанский лагерь, тогда после его отбытия женщины смогли бы прибыть в Рим. Кардинал же, подчеркнул он, не имеет права возражать против требования Орсино вызвать к себе жену в Бассанелло. Фра Тезео, монах в услужении Джулии, написал ей из Бассанелло письмо и сообщил, что никогда еще не видел Орсино таким рассерженным, так что он ей ни в коем случае не советует ехать в Рим.

Александр обладал невероятной силой характера. Он поступал как считал нужным невзирая ни на какие обстоятельства, а потому послал три разгневанных письма — Джулии, Адриане и кардиналу Фарнезе:

Он надеялся, что и она, и «неблагодарная» Адриана одумаются и покаются. Тем не менее под страхом отлучения и вечных мук он приказал ей не покидать Каподимонте и уж тем более не ехать в Бассанелло.

Адриане он написал приблизительно то же самое: обвинил ее в коварстве и подлости, которые будто бы сквозили в каждой строчке ее письма, доставленного ему Наваррико. Как могла она советовать Джулии не ехать в Рим без согласия Орсино?! Затем он запретил ей покидать Каподимонте без его высочайшего повеления. Письмо к Алессандро Фарнезе написано более сдержанно. Он напомнил ему, как много он, папа, для него сделал, а тот обманул его доверие, как же он мог предпочесть ему Орсино?! Затем сказал, что извинит его, если только Джулия не поедет в Бассанелло.

Этим, однако, дело не кончилось: сдаваться Александр не собирался, так он Гасету и объявил. Папа видел письмо фра Тезео к Джулии, в котором монах советовал ей ехать в Бассанелло, а не в Рим («Знаю я этого монаха!» — сказал он с угрозой в голосе). Он ответил Орсино запиской, в которой приказал ему в течение трех дней отправиться в лагерь герцога Калабрии либо приехать к нему в Рим. В случае неисполнения приказа угрожал серьезными неприятностями. Не выдержав Такого напора, Орсино капитулировал: попытка сохранить честь оказалась недолгой. 28 ноября он запросил у папы денег: надо было расплатиться с наемными отрядами. 29 ноября Джулия вместе с Адрианой и сестрой Джироламой выехала из Каподимонте в Рим. Было, однако, уже поздно, и снова нетерпеливому Александру пришлось дожидаться: на группу возле Витербо напал французский разведывательный отряд под командованием смелого капитана Ива д'Алегре. За пленниц у папы потребовали выкуп в 3 тысячи дукатов. Александр страшно взволновался. Он обратился к бывшим своим союзникам, Асканио Сфорца и кардиналу Сансеверино, чтобы они вступились за него перед королем Франции. Его просьба была удовлетворена, и 1 декабря дамы приехали в Ватикан, где их приветствовал каталан Хуан Маррадес, папский камерарий. Говорили, что Джулия переночевала в его доме.

Пристрастия и тщеславие стареющего папы стали объектом язвительных замечаний многих его врагов, в том числе и Лодовико Сфорца. Джакомо Тротти, посол Феррары при дворе Милана, передал реакцию Лодовико Сфорца герцогу Эрколе д'Эсте:

Лукреция тем временем оставалась в Пезаро. Жизнь там была приятная — дворец на главной площади и красивая вилла на горе Сан Бартоло рядом с городом. Общество в Пезаро, хотя и не такое космополитичное, как в Риме, но далеко не скучное и не провинциальное. Самое главное — безопасность: французская армия, двигаясь на юг, не встречала на своем пути сопротивления. Они торопились дойти до Рима и взять Неаполь. Отец ее в Риме находился в изоляции. Поддерживал его только Чезаре. Хуан до сих пор жил в Испании, Жофре и Санча — в Неаполе. Орсини предал Александра: сдал замок Браччано французскому королю, и неаполитанской армии пришлось отступить на юг для защиты королевства. 31 декабря Карл VIII во главе войска вошел в Рим через врата дель Пополо. Александр тайным ходом вышел из Ватикана в замок Святого Ангела. Он прихватил с собой личные документы (включая письма, процитированные в этой главе), которые раскрыли много тайн о его семейных делах. Борджиа оказались в безвыходном положении.

3. ВОЗРОЖДЕНИЕ БОРДЖИА

В конце весны 1495 года ситуация драматизировалась. Не имея никакого оружия, кроме дипломатических способностей и сильного характера, Александр сумел перехитрить французского короля, за спиной которого стояла мощная армия. Кроме красивых слов, Карл ничего от папы не дождался. Король направился в Неаполь, прихватив с собой Чезаре в качестве заложника (тем самым он надеялся гарантировать смирение его отца). Какова же была его ярость, когда по заранее составленному плану Чезаре, переодевшись грумом, сбежал в Веллетри! Когда обнаружили, что в его сундуках вместо багажа были камни, король вышел из себя. «Все итальянцы — грязные собаки! — воскликнул он. — А святейший папа — самый гнусный из «их!» Спустя несколько месяцев после отбытия из Рима король понял, какого коварного врага он обрел в лице Александра VI. Папе удалось объединить против него все силы. 31 марта 1495 года против французов был собран мощный союз — Священная лига. В нее вошли Милан, Венеция, Испания, Ватикан и император.

Тем временем Карл утратил контроль над ситуацией в Неаполе. Поначалу его приветствовали, потом возненавидели. Несмотря на безобразную наружность — «походил на монстра, а не на человека», как сказал о нем один из очевидцев, — Карл был падким до женщин. «[Он] отличался редкостным сладострастием, то и дело совокуплялся, при этом, добившись близости с одной женщиной, тотчас утрачивал к ней интерес и обращал внимание на другую…» — писал о нем другой современник. Солдаты его были ничуть не лучше: «Французы похожи на шутов, грязные и развратные люди… Их постоянно заставали в момент прелюбодеяния». Когда основная часть французской армии в мае покинула королевство и направилась домой, то унесла с собой не только добычу, но и сифилис, ужасную новую болезнь, распространившуюся по Европе подобно лесному пожару.

Французские войска, продвигаясь на север, приблизились к Риму, а Александр и Чезаре с девятнадцатью кардиналами, большим папским войском, миланскими и венецианскими отрядами совершили стратегическое отступление сначала в Орвието, а затем в Перуджу. Поняв, что, оставаясь в Италии, он ничего не добьется, а, напротив, будет изолирован и загнан лигой в ловушку, Карл вновь двинулся на север. В Форново на реке Таро он встретил войско Священной лиги под командованием Франческо Гонзага. Итальянцы одержали знаменитую победу, и, чтобы запечатлеть исторический момент, Гонзага заказал своему любимому художнику Андреа Мантенье[21] картину «Мадонна делла Виттория» («Мадонна Победы»)[22]. Факт остался непреложным — Карл бежал, оставив на поле боя награбленное добро, включая и альбом с портретами дам, благосклонностью которых он пользовался в Неаполе. В конце июня Борджиа вернулись в Рим.

Победу папа и его семейство отпраздновали в Ватикане, где Бернардино Пинтуриккьо закончил отделку апартаментов Борджиа (они существуют и поныне). В декоре явно прослеживаются испанские мотивы. Стены и потолок усыпаны эмблемами Борджиа — от короны Арагона, символизирующей королевский дом, расходятся устремленные вниз солнечные лучи и языки пламени, а мирно пасущийся вол превращен во вставшего на дыбы разъяренного дикого быка.

Дворцовые залы словно бы переносят в Испанию: облицованные плиткой полы украшены двойной арагонской короной, фрески Пинтуриккьо заключены в лепные цветные рамы, напоминающие работы мавританских мастеров Гранады и Севильи. На одной из фресок выделяется мощная фигура Александра, облаченного в мантию, расшитую драгоценностями. Повернутое в профиль лицо исполнено не одухотворенной отрешенности, а земных страстей. На фресках в соседнем зале Санти изображены дети папы — Чезаре, Лукреция и Хуан Гандийский.

Весной 1495 года Лукреция все еще пребывала в Пезаро, когда Джованни Сфорца после обмена визитами между Пезаро и Урбино написал Гонзага письмо. В нем он похвалялся, что после Пасхи отправит жену в Рим, «оттуда она не уедет, пока не добьется всего, чего мы желаем [назначения Сиджизмондо кардиналом], ибо никто, кроме нее, не сможет сделать этого лучше. Я посылаю ее, и она охотно соглашается послужить Вашему Сиятельству, ведь она вам предана…»Но, несмотря на хвастовство, Сфорца не доверял семейству Борджиа, как и показали написанные им в Пезаро и адресованные к Лодовико Моро жалобные письма. 18 марта он направил Лодовико письмо, в котором сообщил, что утром на рассвете прибыл гонец от папы. Александр запретил ему покидать дом, а затем приказал поступить к нему на службу. Сфорца планировал совсем другое — поехать в Милан, броситься к герцогу и попросить у Лодовико зашиты. Интересно, чего же он все-таки опасался?

Как ни похвалялся Джованни Сфорца, Лукреции не удалось добыть для Сиджизмондо Гонзага кардинальскую шапку. Об этом его брат Франческо Гонзага с сожалением сообщил Лодовико Сфорца. Франческо назначили главнокомандующим войск Священной лиги. В марте 1496 года, проезжая по дороге в Неаполь через Рим, он посетил Лукрецию и Чезаре. За заслуги перед лигой Александр наградил его Золотой Розой. Собственное же положение папа предпочитал укреплять, назначая близких друзей на должности кардиналов. Он был уверен в лояльности двоюродного брата, Хуана де Борджиа-Лансоля, валенсианцев Хуана Лопеса, Бартоломео Марти и каталана Хуана де Кастре-Пиноса. Однако Франческо Гонзага, человек, одержавший победу в Форново, темноволосый красавец главнокомандующий, произвел на Лукрецию сильное впечатление. В ее жизни он сыграет впоследствии большую роль. В то время Гонзага был женат на выдающейся женщине. Изабелле д'Эсте, и имел любовницу, с которой прижил троих детей, а что он думал о пятнадцатилетней графине Пезаро, неизвестно. Зато мнение об ее отце, без сомнения, совпадало с мнением его корреспондента, Флориано Дольфо. В длинном послании тот писал о «нашем папе, благодаря которому роза [Золотая Роза] источала зловоние. Виной тому были обманы, семейственность и раздоры, так что нежный аромат благородного цветка совершенно выдохся…»

Джованни Сфорца в Риме не было (хотя в январе он туда приезжал). Он пребывал в Пезаро. Прежде чем присоединиться к Гонзага, он вел переговоры с папой и миланским герцогом, стараясь добыть денег для наемных отрядов. В Рим он приехал 16 апреля и оставался там десять дней, обсуждая с папой денежный вопрос и сопротивляясь попыткам заставить его уехать. Что-то было не так в его отношениях с Лукрецией. Мантуанский посол Джанкарло Скалона делал темные намеки относительно причины отъезда Сфорца 28 апреля: «Возможно, дома у него что-то такое, о чем другие не подозревают». Затем добавил, что уехал Сфорца в отчаянном настроении, «оставив жену под апостольской мантией», и не вернется. Фразу эту интерпретировали как предположение об инцесте. Но ни намека о чем-либо подобном мы не находим в переписке Асканио Сфорца и миланского посла Стефано Таберна, который, будучи в близких отношениях с Джованни, должен был бы знать о таких вещах.

От Джованни Сфорца благополучно избавились. Лето 1496 года ознаменовалось серией семейных визитов, отмеченных обычной пышностью. В мае вернулись в Рим Жофре и Санча. Александр и Чезаре, умевшие пустить пыль в глаза, организовали им торжественную встречу. Супруги въехали в город через Латеранские ворота, их приветствовали все кардиналы, командующий ватиканской гвардией с двумя сотнями солдат, послы Испании, Милана, Неаполя, Венеции, сенаторы, знать и именитые граждане Рима. Лукреция, опасаясь, что невестка затмит ее красотой, о которой была много наслышана, постаралась превзойти гостью пышностью наряда. Жофре и Санча подъехали к дворцу, откуда Александр, предварительно рассмотрев молодых в щель между ставен, спустился вместе с Чезаре, чтобы поприветствовать их. Вокруг имени Санчи витал ореол чувственности, и в описании, оставленном Скалонои, можно уловить ревнивые нотки, присущие окружению Борджиа:

О Жофре Скалона отозвался несколькими словами: «Смуглый юноша с длинными, слегка рыжеватыми волосами… лет четырнадцати-пятнадцати».

Поведение и репутация Санчи вызвали недовольство, так что в начале июня 1494 года каталан, управляющий дворцом Сквиллаче, счел необходимым сделать клятвенное заявление в присутствии дюжины свидетелей: «Я, Антоний Гурреа, утверждаю, что в семье князя Сквиллаче поведение дам отличается столь высокой честностью и благопристойностью, что лучшего и желать невозможно. В покоях принцессы не был принят ни один мужчина…». Жофре был слишком юн и неопытен, чтобы удовлетворить Санчу. Спустя несколько месяцев она нашла в Чезаре человека, больше соответствовавшего ее вкусам. С Лукрецией они очень скоро стали близкими подругами. Во время службы в базилике Святого Петра две молодые женщины шокировали папского церемониймейстера, когда во время долгой и утомительной проповеди забрались на хоры, предназначенные для каноников, смеялись там и болтали, подавая пример другим дамам.

В августе, когда из Испании приехал Хуан Гандийский, семья Борджиа собралась в полном составе. Двадцатилетний герцог разоделся в пух и прах: на нем был алый берет, расшитый жемчугом, камзол из коричневого бархата, сверкавший драгоценностями, черные чулки с вышитой на них эмблемой — золотой короной Гандии — и длинный турецкий плащ из золотой парчи. Не забыл он украсить золотой бахромой и своего гнедого жеребца, с каждым шагом которого раздавался мелодичный звон серебряных колокольчиков. Сопровождали герцога шестеро оруженосцев, включая мавра, разодетого в парчу и алый бархат. Двенадцать пажей следовали верхом на великолепных конях, а за ними — толпа карликов и шутов. Роль, которую отвел Хуану любящий отец, заключалась в сокрушении Орсини, которому не простили предательства в последние дни 1494 года. Влияние Орсини на Римскую Кампанию представляло серьезную угрозу независимости папства. Теперь же, когда глава клана Вирджинио со старшим сыном Джанджордано находились в тюрьме Неаполя, у Александра появился шанс. И стратегию, и момент он выбрал правильно, а вот с Хуаном, не имевшим военного опыта юнцом, серьезно ошибся. Александр поставил его во главе войска, хотя отвечал за все образованный, но слабохарактерный Гвидобальдо Урбинский, герцог Монтефельтро, главный капитан папских войск.

26 октября под пение труб в базилике Святого Петра герцога Гандийского возвели в ранг главнокомандующего и гонфалоньера (знаменосца Церкви). Александр был сам не свой от радости и гордости. Скалона иронизирует: «Папа раздулся от важности за сына и уже не знает, что бы ему этакое придумать. Сегодня утром пожелал вставить в шляпу перо и собственноручно пришил к ней баснословной цены камень…» Неудивительно, что военная кампания провалилась. Женщина, Бартоломеа д'Альвано, жена одного из самых талантливых капитанов Орсини, сумела удержать крепость Браччано. Орсини буянили у ворот Рима, высмеивали гандийского герцога: доставили в папский лагерь большого осла с плакатом на шее «Я — посол герцога Гандии», а грубое письмо, адресованное ему же, повесили под хвост животного. В январе в Сориано папскую армию разбили, а Гвидобальдо взяли в плен. Хозяевами Римской Кампании остались Ореини, и Александру пришлось заключить мир в феврале 1497 года. Ореини достались все замки за исключением Черветери и Ангвиллары, эти крепости и 50 тысяч дукатов отошли к понтифику. Выкуп за Гвидобальдо Александр платить отказался, а Хуану отдал большую часть выплаченных Ореини репараций. С помощью великого испанского генерала Гонсальво Кордовского в марте Хуан отвоевал Остию у единственного остававшегося на итальянской земле французского гарнизона.

Выступление испанцев на стороне Александра плохо закончилось для Сфорца. В ту же неделю, в конце марта, Джованни Сфорца, пребывавший с середины января вместе с Лукрецией в палаццо Санта-Мария-ин-Портико, бежал из Рима в Пезаро, не оповестив об этом ни Асканио, ни дядю Лодовико. С начала года было ясно, что брак Сфорца складывается неудачно. 7 января Джованни писал об этом из Пезаро Лодовико Сфорца. Папа, сообщал он, оказывает на него давление, заставляя вернуться в Рим, но он отказался, сославшись на недомогание. Тогда к нему прислали нарочного: Александр приказывал Джованни прибыть в Рим в течение восьми дней. Сообщение Скалоны в Мантую о том, что Сфорцау папы на хорошем счету, а Лукреция всем довольна и влюблена в мужа, оказалось далеко от истинного положения дел. Поспешность и секретность отъезда — Джованни притворился, будто отправляется на праздничную церемонию, проходившую за городскими воротами Рима, а на деле его поджидал дорожный экипаж — говорят в пользу предположения, что Джованни услышал нечто такое, чего испугался. Возможно, были сделаны намеки — Чезаре или кем-то другим, — что он как муж не годится для Лукреции. Скалона сообщает, что, по слухам, Борджиа собираются отравить Джованни, но сам он эти слухи считает необоснованными. Моро ни в коем случае не хотел разрыва отношений с папой. Хотя Александра он презирал и не доверял ему, однако нуждался в его политической поддержке. Должно быть, Лодовико Сфорца предвидел нежелательную перспективу развода, когда писал к послу: «Мы хотим, чтобы Его Сиятельство объяснил нам причины, побудившие его столь поспешно покинуть Рим. Произошло ли это потому, что он до сих пор не осуществил консумацию брака? Дайте ему понять, что это дело можно поправить. Мы хотели бы выслушать объяснения…» Несчастный Сфорца ответил, что папа на него разгневан и требует его возвращения, угрожая, что если он не вернется по своей воле, то его привезут силой. Он добавил, что папа использует его отсутствие как повод для расторжения брака, хотя никакой причины для этого нет, а требование, чтобы Лукреция ехала вместе с мужем в Пезаро, — справедливо.

4 мая Лодовико узнал — вероятно, от миланского посла Стефано Таберно — причину побега Сфорца: тот испугался угроз Борджиа. Моро удивился еще больше, когда ему сообщили просьбу папы — воздействовать на Джованни, чтобы тот вернулся в Рим. Лодовико обратился к племяннику с недоуменным вопросом: он хотел знать истинные причины как внезапного отъезда его из Рима, так и отказа туда возвращаться. Он просил ответить ему либо письмом, либо устно, если на бумаге излагать эти причины было опасно. Он пообещал Джованни, что не будет заставлять его возвращаться в Рим. Племянник, все еще не оправившийся от панических настроений, заверил Лодовико в своем уважительном к нему отношении, но сказал, что посылает в Рим надежного человека и через него будет просить Александра, чтобы тот разрешил Лукреции приехать в Пезаро, как и подобает супруге. Если же папа впоследствии захочет, чтобы они оба вернулись в Рим, то он с удовольствием это сделает. Затем гонца с ответом для папы отправили к Лодовико с объяснением, почему Джованни не хочет вернуться в Рим. К 1 июня Лодовико получил из Рима письмо от Асканио, в котором он сообщал о твердом желании папы расторгнуть брак дочери. Джованни поехал в Урбино проконсультироваться с Гвидобальдо. которого к тому моменту освободили из тюрьмы под залог. Вернулся он в Пезаро «недовольным». Через пять дней Джованни в панике бежал в Милан к Лодовико, так как Александр послал в Пезаро фра Мариано[23]. Представитель Мантуи в Урбино, Сильвестро Каландра, сообщил 6 июня Франческо Гонзага. что Джованни «уехал инкогнито и страшно спешил». Гвидобальдо отправил к маркизу доверенного слугу с сообщением «о плохом поведении папы, который во что бы то ни стало намеревается осрамить синьора Джованни…» Еще одним свидетельством, указывавшим на преследование Сфорца, стало заключение соглашения папы с врагом и соперником Асканио — Джулиано делла Ровере. Папа предложил ему вернуться из Франции в Рим, пообещал простить все прежние обиды и вернуть отнятые привилегии.

Тем временем невинная жертва, Лукреция, 4 июня покинула Ватикан и в сопровождении прислуги удалилась в доминиканский монастырь Сан Систо. Такие решения она не раз принимала в драматические моменты своей неспокойной жизни. Похоже, никто не знает, каковы в то время были ее чувства, но, должно быть, в душе ее зрел протест. Один современник отмечал, что она покинула отца «как нежеланный гость», другими словами, поссорилась с понтификом и, по всей видимости, из-за процедуры развода. Другой очевидец утверждал, что со своим мужем она рассталась несколько месяцев назад и отношения у них были «недружелюбные». Каландра сообщил из Урбино, что отец послал вслед за ней барджелло (капитана полицейской стражи), чтобы тот забрал ее из монастыря, однако она отказалась подчиниться. Очень может быть, что в монастырь она уехала по собственному желанию, чтобы освободиться от давления отца и братьев. Оба брата заявили, что к Сфорца она не вернется. Слухи о разводе и причины развода стали достоянием гласности. Об этом написал хорошо информированный венецианский хронист Марино Санудо. сообщавший, что, по слухам, папа послал Лукрецию в монастырь «по двум причинам: первая в том, что брак нелегитимен, поскольку сначала она была просватана за другого человека, испанского аристократа [Просида], а уж потом выдана замуж за правителя Пезаро. Вторая причина, опять же по слухам, что с тех пор как ее выдали замуж, этот синьор так и не вступил с ней в супружеские отношения, ибо был импотентом. И он [папа] начинает процесс расторжения брака…»Согласно еще одному сообщению, Хуан Гандийский увез сестру с собой в Испанию. Папа, мол, так хотел объявления брака недействительным, что даже позволил Джованни Сфорца не возвращать приданого. 14 июня Асканио Сфорца написал Лодовико, что расставание Лукреции и Джованни неизбежно, будто папа при поддержке Чезаре и Хуана объявил: оставаться с этим человеком Лукреция более не может, брак их так и не состоялся, а потому должен быть аннулирован. Из Милана феррарец Антонио Костабили в письме доложил своему хозяину, герцогу Эрколе, что Джованни Сфорца был у них и хотел, чтобы герцог Лодовико уговорил папу позволить Лукреции вернуться к нему. Папа решительно отказал по причине недействительности брака, официально продолжавшегося несколько лет. «А когда Его Светлость спросил, верно ли утверждение папы о неспособности его [Джованни Сфорца] осуществлять супружеские обязанности и о том, что брак его с Лукрецией является по сути фиктивным, он категорически возразил. Напротив, с женой он имел частые сношения. Однако папа отобрал у него Лукрецию, чтобы самому ею воспользоваться. В завершение он высказал все, что думает о Его Святейшестве». В ответ на это Лодовико предложил: пусть папа отправит Лукрецию в поместье Асканио Непи, где к ней присоединится Джо-ванни и наглядно продемонстрирует брачные отношения. Тогда, мол, папа и оставит с ним жену. Сфорца предложение отклонил, его возмутило то, что он должен доказывать свою мужскую состоятельность в присутствии папского легата. Тогда Моро спросил: отчего они сочли его импотентом, если от него забеременела сестра маркиза Мантуи (покойная жена Сфорца, Маддалена Гонзага, умерла при родах в 1490 году). На это Джованни ответил: «Ваша Светлость, разве вы не слышали, они утверждают, будто она забеременела от другого». Эта беседа, добавил Костабили, заставил Лодовико задуматься: может, эти разговоры и вправду небезосновательны, ведь если Джованни не импотент, он должен бы стремиться доказать свою состоятельность. Раз папа оставляет у него приданое, то Сфорца, должно быть, не будет сильно возражать против развода.

Насколько правдивы были эти слухи? О том ведали лишь несколько человек из семейства Борджиа. Лукреция все еще находилась в Сан Систо, а на Рим обрушилась трагедия. Пока Лукреция была в опале, Александр изливал свою любовь на ее братьев: 8 июня на заседании консистории он объявил Чезаре легатом на коронации короля Федериго в Неаполе. Это явилось откровенным проявлением семейственности: слишком молод и неопытен был его сын для такого назначения. Но это были еще цветочки: на другом, секретном заседании консистории, состоявшемся накануне, понтифик сообщил, что отдает во владение Хуану княжество Беневенто и города Террачину и Понтекорво. Передача важных папских территорий в наследственную собственность герцогу Гандийскому вызвала страшное негодование представителей этих городов, присутствовавших на собрании. Они расценили заявление папы как скандал. Цэубый и высокомерный Хуан успел к тому времени нажить себе влиятельных врагов, теперь же он стал главной мишенью враждебно настроенной к Борджиа оппозиции.

14 июня, в среду, ровно через неделю после заседания консистории, Хуан Гандийский исчез. Вечером того дня вместе с Чезаре и кардиналом Хуаном Борджиа Монреальским он присутствовал на обеде у своей матери Ваноццы. Прием она устраивала в саду в Сан-Марино-деи-Монти. Возвращаясь ночью, они остановились на мосту Святого Ангела, по дороге к Ватикану. Хуан сказал остальным, что должен их покинуть, так как ему нужно ехать куда-то одному. Оба кардинала и слуги Хуана, по словам Скалоны, пытались отговорить его ехать в одиночку: улицы Рима небезопасны ночью для одинокого богатого молодого человека, особенно когда враги Хуана не дремлют. Однако Хуан был непреклонен. Единственное, на что он согласился, — послать одного из своих грумов в апартаменты в Ватикане, чтобы тот взял его легкое «ночное оружие» и дожидался бы его на пьяцце Джудеа. Хуан попрощался с Чезаре и кардиналом Борджиа и развернул своего мула в сторону гетто. Видели, как сразу же скрывавшийся неподалеку мужчина в черном плаще и в маске уселся на мула и пустился следом; двое других ехали за ним на небольшом расстоянии.

Чезаре и кардинал Борджиа, обеспокоенные всей этой таинственностью, ждали некоторое время у моста возвращения Хуана. Когда же он не появился, поехали домой, «испытывая сильную тревогу и сомнения». На грума Хуана, отправленного за оружием, по дороге напали: слуга получил легкие ножевые ранения, но так как, по словам Скалоны, «был он человеком сильным», ему удалось уйти от нападавших и он вернулся на пьяцце Джудеа, чтобы дождаться хозяина. Так и не дождавшись герцога Гандийского, он вернулся в Ватикан, решив, что Хуан проводит ночь с какой-нибудь римлянкой, как это часто случалось. Ни грум, ни Чезаре не сообщили папе в ту ночь об эскападе Хуана.

На следующее утро слуги Хуана доложили Александру, что их хозяин так и не вернулся. Папа сначала не слишком волновался, поскольку привык к любовным похождениям Хуана, однако тревога возросла, когда сын в течение дня так и не появился. Вечером Александр послал за Чезаре и кардиналом Борджиа и потребовал рассказать ему, что случилось. Они сообщили ему то, что узнали от грума Хуана, на что Александр, по свидетельству Скалоны, сказал, что «если Хуан мертв, то ему понятны и причина, и следствие». Затем «охваченный смертельным ужасом», по выражению немца Иоганна Бурхарда, папского церемониймейстера, он приказал начать поиски. Папские агенты рыскали по улицам, вселяя в горожан ужас. Опасаясь вендетты, многие римляне закрыли свои лавки и забаррикадировали двери. Колонна, Савелли, Орсини и Каэтани выставили возле дворцов стражу, а разъяренные испанцы все носились по улицам со шпагами наголо. Наконец 16 июня, в пятницу, после лихорадочных поисков, услышали рассказ торговца лесом по имени Джорджио Скьяви, который приглядывал за лесом, сложенным на речном берегу возле больницы Сан Джироламо дельи Скьявони. Вот что он рассказал:

Когда торговца спросили, отчего он не рассказал об этом инциденте властям, Джорджио ответил просто: «В жизни мне довелось увидеть чуть ли не сотню трупов, которых сбрасывали по ночам на том самом месте, и шума из-за этого никто не поднимал».

После его рассказа всем рыбакам и лодочникам Рима было приказано обшарить реку, пообещали вознаграждение. Сначала обнаружили тело неизвестного человека, затем примерно в полдень возле церкви Санта-Мария-дель-Пополо рыбак по имени Баттистино да Талья вытянул сеть с телом молодого человека. Тот был полностью одет, на руках перчатки, на поясе кошелек с дукатами. Насчитали девять ножевых ран — на шее, голове, туловище и ногах. Это был Хуан Гандийский.

Тело Хуана перевезли в замок Святого Ангела, обмыли, нарядили в парчу с эмблемой гонфалоньера Церкви. Похороны проводились со всеми почестями. Процессия с двенадцатью факелоносцами во главе, папскими клириками, оруженосцами «двинулась без всякого порядка, рыдая и завывая», из замка Святого Ангела к церкви Санта-Мариядель-Пополо, как описывал историк Бурхард. Погребли Хуана в семейной часовне. «Тело уложили на великолепные носилки, так чтобы каждый мог видеть покойного. Казалось, что герцог спит», — завершил комментарий Бурхард. Другой очевидец заметил, что Хуан «выглядел много красивее, чем при жизни». Изысканную речь на панихиде по покойному герцогу произнес гуманист Томмазо Ингирами, известный как Федра.

Горе Александра невозможно описать словами. Даже холодный, не страдавший сентиментальностью Бурхард был тронут:

К понедельнику 19 июня Александр пришел в себя настолько, что смог созвать заседание консистории. На собрании он прочувствованно говорил о смерти сына: «Гандийский герцог мертв. Его смерть доставила нам огромное горе. Не может быть большей боли, чем наша, ибо мы любили его больше всего на свете, более папства или чего бы то ни было. Да если бы нам предложили, мы охотно отдали бы семь тиар, только бы вернуть его к жизни. Господь послал нам это, возможно, за какой-то наш грех. Сам герцог не заслуживал такой ужасной смерти. Мы не знаем, кто убил его и кто сбросил его в Тибр».

По городу расползлись слухи относительно заказчика или заказчиков преступления. Упоминались имена Джованни Сфорца, Гвидобальдо да Монтефельтро и Асканио Сфорца. Однако после того, как Александр реабилитировал тех, кого подозревали, дознания в течение недели прекратились. Похоже, Борджиа прекрасно знали, кто стоял за этим преступлением, и лишь ожидали удобного момента для нанесения удара. Самыми вероятными кандидатами были Орсини, вражда которых по отношению к Борджиа началась с первого года папства Александра, когда они, договорившись, захватили замки Черветери и Ангвиллара. Александр не мог простить им их предательства и перехода на сторону французов в конце 1494 года. Он отомстил им в 1496 году, попытавшись отобрать их земли для Хуана, но искрой, по-настоящему воспламенившей гнев Орсини, стала смерть вождя их клана, Вирджинио Орсини, посаженного в 1494 году за предательство в тюрьму Неаполя и умершего там 13 января 1497 года. Семья была уверена, что произошло это не без участия Борджиа. По законам вендетты смерть Вирджинио требовала отмщения, а что может быть лучше, чем убийство любимого сына понтифика? Согласно венецианскому источнику, оглашенному в конце года, «Папа замыслил погубить Орсини, потому что Орсини убили его сына, герцога Гандийского». Вендетту с большой осторожностью и жестокостью продолжит через несколько лет Чезаре.

Горе и гнев не помешали, однако, Борджиа осуществить намеченные политические и династические цели. На том же заседании консистории, на котором папа оплакивал смерть Хуана Гандийского, Александр вернулся к теме развода Лукреции и Джованни Сфорца. Еще до убийства он с Чезаре замыслил для Лукреции новый брак. Папа назначил сына легатом на коронации короля Федериго в Неаполе, и Чезаре вознамерился выжать из благодарного короля все что можно. Сюда входило и неаполитанское замужество Лукреции, как только будет оформлен ее развод с Джованни. Убийство Хуана замедлило осуществление плана. Чезаре покинул Рим через шесть недель после убийства брата. Коронация Федериго в Капуа состоялась 11 августа. Король и легат вместе предавались всем сомнительным удовольствиям Неаполя. Когда Чезаре 5 сентября вернулся в Рим, агент Изабеллы д'Эсте сообщил: «Господин Валенсии вернулся после коронования короля Федериго, заболев французской болезнью [сифилис]». Еще до его возвращения Асканио Сфорца написал в шифрованном письме Лодовико, что между папой и князем Салерно идут переговоры: «Выдать донну Лукрецию… за сына князя на определенных условиях, которые — если все это соответствует истине — не пойдут на пользу ни королю, ни Италии…»

Вторым мужем Лукреции должен был стать Альфонсо, законный сын Альфонсо II Неаполитанского и брат Санчи. Чезаре смотрел на этот брак как на первую ступень к осуществлению собственных амбиций. Смерть Хуана изменила все: далеко идущие планы семьи связаны были теперь с Чезаре и сосредоточились в 1497 году на его женитьбе на Карлотте, законной дочери короля Федериго. В сентябре комиссия под председательством двух кардиналов объявила о разводе Лукреции и Джованни по причине импотенции мужа. Борджиа насели на Джованни Сфорца, вынуждая его согласиться с разводом. Не желая испортить отношения с папой, старшие Сфорца не стали отстаивать позицию родственника. Всю осень они старались заставить его подписать договор и согласиться с условиями папы, то есть признать, что консумации брака не было. Несчастный Джованни Сфорца отнекивался как мог. Он хотел, чтобы расторжение брака произошло по другой причине: очень уж унизительно звучала для него нынешняя формулировка. Джованни хотел также вернуть себе собственность, находившуюся в руках Лукреции, и не желал отдавать приданое, настаивал также на включении в договор фразы о гарантии невозвращения приданого бывшей жене и будущим ее наследникам.

Подписав документ о расторжении брака по причине отсутствия консумации, он хотел тут же жениться, чтобы оправдать себя в глазах окружающих. Посланный за новым брачным контрактом советник Лодовико, Томассино Тормелли, устало сказал своему хозяину, что если он покажет эту бумагу папе. Александр разъярится. Лодовико надоело нытье Джованни, и 12 декабря он твердо сказал племяннику, чтобы тот следовал решениям Асканио. 21 декабря Лодовико получил от Тормелли письмо. Советник сообщал о радости папы по случаю завершения дела и объявления развода. Папа выразил глубокую благодарность Лодовико за его пособничество. «Радость, которую вы ему доставили, так велика, словно бы вы подарили ему 200 тысяч дукатов». У Александра были причины радоваться: он обрел все, чего хотел, — подтверждение Джованни Сфорца о том, что консумации брака не состоялось (подписано в Пезаро 18 ноября), да и приданое ему вернули в размере 30 тысяч дукатов. Письмо усталого Асканио Сфорца поведало о трудных переговорах, стоявших за окончательным решением: Джованни Сфорца вернули лишь подаренные им Лукреции драгоценности и вещи. По свидетельству папы, стоило все это несколько тысяч дукатов. Лукреция, похоже, не жалела о вынужденном расставании с мужем, с которым она прожила более четырех лет. 20 декабря 1497 года она явилась в Ватикан для оглашения развода и произнесла там красивую речь. Таберна отмечал, что красноречие ее не уступает ораторскому искусству Цицерона. Через полгода Лукреция вышла замуж во второй раз.

4. ТРАГИЧЕСКАЯ ГЕРЦОГИНЯ БИСЕЛЬИ

Александр, возможно, и получил все. чего хотел, однако расплатился за это репутацией дочери. Мало кто верил в то, что консумации брака не произошло, или же в то, что Джованни Сфорца оказался импотентом. Все знали, что первая его жена умерла при родах (кстати, в третьем браке жена родила ему двоих детей). Заявление о том, что Лукреция — девственница (для второго брака это было необходимо), воспринималось как смехотворное. Как выразился Матараццо, летописец из Перуджи, недоброжелательно настроенный к семейству Борджиа, «такое заявление рассмешило всю Италию… кто не знает, что и раньше, и сейчас она — главная блудница Рима». Предположение Джованни, что Александр забрал от него жену, чтобы самому с нею спать, тотчас стало известно всем. Вполне возможно, что Сфорца и сам этому верил. Чрезмерная любвеобильность Борджиа делала обвинение в инцесте вероятным, даже Хуана Гандийского обвиняли в интимных отношениях с сестрой. И Александр, и Чезаре любили Лукрецию с непонятной посторонним пылкостью. Похоже, что она была единственной женщиной, к которой Чезаре испытывал нежные чувства.

После развода Лукрецию вовлекли в новый любовный скандал. 14 февраля 1498 года в Тибре обнаружили тело красивого молодого испанца Педро Кальдерона, более известного как Перотто, который служил посыльным у папы. Приведем свидетельство Бурхарда: благодаря своей должности папского церемониймейстера он знал все придворные сплетни. 9 февраля ночью Перотто «упал не по своей воле в Тибр… об этом происшествии много говорили в городе». Марино Санудо добавил, что из реки выловили и тело Пантасильи, служанки Лукреции. Представляется вероятным, что Чезаре убил их обоих из-за сестры: Лукреция почти наверняка имела роман с Перотто, а потому в июне предыдущего года Александр и Чезаре удалили ее в монастырь Сан Систо, а сами тем временем готовили развод Лукреции с Джованни. Незадолго до обнаружения тела Перотто в феврале 1498 года Христофор Подокно, корреспондент рода Бентивольо из Болоньи, сообщил о таинственном исчезновении Перотто и предположил, что его заточили в тюрьму за то, что он «сделал дочь Его Святейшества Лукрецию беременной». В марте 1498 года феррарский посланник герцога Эрколе заявил, что Лукреция родила ребенка. Так как в этот момент велись переговоры о втором браке Лукреции, Чезаре необходимо было прекратить все разговоры о недостойном поведении сестры, а потому он расправился с Перотто. Никто не должен был помешать его планам в отношении Лукреции, тем более что эти планы были тесно связаны с его собственной карьерой.

Примерно в то же время на свет появился мальчик, Джованни Борджиа, вошедший в историю как «римский инфант». Он-то уж точно был сыном Александра. Поначалу, правда, отцовство приписывали Чезаре. Впоследствии, в секретной булле от сентября 1502 года, Александр признал, что это его сын. Дата рождения вызвала, однако, подозрение, что мальчик — сын Лукреции. Некоторые говорили даже, что родила она его от папы. Тот факт, что спустя годы Джованни привечали в семье третьего мужа Лукреции и считали ее сводным братом, делает такие слухи неправдоподобными. Что случилось с ребенком Лукреции, если вообще этот ребенок был, так и осталось невыясненным. Впрочем, убийства Перотто и Пантасильи такое предположение вроде бы подтверждают. Должно быть, он умер во время родов или вскоре после них: беременности у Лукреции всегда проходили трудно.

Безумие, жестокость и опасности римской жизни иллюстрирует описанный Бурхардом инцидент, случившийся примерно в то же время.

Сожжение у столба было обычным наказанием за содомию или ересь (в конце апреля 1498 года так, например, казнили во Флоренции Джироламо Савонаролу, настоятеля доминиканского монастыря). Способ умерщвления мавра и подсказал, возможно, Бурхарду странную фразу «этот человек знал Курсетту плотски, не ведаю, каким способом». В тот же день надели колодки на шестерых крестьян, прогнав их предварительно кнутами по улицам за отвратительное мошенничество: они продали оливковое масло больным, страдавшим сифилисом. Те искупались в нем в надежде исцелиться, после продавцы влили это же масло в свои кувшины и продали его ничего не подозревавшим покупателям.

Александр с большой охотой принял евреев, изгнанных из Испании фанатичной «патронессой» католиков королевой Изабеллой. Папа считал их не только полезными гражданами, но и потенциальным источником дохода. Требовались крупные суммы денег в обеспечение новых планов Чезаре. В то лето на площади Святого Петра совершили публичное обращение трехсот евреев-маранов в католичество. Свидетелями знаменательного события стали Лукреция и Санча. Санудо полагал этот шаг папы очередной финансовой операцией. «Из писем я понял, что папа приказал примерно тремстам испанским маранам, облаченным в желтые одеяния и со свечой в руке, проследовать к Минерве [церковь Санта-Мария-сопра-Минерва)… таким было их публичное наказание. Весь секрет заключен в их деньгах, и сделал это презренный епископ Калахорра [Педро де Аранда, арестован и обвинен в ереси 21 апреля 1498 года]». Другими источниками пополнения доходов понтифика были поместья умерших или попавших в немилость священнослужителей: когда папский секретарь Бартоломео Флорес, архиепископ Козенцы, был арестован по обвинению в подделке папских бреве, Александр конфисковал его имущество и апартаменты в Ватикане со всей мебелью и коврами. Все это он отдал одному из своих советников Хуану Маррадесу, а должность архиепископа — другому фавориту, камергеру Джакомо Казанове. В мае 1498 года умер кардинал Генуи, и папа отправил одного из своих испанских камергеров, Хуана Феррера, забрать имущество покойного и передать его должность брату Асканио Сфорца.

Должность архиепископа, вероятно, была последней милостью, которую клан Сфорца мог ожидать от папы. Александр задумывал второй брак Лукреции, желая породниться с королевской арагонской семьей Неаполя, к которой Сфорца относились враждебно. К тому же 7 апреля скончался король Франции Карл VIII, событие это предвещало опасность как для Сфорца, так и для Арагона. Преемник Карла, Людовик XII, унаследовал притязания Карла не только на Неаполь, но и на Миланское герцогство. Более того, он хотел, чтобы папа разрешил ему развестись с законной женой, Жанной Французской, и жениться на вдове своего предшественника, Анне Бретанской: так он удержал бы во Франции ее герцогство Бретань. В то время и папа, и Чезаре все еще связывали свое будущее с Неаполем, но возросшее влияние нового французского короля заставляло менять тактику в соответствии с его потребностями и амбициями.

Александр немедленно принялся искать детям партию в Неаполе. Для этого он вступил в переговоры с королем Федериго, предлагая Лукрецию в качестве жены для Альфонсо, незаконнорожденного сына герцога Калабрии и брата Санчи. Но главной задачей Александра была женитьба Чезаре на Карлотте, законнорожденной королевской дочери. Федериго же, к ярости понтифика, сопротивлялся. Благодаря Борджиа он добился легитимации восхождения на трон, но породниться с внебрачными детьми папы, отдать им деньги и земли своего королевства желания не испытывал. Асканио Сфорца с тревогой наблюдал за неаполитанскими переговорами. В начале мая в письме к Лодовико он рассказывал о гневе папы: Федериго негативно относился к предлагаемым Александром бракам. Королю не хотелось отдавать Альфонсо огромное поместье, и папа был унижен проявленным к нему пренебрежением, в особенности потому, что о сватовстве стало всем известно. Тогда Александр пустил слух, будто собирается выдать Лукрецию за Франческо Орсини, герцога Гравины (спустя пять лет Чезаре его казнит).

После этого Альфонсо тайно приехал в Рим. «Сегодня утром [15 июля] сюда явился дон Альфонсо, — сообщал Асканио брату, — и хотя до Марино он ехал на 50 лошадях, сюда он забрал с собой только 6 или 7, так как Его Святейшество хотел сохранить этот визит в тайне. Ужинал он со мной во дворце (Ватикан), затем отправился на аудиенцию к Его Святейшеству, который очень тепло его принял. Сегодня вечером он остановится в доме принцессы, своей сестры [Санчи], опять же тайно. На самом деле, — добавлял Асканио, — почти всем в Риме было известно о его приезде». На следующий день Чезаре пригласил будущего шурина в свои апартаменты, выказал ему величайшее расположение. На третий день папа встречал его вместе с Лукрецией в присутствии Асканио, кардинала Перозы и представителей Неаполитанского королевства.

Наконец король Федериго и папа договорились. Король передавал Альфонсо герцогство Бисельи и земли Корато в обеспечение приданого Лукреции (папа давал за нее 40 тысяч дукатов). Согласились также на том. что Альфонсо на год останется в Риме и Лукреция не обязана будет тотчас ехать в Неаполь.

И вновь Лукреция играла роль политической пешки: ее замужество было ступенькой для более важного брака — Чезаре и Карлотты Неаполитанской: с замужеством сестры статус Чезаре в королевстве повышался. Лукреция, впрочем, казалась довольной новым мужем, красивым семнадцатилетним юношей. 21 июля состоялось скромное бракосочетание в присутствии членов семьи Борджиа, кардинала Асканио Сфорца и Хуана Лопеса. В соответствии с обычаем Хуан Сервиллон, капитан папской гвардии, держал обнаженный меч над головами молодых. Церемонию провели за закрытыми дверями. Бурхард непременно присутствовал бы на бракосочетании, будь оно публичным, а так он лишь сообщил, что Альфонсо вступил в брачный союз с Лукрецией в палаццо Санта-Мария-ин-Портико, после чего «успешно осуществил консумацию брака».

Имеется, однако, свидетельство и непосредственного участника и очевидца. Борджиа не поскупились на праздник в тесном семейном кругу. Подробно поведала обо всем Санча, сестра жениха, ставшая к тому времени любовницей Чезаре. В воскресенье 5 августа в палаццо Санта-Мария-ин-Портико состоялась торжественная свадебная месса, рядом с новобрачными стояли Санча и Жофре. Санча описала великолепное платье Лукреции, отметила дороговизну тканей — а как же иначе — красота и богатство костюма указывают на высокое положение человека в обществе. И рукава шелкового платья невесты, и пояс расшиты были драгоценными камнями, золотая парчовая накидка оторочена алым бархатом. На шее ожерелье из крупного жемчуга редкой красоты. Прекрасные волосы распущены по плечам, на голове сверкающая самоцветами шапочка с затейливой вышивкой и золотая диадема. От Альфонсо также нельзя было отвести глаз: черная парча оторочена алым шелком, на голове черный бархатный берет с брошью. Брошь — подарок Лукреции — на ней в виде эмблемы золотой единорог и украшенный драгоценными камнями золотой херувим. Сопровождали Лукрецию три дамы и Иеронима Борджиа, сестра кардинала. Все они тоже были роскошно одеты.

Пиршество во дворце Ватиканадлилось весь день. В одиннадцать часов вечера папа пригласил всех гостей в зал понтифика. Там сел на трон, Лукреция, Альфонсо, Санча и Жофре расположились у его ног, но он велел всем танцевать. По повелению папы Лукреция танцевала сначала одна, а затем — вместе с Альфонсо. После обедали, во главе стола — папа, за другим столом Лукреция, Альфонсо, кардиналы Борджиа и Перуза, протонотарий капеллан и Иеронима Борджиа. Санча удостоилась чести подавать папе вино. Кардиналы Монреале и Перузы, а также дон Альфонсо поднесли кушанья папе, а затем и сами присоединились к пиршеству. Знатные придворные выступали в роли пажей. После обеда, длившегося три часа, папа подарил Лукреции великолепный серебряный сервиз, а кардиналы поднесли другие серебряные предметы и драгоценности. Празднество продолжилось: папа вместе с гостями удалился в апартаменты Борджиа. В первом помещении Чезаре устроил великолепное зрелище — фонтан, украшенный фигурами кобр и других змей. В другом зале был устроен настоящий лес, и по этому лесу бродили семь человек, представлявшие животных: Жофре, например, изображал дикого гуся, приор Людовико Борджиа, брат кардинала Борджиа, — слона, приятель Чезаре представлял лисицу, а еще один — лося. Были здесь еще лев и жираф. Сам Чезаре предстал в образе единорога. На молодых людях были шелковые костюмы, окрашенные в масть представленного ими животного. Они подходили по очереди, по одному, и танцевали перед папой. Наконец Чезаре попросил позволения танцевать с Лукрецией, и вслед за ним все новоявленные актеры протанцевали с дамами. Праздник длился до рассвета, затем папа приказал Лукреции и Альфонсо идти к себе. Их сопровождала вся компания за исключением Чезаре, оставшегося с отцом.

Понедельник, 6 августа, все спали, а во вторник Чезаре дал прием в большой лоджии виллы Бельведер в садах Ватикана (построена папой Иннокентием VIII и украшена фресками Мантеньи). Чезаре сидел подле Александра, на нем было светское платье по французской моде — камзол из алого шелка и белой парчи, белые высокие башмаки, плащ и черная бархатная шляпа с золотыми кисточками и белым плюмажем, украшенная золотым медальоном с женской головкой. Лукреция, Чезаре и Санча танцевали вместе, затем к ним присоединились и остальные. В час ночи уселись ужинать. Чезаре, еще раз переодевшись, разыгрывал перед папой роль церемониймейстера. Самые знатные придворные обслуживали стол, а остальные предстали в роли пажей. Они носили зажженные факелы, среди них был и оруженосец Чезаре, мрачный дон Мигель де Корелла. Поужинав, компания наблюдала «шутов, представлявших всякие трюки». Чезаре танцевал с Лукрециеи еще раз, после чего восемь раз пригласил на танец Санчу. Затем папа велел Чезаре, Лукреции и Санче танцевать вместе. После них все присутствующие закружились в танце, ну а потом, утомившись, отправились спать. С утра празднество возобновилось в лоджии, гостям были предложены сласти, а их было не менее сотни видов, и Чезаре снова выступал в роли распорядителя празднества. Чезаре представил «удивительную и очень красивую новинку» — сахарные скульптуры. Одну скульптуру он поставил перед папой. Это было изображение женщины с яблоком в руке. Фигурка символизировала власть папы над миром. Альфонсо подали скульптуру Купидона со стихами в руке, Лукреции — женскую фигурку, римскую благочестивую матрону Лукрецию, а Чезаре — рыцаря с оружием, подаренным ему богиней войны. Жофре получил фигурку спящего человека. Возможно, намек на то, что шашни жены были ему неведомы, а Санче — совсем уж неуместно — единорога, символ целомудрия. Угощение на этом завершилось, и папа отправил Альфонсо, Лукрецию и всех остальных по домам, сам же вместе с Чезаре удалился к себе в апартаменты.

На этом праздники не закончились. Организовывал их все тот же Чезаре. 12 августа, в воскресенье, он устроил в парке при вилле кардинала Асканио бой быков. Присутствовали десять тысяч зрителей. На великолепно украшенном возвышении, задрапированном коврами и шелком, сидели почетные гости — Лукреция с Альфонсо, Санча с Жофре и их свита. Чезаре вышел на поле с двенадцатью рыцарями. Санчу так восхитила его одежда (некоторые детали ее она сама подарила ему в тот же день), что она посвятила немало строк ее описанию. Не забыла даже о его коне, белом жеребце со сбруей, украшенной драгоценными камнями, и чепраком из белой парчи, красивее которого она ничего доселе не видела. В одной руке Чезаре держал копье, отделанное серебром и золотом (тоже подарок Санчи), в другой руке сжимал вожжи от восьми отличных лошадей, покрытых великолепными чепраками. Два пажа ехали верхом, они держали копья и знамена с вышитым на них золотым солнцем. Перед Чезаре шествовали двенадцать мальчиков, одетых в двухцветные, желто-красные шелковые костюмы, и двенадцать всадников, также в одежде, подаренной им Чезаре. Во время боя Чезаре убил всех быков. Празднество продолжилось: были устроены скачки. Смеркалось, когда зрители поехали во дворец Санчи. Там они поужинали и шесть часов предавались пению и другим удовольствиям.

Но пока Лукреция и Альфонсо весело праздновали свадьбу, общий ход событий изменил направление. Амбиции Чезаре и международная политика Александра претерпевают в это лето новый поворот. Со смертью Карла VIII стало ясно, что в Италии назревает конфликт между испанским монархом Фердинандом Арагонским и Людовиком XII. Александр почувствовал, что в данный момент ему выгоднее будет приблизиться к французскому королю и отдалиться от старого своего патрона Фердинанда, который чинил ему препятствия, не давая осуществить планы в отношении Чезаре. Он поддерживал короля Федериго Неаполитанского, отказывавшего Чезаре в руке своей дочери, и выступал против намерения Чезаре снять кардинальскую мантию. Не хотел он также, чтобы земли покойного Хуана Гандийского в Валенсии перешли Чезаре. С другой стороны, Франция обхаживала Александра, лишь бы получить у него разрешение на развод Людовика с Жанной Французской и благословение на брак со вдовой его предшественника Анной Бретанской. В конце лета между королем и папой было подписано секретное соглашение, согласно которому Людовик обещал поддержать брак Чезаре с Карлоттой Арагонской (она была в то время при французском дворе) и отдать ему графства Валенсию и Диуа. Валенсия становилась теперь герцогством с доходом в 20 тысяч золотых дукатов. Людовик к тому же финансировал большой отряд тяжелой кавалерии численностью почти две тысячи человек. Он отдал его под начало Чезаре и обязался выплачивать ему по 20 тысяч золотых франков в год. После покорения французами Милана Чезаре становился правителем Асти. Кроме того, ему вручили высшую награду Франции — орден Святого Михаила.

17 августа 1498 года Чезаре снял кардинальское облачение. В начале лета для него изготовили великолепной работы парадный меч. Оружие символизировало его новые амбиции, ибо на нем были изображены сцены из жизни Юлия Цезаря. С ним идентифицировал себя Чезаре. Он и подписывался обычно «Cesar», испанское написание имени было ближе всего к римскому оригиналу. Позднее он взял себе девиз «Aut Caesar aut nihil» — «Или Цезарь, или ничто». В тот же день посол Людовика, барон де Транс, приехал в Рим и привез королевский декрет, согласно которому бывший кардинал Валенсии именовался теперь герцогом Валентинуа. Для итальянцев оба иностранных титула звучали почти одинаково: Валенсия стала отныне «иль Валентине». Всех возмутил неприкрытый цинизм Борджиа: 17 августа перед небольшой аудиторией Чезаре сделал заявление, и в тот день даже испанские кардиналы постарались уехать из Рима. Но Александр все же достиг своего. Пять дней спустя на заседании другой консистории он добился согласия кардиналов на возвращение Чезаре Борджиа к светскому образу жизни. Власть Чезаре в Риме уже почувствовали: «Папа у него в руках», — написал один посол за два года до этого события. Чезаре держал железной рукой не только папу, но и папских кастелянов[24] как в Риме, так и на прилегающих территориях.

Его отъезд во Францию 1 октября стал еще одной публичной демонстрацией власти Борджиа и великолепия, оплаченного двумястами тысячами дукатов. Деньги — как говорили — взяли из конфискованного имущества епископа Педро де Аранда (впоследствии осужденного за ересь), ограбили и три сотни евреев, чье обращение в христианство Лукреция наблюдала на площади Святого Петра. Римские запасы богатых тканей, драгоценностей, золота и серебра полностью исчерпали, так что пришлось обратиться к богатствам Венеции и других городов. Чезаре попросил Франческо Гонзага и Ипполита д'Эсте прислать ему из их знаменитых конюшен таких лошадей, чтобы «перед французами не было стыдно». Лошадей подковали серебряными подковами. Чезаре даже взял с собой дорожный туалет, «покрытый золотой снаружи и алой изнутри парчой, с серебряными ночными горшками». С расходами не считались: очень уж надо было поразить французов. Возможно, Чезаре хотелось как-то заглушить смущение, вызванное собственной наружностью: на его красивом лице появилась сыпь, свидетельствовавшая о второй стадии сифилиса. От поездки во Францию на французском корабле очень зависела его военная карьера, и это не ускользнуло от внимания послов. Мантуан Катанео иронично высказался по этому поводу: «Италия точно погибнет… судя по планам, составленным отцом и сыном, но многие верят, что Святой Дух участия в этом не принимал…» Не имел Святой Дух и отношения к планам Чезаре в отношении сестры. Она была довольна и счастлива с молодым супругом в палаццо Санта Мария.

В ту осень после отъезда Чезаре все внимание Александра VI сосредоточилось на Лукреции. Ее опекал Асканио Сфорца, как всегда чуткий к настроению понтифика. 23 октября, по сообщению Санудо, Асканио находился в Риме. В Ватикан его папа не позвал, однако он «пребывал с дочерью понтифика, угождая всем ее желаниям». В конце года доверенный человек Лодовико сообщил ему, что Лукреция и кардиналы Капуи и Борджии — люди, к мнению которых папа прислушивается. Со стороны все выглядело спокойно на церемонии, проходившей 8 сентября в Ватикане. Сын Паоло Орсини, Фабио. женился на Иерониме Борджиа, сестре кардинала Хуана Борджиа-младшего. Муж Лукреции держал обнаженный меч над головами молодоженов.

Но даже Лукреция, забеременевшая от Альфонсо, не могла не почувствовать, как вокруг мужа сгущаются тени. В конце декабря из Испании прибыли послы, их беседа с Александром длилась четыре часа. Испанцы выразили недовольство переговорами папы с французами, припомнили ему старые обвинения в симонии и пригрозили, что на церковном совете потребуют его смещения. Они бестактно заметили, что смерть Хуана Гандийского была карой Господней за его грехи. Александр же гневно ответил, что Господь наказал и испанских соверенов, отняв у них сына[25]. Напомнили они ему об обете (данном сразу же после убийства Хуана) реформировать папство и удалить от церковных дел своих детей. Эту тему Александр отказался обсуждать. В следующем месяце состоялось еще одно бурное выяснение отношений с послами Испании в зале дель Папагалло в присутствии шести кардиналов. Они потребовали от него отозвать из Франции Чезаре и заставить его снова принять кардинальский сан. Александр же, по словам Санудо, припугнул, что сбросит их в Тибр.

В феврале у Лукреции случился выкидыш. В прекрасный весенний день, сбегая с холма, она споткнулась и упала, а следовавшая за ней придворная дама повалилась на нее. В результате Лукреция потеряла «плод женского пола». Вскоре она, однако, снова забеременела, но политика и Чезаре лишили спокойствия жизнь ее мужа. 23 мая в Рим приехал специальный курьер. Он принес новость: Чезаре женился, но не на Карлотте Арагонской, которая решительно ему отказала, а на кузине французского короля, сестре короля Наваррского. Шарлотта д'Альбре, тремя годами моложе Лукреции, была признанной красавицей, даже критически настроенные итальянские посланники называли ее «прекраснейшей дочерью Франции». Король Людовик заверил папу, что консумация брака состоялась. Чезаре в постели оказался столь хорош, что превзошел даже его: в первую брачную ночь они с королевой Анной совершили два «причастия», а Чезаре целых шесть, — поведал Катанео, после того как по приказу пришедшего в восторг папы прочитал все письма. Александр — как, впрочем, испанцы, миланцы и неаполитанцы — сидел до этого времени как на иголках, ожидая исхода французской авантюры Чезаре. Результат оказался опасен для династии Сфорца и Арагонской ветви неаполитанских королей.

В честь свадьбы брата Лукреция разожгла возле дворца костер, однако радость ее вряд ли разделяли муж и золовка. Прошло немного времени, прежде чем стало известно: в качестве командующего эскадроном тяжелой кавалерии Чезаре отправился вместе с Людовиком в Италию. Когда к середине июля эта новость просочилась в страну, жертвы профранцузской политики Борджиа покинули Рим. Первым это сделал Асканио: 13 июля он в спешке уехал в крепость Колонны в Неттуно. Неделей позже Лодовико перехватил одного из слуг Чезаре по дороге в Лион с секретными письмами от папы. Асканио немедленно оставил Милан и присоединился в Неттуно к брату. В пятницу 2 августа Альфонсо, ставший — как выразился хронист — «непрошеным гостем», «до рассвета тайно покинул город… и отправился к Колонне, а оттуда — в Неаполитанское королевство, не получив на то разрешения у понтифика». Он оставил обливавшуюся слезами Лукрецию на шестом месяце беременности. Не может быть никакого сомнения в том, что они любили друг друга: из Дженаццано Альфонсо писал жене, умоляя приехать. Ему следовало бы проявить большую осмотрительность: ватиканская разведка не дремала, и все письма попали в руки папы. Александр заставил Лукрецию написать мужу и потребовать, чтобы он вернулся. Для большей безопасности папа выпроводил Лукрецию из Рима, сделав ее при этом правительницей Сполето. Лукреции в ту пору было лишь девятнадцать, но такое назначение вряд ли стоит рассматривать как насмешку. Впоследствии она докажет, что унаследовала от отца административный талант. В отсутствие Чезаре Александр смотрел на нее как на единственного человека, способностям и лояльности которого он мог доверять. Жофре в то время пребывал в замке Святого Ангела. Он вызвал гнев отца тем, что ввязался в драку с городским патрулем, в результате чего был ранен. Гнев Александра перекинулся и на Санчу. Темпераментная принцесса вздумала защищать Жофре! Ее вслед за Альфонсо выпроводили в Неаполь, полагая потенциальной шпионкой.

Назначение Лукреции на должность наместника Сполето должно было подтвердить влияние рода Борджиа на Папское государство к северу от Рима. Лукреция получала независимость, власть и деньги. Жофре сочли неспособным исполнять такую роль, однако приказали сопровождать сестру в поездке. Александр написал высшим должностным чиновникам Сполето рекомендательное письмо, в котором выразил непоколебимую уверенность в способностях Лукреции:

Лукреция приехала в огромный замок Сполето с кортежем из сорока трех экипажей и повозок, нагруженных вещами, предназначенными демонстрировать ее величие. Тем временем Александр, стараясь, по-видимому, исполнить данное дочери обещание, прежде чем она покинула Рим, отправил в Неаполь Хуана Сервильона, одного из самых верных сторонников Борджиа, с тем чтобы тот убедил короля отправить назад Альфонсо. «Они найдут сотню тем для обсуждения, стараясь обдурить друг друга, — высказался мантуанский посол, — однако ни папа не доверяет королю, ни король — папе». В Риме произошло таинственное убийство испанского сержанта гвардии, любимца Чезаре, «бывавшего с ним во многих переделках». Из воды вынули его труп со связанными руками и веревкой на шее. В мешок положили тяжелый камень, однако тот, кто сделал это, хотел, чтобы тело нашли, так как мешок привязали к столбам ограды, окружавшей виноградник. Возможно, это было предупреждение, предназначенное папе и Чезаре: знайте, мол, что у вас есть могущественные враги. Чезаре в ту пору был в Лионе с французской армией, готовившейся войти в Италию. Мантуанский посол, всегда готовый приукрасить преступление или тайну, добавил: «Он слишком много знал».

Король Федериго, возможно, не желая обидеть папу в сложившейся для него критической ситуации, согласился отправить Альфонсо назад к Лукреции. Объехав стороной Рим, молодой человек в Сполето воссоединился со своей женой, дохаживавшей последние месяцы беременности. Вместе с Жофре они 25 сентября приехали к Александру в мощную крепость Непи, расположенную с точки зрения стратегии очень удачно — между двумя главными дорогами — Фламиниевои и Кассиевои. Александр забрал замок у отсутствующего Асканио Сфорца, укрепил его, а теперь передал Лукреции вместе с городом и землями. Лукреция владела, таким образом, двумя главными замками и территориями Папского государства к северу от Рима, но только надолго она здесь не задержалась. 14 октября она вернулась в Рим вместе с Альфонсо и Жофре. Там среди прочих их приветствовали актеры и шуты папского двора. Чувствуя, что время родов приближается. Лукреция перебралась в свой дворец, палаццо Санта-Мария-ин-Портико. В Ватикане было полно вооруженных людей, в воздухе витали тревога и страх. 11 октября Людовик XII триумфально въехал в Милан. За ним на коне следовал кардинал Борджиа, через два ряда от него — Чезаре и герцог Эрколе д'Эсте, позади них — маркиз Мантуанский. Прошло несколько дней, и папа лишил статуса папского викария на основании неуплаты ценза род Малатеста, правителей Римини, Риари из Имолы, Варани из Камерино, Манфре-ди из Фаэнцы и Гвидобальдо да Монтефельтро. Среди прочих был и Джованни Сфорца герцог Пезаро. Путь Борджиа был открыт: он завладел большой территорией Папского государства, в том числе и Романьей. Чезаре действовал во имя Церкви, опираясь на французские войска и ссуду в 45 тысяч дукатов, выделенную миланской общиной под гарантию кардиналов Борджиа и Джулиано делла Ровере.

1 ноября Лукреция родила сына, названного Родриго в честь деда. Его крестили 11 ноября в базилике Святого Петра, в день Святого Мартина. Церемония прошла с большой помпой. Дверь дворца Лукреции украсили шелком и парчой. Под звуки труб и гобоев, сознавая, что ему оказывают великую честь, Хуан Сервиллон внес в базилику малютку, одетого в платье из золотой парчи, подбитой мехом горностая. К ребенку приблизились послы Англии, Неаполя, Венеции, Савойи и Флоренции. Франческо Борджиа, кардинал Козенцы, доставил младенца к серебряной с позолотой купели, и кардинал Караффа совершил обряд крещения. В знак возобновления дружбы между Орсини и Борджиа Паоло Орсини отнес ребенка домой, в Санта-Мария-ин-Портико. Испугавшись громких труб, младенец Родриго, молчавший во время церемонии, начал громко плакать.

Как бы ни окружал папа любовью и уважением Лукрецию, отец ребенка, Альфонсо, не чувствовал себя в безопасности.

Внимание Чезаре обратилось на Романью, где при политической и военной поддержке Людовика он предполагал провести легкую кампанию. Почти без исключения правители Романьи представляли собой людей, с которыми можно было не считаться. Подданных своих они беззастенчиво эксплуатировали, и те их ненавидели. Как впоследствии скажет Макиавелли: «Прежде чем Александр VI изгнал управлявших ею властителей, Романья была рассадником худших преступлений. Незначительного повода хватало для вспышки безудержных грабежей и убийств. Происходило это из-за низкой морали правителей, а не из-за порочности — как они утверждали — их подданных. Князья не обладали средствами, а жили, как богачи, потому жестокости не было предела…»

Для Чезаре, как и для Александра, политика была искусством возможного. Слова кардинала Борджиа иллюстрируют ход мыслей Чезаре:«… он не хотел Феррару, так как это было большое государство, а старый его правитель любим народом. К тому же у правителя того было трое сыновей, которые не оставят Чезаре в покое, если он вздумает завладеть страной. Он хотел Имолу, Форли и Пезаро, ибо взять эти государства было нетрудно…»

Но прежде чем приступить к Форли, Чезаре вынужден был 18 ноября спешно и секретно выехать в Рим. Правительница Форли, Катерина Сфорца Риарио, знаменитая красавица, бывшая к тому же храброй воительницей, попыталась предупредить нападение Чезаре и отравить папу. В тот день кардинал Риарио неожиданно выехал из Рима под предлогом охоты и не вернулся. По словам Бурхарда, один из музыкантов Жофре Борджиа, уроженец Форли, был вызван в замок Святого Ангела. Дело в том, что преступники замышляли убить папу с помощью писем, смоченных ядом. Документы эти предполагалось подать Александру под видом петиции. Согласно другой версии, Катерина Сфорца обернула письма в ткань, снятую с тела человека, умершего от чумы. Попытка отравления не удалась, и Чезаре через три дня снова уехал на север продолжать кампанию. Города Катерины сдались ему, по выражению Санудо, «словно шлюхи». Одна только Катерина удерживала крепость Форли.

В отсутствие брата, проводившего кампанию в Романье, Лукреция в середине декабря с ужасом услышала об убийстве еще одного соратника Борджиа — Хуана Сервиллона, человека, который еще месяц назад нес малютку Родриго к купели. Как и многие другие преступления того времени, эту смерть приписали Чезаре, но, по словам Бурхарда, «у него было много врагов», и убийство это мог совершить любой из них. Чезаре был совсем уж невероятным кандидатом.

О том периоде жизни Лукреции в Риме мало известно. Отцу и брату было сейчас не до нее: они сосредоточились на исполнении сложных планов Чезаре. Хронисты отмечали, что она с Альфонсо участвовала в процессии, следовавшей в Латеран. Вместе с нею ехала сотня всадников, включая мужа Джулии Фарнезе, Орсино Орсини. Все они участвовали в торжествах по случаю наступления юбилейного 1500 года, объявленных понтификом 24 декабря. В планах Александра Лукреции все еще отводилась заметная роль. В этот раз за счет семьи Каэтани ей достались земли Сермонеты и другие территории к югу от Рима. Владения эти Александр экспроприировал у главы клана, Рульельмо Каэтани, дяди Джулии Фарнезе. В феврале 1500 года Лукреция владела не только землями к северу от Рима, но и стала правительницей Сермонеты. Через пять месяцев Гульельмо Каэтани был отравлен ядом. Обращала ли внимание Лукреция на все эти ужасные события? Возможно. Протестовала ли? Почти с полной уверенностью можно сказать «нет». Только когда насилие коснулось ее ближайшего окружения, она взбунтовалась против безжалостности отца и брата.

Как и раньше, судьба Лукреции и ее близких тесно связывалась с планами и амбициями Чезаре. В последнюю неделю февраля брат с триумфом вернулся в Рим. Вступление его в город было тщательно срежиссировано, и город, забитый паломниками и иностранными гостями, с восторгом наблюдал за торжествами встречи Нового года.

Представление вызвало радостные чувства горожан, упивавшихся римским триумфом. По широкой виа Лата (сейчас виа Корсо) от ворот дель Пополо прошествовали высшие чины ватиканской курии. Кардиналы в пурпуре и горностае, со свитой в богатой ливрее, послы из всех стран христианского мира, тоже со свитой. А вот организация праздника за вратами дель Пополо довела папского церемониймейстера Бурхарда чуть ли не до отчаяния. Люди подходили к дороге из всех деревень и присоединялись к шествию. В результате вместо парада получилась неорганизованная толпа, никакого внимания к папскому протоколу! То же и с наемниками Чезаре, швейцарцами и гасконцами. Пять их групп с собственными штандартами отказались подчиниться указаниям Бурхарда и «неприлично» влились в процессию, заняв места, на которые не имели права. Наиболее упорядоченную часть колонны составляли повозки Чезаре, мулы под алыми с золотом попонами, затем два глашатая, один из них наряжен в одежду, повторявшую цвета французского флага, другой — в ливрею Чезаре. За обозом следовала тысяча пехотинцев в полном боевом облачении и сотня телохранителей с серебряной надписью «CESAR» на груди. За пятьюдесятью пышно одетыми придворными проскакала кавалерия, возглавляемая прославленным кондотьером Вителлоццо Вителли. И далее шествовал сам Чезаре с кардиналами Орсини и Фарнезе, чуть позади — Альфонсо Бисельи и Жофре.

На Чезаре был простой костюм из черного бархата. Единственное украшение — золотая цепь ордена Святого Михаила, символ нового высокого ранга. Простое платье драматически подчеркивало внешность, не то что яркие шелка, в которые полтора года назад он был одет перед отъездом во Францию. С тех пор его почти всегда видели в черном, и цвет этот, казалось, отражал его душу, которая день ото дня становилась все темнее.

Александра переполняла отцовская гордость. Послы, присутствовавшие на приеме в зале дель Папагалло, обратили внимание на то, что папа чрезвычайно растроган: он то плакал, то смеялся, нежно обнимал Чезаре и даже тепло приветствовал пленницу сына, Катерину Сфорца, женщину, пытавшуюся его отравить. Он удобно устроил ее в Ватикане. (Когда же она не подписала документ, согласно которому ей и ее детям надлежало отказаться от прав на Имолу и Форли, Катерину перевели не в столь приятное помещение — темницу замка Святого Ангела.) На следующий день Чезаре поставил аллегорическое шествие, посвященное триумфам Цезаря, и папа пришел в восторг и настоял, чтобы процессия дважды прошла под его окнами. 29 марта он вручил Чезаре золотую розу, знак высшего отличия, даруемый Церковью ее защитникам, и сделал его гонфалоньером и капитаном Церкви. Внимательные послы расценили эту номинацию как полный переход Церкви под начало Борджиа. В руках отца были духовные и светские полномочия папства, а сын управлял папскими войсками. Борджиа забирали власть в Романье, и будущее представлялось потенциально опасным.

5 февраля 1500 года в Милан вернулся Лодовико, и французы потерпели поражение в Ломбардии. Без помощи французов Чезаре пока не мог завоевать Романью, и Борджиа взяли паузу. Однако в апреле в Новаре французы разгромили Моро, взяли его в плен и заточили в замок Лохес в Турине, где он через восемь лет скончался. Печальный конец для некогда великолепного миланского герцога, погубившего как самого себя, так и свою страну. Леонардо да Винчи написал в записной книжке эпитафию по случаю смерти бывшего своего патрона: «Герцог потерял состояние, государство и свободу, не завершив ни одного из своих начинаний». Новость эту встретили криками «Урсо [Орсини]» и «Франция», сторонники Орсини зажгли костры возле дворца Орсини Монтеджордано и на площади у пантеона. Асканио тоже был схвачен и препровожден в тюрьму Бурже. Папа вручил 100 дукатов гонцу, принесшему весть о поражении Лодовико. Такую же сумму он выложил за Асканио, бывшего своего союзника. По свидетельству Бурхарда:

Уж какое там сочувствие, Александр немедленно воспользовался несчастьем Асканио, присвоив его художественную коллекцию и передав его полномочия новым союзникам, в частности Джулиано делла Ровере.

Убрав Сфорца с дороги, Борджиа возложили надежды на Францию и Людовика XII, которые, отвоевав миланское герцогство, смотрели в сторону Неаполитанского королевства. В этом случае представители Арагона, включая Альфонсо Бисельи, будут устранены, как и Сфорца. Решение, принятое Александром в начале апреля, показало, откуда дует ветер: он не поддержал родственницу Альфонсо, Беатриче Арагонскую, королеву Венгрии, дочь короля Ферранте, чей муж, Владислав Ягайло, отказался от нее, и она попросила признать этот акт недействительным. Интересно проследить расстановку сил в разрешении этого вопроса: император, короли Испании и Неаполя и Милана высказались в ее пользу; французы и Венеция заняли противоположную позицию. Альфонсо Бисельи горько жаловался на решение папы. Антонио Малегонелле доложил синьории Флоренции: «Мне представляется очень важным решение, принятое в отношении королевы Венгрии еще и потому, что, находясь в зале Папагалло, я стал свидетелем того, как герцог Бисельи в разговоре с послом Неаполя выражал по этому поводу негодование, не заметив, что я услышал его слова…»

Сестра Альфонсо, Санча, не стала скрывать свои чувства, когда бургундец и француз рассорились из-за знамени и бургундец вызвал француза на дуэль. Когда Чезаре услышал об этом, он предложил бургундцу 20 дукатов, платье из парчи и новое знамя при условии, что он откажется от дуэли. Предложение было отвергнуто, 9 апреля дуэль состоялась, и бургундец победил. В знак неповиновения Чезаре Санча одела двенадцать своих оруженосцев в ливрею с крестом Святого Андрея в честь бургундца. «Говорили, — писал Бурхард, — что он [Чезаре] скорее потеряет 20 тысяч дукатов, чем увидит побитых французов». Роман Чезаре с Санчей давно закончился: в то лето он вступил в связь с красивой, богатой и умной куртизанкой, флорентинкой Фьямметтои де Мишли. У Фьямметты в Риме было три дома, включая один возле пьяцца Навона, названный в ее честь, а также вилла за городом. Ее можно назвать типичной представительницей высшего класса куртизанок, любивших продемонстрировать свои интеллектуальные способности. Фьямметта говорила на латыни, декламировала наизусть Овидия и Петрарку, замечательно пела, аккомпанируя себе на лире. О ее взаимоотношениях с Чезаре всем было известно, и даже ее завещание, сохранившееся в городских архивах, озаглавлено «Завещание Фьямметты иль Валентино». Лукреция, однако, приняла сторону сестры любимого мужа. Она не готова была отказываться от своей привязанности и следовать за отцом и старшим братом. Зная, что отец по-прежнему ее любит, она была уверена в том, что сможет защитить Альфонсо.

В конце июня 1500 года Борджиа пережили драматические события: папа чудом избежал смерти, когда на Ватикан налетела страшная гроза, вызвавшая обрушение крыши тронного зала, где в то время находился понтифик.

Сиенский банкир Лоренцо Чиги, с которым он в то время разговаривал, погиб на месте. Кардинал Капуи и тайный папский камерарий Гаспар Пото спаслись тем, что укрылись в оконных нишах. Александра уберег балдахин, висевший над папским троном, однако понтифик получил удар по голове и потерял сознание. В апартаментах этажом ниже Чезаре покинул комнату незадолго до обрушения, а вот три человека, оставшиеся в помещении, погибли. Разнесся слух, что папа умер, и вооруженные люди сбежались в Ватикан, но, несмотря на то, что Александр потерял тринадцать унций крови, он быстро поправился. Санудо, первый посторонний человек, посетивший папу после трагедии, обнаружил его в окружении семьи — Лукреции, Санчи, Чезаре и Жофре. Если там и был Альфонсо Бисельи, хронист его не упомянул. Однако он заметил возле кровати семидесятилетнего понтифика одну из фрейлин Лукреции, фаворитку папы. Молодые Борджиа осознали в этот раз, насколько их судьба зависела от жизни отца. Несмотря на необычайную энергию, Александр был подвержен обморокам и лихорадкам, должно быть, он страдал от высокого кровяного давления. Плохо только, что эта его слабость стала общеизвестна.

Через две недели, в среду 15 июля, на Альфонсо Бисельи напали «неизвестные люди» прямо на ступенях базилики Святого Петра. Франческо Капелло сообщил во Флоренцию на следующий день:

По свидетельству Бурхарда, нападавшие сбежали по ступеням базилики Святого Петра, где их уже ожидали сорок всадников. Все вместе выехали через ворота Порта Пертуза. Катанео написала Изабелле д'Эсте, что нападавшие тащили некоторое время Альфонсо с собой, возможно, для того чтобы сбросить его в реку, однако их спугнула охрана. Папа, по его словам, был расстроен, а раненого зятя подняли наверх на тридцать ступеней в комнаты, этажом выше его апартаментов. Через три дня сообщили, что Лукреция слегла с лихорадкой, вызванной нервным срывом.

И снова, как и в случае с убийством герцога Гандийского, нападение на Бисельи, «племянника покойного короля и сына здравствующего короля и, кроме того, зятя папы», приписали кому-то очень могущественному, «кому-то с большей, чему него, властью». Санудо заявил: «Неизвестно, кто ранил герцога, но говорят, что это тот, кто убил и сбросил в Тибр герцога Гандийского…» Город охватил страх: Чезаре издал указ, запрещавший носить оружие в Борго, на территории между замком Святого Ангела и собором Святого Петра. Подозрения усиливались, но люди не смели называть имена. Бывший учитель Альфонсо, Рафаэль Брандолини Липли, получавший гонорар в папском дворе, написал в Феррару на следующий день после нападения: «Чьей была рука, направлявшая убийц, все еще неизвестно. Я, во всяком случае, не стану повторять имена, которые называют, потому что нельзя такие опасные сведения вверять бумаге».

Одно имя, однако, в ближайшие двадцать четыре часа после покушения на Бисельи было произнесено. И имя это было — Чезаре. 16 июля Винченцо Кальмета, поэт и папский секретарь, написал своей бывшей патронессе, герцогине Урбино, подробный отчет о событии, заканчивавшийся словами: «Кто мог приказать такое? Все думают, что это — герцог Валентинуа». «Раны Альфонсо не смертельны, — заметил он многозначительно, — если не произойдет нового несчастного случая». Другие увидели в этом событии руку Орсини, так как Альфонсо был заодно с настроенной пронеаполитански семьей Колонна. Хотя Орсини являлись наиболее заинтересованной стороной и могли организовать покушение, вполне вероятно, что Чезаре знал об этом их намерении. Более того, у него имелись собственные причины, ради которых он хотел убрать с дороги шурина, и уж скорее у него, чем у Орсини, была точная информация о передвижениях Альфонсо. Говорят, он сказал: «Герцога ранил не я, но если бы это был я, то он того заслуживал». Единственное, что позволяет снять вину лично с Валентинуа в этом эпизоде, это то, что у него был верный слуга, который всегда успешно исполнял приказы хозяина, и дальнейшие события вскоре это доказали.

Лукреция и, вероятно, Александр проявили огромную осторожность. Только врачу, посланному королем Неаполя, разрешено было навещать больного. Лукреция готовила мужу пищу своими руками, опасаясь яда. 18 августа, через месяц после нападения, Альфонсо уже оправился и сидел в постели в своей комнате в Башне Борджиа. смеясь и болтая с женой, сестрой, дядей и послом, когда произошло внезапное нападение. Вот свидетельство Брандолини:

На этот раз уже никто не сомневался, кем было отдано приказание: Микелотто, внебрачный сын графа Корелла и наперсник Чезаре, был известен как «палач» Чезаре. Еще при первом нападении Франческо Капелло подозревал его: «Сделано это кем-то из своих, слишком уж много во дворце ненависти, и старой, и новой, много зависти и ревности по политическим и иным причинам…». Междоусобная борьба между сторонниками Франции и приверженцами Арагонской династии уже велась некоторое время в Ватикане, целью было — переманить папу на свою сторону.

Можно не сомневаться, что в то время как Чезаре был во Франции, арагонская партия, сплотившаяся вокруг Альфонсо и Санчи, попыталась вернуть Александра к его прежним союзникам, к Испании. А обещания Людовика отвернули Чезаре от Арагонского двора. Когда после продолжительного отсутствия Чезаре вернулся в Рим, он быстро почуял в семейном кругу подводное течение, противоречившее его интересам. Санча и Жофре, Альфонсо и Лукреция очень сблизились друг с другом, с тех пор как Альфонсо прошлой осенью воссоединился с семьей в Сполето, а Санче зимой позволено было вернуться в Рим. Эта дружная компания питала симпатию к Арагонской династии. Жофре во всем слушался волевую жену, а Лукреция, так горько плакавшая, когда Альфонсо уехал из Рима, до сих пор любила мужа.

Такой самолюбивый и амбициозный человек, как Чезаре, не мог допустить оппозиции в собственной семье, тем более что противостояние угрожало его собственным интересам, и не только политическим, связанным с французским альянсом, под удар ставилось его личное положение в Ватикане. Рушилась тесная связь с самыми близкими — отцом и сестрой. Начало карьеры зависело от отца как источника власти, Чезаре требовалось, чтобы Александр шел по пути, отвечавшему его интересам. Никому не дозволялось встать между ними. Сильная привязанность Чезаре к Лукреции всем была хорошо известна, однако ее проарагонские симпатии могли повлиять на отца, не чаявшего души в дочери. Ревность к Альфонсо, которого Лукреция горячо любила, могла возбудить в нем ненависть к шурину. Чезаре смотрел на Альфонсо как на угрозу своим интересам, а потому герцога Бисельи следовало уничтожить. Сначала он хотел сделать это руками Орсини, однако не сладилось, и Чезаре выжидал, думая, что Альфонсо умрет от ран. Убедившись, однако, что он выздоравливает, Чезаре предпринял грубый и недвусмысленный шаг, чтобы покончить с Альфонсо.

В оправдание такого жестокого убийства он заявил, что Альфонсо, мол, пытался застрелить его из лука, когда он прогуливался по саду. Необходимо было убедить в этом Александра — тот поначалу очень расстроился, надо было доказать, что зять заслуживал смерти. Похоже, Александр, в отличие от всех остальных, такому объяснению поверил. Брандолини выносит вердикт убийству Бисельи: произошло оно, — пишет он, по причине «невероятного властолюбия Чезаре Валентинуа Борджиа».

Лукрецию, однако, такое объяснение не устроило. Она горевала по Альфонсо и негодовала против действий отца и брата. Такое открытое проявление горя беспокоило и раздражало Александра, и в начале сентября Лукрецию спровадили в Непи: пусть плачет там, где ее никто не видит. 4 сентября Катанео сообщил в Мантую, что папа «отослал дочь и невестку и всех остальных, кроме Валентинуа, потому что все они его раздражают». Чезаре, с показной заботой о личной безопасности, посетил Лукрецию, после того как несчастного Альфонсо торопливо и без лишней помпы похоронили. По свидетельству Катанео, «Валентинуа ходит повсюду с большой и хорошо вооруженной охраной. На следующий день после похорон дона Альфонсо Валентинуа отправился с визитом к донне Лукреции. Ее дом находится рядом с жилищем Валентинуа, который вошел в ее дворец в окружении ста охранников, вооруженных алебардами, и в полном боевом облачении. Похоже, он опасается семейства Колонны и короля Неаполя. Видно, что дружбе меж ними пришел конец». Простила ли Лукреция брату убийство мужа, неизвестно. Должно быть, чувство пылкой любви к сестре вынудило Чезаре явиться к ней столь скоро. Возможно, он попытался оправдаться и сообщил, что Альфонсо замышлял убить его. Вероятно, рассказал и о будущей своей военной кампании, в которой он надеялся уничтожить ее первого мужа, Джованни Сфорца Пезаро. Возможно, даже поведал о планах, которые вынашивали они с отцом относительно ее дальнейшей судьбы. В день, когда Лукреция уехала в Непи, говорят, понтифик обдумывал ее третье замужество, собирал деньги для приданого у людей, которым обещал кардинальские должности.

Намеренное и жестокое убийство Бисельи произвело сильное впечатление. На Борджиа, и в особенности на Чезаре, смотрели теперь со страхом. Флорентиец Франческо Капелло направил своим правителям шифрованное письмо, в котором сообщил о смерти Бисельи: «Я прошу Ваши Сиятельства принять то, что я пишу, на заметку и не показывать никому, ибо они (Борджиа] — такие люди, за которыми нужен глаз да глаз. Ведь они совершили тысячу преступлений, и у них повсюду шпионы». В ту осень венецианский посол Поло Капелло написал длинный отчет касательно Борджиа. «Папе, — сообщал он — семьдесят лет, но с каждым днем он будто становится все моложе. Тревоги длятся у него не дольше дня: он любит жизнь, по натуре жизнерадостен и делает все, что захочет». Власть понтифика Александра VI была в Риме абсолютной: «Кардиналы без папы ничегошеньки не могут»: только Джулиано отмечен был как опасный человек. Жизнестойкость Александра поистине достойна изумления: ни его чудесное избавление от неминуемой смерти под завалами, ни убийство зятя, ни даже горе дочери ничуть на нем не отразились. В августе к нему вернулась овдовевшая Джулия Фарнезе, муж которой погиб под обрушившейся крышей дворца во время бури. Зато Чезаре в описании Капелло выглядит куда более зловеще: «Папа любит и боится своего сына. Ему сейчас двадцать семь, физически он прекрасен, высок и хорошо сложен… щедр, даже расточителен, и папе это не нравится». Уже в июле проницательный Катанео распознал амбициозные замыслы Борджиа в отношении Чезаре. «Папа намерен сделать его великим человеком, королем Италии, если получится, — написал он, — и с моей стороны это не пустые фантазии из разряда “бумага все стерпит”, но чтобы не подумали, что с головой у меня не все в порядке, более ничего не скажу..» Капелло придерживался того же мнения: «Он будет, если останется жив, правителем Италии». Признавая талант и физическую красоту Чезаре, Капелло высказался о нем как о жестоком убийце, под прикрытием мантии понтифика безнаказанно всадившем меч в Перотто, кровь которого запятнала и Александра. Герцог Валентинуа также приказал убить своего брата, герцога Гандииского, да и вообще: «Каждую ночь в Риме убивают людей, по четыре-пять человек, епископов, прелатов и прочих…»

Тут же Капелло обвиняет Чезаре в инцесте с Лукрецией: «И говорят, что этот герцог (спит coj своей сестрой». За исключением инцеста, Лукреция ни в чем предосудительном не замечена. Эта бывшая папская фаворитка «мудра и добра, но папа уже любит ее не так сильно, поскольку отправил в Непи. Впрочем, подарил ей Сермонету, которая стоит 80 тысяч дукатов, правда, герцог тотчас забрал у нее город, молвив при этом: “Она женщина и не сможет управлять им”». Был инцест или нет, но факт тот, что Чезаре и Лукреция до конца своих дней любили друг друга более, чем кого-либо еще. Лукреция была единственным исключением для Чезаре, презиравшего женщин. Епископу Флоренции Содерини. который обвинил его в изнасиловании смелой, жестокой, сексуально ненасытной и замечательной во всех отношениях женщины, Катерины Сфорца, Чезаре заявил, что «женщин вообще в расчет не принимает».

Убийство Бисельи поселило страх в сердцах итальянских аристократических семейств. Безжалостность Чезаре и его сила заставили задуматься, кто станет следующей его жертвой. Семья Гонзага делала безуспешные попытки найти защиту у императора Максимилиана. Они невольно сравнивали себя и знакомых аристократов с обреченными людьми, беспомощно наблюдающими, как их друзей вешают одного за другим. Ранее, чтобы обезопасить себя от атаки Чезаре, Гонзага начали переговоры, пытаясь устроить брак Чезаре с Шарлоттой д'Альбре. дочерью короля Наваррского. 29 июля после нападения на Бисельи Изабелла д'Эсте написала письмо мужу, Франческо Гонза-га. Из этого письма ясно, с какой нервозностью обратились они к Чезаре: она не знала, поступили ли они разумно, отправив посланника к Валентинуа, с тем чтобы тот обсудил с ним приданое невесты, «потому что он [Чезаре] мало меня уважает, и даже меньше, чем Вас, Ваше Сиятельство. Решено было воспользоваться услугами замечательной госпожи Лукреции, как советовал нам герцог Урбинский…» Получается, только Лукреция имела влияние на Чезаре.

2 октября Чезаре в сопровождении телохранителей и свиты, составленной, как обычно, из поэтов, певцов и музыкантов, выехал из Рима и направился в северном направлении по дороге Виа Фламиния. Так он начинал свою вторую военную кампанию. Впереди него шла армия — примерно 10 тысяч человек, 200 лошадей и 6 тысяч гвардейцев — испанцев, итальянцев, гасконцев и швейцарцев, артиллерия под командованием кондотьера и правителя Читта ди Кастелло Вителлоццо Вителли. Капитанами его были испанские профессионалы — Мигель да Корелла «Микелотто», Хуан де Кардона, Уго де Монкада. Его итальянские кондотьеры, Паоло и Карло Орсини, Джанпаоло Бальони и Эрколе Бентивольо, поджидали армию в районе Умбрии и Романьи. По пути на север он сделал остановку — посетил Лукрецию в замке Непи.

5. ПОВОРОТНЫЙ ПУНКТ

За два месяца ссылки (октябрь и ноябрь 1500 года) в Непи Лукреция написала много писем Винченцо Джордано, доверенному человеку, исполнявшему, по всей видимости, обязанности дворецкого. Некоторые ее письма пронизывает грусть, другие кажутся загадочными. Первое послание, датированное 15 сентября, подписано собственноручно — «самая несчастная принцесса Салерно». Титула своего, для большей выразительности, она не указала. Написано письмо вскоре после прибытия в Непи. Судя по содержанию, она уехала из дома в спешке и многих нужных ей вещей не захватила. Удивляться нечему: она была в безутешном горе после неожиданной смерти Альфонсо и не запаслась черной одеждой и траурным убранством дома. Особо отмечено «покрывало на кровать — из черного шелка, отороченное черным бархатом». Лукреция вложила в письмо список и других вещей, туда же входил щелок для стирки, который требовался как можно скорее, так как запасы его истощились. В другом письме она настаивала, чтобы Джордано немедленно прислал черную одежду, которую она заказывала для служанки, чтобы и она соблюдала траур. Еще в одном письме она просит Джордано договориться с кардиналом Козенцы о проведении панихид о душе Альфонсо Бисельи. За эту услугу Лукреция заплатила 500 дукатов.

В конце октября, через шесть недель после отъезда из Рима, к Лукреции постепенно стало возвращаться присущее ей жизнелюбие. Письма ее к Джордано стали сугубо практическими. В них видна властная и домовитая хозяйка. 28 октября она приказала выслать одежду для сына Родриго, ребенку скоро должен был исполниться год. В список включены маленькие туники [tunicelle), она вложила фасоны этой одежды и приказала Джордано, чтобы он как можно скорее отдал все Лоренцо, ее груму, подателю письма. Кроме того она послала Джордано подробное описание изысканного надкроватного балдахина из черной тафты. Упрекала слугу за то, что прислал ей некоторые предметы туалета раньше, чем она дала ему точные мерки: придется теперь ее выпускать. «Мы удивляемся тому, что вещи эти столь дороги. Прежде чем делать покупки, подсчитай, во что все обойдется, и сообщи нам… Старайся делать все как следует, чтобы мы имели о тебе хорошее мнение…» Затем Лукреция подробнейшим образом написала, как надо шить ту или иную одежду и покрывала. Швы должны быть закрыты полосой черного шелка, шляпы необходимо украсить черной шелковой бахромой.

Интересно, что примерно в это время письма ее приобретают секретный характер, в них есть намеки на интриги в Ватикане. В письмо, цитата из которого приводилась выше, она вложила шифрованное послание для Катерины Гонзага, той самой соблазнительницы, о которой летом 1494 года Лукреция писала из Пезаро. Теперь Катерина стала союзницей и, возможно, даже «фавориткой» папы. Лукреция просила, чтобы она ответила ей письменно, «потому что это очень важно». Винченцо не должен удивляться тому, что письмо Катерине зашифровано, «сделано это во избежание скандала». Вместе с письмом Лукреция послала шапочку (capi). завернутую в бумагу. По неизвестной причине такие шапочки должны были «скрытно» передаваться Катерине или некоей Стефании. Второе послание еще более загадочно: «Письмо, о котором я тебе говорила, отдай ей тайком, потому что касается оно тем, о которых нельзя говорить открыто. И касательно письма, которое отдашь ей, не говори ничего troccio [Франческо Троке, конфиденциальный корреспондент, много работавший на папу и Чезаре, впоследствии убит по приказу Чезаре], тому есть причина. Отошли побыстрее этого гонца».

Катерина Гонзага действовала как доверенное лицо Лукреции в Риме. То ли она жила в Ватикане, то ли часто посещала его, поведение ее тоже представляет загадку. Она жаловалась Винченцо Джордано на трудности осуществления связи с Лукрецией. И так сильно беспокоилась из-за ее писем и из-за своих посылок Лукреции, что даже страдала от четырехдневной лихорадки. Она просила Джордано подойти во двор, к тому месту, где находилась канцелярия. Если он получил письма и посылки, он должен был кивнуть головой, если нет — почта до него не дошла.

Вскоре она упрекает в письме:

Чего опасалась Катерина Гонзага, которая, похоже, была довольно истеричной и глупой женщиной, письма не открывают. Вскоре она исчезла из жизни Лукреции, и история о ней умалчивает. Лукреция явно настраивалась на возвращение в Рим, причем на собственных условиях, однако по-прежнему желала до времени сохранить все в секрете. Она выразила удовольствие от хода переговоров Джордано с «нашим господином» [предположительно папой) и просила устно сообщать ей все подробности, которые нельзя доверить бумаге. Вместе с этим письмом она послала через Лоренцо письмо для Катерины и просила передать его ей как можно скорее. «Он также везет чрезвычайно важное письмо для кардинала Капуи [Хуана Лопеса]. Оно касается дела, о котором Вам известно. Постарайтесь выбрать способ и час, когда рядом с ним не будет папы, и отдайте ему письмо либо попросите Лоренцо, чтобы он передал его как можно скорее. Самое главное, сделайте так, чтобы в этот же вечер он поговорил о нем с папой, потому что дело не терпит отлагательства». Она послала письмо кардиналу Козенце относительно Спаннокки [сиенские банкиры Борджиа], и Джордано должен сам поговорить с кардиналом о «делах первой необходимости» (предположительно об оплате заказанных товаров, которые она получила).

Среди последних ее писем встречается еще одно загадочное послание Джордано касательно ее возвращения в Рим. Она разочарована тем, что не получает вестей от «Фарины» (биограф Лукреции, Фердинанд Грегоровиус, высказывает догадку, что здесь имеется в виду кардинал Фарнезе). Упоминает она и «Рекса» (опять же, Грегоровиус полагает, что это Александр).

Лукреция, должно быть, придавала своим таинственным письмам из Непи такое большое значение, что по возвращении в Рим постаралась вернуть их и впоследствии держала их при себе вместе с остальными важными документами, даже когда, выехав из Рима, направилась к третьему мужу. Они были обнаружены среди ее бумаг в Модене, в архивах Эсте, и хотя Грегоровиус на них ссылался (он, однако, не упомянул ни Катерину Пжзага, ни Франческо Троке), известный современный биограф Лукреции, Мария Беллончи. о них ничего не пишет. Месяцы, которые Лукреция провела в Непи после убийства Альфонсо Бисельи. стали поворотным пунктом в ее жизни. В какую бы интригу ни была она вовлечена в то время, важно, что она не хотела, чтобы Франческо Троке знал о ее письмах, а из этого можно сделать вывод, что она держала в неведении также и отца, и брата. Похоже, что в эти месяцы уединения она решила сама управлять своей жизнью, захотела выйти из тени отца и брата. Она писала о «плохом настроении и беспокойстве», связанными с возвращением в Рим, где родные опять могли использовать ее в своих планах.

Прежде чем Лукреция вернулась в Рим, возможно, это было в конце ноября или в начале декабря 1500 года, вездесущий Мантуан Джанлюсидо Катанео услышал разговоры не просто о третьем браке, но о поистине блестящем браке — с Альфонсо д'Эсте, сыном и наследником герцога Феррары. Эрколе. В этот раз Борджиа замахнулись на великую цель. Эсте были одной из самых старых и знатных семей Италии, род происходил из Ломбардии и в течение девяти столетий управлял различными территориями, получив имя от города Эсте, что близ Падуи, где правили в XI веке. Стольным градом Эсте стала Феррара, этим городом в качестве папских викариев они управляли с 1242 года, со временем к их владениям прибавились Модена. В период наивысшего расцвета владения семьи пополнились графством Ровиго, заключенным между реками По и Адидже. Земли Эсте протянулись через всю северную Италию — от Адриатики до Апеннин. В 1452 году Борсо д'Эсте получил от императора Фредерика III титул герцога Модены и Реджо, а в 1471 году от папы Павла III — титул герцога Феррары. В XV веке двор Эсте в Ферраре был одним из самых роскошных и блистательных в культурном отношении в ренессансной Италии. В отличие от большинства современных им правителей, они пользовались репутацией господ великодушных, любимых народом и пользующихся авторитетом у местных аристократов. Эсте заключали отличные династические браки: матерью Алыронсо д'Эсте была Элеонора Арагонская, дочь неаполитанского короля Ферранте, покойная ныне жена герцога Эрколе. Сестра Алыронсо, Изабелла, вышла замуж за Франческо Гонзага, маркиза Мантуи, а ушедшая из жизни в 1497 году сестра Беатриче была замужем за миланским герцогом ЛоДовико Сфорца. Гербы Эсте отражают их королевские и императорские связи: к первоначальному белому орлу Эсте добавили французскую королевскую лилию, пожалованную Карлом VII, и черного двуглавого императорского орла, дарованного императором Фредериком III. Рядом со всем этим великолепием пасущийся вол Борджиа выглядел убого. Но в этом, как и в предыдущих браках Лукреции, мощь ее отца и брата сокрушила установившееся международное равновесие. И снова предназначение брака Лукреции состояло в том, чтобы помочь карьере Чезаре.

Из таинственной переписки Лукреции с Римом можно вывести, что в начале октября, заехав к сестре по пути в Романью, Чезаре обсуждал с нею возможность брака с Альфонсо д'Эсте. К середине октября он с легкостью изгнал из Пезаро бывшего ее мужа, Джованни Сфорца, а из Рими-ни — Пандольфо Малатеста. Чезаре был уже правителем Имолы и Форли в Романье, а поражение Фаэнцы являлось делом времени. На горизонте замаячила Болонья. Чезаре намерен был присоединить Феррару к своему королевству. Она находилась на северной границе Папского государства, а потому могла служить буфером, отделяющим его территории от мощной, агрессивной Венеции. Пока Эрколе д'Эсте в поисках защиты оглядывался на Францию, политический маятник снова качнулся в сторону Борджиа. 11 ноября был подписан секретный договор между Людовиком XII и Фердинандом Арагонским, согласно которому они поделили Неаполитанское королевство. Людовик XII должен был стать королем Неаполя, Терра-ди-Лаворо и Абруцци. Фердинанду вместе с титулом «великий герцог» достались Апулия и Калабрия. Оба короля должны были получить эти земли в феодальное владение от Церкви, и, следовательно, папа выступал в роли ключевого игрока. В сложившейся обстановке королю Франции важнее было угодить папе, а не герцогу Феррары.

Лукреция, можно не сомневаться, хотела этого брака так же страстно, как и ее отец и брат. Стать герцогиней столь славного государства, как Феррара, означало достичь самого высокого положения, о котором она могла только мечтать. Разве можно это сравнить с положением какой-то графини Пезаро или герцогини крошечной Би-сельи! Подобно Александру и Чезаре, Лукреция была амбициозной, умной и прагматичной. Рим ее подавлял, а тамошние места постоянно напоминали о событиях, о которых хотелось забыть. Появился шанс утвердить себя в жизни, перестать быть пешкой в игре Александра и Чезаре. Как и Чезаре. она знала: ее шансы заключить этот брак зависят от жизни отца и поворотов международной политики.

Пока Лукреция все еще была в Непи. папа предложил Эрколе д'Эсте подумать над браком Лукреции и Альфонсо. Эрколе оторопел, и было от чего: Борджиа, выскочки-иностранцы, вздумали навязывать его блестящему семейству внебрачную дочь папы, и при том, что репутация Лукреции самого дурного свойства! В марте 1498 года феррарский посол принес Эрколе весть о рождении внебрачного ребенка Лукреции, а герцогу хорошо были известны обстоятельства развода Лукреции с Джованни Сфорца и, разумеется, убийства Альфонсо Бисельи. У двадцатилетней женщины имелось шокирующее прошлое. Эрколе, как умел, уворачивался от объятий Борджиа.

Находясь, по всей видимости, в неведении относительно секретного договора между Фердинандом Арагонским и Людовиком XII, напуганный Эрколе старался устроить брак Альфонсо с француженкой. В декабре его посол во Франции, пожилой Бартоломео де Каваллери, старческими каракулями писал о разговоре с королем, выразившим желание пригласить дона Альфонса ко двору, где он подыщет для него подходящую невесту. Каваллери сообщил Эрколе, что для Альфонсо имеются две хорошие партии: дочь недавно усопшего графа Фуа, которая вышла впоследствии замуж за Фердинанда Арагонского, и Маргарита Ангулемская, сестра наследника французского престола, будущего Франциска I[26]. В феврале 1501 года Александр сделал еще одну попытку пристроить Лукрецию. Эрколе, не желая обидеть папу, ответил, что сам он в этом деле не волен, все зависит от короля Франции. Эрколе начал давить на Каваллери, чтобы тот подтвердил правдивость его высказывания: «…так как мы не хотим, чтобы Его Величество уступил желанию папы, сделаем вид, что он уже решил в пользу другого брака». Он просил, чтобы Каваллери постарался убедить короля и не требовать у него, чтобы он отдал своего сына Лукреции: «Скажите ясно Его Величеству [королю Франции Людовику XII], что мы ни за что не согласимся выдать мадонну Лукрецию за дона Альфонсо [д'Эсте], да и дон Альфонсо на это никогда не пойдет».

Через десять дней он повторил Каваллери свои слова, сказав, что папа послал к нему епископа Эльны, своего племянника и папского уполномоченного из лагеря Чезаре для переговоров о браке. Французский король, убеждал он, не станет в этом вопросе угождать понтифику, потому что папа нуждается в нем более, чем Людовик в папе («разве король не дает войска и деньги Чезаре?»). Он понуждал Каваллери сделать все возможное, чтобы король «освободил нас от этой беды и угрозы».

И в самом деле, этого брака Людовик желал не больше Эрколе. В умении хитрить и изворачиваться король был искусен не менее Александра. В укреплении позиции Борджиа выгод для себя он не видел: ведь тогда в переговорах семья получит преимущество. В марте он сказал Каваллери, что Эрколе было бы неразумно соглашаться на брачный договор: папа того и гляди скоро умрет. И тут же пообещал отдать за Альфонсо любую невесту на выбор. Весь апрель и в начале мая король подогревал надежды Эрколе на выгодный французский брак, а Борджиа тем временем усиливали давление на несчастного герцога Феррары. По приказу Александра кардинал Модены Джованни Феррари писал Эрколе письма, в которых обращал его внимание на преимущества брака с дочерью Борджиа: в этом случае в Романье он обретает защиту и дружбу герцога Валентинуа, не говоря уж о дружеском расположении самого папы! Александр отправил также своего самого верного агента Франческо Троке ко двору французского короля просить Людовика оказать давление на Эрколе, чтобы тот согласился на брак сына с Лукрецией. В результате де Роган, получивший благодаря Чезаре кардинальскую шапку, посоветовал Каваллери написать своему хозяину с рекомендацией обдумать предложение Борджиа. Чезаре, со своей стороны, оказывал давление и на герцога, и на короля, направлял послов, высказывавшихся в пользу Лукреции.

Эрколе, все еще надеявшийся на то, что если у него не вышло с первой невестой, мадемуазель де Фуа (ее просватали за короля Венгрии), то есть еще в запасе Маргарита Ангулемская. Письмо Каваллери от 26 мая, дошедшее до него лишь 9 июня, ошеломило герцога. Новость о том, что король поддерживает теперь сторону папы, вызвала в нем гнев, и он ударился в панику. Чувства эти он излил на трех страницах письма своему посланнику, где повторил все предыдущие аргументы: «Более того, когда в беседе с послами понтифика мы говорили, что дело наше находится в руках самого христианского короля, мы и в самом деле полностью ему доверяли, теперь же Его Величество пишет, что нам ничего не остается, как исполнить желание папы. Мы не знаем, как поступить, потому что с самого начала не хотели вступать с понтификом в подобные отношения. Представляется нецелесообразным говорить ему напрямую, что такого контракта мы не желаем, потому что недружественный ответ вызовет враждебное к нам отношение…» Заключил Эрколе свое письмо патетическим призывом к милосердию короля, «ведь это для нас чрезвычайно важно…» В отчаянном постскриптуме на двух страницах он обвинил Каваллери в том, что тот не предотвратил такого пассажа, и настоятельно просил, чтобы король сказал папе: мол, переговоры о французском браке зашли далеко, и другая сторона будет крайне недовольна, если контракт расторгнут. Вот потому брак Лукреции с Альфонсо совершенно невозможен. «И это должно быть сделано в ближайшее время, потому что, по нашему мнению, папа не замедлит послать нам королевские письма и будет наставать на заключении сделки…» Каваллери обязан повлиять на короля с тем, чтобы все уладилось, и папа при этом бы «на нас не разгневался…»

Все оказалось напрасно: 13 июня, через несколько дней после того как было написано процитированное письмо, Чезаре приехал в Рим и обсудил с отцом способ воздействия на Эрколе. В качестве доказательства своей полезности французскому королю он вместе с французским маршалом д'Обиньи провел быструю, жестокую и победоносную кампанию по завоеванию Неаполитанского королевства. Результат беседы двух Борджиа немедленно ощутили в Ферраре: на Эрколе со всех сторон набросились представители короля, папы и Чезаре. Эрколе сообщил Каваллери: «Вчера в Феррару приехал архидьякон Шалона, доверенное лицо короля в Риме. Прислал его королевский посол, господин де Агримон и дон Ремолинес, первый камергер герцога Валентинуа. Вместе с ними явился господин Агостини, папский легат в лагере Чезаре. Он передал нам [Эрколе] письмо от господина де Агримона и письмо короля герцогу Валентинуа. Король призывает нас заключить брачный контракт [с Лукрецией]…» Эрколе пришел в негодование, оттого что эти папские легаты выступили в чужой роли, передавая волю французского короля (travestiti) — пожаловался он Каваллери). Несмотря на давление, Эрколе все еще не намерен был сдаваться под напором Борджиа, однако в то же время хотел, чтобы ответственность за отказ взял на себя король Людовик XII. Он придумал план, согласно которому король должен прислать приглашение Альфонсо к французскому двору. Тогда Эрколе немедленно отправит сына: надо же узнать, что задумал король. «В этом случае выиграем время: папа будет лелеять надежду на то, что дона Альфонса вызвали во Францию специально для обсуждения брачного контракта. Его Величество сможет использовать папу в своих целях, если на данный момент в нем нуждается… возможно, таким способом Господь явит Его Величеству какое-нибудь хорошее и разумное средство, чтобы оно вывело бы нас из затруднения, в котором мы сейчас пребываем». Людовик должен понять, что если он не сделает этого, «папа немедленно станет нашим врагом и будет искать любой возможности погубить нас и причинить нам зло…»В постскриптуме он настаивал на французской невесте для Альфонсо, если не одной из девушек, которые предлагались ранее, то какой-нибудь другой. Короче, пусть будет кто угодно, лишь бы не Лукреция Борджиа. Во втором взволнованном письме, написанном в тот же день, он настоятельно подчеркивал: «Его Величество не должен открывать этого папе или людям из его окружения… нам грозит большая опасность, если папа узнает о наших мыслях… это очень опасно…»

И снова патетические воззвания Эрколе не нашли отклика. 22 июня Каваллери направил Эрколе письмо, в котором более или менее ясно сообщалось, что игра проиграна: Людовик XII категорически отказался делать то, что предлагал Эрколе, и напротив, в четырех строках собственноручно подтвердил содержание письма папского посланника. Король заметил, что герцог Эрколе стар и мудр и даже во сне знает больше, чем он [Людовик] во время бодрствования. И цинично посоветовал: если против этого брака Эрколе возражает не слишком сильно, то посвататься д'Эсте надлежит первым: неудобно же папе самому идти с таким предложением. Чтобы подсластить пилюлю, посол Людовика, Луи де Вильнев, барон де Транс, сообщил Каваллери, что Эрколе получит 200 тысяч дукатов приданого, будет полностью освобожден от папского налога, его второй сын Ферранте получит в дар поместье, и кардинал Ипполито — земельные владения. Король поддержит также желание Эрколе вернуть утраченные земли Полезине ди Ровиго[27]. Кроме того, король сообщал через посла, что за возведение Людовика на трон Неаполитанского королевства папа просит 50 тысяч скудо плюс доход в 18 тысяч скудо для Чезаре, а также государства для «племянников» (вероятно, имелись в виду Джованни Борджиа и Родриго Бисельи). Понтифик, добавил он, со дня на день может умереть, и неизвестно, проявит ли его наследник заинтересованность в Италии, так что деньги, которые пала предлагает сейчас Эрколе, обеспечат будущее как его самого, так и его государства. Излагая все это в письме к Эрколе, Каваллери одобрил Его Святейшество, заявив, что папа произнес «мудрые слова».

К тому моменту Эрколе осознал, что дальнейшее сопротивление невозможно: в письме Каваллери от 22 июня, заверенном собственноручной подписью герцога, было написано: ввиду заинтересованности Людовика в содействии понтифика и желая, со своей стороны, оказать Его Величеству услугу, он готов дать согласие на брак. Король тем временем вступил с папой в жестокий торг относительно Неаполя. Не придя к удовлетворительному решению, Людовик обратился к Каваллери: он хотел, чтобы тот посоветовал Эрколе потянуть с подписанием брачного договора как можно дольше. 7 июля Каваллери сообщил: папа сказал королю, что буллу на инвеституру отдал кардиналу Сансеверино, и за это Людовик и король Испании должны в три месяца заплатить 150 тысяч дукатов. Чтобы иметь возможность влияния на папу, Людовик повторил свой совет Эрколе — потянуть переговоры о браке и даже обратился к первоначальному проекту о мадемуазель де Фуа и Маргарите Ашулемской. Король извинился за письмо, поддерживавшее папу в его желании устроить брак Лукреции, сказав, что написал его из-за необходимости в добром расположении к нему понтифика. Если дон Альфонсо приедет во Францию, добавил Каваллери. он надеется, что «все будет хорошо».

Увиливанию, однако, наступил конец: к началу июля Эрколе опустил руки и со смирением принял судьбу, свою и Альфонсо. Каваллери сообщил Людовику, что «прагматизм [герцога] одержал победу над благородством», и король этому решению порадовался, впрочем, приманку в виде французской невесты на всякий случай еще оставил. Людовик добавил, что даже если Альфонсо и женится на Лукреции, то он будет знать, что совершено это против воли д'Эсте. Торговались, стараясь друг друга перехитрить, все три стороны: Эрколе сердито отреагировал на обвинение в том, что он, дескать, подступал к понтифику с «наглыми требованиями». Он приказал Каваллери закончить переговоры, согласившись на приданое в 100 тысяч дукатов, а остальные предложения оставить на совести папы. Затем, словно оправдываясь, добавил, что если бы не желание его служить королю, дело можно было решить еще три месяца назад. Чуть позднее Ремолинес, камергер Чезаре, один из главных переговорщиков, вернулся из Феррары с портретом Альфонсо, который преподнес Лукреции. Мантуанский посол Катанео отметил 11 августа, что Лукреция уже сняла траур (хотя года со дня убийства Альфонсо Бисельи еще не прошло): «Вплоть до настоящего времени донна Лукреция, согласно испанской традиции, пользовалась фаянсовой и глиняной посудой. Теперь ест с серебра, словно она уже и не вдова».

В начале августа Эрколе написал записку человеку, который, возможно, сыграл главную роль в его решении и чьей враждебности он очень боялся — Чезаре Борджиа: «Ваша Светлость, должно быть, слышали, что мы решили заключить брак между почтенной мадонной Лукрецией, сестрой Вашей Светлости, и почтенным доном Альфонсо, нашим первенцем…»К такому решению он пришел из глубокого уважения к папе и добродетелям Лукреции, но «более всего из любви и почтения к Вашей Светлости…»

Теперь Борджиа были уверены в своей победе. Брачный договор был подписан в Ватикане 26 августа, и Александр собственной рукой вписал туда условия. Брачный союз был заключен ad verbapresente[28] в палаццо Бельфьор 1 сентября. 5 сентября Эрколе направил Каваллери письмо, в котором изложил, в чем состоит приданое Лукреции: 100 тысяч дукатов наличными плюс замки и земли Ченто и Пьеве с годовым доходом около 3 тысяч дукатов. Ввиду того, что замки являлись частью епархии Болоньи, их нельзя было передать немедленно, а потому Чезаре отдал в залог свои замки в Фаэнце, пока сделка не завершится окончательно. Любая недостача дохода должна быть восполнена папой — неудивительны слова Александра по этому поводу: герцог Феррары «торгуется, как лавочник». Кроме всего вышесказанного, папа снизил налог, который Эрколе до сих пор платил за Феррару. Налог этот понизился с 4500 дукатов до 100 дукатов в год. Мысленно потирая руки, Эрколе сказал Каваллери, что общую сумму сделки он оценивает в 400 тысяч дукатов.

Тем не менее Эрколе хотелось, чтобы все понимали: только желание услужить королю Франции и сохранить хорошие отношения с папой побудили его «снизойти до столь неравного брака». Так он 5 сентября и написал Каваллери. Из-за преданности королю Франции, добавил герцог, противостоял он сердитой оппозиции императора, не желавшего этого брака. Он подчеркнул, что причиной, побудившей его подписать брачный договор, было главным образом желание французского короля. В письме, написанном позже, Эрколе признал, что сыграл свою роль и страх перед Борджиа: «…отказавшись, мы превратились бы в главного врага Его Святейшества, к тому же наше государство граничит с обширными владениями герцога Романьи [Чезаре]. Можно не сомневаться, что Его Святейшество смог бы нанести нам огромный урон…»

Написал он любезное, хотя и лукавое письмо Лукреции, в котором заявил об окончании переговоров относительно предстоящего брака: «Мы весьма довольны, потому что с первого взгляда полюбили вас за исключительные ваши добродетели. К тому же мы с глубоким уважением относимся к Святому Отцу и заверяем вас как сестру достойнейшего герцога Романьи, что теперь и он стал нам дорогим братом. Мы любим вас как свою дорогую дочь, надеемся, что благодаря вам продлится наш род. Сделаем все, чтобы вы были с нами как можно скорее…»

Можно не сомневаться, Лукреция понимала настроение человека, это письмо написавшего. Она не могла не знать о трудностях, которые стояли перед отцом и братом, выбивавшими согласие на брак у сопротивлявшегося изо всех сил герцога. В июле отец доверил ей вести дела в Ватикане, пока сам осматривал Сермонету и земли, отнятые недавно у Каэтани. В это лето он экспроприировал также земли других римских баронов: Колонны, Савелли и Эстувиль. Бурхард свидетельствует: «Прежде чем Его Святейшество, господин наш, покинул город, он передал дворец и все свои дела дочери Лукреции, поручил ей открывать всю приходящую на его имя корреспонденцию…»На этот раз она уже была не пешкой в игре, затеянной отцом и братом, а заинтересованным и активным участником переговоров о предполагаемом браке. Это подтвердил и сам Эрколе в постскриптуме к письму, которое написал ей 2 сентября: «Госпожа Лукреция! Касательно вопроса о Вашем приданом… одна статья в договоре передана была Вам, чтобы вы и ваш брат, почтенный герцог Романьи, ознакомились с нею и вынесли решение. Просим Вашу Светлость не торопиться с заявлением, пока вы не обсудите ее с нашими представителями, которые в настоящее время к вам направляются».

Историк Гвиччардини — к друзьям Борджиа его не отнесешь — вынес свой вердикт относительно этого брака:

Хотя брак этот совершенно недостоин рода Эсте, до сих пор заключавшего самые благородные союзы, и тем более недостоин, потому что Лукреция — внебрачный ребенок и женщина с запятнанной репутацией. Эрколе и Альфонсо согласились на этот брак, поскольку французский король, желавший потрафить папе, оказывал на них сильное давление. Кроме того, ими двигало желание обезопасить себя, чему способствовали военная мощь и амбиции герцога Валентинуа (если при вероломстве последнего на это можно было рассчитывать). Валентинуа представляет собой сейчас влиятельную фигуру — деньги, авторитет папы и милости от французского короля. Он наводит страх на большую часть Италии, и всем известно, что алчность его не знает предела.

6. ПРОЩАНИЕ С РИМОМ

О браке Лукреции в Риме узнали 4 сентября «примерно в час вечерни». Отметили это событие выстрелом пушки из замка Святого Ангела. На следующий день Лукреция в платье из золотистой парчи, украшенном витым золотым шнуром, ехала из дворца Санта-Мария-ин-Портико в церковь Санта-Мария-дель-Пополо в сопровождении трехсот всадников. Перед ней шествовали четыре епископа, а заключала процессию большая свита новобрачной. «В тот же день, — свидетельствовал Бурхард, — с начала ужина и до третьего часа ночи звонил большой колокол Капитолия, по всему городу зажгли огни и маяки, самый большой огонь горел на башнях замка Святого Ангела и Капитолии. Все веселились и радовались. На следующий день две придворные актрисы, которым Лукреция подарила свое золотое платье, стоившее 300 дукатов, и другую одежду, шли по городу, выкрикивая: «Да здравствует самая знаменитая герцогиня Феррары! Да здравствует папа Александр!»

15 сентября Чезаре вернулся из Неаполитанской Кампании, и на следующий день семья Борджиа принялась праздновать радостное событие по-настоящему. Флорентийский посол Франческо Пепи сообщил 17-го сентября: «Хотя и вчера и сегодня я ходил во дворец повидаться с папой, аудиенции он никому не дал, потому что накануне весь день был занят: отмечал предстоящее бракосочетание мадонны Лукреции. Гремела музыка, все пели и танцевали…» Александру чрезвычайно нравилось смотреть на танцующих красавиц, и в особенности на свою дочь. Как-то раз он пригласил к себе послов из Феррары, чтобы те взглянули на нее, и пошутил: «Пусть, мол, убедятся, что герцогиня не хромая». И Чезаре, и Лукреция утомились от нескончаемых увеселений, организуемых их неуемным отцом. 23 сентября Джерардо Сарацени, феррарский посол, сообщил, что Чезаре принял их полностью одетым, однако при этом лежал на кровати: «Я боялся, что он заболел: накануне вечером он танцевал без передышки. Сегодня вечером во дворце понтифика ему опять придется выплясывать, ведь в честь высокочтимой герцогини (Лукреции) устраивают званый ужин». Спустя два дня он же написал о Лукреции: «Сиятельная госпожа по-прежнему недомогает, она крайне утомлена… Его Святейшество скоро уедет, и отдых пойдет ей на пользу, ну а покуда она в папском дворце, танцевать ей приходится до двух-трех часов ночи, и это страшно ее измучило». Лукреция, похоже, унаследовала от отца способность быстро восстанавливать духовную энергию, а вот физической крепости ей недоставало: здоровьем она похвастаться не могла. Александр же не уставал никогда. Как-то раз понтифик сильно простудился, к тому же ему вырвали зуб, однако он заявил послу из Феррары: «Если бы здесь был герцог (Эрколе], то даже с подвязанной щекой я пригласил бы его поохотиться на кабана».

25 сентября Александр и Чезаре покинули Рим, чтобы проинспектировать фортификационные сооружения замков Непи и Чивита-Кастеддана, к северо-востоку от Рима. И снова Лукреции в отсутствие Александра поручили управление Ватиканом. Сарацени и другой посол, Берлингуэр, постоянно посещали ее, пытаясь, как они сказали Эрколе, найти через нее подход к папе. Они рассказали о состоянии ее здоровья:

Лукреция покорила феррарских послов тем, что неизменно выражала желание поскорее у них оказаться: «Ее Светлость каждый день спрашивает у нас, когда, по нашему мнению, она сможет уехать из Рима. Каждый час здесь, по ее заверениям, превращается для нее в вечность. Ей не терпится поскорее приехать в Феррару и выразить уважение Вашей Светлости, увидеть достопочтенного дона Альфонсо… дома она. похоже, чувствует себя, как в тюрьме… столь велико ее желание приехать к нам. Она страшится плохой погоды [это обстоятельство может отсрочить ее путешествие]. Она хочет знать точно, когда Ваша Светлость пришлют за ней…» Лукреция слишком хорошо знала, что все может сорваться: Эсте она не доверяла. Замужество зависело от могущества ее отца и брата. В благополучном исходе она не была уверена. Только бы добраться до Феррары, а после подтвердить консумацию брака. Альфонсо по-прежнему упорно выдерживал дистанцию. Упорствовал и Эрколе: он хотел, чтобы невеста оставалась в Риме, покуда он не вырвет из папы все, что наметил. Когда Лукреция сообщила, что «сгорает от нетерпения» покинуть Рим, послы ответили, что приезда ее ждут и феррарцы, хотя «присутствие ее в Риме крайне необходимо: Лукреция имеет большое влияние на Его Святейшество, и без нее им не довести до благополучного завершения все договоренности».

Одно невысказанное условие ее брака было для нее самым трудным. 27 сентября, после обеда, Лукреция предложила послам экскурсию по Ватикану. Ее сын, Родриго Бисельи — малышу не исполнилось еще и двух лет — отправился вместе с матерью. Когда послы тактично затронули вопрос о будущем ребенка, она ответила, не выказав при этом никаких эмоций, что мальчик останется в Риме с годовым содержанием в 15 тысяч дукатов. Можно заключить из этого: Эсте предпочитали, чтобы Лукреция приехала в Феррару как невинная девица, отстранившись от опыта прежней жизни. Дух убитого Альфонсо Бисельи витал над его сыном как неприятное напоминание о скандальном прошлом Лукреции. Должно быть, герцогиня чувствовала себя ужасно — трудно расстаться с сыном, до сих пор с нею не разлучавшимся! — однако, будучи Борджиа и женщиной своего сурового времени, она безропотно приняла это условие. Младенец Родриго играл свою роль в династических планах Борджиа: он консолидировал их власть над Римом за счет местных баронов. В сентябре 1501 года ребенка вверили опекуну, Франческо Борджиа, кардиналу Козенцы. Его сделали герцогом Сермонеты с поместьями, включившими в себя земли Каэтани, приобретенные Лукрецией, и некоторые недавно конфискованные земли Колонны в новом герцогстве Борджиа. Джованни Борджиа, родившийся в 1498 году, также поучаствовал в разделе земель Борджиа. Вызвано это было переездом Лукреции в Феррару. Права ребенка были заявлены в двух буллах: первая булла провозгласила его сыном Чезаре (было это еще до его брака), во второй булле Александр заявил, что Джованни его сын. Как подчеркнул историк Майкл Малетт, судя по времени появления этих булл, можно предположить, что выпустили их ради опровержения слухов о том, что Джованни Борджиа — внебрачный сын Лукреции. Копии этих документов были обнаружены среди многих документов, которые осторожная Лукреция взяла с собой в Феррару. И снова, желая избежать неловких воспоминаний, папа потребовал, чтобы Джованни Сфорца, несмотря на его родственные отношения с семьей Эрколе, не присутствовал в Ферраре в день бракосочетания Лукреции. Среди выдвинутых другой стороной условий было и такое: Эрколе хотел, чтобы сниженные налоги платили впоследствии и его наследники. Папа, однако, не пожелал изменить буллу. Посланники обратились к Лукреции и Чезаре с просьбой воздействовать на Александра: «Герцогиня накануне говорила с ним об этом, но безуспешно. В другой раз она снова затронула эту тему». Папа, очевидно, сказал ей, что для того, чтобы собрать приданое, придется заложить ее драгоценности, поскольку Эрколе настаивал, чтобы полный расчет произошел до визита Борджиа в Феррару. Драгоценности она отдать отказалась: пусть пайа найдет другой способ собрать нужную сумму. Послам же находчиво ответила, что, мол: «Его Святейшество начал подозревать ее в том, что она чрезмерно печется об интересах Эсте».

Лукреция постаралась произвести такое же впечатление и на Эрколе, заверяя его в своих письмах, что сделает все возможное, лишь бы услужить ему. «Что до подробностей переговоров с Его Святейшеством, я делаю все от меня зависящее для исполнения своего долга по отношению к Вам. К Вашим приказаниям отношусь с глубоким почтением и немедленно исполняю их, впрочем. Вам, должно быть, подробно расскажут об этом Ваши посланники…» — написала она 28 сентября. 8 октября она направила будущему родственнику еще более проникновенное письмо. Воспользовавшись отъездом посланника в Феррару, она собственноручно написала Эрколе несколько строчек: «С помощью Господа я буду служить Вам, это мое единственное желание. Касательно других вопросов, которые в данный момент обсуждаются, я уверена. Вашу Светлость известят Ваши самые преданные посланники…».

В ответ от будущего свекра Лукреция получила самое любезное послание:

За сладкими словами скрывался, однако, торг между папой и герцогом. Лукреция также разыгрывала роль, уверяя Эрколе. будто она на его стороне. Выслушав посланников, она поняла, как велико желание Эрколе передать льготные налоги третьему поколению своих наследников.

Занявшись приготовлениями к пышному приему невесты в Ферраре, Эрколе послал в Рим разузнать подробности родословной Борджиа. Согласно обычаю, сведения эти использовали в поздравительных речах во время проведения свадебных торжеств. Поспешно сотворили фальшивое генеалогическое древо, и Борджиа вдруг стали потомками дона Педро де Атареса, феодала Борджиа и претендента на трон Арагона. Такое притязание было ни на чем не основано, ибо дон Педро умер, не оставив наследников. Об этом, впрочем, в то время никто так и не узнал. Послы доложили, что, хотя род Борджиа в Испании древний и благородный, героических деяний, свершенных их предками, найти не удалось. Главное внимание решили уделить достижениям двух римских пап — Каликста и Александра. Так как рассказы о подвигах и рыцарских приключениях (как у Ариосто в «Неистовом Роланде», живописавшем род Эсте) составляли важную часть истории благородных семейств, то Борджиа, не сумевшие предъявить ничего, кроме сомнительной принадлежности к не известному никому дону Педро, выглядели, мягко сказать, не лучшим образом. Пропасть в социальном статусе между двумя этими семьями становилась всем очевидна.

Гонцы неутомимо курсировали между Феррарой и Римом, пока шло обсуждение различных вопросов: в каких, например, денежных знаках будет исчислено приданое. Папа хотел, чтобы это были флорины [fiorini di camera), a герцог требовал полновесных «больших дукатов» [ducati larghi). Лукреция тем временем изыскала способ заслужить благодарность Эрколе. Герцог отличался исключительной набожностью и любил общаться с монахинями. Монахини, на теле которых обнаруживались стигматы, или раны, подобные тем, что обрел на кресте Христос, почитались им превыше всего. Неизвестно, что думают о таком феномене современные католики, а вот люди глубоко религиозные, такие как Эрколе, считали стигматы зримым воплощением сопричастности к страданиям Христа: «Такие раны, — писал он, — которыми Создатель отмечает тела слуг Своих, утверждают и усиливают веру нашу, побеждают неверие жестокосердных нечестивцев». Таким монахиням поклонялись, места, в которых они проживали, посещали путешественники. Тремя знаменитейшими женщинами того времени были сестра Колумба Риети, жившая в монастыре Перуджи, сестра Осанна Андреасси из Мантуи и особенно почитаемая Эрколе сестра Люсия Брокаделли из Нарни. В то время она находилась в монастыре Витербо. Эрколе даже попытался убедить свою дочь, Изабеллу д'Эсте, чтобы она привезла в Феррару сестру Осанну (позднее монахиня эта предсказала, к всеобщему удовольствию, что правление Чезаре в Романье будет «подобно пылающей соломе»). От просьбы отца Изабелла постаралась увильнуть. Он же, после серии подвигов «плаща и шпаги», сумел контрабандой доставить сестру Люсию в Феррару из доминиканского монастыря в Витербо. Случилось это 7 мая 1499 года. Прошло чуть менее месяца, и он заложил первый камень в строительство монастыря, который пообещал для нее построить. 29 мая 1500 года Эрколе добился у Александра буллы, в которой папа разрешил ему построить монастырь третьего ордена Святого Доминика для сестер, последовательниц святой Катерины Сиенской. Специальные привилегии переданы были «нашей возлюбленной дочери во Христе, Люсии да Нарни…» К лету 1501 года слава сестры Люсии докатилась даже до французского двора, и королева забрасывала Эрколе письмами, в которых просила, чтобы «сестра Люсия вознесла молитвы Богу и Он послал бы королеве сына». Для того чтобы порадовать Люсию, Эрколе решил доставить к ней на короткое время некоторых ее прежних друзей, монахинь из Нарни и Витербо, однако приор доминиканцев категорически ему в этом отказал. Тогда Эрколе обратился к единственному человеку, который, как он знал, имел влияние на папу, — к Лукреции.

Эрколе отправил в Рим Брешано с письмом, датированным 28 сентября. Послание было криком о помощи. Гонец прибыл 11 октября. Лукреция произвела на него глубокое впечатление, его поразила ее готовность помочь: «Госпожа приняла Ваше письмо близко к сердцу, она искренне хочет помочь Вашей Светлости. Я вижу, что она всей душою предана Вам, большего и желать нельзя. Надеюсь, вы. Ваша Светлость, будете довольны высокочтимой мадонной, ибо она в высшей степени любезна и обходительна. Мысли ее заняты лишь одним: как бы наилучшим образом услужить Вам». Дело приняло оттенок фарса, когда две монахини, которых Брешано привез в Рим, отказались ехать в Феррару под ничтожным предлогом, а власти в Витербо и Нарни, в свою очередь, не отпустили женщин, которых вызвала к себе сестра Люсия. Лукреция устроила им крепкую выволочку, и главы доминиканского ордена, напуганные гневом дочери понтифика, приказали монахиням согласиться. В потоке взволнованных, почти истерических писем Эрколе умолял Лукрецию о помощи, на что она, нацеленная на брак и желающая угодить будущему свекру, с готовностью согласилась. 28 октября она написала, что берет это дело в свои руки, успокаивая, уверяла, что понтифик удовлетворит просьбу Эрколе. «Не волнуйтесь, — заклинала она, — как в этом, так и во всех других делах, касающихся Вас, я надеюсь достигнуть всего, чего Вы желаете». К декабрю все монахини, которых вызывал Эрколе, были в дороге: они направлялись в Рим. Оттуда их должны были вывезти в Феррару. Письма Эрколе Лукреции были полны благодарности: «Мы слышали… что все сестры, присутствия которых мы желали, находятся сейчас в Риме и собираются ехать к нам, — написал он 28 декабря. — Мы получили исключительное удовольствие и огромное удовлетворение. Не знаем, как и благодарить Вас, Ваша Светлость. С Вашей энергией и настойчивостью Вы сумели довести это дело до конца…» Лукреция не могла найти лучшего способа завоевать его сердце.

Судя по всем сообщениям, направленным феррарскими послами Эрколе, ясно, что Лукреция сама вела переговоры, и феррарцы предпочитали говорить с ней, зная, что через нее лучше всего найти подход к папе. Роль посредницы придавала вес ее статусу в глазах феррарских послов. Было ясно, что все уступки со стороны папы стали возможны благодаря ее заступничеству. В ту осень Александр и Чезаре дважды выезжали из Рима: в конце сентября они посещали Непи, Чивита-Кастеддана и другие крепости Борджиа, а с 17 октября делали смотр бывшим владениям Колонны. В Ватикане всеми делами заправляла Лукреция.

Она принимала участие в обсуждении всех вопросов — начиная от требований Эрколе (он добивался должности архиепископа Болоньи для Ипполита д'Эсте) и до споров о доходах замков Романьи, которые должны были передать в качестве залога за консигнацию Ченто и Пьеве, а также о финансовых соглашениях относительно приданого. Сарацени и Беллингьери сообщили Эрколе о трудностях, возникших у них в ходе переговоров с банкиром Якопо де Джиануцци. Тот категорически отказал выдать в Феррару некую денежную сумму. И тогда, сказали они, в дело вмешалась Лукреция и разрешила ситуацию: «Когда достопочтенная госпожа услышала о наших трудностях, она тотчас поняла, что в этом случае задержится ее отъезд [в Феррару]. Она послала за синьором Якопо и долго с ним беседовала». В результате банкир согласился представить деньги в трехдневный срок и при этом не взял комиссионных. Шли споры и о драгоценностях: папа спрашивал в шутку, чего ему следует ждать от Эрколе? Может, ему самому и не придется тратиться на драгоценности? Послы отвечали так же шутливо: мол, с драгоценностями, которые у Лукреции уже есть, да теми, которые папа собирается ей подарить, да с теми, которые подарит ей Эрколе, «она станет самой драгоценной дамой Италии». Александр осведомился о качестве парчи, которую Эрколе намерен был ей подарить, и услышал, что ей подарят четыре отреза самой прекрасной золотой парчи. «Папа смеялся и шутил, прочитав эти строки», — доложили послы.

Александр никогда не упускал возможности указать феррарским послам на достоинства Лукреции. Когда они пожаловались, что не смогли добиться аудиенции у Чезаре, папа им посочувствовал и сказал, что Чезаре однажды в течение двух месяцев заставлял послов из Римини дожидаться аудиенции. «Он сокрушенно заметил, что [герцог] превратил ночь в день, а день — в ночь. В общем, ведет себя так, что понтифик уже сомневается, сохранит ли сын после смерти отца все то, что отвоевано. А вот благоразумная герцогиня Лукреция, напротив, всегда охотно принимает людей. Он похвалил ее за то, как она управляет Сполето, за то, что умеет найти путь к его сердцу, и все вопросы, которые она с ним обсуждает, решаются в ее пользу…» В другой раз восхитился ее красотой и благоразумием и сравнил дочь с герцогиней Урбино и маркизой Мантуи, обе эти женщины прославились умом и просвещенностью.

Как бы пристально ни наблюдали четверо феррарских послов в Риме за жизнью Лукреции, тем не менее ни один из них не упомянул о необычном эпизоде, рассказанном Бурхардом, об оргии, которая, по его словам, произошла в Ватикане 30 октября, через пять дней после возвращения папы и Чезаре из инспекционной поездки в Чивита-Кастеддана.

То, что Чезаре давал званый ужин в Ватикане, подтверждено другим источником, флорентийским послом Пепи. 4 ноября он сообщил, что папа не посетил мессу в базилике Святого Петра, из-за недомогания не было его и в День Всех Святых, и в День поминовения усопших. Дело в том, добавил он в шифрованном тексте, что «сказалось на нем празднество, устроенное им в Ватикане в канун праздника Всех Святых: герцог привел во дворец певцов, куртизанок, и всю ночь они предавались удовольствиям, танцевали и веселились…» Из двух рассказов об «ужине с каштанами» повествование Пепи выглядит более похожим на правду. Куртизанки высшего разряда, такие как Фьямметта, были неотъемлемой частью веселого дружеского ужина в Риме в начале XVI века. Присутствовала ли на нем Лукреция, Пени достоверно не знает. С другой стороны, она была истинной Борджиа, а потому такое зрелище ее вряд ли бы шокировало. А пировать она любила, ей нравилось танцевать и петь, и феррарские послы, рассказывая об утомленном виде герцогини после затянувшегося празднества у Александра, это косвенно подтверждают. Жареные каштаны — традиционное осеннее угощение, а что до наготы и сексуального соревнования, то единственным свидетелем тому был Бурхард. Смотрел, должно быть, одним глазом в замочную скважину, а другим — в историю. Через две недели Бурхарду посчастливилось описать другой «инцидент», снова сильно приправленный эротизмом. Падает тень при этом и на Лукрецию.

Хотя Бурхард описывает этот эпизод с явным неодобрением, большинство людей того времени обладало приземленным чувством юмора, а потому вышеописанную сцену они. скорее всего, нашли бы забавной. Более жесткий вариант этой истории читаем у Матараццо из Перуджи, хрониста, чьи кровожадные хозяева, Бальони, имели все причины ненавидеть Борджиа: «И словно бы всего этого было ещё недостаточно [папа], вернувшись в зал, погасил огни, и все находившиеся в помещении — женщины и мужчины — скинули одежды, и началась безумная оргия».

Примерно к этому же времени относится еще один злобный выпад против Борджиа. Истоки его, скорее всего, в Венеции, где укрылось несколько врагов Чезаре. Речь идет о ходившем по рукам письме, адресованном Сильвио Савелли. одному из сосланных римских баронов. В письме говорилось, что все Борджиа «хуже скифов, коварнее карфагенян и жестокостью превосходят Калигулу и Нерона», выдвигались против семьи понтифика обвинения во всех преступлениях, явных и неявных, включая убийство Бисельи и Перотто, а также в инцесте. «Ужин с каштанами», описанный Бурхардом, и жеребцы также не были забыты (то ли анонимный автор почерпнул эти сведения у Бурхарда, то ли Бурхард сам ими воспользовался для оживления своей книги, об этом можно лишь гадать). Слова, описывающие нравы Александра и Чезаре, отличались особой язвительностью:

Примечательна реакция Александра — сия злобная диатриба вызвала у него смех, и когда Сильвио Савелли годом позже приехал к нему в Рим, он встретил его с исключительным гостеприимством. Чезаре, в отличие от отца, не столь легко относился к оскорблениям. В первую неделю декабря, вскоре после публикации письма, по городу ходил человек в маске и распускал скандальные слухи о Валентинуа. Человек этот по приказу Чезаре был арестован и заточен в тюрьму. Там ему отрезали правую кисть и часть языка. Руку эту со свешивавшимся с мизинца языком выставили в окно. Александру нравилось сравнивать собственную толерантность с мстительностью сына: «Герцог, — говорил он Бельтрандо Костабили, — человек с добрым сердцем, однако терпеть не может оскорблений… я бы с легкостью мог сделать вице-канцлером [Асканио Сфорца] и убить кардинала Джулиано делла Ровере, но я не хочу никому вредить…» Любопытное замечание в устах папы.

В связи со всеми этими рассказами феррарский посол Джанлука Поцци почувствовал себя обязанным уверить Эрколе д'Эсте в добродетели его будущей невестки: «Мадонна Лукреция в высшей степени умна и прекрасна, а также исключительно любезна. Она скромна, у нее нежное сердце и прекрасные манеры. Более того, она истинная, богобоязненная христианка. Завтра она идет на исповедь и во время рождественской недели примет причастие. Она очень красива, однако ее очаровательные манеры поражают еще больше. Короче, характер ее таков, что невозможно обнаружить в ней и следа греховности…»

Наконец в октябре, после бесконечных инициированных Эрколе отсрочек, герцог выслал папе согласованный список задействованных в торжествах придворных и слуг, и 9 декабря из Феррары выехал свадебный эскорт. Возглавлял его четвертый сын Эрколе, кардинал Ипполито д'Эсте, который вместе с герцогским канцлером Джованни Дзилиоло вез с собой для невесты шкатулки с драгоценностями и их перечень, каждая страница которого накануне была подписана Эрколе. Остальные драгоценности герцог собирался отдать Лукреции только по приезде в Феррару, причем Ипполито, везший в Рим часть подарков, был строго проинструктирован: столь сильно Эрколе не доверял Борджиа.

Ответом Эсте со стороны Борджиа стала демонстрация невиданного богатства. Приданое Лукреции, включавшее в себя платья и драгоценности, превзошло великолепием самое богатое приданое последних лет, а именно Бианки Марии Сфорца, вышедшей в 1495 году замуж за императора Максимилиана. Незадолго до замужества Лукреции скончался папский камерарий и оставил после себя 13 тысяч дукатов в деньгах и имуществе. Лукреция попросила, чтобы его отдали ей, и просьбу ее удовлетворили. Наследство камерария стало дополнением к ее приданому. Судя по инвентарному списку ее гардероба, сделанному в Ферраре в 1502–1503 годах, она сохранила свои свадебные подарки, как и приданое, оставшиеся после предыдущих ее браков. Среди упомянутых в списке вещей, взятых ею в Феррару, был великолепный серебряный сервиз, подаренный ей Асканио Сфорца в 1493 году по случаю замужества с Джованни. К приданому в 30 тысяч дукатов, которое тогда за нее отдали, присовокупили имущество, оцененное в 10 тысяч дукатов и состоящее из платьев, драгоценностей, посуды, украшений и «вещей, без которых не обходятся знатные женщины». Приданое, отданное за ней во втором браке с Альфонсо Бисельи, оценивалось в 40 тысяч дукатов, половину этого приданого Александр выдал в виде драгоценностей, платьев и прочего. Лукреция была женщиной своего времени, а женщины эти придавали огромное значение нарядам и имуществу, и потому ее платья, драгоценности и домашнее добро призваны были поразить д'Эсте богатством и престижем ее семьи.

Она заказала более пятидесяти нижних платьев из роскошнейших материалов: золотой парчи, отделанной изумрудной тафтой, рукава во французском стиле, отороченные алым шелком; одно платье было у нее из шелка в золотую и фиолетовую полоску, с каймой из тафты, наполовину изумрудной, наполовину зеленой. Числились в списке и платье с широкими по французской моде рукавами, опять же отороченными фиолетовым шелком, и другое — из черного бархата, расшитое золотыми пуговицами, соединенными друг с другом золотым шнуром, и с подкладкой из изумрудного камчатого полотна. Другие наряды изготовлены были из «таби» (мокрого шелка) и черного бархата со вставками из серого шелка. Были там и бесчисленные баски, нижние юбки, парадные платья, плащи, пелерины, среди которых две отличаются особенным великолепием — одна из фиолетового шелка, отороченная горностаем и украшенная рубинами (84 штуки), двадцатью бриллиантами и ста пятнадцатью жемчужинами; другая — из алого шелка, также с горностаем, и расшитая рубинами (61 шутка), бриллиантами (55 штук), а также крупными жемчужинами (5 штук), жемчугом среднего размера (412 штук) и мелким (114 штук). Не забыли включить в этот список и сундуки с золотыми и эмалевыми украшениями, богато вышитыми скатертями, постельным бельем: балдахинами, изысканными подзорами и покрывалами из алого шелка, золотой парчи, небесно-голубого бархата с вышивкой золотыми и серебряными нитями. Там же значились подушки, подкладываемые под спину, драпировки для стен, ковры и портьеры с изображением библейских сцен, большие подушки для сидения, сделанные из дорогих материалов, и шпалеры с цветами и деревьями. Это еще не все — упряжь для лошадей и мулов, изысканные бархатные попоны и чепраки, конская упряжь с серебром и золотом плюс двадцать два маленьких колокольчика. От лошадей снова перейдем к людям, итак: веера, один из них состоял из ста страусовых перьев, ну а как обойтись без изящных шкатулок и шкафчиков? А обувь?.. Тут тебе бархатные и шелковые туфельки, двадцать семь пар кожаных с позолотой башмачков из Валенсии. Ну и, конечно, посуда — хрустальные кубки с крышками и на золотой ножке, огромное количество серебра и серебра с позолотой (на некоторых предметах стоял герб Асканио Сфорца), оплетенные бутылки с узким горлом, блюда, подсвечники и канделябры, посуда для десерта, солонка с гербом Арагона (вероятно, это досталось ей после брака с Альфонсо Бисельи). Не обошлось и без богатых предметов, предназначенных для личной капеллы Лукреции, туда входило большое хрустальное распятие с фигурами Мадонны и Святого Иоанна, реликвии из порфира, золотые потиры, амфоры и вазы; алтарные покрывала, подушки, два молитвенника на пергаменте в бархатных переплетах с серебряными и золотыми застежками и образа.

Лукреция забрала с собой и маленькую библиотеку. В нее входила испанская рукопись с позолоченными миниатюрами, переплетенная в алый бархат с серебряными уголками и застежками; печатный томик посланий Святой Катерины Сиенской в переплете из голубой кожи с медными уголками и застежками; печатная книга писем и Евангелий, изданная на итальянском языке; книга на валенсианском наречии, озаглавленная «Двенадцать христианских заповедей». Она взяла с собой и рукописный сборник испанских песен различных авторов, переплетенный в красную кожу с медными украшениями и начинающийся с пословиц Иньиги Лопеса[29], а также рыцарский роман «LAquila Volante» Леонардо Бруни[30]; исторические сочинения «Supplementum Chronicarum» Якоба Филиппа де Бергамо; книгу на итальянском языке «Зеркало веры». В библиотечке были томик Данте с комментариями в фиолетовом кожаном переплете, философский трактат и жизнеописания святых на итальянском. Положила она в свой багаж книгу святого Бонавентуры[31], школьный учебник латыни Донатуса, написанную по-испански «Жизнь Христа» Лудольфа Саксонского, а также небольшую, переплетенную в красную кожу рукопись Петрарки. В Ватикане все были наслышаны о знаменитой библиотеке Эсте, и Лукреция взяла дорогие ей книги вовсе не потому, что опасалась недостатка в чтении, а просто не хотела с ними расстаться. Кроме того, нам известно, что с собой она увезла и важные семейные документы, включая письма Винченцо Джордано.

Флорентийский посол Пепи был поражен (либо сделал вид, что поражен) вычурной роскошью Борджиа. «Для празднеств они затребовали неслыханные вещи. Герцог обул своих знаменосцев в башмаки из золотой парчи, то же сделал папа для своих грумов. Они с герцогом соперничают: кто кого превзойдет в пышности, но папа явно берет верх». Навстречу феррарскому кортежу, возглавляемому братьями Альфонсо — Ипполито. Ферранте и Сиджизмондо, — выехал Чезаре в сопровождении четырех тысяч безупречно одетых всадников на нарядных лошадях и пехотинцев. Сам герцог сидел на «самой прекрасной сильной лошади, у которой, казалось, были крылья… снаряжение коня было никак не меньше 10 тысяч дукатов, потому что не видно было ничего, кроме золота, жемчуга и других драгоценных камней». Феррарцы заметили, что всадники Чезаре демонстрировали умение верховой езды: гарцевали, склонялись вбок или откидывались назад. Чезаре поприветствовал Ипполито (в свое время оба были кардиналами), затем двух других братьев д'Эсте. После двухчасовой церемонии обмена приветственными речами — необходимым элементом ренессансного ритуала (должно быть, на холоде всем это изрядно надоело) — процессия со свитой из девятнадцати кардиналов и послов Франции, Испании и Венеции прошла по улицам Рима под оглушительный гром барабанов и пенье труб и гобоев. У моста Святого Ангела перед Ватиканом грохот пушек из замка был таков, что напугал лошадей. Александр поприветствовал гостей, и Чезаре повел братьев д'Эсте через площадь к дому Лукреции.

Изабелла д'Эсте требовала от делегации феррарцев самого подробного описания наряда Лукреции. Дотошно подготовленные отчеты по этому вопросу составлял некто, известный нам под именем Иль Прете, человек этот находился в свите поэта и придворного Никколо да Корреджо, доверенного лица Эрколе д'Эсте по свадебным переговорам с понтификом. Благодаря им мы до мелочей знаем, как была одета новобрачная и как себя при этом вела. По свидетельству Ферранте, чье описание короче и не такое цветистое, как у Иль Прете (тот пообещал Изабелле, что будет следовать за Лукрецией, «как тень за телом»), Лукреция спустилась и встретила их на нижней ступени лестницы, ведущей в ее апартаменты. На ней было платье ее любимого темно-вишневого цвета. Узкие рукава — с прорезями, по испанской моде — «такие носили десять лет назад», съехидничал Иль Прете. Мантилья из золотой парчи оторочена по плечам соболем. На светлых волосах шелковая зеленая сетка, украшенная золотым ободком и двумя нитками жемчуга. На шее — нить крупного жемчуга и кулон из рубина («не слишком крупный, да и цвет невыигрышный», — снова прокомментировал Иль Прете). Для большего эффекта и для того чтобы оттенить красоту своего платья и драгоценностей, она оперлась на руку пожилого господина с золотой цепочкой на шее, одетого в отороченный соболем черный бархат. «Она — очаровательная и грациозная дама», — признал наконец Иль Прете. Лукреция затем предложила им то, что Бурхард назвал «прекрасным легким ужином с вручением множества подарков». Лукреция, в длинной накидке из византийской золотой парчи, вместе с братьями д'Эсте посетила мессу в базилике Святого Петра. Там же папа вручил Альфонсо шпагу и биретту.

Последний римский карнавал Лукреции начался через день после Рождества. По приказу Александра Чезаре и все гостившие д'Эсте надели маски и проехали по улицам, где, по свидетельству Иль Прете, «не увидишь ничего, кроме куртизанок в масках». Рим вежливо называли «la terra da donne», то есть «город женщин», хотя Аретино выразился прямо, грубо и определенно: «Рим всегда был и будет городом шлюх». Богатые куртизанки, великолепно одетые на деньги любовников, часто являлись в город в костюмах мальчиков, ездили по улицам, швыряя в прохожих наполненные розовой водой позолоченные яйца, и до двенадцати часов ночи позволяли себе всяческие вольности, после чего, согласно закону, им надлежало удалиться. Жизнь куртизанок была опасной: всегда был риск, что в случае мщения их изувечат — порежут лицо, а вместе с красотой лишат и средств к жизни. Таким же страшным, если не более ужасным, было массовое изнасилование — Tren-tuno — в нем участвовал тридцать один человек, а то и Tren-tuno reale — тут уже несчастную женщину насиловали семьдесят девять мужчин.

26-го декабря Лукреция дала в своем дворце бал. Подробности этого мероприятия прилежно записал все тот же Иль Прете.

В последующие дни состоялись традиционные гонки для различных категорий — кабаны, буйволы, блудницы, евреи, молодые мужчины, старики и мальчики. Затем состоялись скачки для трех пород лошадей — арабских, привезенных через Неаполь из Марокко (они славятся своей скоростью), легких «испанских» лошадей и тяжелых кавалерийских жеребцов. Как обычно, много было скандалов и мошенничества, особенно преуспела в этом конюшня Чезаре.

Тридцатого декабря, под звуки труб и других музыкальных инструментов, Лукреция в платье из золотой парчи с длинным шлейфом, который несли ее фрейлины, и в сопровождении Ферранте и Сиджизмондо явилась в Ватикан для церемонии и принятия обручального кольца. Действо это Ферранте исполнил «чрезвычайно изысканно и почтительно». После епископ Адрии затянул утомительную речь, но Александр тут же велел ему ее сократить. Затем Ипполито приказал внести стол для презентации драгоценностей, привезенных из Феррары в дар Лукреции.

По свидетельству Бурхарда, Ипполито подарил Лукреции «четыре дорогостоящих перстня с бриллиантом, рубином, изумрудом и бирюзой». Затем он вынул из шкатулки диадему со вставленными в нее четырнадцатью бриллиантами, таким же количеством рубинов и примерно ста пятьюдесятью большими жемчужинами. Достал четыре ожерелья, опять же из драгоценных камней и жемчуга, и множество браслетов, четыре из них баснословно дорогие. Продемонстрировал подвеску, ее можно было носить и на груди, и на голове. Изготовлена она была из крупных драгоценных камней: вслед за этим Ипполито достал четыре длинные нити крупного жемчуга, четыре красивых креста из бриллиантов и других драгоценных камней и, наконец, еще одну диадему, похожую на первую.

Все, однако, было сложнее, чем казалось. Ипполито получил от отца инструкции: какими словами должен он сопровождать дарение (подготовил их для него Джанлука Поцци). Суть заключалась в том, что если бы Лукреция вздумала изменить Альфонсо, то драгоценности остались бы у Эсте. В длинном сообщении посла о церемонии от 30-го числа было подчеркнуто: «касательно упомянутой deponatione (передачи) поставлено определенное условие, и вне всяких условий отдано лишь обручальное кольцо. Передача всего остального состоялась лишь на словах и с оговоренными условиями… значит, и писать об этом не следует, так что Вашей Светлости не о чем беспокоиться».

После презентации драгоценностей, церемонии, в которой Александр принимал радостное участие, — понтифик брал в руки ювелирные шедевры и любовался ими вместе с дочерью, все подошли к окну, чтобы посмотреть на игры, устроенные внизу на площади. В число этих игр входила потешная осада замка. Восемь молодых людей защищали укрепление от равного числа нападавших, во время сражения пять человек были ранены. Затем вся компания поднялась в зал Папагалло, и празднества продолжались там до пяти часов утра. На Лукреции было великолепное, по французской моде, золотое платье с широкими рукавами до полу, поверх платья — плащ из алого шелка, отороченный горностаем, в глубоком вырезе видна богатая бахрома и вышивка, украшенная драгоценными камнями. Шею обвивала нитка жемчуга, грудь украшала подвеска с изумрудом, рубином и еще одной жемчужиной. На голове золотая шапочка, коса, длиною до пят, перевита черным шнуром и покрыта шелком в золотую полоску. По просьбе папы Лукреция танцевала с Чезаре, а ее фрейлины танцевали попарно друг с другом. Представлены были две эклоги, «одна из них очень скучная, неинтересная», а другая, придуманная Чезаре, — поживее: тут тебе и леса, и фонтаны, и горы, и животные, и пастухи, и два молодых человека — Альфонсо и Чезаре. Они владели землями по разные стороны реки По. Затем гостям показали балет, а потом танцевать начали гости.

Римский карнавал того года, по свидетельству феррарских послов, был роскошнее обычных празднеств. Состоялся парад вооруженных римских всадников, прогромыхали тринадцать триумфальных колесниц. Управляли ими люди, представлявшие Цезаря, Геркулеса и Сципиона Африканского[32]. В следующие два дня площадь огородили: состоялись бои быков, а ночью Борджиа, д'Эсте и их гости снова танцевали и вовсю веселились.

За фасадом веселых улыбок, торжественных слов, блестящих церемоний шли деловые переговоры. Булла, касавшаяся снижения налогов, была «очень хорошей», Борджиа выполнил все условия Эрколе, скрепив их папской печатью. Подписались под документом и кардиналы. Все они готовы были вместе с Лукрецией отправиться в Феррару. Приданое также было в порядке, «за исключением, — сообщили послы, — 8000 дукатов. Суммы этой недостает, и пока она не будет уплачена, мы отсюда не уедем. Вина, — утверждали они, — лежала не на папе, а на его министрах. Они еще с начала января спорили, как должно быть выплачено приданое. Папа сумел добиться своего: пообещал Эсте сделать дона Джулио епископом, а Ипполито — архиепископом Болоньи. В настоящий момент отношения между Эрколе и Борджиа были благостными как никогда.

Все же при разговоре с Джанлукой Поцци накануне отъезда Лукреции Александр в последнюю минуту выразил беспокойство за любимую дочь: как, мол, будут к ней относиться вдали от родного отца? По просьбе Эрколе, Поцци поднял вопрос о браке между наследником Гонзага и дочерью Чезаре от Шарлотты д'Альбре. Александр от этой темы уклонился, сказав, что Чезаре на данный момент ничего не станет делать без разрешения и доброй воли короля Франции. Затем опять сказал Поцци, что «любит мадонну [Лукрецию] за ее добродетель и скромность. Она всегда была ему послушна, и если в Ферраре к ней будут хорошо относиться, он им ни в чем не откажет».

Шестого января 1502 года, в именины Епифании, Лукреция прощалась с городом, в котором прожила всю свою жизнь. Отныне ее будущее связывалось с Феррарой. Долго простояла она на коленях возле отцовского трона в зале Папагалло, где вдвоем они о чем-то толковали, пока наконец Александр не позвал Чезаре. В документах нет упоминаний о том, как Лукреция расставалась с Родриго. Мальчику только что исполнилось два года. Должно быть, сердце ее разрывалось из-за разлуки с сыном, но не из-за Ваноццы: мать мало значила в жизни Лукреции. Как только папа дал знак, Лукреция в сопровождении Ипполито и Чезаре оставила Ватикан. По свидетельству Ферранте, на ней было платье из золотой гофрированной парчи с алой отделкой и подбитый горностаем плащ, тоже золотистого цвета. На шляпе из алого шелка золотые украшения и подвеска с большим драгоценным камнем. Шею обвило ожерелье из крупного жемчуга. Внизу, у ступеней дворцовой лестницы, Лукреция уселась на «очень красивого мула в богатой упряжи, украшенной чеканным золотом, и покрытого темно-красной бархатной попоной». Пелена снега скрывала удалявшийся кортеж. Александр переходил от одного окна к другому, чтобы подольше видеть возлюбленную дочь.