Лунное сердце

Глава первая

Когда-то Сара Кенделл прочла, что история мира подобна дереву. Она понимала, что, говоря об истории, имеют в виду не цепь мелких происшествий обычной будничной жизни. Скорее подразумевают великие события, повлекшие за собой существенные перемены в мире и оставшиеся в памяти на последующие годы если не в качестве исторических рассказов, то, во всяком случае, в виде народных сказаний и мифов. Тогда в английском фольклоре Уинстон Черчилль вполне может соседствовать с легендарным Робин Гудом, а Мерлин Амброзиус [1] — быть столь же значительной фигурой, как Мартин Лютер. Степень их влияния может быть разной, но все они являются частью мировой истории.

Впоследствии Сара уже не могла припомнить, у кого она вычитала сравнение истории с деревом, но этот образ запомнила хорошо.

Уж слишком легко было представить себе, как…

Прочно укоренившись в прошлом, древо истории тянет свои ветви сквозь наступающие годы, а множество рассказов, из которых складывается история, словно почки, распускаются, превращаясь в листву, засыхают и становятся воспоминаниями, потом процесс этот повторяется в обратном порядке, одно событие связывается с другим, будто нитями паутины, так что каждое создание играет свою роль в истории мира, воспринимая лишь отдельные аспекты общего повествования и замечая, каждое в меру своих способностей, лишь проблески Великой Тайны, лежащей в основе всего.

Рассказов же об исторических событиях неисчислимое множество, их мириады, и зачастую происхождение их столь туманно, а сами события столь малозначительны, что трудно разобраться, о чем идет речь. Лучше всего об этом сказал римский государственный деятель Марк Туллий Цицерон [2]: «Все начинается с малого».

Хотя Цицерон жил и умер почти за две тысячи лет до рождения Сары и хотя ко времени ее появления на свет история была уже настолько запутана, что распутывать ее бесчисленные нити оказалось бы напрасным трудом, Сара была вполне согласна с Цицероном. Она, например, могла точно указать, с какого момента сама стала участвовать в истории, хотя с тех пор прошло много времени. Это случилось, когда в одной из задних комнат антикварной лавки, принадлежавшей ее дяде, Сара нашла кожаный мешочек с малопонятным содержимым.

Букинистическая и антикварная лавка «Веселые танцоры» находилась на Банковской улице между Третьей и Четвертой авеню в том районе Оттавы, который называется Глеб. [3] Лавка принадлежала дяде Сары — Джеми Тэмсу. На такое название его вдохновило северное сияние — огни, которые французы называют «les chfvres dansantes», что означает «танцующие козы».

— Это нам очень подходит, — сказал он как-то Саре, облокотившись на длинный прилавок, на котором стоял допотопный кассовый аппарат с ручкой сбоку. — Подумай сама. Что такое Арктика? Лед и снег. Тундра и бесконечные пустынные мили. Кто может рассчитывать встретить здесь такое великолепие, как северное сияние?

Сара улыбнулась:

— Ты намекаешь, что и у нас где-то среди старого хлама можно разыскать какое-нибудь сокровище?

— Намекаю? Да ничего подобного! Это непреложный факт. Когда ты в последний раз разбиралась в куче коробок, сваленных в задних комнатах? А в них ведь вполне может оказаться кое-что — недорогое, но все равно очень ценное. — При этом Джеми выразительно посмотрел на пишущую машинку Сары («Селектрик» фирмы IBM) и на стопку бумаг рядом с ней. — Если бы ты не была так страшно занята и не писала Великий Канадский Роман…

— А что там может быть, в этих залежах? — поинтересовалась Сара. — Лампа Аладдина?

— Кто его знает!

— Вот именно.

— А если ты туда не заглянешь, — с торжеством добавил Джеми, — то никогда и не узнаешь.

Как Сара ни старалась сохранять серьезный вид, ей это не удалось. Оба расхохотались.

Ни тот ни другой в работе не нуждался, во всяком случае по финансовым соображениям. «Веселые танцоры» были для обоих всего лишь развлечением. Получат ли они в конце финансового года какую-нибудь прибыль, зависело от счастливого случая, а не от их усилий, хотя Сара более добросовестно относилась к своей работе, чем Джеми. («Вот что значит быть молодой, — мрачно предостерегал ее Джеми. — Подожди, состаришься, будешь ковылять тут дряхлая среди этого запустения. Тогда увидишь…»)

Это была их обычная шутка, которая повторялась всякий раз, когда Джеми, заходя по тому или иному поводу в лавку, напускал на себя вид озабоченного владельца. Но несмотря на все поддразнивания, оба понимали, что, если когда-нибудь их лавка станет такой же чистенькой, как более новые магазинчики на этой улице, она потеряет половину своего очарования.

В лавке «Веселые танцоры» царил беспорядок, там было довольно пыльно, но грязной ее назвать было нельзя. Книжные полки, уставленные толстыми фолиантами в кожаных переплетах, занимали две стены, а в застекленных эркерах, выходивших на улицу, были выставлены образчики тех достопримечательностей, которые имелись в лавке, но выставлены в таком прихотливом беспорядке, что это отвращало многих покупателей, а многих, наоборот, привлекало. Не слишком привередливые могли и в самом деле отыскать здесь сокровища. Будто осенние листья, разметенные ветром, в лавке в беспорядке теснились старинные стулья, комоды, буфеты, письменные столы, качалки, плетеная мебель, подставки для зонтов, утыканные свернутыми в рулоны картами, тростями с набалдашниками, а также ритуальными предметами африканских колдунов.

За кассой свободного места тоже не было. Дверь с филенками из орехового дерева вела в подсобные помещения, в умывальную и в крошечную кухоньку, рассчитанную только на тех, кто не страдает клаустрофобией. По обе стороны от двери вдоль стен тянулись полки, чем только не забитые — начиная от стопок книг и календарей и кончая более примечательными предметами. Тут же на возвышении стоял письменный стол Сары, так что, задумавшись, она могла смотреть в окно. На столе, на площади четыре на три фута, располагались ее пишущая машинка, пепельница, кофейная кружка, разваливающиеся стопки справочников, мягкий игрушечный мишка по имени мистер Тистл, с клетчатым от заплаток животом, стопка журналов «Нэшнл Джиогрэфик» и латунный стаканчик для карандашей.

Кроме того, на задней стенке стола были ячейки для бумаг, забитые письмами (отвеченными и неотвеченными), конвертами, еще какими-то бумагами, здесь лежали водительские права Сары (которые она постоянно забывала взять с собой, когда пользовалась машиной), небольшой кассетный плеер, соединенный с двумя аудиоколонками, опасно балансировавшими на железных кронштейнах над эркерами, и папки для хранения материалов, необходимых для начинающего писателя, — сотни заметок на обложках книжечек от картонных спичек, на крошечных листочках, вырванных из записной книжки, — сведения о том, у кого находится тот или иной ее рассказ и сколько раз он был отвергнут, список принятых рассказов (их было одиннадцать! ), адреса всех корреспондентов Сары: сначала расположенные в алфавитном порядке, они теперь почему-то оказались полностью перемешанными.

В тот день, когда Сара вспомнила о чулане и о стоявших там, покрытых пылью коробках, которые никогда не открывались, она как раз и нашла кожаный мешочек. Думать об этом было гораздо легче, чем о том, какой же роман она собирается писать — триллер, готический, фэнтези или некую своеобразную комбинацию из всех трех. Коробки поступали в лавку с распродаж случайных вещей, из загородных домов, с сельских аукционов и бог знает откуда еще. С романом дело не клеилось, и Сара решила заняться коробками.

Прикрыв пишущую машинку от пыли куском проеденного молью бархата с замахрившимися краями, Сара, сидя за прилавком на высоком стуле, разбирала уже третью коробку. Как и в двух предыдущих, хлама и пыли в ней было гораздо больше, чем каких-либо ценностей. Сара вздыхала и старалась сделать что могла, не обращая внимания на грязь, покрывшую руки и попавшую под ногти. Она постукивала ногой в такт песне, исполняемой шотландской группой «Глупый колдун», которую поставила на плеер, и о чем-то мечтала.

Хотя Сара относилась к той небольшой части человечества, которая смотрит на обыденность сквозь призму воображения, взбалмошной она не была. Она могла придумывать историю какой-нибудь безделушки, строя в уме всевозможные невероятные варианты ее происхождения, и одновременно размышлять, какую цену ей назначить, аккуратно печатала сумму на маленькой этикетке и приклеивала ее на нижнюю часть указанной безделушки.

Роющаяся в коробке Сара вряд ли годилась для обложки журнала «Антиквар», но во всяком случае можно было набросать с нее портрет человека предприимчивого. Темно-русые густые кудри ниспадали ниже плеч со своевольной правильностью, словно заросли боярышника. Сара была небольшого роста, хрупкая, тонкая в кости, с ярко-зелеными глазами и отнюдь не классически красивым, а скорее, необычным лицом. Как всегда, на ней были выцветшие джинсы, бесформенный старый свитер и практичные коричневые кожаные ботинки, отчаянно нуждавшиеся в том, чтобы их почистили.

— Я хочу чувствовать себя самой собой, — устало отвечала Сара очередной подруге, которая с самыми лучшими намерениями допытывалась, почему бы Саре не одеваться помодней. — Жизнь и так трудна, — говорила Сара, — а тут еще ходи, как манекенщица.

— Но… — отваживалась спорить подруга.

— На кого бы я хотела быть похожей, — говорила в таких случаях Сара, — так это на оборванку. Ну, знаешь, вся в заплатах и в лохмотьях.

Сдувая пыль со следующего слоя вещей в коробке, Сара вполне могла почувствовать себя самой собой, а то и полнейшей замарашкой. На щеке у нее уже остались широкие грязные полосы, и вокруг поднималось облако пыли. Закашлявшись, она вытащила из коробки последнее сокровище — заводного пластмассового мишку, который бил в маленький барабан, но маленькие барабанные палочки были сломаны, а ключик, которым заводили игрушку, потерян. Сара задумчиво потрясла ее; судя по звуку, внутри были только обломки механизма. Она подумала, не выбросить ли мишку, но, взглянув на мистера Тистла, решила, что на это у нее не поднимется рука. Тогда она написала на этикетке: «10 центов», приклеила ее к мишкиной подошве и стала разбираться дальше. К мишке присоединилась медная пепельница (75 центов), затем чашка без блюдца (50 центов), оловянная сбивалка (15 центов) и почтовая открытка в деревянной рамке (2 доллара 50 центов — из-за рамки). На открытке был изображен замок на Луаре.

«Пора бы позавтракать», — подумала Сара и снова полезла в коробку.

На этот раз она вытащила пакет из коричневой бумаги. Скреплявшая пакет липкая лента пожелтела и потрескалась от времени. Представив себе, будто это — подарок к Рождеству или к ее дню рождения, Сара немного потрясла пакет и постучала по нему. Но не поняла, что внутри, и разорвала бумагу.

Внутри оказался рисунок в рамке и маленький кожаный мешочек, выглядевший так, словно его сделали из дубленой оленьей кожи. Затягивающие мешочек бечевки были завязаны узлом. «Хорошо, — подумала Сара, разглядывая мешочек. — Его можно использовать в качестве кошелька для мелочи». Свой старый Сара как раз потеряла вчера где-то между работой и домом.

Она отложила мешочек в сторону и стала рассматривать рисунок. Он был сделан пером и акварелью. Рамка была из белого, неизвестного Саре дерева, твердого, с тонкими волокнами. На рисунке двое мужчин сидели друг против друга на лесной поляне. Несмотря на небольшие размеры, картинка изобиловала множеством мелких деталей. Лес напомнил Саре работы Роберта Бейтмана [4] — сучковатые стволы, грубая кора, четко очерченные листья. Каждая травинка тщательно выписана, так же как и ноздреватая поверхность огромного валуна на краю поляны.

Сара переключила внимание на сидящих мужчин. Один из них был индеец. Он сидел, скрестив ноги, держа на колене маленький ритуальный барабан. По обе стороны грубого лица свисали черные волосы, заплетенные в две косы, украшенные бусами. Штаны и рубашка были из оленьей кожи. По вороту рубашки шел вышитый орнамент из бус и зубчатых раковин. На лице цвета меди ярко сияли удивительно синие глаза.

Сара откинулась на стуле и некоторое время смотрела на рисунок издали. Детали были выписаны с изумительной точностью. Все бусины в волосах индейца были разного цвета. Сару поразило мастерство художника, она и сама когда-то пыталась заняться рисованием, но, поняв всю безнадежность затеи, бросила ее. Однако приобретенный опыт привел к тому, что к любому талантливому произведению она относилась с благоговением. Снова приблизив рисунок к глазам, она стала рассматривать спутника индейца.

Он явно был белый, хотя художник наделил его темным загаром. При этом он ничем не напоминал ни первых исследователей Канады, ни coureurs de bois [5], о которых Сара читала в книжках по истории (но почему она отнесла нарисованную сцену к определенному историческому периоду, в тот момент она сказать бы не могла). Белый казался старше индейца, в его рыжих волосах поблескивали седые пряди. Он тоже был в кожаных одеждах, таких же простых, как и у его собеседника, но, если судить по одежде, он был жителем каких-то других краев. Вокруг шеи у него был повязан кожаный ремень, на котором висел странный Y-образный предмет. На коленях белый держал нечто напоминающее небольшую кельтскую арфу. Глаза у него, как с удовлетворением отметила Сара, были зеленые, правда, почему это ее порадовало, она не могла бы сказать. Индеец держал в руке трубку и передавал ее своему рыжеволосому собеседнику, дым длинной спиралью поднимался вверх. «Наверное, это трубка мира», — подумала Сара. Она поискала глазами подпись художника, но не нашла ничего, что позволило бы определить автора рисунка. Вздохнув, она отложила рисунок в сторону и взглянула на мешочек, который лежал в пакете вместе с рисунком. Может, в мешочке есть что-то, что поможет установить, чей это рисунок?

Развязав узел, Сара высыпала содержимое мешочка на прилавок. «Странно», — подумала она, разглядывая выпавшие предметы. Среди них был искривленный коготь со слишком тупым для когтя кошки концом. Скорее это был коготь собаки или… волка. Сара повертела его в пальцах и решила, что, судя по размерам, он принадлежит не такому крупному животному. Пожалуй, лисе.

Затем Сара стала рассматривать пучок маленьких коричневых перышек, перевязанных кожаным шнурком. Рядом лежали сухие зерна пшеницы, от темно-коричневых до ржавых и желтых, приклеенные на узкую кожаную ленту. Здесь же был округлый камешек с тонкими прожилками, напоминающими кварц. Но самыми странными оказались последние два предмета.

Во-первых, плоский диск из кости. Поднеся его к глазам, Сара различила едва заметный рисунок на каждой из сторон. На одной были тщательно вырезаны оленьи рога, на другой — четверть луны. По краю каждой стороны шел орнамент, настолько затертый, что рассмотреть его почти не удавалось. Сара положила диск под лампу, освещавшую ее стол, прищурилась, в одном из ящиков нашла лупу и внимательно изучила изображение. Под лупой рисунок стал четким: это был традиционный кельтский ленточный орнамент.

Сара откинулась на стуле, положив перед собой на прилавок и лупу, и диск. Теперь у нее было о чем помечтать, не то что прежде. Размером диск был с игральную шашку, сильно потертый и похожий на толстую круглую пуговицу. Интересно, для чего он служил?

Последним, что Сара взяла в руки, был комочек сухой глины, по размерам напоминавший крупные мраморные шарики, с которыми она играла в начальной школе. Она постучала по нему ногтем, кусочек глины отвалился, и под ним что-то тускло блеснуло, словно бронза. Охваченная радостным возбуждением, Сара принялась осторожно отколупывать глину. Вскоре у нее на ладони лежало маленькое колечко шириной в четверть дюйма, и, разглядывая его в лупу, Сара обнаружила на нем тот же ленточный орнамент, что и на костяном диске. Что бы это значило? Она взвесила кольцо на ладони, решила, что оно из золота, и попробовала надеть на безымянный палец левой руки, как ни странно, оно оказалось точно впору.

Некоторое время Сара любовалась им, а потом внезапно вспомнила о проклятых кольцах, которые невозможно снять, и поспешно стащила его с пальца. Когда оно снова оказалось у нее в руке, Сара посмеялась над своим разыгравшимся воображением и положила кольцо рядом с прочим содержимым мешочка. «Какая странная находка», — подумала она, улыбаясь своей удаче.

Сара принадлежала к людям суеверным. Как гласит пословица: «Заметишь монетку, ее подними, и будет удача тебе в эти дни». Сара всегда поднимала монетку, какой бы тусклой и грязной она ни была. Никогда не проходила под лестницей, никогда не продолжала путь, если дорогу перебегала черная кошка, иногда, стараясь избежать грозящей ей неведомой неудачи, могла обойти целый квартал. Она непременно переписывала двадцать раз «письма счастья» и рассылала их по знакомым, хотя понимала, что все это обман. Гуляя по берегу реки, подбирала гладкий камешек и месяцами носила его в кармане. На счастье.

А теперь вот это.

Все, что лежало сейчас на прилавке, казалось чьей-то коллекцией предметов, приносящих удачу. Коготь, камешек, перья, зерна и костяной диск — все это можно найти в медицинском мешочке с амулетами у индейцев. Правда, индейцы не пользуются кельтским ленточным орнаментом и золотых колец у них тоже нет. Во всяком случае, тогда не было.

На этот раз Сара сама удивилась, почему она решила, что все это — древние вещи? Ведь у нее не было никакой зацепки, чтобы датировать рисунок или шаманский мешочек… Но почему-то она не сомневалась, что находки древние. И от этой уверенности у нее возникло странное ощущение. Она снова взглянула на рисунок. «Шаман и кельтский бард», — подумала она.

Отведя взгляд, она быстро заморгала и глубоко вздохнула. Ну ладно, пусть древние. Ничего в содержимом мешочка не позволяло узнать, кто автор рисунка. Сара осмотрела коробку, надеясь, что Джеми позаботился написать на ней, откуда она. И действительно обнаружила написанную его мелким почерком этикетку: «ИЗ ПОМЕСТЬЯ ДОКТОРА ЭЛЕДА ЭВАНСА».

Элед Эванс. Судя по имени, валлиец. Сара попыталась представить себе, как он выглядел. Наверное, напоминал Альберта Швейцера. [6] Она пожала плечами и снова принялась изучать рисунок, нагнувшись к нему так, что почти касалась его носом.

И вдруг все вокруг закружилось. У Сары возникло ощущение, что лавка, как по волшебству, исчезла, а на ее месте вырос лес с картинки. Это произошло так внезапно, что у Сары даже дух захватило, она почувствовала перемену с такой остротой, словно ее полоснули бритвой. Она услышала запах кряжистых кедров, густой травы на поляне, увидела рядом с собой высокие, устремленные к небу сосны, их темно-зеленые верхушки упирались в облака. В ноздри ударил пряный запах черной земли.

Испугавшись, Сара подняла глаза от рисунка, боясь, что лавка и впрямь исчезла, а лес остался. Но она по-прежнему сидела в «Веселых танцорах» среди нагромождения всякой всячины. За окном продолжал моросить мелкий дождь, оставляя на окнах множество мелких капель. Группа «Глупый колдун» как раз допевала свои развеселые песенки. Ничего не изменилось. Если не считать того, что в самой Саре произошли кое-какие перемены. Лавка расплывалась у нее перед глазами, ей не хватало леса, который она только что видела, ощущала, вдыхала его аромат…

У Сары учащенно билось сердце. Она снова взглянула на рисунок, ожидая, что видение вернется, но рисунок оставался таким, как был — штрихи тушью и акварель в деревянной рамке. Непонятно. Она подвигала пальцем лежавшие на прилавке вещицы из мешочка и покачала головой. Всего минуту назад ей казалось, что она действительно очутилась где-то в другом месте. Может быть, у нее начинается грипп?

В этот момент звякнул колокольчик над входной дверью и реальный мир вторгся в размышления Сары в легко узнаваемом облике Джеральдины Хэтауэй. Она стояла в дверях, повернувшись к Саре спиной, и стряхивала воду с зонтика, который затем со щелчком закрыла.

— Ну, здравствуйте, мисс Кенделл, — сказала мисс Хэтауэй. У нее запотели очки, она сняла их, порылась в сумке, достала платок и принялась протирать стекла. — Как ваш бизнес сегодня?

— Спокойно, — ответила Сара. Так и было, по крайней мере до этой минуты.

— Понятно. Погода… ну, сами знаете. — Очки вернулись на нос хозяйки, платок — в сумку. — Я вижу, — продолжала она, уставившись на беспорядок на прилавке, — вижу, у вас новое поступление. Есть что-нибудь интересное для меня?

— Трудно сказать, — ответила Сара. — Тут в основном всякий хлам.

— Ну, вы ведь знаете, как говорят: что для одних хлам… — Мисс Хэтауэй уже подходила к прилавку, и ее голос постепенно затихал.

Сара подавила стон. Хорошо бы понять, что нужно Джеральдине Хэтауэй. Желание что-то купить возникает у нее, только если эта вещь уже отложена для кого-нибудь другого. Тут она начинает размахивать чековой книжкой и спорит до тех пор, пока Сара, еле сдерживаясь, не начинает мечтать, как бы свернуть ей шею.

— О, смотрите-ка, а это что? — Мисс Хэтауэй схватила золотое кольцо, вывалившееся из шаманского мешочка. — Сколько стоит?

— Оно не продается, — сказала Сара и приготовилась к худшему.

— Глупости. В таких заведениях, как ваше, продается все. Не морочьте мне голову. Я дам вам хорошую цену. Ну, скажем, пятнадцать долларов.

«Я не злюсь, — уговаривала себя Сара. — И не буду злиться. Покупатель всегда прав. Быть вежливой выгодно. Ну что за вздор! Не придется мне больше встречаться с мисс Хэтауэй, так еще и лучше».

— Ну! — потребовала мисс Хэтауэй. — Не скрипите зубами, девушка! Это дурная привычка. У вас найдется для кольца коробочка?

— Боюсь, оно не продается, — ровным голосом проговорила Сара. — Прежде всего, это чистое золото.

— Ну и что? Двадцать долларов, и ни пенни больше.

— А во-вторых, это мое кольцо, и я не собираюсь его продавать.

— Деловые люди так себя не ведут.

«Раз, два, три. Глубокий вдох».

— Поймите же, — попробовала урезонить ее Сара, — я не собираюсь его продавать.

— Тогда не надо было выставлять его.

— Я и не думала его выставлять. Я просто сидела за прилавком и… — Сара покачала головой. — Неважно, что я с ним делала. Я его не продаю, и это окончательно.

Мисс Хэтауэй уставилась на нее.

— Ничего себе, хороший разговор! Я сообщу о вас властям. Сначала вы предлагаете товар для продажи, а потом отказываетесь его продавать. И хочу добавить…

— Это мое право! — вспылила Сара. Она была вне себя от гнева, и ее голос становился все громче: — Я не обязана что-то продавать, если не желаю! Мне все равно, можете жаловаться хоть в Парламент, пусть они издадут закон, где будет сказано, что я должна продать кольцо! Вы его все равно не получите!

— И хочу добавить, — повторила мисс Хэтауэй, — что вы крайне грубы.

— Груба? Я? — Сара взяла себя в руки. Она стала глубоко дышать, стараясь успокоиться, и заговорила снова. — Мисс Хэтауэй, — сказала она как можно вежливей. — Я не собираюсь продавать это кольцо, и не стоит больше об этом говорить. — Она отобрала кольцо у мисс Хэтауэй. — Благодарю вас. И может быть, в будущем вы предпочтете делать покупки в другом месте? Мне не нужны подобные сцены.

— Сцены? А в чем, собственно, дело? — На одно благословенное мгновение мисс Хэтауэй потеряла дар речи. — Я требую, чтобы вы вызвали менеджера.

— Я и есть менеджер.

— Тогда владельца.

— Я и владелица тоже, — солгала Сара. Она представила себе, что будет с Джеми, вызови она его к разъяренной Джеральдине Хэтауэй. Да после этого он не станет разговаривать с Сарой целую неделю!

— Тогда… тогда…

Сара вышла из-за прилавка, взяла покупательницу за локоть и повела ее к дверям.

— Мы закрываемся, — сказала она.

— Но сейчас всего два часа!

— Мы закрываемся на ланч. До свидания, мисс Хэтауэй.

Они почти дошли до дверей, когда женщина сделала последнее заявление:

— Я требую, чтобы ко мне относились с уважением!

Сара уже не могла сдерживаться.

— Вон! — закричала она. — Вон! Вон! — вопила она и просто вытолкала мисс Хэтауэй за дверь.

Оказавшись на тротуаре, та сердито раскрыла зонтик и поглядела на Сару.

— Ноги моей здесь больше не будет! — громко сказала она, надеясь привлечь внимание прохожих. К несчастью, из-за дождя все сидели дома и улица была пуста.

— Замечательно! — ответила Сара и захлопнула дверь.

Она заперла ее, перевернула табличку «Открыто» так, что снаружи оказалась надпись «Закрыто», и протопала к своему стулу. Там, кипя от гнева, она сидела довольно долго, прокручивая в уме всю сцену. И начала хихикать. Ну и ну! Она даже не думала, что у нее хватит духу проделать подобное. Скорей бы рассказать об этом Джеми!

Сара разжала ладонь и посмотрела на кольцо, из-за которого разгорелся сыр-бор. «Оно — мое!» — окончательно решила она. Вот одна из приятных сторон работы в «Веселых танцорах». Ее собственные комнаты были так же, как и лавка, забиты всякими приглянувшимися ей безделушками. И рисунок, и остальное содержимое мешочка будут там как раз на месте. Сара провела пальцами по рамке. Кто же все-таки художник? Она снова посмотрела на коробку.

«Доктор Элед Эванс», — пробормотала она и решила позвонить Джеми, узнать, помнит ли он, откуда взялась коробка и кто такой доктор Эванс.

Утром Джеми сказал ей, что ему нужно закончить «эту проклятую статью» для международного журнала «Дикая природа». Так что, наверное, он сейчас сидит за письменным столом в Почтовой комнате. Она сняла телефон с полки, где находились еще термос для кофе и стопка старых исторических журналов, которые она уже много лет собиралась выбросить. Поставив телефон на прилавок, Сара набрала номер и, дожидаясь, пока Джеми снимет трубку, стала складывать свои находки в мешочек.

— М-м-м? — раздался голос Джеми после седьмого гудка.

— Привет, Джеми. Закончил свою статью?

— О, привет, Сара. Почти. Трудно свести все воедино. Как, черт возьми, ты обобщишь материал о грибах?

— Их едят за обедом.

— Заб-бавно!

— Догадайся, кого я сейчас выставила из лавки?

Джеми рассмеялся:

— Неужели известного австрийского исследователя Дэвида Линдсея?

— А вот и нет. Джеральдину Хэтауэй!

— Не может быть!

— Может.

— Молодец, — похвалил ее Джеми.

— И все утро трудилась как вол, разбиралась в чуланах.

— Из-за этого ты и отрываешь гения от работы?

— Гений знал бы, как состряпать статью про грибы.

— Бросай все и приходи обедать, мелкая негодница.

Сара рассмеялась. Она перекатывала кольцо в ладони и, еще раз сверившись с коробкой, правильно ли она запомнила имя, спросила:

— Джеми, ты знаешь некоего доктора Эледа Эванса? Э-л-е-д-а?

— Знал одного такого доктора. Он был профессором истории в Карлетоне [7], умер несколько лет назад. В семьдесят шестом. А почему ты спрашиваешь?

— Понимаешь, на одной из коробок, которую я разобрала, было написано: «Из поместья Эледа Эванса». Он что, валлиец?

— Родился в Уэльсе, а вырос в Торонто. Переехал в Оттаву, когда в шестьдесят третьем ему предложили работу в университете.

— А как коробка с его вещами попала в наш чулан?

— Ах вот ты о чем… Я довольно хорошо знал Эледа. Умирая, он оставил все, что имел, мне. У него не было семьи, только какие-то дальние кузины в Уэльсе, и ему не хотелось отдавать собранные за всю жизнь сокровища в чужие руки. Большинство его вещей — мебель, книги и прочее — находятся у нас в Доме. Но было еще несколько коробок со всяким хламом, я хранил их на задах лавки, в чуланах. Хотел продать то, что там лежало, да рука не поднялась копаться в них. Я даже забыл, что они там. Я уже давно не вспоминал Эледа Эванса. Странно, что ты о нем заговорила. Кстати, он любил грибы.

— Тогда, может быть, мне так и оставить эту коробку в чулане?

— Нет. Хранить ее нет никакого смысла. Я уверен, Элед и не хотел бы, чтобы я хранил этот хлам. Книги и всякий антиквариат — вот что занимало его больше всего. Вряд ли в этих коробках есть что-нибудь путное.

— Даже в безлюдной арктической тундре можно набрести на сокровища, — сказала Сара с улыбкой.

— Что?

— Ты не поверишь, но я нашла там очень красивый рисунок. Перо, тушь и акварель. Он был художник?

— Насколько я знаю, нет.

— И тут есть еще кое-что — прелестная вещь. Похожа на шаманский мешочек индейца. Ну, знаешь, маленький кожаный мешок со всякими амулетами. Коготь лисы, несколько перьев, пшеничные зерна. Но самое интересное — костяной диск, и на нем вырезан рисунок. И еще маленькое золотое кольцо.

— Золотое кольцо?

— Угу. Оно было внутри глиняного шарика. Я по нему постучала, и глина рассыпалась, а под ней оказалось кольцо.

— Странно. Хотя Элед интересовался всякими редкостями, особенно теми, что как-то относились к антропологии. Он любил старые вещи — по-настоящему старые. Ну, скажем, гончарные изделия ацтеков, наконечники для стрел и так далее. Та волшебная, обмазанная глиной бутыль в виде демона, что стоит у тебя в гостиной, тоже из его коллекции.

Что-то щелкнуло в мозгу у Сары.

— Вспомнила, — сказала она. — Просто раньше я их не связывала. Кажется, я видела Эванса перед тем, как уезжала в Европу. Он был такой высокий, стройный, с пушистыми усами, как у Йосемита Сэма. [8]

— Йосемита Сэма? Какое лирическое описание! И для этого я учил тебя в колледже?

— Я не ходила в колледж, дурачок.

— Ну, это не моя вина!

Наступила длинная пауза в разговоре.

— Ну, — сказала Сара. — Так все-таки это был он?

— Конечно, — ответил Джеми. — Я как раз думал о нем. В прежние дни он частенько захаживал к нам в Дом, взять книжку из библиотеки, поиграть в шахматы. Он выиграл у меня пятьдесят три партии подряд.

Сара обвела взглядом лежащие на прилавке предметы.

— А ты знаешь, что у него был пластмассовый заводной мишка? — спросила она.

— А ты знаешь, — ответил Джеми, — что мне еще надо закончить эту проклятую статью? Даже если я рискую показаться грубым…

— Очень грубым. Ну ладно, неважно. Только не вздумай заявиться в лавку, а не то я за ухо выволоку тебя отсюда, как вывела мисс Хэтауэй. Я сегодня ужасно свирепая.

Джеми рассмеялся:

— Придешь к обеду? Байкер весь день торчит на кухне, стряпает какое-то дикое мексиканское блюдо.

— Без грибов?

— Я еще по крайней мере год даже смотреть на них не смогу.

— Тогда я вернусь к обеду. По-моему, лавку можно закрыть пораньше. Погода сегодня гнусная, и единственным посетителем за весь день была дорогая мисс Хэтауэй.

— Ладно. Захвати с собой рисунок, если сможешь. Хотелось бы взглянуть. И этот, как его — шаманский мешочек.

— Захвачу. Пока.

— Пока.

Сара положила трубку и снова стала рассматривать свои находки. Наконец она собрала все в мешочек, осталось только кольцо. Она хотела сунуть туда и его, но вдруг пожала плечами и надела кольцо на палец. На счастье.

Подойдя к дверям, Сара отперла их, выглянула наружу, оглядела улицу, чтобы проверить, не притаилась ли где Джеральдина Хэтауэй, и перевернула вывеску «Открыто». Прежде чем отправляться домой, она разберет еще одну коробку. Сара вставила новую пленку в магнитофон, и по лавке понеслись нежные звуки «Канона» Пахельбеля. [9] Подпевая, Сара вернулась к своим делам. В коробке, в которой с каждым следующим слоем вещей становилось все больше пыли, никаких интересных находок не оказалось. Один раз Сара оторвалась от работы, скрутила сигарету, закурила и, отложив сигарету в сторону, снова принялась разбирать коробку. В отличие от покупных, ее сигарета тут же погасла.

Когда Сара дошла до предпоследнего слоя, колокольчик над дверью звякнул. Она вздрогнула, но улыбнулась, увидев, что входит вовсе не Джеральдина Хэтауэй, вернувшаяся, чтобы взять реванш, а Джули Симс — официантка из ресторана на углу Третьей авеню и Банковской улицы.

— У тебя перерыв? — спросила Сара и, воспользовавшись возможностью оторваться от работы, закурила.

— М-м-м. Целых долгих пятнадцать минут. Господи, ну и день сегодня!

Сара засмеялась. Джули была ее лучшей подругой. Когда Сара впервые встретилась с ней, ей показалось, что та немного цинична — уж очень насмешливые были у Джули глаза, из-за них все, о чем она говорила, звучало довольно язвительно. Но вскоре Сара поняла, что ее впечатление обманчиво.

Джули очень много работала, совмещая ресторан с курсами в «Карлетоне», которые она посещала по утрам два раза в неделю. К тому же она растила восьмилетнего сына. У нее было замечательнное чувство юмора, и она отличалась готовностью попробовать все, что угодно, лишь бы попробовать. Вдвоем с Сарой они ходили на всевозможные курсы по рукоделию и народным ремеслам и получали неподдельное удовольствие, преподнося друг другу на Рождество и на дни рождения сделанные собственными руками шедевры. Апогея эта страсть достигла в прошлом году, когда Джули подарила Саре макраме размером четыре на два фута, изображавшее сову с большими бусами из полированного дерева вместо глаз. Сове предстояло висеть на стене. А Саре еще предстояло ответить Джули тем же, и она вынашивала планы мести.

— У тебя как никогда занятой вид, — сказала Джули, стряхивая воду с плаща. — А Джеми сегодня не заходил? — Она поискала, куда бы повесить плащ, и пристроила его на ручку двери, ведущей в подсобные помещения.

Сара помотала головой.

— Я просто разбираю старый хлам. — Она отодвинула в сторону то, что лежало на прилавке, и поставила две кружки для кофе. — Хочешь кофе?

— Что угодно! Только бы присесть на несколько минут. Господи, как я ненавижу дневную смену! Простаиваешь на ногах ровно столько же, а чаевых получаешь куда меньше.

— Сливок нет. Утром забыла купить по дороге.

— Неважно. — Джули устроилась на гостевом стуле за прилавком и вытянула ноги. — Ох, мне бы побездельничать тут до конца дня! Не возражаешь?

— Будь моей гостьей. — Сара налила кофе из термоса и в третий раз зажгла свою сигарету. — Хотя здесь чаевых будет еще меньше.

— Ну, если уж говорить о неприятном, то я видела, как мимо ресторана протопала старушка Хэтауэй. Она что, заходила к тебе?

— Я ее вышвырнула. — Да ну? — Джули расхохоталась и, не успев поставить кружку на прилавок, расплескала кофе. — Не верю!

— Чистая правда. Она довела меня до бешенства.

— Она кого угодно доведет.

— На этот раз она меня просто вынудила. Не выгони я ее, честное слово, свернула бы ей шею.

— На твоем месте я и свернула бы! Это было бы куда эффектней! — Джули помолчала, ожидая продолжения, потом добавила: — Ну? Может, сообщишь подробности?

Сара с заговорщицким видом придвинулась к подруге и принялась рассказывать, что произошло.

— Так ей и надо, — одобрила Сару Джули, когда та замолчала. — А что ты нашла? Можно взглянуть?

Сара стащила с пальца кольцо и протянула ей.

— Определенно золотое. — Джули поворачивала кольцо из стороны в сторону. — Похоже, старинное.

— Коробка появилась из поместья профессора-историка, Джеми его знал.

— Похоже, оно действительно старинное. Посмотри, какой цвет.

Джули приложила его к обручальному кольцу, которое специально носила на работе, чтобы посетители не приглашали ее на свидания. Правда, помогало это в половине случаев. Рядом с обручальным кольцо Сары выглядело просто роскошным.

— Что-то уж слишком блестит, — сказала Сара. — Похоже на бронзу.

— Наверное, в нем содержание золота выше, чем в моем. — Прежде чем вернуть кольцо, Джули взвесила его на ладони. — Тяжелое. Интересно, сколько же ему лет?

— Может быть, сто?

Джули пожала плечами:

— Надо узнать. Только вот где это сделать? У ювелира, наверное. Или в музее.

— Спрошу Джеми, — решила Сара. — Он знает.

Джули кивнула, снова взяла кружку и взглянула на часы.

— Кошмар! Ты посмотри, сколько времени! — Она отхлебнула кофе, вскочила, стащила плащ с дверной ручки и скорчила унылую гримасу. — Не знаю, дотяну ли до конца дня, — простонала она, но тут же лицо ее просветлело. — А у тебя суббота занята?

— Понятия не имею. А что?

— У меня свободный вечер. Может, мне разориться на бэби-ситтера для Робби и взять два билета в театр?

— А кто играет?

— Да какая разница? Просто хочется куда-нибудь выйти, и чтобы мне подавали пиво. Для разнообразия. Только очень задерживаться я не могу, в воскресенье я хотела отвезти Робби к маме.

— До конца недели я тебе сообщу. Идет?

— Отлично. Увидимся.

Над дверью снова звякнул колокольчик, и Джули исчезла.

Сара поглядела на заставленный прилавок и пожалела, что не спросила у Джули, сколько же времени, поискала свои часы и нашла их за пишущей машинкой. Пятнадцать тридцать. Она посидит тут еще полчаса и пойдет домой. Сара перевернула кассету в магнитофоне, включила Делиуса [10] и снова принялась за работу.

Когда она добралась до дна коробки и разложила все на соответствующих столах, было уже шестнадцать тридцать. Она сунула рисунок и шаманский мешочек в свой рюкзак, застегнула пальто и вышла из лавки.

Дойдя до половины квартала, Сара остановилась, стараясь припомнить, подергала ли она дверь после того, как заперла ее. Каждый раз, уходя из лавки, она неизбежно останавливалась где-то на ближайших улицах и думала об этом. Убедив себя, что, конечно, все заперла, она пошла дальше. К тому времени, как Сара приблизилась к Дому, странное ощущение, будто бы она перенеслась куда-то, испытанное ею, когда она рассматривала рисунок, уже скрылось в каком-то далеком уголке ее мозга. Но сам рисунок и содержимое шаманского мешочка по-прежнему казались ей невероятно интересными находками, и ей не терпелось показать их Джеми.

Глава вторая

Дом, где жила Сара, назывался «Домом Тэмсонов».

Он занимал целый большой квартал и был построен по проекту Энтони Тэмсона — прадеда Джеми. Судя по его дневникам, Энтони мечтал о «диковинном Доме, напоминающем, если угодно, лабиринт, но при этом уютном. О готическом, но не строгом. И обязательно с башнями». Башен действительно было три. В северо-западной размещались комнаты Сары, выходившие окнами на Паттерсон-авеню, там, где она примыкает к Центральному парку.

С О'Коннор-стрит, одной из главных транспортных магистралей в центре города, на которой по мере приближения к Дому Тэмсонов появлялось все больше резиденций, Дом казался кварталом старомодных городских особняков, построенных впритык друг к другу. Но таким был только фасад, а внутри Дома, по всей его длине, тянулась беспорядочная вереница комнат и коридоров в два, а местами и в три этажа, не считая чердаков. От карниза до конька крыши шли высокие фронтоны. Причудливые слуховые окна и обветшавшие карнизы местами оплетал дикий виноград. Все входные двери действовали, и каждая открывалась в холл.

Такой же северный фасад выходил на Паттерсон-авеню, а южный — на Клемоу-авеню. С этой стороны Дом был не такой длинный, и двери здесь открывались не все, а только одна или две, хотя прорези для почты действовали во всех дверях. Джеми доставляло удовольствие пользоваться при переписке разными фамилиями и разными адресами. Комнаты, расположенные вдоль этих улиц, связывали парадный фасад на О'Коннор c задним, смотревшим на Центральный парк и на Банковскую улицу за ним.

Парк служил приютом для голубей и воробьев, для бегунов трусцой, для солнцепоклонников и пьяниц. Там непременно попадалась хотя бы одна торговка марихуаной. Летом его заполоняли горластые дети, а зимой парк становился суровым, пустынным и задумчивым. Снег покрывал скамейки и деревья белыми простынями, напоминавшими чехлы на мебели в покинутом доме. В парке оставались немногочисленные выносливые птицы, которым удавалось выжить не за счет собственных талантов, а благодаря щедрости живущих по соседству с парком людей, подбрасывавших им хлебные крошки и птичий корм.

В центре квартала, занимаемого Домом, тоже был парк, только недоступный для посетителей, и о его существовании знали очень немногие. Дом Тэмсонов относился к тем достопримечательностям Оттавы, на которые обращают внимание только приезжие. Местные жители даже не глядели в его сторону. Сад за стенами Дома занимал четыре акра. [11] В нем росли березы, дубы и кедры, несколько яблонь и ягодных кустов, а также можжевельник, хорошо ухоженные боярышник, сирень и розы, здесь же был огород и множество цветущих растений.

За всем этим любовно ухаживал живущий в Доме садовник по имени Теодор Берчин, который настаивал, чтобы все звали его Фред. Это был высокий неуклюжий человек, напоминавший Дон Кихота, с непокорной гривой седых волос и подкрученными вверх усами. Шея у него была тонкая, как у аиста, руки и ноги тоже тонкие, его отличала склонность сражаться с собственными ветряными мельницами, в том числе со всеми, кто не оказывал его растениям должного уважения, которого они, по его мнению, заслуживали. Часто видели, как он подстригал кусты и при этом извинялся перед ними.

Сад поражал тех, кто попадал в него впервые, тем, что казался гораздо больше, чем был на самом деле. Один только Фред знал его досконально. Дорожки сада сходились в центре возле заросшего травой невысокого холма, где бил фонтан, окруженный скамейками, словно король придворными. Скрытые в зелени статуи — гномы, нимфы и сказочные звери — выглядывали из листвы или внезапно возникали за поворотом дорожки, пугая гостей, ранее здесь не бывавших.

Сара выросла в Доме Тэмсонов. Ее родители — сестра Джеми Джиллиан и ее муж Джон Кенделл — владелец крупнейшей телекоммуникационой компании — погибли в автомобильной катастрофе, когда Саре было шесть лет. В их завещании указывалось, что девочка должна остаться на попечении дяди. Когда первое потрясение от их гибели и от того, что они доверили ему Сару, прошло, Джеми приступил к своим новым обязанностям, как обожающий отец.

Годы шли, и отношения дяди и племянницы развивались, пройдя несколько этапов, — сначала это была привязанность дочери и отца, осложнявшаяся трудностями переходного возраста Сары и последовавшим за этим ее стремлением познать самое себя, и постепенно эти отношения стали такими, как теперь. Теперь Сара и Джеми были добрыми друзьями. У него всегда находилось для нее время — по собственному детству он знал, как это важно. Его отец Натан, овдовевший вскоре после рождения Джиллиан, не жалел времени, чтобы заняться детьми. При этом он знал, когда лучше оставить их одних, давая им возможность действовать самостоятельно. И, воспитывая Сару, Джеми неизменно следовал примеру своего отца.

Оставшиеся в живых Кенделлы — брат отца Сары Питер и старшая из женщин в роду Норма — пытались забрать Сару из Дома Тэмсонов к себе («чтобы дать ей приличное христианское образование»), но до суда дело не дошло, так как они поняли, что ни Джеми, ни Сара не проявляют ни малейшей заинтересованности в телекоммуникационной империи Кенделлов и не возражают против того, чтобы накапливающиеся проценты снова вкладывались в дело.

Джеми не нужны были их деньги; наследство, полученное от отца, и гонорары от собственных публикаций позволяли жить безбедно. Он считал активную деятельность своих родственников всего лишь упражнениями в становящейся все более популярной игре в «Монополию». Джеми подписал бумагу, в соответствии с которой Питер Кенделл получил возможность распоряжаться вкладами Сары от ее имени, а Питер подписался под тем, что отказывается от всех притязаний стать опекуном самой Сары. Джеми, наблюдавший со своего места за столом, как адвокат Кенделлов прячет в портфель подписанные бумаги, почувствовал, что все вздохнули с облегчением.

Сара, которой к тому времени исполнилось девять, была явно сделана из того же теста, что и ее дядюшка, и Кенделлы поняли, как трудно им будет справиться с ее воспитанием. Проведя успешные переговоры, для чего они на самом-то деле и приехали, Кенделлы, откланявшись, исчезли из жизни Сары и появлялись только в дни ее рождения, в день окончания школы и иногда на Рождество.

Комнаты Сары в северо-западной башне служили ей убежищем, где она скрывалась от мира вообще и от постоянного наплыва гостей, который не давал пустовать бесчисленным комнатам Дома Тэмсонов. У Сары была гостиная, и, как ни удивительно, она содержала ее в образцовом порядке. Там был действующий камин, стояли удобные стулья, сервант и горка с китайским фарфором, стереосистема со случайным набором записей, хранившихся в трех шкафчиках из яблоневого дерева. Пол устилал персидский ковер, на окнах висели шторы в тон ему, позаимствованные из «Веселых танцоров», в разных местах комнаты стояли маленькие столики. Окна выходили на Паттерсон-авеню и на часть Центрального парка, примыкающую к Банковской улице. Из гостиной дверь вела в мастерскую-студию, заставленную, как и лавка. Главное место здесь занимал длинный рабочий стол возле одной из стен, окно над ним выходило во внутренний сад.

Две другие двери из мастерской вели одна в ванную комнату со старинной ванной с медными кранами и такими же ножками в виде лап с когтями, вторая — в спальню.

Спальня была святая святых. Здесь стоял сундук из кедра, где хранились все сокровища Сары и ее талисманы, кровать с четырьмя столбиками, двумя подушками и стеганым ватным одеялом в цветочек. У окна висела классическая гитара в футляре, стоял дубовый стул с высокой спинкой и мягким сиденьем. Большой гардероб был забит джинсами и свитерами, но в нем наличествовала и эксцентричная индейская юбка, а рядом со шкафом стоял туалетный столик с зеркалом. Одна из стен была занята книжными шкафами, в половине из них хранились книги — популярные бестселлеры, детективные романы, фэнтези, произведения ирландских писателей начала века и волшебные сказки, а вторая половина была отдана детским игрушкам Сары — здесь красовались мягкий мишка с оторванными ушами, кукла, чьи глаза уже не закрывались, как ее ни тряси, латаный-перелатаный кролик с тонкими лапками, а также множество безделушек и антикварных вещиц.

Сюда Сара и вернулась с работы, запыхавшись после того, как поднялась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Она сбросила куртку, сменила уличные туфли на домашние мокасины, затем, свернув и закурив сигарету, порылась в рюкзаке и вынула свои новые сокровища. Дым витал над ее головой, а Сара пританцовывала по комнате с рисунком в руках, прикидывая, куда бы его повесить.

В спальне уже висела репродукция картины Бейтмана «Лось», а напротив копия картины Гейнсборо. [12] Остававшаяся стена была занята фотографиями Джули, Байкера, Джеми, друзей и гостивших в доме знакомых. А в мастерской стены были украшены плакатами фестивалей народного искусства, ярмарок и афишами разных поп-групп. В гостиной висела акварель Байкера без названия, на которой сквозь живую изгородь выглядывала лиса, и «Заяц» Дюрера [13], вырезанный из старой книги по искусству и вставленный в принесенную из лавки рамку. С «Зайцем» соседствовала фотография Джеми с растрепанной и неуклюжей Сарой, когда ей было четырнадцать лет. И снимок ее кота Така, когда тот был еще котенком.

В конце концов Сара решила повесить рисунок над ночным столиком в спальне. И, утвердившись в этом решении, отправилась искать Джеми, гадая, с кем столкнется по дороге. В Доме Тэмсонов можно было встретить кого угодно.

В кабинет, находившийся в левом крыле Дома, время от времени набивались поэты; в саду, к неудовольствию Фреда, один раз какой-то фокусник пытался заколдовать куст лилий, чтобы на нем расцвели розы; университетский профессор — специалист в области фольклора — провел немало часов за изучением библиотеки Джеми и тихо вскрикивал, наталкиваясь на редкое издание, на которое в университетской библиотеке не было даже ссылки; стриптизерша и балерина как-то вытащили всю мебель из одной из гостиных на втором этаже для того, чтобы удобнее было сравнивать свои танцевальные движения; изучающий Библию студент, перепутав Тэмсона с Самсоном, несколько дней слонялся по Дому в поисках древних реликвий.

«Дом Тэмсонов, — думала Сара, — похож на перенесенный в Оттаву караван-сарай». В нем охотник Сетон-Томпсон [14] чувствовал бы себя как рыба в воде. Если все, что о нем рассказывали, было правдой, то даже странно, как это она до сих пор не столкнулась с ним в каком-нибудь из коридоров.

Не будь у Сары комнат, где можно было укрыться, она уже давно тихо сошла бы с ума. Однако Дом не всегда заполоняли гости, по крайней мере не всегда совершенно незнакомые, да и большинство из них долго не задерживались. Случалось и так, что проходили недели, а в Доме никого посторонних не было. Только очень немногие застревали в нем так надолго, что, по сути дела, оставались тут жить.

Кончалось тем, что эти немногие начинали выполнять какие-то обязанности. Фред стал садовником, Байкер — бывший лихой мотоциклист — ведал безопасностью. Сейчас он жил в Доме с художницей из Огайо, которая специализировалась в японской живописи. Последним в списке укоренившихся в Доме был Сэм Петтисон, писатель; он, как и Сара, сочинял короткие рассказы, которым еще предстояло выйти в свет. Он был похож на владельца гастрономического магазина: невысокого роста, суетливый человек лет сорока пяти с круглой, лысеющей головой и курчавыми черными волосами. Он наводил порядок в библиотеке, хотя большую часть времени стучал на своей «Олимпии» и заполнял мусорные корзины скомканными листами рукописей. В последнее время Сэм взялся за написание сценариев для телевизионных сериалов под названием «Король Кенсингтона» и не желал слушать никого из тех, кто говорил ему, что все, там написанное, взято с потолка.

Джеми не обращал особого внимания на гостей, если они сами не искали его, и Сара научилась вести себя так же. Когда она как-то раз заговорила о них с дядей, Джеми только пожал плечами.

— Надо же им где-то быть, — сказал он. — Видит бог, Дом достаточно большой. Они обитают здесь по той же причине, что и мы с тобой и остальные постоянные жильцы. Чтобы хоть на некоторое время укрыться от внешнего мира. Я не могу им в этом отказать. Они похожи на нас, Сара. Отклоняются от нормы. А так как в нашем Доме отклонение как раз и считается нормой, они могут здесь расслабиться. Здесь не надо приноравливаться, здесь все чувствуют себя как дома.

Саре как раз и нравилось то, что Дом Тэмсонов не был похож на мир, находившийся за его стенами. Стоило переступить его порог, и ты попадал туда, где нужно выбросить из головы все, что ты знаешь, и действовать по новым правилам. Если внешний мир казался ей утратившим свои секреты и расстилался перед ней, как бесконечная плоская пустыня, лишенная каких-либо чудес и неожиданностей, то здесь, в лабиринте комнат и коридоров, Сара снова могла столкнуться с чем-то загадочным и вновь обрести веру в чудеса.

И хотя казалось, что в этом Доме может царить только хаос, по какому-то неписаному правилу все, кто попадал в Дом — и гости, и его постоянные жильцы, — тщательно убирали за собой и старались ничего не повредить.

А Байкер говорил об этом так:

— Похоже, Дом заботится о себе сам, правда? Он так магически воздействует на людей, что никто ничего не портит. Просто смех, да и только!

Как бы то ни было, Дом Тэмсонов, с его переплетающимися коридорами, с бесчисленными комнатами, тайными переходами и лестничными колодцами, с фасадами, которые он показывал внешнему миру, скрывая от посторонних глаз внутренний сад, был местом примечательным, вполне соответствующим его примечательному владельцу.

— Занятно, — проговорил Джеми, выслушав Сару.

Она нашла его в Почтовой комнате. Комнату назвали так из-за того, что во время забастовки почтовых служащих в ней три недели жил обслуживавший Дом почтальон. Он сортировал старые письма и бормотал себе под нос, что во всем нужен порядок и что жадность и алчность — смертные грехи, что не помешало ему впоследствии охотно принять прибавку к жалованью и занять прежнюю должность.

Джеми как раз собирался выпить предобеденную чашку чая, который настаивался в кружке прямо у него на письменном столе, когда в комнату вошла Сара. На столе рядом с кружкой высилась аккуратная стопка рукописных листов — та самая статья о грибах.

Джеми был маленького роста, но это компенсировалось его необыкновенной подвижностью, он напоминал туго закрученную пружину, готовую вот-вот развернуться; ясные серые глаза смотрели зорко, как у сокола. Седые волосы начинали редеть на темени. Пышная лохматая борода местами еще сохраняла первоначальный каштановый цвет. Джеми предпочитал носить коричневые вельветовые брюки, своеобразные ирландские твидовые жилеты, точнее говоря, спортивные куртки без рукавов, рубашки из хлопка и мягкие ботинки-мокасины. Он, как одержимый, стремился к знаниям, но интересовали его не просто ясные, доказуемые факты, а другие, более тонкие материи, познаваемые скорее инстинктивно и, следовательно, открытые для вопросов… по крайней мере для тех, кто способен оспорить реальность всего того, «что нельзя обнаружить и определить одними только строго объективными методами». Джеми и в детстве, живя в отцовском доме, в тех комнатах, где теперь обитала Сара, отличался редкостной тягой к ученью, он самозабвенно погружался в древние сказания и загадки, а когда старый Натан скончался, весь Дом-лабиринт Тэмсонов остался Джеми в наследство.

Денег, которые он получал от ценных бумаг, оставленных ему отцом, было достаточно, чтобы поддерживать Дом в хорошем состоянии, а если удавалось немного экономить то на одном, то на другом, то Джеми мог и путешествовать, когда ему этого хотелось, чтобы расширить свой кругозор в бесконечной погоне за знаниями. Потом он начал публиковаться, и у него появился еще один источник доходов, которые поступали в банк, там накапливались проценты, и сумма увеличивалась с каждым годом, словно буйно растущий лес.

Солидный счет в банке обеспечивал то, что Джеми называл свободой — свободой, позволяющей заняться гигантской головоломкой — Великой Тайной Вселенной, и не тратить драгоценное время на старания обеспечить крышу над головой.

Когда Джеми начинал свои исследования, он фиксировал каждую мелочь, которую удавалось узнать, сначала заполняя записные книжки, затем целую серию дневников в матерчатых переплетах, содержание которых отдало бы его в руки инквизиции, если бы таковая еще существовала. В конце концов Джеми приобрел компьютер. И теперь, помимо прочего, компьютер хранил у себя в памяти все открытия, сделанные Джеми в прошлом и настоящем, — запутанный массив сведений, который только электронный мозг и мог хранить в каком-то подобии порядка и выдавать на экран монитора именно те данные со всеми перекрестными ссылками, которые Джеми запрашивал.

Джеми всему давал названия. Свой компьютер он назвал «Memoria» [15], файл, в котором хранились его открытия, назывался «Aenigma». [16] Паролем для вызова этого файла служило слово «Rogare». [17] Латинские названия, по мнению Джеми, придавали всему проекту упорядоченность. Он утверждал, что латынь, уже переставшая быть живым языком, за долгие годы переродилась в нечто закостенелое и превратилась в душный склад слов, используемых всеми существующими науками. Так почему бы и ему не воспользоваться этим складом? И он назвал свое занятие «арканологией» [18] — изучением таинственного.

Его увлеченность никогда не ослабевала, ведь он постоянно чувствовал, что находится на пороге открытия, что вот-вот у него в руках окажется ключ, который поможет разгадать все загадки. Мысль о том, что какой-то ответ, пусть даже не исчерпывающий, приведет к разгадке тайн, не давала Джеми покоя. Нужно только найти этот ответ. Это стало предметом его поисков, его Граалем. [19] Ведь то, что он делал, продолжало семейную традицию: недаром в библиотеке на полках хранились тома дневников его деда, плотно исписанные мелким небрежным почерком, а рядом покоились переплетенные рукописи отца Джеми, напечатанные на машинке.

Сестра Джеми Джиллиан никогда не интересовалась эзотерикой. Она всегда боялась выделяться, быть не такой, как все, ее очень смущало впечатление, которое ее семья производила на окружающих, главным делом своей жизни она считала строгое соблюдение всех требований быстро меняющейся моды. Для Джеми до сих пор было загадкой, почему сестра оставила Сару на его попечение. Ему в голову приходило только одно объяснение: в то время Джиллиан позволила тэмсонизму выйти в ее душе на первый план и инстинктивно поняла, что для Сары, пусть только едва начавшей ходить, пребывание в Доме дяди сулит куда более интересную жизнь, чем та, которую выбрала для себя ее мать.

И вот, поскольку Джиллиан была такой, какой была, Джеми унаследовал Дом и депозитную ячейку в банке, полную ценных бумаг и других предметов, более интересных и более ценных, тогда как Джиллиан досталось все остальное, весьма значительное состояние Натана. Ни один из них при этом не поставил под сомнение мудрость их отца.

Соединив свое наследство с семейным состоянием Кенделлов, Джиллиан и Джон стали обладателями богатств, исчислявшихся девятизначными цифрами.

После гибели родителей Сары — Джиллиан и Джона — большая часть состояния перешла к Саре, которую привлекал скорее настрой Тэмсонов, чем деловитость практичных Кенделлов, так что огромное наследство весьма озадачило Сару. Когда ей исполнился двадцать один год, она получила юридическое право вступить в совладение империей Кенделлов, но появлялась в их конторе всего дважды в год, чтобы подписать какие-то документы. В результате этих посещений ее банковский счет пятого числа каждого месяца увеличивался на ощутимые суммы.

Сейчас в Почтовой комнате Джеми с блестящими глазами увлеченно рассматривал странную коллекцию предметов, найденных Сарой. Он брал со стола одну вещицу за другой, внимательно и долго изучал ее. Наконец он положил все на стол и принялся набивать трубку.

В кружках, стоявших на низком столике между Джеми и Сарой, дымился чай. Сара терпеливо ждала, сворачивая себе сигарету, она знала, что не следует торопить Джеми, когда он над чем-то раздумывает.

Почтовая комната сама располагала к размышлениям. Здесь вдоль стен, закрывая их, стояли книжные полки. Свободными оставались только западная стена, которую делили между собой камин с каминной полкой, буфет и бюро с поднимающейся крышкой, и восточная, с окном, выходившим на улицу О'Коннор. Сдвинутый к заднему краю бюро, стоял монитор, а перед ним — клавиатура, с помощью которой Джеми общался со всем этим множеством электронных схем и микрочипов. В бюро, где с левой стороны были ящики, помещался сам компьютер, сквозь вентиляционные отверстия доносилось его тихое урчание, наверное, он проверял свои запоминающие устройства и ворчал, как старик.

— Не знаю, что бы это могло означать, — сказал Джеми, с удовольствием раскуривая трубку. Черенком трубки он постучал по рамке рисунка. — Картинка сама по себе примечательна… А вместе с содержимым шаманского мешочка… — Джеми покачал головой и выпустил в потолок струйку дыма.

Сара вздохнула. Она смотрела в окно и уже не в первый раз удивлялась, что даже через открытые окна не слышит уличного шума.

— В Доме странная акустика, — сказал ей как-то Джеми. — И еще более странные комнаты. Я, например, открывая дверь, никогда не знаю, та ли комната за ней, в которую иду. Но за годы я научился с этим справляться. Убедился, что комната, куда входишь, обычно как раз та, которая нужна.

Отвернувшись от окна, Сара взяла со стола кольцо и надела его на палец:

— По-моему, это просто коллекция всяких редкостей.

Джеми снова отрицательно покачал головой:

— Нет, это нечто большее. Все это имеет какое-то особое значение, какой-то смысл. Рисунок так и притягивает к себе.

— Именно. Это и я почувствовала. Мне даже показалось на какой-то момент, что рисунок куда реальнее, чем лавка.

— Да, ты говорила. — Джеми пыхнул трубкой. — Я думаю, — добавил он, — надо утром показать это Поттеру. Вдруг он сможет назвать художника или хотя бы время, к которому этот рисунок относится. Хотя меня удивляет…

— Что?

Джеми поднял брови:

— Во-первых, синеглазый индеец. Во-вторых, то, что он делит трубку с тем, кто, вне всяких сомнений, является кельтским бардом. Хотя этот рисунок послужил бы прекрасной иллюстрацией к одной из книг Барри Фелла… — Джеми нахмурился. — Я не уверен, вольность ли это нашего таинственного художника или он рисовал с натуры. Понимаешь, я не знаю, почему мне так кажется, но, по-моему, он все-таки рисовал с натуры.

Сара почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— А кто такой Барри Фелл? — волнуясь, спросила она.

— Американец, у него интересная теория, он считает, что Северную Америку открыли кельты, задолго даже до викингов.

— И ты думаешь, что этот художник каким-то образом…

— Вернулся в прошлое и изобразил встречу индейца-шамана с кельтским бардом? — Джеми с сожалением покачал головой. — Вряд ли! Я знаю, глядя на рисунок, чувствуешь, что он и древний, и правдивый, но боюсь, все наши предположения слишком притянуты за уши, просто мне очень нравятся тайны. Нет. Вероятнее всего, художник был на каком-то празднике, посвященном нашему прошлому, и двое парней ему позировали. Давай подождем, посмотрим, что скажет Поттер, а уж тогда будем развивать какие-то теории.

— А что насчет кольца?

— Нам больше повезло с костяным диском, — ответил Джеми. — Я покажу его в музее, пусть проведут углеродное датирование. А на кольце нет клейма ювелира. Ничего нет. Только этот орнамент.

Сара повертела кольцо на пальце и задумалась.

— Как по-твоему, — спросила она, — зачем кому-то было столько возиться и прятать это кольцо в глине?

— Может быть, это какой-то ритуал?

— Довольно странный ритуал.

— А это как посмотреть, — сказал Джеми. — Если мешочек и в самом деле шаманский, тогда все его содержимое имеет отношение к волшебству. И значит, все эти предметы вполне объяснимы. А кольцо… я ни о чем подобном не слышал. Попробую поискать.

— А под какой рубрикой ты собираешься искать? «Золотые кольца, спрятанные в глине»?

— Сам не знаю, — засмеялся Джеми и выбил пепел из трубки. — Поищу после того, как поговорю с Поттером и сбегаю в музей. — Складывая все в мешочек, Джеми спросил: — Хочешь взглянуть на мою статью?

Сара дочитала статью до конца, разгладила листы и сложила их в стопку на столе:

— Здорово. Очень лаконично. Содержательно. — Сара усмехнулась. — Мне особенно понравилось то место на странице шесть, где ты, говоря о грибнице, пишешь «гробница», — придает таинственности. Или это опечатка?

Джеми расхохотался:

— Неисправимая нахалка! Но я этого так не оставлю и страшно отомщу. Если когда-нибудь издашь книгу, я подброшу издателям ту твою фотографию, где ты подстрижена «ежиком», пусть поместят ее на суперобложке.

— Не посмеешь! И потом, я сожгла негатив.

— Но не все копии. Одну я припрятал на всякий случай, вот и пригодится.

— Твоя взяла! Сдаюсь. Я сделаю что угодно, только выброси ее, ладно?

Джеми отложил статью и уклончиво улыбнулся.

— Может быть, — сказал он. — Давай-ка спустимся к обеду и посмотрим, какой кулинарный шедевр состряпал для нас Байкер.

— А фотография, Джеми?..

— Я сказал тебе, что столкнулся сегодня с Расселом? Он получил обещанный грант и с понедельника начинает репетировать. Знаешь, я подумал, не учредить ли грант Тэмсонов, и…

Сара топнула ногой:

— Отдай фотографию!

— Да нет у меня никакой фотографии.

— Ты?..

Джеми усмехнулся:

— Но я хотел бы ее иметь. Ведь мы долго еще ничего подобного не увидим. Сколько времени ты ходила потом, замотав голову шарфом?

— У-ух! — Сара потеряла дар речи.

Джеми попытался сделать покаянную мину.

— Спокойней, спокойней! — пробормотал Джеми.

— Больше я с тобой не разговариваю, — заявила Сара и в гневе вылетела из комнаты, но через некоторое время, спускаясь в кухню, они решили после обеда урегулировать свои разногласия за игрой в го. [20]

Сара и Джеми застали Байкера в кухне, он возился у плиты, помешивая что-то на сковородке, отчего по кухне распространялся пряный аромат. Салли Тиммонс — художница из Огайо — накрывала на стол. Сара подавила усмешку — уж очень нелепо выглядел Байкер у плиты. В башмаках его рост составлял шесть футов два дюйма, на нем были выцветшие джинсы в жирных пятнах, футболка с надписью «Харли Дэвидсон», обтягивающая могучие плечи, в левом ухе красовалась серьга, небритый подбородок зарос трехдневной щетиной, а длинные черные волосы были заплетены сзади в косичку. В отличие от него Салли была маленькая, почти как Сара. У нее были каштановые волосы до плеч, челка до самых бровей, лицо сердечком и глаза — затуманенные и мечтательные. По мнению Сары, такими и должны быть глаза художника. На ситцевое платье Салли накинула не совсем белый рабочий халат.

— Хотите пива из холодильника? — спросил Байкер через плечо. Он еще поколдовал над своим гамбургером под горячим соусом и поставил его на стол.

— Конечно хотим, — ответила Сара. — А сок есть?

— Ананасовый. На второй полке за яблоками.

Затем подошли Фред и Сэм и все сели за обед, состоящий из мексиканских лепешек тако и зеленого салата. Лепешки были коньком Байкера, он научился их готовить, когда в семидесятых жил на границе с Мексикой. Мясную начинку этих маисовых лепешек он сдобрил таким количеством пряностей, что помимо сока и пива обедавшие прикончили еще целый кувшин ледяной воды. Джеми, как всегда, утверждал, что у него до конца жизни останутся рубцы в горле, но все сошлись на том, что обед удался на славу.

Потом Сара мыла посуду — наступила ее очередь. После этого они с Джеми играли в го. У Сары были белые шашки, у Джеми — черные. Игра продолжалась почти три часа и закончилась тем, что Сара загнала Джеми в такое положение, в каком ему оставалось только сдаваться: атаковать он уже не мог.

— В следующий раз я потребую форы, — сказал он, и Сара рассмеялась.

Фред и Сэм разошлись по своим комнатам, а Салли и Байкер, пока шла игра в го, смотрели по телевизору старый фильм с Бет Дэвис. [21] Игра и фильм закончились почти одновременно. Салли ушла в их с Байкером комнату, Джеми удалился к себе в кабинет, а Сара вместе с Байкером совершила обход Дома. Добровольно взяв на себя обязанности главного охранника — в чем не было никакой необходимости, просто ему это нравилось, — Байкер относился к своей работе с крайней серьезностью. Каждый вечер, перед тем как ложиться спать, он обходил Дом, чтобы проверить, все ли в порядке.

— Ограбить такой дом легче легкого, — сказал он Саре.

— Но если кто-то действительно решит его ограбить, запертые двери и окна никого не остановят. А кроме того, здесь всем рады, — ответила Сара.

— Не всем, — решительно ответил Байкер.

— Ну, Джеми ведь еще никого не выгнал.

— А Дом сам решает, кому оставаться, кому уходить, — сказал Байкер.

Иногда Саре и самой тоже так казалось, но она решила усомниться в логике своего собеседника.

— Но тогда и обходы совершать не нужно, не так ли? — спросила она.

— Да, конечно… но зато я чувствую, что хоть чем-то помогаю, верно? А если возникнет какая-то неприятность…

За последнее время случилась всего одна такая неприятность. Но Байкер справился с ней с пугающей легкостью. В Доме гостила англичанка — одна из литературных знакомых Джеми по Лондону. Однажды вечером она ушла и вернулась в Дом, преследуемая двумя мужчинами, внешность которых рассеивала все сомнения в правильности дарвиновской теории эволюции. Не успели они и пальцем до нее дотронуться, как Байкер уже был тут как тут и быстренько доказал им, что их поведение недопустимо. В результате оба оказались в больнице. Но самым удивительным было то, что при всем своем лихом виде в обычной обстановке Байкер был кроток, как теленок. До тех пор пока не покушались на тех, кого он любил.

Ложась спать, Сара размышляла о Байкере. Было боязно сознавать, что он обладает такой яростной силой, хотя и умеет держать себя в узде. Однажды Сара наблюдала, как он упражнялся с гирями — на покрытых татуировкой руках и на широкой груди блестели капельки пота; она вспомнила, как вздувались его мышцы, когда он занимался на скамье для развития брюшного пресса. А если он принимался за боксерскую грушу, Саре казалось, что под его мощными ударами груша непременно развалится на куски. Но хоть думать о его недюжинной силе и было страшновато, все равно, если когда-нибудь потребуются его специфические таланты, будет спокойнее, что он рядом. А кроме того, Сара любила Байкера, как «большого брата».

Она провела с ним немало счастливых часов, болтая или смотря кино. Байкер обожал кино, начиная со старых немых шедевров и кончая современными. Была у него и художественная жилка. На какие бы курсы ни ходила Сара с Джули, она непременно начинала обучать тому же и Байкера, что помогало ей самой лучше овладеть ремеслом. Сара убедилась, что, только давая кому-то уроки, можно понять, сколько знаешь сама. Байкер перепробовал все — от макраме до мягкой игрушки. Как-то на Пасху он сшил и преподнес Саре кролика с болтающимися ушами, и кролик стал ее любимой плюшевой игрушкой наравне с мистером Тистлом, который теперь сторожил лавку «Веселые танцоры».

Байкер пристрастился к акварели, для него это оказалось лучшим средством выразить себя. Наверно, поэтому они и поладили с Салли. Было забавно смотреть, как этот верзила горбится над акварелью с кисточкой, которая в его больших руках кажется зубочисткой. Висевший в комнате Сары рисунок, на котором Байкер изобразил лису, сделал бы честь любому профессионалу.

Сара посмотрела на рисунок и вспомнила свои дневные находки. Она забыла показать их Байкеру. «Ничего, скоро наступит завтра», — подумала она, и широкий зевок решил дело. Сара прошлась по комнатам, выключила свет в гостиной и в ванной и легла в постель. Натянув одеяло до самого подбородка, она уснула, едва успев донести голову до подушки.

Сара редко видела сны, а если и видела, то почти ничего не запоминала. Она с некоторым раздражением завидовала людям, которым снились длинные интересные сны, и утром они помнили их во всех подробностях; к таким людям принадлежала и Джули.

Как бы то ни было, в эту ночь, едва заснув, Сара угодила в самую середину подобного сна. Ей снилось, что она очутилась на поляне, изображенной на рисунке, который она нашла днем. Но если рисунок был отчетливым, с резко очерченными контурами, то во сне поляна была сумрачной и туманной, и Сара двигалась по ней, как пловец в черной патоке.

Тех двух людей с рисунка на поляне не было. Вместо них она увидела кусок яркой ткани, размером в квадратный фут. На ткани были вышиты орнаменты, и, с трудом прокладывая путь сквозь густой, тяжелый воздух, задерживавший каждое ее движение, Сара медленно подошла, нагнулась и стала рассматривать лоскут.

В центре был большой круг, а внутри него какой-то символ, который Сара посчитала кельтским. Она старалась вспомнить, как он называется. У нее даже был альбом записей одной группы с таким орнаментом на обложке… какая-то бретонская группа… ах да, «Трискелл». Вспомнив название, Сара улыбнулась. Символ назывался «трискелл» или «трискеллион» — три искривленные ветки, расходящиеся от центрального треугольника, заключенного в круг. На ткани от круга отходило четыре полосы, и весь узор напоминал какой-то замысловатый кельтский крест. По краям лоскута шел бордюр из ленточного орнамента со сложными узлами в каждом углу.

Как это бывает в снах, Сара чувствовала, что в ее распоряжении масса времени, и при этом знала, что нельзя терять ни секунды. Как ни странно, она знала и то, что видит сон, — такого она никогда прежде не испытывала. Разве, понимая, что видишь сон, не стараешься проснуться? Во всяком случае, так бывало с ней всегда, когда она видела сны наяву, а в этом у нее была большая практика.

Ощущение, что поблизости кто-то тихо движется, отвлекло Сару от лоскута, и она оглядела поляну. Поляна была пуста, но чье-то присутствие по-прежнему чувствовалось, как будто два человека с рисунка были здесь, но она их не видела. Стараясь подробнее вспомнить, как они выглядели, Сара смогла только представить себе барда с оленьей головой и шамана с головой медведя. И вдруг они оказались по обе стороны от нее, хотя, сосредоточенные друг на друге, ее даже не заметили.

Тут Сара впервые почувствовала, что ей может грозить опасность. Это предчувствие никак не было связано с двумя появившимися людьми. (Людьми? Разве можно назвать людьми тех, у кого вместо своей головы — голова животного? ) Нет, ее взволновало что-то другое. Она снова обвела глазами поляну, но ничего не заметила. А когда опять перевела взгляд на людей, то увидела, что тот, кто был с головой медведя, снял с пояса мешок и вытащил из него пригоршню костяных дисков, в точности таких, какие Сара нашла днем.

Шаман-медведь опустился на колени возле куска ткани и, отложив мешок в сторону, продолжал держать диски в пригоршне. Сара смотрела, как он высыпал их на лоскут. Они падали и медленно крутились, переворачиваясь, словно осенние листья, этих желтоватых дисков были целые сотни. Кроме них, Сара ничего больше не видела — длинный поток падающих, мерцающих дисков цвета слоновой кости, нескончаемый поток, постепенно становящийся серовато-коричневым, и вот уже Сара поняла, что находится одна в каком-то безликом месте.

Вокруг нее, под ногами и над головой вился туман, Сара еще слышала, как звенят падающие диски, и вдруг она тоже стала падать головой вперед, кувыркаясь, словно еще один диск, упавший из чьей-то руки.

Ее прежнее предчувствие взорвалось страхом, когда, выступив из тумана, перед ней оказалась звериная морда. Она подумала, что это шаман-медведь, но, хотя что-то общее с медведем было, этот медведь выглядел ужасающим мутантом — с полосатым, как у гризли, широким лбом и удлиненным, гибким, лоснящимся телом, как у ласки или куницы. В нос Саре ударило зловоние, от которого она чуть не задохнулась. А жуткое чудовище раскрыло пасть, полную длинных желтых зубов, и бросилось на нее.

Завизжав, Сара отпрянула, но опоры для ног не было. Она стала падать, серо-коричневый туман окутал ее, словно паутина, и она не могла убежать от жуткого зверя. Сара видела только оскаленные челюсти. Его горячее дыхание обжигало ей кожу. Она почувствовала, как челюсти сомкнулись, зубы впились ей в лицо, ломая кости…

…Сара проснулась, села на постели, сердце стучало, как отбойный молоток, ночная рубашка прилипла к телу, покрывшемуся гусиной кожей. Она лихорадочно оглядывала спальню, ей нужно было увидеть знакомую обстановку, чтобы снова оказаться на твердой земле. Луна светила сквозь зарешеченные окна, отбрасывая на пол и на стены странные тени, но это были знакомые тени. Сара видела их до этого тысячу раз. В них ничего не пряталось, — это были тени от мебели, книг, гитар. Никаких зубастых чудовищ. Ни шаманов с медвежьей головой, скрывавшей лицо. Ни бардов-оленей.

Сара поглядела на ночной столик и порадовалась, что оставила рисунок в Почтовой комнате. Сейчас она не в силах была бы на него смотреть. Потом постепенно она начала успокаиваться, пульс приходил в норму. Адреналин кончил свою работу. Сара устало откинулась на спинку кровати и долго не могла решиться закрыть глаза. Сегодня ей было одиноко в ее огромной постели, и она пожалела, что с ней нет Стивена.

Стивен Грир был ее последним бой-френдом — черноволосый, с серьезными карими глазами и с сильными руками. Они расстались в сентябре из-за долго тянувшегося спора, который в конце концов достиг апогея. Стивен хотел, чтобы они жили вместе, но не в Доме, а Сара не была готова ни к столь близким отношениям, ни к переезду, во всяком случае с ним и тогда. Терпение не входило в число достоинств Стивена. И способностью понимать других он тоже не отличался. Возможно, без него ей было гораздо лучше. Но как раз сейчас его недостатки не имели значения. Саре просто хотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее и сказал, что все в порядке.

Она старалась не думать ни о приснившемся сне, ни о странной связи этого сна с ее дневной находкой, но ничего не получалось. Она крутилась, вертелась, но отделаться от этих мыслей никак не могла, пока не почувствовала, что уже совсем не хочет спать, да и лежать в кровати больше не в состоянии. Сара включила свет, села, оперлась на подушки, подумала еще немного, ей стало душно, она открыла окно, но и это не помогло, и Сара решила пройтись по саду.

Она сменила ночную рубашку на джинсы и свитер, вытащила спортивные туфли и куртку. Решив, что теперь она может противостоять любым сюрпризам ноябрьской ночи, Сара вышла из спальни.

Проходя мимо комнаты Байкера и Салли, Сара услышала тихие голоса, разговор прерывался приглушенными взрывами смеха, и Сара снова остро ощутила свое одиночество. Из комнаты доносилась запись Джона Рейнборна [22], и нежные звуки гитары еще долго провожали Сару, хотя голоса Байкера и Салли уже не были слышны. По дороге Сара мысленно называла комнаты, через которые проходила. Однажды летом они с Джеми попытались дать названия всем комнатам в Доме, но сдались, не дойдя и до половины, и решили, что уж лучше пусть комнаты сами приобретают имена, чем снабжать их случайными названиями.

Выйдя в сад, Сара пошла по первой подвернувшейся дорожке, зная, что, несмотря на все изгибы и повороты, дорожка непременно приведет ее к холму в центре сада. Пока Сара шла по ней, она снова вспомнила свой сон и стала думать, что он может означать. Джеми говорит, что если очень постараться, то докопаться до смысла всегда можно.

Погрузившись в размышления, Сара повернула и оказалась перед статуей Минотавра. [23] Луна ярко освещала полированный мрамор, и Сара на мгновение застыла, вспомнив фигуры с головами животных из своего сна. Потом она узнала статую.

— Привет, — тихо сказала она, подняв руку. — Как дела?

Минотавр молчал, как и подобает камню, и, улыбаясь, Сара пошла дальше.

Благодаря какой-то акустической хитрости, из-за которой в открытые окна Дома не доносился шум с улицы, здесь, в саду, Сара все еще слышала музыку, раздававшуюся из комнаты Байкера. Это был далекий звук, такой же тихий, как шуршание последних осенних листьев над головой, но все же Сара различала мелодию и, подпевая ей, не торопясь, двинулась дальше, кивая на ходу статуям и заставляя себя ни о чем не думать, шла, куда несли ее ноги. Идти, напевая, было легко. Ни о чем не думать было куда труднее.

Она дошла до середины сада и села на одну из скамеек. Здесь было тихо. Сюда не доносились даже звуки гитары. Фонтан молчал, его выключили с наступлением холодной погоды. Сара посмотрела в ночное небо, без особого труда нашла Орион, созвездие Большого Пса и Малую Медведицу. Луна опустилась, пропала где-то на западе, ее уже не было видно.

Ночное небо успокоило Сару. Или хотя бы помогло разложить все по полочкам. Она перебирала в памяти дневные события — как нашла рисунок и шаманский мешочек, как прошел вечер в Доме, как она увидела сон. Разложив все таким образом, она поняла, что позволила себе увлечься. Или, по крайней мере, у нее слишком разыгралось воображение. Этим и объясняется приснившийся ей кошмар.

В ее дневной находке было что-то необычное. Думая об этом, Сара вертела кольцо на пальце. Нечего отрицать, что это кольцо — одно из тех сокровищ, о которых постоянно говорит Джеми. Рисунок можно считать наградой. А мешочек — восхитительная загадка. Его содержимое было и забавным, а если вспомнить о кольце, то и ценным. Но это и все.

И тем не менее Сара не могла отделаться от донимающей ее мысли, что все как-то связано между собой, что обязательно случится что-то еще и найдется какой-то ключ, который объединит обрывки ее мыслей, и хоть это и не станет разгадкой, но по крайней мере будет являть собой нечто целостное. Однако, вспомнив привидевшегося ей кошмарного зверя, Сара задним числом подумала, а хочется ли ей узреть такую целостную картину? Теперь она лучше понимала, почему Джеми так привержен своим исследованиям. Ему всегда кажется, что разгадка где-то близко. Только надо ли стараться ее искать?

Вернувшись в спальню, Сара надела свежую ночную рубашку и забралась в постель. Стоит ли стараться понять? Она вспомнила цитату из Фрэнсиса Бэкона [24], которую любил повторять Джеми: «То, что заслуживает существования, заслуживает и того, чтобы о нем знать». «Ладно, — подумала Сара, зарываясь в подушку и засыпая, — ладно, прежде всего надо выяснить, существует ли это все на самом деле, а уж потом стараться понять».

Она знала, что утром все будет если не яснее, то, во всяком случае, не так страшно. Она слишком устала, чтобы бояться повторения кошмара, и потому постаралась заснуть и внезапно провалилась в сон, прекративший ее дальнейшие рассуждения. И, благодарение богу, сон был глубокий, без сновидений.

Глава третья

Киеран Фой проснулся, как раз когда его поезд подтягивался к перрону вокзала в Оттаве. Он упаковал рюкзак, скатал постель и, положив сверху гитару в чехле, устроил все это на соседнем сиденье. Поеживаясь в своем старом бушлате, он терпеливо ждал, когда поезд со свистом и скрежетом остановится и радио прохрипит о прибытии на конечную станцию.

Киеран надеялся, что Жан-Поль приедет его встретить, как и обещал. Киерану не хотелось добираться на автобусе, к тому же он опасался, что после покупки билета на поезд денег на автобус у него не хватит. Вот что значит не обращать внимания на деньги. Когда они нужны, их вечно не оказывается. Если завтра будет хороший день, он пойдет в Молл и поиграет там часок-другой. Если, конечно, Молл на прежнем месте. Господи милостивый, сколько же он не был в Оттаве? Всего три или четыре года? Почему же сейчас ему кажется, что это город из другой жизни?

Он свернул сигарету и едва успел закурить и спрятать кисет с табаком в карман, как объявили о прибытии. Киеран повесил на плечо рюкзак, подхватил гитару, вышел в проход и размашистой походкой человека, привыкшего жить на природе, направился к выходу. Он кивнул священнику-иезуиту, с которым ехал от самого Галифакса, подчеркнуто избегая остальных пассажиров.

На перроне Киеран посмотрел на небо. Звезды здесь ничем не отличались от звезд в Новой Шотландии [25], но там небо было куда более чистое.

Киерану уже не хватало морского воздуха, пронзительных криков чаек и крачек, прибрежных запахов, ощущения реальности мира, состоящего из камня и деревьев, а не из пластика, металла и чего-то, из чего они теперь строят дома. Nom de tout [26], минуло всего полтора дня, как он уехал из Галифакса, а ему кажется, что прошел целый год.

Жан-Поля он нашел в зале ожидания.

— Привет, Киеран, — сказал Жан-Поль, обнимая друга. — Ca va? [27]

— Ca va.

— Ton voyage c'est bien passe? [28]

— Oui [29], — усмехнулся Киеран. — А ты потолстел.

Жан-Поль Ганьон — плотный человек лет за тридцать, слегка раздавшийся в талии, был черноволос, гладко выбрит и смугл.

— А ты чего ждал? — спросил Жан-Поль и похлопал себя по животу. — Сижу целыми днями в офисе, выполняю важные правительственные задания. На такие вольности, как физические упражнения, времени не остается.

— Зато на пиво времени хватает, не так ли?

Жан-Поль выразительно пожал плечами:

— Certainement. [30] Но ты на себя погляди. Кто ты — по-прежнему музыкант или уже рыбак? А твой французский?! Акцент ужасающий!

Киеран посмотрел на свое отражение в оконном стекле. Синяя шерстяная повязка не давала упасть на глаза спутанным черным волосам, сильно нуждавшимся в том, чтобы их вымыли; на щеках и подбородке темнела двухдневная щетина, одежда знавала лучшие дни, старую куртку украшали заплаты на локтях, вельветовые брюки потерлись на коленях и сзади, а рабочие ботинки через месяц испустят дух и просто развалятся. По правде говоря, уже сейчас они текли.

— Я работал не только в клубах, но и на судах, — сказал Киеран, переходя на английский.

Жан-Поль взял его руки и неодобрительно посмотрел на мозоли:

— Ты же испортил себе руки, n'est-ce pas [31]? Испортил руки, испортил французский, ну что с тобой делать? Знай я, что на тебя так подействует Фокс-Пойнт, ни за что тебя не отпустил бы. В письмах ты ничего об этом не писал!

Киеран рассмеялся. Первое впечатление, что они отдалились друг от друга, исчезло сразу, как только Жан-Поль снова стал проявлять о нем заботу. «Все-таки дом — не место, а люди, — подумал Киеран. — Пока у меня в Оттаве есть такой друг, я никогда не почувствую себя здесь чужим».

— Allons-y! [32] — сказал Жан-Поль, забирая у Киерана гитару и подталкивая его к дверям. — Чего мы болтаемся здесь, как бездомные воробьи, когда дома нам будет куда уютнее? Пошли, пошли!

— А ты по-прежнему живешь на Пауэлл? — спросил Киеран, укладывая свои пожитки на заднее сиденье принадлежащего Жан-Полю старенького «фольксвагена» и с удовольствием оглядывая этого «жука»: ведь такой автомобиль стал настоящей редкостью, а когда-то, лет пять-шесть назад, их было много. Теперь владельцы «фольксвагенов» сменили свои «жуки» на более престижные машины.

— Mais oui [33], — ответил Жан-Поль, — с чего мне переезжать?

— Действительно, с чего? — пробормотал Киеран, и «фольксваген» тронулся с места.

Киеран принял душ, побрился и переоделся, его одежда, пусть такая же поношенная, как и та, которую он снял, была по крайней мере чистой, и друзья уселись за полуночную трапезу, состоявшую из омлета с грибами и пива. Наконец тарелки были опустошены, вылизаны подчистую последними кусочками тостов и отставлены в сторону. Киеран свернул сигарету, закурил, и друзья переключились на обсуждение того, что заставило Киерана вернуться.

— Так в чем же, собственно, дело? — спросил Жан-Поль, открывая вторую бутылку пива. Он предложил пиво Киерану, но тот отрицательно покачал головой. Он все еще смаковал первую порцию. Жан-Поль улыбнулся. — Три года? — громко спросил он. — Или четыре? И за это время всего несколько писем и открыток, а потом вчера вдруг телеграмма — и voila! [34] Ты уже здесь! В телеграмме говорилось, что дело срочное, но какое именно? Не расскажешь ли?

— Bien swr, mon ami. [35] — Киеран стряхнул пепел с сигареты и отхлебнул пива. — Помнишь Тома Хенгуэра? — наконец спросил он, ставя стакан на стол.

— Ах, этого? Mais oui. Странный человек, non? [36] Всегда такой загадочный. Кажется спокойным, а глаза… Он мог быть и опасным, этот тип, вроде Дона Хуана из тех книг, что ты прислал мне на прошлое Рождество. Un sorcier. [37]

Киеран не выказал удивления. Книги Кастанеды [38] в лучшем случае туманны, они только намекают на тайны, но никак не раскрывают их. Во всяком случае, читая его книги, Киеран не смог понять, действительно ли Кастанеда знает, что такое «Путь Яки» [39]. Киеран предпочитал книгу Уилсона [40], он послал ее Полю на прошлое Рождество, но никак не ожидал, что его приятель прочтет хоть одну из полученных книг. Жан-Поль только благодарил за них, но ничего не сообщал о своих впечатлениях.

— Ты веришь в такое? — спросил он Жан-Поля, представшего перед ним в новом свете.

— Отчасти, — пожал тот плечами. — В мире масса того, что не поддается объяснению. Я не говорю, что такие вещи действительно существуют, но я хотел бы, чтобы меня в этом убедили. Однако мы ведь говорили о Томасе Хенгуэре, а не о колдовстве.

— А возможно, и то, и другое больше связано между собой, чем тебе кажется, дружище.

Жан-Поль откинулся на стуле и уставился на Киерана.

— Похоже, — сказал он, — похоже, пришло время, когда меня будут убеждать.

Киеран вздохнул. Он по собственному опыту знал, что есть только одна возможность кого-то убедить — показать на деле. Но от этой мысли ему становилось не по себе. Прошло столько лет, а ему почудилось, что он и сейчас слышит, как старик ругает его.

— Хочешь поразить людей своими фокусами? — сердился Том. — Тогда жонглируй апельсинами или еще чем-нибудь. Идущему по Пути недосуг показывать фокусы в гостиных. Позволь сказать тебе, что будет, если ты растратишь свои возможности на такие трюки. Прежде всего ты сам потеряешь уважение к своим способностям, а это пагубно на них отразится. Потом, когда придет время и они действительно тебе понадобятся, окажется, что контроль потерян. Вот тогда-то ты и поплатишься. И скажу тебе еще одну вещь: сохраненная тайна — вот источник власти.

— Но тогда зачем мне все эти способности? — спросил Киеран старика.

— На самом-то деле ты хочешь узнать, почему их нельзя использовать, чтобы возвыситься в глазах окружающих, так ведь? — Старик сплюнул и долгое время смотрел на горы Гатино, его глаза гневно поблескивали. Наконец он вздохнул. — Ты следуешь по Пути, чтобы облагородить себя, Кир, и сделать для мира что-то полезное. Способности — это вторичное, они служат скорее для защиты. Ведь если ты вступишь в контакт с добрыми силами, ты непременно столкнешься и со злыми. Твои способности защитят тебя от злых сил, но от этого твой Путь не сделается легче. Это тебе хоть сколько-нибудь понятно?

— Думаю, да, — ответил Киеран, но на самом деле тогда он ничего не понял.

Однако прошли годы, а краткая речь старика оставалась в памяти Киерана, запечатлевшись в ней куда отчетливей, чем воспоминания о событиях, которые когда-то казались гораздо более важными. И в конце концов он понял. Следование по Пути — это ответственность не только перед собой, но и перед той гармонией, которую он стремился создать между собой и окружающим миром.

«Убедительно», — подумал он и, подняв глаза, обнаружил, что Жан-Поль по-прежнему с любопытством рассматривает его. Лицо Жан-Поля и сейчас излучало честность, и Киеран, глядя на него, решил, что, пожалуй, он был слишком строг к Кастанеде. Если Кастанеда и знал секреты, он скрывал их между строк своих книг. Точно так же и Киерану не следует рассказывать все Жан-Полю. Иногда знания бывают слишком опасны… особенно для непосвященных, ведь защиты у них нет.

Он погасил сигарету и стал сворачивать следующую.

— Наверное, я преувеличиваю, — сказал он, закуривая.

— Да?

— Между нами существовала какая-то связь, — объяснил Киеран, не желая лгать другу, но стараясь не касаться того, о чем лучше не заговаривать. — Мистика, конечно. Как бы далеко друг от друга мы с Томом ни находились, я всегда знал, что с ним… ну, в общем, знал, что с ним все в порядке. Как будто между нами был постоянный контакт. Ну, знаешь, как говорят про близнецов? Мы с Томом были словно близнецы, несмотря на разницу в возрасте. Такого, как он, я никогда раньше не встречал.

— Ты говоришь о нем в прошедшем времени, — сказал Жан-Поль.

За небрежной манерой француза скрывался напряженный интерес, но Киеран был слишком захвачен тем, о чем говорил, и этого не замечал.

— Я работал на одном судне в Фокс-Пойнте — это деревушка на заливе Святой Маргариты, — продолжал Киеран. — И все время знал, что Том в Оттаве, понимаешь, ощущал эту связь. А два дня назад… вдруг ничего. Как будто Том исчез с лица земли или… или…

— Как будто он умер?

— Нет, этого не может быть. Если бы он умер, я бы знал.

Жан-Поль покачал головой, показав на телефон, висящий на стене в кухне.

— Ты мог бы позвонить ему, non?

— У него нет телефона. Я даже не знаю, где он жил. У него никогда не было ни дома, ни имущества.

— Похоже, вы два сапога пара, — проговорил Жан-Поль. — А что он здесь делал, в Оттаве?

— Что-то искал. Какой-то ответ на старую загадку. — У Жан-Поля насмешливо приподнялись брови. — Понимаю, понимаю. Звучит странно. Не знаю, как это объяснить. Я сказал, что имущества у него не было, но на самом деле оно было. Он собирал информацию вот здесь. — Киеран постучал себя по виску. — Это и было его богатство. Не знаю точно, что он искал в Оттаве. Но что бы это ни было, он знал, что оно здесь.

— Не стану утверждать, mon ami, что я тебя понял. Фантастика какая-то! Этот контакт между вами, например. Какие-то загадочные поиски. Исчезновение твоего друга. Я с радостью помогу тебе, только скажи как.

Киеран оглядел кухню.

— Ты уже мне помог… — ответил он. — Если разрешишь пожить у тебя, пока буду искать его…

— Ну, это мелочь! Только что ты будешь делать? С чего начнешь? Мне кажется, ты ставишь перед собой невыполнимую задачу. Если ты основываешься только на этом… на нарушении связи…

— Начну с того, что поспрашиваю. У него в городе есть и другие друзья.

— Насколько я его помню, он знал многих людей, но друзей у него было мало, non?

— Так и есть, — согласился Киеран, но сразу вспомнил, что однажды сказал ему старик.

— У меня есть враги, — признался тогда Том. — Их немного, но они могущественные. Это печально, но когда идешь по Пути… — Том Хенгуэр пожал плечами. — Чем дальше идешь, тем больше шансов нажить себе врагов. Не все маги ищут одних и тех же знаний, и не все из нас склонны делиться полученными результатами друг с другом. Там, где свет, там всегда и тьма. Как в душе всего человечества, так и в душе мага. Разве мы не такие же мужчины и женщины, как все остальные? Ты нахмурился, Кир, но ты сам в этом убедишься. Мне хотелось бы, чтобы этого не случилось, но ты увидишь сам. Я только надеюсь, у тебя достанет необходимых сил, когда наступит время и прозвучит вызов.

Киеран раздавил сигарету в пепельнице. Его охватила печаль. Может, и впрямь это время настало? Господи Иисусе, как ему хотелось бы, чтобы это было не так!

— По-моему, ты устал, mon ami, — сказал Жан-Поль. — Пора спать. Уже поздно. Завтра мне рано вставать, а у тебя было долгое путешествие. Наверное, ты совсем без сил, non?

— Oui.

Жан-Поль отнес грязные тарелки в раковину и поставил рядом со сковородкой. Киеран тихо окликнул его:

— Жан-Поль!

— Oui?

— А ты в последнее время ничего не слышал о Томе, не видел его?

Жан-Поль немного помедлил, потом сказал:

— Нет, со времен «Кельтской комнаты» над тем рестораном.

— Над «Лидо», — подсказал Киеран.

— Ну да. Теперь он называется «Кристофер». Превратился в «Макдоналдс» для иностранной публики, n'est-ce pas? У них до сих пор лицензия на продажу спиртного, только теперь они продают свои гамбургеры по четыре доллара девяносто пять центов. По-моему, Томас Хенгуэр сейчас был бы так же неуместен там, как я в свое время в «Кельтской комнате», когда ты играл в ней.

«Он лжет», — внезапно осенило Киерана. И тут же он почувствовал себя виноватым. С чего Жан-Полю лгать ему? Что он может скрывать от Киерана? Они же друзья.

«Да, друзья, — ответил сам себе Киеран. — Но четыре года — срок немалый. Люди меняются». И каковы бы ни были причины, изменился его друг или нет, Киеран не сомневался — Жан-Поль лжет.

Чтобы скрыть смятение, он стал сворачивать новую сигарету. Пальцы скручивали бумагу, в которой лежал табак, а лицо оставалось совершенно спокойным.

Но в душе гнев боролся с печалью.

Ему хотелось крикнуть: «Какого черта! Зачем ты лжешь? Зачем? Как ты мог стать мне врагом?»

И словно в ответ на внезапное волнение, охватившее гостя, Жан-Поль сказал:

— Ты должен помнить, Киеран, мы с Томасом Хенгуэром никогда не были друзьями, n'est-ce pas? У него нет причин искать моего общества.

Подавив гнев, Киеран кивнул. Он пристально смотрел на друга и шестым чувством, которое развил в нем старик, ощущал предательскую нервозность, которую не замечал раньше, видел, как напряглась кожа вокруг глаз Жан-Поля, замечал колебание воздуха между ними — оно говорило гораздо больше, чем слова, которыми они обменивались.

Но уверенность, что Жан-Поль лжет, ничуть не помогала понять почему. И боль она не облегчала. А больше всего Киерана сбивало с толку то, что он по-прежнему чувствовал, как искренне привязан к нему Жан-Поль.

— Иди спать, mon ami, — повторил Жан-Поль. Киерану казалось, что голос друга звучит откуда-то издалека. — Комнату помнишь? Вторая направо на верхней площадке. Поговорим утром, когда оба отдохнем, non? Bonsoir. [41]

— Bonsoir, — отозвался Киеран, глядя, как Жан-Поль выходит из комнаты.

Он слышал, как скрипит лестница под ногами друга, ему хотелось броситься следом и вытрясти из него правду. Но время еще не пришло. Сначала нужно получить ответы на другие вопросы, а уж тогда он встретится с Жан-Полем лицом к лицу. Где же все-таки старик? Какую роль сыграл в его исчезновении Жан-Поль, и сыграл ли?

Киеран понимал, что нельзя поступать опрометчиво, подобно какому-нибудь рыбаку, залившему в себя слишком много рома. Затянувшись в последний раз, Киеран затушил сигарету и пошел искать свою комнату.

Это была та самая комната, в которой он всегда жил, останавливаясь у Жан-Поля. В ней решительно ничего не изменилось. У одной из стен стояла двуспальная кровать. Ее покрывало зеленое лоскутное одеяло, свисавшее с обеих сторон до самого пола. В ногах кровати лежал его рюкзак, а рядом на полу — гитара. Войдя в комнату, Киеран загрустил — она напомнила ему о лучших временах, когда между ним и Жан-Полем не возникало никаких подозрений.

— Ты тоже так думаешь, Том? — спросил он пустую комнату. — Думаешь, что мне следует подозревать старого друга в двуличности?

К нему вернулось ощущение, что нужно что-то срочно предпринять, это ощущение погнало его из Фокс-Пойнта в Галифакс, чтобы успеть на поезд. Том исчез. Он не умер, но исчез. Однако осталось все, чему он когда-то учил Киерана. Свет и тьма. Черное и белое. Было ли когда-нибудь все так определенно? Себя Киеран видел в серых тонах. А Жан-Поль? Может, он и лжет ему по каким-то причинам, но все равно не враг Киерана? Киеран посмотрел на свое отражение в зеркале на комоде, нахмурился. И повернулся к окну.

Эти занавески в цветочек он хорошо помнил. Раздвинув их, он долго всматривался в улицу Пауэлл. Это была респектабельная улица, вся из кирпичных и деревянных домов со слуховыми окнами, с закрытыми верандами, садами и ухоженными лужайками, окруженными высокими вязами и кленами. На таких улицах обычно живут законники, архитекторы и помощники заместителей министров, каковым и был Жан-Поль. Они владеют этими домами. Но, как и все фасады на свете, многие из здешних фасадов тоже скрывают тот факт, что дома за ними на самом деле разделены на квартиры, в которых живет кто угодно — от чопорных старых леди до странных личностей, если они, конечно, могут позволить себе непомерно высокую квартирную плату. Киеран разглядывал улицу, но это не помогало успокоиться его растревоженному уму. Может быть, он слишком мнителен? И видит заговоры там, где их нет? Ему не на что было положиться, кроме того шестого чувства, пользоваться которым научил его Том.

— Относись к этому, как… как к ясновидению, — говорил ему старик. — Это пригодится тебе для многого — для освобождения от иллюзий, для проникновения в самый корень вещей. Когда имеешь дело с людьми, такое шестое чувство может быть чем-то вроде детектора лжи. А если его правильно развить, оно будет куда эффективнее любой машины, изобретенной человеком. У нас все вот здесь, — добавил Том, постучав себя по черепу. — Нужно только уметь этим пользоваться.

Киеран вздохнул и отошел от окна. Он растянулся на кровати, даже не потрудившись раздеться и распаковать вещи. Не исключено, что он несправедлив к Жан-Полю. Но все изменилось. Если он здесь останется, ему, возможно, и не будет грозить опасность, но рисковать нельзя, ведь есть вероятность и того, что окажется как раз наоборот. Старик исчез, и кроме Киерана искать его некому…

Киеран подождет, пока Жан-Поль заснет. И уйдет. Если он ошибается — извиниться никогда не поздно.

Киеран приказал внутреннему будильнику разбудить себя через час, закрыл глаза и заснул.

Через шестьдесят три минуты Киеран, словно привидение, стал спускаться с лестницы, ступая бесшумно, как контрабандист, сходящий на скалистые берега Новой Шотландии. На спине он нес рюкзак, в руках — гитару. Немного задержавшись у входной двери, он с грустью подумал, что покидает дружественный дом, и скользнул в ночь, осторожно закрыв за собой дверь. Она захлопнулась с вполне явственным щелчком. Киеран остановился на крыльце и оглядел улицу, напрягая свое шестое чувство. Поэтому человека, наблюдавшего за домом из машины, увидел раньше, чем тот заметил его.

Киеран отступил в тень и слился со стеной. Машина стояла на противоположной стороне улицы на расстоянии трех домов от дома Жан-Поля. Киеран вглядывался в это подтверждение своих до последней минуты безосновательных страхов, и в нем пробуждался черный юмор. Если нужно осязательное доказательство двуличности Жан-Поля, то вот оно, убедительное, как сама жизнь. Он оказался прав, но никакого торжества при этом не испытывал.

Перед ним были две возможности: через задний двор Жан-Поля выйти на улицу Клемоу и оказаться в безопасности, по крайней мере временно, или подойти прямо к наблюдателю и кое-что узнать о происходящем.

— Иногда уместнее уклониться от опасности, — сказал бы Том, — а иногда лучше встретить ее лицом к лицу. Если решишься на это, иди смело. Помни, неважно, насколько силен твой противник, у тебя тоже есть силы.

Переложив гитару из правой руки в левую, Киеран вышел из тени и направился прямо к машине. Он шел спокойно, широкими свободными шагами, пересек улицу, и сидевший за рулем человек заметил его, когда Киеран уже приблизился к машине. «Дремлет, — подумал Киеран. — Надоело ему, видно, здесь!» Киеран поискал в себе нужное умение и призвал эту силу на помощь. Он нагнулся к окну водителя, в темноте его глаза сияли странным блеском, так у кошки в глазах отражается свет фар.

— Не звони! — приказал Киеран.

Он говорил тихо, но его слова проникали сквозь толстое стекло. Палец водителя задержался на кнопке радиотелефона. Глаза Киерана зажглись дьявольским огнем, и, даже не успев сообразить, что он делает, водитель отдернул руку от устройства связи и стал опускать стекло. На лбу у него выступили капельки пота.

— Я… я… не буду звонить, — медленно и невнятно проговорил он.

Мужчина был крупный, широколицый, с богатырскими плечами, с коротко остриженными темными волосами. Судя по его виду, это явно был полицейский, и физиономия у него была типичная. Он был одет в стеганую лыжную куртку и коричневые брюки. «Замаскировался», — подумал Киеран и улыбнулся. Ему повезло. Не так-то легко столь быстро подчинить кого-нибудь своей воле. Главное — застать человека врасплох.

— На кого работаешь? — требовательно спросил Киеран, не давая водителю опомниться. — На Конную полицию?

— На особое подразделение, — кивнул водитель.

— Что за подразделение?

— ППИ — подразделение паранормальных исследований.

Ну и ну! Что нужно от него Конной полиции? И зачем им сдалось специальное подразделение для изучения паранормальных явлений? Прямо какой-то ужастик! В реальную жизнь это никак не укладывается, и Киеран не мог себе представить, какие у такого подразделения перспективы? Никаких реальных перспектив. Но если все так и есть, чего ради они прицепились к нему? Подразделение входит в состав Канадской Королевской конной полиции. Это — федеральная полиция. Самая красивая служба в Канаде, свой оркестр, и все в красных форменных мундирах. Конные полицейские всегда поймают того, кого преследуют… Однако…

— Что тебе нужно от меня? — спросил Киеран.

— Ничего. Приказано за вами наблюдать.

— Зачем?

Полицейский молчал. Киеран почувствовал искушение схватить его за горло и вытрясти из него ответ, но взял себя в руки.

— Когда сменяешься? — спросил он.

— В шесть утра.

Киеран быстро прикинул. Это давало ему примерно два с половиной часа. Да нет, даже больше. Никто не узнает, что он ушел, пока Жан-Поль не проснется и не доложит о нем кому следует. Никто не узнает, кроме этого человека в машине.

— Знаешь Томаса Хенгуэра? — спросил он.

Ответа опять не последовало. В глазах Киерана снова появился угрожающий дьявольский блеск. Но то ли водитель действительно не знал о Хенгуэре, то ли, чтобы выудить у полицейского нужные сведения, требовалось нажать на него посерьезнее. Но на более серьезные усилия у Киерана не было времени.

Ну что ж! Замечательно! Он и так многое узнал. Старик бесследно исчез, а у него на хвосте теперь сидит Конная полиция.

Дьявольский огонь в глазах Киерана вспыхнул ярче.

— Ты не видел, как я ушел, — сказал он.

Полицейский кивнул.

Киеран вздохнул и отвел взгляд от своей жертвы.

После столь резкого выброса энергии у него слегка закололо в висках. Он отступил от машины, полицейский поднял стекло и снова уперся взглядом в дом Жан-Поля, словно Киерана уже не было рядом.

А Киеран направился по Пауэлл на восток, к Банковской улице. Он осторожно огляделся — вдруг у полицейского имеются какие-нибудь помощники, но ничего из ряда вон выходящего не заметил. В отличие от большинства крупных городов в Оттаве жизнь после одиннадцати вечера почти полностью прекращается. А после двенадцати на улицах можно увидеть только полицейских и такси. Однако у канадской столицы была своя скрытая жизнь — Киеран знал это слишком хорошо, только здесь, чтобы обнаружить ее, требовалось гораздо больше усилий и настойчивости, чем в других больших городах. Но, как и везде, если вам до смерти нужно что-то найти, вы непременно найдете.

«Например, где остановиться», — мысленно сказал себе Киеран.

Надо решать, что делать дальше. Жан-Поля, хочешь не хочешь, придется вычеркнуть. Кому стоит позвонить? Позвонить?! В три часа ночи? И кто скажет, кому теперь можно доверять? А ведь за Жан-Поля Киеран еще вчера поручился бы головой…

Дойдя до Банковской улицы, Киеран остановился. На противоположной стороне виднелась в темноте безмятежная полоса Центрального парка, за ним возвышалась темная громада Дома Тэмсонов. Взгляд Киерана задержался на причудливом здании, им овладело странное беспокойство.

Об этом доме и об его обитателях он знал больше, чем другие, но все равно немного. Там жил пожилой человек, своего рода патриарх, и его племянница. Они владели Домом, были баснословно богаты, но почти все время играли в то, что они «из народа». Патриарх Джеймс Тэмсон был специалистом в области антропологических аспектов паранормального, но, когда как-то раз Киеран заговорил о нем при Томе, тот его высмеял.

— Намерения у него хорошие, у этого Джеми, — сказал Том. — И более милого человека вряд ли встретишь, но он так же далек от того, чтобы идти по Пути, как был далек ты до встречи со мной. Хотя это не совсем справедливо. Я не говорю, что он шарлатан. Просто он не знает, а без этого знания так и останется всего лишь собирателем всяких странных явлений. Когда-нибудь ты с ним встретишься, Кир. Возможно, тебе понравится его племянница.

Киеран тогда рассмеялся, и на этом разговор закончился. А сейчас он вспомнил слухи, связанные с Домом Тэмсонов, — говорят, что там происходят какие-то странные вещи, что там возникло некое подобие коммуны, и самые разные люди, попадающие в Оттаву, в конце концов непременно оказываются в этом Доме.

Киеран задумался. Сам он никогда у Тэмсонов не был, но если все, что он слышал, — правда, возможно, здесь и есть та самая тихая пристань, которую он ищет. Если не считать… если не считать того, что у Киерана при первом же взгляде на Дом возникло странное ощущение. Ему почудилось, будто с Домом что-то неладно, словно сегодня ночью вырвалось на волю Зло и, прежде чем двигаться дальше, расположилось на карнизах этой странной остроконечной крыши.

Киеран подумал, что он слишком осторожничает, но может быть, и не зря.

Ведь его тревожила не только слежка, установленная Конной полицией за домом Жан-Поля, и вытекающие из этого последствия. Его беспокоило другое — он был уверен, что в исчезновении старика замешаны также и нездешние силы. Конечно, не столь внушительные, как Королевская конная полиция, но не менее реальные и грозные. А зная это, нечего и думать искать приют в таком неспокойном месте.

Киеран еще некоторое время вглядывался в Дом Тэмсонов. Тревога исчезла, но идти туда все равно не хотелось. О таком тягостном ощущении Том обычно говорил: «Кто-то прошелся по моей могиле». Это сулило неудачу. Так рыбаки предчувствуют недоброе, увидев перед отплытием над морем ворона. «Рыбацкие предрассудки», — подумал Киеран, но теперь и он заразился духом Восточного побережья, несмотря на то что вырос в Онтарио.

Самое лучшее, решил он, отбросить дальнейшие раздумья о Доме Тэмсонов, пройти еще несколько кварталов до автостанции на улице Катерины и оставить там в камере хранения рюкзак с гитарой, чтобы до утра чувствовать себя свободным. Сейчас ему не стоит высовываться. На пустынных улицах он слишком бросается в глаза. Позже, когда люди пойдут на работу или еще куда-нибудь, он смешается с толпой, собьет со следа сыщиков и найдет где поселиться.

«Ну что ж, — подумал Киеран, направляясь по Банковской улице на север, — привет, Оттава! Приятно сюда вернуться».

5.15 утра, среда.

Киеран сидел в итальянском ресторане под названием «Завтра» на углу Банковской улицы и улицы Франка, работавшем двадцать четыре часа в сутки, и наслаждался третьей чашкой кофе. В кармане лежал тяжелый ключ от ячейки в камере хранения, и Киеран был немного взвинчен под воздействием кофеина. Он свернул сигарету, закурил и положил ее на край пепельницы, уже полной окурков. Если не считать усталой официантки и повара в буфете, Киеран был в зале один.

Он вспоминал… когда это было? Лет пять или шесть назад? Тогда на нижнем этаже здесь был клуб фольклорной музыки, где в день Святого Патрика он играл вместе с двумя парнями. Тим Андерсон играл на скрипке, а широко улыбавшийся Эмон Маллой — на аккордеоне. Киеран не мог вспомнить, как тогда назывался этот клуб. Позднее здесь был бар панков и рокеров — «Клуб подлецов». Интересно, как он называется теперь?

Все изменилось. И всегда все менялось. Иногда кажется, что перемены слишком значительны или слишком необъяснимы. Взять хотя бы Жан-Поля. Киеран помнил дни, когда чуть ли не в каждом пабе играл либо один музыкант, либо небольшой оркестр. Ему нравились те времена, когда он носился по городу и играл все подряд от кельтской фольклорной музыки до модных песенок, а выходные дни проводил в горах Гатино со стариком, учившим его, как встать на Путь.

Киеран не собирался возвращаться в Оттаву. Во всяком случае так скоро и так, как получилось. Но сейчас подумал, что этого следовало ожидать. Ничто не длится вечно.

Когда они со стариком перебрались в Новую Шотландию, Киеран впервые в жизни почувствовал себя дома. В скалистых пейзажах, в расстилающихся полях было нечто затрагивавшее в нем какую-то струну. У него была комната на ферме Билли Филда к западу от Галифакса. Он проводил время, бродя по окрестностям, иногда брался за случайную работу на каком-нибудь рыболовецком судне, выступал с группой «Островитяне», которой руководил Билли, или сам по себе. В Новой Шотландии его устраивало все, даже когда старик уехал. Киеран скучал по Хенгуэру, но они постоянно общались друг с другом. С этой связью, установившейся между ними, они никогда не чувствовали, что их разделяют огромные расстояния.

Такой контакт между ними был для них очень важен, не только потому, что они симпатизировали друг другу, а и потому, что Киерану предстояло еще многое узнать, чтобы вступить на Путь, а старик был его наставником. Подумав о нем, Киеран улыбнулся.

Как утверждал Том, «Хенгуэр» в переводе с какого-то языка означает «старый человек». Том походил на гремлина [42] из сказки, он был на голову ниже Киерана, рост которого составлял 5 футов 11 дюймов, нос Тома загибался крючком, волосы и борода были седые, а глаза — блестящие, словно у птицы, и выпуклые, как у английского комика Марти Фелдмана. [43]

Однако, несмотря на всю свою смешную внешность, которая еще усугублялась его приверженностью к продавленным шляпам и мешковатым пальто, старик, конечно, знал свое дело. Это стало ясно сразу во время их первой встречи, когда они сидели друг против друга в комнате для свиданий в тюрьме Святого Винсента де Поля на окраине Монреаля.

Это было в конце 1969 года. Киеран отбывал двухгодичное заключение за кражу со взломом и еще два года за хранение конопли с целью распространения. Оба приговора он отбывал одновременно. Реально ему надлежало просидеть шестнадцать месяцев, но сейчас до выхода на свободу оставалось всего два, поскольку решение было пересмотрено.

Киеран встретился со стариком, просидев полтора дня в одиночной камере, куда его отправили на трое суток за то, что он без очереди заговорил с надзирателем. В этой камере, прозванной «дырой», размером шесть футов на десять, валялся на полу набитый соломой мешок, служивший постелью, и, кроме эмалированной раковины и параши, не было ничего. Киеран остался в одном белье, так как у него забрали всю одежду, а взамен выдали два белых комбинезона. Когда заперли большую железную дверь, фактически являвшую собой одну из стен, Киеран остался один на весь назначенный ему срок. Поэтому, когда за ним пришел надзиратель, Киеран удивился. Разумеется, надзиратель ничего ему не объяснил, а Киеран, разумеется, не поинтересовался, куда его ведут. Он сменил белый комбинезон на серые штаны и рубашку, надел куртку и ботинки и молча последовал за надзирателем через внутренний тюремный двор к зданиям, где размещались служебные помещения. Только когда они вошли внутрь, надзиратель наконец заговорил:

— К тебе посетитель, Фой. Иди за мной.

Посетитель? Когда сидишь в «дыре», никаких посетителей не бывает. Тебя лишают всех льгот. Киеран открыл было рот, чтобы спросить, что происходит, но передумал. Что за черт! Посетитель? Он никак не мог сообразить, кто же это, но пошел за надзирателем. Перед входом его обыскали. После чего он вошел в комнату для свиданий и тут впервые увидел Томаса Хенгуэра.

Взглянув на старика, он сразу забыл свои вялые размышления о том, что, кто бы ни явился, все равно это будет хоть какое-то разнообразие в его монотонной жизни. Такого странного субъекта он еще никогда не встречал. Однако он не только не расхохотался, увидев старика, но удержался даже от улыбки, так как при виде посетителя испытал какое-то беспокойство. Впоследствии, вспоминая эту встречу, Киеран понял, что сразу ощутил тогда силу, исходившую от старика, именно это и не дало ему рассмеяться. Позднее он узнал, что Том не на всех производил такое впечатление.

— Киеран Фой? — прозвучали первые слова старика. — Входи, входи. Садись. Очень рад встретиться с тобой.

Киеран остановился у дверей.

— Кто вы? — спросил он.

— Томас Хенгуэр, — ответил старик и шутливо поклонился. — К твоим услугам. Садись, садись, не стесняйся.

Покачав головой, Киеран прошел через комнату и присел к столу напротив старика. Не успел он заговорить, как Том выудил из глубокого бокового кармана своего необъятного пальто истертый листок бумаги, и Киеран увидел свою же фотографию, снятую до ареста.

— Неплохой снимок, правда? — спросил Том.

— Правда. Но послушайте…

— Вот что, — перебил его Том, изучая какие-то бумаги. — Давай-ка поглядим. В шестьдесят четвертом ты стал подопечным Общества защиты детей… гм-м. Верно? Бросил школу, как только по закону это стало возможным. Потом… — Старик просмотрел бумаги. — Обвинения в бродяжничестве, наркотики, ничего существенного. По одному обвинению тебя освободили условно. Потом арестовали в Халле за кражу со взломом. Сейчас отбываешь срок за оба преступления.

— И для чего вам все это? — поинтересовался Киеран.

Старик разгладил бумаги, положил их на стол и, подняв голову, встретился глазами с Киераном. Взгляд старика пробуждал странные ощущения.

— Ты доволен тем, как складывается твоя жизнь? — спросил Том.

Киеран покачал головой, это был не ответ, скорее недоумение.

— А вам-то что? — спросил он. — Разве вы социальный работник?

— Отвечу вопросом на вопрос, — сказал старик. — Ты знаешь Элис Шеруин?

— Элис?

Но тут же Киеран вспомнил. Миссис Шеруин. У нее был букинистический магазин в Глебе, он часто заглядывал туда из-за долгих бесед, которые они вели за чаем, а также из-за книг, которыми он никак не мог насытиться. Она была для него… вроде тетушки… Тетушки, чокнутой на картах Таро, гороскопах и прочей ерунде.

— Слушайте, — наконец сказал Киеран. — Я не знаю, что у вас на уме, но, по-моему, вы меня с кем-то перепутали. Если вы предлагаете мне освобождение, я уж лучше досижу свой срок до конца — мне ведь осталось всего-то два месяца. Если вы пишете книгу, не тратьте на меня свое время. Я не показательный преступник. А если вы здесь ради спасения моей души, то меня это не интересует.

— Ради спасения души… — тихо повторил старик.

Его глубокие зеленые глаза так загадочно блеснули, и произнес он эти слова таким тоном, что у Киерана по спине пробежал холодок.

— Забавно, что ты упомянул душу, — продолжал Том. — Ведь именно поэтому я здесь. Уверяю тебя, листать Библию тебе не придется. Просто я разговаривал с Элис, а она, мой подозрительный друг, наша с тобой общая знакомая… Так вот, я случайно обмолвился, что ищу… как бы это сказать?.. что ищу ученика, пожалуй, это самое удачное слово.

— Какого ученика?

— Ученика в следовании по Пути.

Когда старик произнес это слово, Киерану внезапно представилось, что перед ним словно разворачивается дорога с бесчисленными возможностями. Он видел себя таким, каким был сейчас, то и дело попадающим в тюрьму, живущим в грязи, потом увидел, что уже одет в щегольской костюм, словно какой-то мелкий мафиози. Картина была невеселая — дно жизни, и он завяз там одной ногой. Затем Киеран увидел себя «исправившимся» — работает с девяти до пяти, тонет в болоте скуки, выбраться из него не в силах, ведь надо выплачивать кредиты, и он доволен, что стал одним из многих трутней в надежном мире, где не бывает никаких неожиданностей.

Представились ему и другие картины, в основном — разные варианты увиденного до этого. Они напоминали дороги, уходящие в далекое будущее. Одни были прямые и узкие, не дающие выйти за свои пределы, другие — широкие, кричащие, с яркими красками. Потом его внимание привлекла дорога, то отходящая от остальных, то сливающаяся с ними. Он увидел на ней себя таким, как есть, непритязательным, но состоявшимся. По каким-то причинам, которые он не мог объяснить словами, именно эта дорога манила его, ибо она, как ему привиделось, вела к будущему процветанию. Ему показалось, что он слышит музыку и поющий где-то вдали голос. Он даже как будто разбирал слова:

Дорога вдаль бежит, бежит,

Вдали страна чудес лежит.

Когда придет ночной покой,

Там эльфы встретят нас с тобой.

У певца был такой же голос, как у сидевшего напротив старика, и Киеран словно вернулся на землю. И поморгал, чтобы лицо старика стало отчетливей.

— Только не строй никаких иллюзий, — сказал Том. — Если вступишь на Путь, тебе будет трудно, как никогда. Но и награда будет такая, какой ты никогда не знал.

Киеран вряд ли расслышал эти слова. Он не претендовал на богатство, ни в настоящем, ни в будущем. Он и не думал о том, как найти выход из своего теперешнего положения. При его ничтожной образованности, ограничивающейся сведениями, почерпнутыми из случайно прочитанных книг, при отсутствии сколько-нибудь систематического обучения и каких-либо определенных интересов у него не было цели, к которой он мог бы стремиться. Однако сейчас… Он почувствовал, что ему предлагают то, о чем можно только мечтать. Впоследствии он не в силах был объяснить, как сумел это понять и что в тот момент почувствовал. Не в состоянии был объяснить, и почему выбрал то, что выбрал.

— Элис порекомендовала мне тебя, — продолжал между тем Том, — и сейчас, встретившись с тобой лично, я склонен одобрить ее рекомендацию. Ведь ты — необработанный алмаз, Киеран Фой, необработанный, но все-таки алмаз. Пойдешь со мной?

Киеран не сразу вернулся к реальности.

— Что? — спросил он.

Мысли у него путались, лицо старика расплывалось.

— Вы спрашиваете, пойду ли я с вами? — переспросил он. — Но ведь я не могу. То есть я имею в виду, что не хочу нарушать закон.

— Этого я вовсе не прошу, — рассмеялся Том.

— Тогда о чем же вы говорите?

— Я хочу, чтобы у меня был ученик, чтобы он учился вместе со мной. Хочу соратника, друга. — Он постучал себя по голове. — Здесь у меня столько хранится! И кое-что из этого богатства я хочу передать, пока жив. — Том улыбнулся. — Тебе это кажется странным, правда? Но Путь нельзя описать словами. Это понятие в слова не укладывается. Но… ты ведь почувствовал, о чем я говорю, верно? Несмотря на отсутствие знаний, ты ведь что-то все-таки знаешь, а?

Вспомнив свое… видение, Киеран медленно кивнул.

— Доверяй тому, что почувствовал, — продолжал старик. — Доверяй своему знанию. Сейчас это интуиция, но со временем она станет отчетливее. Это, во всяком случае, я могу тебе обещать.

Киеран оглядел комнату для свиданий, опустил глаза на свою тюремную одежду и вспомнил, что у него впереди — еще полтора дня в «дыре». И два месяца заключения. Таковы жестокие факты. Но когда он увидел, какая уверенность сияет в странных глазах старика, сделавшего ему такие невероятные — мистика, да и только! — предложения, все эти факты тут же утратили значение. В этот момент Киеран почувствовал, что для человека, сидящего за столом напротив него, нет ничего невозможного, и понял: ему хочется, чтобы и у него появилась такая же целеустремленность… Такая же уверенная невозмутимость.

— Ну что, ты со мной? — спросил Том.

Что мог ответить Киеран? С равным успехом его могли спросить, чего он хочет — быть ничем или всем.

— Да, с вами… — ответил он. — Только как?..

— Предоставь это мне, — отмахнулся Том.

Он засунул бумаги в карман, встал и позвал надзирателя.

— По-моему, произошла какая-то ошибка, — обратился он к вошедшему надзирателю. — Ведь предполагалось, что моего друга сегодня освободят.

Киеран не верил своим ушам. Он взглянул в лицо надзирателя и увидел, что на нем отражается его же собственное смятение. Наконец надзиратель кивнул.

— Давайте лучше поговорим с начальством, — сказал он и предложил им следовать за собой.

Никто их не остановил, никто не задал никаких вопросов. Когда Киеран вышел из комнаты для свиданий, никто не стал его обыскивать. Все происходило как в тумане. Киеран и опомниться не успел, как они оказались в конторе, ему выдали его вещи, он переоделся в то, что принес с собой старик, — джинсы, фланелевую рубашку, ботинки и твидовую спортивную куртку, — и вот они уже стояли на улице перед тюрьмой.

— А это… — спросил Киеран, — это законно?

— Ну разумеется. Нужно оформить еще кое-какие бумаги, но это много времени не займет.

— Но… как вам удалось заставить их согласиться?

Старик пожал плечами:

— По-моему, нам следует уехать в Оттаву. Что скажешь? У меня есть местечко в Гатино — домишко для лыжников, один приятель разрешил мне пользоваться им некоторое время. Мы будем работать там по выходным дням. А по будням можешь делать все, что заблагорассудится.

— Но…

Том подвел Киерана к старому, видавшему виды «шевроле», припаркованному на стоянке. Киеран запомнил, как он стоял, положив руку на капот машины, и смотрел на серые стены тюрьмы Святого Винсента де Поля. Над ним сияло голубое небо, решеток вокруг не было, и он мог идти куда угодно и делать что захочется.

— Поехали, — сказал старик. — Это место меня угнетает. Поговорим по дороге.

Вот так все и началось.

— Еще кофе?

Голос официантки вывел Киерана из глубокой задумчивости, он вздрогнул и очнулся от своих видений.

Подняв глаза, он увидел, что ресторан наполняется людьми. Часы над дверью, ведущей на кухню, показывали 7.10.

— Non, merci [44], — пробормотал он. — Принесите, пожалуйста, счет.

Три кофе — доллар и двадцать центов. Официантка улыбнулась, давая ему сдачу, и пожелала удачно провести день.

— Буду стараться, — пообещал он.

Со сдачей в кармане у Киерана оказалась огромная сумма в один доллар восемьдесят центов. Ему необходимы деньги и пристанище. Но главное, нужно найти старика. Кроме всего прочего, он хотел бы отдать Тому долг за тот день в тюрьме Святого Винсента и за все годы, прошедшие с того дня.

— Зачем вам ученик? — спросил он однажды Тома.

— Для бессмертия.

— Для бессмертия?

Старик улыбнулся:

— Когда будешь так же стар, как я, вот тогда поймешь, что я имею в виду, Кир. Каждому человеку хочется оставить в мире свой след. Старые ремесленники брали себе учеников, чтобы их собственное ремесло продолжало жить. В таких странах, как Япония, так поступают до сих пор. Признаки этого ты найдешь на побережье и в глухих лесах Квебека, хотя в основном навыки передаются в семьях — от родителей к детям.

— Как наследство?

— Почти. Но важнее сознавать, что все, сделанное мною за жизнь, не пропадет. Когда я умру, моя жизнь продолжится — в тебе. Ты улучшишь то, чему я тебя научил, что-то добавишь, что-то уберешь. Но в основе все равно останутся мои уроки. В этом и будет мое бессмертие, и не только мое, но и моего учителя, и его учителя. Все это уходит далеко в прошлое.

Долгий путь. Путь.

То, как Киеран справился с полицейским, сидевшим в машине перед домом Жан-Поля, как раз и было одним из проявлений того, чему научил его Том. Это была лишь внешняя сторона учения, так же как восточные боевые искусства являются внешним проявлением, прикрывающим истинный смысл восточной философии. Путь, пропагандируемый стариком, не слишком отличался от даосизма [45] и от заповедей Торо. [46] Лежащие в основе его истины столь же важны в наши дни, как и в давние времена, когда они формировались, тем более что в наш век им так легко затеряться среди множества других учений. Эти истины следует охранять, они достойны бессмертия.

В тот день в тюрьме Святого Винсента де Поля Киеран вряд ли понимал все это. Старику пришлось доказывать ему, что Путь — это именно то, что он искал всю свою жизнь, но, не имея никаких ориентиров, не мог найти его сам. Вот поэтому-то Киеран и считал, что он в неоплатном долгу перед Томом Хенгуэром.

Застегнув куртку, Киеран немного постоял на пороге ресторана «Завтра», внимательно вглядываясь в оба конца улицы и в то же время прислушиваясь к своим ощущениям. В этой игре плаща и шпаги он был новичком. Кто может сказать, что строительный рабочий, ждущий автобуса на остановке, на самом деле не следит за ним? Или что бизнесмен с модными усиками и с виниловым портфелем в руках не служит в Конной полиции?

Киеран вздохнул. Не смахивает ли это на паранойю, когда чувствуешь, что кто-то тебя преследует? Он вышел на Банковскую улицу. Дойдя до угла, огляделся еще раз и зашагал на восток по Франк-стрит к «Песчаному холму». Сейчас ему нужна информация. Он надеялся, что все-таки найдет кое-кого из старых приятелей.

Глава четвертая

8.30 утра, среда.

Инспектор по особым поручениям Канадской Королевской конной полиции Джон Такер был не в духе. Он сидел у себя в кабинете, упершись локтями в стол, опустив в ладони подбородок, и хмурился, глядя в чашку с кофе. При росте в шесть футов Такер весил двести шесть фунтов, у него были коротко остриженные волосы, седеющие на висках, прямые усы и светлые серые глаза. Кожа у него не загорала, а только краснела, когда Такер находился на солнце или когда у него поднималось кровяное давление. Неделю назад он отпраздновал свое сорокапятилетие. Сегодня праздновать было нечего. Его лицо покрывали красные пятна, и сидевшему напротив него доктору Лоуренсу Хогу это не предвещало ничего хорошего.

Когда Такера назначили ответственным за безопасность проекта «Контроль за умами» (а правильней было бы назвать его «Слежка за нечистью» — и кто только придумывает эти кодовые названия? ) — Такер был порядком раздосадован. Сначала эта операция казалась довольно простой. Проект «Контроль за умами» предусматривал регистрацию особых психических ресурсов, если таковые существуют. Но дело завяло с самых первых шагов. Так всегда бывает, когда руководить операцией назначают штатского. И проблема для Такера состояла как раз в том, что если проект развалится, дадут по шапке именно ему. Не суперинтенданту. Не Хогу. Именно ему, Такеру.

Такер выпрямился и посмотрел через стол.

— Еще блестящие идеи имеются? — спросил он.

Хог нервно заерзал в кресле. Это был дородный человек лет сорока, который, оказавшись за пределами родной лаборатории, чувствовал себя не в своей тарелке. Его тяжелый подбородок и печальные глаза напоминали Такеру корову. В лаборатории он работал блестяще; тут Такер не имел к нему никаких претензий. Но за ее стенами, без белого халата, он вряд ли выдерживал экзамен на пригодность.

— В полдень я встречаюсь с суперинтендантом Мэдисоном, — сказал Такер. — В два часа у Мэдисона совещание с Уильямсом. А наш досточтимый министр желает к восьми получить нечто большее, чем тощую пачку донесений о слежке. При этом он имеет в виду толковые донесения, а не какое-то барахло. Нам нужны конкретные результаты.

— Фой должен был привести нас к старику, — напомнил Хог.

— Фой сам его ищет.

— Что?

Такер откинулся на спинку стула и посмотрел в окно. Из его кабинета открывался вид на реку Ридо.

— Ганьон около полуночи встретил Фоя на оттавском вокзале, — устало проговорил он. — Они отправились в дом Ганьона на Пауэлл, перекусили, поболтали. А утром Ганьон обнаружил, что Фой ушел.

— А кто стоял на стреме? — Хог любил подобные выражения. В такие моменты он чувствовал себя участником телешоу. — Он что, ничего не видел?

— Он много чего видел — старых леди, гуляющих с собаками, балующихся детей… но Фоя он не видел. Он составляет отчет внизу, поговорите с ним, если хотите. Это констебль Томпсон. Пол Томпсон. Хороший парень. Летом я работал с ним на операции в Ванкувере.

— Похоже, однако, свое дело он знает не слишком хорошо.

Такер нахмурился:

— Если эти типы действительно призраки, как их хотят представить, то стоит ли удивляться, что он Фоя не видел?

— Но вы-то не думаете, что они — призраки?

— Неважно, что я думаю. Пусть у них по три глаза и по четыре руки, это тоже неважно! Все, что мне нужно, — это хоть какие-то улики, и нужны они мне были еще вчера.

— Но…

— Послушайте, — устало перебил Хога Такер. — Мы это уже проходили. Подозреваю, что и впрямь дело нечисто. Наверняка. Но я не собираюсь заниматься изгнанием злых духов. Представьте мне какие-нибудь доказательства, тогда и поговорим. Я намерен работать, а просиживать зря штаны — это не работа.

Хог кивнул. Откашлялся.

— А как насчет Ганьона? — спросил он. — Вы с ним говорили?

— А как же! — Вспомнив о недавнем разговоре с Жан-Полем Ганьоном, Такер раздраженно постучал по столу пальцами. — Он того и гляди устроит скандал. Хочет обратиться в газеты, к члену парламента от своего округа, куда-то там еще. В Королевскую комиссию. Сегодня поеду к нему, попытаюсь его успокоить.

— А вы узнали, зачем приехал Фой? Из-за Томаса Хенгуэра?

— Узнать что-нибудь от Жан-Поля было не так-то легко. Уж больно он был взвинчен. Возмущался, что мы ему лгали. Спрашивал, зачем посадили сыщика возле его дома. Почему прослушиваем его телефон. Бог знает, как он об этом догадался! А о Фое он говорит следующее: Фой жил в каком-то маленьком местечке в Новой Шотландии и вдруг почувствовал, что с Хенгуэром что-то не так. Он немедленно бросил работу — а он очищал от ракушек лодку для какого-то старого рыбака. Вот скажите мне… Если эти призраки такие всесильные, почему один из них всего лишь старая развалина, а другой — обыкновенный бродяга? Нет, нет! Не надо! В такую рань я не готов слушать ваши философствования.

Такер отхлебнул кофе. Кофе остыл. Сморщившись, Такер отодвинул чашку:

— Как бы то ни было, этот Фой бросил все свои дела и сел в первый же поезд на Оттаву. Это мы проверили у нашего человека, который за ним следил. В Оттаве он отправился к Ганьону. Они болтали о прежних днях и вообще обо всем на свете. Фой спросил: «Не слышно ли чего о Томе Хенгуэре?» Ганьон ответил так, как мы его научили, и Фой сразу понял, что тот лжет. И сразу стал говорить с Ганьоном очень холодно. Они разошлись по комнатам на ночь — и пожалуйста! Утром Ганьон встал, а Фоя и след простыл! Я думаю, он вышел через черный ход. Словно знал, что возле дома дежурит наш человек.

— А Ганьон не сказал, что за чувство насчет Хенгуэра возникло у Фоя там, на море? — Глаза Хога блестели, выдавая его волнение. — Ведь это как раз то, что нам надо.

— Успокойтесь, — сказал Такер. — Фой просто почувствовал, что с Хенгуэром что-то стряслось, вот и все, понимаете? А у вас никогда так не было? У всех когда-нибудь возникает подобное предчувствие.

— Но не все едут за тысячу миль, чтобы проверить, правильно ли их предчувствие. Нет. Что-то между ними есть. Что-то неосязаемое, вроде телепатической связи. Ведь так?

— Ладно. Если нам когда-нибудь удастся забрать кого-то из них, вы сами их об этом спросите, идет? А пока я отправил на поиски того и другого своих людей. Скоро кого-нибудь из них изловим, и вы сможете играть с ними в ваши игры. А сейчас меня больше беспокоит Ганьон.

— Вы должны объяснить ему, насколько все это важно!

— А ему плевать на важность с высокой горы! Он знает только одно: мы разбили его десятилетнюю дружбу, и теперь он чувствует себя предателем. Из-за нас. Он больше не верит в наши сказки, что нам надо поймать матерого преступника Томаса Хенгуэра. Он хочет, чтобы ему показали ордера на арест обоих. Видали?! Хочет, чтобы ему поднесли луну на серебряной тарелочке! — Такер покачал головой. — Одного понять не могу, чего это он так поздно вспомнил о юридической стороне дела! Я знаю, Хенгуэр не так уж его беспокоит. Но когда дело дошло до его друга Фоя…

— А вы не можете заставить его замолчать?

— Как?

Хог пожал плечами:

— Мне казалось, у вас есть свои методы.

— Например, залить его бетоном и бросить в реку? За кого вы нас принимаете? За ЦРУ? Нет. Я поеду поговорю с ним. Посмотрю, что можно сделать. Наверное, выложу все как есть. Не знаю. Надеюсь, он не впутает в эту историю газеты.

Газеты разорвали бы их на куски. Пресса не упустит возможности повеселиться. Все живописные подробности окажутся на первых полосах, да еще и в шестичасовых новостях. Журналисты будут вопить о необходимости создать очередную комиссию. При одной мысли об этом Такер приходил в ярость.

Он верил в Полицию, верил в ее миссию, в значительность работы, которую она выполняет. Однако он видел, что образ настоящего, безупречного конного полицейского в красном мундире и в плоской шляпе с полями несколько тускнеет. Канадскую Королевскую конную полицию поднимало над аналогичными службами всех других стран уважение, которого она заслуживала. Это уважение облегчало ей работу, придавало ее действиям активность, заставляло рядовых полицейских гордиться своей службой. А человек, исполненный гордости, работает хорошо.

Такер и сам заботился о своей карьере. Он пришел в полицию, когда ему было девятнадцать. В 1954 году. Освоился с лошадью, привык к форме, два года тянул лямку в глухих местечках от Ньюфаундленда до Юкона. В двадцать четыре года стал капралом, потом дослужился до своего теперешнего звания. Дальше он не пойдет. Не потому, что его перестали повышать в звании, а потому, что Такер чувствовал — если он поднимется выше по иерархической лестнице, то причина, по которой он пошел служить в полицию, — а он сделал это прежде всего ради того, чтобы помогать людям, — неизбежно отодвинется на задний план.

В наше время и в его возрасте такой подход был довольно наивен, и Такер это понимал, но до сих пор ему удавалось поступать так, как он считал нужным. Он никогда не ввязывался в то, от чего могло бы пострадать его личное чувство чести, хотя сейчас это было куда труднее, чем в начале его службы. Жизнь стала слишком сложной. Наркотики, терроризм и вообще преступность. Справиться со всем этим на муниципальном уровне или в провинциях не удавалось. Да и на федеральном уровне тоже было трудно. Весь мир разваливался по швам, и Канада вместе с ним.

И прекрасным примером тому мог служить проект «Контроль за умами». Такер понимал, какие будут последствия, если теории Хога и его сотрудников окажутся справедливыми. Но вообще-то все это казалось ему ерундой. Были более важные вещи, которыми следовало заниматься, и Такер понять не мог, зачем его приставили к этому проекту.

Такер был мастер улаживать конфликты, и его посылали туда, где ситуация слишком накалялась или грозила обернуться неприятностями для начальства. Но что бы он ни думал о «Проекте слежки за нечистью» (как он сам его называл), Такер отвечал за сроки, за связь, консультировал, возглавлял безопасность, но руки у него были связаны, ему приходилось пассивно наблюдать, как Хог и его помощники в лаборатории изо всех сил раздувают этот проект.

Отдел паранормальных исследований оказался прискорбной неудачей. Во всяком случае пока. Его бюджет составлял восемь миллионов долларов, сотрудники пользовались неограниченным доступом к компьютерам, половину этажа отвели под кабинеты и лаборатории, в них работали Хог, его сотрудники и еще шесть человек поддержки. И чего они добились? Ровным счетом ничего! Без людей, которых можно изучать, им оставалось работать только над предположениями. Им следовало незамедлительно задержать Хенгуэра, но Хог не сомневался, что старик является лишь промежуточным звеном. Слишком жалок он был, чтобы считать его лидером. Кто-то должен им руководить, и именно этого «кого-то» Хог жаждал заполучить к себе в лабораторию. А сейчас из-за давления, которое оказывало на него начальство, Хог стремился заняться кем угодно. Даже этим Фоем, если на то пошло. Если проект «Контроль за умами» прикроют раньше времени, Хогу будет чертовски трудно всучить кому-нибудь новый проект.

— Вам необходимо заставить Ганьона молчать, — повторил Хог.

— Ну, заставлять его я не собираюсь, — покачал головой Такер. — Все-таки у нас пока еще демократия. У каждого гражданина, слава богу, имеются кое-какие права. По крайней мере так пишут. Я попытаюсь убедить Ганьона. Посмотрим, что из этого получится.

Такер взглянул на часы. Без пяти девять. Если из полицейского управления он поедет по Куинс-вей, то, скажем, минут через пятнадцать доберется до места. Открыв ящик стола, Такер достал тупоносый пистолет 38-го калибра и прицепил его к поясу. Вряд ли пистолет ему понадобится, но, если Такер выходил на улицу без оружия, ему казалось, что он голый. Надев куртку, Такер не стал ее застегивать, чтобы пола не оттопыривалась из-за кобуры.

— Поеду, — сказал он Хогу. — Попробую успокоить его.

— Вы ведь согласились задержать Хенгуэра, — ответил Хог. — И Фоя. Однако ни на того, ни на другого у нас ничего нет. Чем же их права отличаются от прав Ганьона?

Задержавшись у дверей, Такер оглянулся.

— А я вам скажу, — проговорил он. — Я прочитал их досье. Оба они — бродяги. Причем один еще и с криминальным прошлым. А Ганьон — совсем другое дело. Он занимает ответственный пост. Он заслужил, чтобы к нему относились с некоторым уважением. И для меня не имеет значения, фермер ли Ганьон или президент Ай-Би-Эм. Он работает и приносит пользу. А о ваших двух призраках этого пока не скажешь. Можно считать, что я ответил на вопрос?

— Да, но…

— Послушайте, не забывайте, я несу ответственность за эту операцию. Знаю, что вы сейчас думаете. Вы думаете, что Ганьон разболтает наши секреты и все полетит к чертям. Что ж, могу посоветовать вам нечто новенькое: постарайтесь иногда доверять людям, ладно? Именно так я и должен был с самого начала поступить с Ганьоном, а не ходить вокруг да около и не темнить насчет «отпетого преступника», как вы мне рекомендовали. Надо же, «отпетый преступник»! Господи боже мой!

— Инспектор…

— Вам что-то не нравится? Идите жалуйтесь суперинтенданту. Когда он отстранит меня от должности, тогда я и уйду. Но не раньше. Ясно?

Такер не мог успокоиться, пока не сел в свой «бьюик» семьдесят девятого года выпуска и не выехал на Куинс-вей, слушая по радио глупые шутки.

9.30 утра, среда.

Ганьон оказался моложе, чем ожидал Такер. В свои тридцать восемь он производил впечатление даже слишком молодого для своей должности, а ведь был помощником заместителя министра, ведающего здравоохранением. «Чтобы попасть на такую должность, да еще в таком возрасте, — рассуждал Такер, — нужно быть более чем компетентным». До этого они с Жан-Полем не встречались, только разговаривали по телефону. По виду Ганьон был типичным высокопоставленным чиновником: дорогой твидовый костюм, сшитый у портного, кремовая рубашка, на шее — узкий коричневый галстук. На лацкане пиджака Жан-Поль носил булавку с маленьким канадским флагом — две красные полоски и красный кленовый лист на белом поле.

Такер проверил всю подноготную Жан-Поля, когда стало известно о его дружбе с Фоем, но ничего предосудительного не обнаружил — ни в его прошлой жизни, ни в настоящей. Ганьон был франко-канадцем из Сен-Жерома — маленького городка, находящегося недалеко от Монреаля. Степень доктора философии и доктора медицины Ганьон получил в Университете Макгилл [47] и работал в Министерстве здравоохранения и социального обеспечения с 1970 года. Жизнь он вел спокойную. Такер считал, что, насколько можно судить, Ганьон не собирался заниматься какой бы то ни было криминальной деятельностью. Хотя, может быть, его просто ни разу не поймали.

— Прежде чем вы заговорите, — сказал Такер, когда секретарь провел его в кабинет Ганьона, — я хочу извиниться за то, как мы обошлись с вами, и постараюсь откровенно объяснить, чем мы занимаемся. После этого вы примете решение. Идет?

Жан-Поль удивленно заморгал, вступительная речь инспектора оказалась для него неожиданной. Он уже приготовился к неприятной конфронтации.

— Bonjour, inspecteur [48], — ответил он и, чтобы потянуть время и собраться с мыслями, спросил: — Вам не трудно было найти мою контору?

— Нет, — покачал головой Такер. — Я просто применил дедуктивный метод.

Жан-Поль вежливо улыбнулся в ответ на попытку инспектора пошутить.

Такер устроился в кресле и подался вперед:

— Давайте начнем с того, что я изложу вам все факты, а уж потом можете грызть меня, сколько вам будет угодно. А? Это сэкономит нам время.

— Как хотите, inspecteur.

— Меня зовут Джон. Джон Такер.

Жан-Поль кивнул. Откинувшись в кресле, Такер некоторое время постукивал пальцами друг о друга, потом пустился в объяснения. Жан-Поль спокойно, с невозмутимым видом его слушал. Когда Такер закончил, Жан-Поль задумчиво покачал головой.

— C'est incroyable [49], — проговорил он наконец. — Этот проект «Контроль за умами»… и все, что вы мне рассказали… Признаюсь, мне больше по душе ваше первое объяснение. В него, во всяком случае, легче было поверить, n'est-ce pas?

— Сказать по правде, я и сам не в восторге от этого шоу. Но пока именно это и происходит.

— И вы думаете, Киеран один из этих… привидений?

Такер пожал плечами:

— Давайте скажем просто: у нас есть основания подозревать, что он обладает своего рода… не знаю, как это выразить… ну, особыми способностями, что ли. В том случае, разумеется, если теории Хога справедливы. Но давайте так и считать. Если вдуматься, все это дело какое-то заумное. Но предположим, что так оно и есть…

Жан-Поль вспомнил о своем ночном разговоре с Киераном. Если то, что говорит инспектор, соответствует действительности, тогда понятно, почему многое в их беседе осталось недосказанным и почему о многом они даже избегали говорить. Но вслух Жан-Поль спросил только:

— У вас по-прежнему есть причины его преследовать?

— Видите ли… Я знаю, он ваш друг… — Такер осекся и вздохнул. — Я прошу вас только об одном — пусть все, о чем я вам рассказал, останется между нами. Прошу даже не вашей помощи. А просто… можете вы сделать так, чтобы это не попало в газеты?

Жан-Поль покачал головой:

— Je regrette… [50] Не могу согласиться с вашими методами, инспектор. Я не хотел в этом участвовать. Но теперь я в это замешан. И, как вы заметили, Киеран действительно мой друг, что бы он сейчас ни думал о моем участии во всем этом.

— Понятно. В общем-то я и ожидал от вас такого ответа. А скажите, как вы подружились? Я имею в виду, что вы ведь вращаетесь в разных кругах.

— Мы встретились в домике приятеля в горах Гатино. Пьер устроил вечеринку и пригласил группу фолк-музыкантов играть на ней. Они называли себя «Чудаки из Тилликрайна» — по-моему, это название какой-то ирландской песни. До этого я о Киеране ничего не знал. Но в тот вечер мы разговорились и мне его общество было крайне приятно. Мы — как бы это сказать? — понравились друг другу с самого начала, n'est-ce pas? Вы этого не знаете, и, наверное, вам это все равно, но Киеран — очень добрый человек и верный друг. Вот почему мне… неприятно то, как я поступил с ним. Я предал его! И вот что я вам скажу: мне всегда не очень-то нравился Томас Хенгуэр, что-то в нем было… etrange [51], что-то странное. Поэтому мне не трудно было поверить в ваши рассказы о его преступной деятельности и о том, как вам нужна моя помощь в его аресте. К тому же вы говорили тогда очень убедительно, non?

— Я солгал, — признался Такер. — Но если мы задержим Фоя, я расскажу ему о том, как мы обманули вас.

— Задержите его? И что вы сделаете с Киераном, когда он окажется у вас в руках?

— Это зависит не от меня.

Жан-Поль вздохнул:

— Вы объяснили мне все это из уважения ко мне, не так ли?

— Да.

— Почему же вы так мало уважаете Киерана? Может быть, он придерживается других жизненных принципов, но разве это делает из него преступника?

Такер немного подумал, вспомнив, как он спорил с Хогом.

— Ладно, — сказал он, — тут вы правы. А сейчас выслушайте вот что: допустим, теории Хога справедливы, способности, о которых он говорит, действительно существуют. Тогда неужели вам не понятно, почему нам необходимо их контролировать? Представьте, что люди с такими способностями окажутся в руках террористов. Или еще у кого-нибудь, для кого жизнь человеческая ничего не значит. Что тогда?

— Сильный довод, inspecteur.

Жан-Поль отвел глаза. Ему было не по себе. Несмотря на всю солдатскую прямолинейность Такера, язык у инспектора был подвешен прекрасно. «Интересно, — подумал Жан-Поль, — проиграл ли Такер в жизни хоть один спор?» Он вдумывался в объяснения инспектора, стараясь убедить себя, что все это лишь плоды разыгравшегося воображения. Но убеждения не помогали. Томас Хенгуэр, этот старик, и впрямь был странный. А Киеран… вот уже несколько лет он присылает Жан-Полю к Рождеству и ко дню рождения книги по оккультным наукам. Серию книг Кастанеды, том Колина Уилсона [52] «Оккультизм и загадки». Эти книги ни в чем его не убедили. А что, если они были призваны подготовить его… к чему? Ко вступлению в какую-то… в какую-то тайную секту? В это Жан-Поль не мог поверить. Но, конечно, даже Канадская Королевская конная полиция не могла бы придумать такую невероятную историю, чтобы скрыть какой-то более зловещий заговор.

— Я сделаю то, что вы просите, inspecteur, — наконец сказал Жан-Поль. — Не стану разглашать тайны, которые вы мне доверили. Пока. Но вы должны обещать: если вы найдете Киерана, вы немедленно свяжетесь со мной. И дадите мне возможность поговорить с ним до того, как сами займетесь им.

— Это я могу вам обещать, — сказал Такер с явным облегчением. — А если по какой-то причине Фой свяжется с вами?

— Это мое дело. Сначала я с ним поговорю. Кто знает? Может, он сам согласится встретиться с вами. Хотя мне это кажется маловероятным. Боюсь, ему не так-то легко будет поверить мне вновь.

— Значит, договорились, — сказал Такер.

Он встал и протянул Жан-Полю руку. Вздохнув, Жан-Поль пожал ее:

— А прослушивание телефона, inspecteur?

— Совершенно законное. Мы подключились с разрешения судьи Питерсона. Ладно, я сниму прослушку. Только скажите, как вы ее обнаружили?

Жан-Поль улыбнулся:

— Я не обнаруживал ее. Просто догадался.

— Вот это да! Будь я проклят!

— Надеюсь, этого не случится, inspecteur. И вот еще что: один человек постоянно провожает меня на работу, а другой следит за домом.

— Я их отзову. Но послушайте, мистер Ганьон. Не вините в этом меня. Я вам доверяю. Если я ошибаюсь…

— Я тоже вам доверяю, non?

— Да, догадываюсь.

— D'accord. [53] А теперь… прощайте. Нас обоих ждет работа.

Такер кивнул:

— Спасибо, Жан-Поль. Вы не возражаете, если я буду вас так называть?

Жан-Поль покачал головой:

— Нет… Джон. А теперь простите, мне надо кое-что обдумать.

Когда инспектор ушел, Жан-Поль уставился в пространство. Не совершил ли он ошибку, согласившись сотрудничать с инспектором? Этот человек был убедителен. «Ах, Киеран, — подумал Жан-Поль. — Q'est-ce que tu fais? [54] И что ты делаешь сейчас?»

12.10, среда.

Суперинтендант Канадской Королевской конной полиции Уоллес Мэдисон только головой покачал, когда Такер закончил доклад. Мэдисону было шестьдесят три, через пару лет ему предстояла отставка. Всю свою жизнь, так же как и Такер, он посвятил полиции. Высокого роста, представительный, он не ходил без трости из-за недолеченного перелома шейки бедра в 1969 году.

— Не знаю, Джон, — сказал Мэдисон.

— Не знаете чего?

— Иногда не знаю, то ли повысить вас, то ли разжаловать. Я действительно не думаю, что вы добились успеха с этим Ганьоном из Министерства здравоохранения. Когда Хог пришел ко мне, чуть не плача…

Такер устремил на Мэдисона безнадежный взгляд:

— Что я могу сказать, Уолли?

Мэдисон вздохнул.

— Ничего. — Из его голоса исчезли добродушные нотки. — Для министра мне нужно что-то убедительное, Джон.

Такер покачал головой:

— Вам придется сказать ему что-нибудь уклончивое. Дайте нам дня два. Фой не мог далеко уйти. Хенгуэр исчез в Оттаве, и, если то, что Фой рассказал Ганьону, не было наглым враньем, он собирается побродить здесь, чтобы найти старика. Тут-то мы его и схватим.

— Слушать вас одно удовольствие. Умеете убеждать, этого у вас не отнимешь. — Мэдисон сложил в портфель бумаги, касающиеся проекта. — Сделаю что смогу. У вас есть время на ланч?

— Боюсь, что нет. Надо еще кое-что проверить. Помните, что мы обнаружили тогда в комнате Хенгуэра? То, что проверял для нас Тэд Бенсон?

— Тэд что-то нашел? — спросил Мэдисон.

— В некотором роде. Он нашел одного типа, который сегодня явился в музей с костяным диском, чтобы узнать, сколько лет может быть его находке. А все дело в том, что диск этот в точности такой же, какие мы изъяли при обыске у Хенгуэра.

— Это пригодится мне для министра, — кивнул Мэдисон. — Ему будет очень-очень интересно.

Такер усмехнулся, почувствовав сарказм в голосе Мэдисона.

— Пока это единственная зацепка, которая у нас есть, Уолли. Мне надо смотаться в музей поговорить с этим типом. Бенсон старается задержать его для нас.

— Если что-нибудь узнаете…

— Я знаю, где вас найти, — улыбнулся Такер. — Будете ползать на брюхе перед Главным прокурором.

— Пошел вон!

— Слушаюсь, сэр!

Оба рассмеялись.

Глава пятая

В среду утром Сара проснулась, чувствуя себя гораздо лучше, чем обычно. Она не относилась к категории ранних пташек и, даже проспав десять часов, должна была выпить две чашки кофе и выкурить столько же сигарет. Лишь тогда она более или менее приходила в себя и начинала действовать. Но сегодня она проснулась бодрая и веселая.

Будильник сообщил ей, что еще только половина девятого. Но вместо того чтобы снова сунуть голову под подушку, Сара соскочила с постели и стала одеваться. Через несколько минут она спустилась в кухню в джинсах, мокасинах и в розовом хлопчатобумажном свитере, на груди которого красовался портрет Дэвида Боуи [55] в гриме клоуна.

На плите на маленьком огне стоял кофейник со свежим кофе — верный признак того, что встала она не первая. Эта мысль показалась ей образцом блестящей дедукции для такого раннего утра. Она налила кофе в кружку, села к столу перед окном с видом на сад и свернула первую в этот день сигарету. Откинувшись на спинку стула, она с удовольствием затянулась и выпустила в потолок струйку серебристо-серого дыма.

Сара серьезно подумывала о том, чтобы позавтракать, когда случайно взглянула в окно. В саду она увидела Салли — новую подругу Байкера. В топе цвета бордо, спортивном трико, теплых гамашах и черных китайских тапочках Салли выполняла какой-то эзотерический разогревающий ритуал — нечто среднее между балетом и кун-фу. Движения были медленные, обдуманные, она долго принимала нужную позу и так же долго оставалась в ней.

Сара наблюдала за Салли, пока та не закончила свои упражнения, потом встала, налила себе еще кофе, а тут и Салли вошла в кухню.

— Доброе утро! — поздоровалась с ней Сара и показала на кофейник. — С чем будешь пить?

— Спасибо, просто черный.

— Наверное, ты замерзла?

— Не страшно. Главное, взбодрилась. — Салли села напротив Сары. — А ты сегодня рано. Байкер велел подняться к тебе и хорошенько тебя потрясти, если ты не встанешь в полдесятого. Сказал, что только так тебя и можно поднять.

— Да, так и бывает обычно, — ответила Сара, придвигая к Салли кружку. — Не знаю, что на меня сегодня нашло, но чувствую я себя отлично. Невероятно живой! Возможно, к середине дня я свалюсь, когда мои мозги осознают, сколько времени я уже на ногах… — А что за упражнения ты делала? — переменила она тему.

— Тай-цзы. [56] Это медитация своего рода.

— Вот оно что! Похоже на приемы Брюса Ли. [57] — Сара сделала в воздухе несколько рубящих движений. — Только замедленнее.

— Действительно очень похоже. Но мне нравится думать, что боевые искусства — это просто ускоренное тай-цзы.

Обе рассмеялись.

— Чем собираешься заняться сегодня? — спросила Сара.

— Сгоняем в горы. Если, конечно, Байкер когда-нибудь проснется.

— Бр-р-р, — поежилась Сара. — В такое время года никто на мотоциклах уже не ездит. Только он.

— Он сказал, что ездит до первого снега. Надеюсь, до снега сегодня не дойдет.

— Поспорим? Я могу одолжить тебе свою парку. Хотя опять же то, как ты только что упражнялась в саду…

— Я не ощущаю температуру, когда занимаюсь тай-цзы, — покачала головой Салли.

— Все равно, подумай насчет парки.

— Боюсь не оправдать ожиданий Байкера, я ведь убедила его, что жутко выносливая. Не годится так быстро разрушать образ. А ты сегодня работаешь?

— Угу-м.

— Прости, что я сую нос не в свое дело, но я все думаю: ведь тебе на самом-то деле работа не нужна. Почему ты работаешь?

— Ой, да я и сама не знаю. Ради того, чтобы вырваться из Дома, наверное поэтому. Дом так крепко держит, что не будь необходимости куда-то уйти, можно просидеть в нем всю жизнь. Вот и будешь тогда бесцельно слоняться, как привидение, по всем коридорам. Представь, иногда мне и впрямь кажется, что здесь водятся привидения — бродят себе по всему Дому. — Сара взглянула на старые часы, висевшие над дверью. Они показывали девять тридцать. — Кстати, о работе, — спохватилась она. — Пора открывать лавку. Загляни туда когда-нибудь. Я покажу тебе чудеса антикварного бизнеса. Ты просто обалдеешь!

Салли рассмеялась:

— Ладно, ловлю тебя на слове.

— А ты еще какое-то время побудешь здесь? Я хочу сказать, в Оттаве?

— Думаю, да. Я здесь всего несколько месяцев, но мне тут все нравится. И Байкер нравится.

— Насколько я понимаю, и ты ему нравишься, — сказала Сара. — Раньше Байкеру не слишком везло с дамами. Большинство красоток привлекал в нем образ крутого мотоциклиста. Ну а что уж говорить о женщинах, которым именно это нравится… — Она спохватилась. — Ой, я не то хотела сказать…

— Да ладно, не пугайся. Я поняла, что ты имела в виду.

— А как вы с ним встретились? Я знаю только одно — вдруг, в один прекрасный день ты тут появилась вместе с Байкером.

— Мы встретились в Национальной картинной галерее, представь себе. Это было так неожиданно. Я заметила его — разве его можно не заметить? Он стоял и разглядывал какой-то образчик современного искусства, качал головой, а я не могла понять, кто он такой. Он был в джинсах, в рубашке, с серьгой в ухе, волосы собраны в хвостик. Расхаживал по галерее с видом критика из «Нью-Йорк таймс». Ужасно был серьезный.

— Такое с ним бывает.

— Да, теперь я это знаю. По-моему, не очень-то правильно судить о людях по их внешности, но он показался мне таким странным. Я собралась с духом, подошла к нему и представилась. Мне просто необходимо было знать, что он там делает. Ждала, что он рассмеется мне в лицо, но он очень серьезно заговорил об этой картине, не помню фамилии художника, но это была ужасная абстрактная мазня, мне такие картины никогда не нравились; ну а потом пошло-поехало и кончилось тем, что мы отправились завтракать. А потом, после, — Салли улыбнулась, — после головокружительного романа все завершилось тем, что я оказалась у вас в Доме.

— Здорово! Совсем как сюжет какого-нибудь голливудского мюзикла с Бингом Кросби [58] и Марджори Рейнолдс. [59] Вот, значит, как. Ты намерена остаться?

— В Доме? Не знаю. Думаю, что останусь. Мне бы хотелось. Зависит от того, как у нас пойдет с Байкером. Все случилось довольно внезапно.

— Ну что ж! Я надеюсь, все будет хорошо. — Сара снова взглянула на часы. — О Боже. Мне надо бежать. Увидимся позже. Может, ты покажешь мне какие-нибудь упражнения из этого твоего тай-цзы, если ты не против учить недотепу, которая спотыкается на каждом шагу.

— С удовольствием. По крайней мере, будет чем заняться.

— Ну, не знаю, — улыбнулась Сара. — Если каждое утро придется вставать в такую рань… Сегодняшнее исключение только подтверждает правило. Но я с удовольствием попробую. Увидимся вечером. Конечно, если не замерзнешь там, в этих горах.

— Как-нибудь выживу.

Сара побежала к себе в комнату, схватила куртку, шарф, рюкзак и отправилась в лавку, волосы развевались на ветру. Только отойдя от Дома на два квартала, она сообразила, что так и идет в мокасинах. Поразмыслив, она решила, что отошла уже слишком далеко от Дома и нет смысла возвращаться и переобуваться. Небо было затянуто тучами, но надо надеяться, обойдется без дождя? Сара усмехнулась. Сегодня такой день, что ничего плохого случиться не может. Приснившийся ей ночью сон уже улетучился у нее из головы, так же как и мысли о Стивене — преданном поклоннике. Впрочем, о нем она вообще не думала.

Сара сидела перед своей пишущей машинкой «Селектрик» в лавке «Веселые танцоры», а из динамиков над дверью доносились звуки арфы Алана Стивелла. [60] Ощущение обостренной восприимчивости и необычной ясности еще не оставило Сару. Сегодня она наконец придумала, что ей делать со своим главным героем, а то она уже почти неделю топталась на месте. Сара как раз печатала, что предприняла в определившейся ситуации ее главная героиня, когда зазвонил телефон.

— Черт! — выругалась она и промахнулась, нажав вместо клавиши с буквой «ш» клавишу «м», так что получилась не «душа», а «дума». Нахмурившись, Сара покосилась на телефон, надеясь, что он умолкнет, но после пятого пронзительного звонка сдалась и сняла трубку.

— «Веселые танцоры». Здравствуйте! — проговорила она. — Это автоответчик. Если хотите оставить сообщение, пожалуйста, говорите отчетливо и…

— Сара?

— О, привет, Джеми! Что случилось?

— Боюсь, у нас возникли осложнения.

— Что ты хочешь сказать?

— Не знаю, с чего начать. Помнишь, я говорил, что утром возьму этот рисунок и пойду в музей? Я решил зайти туда и сначала показать Тэду Бенсону этот твой костяной диск.

— Джеми, что случилось? У тебя голос как-то дребезжит.

— Я… — Джеми прокашлялся. — Я только что закончил разговаривать с инспектором Такером из конной полиции. Похоже, диск был украден с художественной выставки, и…

— Украден? Но это невозможно! Я же нашла его в чулане в нашей лавке. Он пролежал там сто лет!

— Мне это известно. Я пытался объяснить это инспектору, но он такое хамло, Сара. Разговаривает так, будто сошел со страниц романа Микки Спилейна! [61]

У Сары сильно забилось сердце. — Что случилось? — снова спросила она. — Что ты им рассказал? Рассказал, что я еще нашла?

Она посмотрела на кольцо и, словно пытаясь защитить его, сжала пальцы в кулак.

— Давай я начну с начала, — сказал Джеми. — Я поднялся в кабинет Тэда и объяснил, что мне нужно. Он улыбнулся и ответил: «Никаких проблем», ну я и вынул твой диск из кармана и сразу понял: что-то неладно. Он как-то странно посмотрел на меня, как будто я… ну, не знаю. Спустил штаны, что ли! Позеленел и спросил, откуда диск у меня. Я начал было рассказывать, а он говорит: «Ладно, неважно!» — и просит меня немного подождать у него в кабинете. Наверное, тогда он и позвонил в полицию. Или, во всяком случае, этому инспектору Такеру. Когда он вернулся, вид у него был уже более нормальный. Он предложил мне чая и всякое тому подобное. Держался уклончиво, так, будто ничего не произошло, попросил диск, чтобы еще раз на него посмотреть, справился, как ты, как движется моя книга. Так ему удалось убить полчаса; в тот момент я еще ничего не подозревал. Все это я понял потом. Как бы то ни было, в дверь постучали, и появился этот инспектор. Едва протиснулся в дверь, Сара, такой он огромный. И на лице у него прямо написано: «власть».

Сара внезапно ясно представила себе полицейского, у которого на лбу красными чернилами выведено слово «власть», но это не вызвало у нее улыбки.

— Он сразу за меня взялся, — продолжал Джеми. — Пожелал узнать, где я взял этот несчастный диск, зачем принес его к Тэду. Пожалуй, я попрошу Байкера сбить его за меня мотоциклом. Как ты считаешь, Байкер согласится?

— Лучше не проси, — ответила Сара. Она знала, что Байкер сделает все, о чем бы ни попросили его Джеми и она.

— Нет, ты только вообрази, устроил мне настоящий допрос! — продолжал Джеми. — Уже одно это о чем-то говорит!

— А почему он так заинтересовался костяным диском? — спросила Сара.

— Вот об этом-то я и спросил его. Но он ничего мне не сказал. «Это конфиденциальные сведения», — важно заявил он и посмотрел на меня так, словно я закоренелый преступник. После этого стал выяснять, кто я такой, чем зарабатываю на жизнь, и попросил Тэда подтвердить, правду ли я говорю. К этому времени я уже пришел в ярость. Я отказался разговаривать с ними обоими и потребовал вызвать моего адвоката. Инспектор как-то странно посмотрел на меня и заявил: «Вызывайте! Только я еще не завел на вас дело, так что он зря потратит время».

— О Боже, Джеми! Ты что, уже в тюрьме?

— Нет, я в телефонной будке. Я решил сразу позвонить тебе на случай, если этот инспектор Такер надумает наведаться к тебе в лавку. Я просто не сомневаюсь, что он туда и направился.

— Зачем?

— За новой информацией. Знаешь, он ведь не вернул мне костяшку! «Боюсь, что не могу этого сделать», — заявил он официально. И выдал мне расписку, что она у него. Расписку!

— Джеми, что мне говорить, если он сюда явится?

— Ничего. Ничего ему не рассказывай. Позвони Мак-Наббу. Ты имеешь право, чтобы при таком разговоре присутствовал наш адвокат. Вообще тебе, пожалуй, стоит позвонить Филлипу Мак-Наббу прямо сейчас. Мы подадим на них в суд за… за… ну, я не знаю… за причинение беспокойства.

Сара не сводила глаз с двери, ожидая, что вот-вот взвоют сирены, покажутся мигалки и перед домом резко затормозят машины, из машин выскочат полицейские, ворвутся к ней с револьверами и заберут ее. Начнут допытываться насчет кольца и того рисунка и вообще насчет всего. Но эти сокровища принадлежат ей, и они не имеют на них никаких прав. Друг Джеми оставил все это им, и Джеми сказал, что она может взять кольцо и рисунок себе.

— Сара! Ты меня слушаешь?

— Я просто задумалась. Они же ничего не могут нам сделать, правда, Джеми? Я хочу сказать, ведь мы же знаем, все это годами хранилось в чулане.

— Но мы не можем этого доказать.

— А разве мы должны доказывать?

— В конце разговора инспектор сказал мне, что твой диск был частью экспозиции на художественной выставке, его похитили при перевозке из Торонто в музей Оттавы. Очевидно, они всё вернули, кроме этой безделушки. Твоего диска.

— Но это же невозможно!

— Я так им и сказал. Только, по-моему, ему было все равно, что я говорю. Знаешь, Сара, я плохо представляю, что происходит, но знаю одно: происходит нечто странное. У меня дурное предчувствие, очень дурное.

Сара ощущала то же самое. И словно в ответ на ее мрачные мысли колокольчик над входом в лавку зазвенел, Сара подняла глаза и увидела в дверях крупного мужчину. На лбу у него не было надписи красными чернилами, но она сразу поняла, кто он такой.

— По-моему… он… он уже здесь, — пробормотала она в трубку.

— Кто? Инспектор Такер?

Сара кивнула, но, сообразив, что Джеми ее не видит, сказала:

— Если не он, то его родной брат.

— Ничего ему не говори! Ничего! Я позвоню Мак-Наббу, и мы будем у тебя, как только сможем. Идет?

— Идет.

Сара повесила трубку. Вошедший мельком оглядел лавку, и она подумала, не ошиблась ли. Но он тут же подошел к конторке.

— Вы — мисс Сара Кенделл? — спросил он.

Суровость тона была очевидна. Хотя Саре никогда не приходилось общаться с полицией, она знала этот тон по множеству фильмов, которые показывают по ТВ. Она молча кивнула, стараясь понять, почему чувствует себя виноватой. Она не сделала ничего плохого, но руки у нее дрожали. «Может быть, в присутствии полицейских все так себя чувствуют», — подумала она. А может быть, на нее так действует его одеколон?

— Я хотел бы, если можно, задать вам несколько вопросов. Меня зовут Джон Такер. Я инспектор из Конной полиции.

И словно они разыгрывали сцену в кино, он сунул руку во внутренний нагрудный карман пиджака и показал ей свое удостоверение. Значок блестел, как зеркало.

— Какие вопросы? Нет, я не намерена говорить с вами без моего… э… адвоката.

Сказав это, она почувствовала себя глупо. А вдруг он арестует ее за то, что она отказывается с ним сотрудничать?

— Без вашего адвоката? — Такер взглянул на телефон, перевел взгляд на Сару и вздохнул. — Это ваш дядя только что звонил вам?

Она кивнула.

— Он легко приходит в волнение, правда? — Такер показал на стул для покупателей. — Не возражаете, если я присяду?

— Разве я могу вам запретить?

— Господи помилуй! Да что это с вами со всеми? — Такер уставился на нее. — За кого вы меня принимаете? За людоеда?

Сара, потеряв дар речи, покачала головой. Ее пугал зловещий тон его голоса, и она стала нервно крутить кольцо на пальце, потом вспомнила, что не стоит привлекать к нему внимание. Тогда она положила руки на колени и широко раскрытыми глазами уставилась на полицейского, ожидая, что он скажет дальше.

Такер уселся на стул.

— Слушайте, — сказал он, — мне очень жаль. Я только что беседовал с вашим дядей, но с ним говорить крайне трудно. Я здесь не для того, чтобы кого-то арестовывать. И не для того, чтобы пугать вас. Я просто задам вам несколько вопросов и тут же уйду. Согласны?

Сара проглотила комок в горле и, собрав все силы, спросила:

— А почему вы его обманули?

— Кого?

— Джеми. Насчет костяного диска. Вы же знали, что никакой кражи с выставки не было. Этого просто не могло быть. Я нашла этот диск вчера в коробке среди всякого хлама.

— Я не знаю, был диск украден или нет. Я… — Такер помолчал, возвращаясь мыслями к разговору с Джеми Тэмсоном. Потом вспомнил про Жан-Поля Ганьона. Может быть, стоит поговорить начистоту? — Послушайте, — сказал он. — Я буду с вами откровенен, насколько это возможно. Я не могу рассказать вам все, но… ладно, посмотрим. Мы ищем двух человек. Сказать вам почему, я не могу, но найти их очень важно. Один из них оставил мешок таких костяшек в комнате, которую он снимал перед тем, как исчезнуть. В мешке было шестьдесят дисков. На каждом был рисунок, разные рисунки на разных сторонах диска, и вообще все рисунки были разными. Похоже, что диск, который ваш дядя принес в музей, из этой же партии. Тэд Бенсон помогает нам, старается выяснить, что это такое и откуда взялось. Это могло бы помочь нам в розыске старика, которому диски принадлежали. Этот старик — один из тех двоих, кого мы ищем. Вам понятно то, что я рассказываю?

Сара кивнула, немного успокоившись. Она поймала себя на том, что больше не боится инспектора и слушает его с интересом. Но у нее все равно было дурное предчувствие, маленький предостерегающий огонек продолжал гореть где-то у нее в голове. Она вспомнила… бряцание костей, когда они падали, звеня и стуча друг о друга… и она тоже падала… сквозь серый и коричневый туман… еще одна кость… и перед ней вдруг возникло лицо, похожее на медвежью морду, свирепые глаза, разверстая пасть — ее сон. Сара содрогнулась, но инспектор, по-видимому, этого не заметил, как не заметил веяния зла, мгновенно пронесшегося по лавке. Саре показалось, будто она видит, как что-то шевельнулось в тени между двумя кухонными шкафами за спиной у инспектора. Она поспешно отвернулась и постаралась сосредоточиться на том, что говорит Такер.

— Когда ваш дядя принес этот костяной диск к Бенсону, тот не знал, что и думать. Это расследование, которым мы заняты… очень щекотливое, в высшей степени секретное. Считается, что никто не должен ничего о нем знать, но вот появляется ваш беззаботный дядя с еще одной деталью все той же загадки, над которой мы безуспешно бьемся. Бенсон позвонил мне, и я отправился к нему узнать, в чем дело.

Сара снова взглянула в тень между шкафами, но ничего не увидела, а может, там ничего и не было.

— Поставьте себя на наше место, — продолжал Такер. — Есть дело, которое мы расследуем уже две недели, и, должен признать, без особого успеха. И вдруг появляется то, что может оказаться важным ключом. Ладно. Обсуждаю этот вопрос с вашим дядей. Он начинает понемногу выводить меня из себя своими объяснениями, и я невольно задаюсь вопросом: «Что он старается скрыть?»

— Он просто немного разволновался, — сказала Сара.

Такер пожал плечами:

— И то же произошло с вами, как только я вошел. Даже сейчас вы ведете себя так, словно я собираюсь вас укусить.

— Я… ночью я видела плохой сон, — призналась Сара, — и что-то заставило меня вспомнить его как раз сейчас. Вы правы насчет Джеми, но он не преступник. Он очень быстро заводится, а вы ни больше ни меньше назвали его лгуном. А притом что постоянно читаешь в газетах про… ну, вы знаете…

— Про Королевскую комиссию и тому подобное?

— Ну…

— Вы начитались триллеров.

— А кто эти люди, которых вы ищете? — спросила Сара. — Что они сделали?

— Пока ничего не сделали. Просто мы хотим с ними побеседовать.

Такер полез в карман и достал две фотографии. Положив их на прилавок перед Сарой, он спросил:

— Вы когда-нибудь видели кого-то из них?

Сара всмотрелась.

— Вот этого, — проговорила она, коснувшись пальцем фотографии Томаса Хенгуэра.

— Выходит, вы с ним знакомы?

— Не совсем. Несколько раз он заходил в лавку, и по-моему, я даже раза два видела его у нас в Доме. Но это было давно.

— А он не мог спрятать диск где-то здесь так, что вы этого не заметили?

Сара вспомнила, как она нашла диск — он был завернут в коричневую бумагу и вложен в шаманский мешочек.

— Не знаю, как это ему удалось бы, — сказала она. — Я нашла этот диск на дне коробки, которую вытащила из чулана. Она была вся в пыли. К тому же я никого в этот чулан не пускала.

Такер кивнул и показал на фотографию Киерана:

— А этого встречали?

— Лицо знакомое, я его не знаю, но как будто где-то видела. — Сара зажмурилась, стараясь вспомнить. — По-моему, он играл в оркестре, в оркестре народных инструментов. Это было очень давно — три, а то и четыре года назад. Они назывались «Шутниками», а дальше шло какое-то длинное название. Кажется, он пел и еще играл на гитаре. — Сара подняла на Такера глаза. — Боюсь, я не очень вам помогла, правда?

— Во всяком случае, вы старались. А вы не видели их где-нибудь недалеко от вашей лавки? В последнее время?

Сара покачала головой.

— Вот насчет этого, — она показала на фотографию Киерана, — с уверенностью сказать не могу. Ну а если бы увидела второго, то запомнила бы. Мы с ним в те времена довольно часто подолгу разговаривали. Забавный он. Выглядел стариком, а впечатление было, что он моложе. А вы показывали эти фотографии Джеми?

— Не думаю, что это имело смысл.

Такер убрал фотографии и достал ручку и блокнот. Он написал свое имя, домашний и рабочий телефоны, вырвал страницу из блокнота и протянул ее Саре:

— Если вспомните что-нибудь еще, все равно что, позвоните мне, ладно?

— Ладно. А вы не можете сказать мне, почему вы их ищете?

— Боюсь, что нет. А это имеет значение?

— Конечно имеет. Старик казался таким славным. Мне он нравился. Неприятно думать, что он попал в беду.

— Если он и попал в беду, то не из-за нас. Мы просто стараемся найти его.

— Вот оно что, — отозвалась Сара.

— Уверен, он объявится. — Такер встал. — Спасибо за помощь. И приношу извинения за то, что сначала был так суров.

— Да ладно. Наверное, я была немного раздражена. — Она посмотрела на бумагу, которую он вручил ей. — Значит, если я позвоню, надо просто попросить вас к телефону?

— Днем и ночью.

Сара сунула записку в карман джинсов и встала. В этот момент дверь распахнулась, и в лавку с шумом ворвался Джеми, таща за собой их семейного адвоката Филлипа Мак-Набба. Мак-Набб — человек лет пятидесяти — немного запыхался. У него было широкое открытое лицо, что очень помогало ему в общении с присяжными.

— Вот он! Это он! — кричал Джеми.

— Спокойно, Джеми. — Мак-Набб переключил свое внимание на инспектора, и они обменялись улыбками.

— Привет, Фил. Как дела?

— Нормально, Такер. Как Мэгги?

— Наверное, хорошо. Я не видел ее уже некоторое время.

Заметив, что глаза инспектора погрустнели, Мак-Набб быстро переменил тему.

— Ну, что здесь за проблемы? — спросил он.

— Никаких проблем, — ответила Сара. — Мы все выяснили.

— Мне пора возвращаться в управление, — объявил Такер; в небрежном салюте он поднес кончики пальцев к виску. — Спасибо вам за помощь, мисс Кенделл. Держите меня в курсе.

Он прошел мимо взволнованного Джеми и вышел из лавки, прежде чем тот догадался остановить его. Джеми схватил Мак-Набба за рукав.

— Вы не можете вчинить ему иск, или как там это у вас, законников, называется? — спросил он.

— Джеми! — воскликнула Сара. — Ведь все обошлось!

— Да что случилось? — спросил Мак-Набб.

— Садитесь, и я вам все расскажу.

Сара достала термос и заглянула внутрь, проверяя, сколько там кофе.

— Кто-нибудь хочет кофе?

Мак-Набб сел на стул, на котором до этого сидел Такер. Джеми метался по лавке с видом недовольного петуха, пока Сара не усадила его и не сунула ему в руки кружку.

— Он показался мне славным человеком, — сказала она, взгромоздившись на стол за прилавком. — Видите ли, они ищут каких-то двух людей.

«Ладно», — подумал Такер, залезая в своей «бьюик».

Машина была припаркована на Четвертой авеню, за углом улицы, на которой располагалась лавка «Веселые танцоры». Такер положил руки на руль и уставился в лобовое стекло.

«Так что же мы имеем? Кое-что. Может, к проекту „Нечисть“ это и не имеет отношения, но тем не менее…» Такер не верил в совпадения. Прежде всего нужно установить, какая связь у Тэмсона с этим костяным диском. Такер считал себя знатоком человеческих характеров и понимал, что Сара не лукавила с ним.

Итак, если она действительно нашла диск там, где говорит, то как этот диск туда попал? И зачем? Тэмсон, разумеется, мог заходить в чулан, но смысла происходящего Такер не понимал. Если Тэмсон связан с Хенгуэром, то почему он так беспечно явился к Бенсону со своим диском?

Такер почесал затылок. Он не собирался долго тут засиживаться. Пора действовать. Нужно установить наблюдение и за Сарой, и за ее дядей, нужно заехать в управление и посмотреть их досье. Может быть, дело все-таки сдвинется с мертвой точки. Может быть, что-то прояснится насчет неуловимого мистера Хенгуэра.

Инспектор запустил мотор и поехал по Четвертой авеню к Драйв-вей. По дороге он по рации связался с управлением и распорядился, чтобы двое сотрудников начали следить за Сарой Кенделл и Джеймсом Тэмсоном.

— Да, — ответил он на вопрос диспетчера, — это в Глебе. Между Третьей и Четвертой авеню. Если поторопитесь, вам еще удастся застать их прямо там.

Качая головой, Такер сунул микрофон в гнездо на приборной доске. Подчиненные что-то разленились. Слишком много сидят. Что ж, если предчувствия не обманывают его, очень скоро дела начнут стремительно развиваться. А если нет? Тогда придется нажать посильнее.

— Вот что он мне рассказал, — закончила свой отчет Сара.

— Хотелось бы мне взглянуть на другие диски, — проговорил Джеми.

Он все еще был обижен на то, как разговаривал с ним Такер, но разъяснения, данные инспектором Саре, пробудили в нем любопытство и несколько смягчили его досаду.

— Желаю удачи! — рассмеялась Сара.

— Ну что ж, у нас ведь есть и еще кое-что из найденного тобой, — сказал Джеми. — После сегодняшнего дня я буду осторожнее.

— Не думаю, что мне следует присутствовать при этом разговоре, — встал Мак-Набб, — лучше я вернусь к себе.

— Мне жаль, что я зря притащил вас сюда, — извинился Джеми. Вид у него был довольно растерянный. — Наверное, я чересчур разволновался.

— Я к этому привык, — улыбнулся Мак-Набб. — Подождите, вот получите мой счет! До свидания, Сара. Приятно было повидаться. Постарайтесь не ввязываться в эту историю, слышите, Джеми?

— Ну, что теперь? — спросила Сара, когда адвокат ушел.

— Что «что теперь»?

Сара подняла руку, блеснуло кольцо.

— Что делать с этим кольцом, с рисунком и прочим? Как ты думаешь, это тоже связано с дисками в мешке, который в музее?

— Не может быть, — поджал губы Джеми. — Элед умер в тысяча девятьсот семьдесят шестом году, и с тех пор все это валялось в чулане.

— Инспектор Такер считает, что диски были спрятаны там либо тобой, либо одним из тех людей, которых он ищет.

— Нет, я их туда не прятал. И положил я их туда совсем не из тех соображений, о которых думает инспектор.

— Знаю.

Сара достала кисет и свернула сигарету.

— Забавно, правда? — сказала она, закуривая. — Забавно, что они нашли целый мешок точно таких же костяшек. Как ты думаешь, какие они?

Джеми пожал плечами:

— По словам Такера, на всех дисках рисунки разные, он тебе сказал об этом?

— Угу-гм.

— Зачем вообще эти диски? Может быть, это какая-то игра?

— Интересно, а вдруг их и вправду кто-то подкидывал людям в чуланы? — спросила Сара.

— Но почему?

Сара назидательно помахала сигаретой.

— Вот что надо было бы выяснить, — сказала она.

— Хочешь заняться сыском?

— Возможно.

— Будь осторожна, Сара. — У Джеми сделалось озабоченное лицо. — Этот Такер не похож на человека, которого можно обвести вокруг пальца.

— Но ведь он не нас ищет, Джеми. Мы же ничего плохого не сделали.

— В этом он не уверен.

И все же Сару не покидало какое-то дурное предчувствие. Не отпускал ее и ночной кошмар. Она вспомнила, как долго падали диски, падали друг на друга. Странное совпадение, что Сара видела этот сон накануне, как раз в тот день, когда она впервые увидела один из этих дисков, а сегодня услышала, что их еще шестьдесят. Она вспомнила про лоскут с кельтским крестом и орнаментом. Шаман, или медведь, бросал на лоскут диски так, словно гадал на них, а может быть, что-то предсказывал…

После ухода Джеми Сара никак не могла вернуться к своему роману. Она просто сидела, курила одну сигарету за другой, пила кофе, мысленно перебирая в уме странные события последних двух дней. По спине у нее каждый раз пробегал холодок, стоило ей представить себе разверстую пасть непонятного чудовища и ужас, от которого она проснулась. Сон, страшный сам по себе, был похож на своего рода предостережение, только о чем? О том, что ей нельзя ввязываться в эту историю? Или о том, что если она в нее не ввяжется, с ней случится что-то ужасное?

«Ну, это уж я хватила!» — подумала Сара. Ей вспомнились фотографии, которые показал Такер. Она забыла спросить у него фамилии этих людей. Хотя вряд ли он назвал бы их ей. А сама она не знала фамилию старика, хотя раньше он довольно часто приходил в лавку. Несмотря на все свое дружелюбие, он держался так, что расспрашивать его не приходило ей в голову.

А что до молодого парня… Сара попыталась сообразить, кто мог его знать. Кто еще играл в том оркестре? Может быть, Джули знает?

Сара набрала номер и стала ждать, когда ответят.

— Алло?

— Привет, Джули. Ты занята?

— Да нет. Ты звонишь насчет субботы? Я выяснила, кто играет в «Лицах». Коббли Грей.

— Кто?

— Это новый оркестр Тоби Финнегана. Помнишь его? Это тот, кто играл на скрипке. По нему еще сходила с ума Линда. Раньше он играл в «Шутниках».

Что-то щелкнуло в мозгу у Сары. Шансы на то, что все это сплошное совпадение, упали еще на несколько процентов. Так оно и бывает. Синхронность. Вы и думать не думали о ком-то, но стоило вам о нем вспомнить, и вы начинаете натыкаться на него повсюду.

— Они играют там всю неделю? — спросила Сара.

— Предполагается, что да. И начали вчера. Бет была там, видела их и говорит, ей понравилось. И как раз в твоем вкусе — джиги, рил и все такое.

— Джули, а ты не помнишь гитариста из старого оркестра Тоби, такого спокойного парня, черноволосого?

— Смутно. А что?

— Не помнишь, как его звали?

— Нет. А это важно? Наверное, Линда знает. А можно спросить Тоби в субботу. У тебя есть номер телефона Линды?

— Нет. Но это неважно.

— Я понимаю, меня это не касается, но, извини, зачем тебе его имя?

— Долгая история. Ты завтра работаешь?

— Да, с четырех.

— Загляни ко мне перед работой, и я все тебе расскажу.

Сара положила трубку и несколько минут задумчиво смотрела на нее. Вытащила свои часы и проверила, сколько времени. Без пяти пять. Интересно, Тоби уже в клубе? Может быть, устанавливает инструменты или проверяет звук? Вряд ли. Все это было сделано еще вчера. Ага, значит, остается Линда.

Сара задала себе вопрос: «Зачем мне это? Даже если я узнаю фамилию парня, что это даст? Ничего», — ответила она сама себе. Но надо же что-то делать. Все началось с того, что она нашла в чулане пакет. Значит, теперь она связана с этим делом и обязана что-то предпринять.

Сара вытащила телефонную книгу и отыскала номер телефона Линды Деверелл. Наверное, она уже пришла с работы. Свернув очередную сигарету и набрав номер, Сара стала ждать ответа.

Джонни Хуже Некуда слушал новый альбом любимой группы, звуки регги вырывались из двух мощных динамиков, басы звучали в такт наркотику, гудевшему у него в голове. Джонни Хуже Некуда был тощий, гибкий чернокожий парень с красновато-коричневыми волосами, заплетенными во множество мелких косичек, и с большими карими глазами. Свое прозвище он позаимствовал из старой песенки. Перед ним на полу стояли весы, и он развешивал марихуану на унции. Гашиш, травка, марихуана — называй ее, как тебе нравится. Джа [62] заготавливает ее для народа, чтобы народ веселился. А продавать ее Джа велел Джонни Хуже Некуда.

Между указательным и средним пальцами правой руки Джонни держал длинную сигарету с марихуаной и, пока взвешивал травку и запаковывал ее в маленькие пластиковые мешочки, время от времени делал глубокие затяжки.

В комнате мебели не было, только стереосистема да две большие коробки из-под молока, забитые альбомами с записями ямайских песен. И еще несколько подушек на полу. На одной из стен висела афиша с фотографией Боба Марли. [63] С другой стены на вас смотрели фотографии еще двух певцов. Третью стену украшали туристские плакаты, приглашающие посетить «солнечную Ямайку». Окно было слегка приоткрыто, и закрыться ему не давал штабель пакетов с бумагой для сигарет.

Когда в дверь постучали, Джонни Хуже Некуда даже не услышал стука из-за гремящей музыки. Во время короткой паузы перед следующей песней стук повторился, и Джонни, подняв голову, уставился на дверь.

— Слышь, кто там? — крикнул он.

Он взглянул на кучу марихуаны, часть ее уже заняла свое место в маленьких пакетиках, другая коричневой горкой возвышалась на расстеленной газете. Джонни поднес сигарету ко рту и скорбно подумал, уж не последняя ли это его затяжка.

— Это Киеран Фой.

Джонни Хуже Некуда вздохнул с облегчением, глубоко затянулся, подошел к двери и приоткрыл ее. Пока он всматривался в Киерана, тот почувствовал запах марихуаны.

— Слышь, что тебе?

— Поговорить можно? — Киеран улыбнулся при виде сигареты и расширенных зрачков Джонни.

— Факт. Времени навалом. А как ты нашел Джонни?

— Встретил Ларри на улице Ридо.

— Слышь, пусть этот парень чему-нибудь научится. Он же знал, что я занят.

— Да я ненадолго. Мне нужна небольшая помощь, только и всего.

Джонни шагнул в сторону, и Киерану удалось войти, а Джонни запер дверь и предложил Киерану сигарету.

— Нет, спасибо!

— Слышь, курево — первый сорт. Прямо с Я-май-ки, понял? Там есть мужик, мы с ним действуем вместе. Так что у Джонни нет проблем. Проблемы здесь, в этом Вавилоне.

Киеран подтянул к себе подушку и сел напротив Джонни. Растаман перевернул доигравшую пластинку, и из динамиков снова загремела музыка.

— Слышь, у тебя проблемы с полицией? Что ты хочешь от Джонни?

— Две вещи. Ты не видел Тома? Тома Хенгуэра?

Джонни покачал головой:

— С ним дело дрянь, слышь, дрянь дело. Полиция ищет. И тебя ищет. Какой-то шорох идет, слышь? Джонни не хочет неприятностей. А еще чего тебе нужно?

— Нужно место, где можно пожить. Безопасное.

— Слышь, это много стоит. — Джонни потер пальцы. — Много стоит, понял? А тебя тоже ищут.

— Денег у меня нет, совсем нет. Я… — Киеран вздохнул и встал. — Ну ладно, извини, Джонни.

— Слышь, погоди, — сказал Джонни Хуже Некуда, полез в карман, вытащил пачку денег, отсчитал три двадцатки и протянул Киерану.

— Джонни помог бы тебе, но вот… — Он пожал плечами, показав на марихуану. — Вот что скажу, слышь, Джонни знает, что ты в городе, что в беду попал, понял? И Джонни жалко, но не могу помочь, слышь, не могу. Очень плохо. Хуже некуда. — Он усмехнулся. — Но с Джонни тоже плохо. Полиция одолела, следит за Джонни, очень следит. Джонни дал тебе эти деньги, а другое, что ты просишь, очень большой риск, очень. Слышь, ты меня понял?

Киеран кивнул.

— Спасибо, — сказал он, пряча деньги в карман. — Верну, как только смогу. Я… Будь спокоен, mon ami…

— Я спокоен. Всегда спокоен. Ты бери мои деньги. Джа знает, что мы друзья. А деньги, слышь, что? Тоже Вавилон. Бедный, богатый — какая разница. Джонни все равно счастливый. Было бы что курнуть, да регги послушать. Пусть придурки радуются в этом Вавилоне.

Киеран подумал, что и он ушел из городов на восток, «из Вавилона» к простой жизни. Он крепко пожал руку Джонни.

Тот расплылся в улыбке и снова затянулся.

— Слышь, ты помнишь своего друга То-би? — спросил он.

— Еще бы! Как он?

— Он тоже в городе, слышь. Бацает музыку. — Джонни изобразил, как играют на скрипке.

— Где он играет?

— Клуб «Лица». На Банковской улице, понял? Вдруг он поможет, а Джонни никак.

— Это мысль.

Киеран давно не видел Тоби. Не видел с тех дней, когда они играли в группе «Шутники» с Эмоном и Джоном Сандерсоном.

— Слышь, желаю повеселиться!

Киеран улыбнулся.

— Salut [64], — проговорил он, выходя в прихожую.

Музыка из двух стереоколонок, гремевшая в квартире Джонни Хуже Некуда, неотступно преследовала Киерана, пока он спускался по лестнице.

«Киеран Фой», — все время повторяла про себя Сара после разговора с Линдой. Было уже 5.30, и она запирала лавку. Что ж, теперь она знает имя, и она видела фотографию, но и это не слишком большая помощь. Она не очень представляла себе, что даст ей его имя. Может быть, стоит сегодня же пойти в клуб «Лица» и попытаться что-нибудь выяснить о Киеране у Тоби. Но и самого Тоби она не слишком хорошо знала. Только здоровалась с ним, и все. Однако какие у него могут быть причины отказаться поговорить с ней?

Она решила пообедать в итальянском ресторанчике напротив клуба. Оттуда она увидит Тоби сразу, как только он там появится. Лучше поговорить с ним до того, как начнется концерт.

Сара направилась вниз по Банковской улице. Идти было недалеко — через парк Лансдаун, потом через мост. На углу Пятой авеню и Банковской улицы она задержалась, ее остановило привычное сомнение — заперла ли она лавку, когда уходила. Оглянувшись, она не заметила одетого в штатское офицера Конной полиции, который заскочил в какой-то магазин и ждал там, когда Сара перейдет через дорогу, чтобы снова последовать за ней.

Констебль Пол Томпсон был полон решимости выполнить свой долг до конца. Он до сих пор не мог прийти в себя после того, какую шутку сыграл с ним накануне Фой. Надо было им поставить кого-нибудь у черного хода… Томпсон пожал плечами. Что ж, то было тогда, а это теперь. Он шел медленно, давая возможность объекту слежки отойти от него подальше. Она от него не уйдет.

18.30, вечер среды.

Такер сидел у себя в кабинете. Он снял пластмассовую крышку с кофейника и развернул сандвичи с ветчиной и сыром. Но едва он приступил к ним, как в кабинет вошел Хог.

— Не помешаю, инспектор?

«Ты мне всегда мешаешь», — подумал Такер. Движением руки он предложил Хогу сесть и откусил кусочек сандвича.

— Я насчет вашего отчета, — сказал Хог. — Насколько точно вы записали беседу?

Такер нахмурился:

— Для чего это вам понадобилось?

— Не стоит сразу вставать на дыбы, инспектор. Мы работаем с вами в одной группе.

«Черта с два», — подумал Такер и попытался улыбнуться:

— Так в чем дело, Хог?

— Когда вы беседовали с мисс Кенделл, она упомянула о каком-то сне. О страшном сне. «Что-то заставило меня вспомнить об этом сне именно сейчас» — так вы записали. А вы не помните, что именно заставило ее вспомнить? Какие-то ваши слова?

— Да какая разница?

Хог вздохнул:

— Разница в том, что мы ищем людей, обладающих особыми способностями. Очевидно, вы посчитали ее замечание о дурном сне настолько важным, что включили его в свой отчет. Я тоже считаю его важным. Вспомните Фоя с его «ощущением».

— Вряд ли это как-то связано, Хог. Я так подробно составляю свои отчеты, чтобы мне было о чем подумать. Если бы я стремился к настоящей точности, я должен был бы попросить собеседника подписать протокол, понимаете?

Хог постучал отчетом по колену:

— Я хочу вызвать сюда эту девушку.

— Нет.

— Почему «нет»? У меня появилось ощущение, что она…

— Ах, ощущение, Хог? Так производите свои проклятые опыты над собой. У вас было достаточно подконтрольных объектов, чтобы заполнить их досье десятки ящиков. Больше вам никто не нужен.

— Она не нужна мне в качестве подконтрольного объекта. Я хочу, чтобы она пришла, так как, может быть, она…

— Послушайте, Хог. Она ведь не входит в число вашей «нечисти», верно? Я говорил с ней. И с Тэмсоном тоже. Может быть, они и скрывают что-то. Гарантирую вам, что так и есть, но это мое дело. Не ваше. Сидите у себя в лаборатории. Вы и так достаточно наломали дров.

— Я говорил с суперинтендантом, — сказал Хог. — Он со мной согласился. Очевидно…

— Ах, вот как! — Такер бросил на стол сандвич и, яростно тыча кнопки, стал набирать телефон Мэдисона, желая, чтобы вместо кнопок перед ним было лицо Хога. — Уолли? — спросил он, когда ему ответили. — Кого ты хочешь видеть во главе проекта? Меня или этого востроглазого лабораторного кролика?

— О чем ты, Джон? У Хога возникла неплохая идейка. Министр нервничает, рычит, а появление этой девушки, похоже, может его успокоить. Все-таки это что-то реальное, понимаешь? Послужит оправданием нашего бюджета.

— Черт с ним, с министром! И с бюджетом тоже! Мы проводили эту операцию, как того хотелось Хогу. Вот и оказались в таком положении. А если вы задержите эту Сару Кенделл, вы испортите все, над чем я сейчас работаю.

Мэдисон на другом конце провода вздохнул, и Такер понял, о чем тот сейчас думает. Мэдисон взвешивает проблему нынешних отношений с министром, сравнивая ее с теми прошлыми проблемами, из которых Такер помог ему выпутаться. О результатах Такер не беспокоился, он слишком хорошо знал Мэдисона.

— Ладно, Джон, — наконец заговорил суперинтендант, — даю тебе двадцать четыре часа.

— А мне нужны дни, оставшиеся до конца недели.

— Я не могу столько ждать.

— До конца недели.

— А что я скажу Уильямсу?

— До конца недели, Уолли.

Мэдисон снова вздохнул:

— Ладно, Джон. Твоя взяла. Только не подведи меня.

— Не подведу. — Такер повесил трубку и уставился на Хога. — Вон из моего кабинета, кретин!

Хог вспыхнул:

— Как вы смеете, инспектор! Я сыт вашими оскорблениями по горло!

— Ну так пишите жалобу. Только оставьте меня в покое.

У Хога сделался такой вид, будто он готов был сказать что-то еще, но под взглядом Такера поспешно удалился из кабинета.

Такер покачал головой.

Возможно, идея выразить в словах свое отношение к Хогу была не слишком удачна, но после этого Такер, несомненно, почувствовал себя лучше. Хотя, по-видимому, его слова для этого ничтожества не были сюрпризом. Однако хватит играть и забавляться. Теперь ему предстоит добиться определенных результатов. Подхватив сандвич, он отправился в комнату радиосвязи узнать, не звонил ли кто-нибудь из его людей. Под мышкой он нес пухлую папку с досье, содержавшими все сведения, которые имелись в Управлении Канадской Королевской конной полиции о Джеймсе Стюарте Тэмсоне (известном также как Джеми Тэмс), о его отце, деде и о Доме Тэмсонов.

В кругу, находившемся под влиянием Тэмсона, крутились большие деньги: Коммуникационная система Кенделла, деньги, принадлежащие самому Тэмсону. И еще этот Дом. Бегло просмотрев досье, Такер обнаружил, что Дом является пристанищем для всех чудаков и психов, попадающих в Оттаву. Проведенные расследования показали, что ничего особенного там не происходит, но Такера это не убедило. Может быть, прежние следователи искали какие-то противоправные действия. А для Такера Дом Тэмсонов представлялся прекрасным убежищем для людей типа Хенгуэра или Фоя — здесь им было легко спрятаться. А если понадобится, то и прятаться до бесконечности. Но прежде чем взяться за этот Дом, Такер хотел получить побольше информации о самом Тэмсоне. И о его племяннице Саре Кенделл.

В комнате радиосвязи ничего нового для него не было. Положив досье на стол в углу комнаты, Такер стал снова внимательно вчитываться в них.

Глава шестая

Выйдя от Джонни Хуже Некуда, Киеран решил первым делом где-нибудь перекусить. Он спустился с холма, перешел по мосту через канал Ридо и направился к Элджин-стрит. По дороге он зашел в небольшой ресторан, дела которого пошли круто вверх из-за толп хиппи, наводнивших эту улицу в последние год-два и считавших ее своей собственностью. Киеран сел у окна и стал думать, что делать дальше.

Он понимал, что узнал совсем немного. Том исчез, и Конная полиция ищет его. Ищет их обоих. Почему? Перед глазами возникло лицо полицейского, которого он расспрашивал ночью. Он что-то сказал насчет паранормальных исследований, и что в Конной полиции создали специальный отдел и лабораторию, чтобы разгадать загадки, которые не может объяснить наука. Киеран покачал головой. Господи Иисусе! Возможно, избравшие Путь и владеют кое-какими заметными для других психокинетическими приемами. Но это учение гораздо глубже. С таким же успехом можно было схватить парочку дзен-буддийских монахов или какого-нибудь североамериканского индейского шамана и заняться их обследованием.

Киерану нетрудно было представить себе старика Тома, дающего показания в этом их специальном отделе.

— Путь — нечто реальное, но точно сформулировать это понятие нельзя. Он доступен каждому, кто осмелится ступить на него, но странствия будут долгими, а награды не измеряются известными нам ценностями. Прежде всего вступившему на Путь необходимо обрести внутреннюю тишину и хранить ее в себе. Без сознательных усилий. Это и есть суть Пути — внутренняя тишина. В древних языках есть даже специальное слово для ее обозначения — «тоу». Это тишина, подобная музыке. Сила, обретаемая благодаря гармонии. Для тех, кто достиг этого, нет ничего невозможного.

«Интересно, что сказали бы на эти его речи конные полицейские?» — думал Киеран. Именно это старик и говорил ему… уже лет десять назад. Том сравнивал следование по Пути со сроком обучения, который потребовался одному из древних арфистов, чтобы стать настоящим бардом. Двадцать один год. Семь лет обучения. Семь лет практики. Семь лет игры. Таким образом, Киерану предстояло идти по Пути еще одиннадцать лет. А потом? Когда эти годы пройдут?

— Начнешь с начала, — ответил ему Том. — Конца нет. Но с каждым шагом по Пути твое сердце становится все чище, внутренняя тишина все тише. А беззвучная музыка внутри тебя будет все глубже. Пойми это, Киеран. Путь — это целый мир, и, двигаясь по нему, ты обретаешь гармонию и с ним, и со всем тем великим, что тебя окружает. Вот и все. Но ведь гармония сама по себе тоже немаловажна, правда? Мир, равновесие — все это только слова. Ты поймешь, что это значит, когда начнешь обретать гармонию. И тогда… тогда слова больше не будут иметь значения.

Когда Киеран стал постигать то, о чем говорил Том, он обнаружил, что ему, так же как и старику, трудно облечь все, что он испытывает, в слова. Путь был за пределами слов. И это-то Конная полиция собирается изучать в своей лаборатории! Nom de tout!

Почему бы тогда не попробовать накинуть упряжь на лунный свет?

Но Киеран понимал, зачем Конной полиции понадобились подобные исследования. Они учуяли, что такие исследования могут обеспечить власть. Они поверили в паранормальные явления, но ничего, кроме власти, в них не углядели. Им не понять, что никто не может и не должен быть облеченным такой властью, если он не обладает сдерживающей внутренней силой. Конечно, некоторыми приемами можно воспользоваться, не имея глубокого понимания этой власти, но в конце концов это приведет к разрушению. К самоуничтожению. Однако, как бы там ни было, Конная полиция представляет собой опасность и мешает Киерану искать Тома. А для Киерана главное — найти старика. Да уж, сейчас для полного счастья ему только «хвоста» и не хватает. И всё стало еще более трудным.

Покончив с едой, Киеран принял решение. Опереться в поисках ему особенно не на что, это верно. Но кое-что у него все же есть. Джонни Хуже Некуда подсказал ему: Тоби Финнеган. Хотя никто из их прежнего оркестра толком не понимал, что связывает Киерана с Томом (а как в терминах двадцатого века объяснить, что состоишь в учениках у колдуна? ), все музыканты хорошо знали старика. Если Тоби снова выступает с концертами, он мог что-нибудь слышать про Тома.

Надежды не так уж много, но попробовать стоит. Киеран заплатил по счету двадцаткой, полученной от Джонни Хуже Некуда, спрятал сдачу в карман и вышел на улицу. У него сразу защекотало между лопатками в предчувствии опасности. Он ждал, что его в любую минуту могут остановить. Вздохнув, он зашагал в южный район Оттавы.

Сара отодвинула от себя тарелку с рыбой и жареной картошкой. Она сидела у окна в ресторанчике «Патти Плейс», откуда был хорошо виден вход в клуб «Лица». Пока Тоби не показывался, но было еще рано, всего без четверти семь.

Что ей собственно нужно? — спрашивала она себя уже в который раз. Ничего. Или все. Чем больше она об этом думала, тем глупее себя чувствовала. Она играла с кольцом, поглаживая его подушечкой большого пальца. Интересно, что подумал бы инспектор Такер, знай он, откуда взялось это кольцо?

Сара вздохнула. Ничего или все. Казалось, в этих двух словах воплотилось ее отношение к происходящему. Они были диаметрально противоположны друг другу, и у нее в мыслях именно это противопоставление связывало их воедино. Она вспомнила о тай-цзы, которым занималась Салли, а это, в свою очередь, переключило ее мысли на китайскую философию, на инь и ян. Ведь именно на противоположностях основывается тай-цзы, поняла она, роясь у себя в памяти. Когда-то она об этом читала. Два цзы — Небо и Земля. Гора и Долина.

Сара вздохнула. Мысли разбегались. То ли ее план действий так сильно волновал ее, то ли ощущение ясности, с которым она проснулась утром, куда-то исчезло. Или… наоборот, усилилось.

Сара чувствовала возбуждение. Это возбуждение не имело ничего общего с тем, какое наступало от наркотиков и алкоголя. Ее не закружило, не понесло, краски не стали ярче. Просто ее восприятие несколько обострилось.

«Глупо», — твердила она себе. Она просто увлеклась. Если не считать того, что… она и на самом деле ощущала все по-другому. С того момента, как она нашла кольцо, с ней стали происходить странные вещи. Стоит только вспомнить, как она почувствовала, будто вот сейчас упадет в тот рисунок, и кончая сном. А сегодняшние необъяснимые события? Преследование со стороны Конной полиции и… опять тот же сон.

Стоило ей закрыть глаза, и она снова видела падающие диски, фантастические лица не то зверей, не то людей, которые собирались с ними что-то делать… Но что? Медведь, олень и… Сара содрогнулась. И самое страшное — чья-то разверстая пасть, которая так и тянулась к ней. «Мало ли что может присниться, — уговаривала она себя, — нечего было давать волю воображению, нечего и пытаться связать воедино массу не связанных друг с другом событий и вещей. Если не считать…»

В этот момент входная дверь в ресторан распахнулась, и Сару словно электрическим током ударило. «Это просто совпадение, не вздумай это с чем-нибудь связывать», — приказала она себе, потому что в дверях, одетый в синюю куртку, с синей же, под цвет ей, повязкой-банданой на голове, стоял молодой человек с фотографии, которую показал ей инспектор. Киеран Фой.

Их взгляды встретились, он посмотрел на ее кольцо, и глаза у него округлились. Взгляд изменился, стал как у загнанного зверя. Сара испугалась, что он повернется, выйдет на улицу и исчезнет, поэтому она вскочила и между столиками побежала к нему.

— Пожалуйста! — воскликнула она. — Мне надо поговорить с вами!

Но он вдруг прищурился и посмотрел куда-то мимо нее, поверх ее головы. А Сара уже добежала до него и не заметила, куда он смотрит.

— Вы ведь Киеран Фой, правда?

Сара старалась не видеть удивленных улыбок на лицах посетителей, она всмотрелась в лицо Киерана, и радостное возбуждение оттого, что она нашла его, вдруг сменилось леденящим страхом. Глаза у Киерана пылали.

Переходя через Лансдаунский мост, Киеран почувствовал, что он уже не один. Наступили сумерки, и теперь город освещался изнутри. Фонари над воротами, уличные фонари, желтый свет из-за неплотно задернутых штор в окнах домов, ярко горящие фары проезжающих машин и автобусов… Даже небо над Оттавой посветлело от всего этого электричества. В городе посветлели тени, ярче засияли витрины магазинов, неоновые лампы, светофоры.

За городом, на природе, где ночная темнота более плотная, ночное зрение обостряется, делается более сосредоточенным. В городе оно обычно рассеивается, так же как из-за уличного шума слух становится менее чувствительным. Киеран, привыкший к жизни в сельской местности, к пустынным просторам малонаселенных прибрежных районов, чувствовал себя в городе так, будто он в шорах, а уши у него заткнуты.

Сейчас, поняв, что за ним следят, он задержался на мосту и стал смотреть на воду в канале. Уровень воды в нем понизили в преддверии зимы, когда канал превращался в самый длинный в мире каток. Стоило Киерану остановиться, ему сразу передалось возбуждение, царившее в городе. Он несколько раз глубоко вдохнул, стараясь успокоить сердцебиение и восстановить внутреннюю тишину. Сквозь густой лес впечатлений, внезапно нахлынувших на Киерана, отчетливо пробилось ощущение опасности. Он почувствовал, что на него надвигается не полицейский. Нет! Тот, кто идет за ним, не относится к числу смертных. За ним следует что-то потустороннее, что-то находящееся за пределами реальности. Киеран не мог точно определить, что это, не мог сказать, где оно и как выглядит. Это было нечто, двигавшееся с ним рядом по вечернему городу, столь же неуместное на шумных улицах, как волк в небесном просторе.

Киеран прикинул: что же делать? Надо идти, а не то… А не то — что?

Он пошел вперед, и снова его походка стала беззаботной, как будто не произошло ничего такого, от чего ему вдруг пришлось любоваться водой в канале. Он приближался к клубу «Лица», понимая, что пришел слишком рано. Зная Тоби, он предвидел, что тот не появится здесь раньше чем через полчаса. А до того… На другой стороне улицы Киеран увидел зеленую с золотом вывеску ресторана «Патти Плейс». Вот где можно подождать! Оттуда виден клуб, и не надо стоять на улице.

Он перешел через Банковскую улицу, чувствуя, что его невидимый преследователь идет за ним. Бессмысленно оборачиваться, чтобы посмотреть, кто это. Он знал, что, если обернется, все равно ничего не увидит. Ничего, даже при его обостренном зрении.

— Есть такие существа, — говорил ему когда-то Том, — которые хоть и не принадлежат к нашему миру и к нашему времени, иногда объявляются среди нас. Индейцы, жившие здесь испокон веков, называют их «маниту» — маленькими загадками. Европейцы называют их эльфами. А ты называй их как угодно, как тебе удобнее, ибо их великое множество. Их присутствие редко ощущается, еще реже удается их увидеть. Их привлекает сюда сила и проявление сильных эмоций. Их часто можно наблюдать во время великих печалей, радостей, гнева и страхов. Больше всего их интересуют ведьмы и маги. Они появляются, когда знают, что вот-вот начнется колдовство, или когда оно уже идет. Так что время от времени ты будешь их чувствовать, знать, что они рядом; они не будут отзываться, и на более тесный контакт с ними не выйти.

— Они опасны? — спросил тогда Киеран.

Старик пожал плечами:

— Потенциально все может быть опасным. Эти маниту скорее забавны, но, Кир, если тебе придется столкнуться с ними, будь осторожен. Самое лучшее — не обращать на них внимания, пока они сами этого не захотят. И запомни вот что: как бы они ни были похожи на людей, они — существа из другого мира и ведут себя не так, как мы.

Присутствие какого-то такого существа и почувствовал сейчас Киеран. Пока он медлил перед рестораном, до него стали доноситься какие-то странные звуки. Кто бы за ним ни следил, теперь этот преследователь был не один. Киеран услышал, как что-то шуршит — то ли кожа трется о кожу, то ли бусы позвякивают. Он услышал бормотание, похожее на шум ветра, но знал, что это голоса. Старик научил Киерана многим древним языкам, и сейчас он мог даже различить отдельные слова. До него донеслось постукивание, приглушенное и странное, словно кто-то прикасается подушечками пальцев к натянутой коже барабана.

Киеран понял, что его окружили. И поблизости чувствовалось что-то еще — скорее это было предчувствие появления чего-то, а не само присутствие. Ему вспомнилось ощущение, которое возникло у него прошлой ночью, когда он смотрел на странные фронтоны Дома Тэмсонов. Ощущение чего-то зловещего. По спине у Киерана пробежал предостерегающий холодок, хотя он не мог бы с уверенностью сказать, откуда грозит опасность — то ли от невидимых «хвостов», приставленных полицией, то ли от присутствия чего-то необъяснимого, то ли опасность скрывалась в самом ресторане.

«Торчать на пороге нет смысла», — сказал он себе. И, сделав невозмутимое лицо, хотя на душе было неспокойно, Киеран шагнул в ресторан и задержался в дверях, чтобы оглядеть зал. Он бывал здесь раньше, и не один раз. Но это было три года назад.

Спина снова похолодела от предчувствия. «Уходи! — взвыли все его чувства. — Уходи сейчас же, пока не поздно!» В тени у задней стены что-то привлекло его внимание. Знакомое лицо или… И не успел он понять, кто это или что это, как сидевшая у окна молодая женщина вскочила из-за столика. На Киерана сразу повеяло исходящей от нее силой. От нее? Нет, от кольца. Когда она вскочила, эта узкая золотая полоска мигом заставила Киерана насторожиться. Он узнал кольцо. И вспомнил слова Тома, голос старика словно зазвучал у него в мозгу.

— Так много нужно тебе сказать, Кир, — говорил старик. — Иногда я удивляюсь тому, откуда мой учитель знал, что сообщить мне, а что нет. Не стоит обучать тебя всему, Кир. Сам увидишь, когда придет время и тебе нужно будет обзавестись учеником. Есть вещи, которые лучше познать самому и по-своему. А есть такие, которые следует тебе показать. Вот, например, это кольцо. — Том протянул Киерану золотое кольцо, точную копию того, что сейчас блеснуло на пальце неизвестной женщины. — С виду — золотое кольцо, только и всего. Ну разве что еще украшено орнаментом. Но на самом деле кольцо не простое. Чувствуешь это?

Том протянул кольцо Киерану. А тот чуть не уронил, его будто ударило — такая сила исходила от кольца. Сила?.. Может быть, сила заключенных в нем эмоций?

— Мы — те, кто следует по Пути, неважно, по какой тропинке, — мы называем это кольцо «дарственным». Оно для друзей, Кир, которые больше чем друзья, которые… значат для нас очень много. Если ты встретишь кого-то, кто носит такое кольцо, знай: ему можно доверять. В этом металле сокрыто многое — любовь, власть, знание. Те, кто носит такие кольца, часто вырастают до того, что могут следовать по Пути самостоятельно, кольцо служит для них своего рода катализатором.

— А откуда берутся такие кольца? — спросил его Киеран.

— Мы их делаем. Позже… когда ты многому научишься, я покажу тебе, как их делают. Конечно, тут нужна металлообработка, но нужно еще и много другого. Уравновешенность в душе, глубокая внутренняя тишина — точно горное озеро, и еще одно обстоятельство…

— Что именно?

— Тот, кому ты его даришь, должен быть Другом. Достойным Другом. Без этого кольцо — ничто.

— А когда владелец кольца умирает, что происходит с кольцом? Оно переходит к кому-то другому?

Старик улыбнулся:

— Дарственные кольца — хитрая штука, они сами находят дорогу к нужным рукам. Или, вернее, «к нужным пальцам».

К нужным пальцам…

Киеран перевел взгляд с кольца на лицо девушки. И тут увидел, что за ее спиной кто-то встает из-за стола. Друг? Киеран снова взглянул на девушку и медленно покачал головой; в его глазах вспыхнул колдовской блеск. Нет, друзья не предают.

Констебль Пол Томпсон уже сорок пять минут сидел перед чашкой с холодным чаем. Он занял место в дальнем углу ресторана, откуда мог наблюдать за Сарой, не вызывая особых подозрений. Его не слишком беспокоило, что она может его заметить. Многие не способны обнаружить слежку, даже если от этого зависит их жизнь. Тем хуже для них, ведь если за вами ведется слежка, ваша жизнь, скорее всего, поставлена на карту.

Томпсон считал, что получил вполне обычное задание, но дал себе слово выполнить его на этот раз безукоризненно. После вчерашнего провала он был полон решимости не спускать глаз с объекта, хотя, как ему казалось, девушка вряд ли в чем-то могла провиниться. Он понимал, что она пришла сюда не просто пообедать. Она кого-то ждала. Это было видно по тому, как внимательно она смотрела в окно на улицу. Все дело в том, кого она ждет. Когда он ответит на этот вопрос, то, может быть, приблизится к результату, который все жаждут получить.

Работа полицейского может быть нудной. Никто лучше Томпсона этого не знал. За свои семь лет в полиции он сполна познал эту нудную скуку. Никаких гонок на автомобилях, никаких перестрелок, которые показывают по телевизору и в кино. Ничего этого на самом деле не бывает. А если и бывает, то очень редко. Хотя после того, как Томпсона назначили в особый отряд Такера, работа стала немного интереснее, чем, скажем, когда его направляли в командировки в другие провинции.

Он уже хотел заказать вторую чашку чая, когда дверь ресторана открылась. «Черт возьми!» — подумал Томпсон, узнав Киерана в ту же минуту, что и Сара Кенделл. Так вот кого она ждала!

Однако его реакция была совсем не такой, как у нее.

Когда она выскочила из-за столика, Томпсон встал, вытащил из-под куртки револьвер тридцать восьмого калибра и направил большой стальной ствол на Киерана, приняв испытанную и единственно верную позу, которой его еще в молодости научили во время муштры в Военной академии в Риджайне.

— Стоять! — крикнул он.

Его голос разнесся по всему маленькому ресторану. Томпсон почувствовал, что у него вспотела ладонь.

— Если двинешься — стреляю! Ясно?

Сара не слышала, что прокричал констебль. Она смотрела в глаза Киерана и ничего вокруг не видела. В ресторане потемнело, и воздух дрожал, как мираж в пустыне. Сара ощущала чье-то невидимое присутствие, за ней следили чьи-то глаза. Она слышала приглушенную барабанную дробь и позвякивание бус. Когда свет померк, она начала различать фигуры — это были высокие стройные существа, облаченные в оленьи шкуры и в грубые ткани. Отделка бисером на их одеждах была такая же затейливая, как орнамент на ее кольце. Но рисунок не был кельтским.

Горло у нее сжалось, стало трудно дышать. Теперь она могла разглядеть даже лица окружавших ее наблюдателей. Они были худые, кожа туго натянута на скулах, большие глаза чем-то напоминали совиные. Кончики ушей были длиннее, чем обычно. У некоторых на головах покачивались украшения из длинных перьев. У одного на лбу торчали маленькие острые рога. «Господи, — ахнула Сара, — они ведь растут у него прямо изо лба!»

У нее задрожали ноги. Она заметила барабаны. Каждый второй из окружавших их существ держал под мышкой барабан. Гибкие пальцы выстукивали ритм. Звук слышался отовсюду. Воздух наполнился густым тяжелым ароматом кедров и сосен. Ресторан поплыл у Сары перед глазами, и она протянула руку, стараясь сохранить равновесие. Трясущиеся пальцы наткнулись на руку Киерана и крепко схватились за нее. И тут же по ее руке словно искра пробежала — точно статическое электричество, только гораздо сильнее. Внезапно она увидела все глазами Киерана, разделила его мысли. Она поняла, что он объят злобой, страхом, печалью, от натиска бушующих в нем эмоций Сара потеряла способность соображать. А он обдумывал множество вещей одновременно: «Существа с барабанами неопасны, притом что их барабанная дробь усиливает напряжение, подобно дешевому саундтреку из какого-нибудь фильма ужасов. Эта девушка не предала его, но, с другой стороны, и помочь ему она не может. Явно опасен констебль, который целится в них из огромного револьвера. Но главная опасность исходит от чего-то неопределенного, от дыхания зла, которое Киеран впервые почувствовал, глядя на Дом Тэмсонов, а потом снова испытал это ощущение при входе в ресторан».

Киеран искал это зло глазами и обнаружил его в тени у задней стены ресторана, позади констебля, за пределами круга, который образовали обступившие его и девушку бьющие в барабаны создания. Там, в тени, неясно темнел едва различимый контур… чего? Какого-то существа. Медведя… и в то же время нет, не медведя. Киеран почувствовал прикосновение чужой внутренней тишины, чужой «тоу», куда более мощной, чем его собственная. Киерана коснулось властное молчание, грозившее сломить своей силой любую силу. Это была старая «тоу», очень старая, запутанная клубком, словно корни ивы. И беспощадная.

Барабанщики ускорили темп, и по спине Киерана пробежала дрожь. Эта дрожь, будто выстрел стартового пистолета, возвестившего о начале какого-то необычного состязания, привела в действие безмолвную живую картину. Сара завизжала, увидев глазами Киерана чудовище из своего сна. Констебль шагнул вперед, а тень стремительно отделилась от стены и упала на него. Констебль задергался и из человека превратился в нечто непонятное. Револьвер выпал из когтей, которые не смогли удержать его. Грудь вспухла, так что рубашка и куртка лопнули, туловище покрылось спутанным мехом. Рот раскрылся, и из него выступили выросшие из десен желтые клыки.

Продолжая двигаться вперед, констебль, размахивая когтистыми лапами, вступил в круг барабанщиков. Один из них получил сильный удар и рухнул на пол, из развороченной груди хлынула бледная кровь. Барабанная дробь оборвалась с такой внезапностью, которая сама по себе казалась угрожающей. Какое-то мгновение Киеран слышал, что делается в ресторане: как кричат посетители, толкая друг друга и стремясь выскочить через узкие двери, как с грохотом падают на пол стулья, вдребезги разбиваются сброшенные со столов пивные кружки, осыпая всех осколками толстого стекла.

Чудовище, в которое превратился констебль, взвыло и бросилось вперед. Киеран оттолкнул Сару в сторону и вытянул ему навстречу руки. Как только его пальцы коснулись свалявшейся шкуры, Киеран вложил в них всю магическую силу, которой обладал. Из его ладоней вырвался красно-золотой волшебный огонь. По ресторану поплыл отвратительный запах горелого мяса и паленого меха, заглушая зловонное дыхание зверя. Звериная лапа прошлась по боку Киерана, раздирая толстую спортивную куртку и рубашку, царапая кожу под ними, но Киеран так быстро сразил чудовище, что оно не успело причинить ему особого вреда.

Оно стало падать на Киерана, но тот отступил в сторону, потянув за собой Сару. Когда чудище упало на пол, меховая оболочка исчезла и на полу оказался констебль, куртка и рубашка на нем были разорваны, обожженная кожа почернела. Лицо исказилось, оно стало похоже на маску, на которой застыло выражение ужаса.

Киеран ударился об стол. Желчь подступила к горлу. Бок болел, его жгло, как огнем, и Киеран чувствовал, как по ноге течет кровь. Он встал на колени, и тут же вновь раздалась барабанная дробь. Он поднял голову, чтобы рассмотреть странных барабанщиков, но те уже забыли о нем. Они стали расплываться, и перед глазами у Киерана снова появился ресторан. Сару трясло, она изнемогла от того, что их объединяло, уже не в силах была видеть и чувствовать то же, что Киеран. Прежняя неразбериха эмоций осложнилась у него сознанием ужасной вины из-за того, что он совершил. Отнял жизнь. Впервые убил… Господи Иисусе! Впервые…

Темп барабанной дроби ускорился. Зыбкие очертания барабанщиков приплясывали вокруг, притоптывали ногами, движения становились все быстрее. А в дальнем конце зала, в глубокой тени, словно сгусток тьмы, чернее, чем окружающие его тени, наблюдая за происходящим, притаилось зло. Сквозь ослепляющее его отчаяние Киеран, а вместе с ним и Сара видели, как оно глумится над ними. Потом, зарычав так, что ресторан содрогнулся до самого фундамента, зло исчезло.

Его исчезновение, однако, не могло облегчить боль и печаль, терзающие Киерана и Сару. Тени не стали светлее, наоборот, они теснее окружили их. Они стали похожи на заросли деревьев, сосны шептались друг с другом, шуршали иголками, когда на них налетал ветер, и Киеран, и Сара поняли, что все их привычное окружение исчезло. Ресторан, улицы, город — все исчезло.

Сквозь шелест сосен они еще слышали слабую барабанную дробь. Тени деревьев подступали все ближе, накрывали их, и вот уже их окружила тьма. Последнее, что они услышали, была тишина, наступившая, когда барабанный гул вдруг смолк.

Когда бармен в конце концов все-таки решился вернуться к ресторану и заглянул внутрь, он увидел там полный разгром, посреди которого на полу лежал труп констебля с нелепо вывернутыми, как у тряпичной куклы, руками и ногами. Одежда его была изорвана в клочья, кожа обуглилась и почернела, а невидящие глаза смотрели в какие-то неведомые дали.

У бармена подступило к горлу все содержимое желудка, он отвернулся, и его вырвало.

Издали слышался резкий вой приближающихся сирен.

23.15, вечер среды.

Такер сидел у себя в кабинете, освещенном лишь настольной лампой. Комната тонула в темноте. Такер читал и перечитывал показания бармена:

«Раздался шум… типа барабанного боя. Он шел отовсюду. И вдруг эти… я не знаю… Ну, силуэты. Расплывчатые очертания заполонили все вокруг. Потом… констебль встал и вытащил револьвер. Я тогда не знал, что он коп…»

Такер откинулся на спинку стула и устало потер глаза. Расплывчатые очертания. Что, черт возьми, это означает? И уж если на то пошло, какого дьявола Томпсон вытащил револьвер в переполненном ресторане? Такер снова углубился в показания.

«Потом он во что-то превратился, ну, как Лон Чейни [65] в фильме «Человек-волк», понимаете? Клянусь! Никогда ничего подобного не видел!»

Такер сам беседовал с барменом и помнил, каким испуганным и потрясенным было его лицо. Его звали Тимоти Драйвер. Тридцать шесть лет. Женат. Имеет ребенка. Работает в ресторане «Патти Плейс» четырнадцать месяцев. Никакого криминального прошлого. Никаких данных о психических заболеваниях. Обычный парень. Не из тех, кто мог бы выдумать такую поганую историю.

Такер вздохнул. У него было еще двадцать с чем-то свидетелей, подтверждающих показания Драйвера. Не говоря уже о самом ресторане. Он был разгромлен полностью. И не говоря о трупе Томпсона. Господи! Он выглядел так, словно кто-то поработал над ним паяльной лампой.

«Он рычал, точно зверь, — продолжал Такер читать показания Драйвера. — Потом напал на этого парня в дверях». Драйвер опознал Фоя по одной из фотографий, которые были в досье. «Вот этот парень, в него-то и целился полицейский, понимаете? Коп закричал и кинулся к нему. В жизни ничего подобного не видел. А тот парень просто ждал, вытянув руки. А когда этот… ну как, черт возьми, как его назвать… Ну, это чудовище подошло к парню, говорю вам, у того сразу зажглись руки. А я пулей вылетел из дверей…»

«Ну все-таки с чем же мы имеем дело?» — подумал Такер.

Постукивая костяшками пальцев друг о друга, он размышлял. «Факты. У нас двадцать три свидетеля, их показания подтверждают слова Драйвера. Факты… Томпсон следил за Сарой Кенделл. Видимо, там она ждала встречи с Фоем. (Ну погоди, девушка! Я до тебя доберусь! Ведь клялась, что ничего не знает…) Факты. Томпсон вытащил револьвер и превратился в волка-оборотня. Фой уничтожил его… каким образом? А потом и он, и эта Кенделл растворились. Фактами это не назовешь. С того момента, как Томпсон достал свою пушку, все стало каким-то сюрреалистичным, и кроме того, куда подевались Кенделл и Фой?»

«Из ресторана они не выходили, — свидетельствовал потом Драйвер. — Могу в этом поклясться. Оттуда, где я стоял, мне видны были вход в ресторан и боковая дверь, могу поручиться: ниоткуда они не выходили. Я первым вошел внутрь, когда все кончилось, а кончилось-то через несколько минут после того, как началось. Они исчезли. Понять ничего не могу. Этот Фой сильно ранен. Уйти далеко он не мог. И быстро ходить тоже».

Так, значит, Фой был ранен. К тому времени, когда Такер приехал на место преступления, какие бы то ни было следы того, что Томпсон превратился в чудовище, уже отсутствовали. Полагаться приходилось только на показания свидетелей. Кто может подтвердить, что Фой действительно был ранен? Кто докажет, что все так и происходило на самом деле? После опроса нескольких очевидцев Такер поговорил с Хогом. Хог был так же сбит с толку, как все остальные. Он определил случившееся как своего рода массовую галлюцинацию.

— Это как свидетельства об НЛО, — объяснил Хог. — Мы не можем точно сказать, что именно люди видели. А тут каким-то образом они внушили друг другу, что констебль Томпсон превратился в чудовище. А винить в этом надо избыток недавно выпущенных кинофильмов, таких как «Волк» или «Американский оборотень в Лондоне».

— Двадцати четырем свидетелям одновременно привиделось, что он превратился в волка? — спросил Такер. — Как это может быть?

Такер и Хог забыли о своей вражде.

— Очевидно, — сказал Хог, — мы столкнулись с очень мощной телепатией. Чтобы навязать свою волю такому количеству людей…

Вспоминая их разговор, Такер массировал виски. Может быть, то, что видели свидетели, и объясняется телепатией, но телепатия не объясняла, как Фою и Кенделл удалось устроить свое исчезновение. Хорошо хотя бы, что он смог скрыть все это от прессы. Такер заставил свидетелей молчать, объяснив им, что речь идет о безопасности государства. Он сомневался, что взятая им с потолка история о вооруженном нападении, предотвращенном свободным от работы полицейским, продержится долго. Но может быть, какое-то время она им даст, и они успеют взять создавшуюся ситуацию под контроль.

Все горе в том, что ничего конкретного у них нет. Фактами можно было считать лишь то, что Томпсон мертв, а Хенгуэр, Фой, а теперь еще и Сара Кенделл исчезли. Все остальное — сплошные рассуждения и загадки. Отчет следователя касался только Томпсона. Томпсон погиб из-за обширных ожогов. Сплошных. О Господи! Куда уж больше? Его поджарили. Как кусок говядины, поднеся к нему паяльную лампу.

Открыв ящик стола, Такер вытряс из бутылочки несколько таблеток аспирина, поискал, чем бы запить, но проглотил, не запивая, и сморщился от неприятного вкуса. Укладывая бутылочку на место, он наткнулся на четыре ордера, которые вечером передал ему Мэдисон. Мэдисону пришлось вызвать судью Питерсона со званого обеда, чтобы тот подписал их. Теперь заниматься ими предстояло Такеру.

Он вытащил ордера и один за другим разложил на столе. Томас Хенгуэр, Киеран Фой, Джеймс Стюарт Тэмсон (он же Джеми Тэмс) и Сара Кенделл.

С кого начинать? С Тэмсона, решил Такер. А если он такой же, как Фой? Как можно задержать того, кто умеет исчезать? Или может зажарить вас с помощью… как, черт возьми, Хог назвал это? Какая-то пирокинетика. Гадость. Заниматься этим проектом — все равно что стараться взять дом, полный вооруженных до зубов террористов, имея в своем распоряжении только духовое ружье.

Такер поглядел в темные углы кабинета. Что, если один из этой четверки сидит там сейчас и следит за ним? Каковы их возможности? Лучше спросить, каковы их уязвимые места! Речь идет уже не о том, чтобы схватить парочку привидений и передать их Хогу с его командой в лабораторию на исследование. Ведь теперь погиб один из подчиненных Такера.

В конной полиции Такер занимал привилегированное положение. Он выполнял обязанности заместителя комиссара, хотя был в чине инспектора по особым делам. Он считался мастером по улаживанию конфликтов — правда, высшие чины в полиции наличия таких конфликтов не признавали. Такер был инспектором, но, в отличие от своих коллег, он работал не в кабинете, а больше на улице. Отчитывался он только перед Мэдисоном, который в свою очередь в обход комиссара полиции докладывал обо всем сразу главному прокурору.

В распоряжении Такера были капрал и пять констеблей — они составляли его команду. Он мог привлекать и других сотрудников Конной полиции, а также дополнительные средства, но основную работу делали все-таки Такер и его люди. Они специализировались на операциях по задержанию крупных наркодельцов, террористов, на борьбе с организованной преступностью, обеспечивали безопасность при визитах глав иностранных государств (тут они работали вместе с секретной службой), предотвращали утечку секретных сведений за границу, внутри страны и внутри управления.

Такая работа Такеру нравилась. Он чувствовал, что работает не зря. А этот… этот «Проект по поиску нечисти»… от всей этой проклятой операции дурно пахнет. Перед мысленным взором Такера возникло лицо Томпсона, такое, каким он увидел его утром, когда давал ему указания, и то, каким оно стало потом, в морге. Безучастное. Пустое. Отсутствующее.

Такер собрал ордера и засунул их в нагрудный карман пиджака. Надо бы спуститься вниз, взять кого-нибудь из подчиненных и немного побеседовать с Джеми Тэмсом. Вполне подойдет Коллинз. В конце концов, он был напарником Томпсона. Такер сгибал и разгибал пальцы. Он припомнил две сегодняшние встречи с Тэмсом. Сомнительно, что Джеми обладает какими-либо паранормальными способностями, которыми, как утверждает Хог, наделены Фой и Хенгуэр. А если и обладает, Такеру в данный момент на это наплевать. Главное, пусть Джеми, хочет он этого или не хочет, дает объяснения. Для него же лучше, иначе не избежать ему больших неприятностей.

Джеми был встревожен. Сара всегда звонила, если не могла вернуться домой к обеду. А сейчас уже очень поздно, приближается полночь, и после событий сегодняшнего дня…

Он отвернулся от окна, выходящего на О'Коннор-стрит, и направился к своему столу, пересекая комнату по сильно вытертому персидскому ковру, который постелили на пол много лет назад, еще при его деде. Он сел за стол и долго разглядывал компьютер. На экране мелькнули голубые буквы, появилось слово «продолжать».

Джеми подумал немного и набрал слово «КОСТИ». Подумал еще немного. Он старался разыскать в базе данных компьютера что-нибудь относящееся к предметам, которые нашла Сара, но ему было трудно сосредоточиться.

Около половины седьмого Байкер сгонял на мотоцикле к лавке и доложил, что лавка заперта и ничего необычного вокруг нет. Он не заметил Сару по дороге, нет ее ни у Джули, ни в табачной лавке. А еще до этого Джеми удостоверился, что Сары нет ни у одной из ее немногочисленных подруг.

Ну так где же она?

Джеми вздохнул и набрал на клавиатуре: «РОГА». Ничего. «ЧЕТВЕРТЬ ЛУНЫ». Тоже ничего. Какие рисунки были на ободке этих костяных дисков? Джеми набрал: «КЕЛЬТСКИЙ ОРНАМЕНТ».

Данные из его файлов высветились на экране, и довольно равнодушно он стал их просматривать, не убирая пальцев с клавиш.

И маленький белый курсор быстро скользил по экрану.

«Может быть, нужно справиться в больницах, — думал Джеми. — Или в полиции… Нет. Только не это».

Свет в комнате замигал, экран почернел. Когда свет перестал мигать, в верхней части экрана высветилось слово «КОСТИ», а под ним —»? ? ?» — три вопросительных знака.

Джеми нахмурился, слишком трудно было делить свое внимание между тем, что происходило в компьютере, и тем, что творилось у него в голове. Он понимал, что искать в компьютере нет никакого смысла, но теоретически попытки разгадать загадку должны отвлечь его от мыслей о Саре.

Должны, но не отвлекают.

Он ждал, что она вот-вот быстрыми шагами войдет в его кабинет. Или хотя бы позвонит.

Ему неприятно было ощущать себя перепуганной старой курицей — такой образ его совершенно не устраивал. И тем не менее сидит же он здесь в мрачных раздумьях, уподобляясь отцу, дочь которого отправилась на свое первое свидание. Только этот отец опасался совсем не того, чего боится Джеми… К тому же…

«Что со мной? — спохватился Джеми. — Ведь когда я начинаю разговаривать сам с собой, это всегда кончается плохо!»

Он набрал слово «ИГРЫ» и стал внимательно просматривать появившийся на экране длинный список. А с чем еще можно связать слово «КОСТИ»?

В разделе «ЗАГАДОЧНЫЕ ЯВЛЕНИЯ» у него было очень много файлов, там хранились не только данные, которые он собирал лично для себя, но и многое из того, что находили его отец и дед, хотя тщательное изучение их дневников далеко не закончилось. Кроме того, там было множество сведений, которые присылали ему его корреспонденты. К сожалению, к информации, которую он хотел получить, у него не было никаких подходящих рубрик.

Джеми постучал пальцами по столу. А что, если этот инспектор все-таки арестовал Сару? Как это выяснить? Найти в «Желтых страницах» телефон Управления Конной полиции и позвонить? Конечно! И они сразу так и преподнесут ему ответы на все вопросы… Тогда уж лучше обратиться к магическому кристаллу, если на то пошло!

Джеми перестал постукивать пальцами. Магический кристалл! На мгновение беспокойство о Саре отступило на задний план. Чувствуя первые признаки волнения с тех пор, как он начал поиски, Джеми набрал на клавиатуре: «ПРИСПОСОБЛЕНИЯ ДЛЯ ПРОРОЧЕСТВ».

Эврика! На экране появился внушительный список. Джеми двигал курсор сверху вниз и остановился на незнакомом слове «виэрдин» [66], попытался проверить, что оно означает, и получил определение: «Прил. (шотландск. происх.), используется для ворожбы». Это ему не очень подходило. Прежде всего, это слово значилось в списке «Приспособлений для пророчеств» как существительное, а не как прилагательное. А во-вторых, ему этот термин был неизвестен, во всяком случае в таком специфическом значении. У него разыгралось любопытство, и он запросил дополнительную информацию.

Экран замерцал, это напомнило Джеми старика, который откашливается перед тем, как рассказать анекдот. Потом на экране появился текст. Читая его, Джеми приходил во все большее замешательство.

ВИЭРДИН ПРЕДСТАВЛЯЕТ СОБОЙ ШЕСТЬДЕСЯТ ОДИН ДВУХСТОРОННИЙ ПЛОСКИЙ ДИСК, СДЕЛАННЫЙ ИЗ КОСТИ, С РИСУНКОМ, ВЫГРАВИРОВАННЫМ НА КАЖДОЙ ИЗ СТОРОН ДИСКА. В ОБЩЕЙ СЛОЖНОСТИ СТО ДВАДЦАТЬ ДВА ИЗОБРАЖЕНИЯ. ОНИ ДЕЛЯТСЯ НА ТРИНАДЦАТЬ ПЕРВИЧНЫХ, ДВАДЦАТЬ ТРИ ВТОРИЧНЫХ (ПЯТНАДЦАТЬ — ПЕРВОГО РАНГА, ВОСЕМЬ — ВТОРОГО) И ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ТРЕТЬЕСТЕПЕННЫХ (ДЕВЯТЬ СТАТИЧНЫХ И ШЕСТНАДЦАТЬ ПОДВИЖНЫХ).

На экране стали появляться изображения дисков, они воспроизводились с обеих сторон каждый, а справа от них помещалось описание рисунка. Диски возникали в нижней части экрана, медленно двигались вверх и исчезали. Джеми внимательно рассматривал их. С помощью клавиатуры затребовал повторение, и диски, с самого начала, снова стали появляться на экране. Когда изображение первого диска дошло до середины экрана. Джеми остановил его. Это был тот самый диск. На одной стороне — орнамент и оленьи рога, на другой — четверть луны. Диск, который нашла Сара.

Помещенное справа описание гласило:

ГЛАВНЫЕ ДИСКИ

А) РОГАТЫЙ ВЛАСТЕЛИН — ПОВЕЛИТЕЛЬ ЖИВОТНЫХ И ЛЕСОВ; СРОДНИ КЕРНУННОСУ [67];

Б) МАТЬ ЛУНА — БЕЛАЯ БОГИНЯ.

Джеми отпустил клавишу, и изображение поползло вверх. Он читал пояснения по мере их появления на экране:

СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК / ГОЛУБАЯ ДЕВА

КОРОЛЕВА ВЫДР / СТАРИК-ПАПОРОТНИК

АРФИСТ, ИЛИ ВОРОБЕЙ / ВОЛЫНЩИК

По экрану промелькнули все тринадцать первичных дисков, потом настала очередь вторичных:

ПОСОХ ИЗ ЛЕСНОГО ОРЕХА / ЖЕЛЕЗНЫЙ МЕЧ

ПЛАЩ ИЗ ЧЕРТОПОЛОХА / ЗЕРКАЛО

Потянувшись, Джеми погасил экран и заметил, что у него дрожат пальцы. Он откинулся на спинку стула и уставился в пространство.

Он не вводил эти сведения в компьютер! Это он твердо знал! А ведь компьютером пользовался только он, вводя в память свои находки. Все остальное — сообщения корреспондентов, сведения из дневников отца и деда тоже вводил только он сам. Никто другой к компьютеру не прикасался. А если он сам не вводил эту информацию, то… кто?

Да еще такая информация! Эти изображения били прямо в цель! Посох из лесного ореха означал магическую силу, странствия, мудрость. Ничего другого эти изображения не означали, если соотнести их с мифологическими символами. Железный меч символизировал справедливость, смелость, власть.

Вот это-то он и искал в последние годы — ключ. Подавшись вперед, он снова активировал экран. Набрал на клавиатуре: «ВИЭРДИН», затем: «ИСТОЧНИК». Через мгновение на экране появился ответ. Голубыми буквами на темном фоне было написано: «ТОМАС ХЕНГУЭР».

— Хенгуэр? — повторил Джеми вслух. — Но когда он мог получить доступ к компьютеру?

— Где-то году в семьдесят третьем.

Джеми замер, потом обернулся. На одном из кресел возле камина сидел прелюбопытнейший субъект с резкими чертами лица, казалось, что их вырезал ремесленник, больше интересовавшийся деталями, чем лицом в целом. Орлиный нос, глаза навыкате, высокий лоб, впалые щеки.

— Меня удивляет, что вам потребовалось столько лет, чтобы это обнаружить, — сказал Том. — Хотя я вижу, вы понимаете, что значат эти сведения для ваших исследований.

Джеми не сводил глаз со старика. Клик-клик-клик — перебирал он в уме события последних дней.

— Вас ищет полиция, — наконец сказал он.

— Но не за преступные дела, — объяснил Том, — а из-за моих знаний. Из-за того, что они надеются использовать мои знания в своих целях. Довольно щекотливое положение, особенно сейчас.

— Как вы сюда попали? — спросил Джеми. — И что вам здесь нужно?

И тут его осенило. Как он мог забыть?

— Сара! Что вы с ней сделали?

Том Хенгуэр лениво поднял руку и словно разрезал воздух. От медленного движения искривленных пальцев у Джеми сразу исчезла тяжесть, сдавливавшая виски.

— Я вошел через дверь, — сказал Том. — А в Дом попал через сад. Изумительный сад.

Джеми удивился, откуда в воздухе взялось электричество. Казалось, комната просто заряжена статическим электричеством.

— Том, вам известно, где Сара?

— Она с моим учеником Киераном. Пока она в безопасности, Джеми, не пугайтесь. Ни инспектор Такер, ни… другие, кто может причинить ей вред, не смогут до нее добраться.

Джеми потянул себя за бороду, потом, чтобы успокоиться, стал набивать трубку. Руки его слегка дрожали.

— Так где она?

— А вот это объяснить гораздо труднее. — Том поджал под себя ноги и оперся о ручку кресла. — Да выключите вы свой компьютер и посидите со мной у камина! Понимаете, это длинная история. Она началась почти полторы тысячи лет назад. В Уэльсе.

— Элед Эванс, — проговорил Джеми.

— И он сыграл свою роль, хотя не такую, как мне представлялось. Честно говоря, все это дело вышло из-под нашего контроля. Признаюсь вам, Джеми, я-то раньше думал, что мы с вами — вы и я — увидим конец этой истории, но теперь, похоже, мы уже не нужны. Теперь довести все до конца предстоит вашей племяннице и моему ученику.

Джеми затемнил монитор, взял трубку, спички и сел в кресло напротив незваного гостя.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — признался он.

— Постараюсь объяснить.

Такер остановил свой «бьюик» у поребрика на Банковской улице недалеко от угла улицы Пауэлл. Выключив зажигание, он вышел из машины и спрятал ключи в карман. Сидевший на пассажирском сиденье констебль Дэниэл Коллинз вытащил из смятой пачки сигарету «Пэлл Мэлл», закурил и присоединился к инспектору, который, стоя на тротуаре, оглядывал темную громаду Дома Тэмсонов.

Коллинз был высокий, худой, с копной густых светло-каштановых волос и маленькими усиками. Лицо длинное, угловатое, темные глаза. Притом что он беспрерывно курил одну сигарету за другой, Такер знал, что Коллинз здоровее любого из его подчиненных. Но Такер понимал также, что рано или поздно курение сделает свое дело, и ему было жаль Коллинза.

Между ними и Домом Тэмсонов пролегала широкая Банковская улица с частью парка. Но даже с того места, где стояли полицейские, казалось, что Дом тянется бесконечно. Такого количества окон по фасаду не найти нигде в городе. Странно, что на этот дом не обращают должного внимания. Его построили в самом начале века, и сейчас его уже можно отнести к архитектурным достопримечательностям. Следовало превратить его в многоквартирный дом, в музей или во что-то в этом роде. Чтобы он не был просто огромным частным домом, скорее всего пустующим.

Коллинз затянулся и бросил взгляд на инспектора. Почти час ночи, в этом районе города всегда очень тихо. В парке зловеще чернели тени, сквозь их темные переплетения словно двигались какие-то странные фигуры. У Такера было строгое лицо, тело напряжено. Коллинз понимал, что чувствует сейчас инспектор. Пол Томпсон был напарником Коллинза, и Коллинз поверить не мог, что Пол умер, хотя своими глазами видел тело, и…

Он никак не мог примириться с тем, что произошло вечером. Хуже всего было сознание того, что предотвратить случившееся он никак не мог. Хоть немного облегчить мучившую его боль могла только повышенная активность, но даже она не способна была заглушить боль совсем. А читать эти бредни в газете, эту ложь, придуманную начальством, чтобы замять дело…

Коллинз вздохнул. По крайней мере, выходило, что Пол вел себя как герой. Еще раз затянувшись, Коллинз швырнул сигарету через улицу. В снопе искр она упала на середину проезжей части.

— Мы войдем в дом? — спросил он.

— А кто сегодня за ним следит? — ответил Такер вопросом на вопрос.

— Бейли. Он заступил в полночь. Должен был припарковаться где-то недалеко, на улице Паттерсон.

— Ты ознакомился с донесениями? — спросил Такер.

— Ничего особенного в них нет, — сказал Коллинз.

— Да просто ничего нет! — рявкнул инспектор, поставил локти на крышу машины и оперся на руки подбородком. — Ты читал в наших материалах описание этого дома? — спросил он. — Здесь по крайней мере пятнадцать входных дверей. Что за дом такой? Как можно за ним следить? О Господи, как меня тошнит от всего этого!

Коллинз достал новую сигарету и полез в карман за зажигалкой. Он ничего не ответил. Раньше он не работал с этим крутым Такером, но кое-что слышал о нем. Если он не в настроении, лучше рот не раскрывать. Говорят, бешеная собака и та добрее.

Они стояли возле машины, оба молчали. Докурив сигарету до половины, Коллинз выбросил ее и стал было доставать другую, но просто засунул руки в карманы. Он вспомнил лицо Пола Томпсона. Ему не хотелось идти в морг. Однако он считал, что должен. Считал, что это его долг перед памятью Пола. Но, вспомнив об этом, он почувствовал, как внутри у него все холодеет. Что, черт возьми, могло убить такого, как Пол? Ведь он был вооружен. Он же достал револьвер и был готов стрелять. Но даже не успел спустить курок.

Такер поежился.

— Поехали, — сказал он, открывая дверцу со стороны водителя.

Коллинз хотел было что-то сказать, но передумал. Не говоря ни слова, он обошел машину и сел на свое место.

— Хочу поглядеть, что он будет делать завтра, — проговорил Такер и включил стартер. — Хочу знать, с кем он будет говорить, куда пойдет, что у него будет на завтрак, сколько раз у него сработает желудок. Если он связан с этим делом, что-нибудь да прояснится. Из них изо всех он расколется первым.

— А как с девицей?

— О ней ничего не знаю. Знаю только, что в ресторане она встретилась с Фоем. Но почему-то представить себе не могу, что она во все это замешана. Однако, если она в этом участвует, расколоть ее будет труднее. Если, конечно, мы когда-нибудь ее найдем. Но я вот что скажу тебе, Коллинз. Мы их схватим. Кто бы ни был виноват в гибели Томпсона, мы его поймаем. Сейчас я не хочу предпринимать ничего, что даст какому-нибудь ловкому законнику юридическую зацепку и поможет оправдать преступника. Когда мы за ним придем, я хочу, чтобы все было по закону — чтобы не подкопаться!

Он тронул машину с места, выжал до упора педаль газа, так что резина покрышек завизжала. Сидевший рядом Коллинз не отрывал взгляда от ветрового стекла. Он чувствовал то же самое, что и Такер. Нужно заполучить что-то определенное, нужны конкретные факты. Нужно набраться терпения. Но одно Коллинз себе обещал: если в конце концов они арестуют виновного, он побеседует с ним в комнате для допросов. Сам.