Лунные кружева, серебряные нити

ГЛАВА 18

Весела я, весела — меня любят два села!

(из народной галтийской песни)

Этот денёк выдался на диво тёплым и солнечным. Я даже одела свою давнюю широкополую шляпу, чтобы не обгореть. Телег, всадников и даже обозов встречалось великое множество, поселища тоже частенько мелькали на нашем пути.

На очередном привале Данияр подрался с Котлетой. Точнее, она его тяпнула, подкравшись, как всегда, исподтишка, а он не выдержал и, разозлившись, дал ей сдачи. Мне пришлось их разнимать, мирить, успокаивать и жалеть всех вместе и каждого в отдельности.

До заката было еще далеко, но мы уже совсем выбились из сил и решили остановиться в небольшом поселище, окружённом берёзовой рощицей. Спешившись у бревенчатого колодца с аистом, решено было напоить лошадей. Здесь же, рядышком, расположился небольшой домик с соломенной крышей, к которому я сразу и направилась.

— Тётенька, тебе чего? — из-за забора выглядывала растрёпанная девчушка лет шести в расшитой васильками рубахе.

— А мама дома?

— Мамка в поле. Позвать?

— Нет, не нужно. Я в другом месте поищу.

— А что ты потеряла? Давай и я поищу. Ой, какая у тебя лошадка красивая! Можно погладить? — она вышла из-за калитки, круглые тёмные глазёнки светились от восторга.

— Можно, — я подняла её на руки, чтобы та смогла погладить Инея.

— Тойка! А ну быстро двор, подметать иди, ослушница! — раздался со двора женский голос, и вскоре у забора показалась дородная пожилая женщина:

— День добрый. Вы к кому? Ежели к Владеку, так он вчерась в Озерки уехал. А на завтра уже занят — у Самойловихи косить будет.

— Нет, мы просто ночлег искали.

— Путники, значит? А денег сколько дадите?

— Не знаю, сколько попросите. А хотите — полечить могу, я — ведунья.

Пока женщина раздумывала, я не спускала глаз с девочки, пытающейся дотянуться до кусачей Котлеты.

— Бабушка, погляди, какая лошадка! Хочу такую!

— Ладно. Входите, разберёмся, — после недолгих раздумий женщина распахнула калитку. — Ведунья — это хорошо.

Ой, зря я это сказала, ой, зря! Целый вечер мне пришлось обследовать всю семью. Из больных в доме оказалась только молодая мать Тойки — её часто мучили боли в правом боку. А вот бессовестная бабушка пользовалась мною по полной:

— И сердце, сердце проверь! В порядке? Быть того не может! А кишки? Как это, всё хорошо, если только вчерась прихватывало?

— Бабушка, так ты вчерась сливами объелась.

— Тойка, не мешай! Не спорь с бабушкой! И колено у меня взимку болело, глянь-ка и его!

Затем выстроилась очередь из родственничков, которые не желали покидать дом до самой ночи, жалуясь, кто во что горазд.

Наконец, выпроводив последнюю тётеньку — племянницу сводной сестры двоюродного дядьки по материнской линии, мы улеглись на расстеленные в кухне одеяла и вырубились.

На заре Данияр разбудил меня:

— Давай убираться отсюда. А то тебе самой помощь потребуется, если свояки из других поселищ заявятся.

Я согласилась, как и с тем, что лучше уж заплатить, чем вот так замучиться.

Ещё не пели петухи, когда мы вывели лошадей со двора. Не успела я поставить в стремя ногу, как пожаловала ещё одна гостья — молодая девушка в цветастом сарафане.

— Уезжаем, — отрезал Данияр, прежде, чем она успела открыть рот.

— Пани ведьмарка, поможите! — девушка вцепилась в мою ногу. — У меня сестра рожает!

— При всём желании, помочь я ничем не смогу. Вам повитуха нужна.

— Так она там. Вы не сестре, мужику ейному поможите, скверно ему совсем.

Я колебалась.

— Ну, пожалу-у-уйста, тут недалёко, всё одно — пo пути ведь. А?

— Ладно, — вздохнула я. — Показывай дорогу.

В доме было нескучно. Из соседней комнаты доносились стоны и крики роженицы. А передо мной метался в истерике коренастый чернявый парень, заламывая руки и хватаясь за голову:

— Ой, мамки мои! Ой, в глазах темно! Что ж это делается-то?!

Я даже не представляла, чем можно помочь в такой ситуации, кроме как отхлестать его по щёкам, чтобы прекратил истерику и, в конце концов, успокоился.

Дверь в комнату приоткрылась, и на пороге показалась бабка с горящим, полным решимости взглядом и руками по локоть в крови:

— Тёплую воду и простыни! Живо!

Парень грохнулся на пол. Мы с сестрой роженицы потащили его к лавке, попутно приводя его в чувства.

Крики и стоны за дверью не прекращались.

— Ну, чего стоишь? Шевелись! — обратилась повитуха к застывшему на месте Данияру. — И нож на огне прокали, — и снова скрылась за дверью.

— Всё в кухне, — добавила девушка, усиленно хлопая по щёкам свояка.

Данияр метнулся в кухню и обратно, постучал в дверь, робко протягивая всё вышеперечисленное через порог. Но безжалостная повитуха втянула его за собой, захлопывая дверь.

Только я успела привести в чувства молодого папашу, нещадно поливая его холодной водой прямо из ведра, как за стенкой послышался детский плач. Через несколько минут бабуля вынесла закутанное в простынку, орущее дитя:

— Поздравляю! Сынок! Вона, какой богатырь!

Следом с квадратными глазами вышел Данияр, с багряными разводами на рукавах. Я, боясь, чтобы он тоже не грохнулся, побыстрее вывела его на улицу, дала воды и начала рыться в седельной сумке в поисках одежды.

— Ты в порядке? — спросила я, протягивая ему чистую рубашку.

— Мать моя, как тяжело быть женщиной! Я бы такое не пережил!

Весь день он ехал молча, не подшучивая надо мной и даже не ругаясь с Котлетой, видимо, всё еще находясь под сильным впечатлением.

Минуя одно из поселищ со смешным названием «Курибамбук», нам долго пришлось ждать, пока молодой пастушок совладает со стадом коров, перегоняя его через дорогу.

Мой Иней, не на шутку испугавшись, заартачился и замотал головой из стороны в сторону. Пришлось развернуть его и немного вернуться, дабы не позволить ему увидеть всей полноты картины бодающихся и дерущихся между собой бурёнок.

— Скоро солнце сядет, — подъехал ко мне Данияр. — Здесь остановимся или дальше проедем?

— Давай проедем, не хочется за коровами тащиться и пыль глотать.

Теперь поселища попадались всё реже и реже, а леса становились всё гуще и темнее. Так и не встретив до ночи людского жилья, нам пришлось заночевать в лесу, чуть свернув с дороги.

Всю ночь я практически не спала, как, впрочем, и Данияр. Несмотря на расстеленные одеяла, гору ветвей под ними и горящий рядом костёр, было зябко и сыро. Откуда-то из глубины чащи временами доносилось уханье хищной птицы и далёкие отголоски волчьего воя. Поэтому лошадей мы не стали рассёдлывать, чтобы вскочить и скрыться в случае чего. Пришлось привязать их к осине, чтоб не удрали ночью со страху. И вдобавок ко всем этим прелестям ужасно одолевали комары. Поэтому следующим утром вся наша знатная компания была злой, голодной, не выспавшейся и весьма раздражительной. Друг друга мы еще как-то терпели, из солидарности, а вот встреченному по пути всаднику, осмелившемуся с улыбкой поинтересоваться о новых модных тенденциях ношения сосновых иголок в волосах и гривах, не повезло. Как говорится, попал под горячую руку, вследствие чего узнал о себе много нового лично от меня, где сейчас окажутся эти иголки — от Данияра, и получил приз-сюрприз от Котлеты, решившей попробовать на вкус его ногу.

И, чтобы уж совсем добить нас морально, зарядил мелкий противный дождь. Не смотря на плащ и шляпу, я всё равно вымокла. Поэтому, въехав к полудню в первое же попавшееся поселище, было решено там и остановиться, ожидая ясной погоды столько, сколько потребуется. В конце концов, в шею нас никто не гонит, зачем торопиться?

На въезде в «Ковань» прикорнула старая корчма с висящей на тяжёлых цепях кованой вывеской. В это время дня она пустовала, и нам долго пришлось дожидаться хозяина. Лысоватый корчмарь, в коротком бархатном жилете и бантом на полной короткой шее, предоставил лошадям корм и стойло. Нам же — только корм. И то — вчерашний. Я не стала есть подозрительного вида рыбу, а налегла на яблочный пирог и горячий сбитень. Рядом, на стоящих у очага стульях с высокими резными спинками, сушилась наша одежда. Корчмарь, протирая грязной тряпкой столы, привычно жаловался на отсутствие посетителей и хорошей горелки, попутно отказывая нам в ночлеге и ссылаясь на то, что и самому места мало.

Когда вбежала жена корчмаря с растрёпанными седыми косами и запричитала, хватаясь за грудь, что сынок с телеги упал и расшибся, мы с Данияром переглянулись. Стоит ли признаваться, что могу помочь? Хочешь-не хочешь, а если могу — то надо… В корчму тем временем двое мужчин внесли орущего молодого парнишку лет семнадцати, измазанного грязью, и потащили его через обеденный зал в комнатушку. Я поднялась и пошла следом за обмахивающейся платком женщиной.

Едва парня уложили на высокую кровать, как он тут же принялся всхлипывать, рассказывая, как телега скатилась под откос на крутом склоне по склизкой, размытой дождём дороге и придавила его.

— Всё, теперь калекой на всю жизнь останусь, — причитал парнишка. — Как у старого Збышека — одна нога другой короче! Как я на танцы пойду, а?

Я взяла со стола нож и разрезала испачканную глиной штанину.

— Принесите тёплой воды и чистых тряпок.

Мать кивнула и метнулась в кухню, а я снова занялась болящим:

— Нет у тебя никакого перелома. Просто ушибся. А ссадины сейчас обработаем. Потерпи немного, будет щипать.

— Ну, если не нога, так ребро, поди, точно треснуло! Сам слышал! — парень явно нуждался во всеобщем внимании и заботе.

— Не мели ерунды.

— А чего болит тогда? Умная нашлась. Ты что — лекарь, что ли?

— Лучше. Ведунья.

Он притих, подоспевшая мать недовольно зыркнула на меня, но промолчала.

Я ещё разок проверила, просветила всё тело. Кости целы, органы нa месте. А вот печень и желудок мне совершенно не понравились:

— Пьёшь, что ли?

— Ма-а-ам, ба-ать, слышали? Ещё и абскарбляют!

Я с раздражением вышла в обеденный зал, Данияр накинул на меня уже просохший плащ, и мы отправились вдоль по улице в поисках подходящего жилья.

— Какая же это неблагодарная работа! — возмущалась я, прячась под капюшон от холодных капель. — Не хочу. Надоело. Ни тебе спасибо, ни тебе — пожалуйста!

— А плюнь ты, — Данияр положил мою замёрзшую руку в свой карман. — Оно тебе нужно? Только переживаешь по пустякам.

Мы прошлись по улице под нудно накрапывающим дождиком, выискивая приличный домик. В двух нам не открыли, в третьем отказали. К чужакам здесь относились холодно и недружелюбно. Даже встреченные по пути люди сторонились и не вступали в разговор. Сворачивать с широкого, усыпанного песком тракта совсем не хотелось — прилегающие к нему узкие улочки, с переброшенными через грязь досками, нас совершенно не привлекали. Пройдя через всё поселище по главной улице, мы вышли к быстрой речушке, поросшей у берегов рогозом. Над рекой возвышался добротный мост с коваными перилами, на которых, свесив ноги, сидели двое парней с удами в руках. И какая нужда выгнала их из дома в дождь?

Постояв немного нa мостике и наблюдая за горе-рыбаками, мы стали подумывать о возвращении под единственную доступную нам крышу — черепичную крышу корчмы. Обернувшись, я так и застыла, наблюдая, как со стороны поселища к нам приближается довольно колоритный персонаж — огромный широкоплечий мужик с рыжей бородой, Копной огненно-рыжих волос и повязанным на лбу кожаным плетёным шнурком.

— Что, не клюёт? Кто бы мог подумать? — приблизившись, обратился он к рыбакам.

— Куда там! Ведьмарка сглазила. Всю рыбалку нам испортила, — покосился на меня парень.

От неожиданности я открыла рот и захлопала глазами. В этом поселище мы не дольше часа, а вести вперёд нас расползаются.

— Зачем же так? — вступился рыжий. — Уж коли молода да красива, так сразу и ведьмарка? Ночлег ищите? — повернулся он к нам, хитро прищурив синие глаза. — Тогда — за мной! — махнул рукой и отправился в сторону леса, переваливаясь, как медведь.

— Да-да, у ведьмака и ночуйте, там вам самое место! — расхрабрился второй рыбак.

— Эй, ты слова-то подбирай, — схватил его за шиворот Данияр, — а то сейчас искупаю!

Парни прихватили кривые уды и бросились наутёк. А мы быстро зашагали вслед за бородачом, стараясь не упустить его из виду. К моему разочарованию, в лес oн нас не вёл. А я-то уже успела представить себе страшное жилище ведьмака в окружении старых кривых деревьев, черепами на частоколе и чёрным вороньём на крыше. На самом деле он привёл нас к стоящему на окраине домику, старому, но крепкому, и очень даже милому.

— Хотите, так и коней сюда забирайте, места хватит, — отворил он тяжёлую калитку.

Я вошла во двор и огляделась. Он был большим и заваленным разным хламом и железяками. Прямо не двор, а мастерская какая-то.

— Проходите в дом. Или под дождём мокнуть нравится? Чай, не грибной, не вырастешь!

Мы последовали за ним по скрипучим ступеням.

— Есть хотите?

Я покачала головой:

— Уже в корчме были.

— Наслышан.

— А где можно переодеться и одежду просушить?

— А вон, в светлицу идите, там у меня натоплено. Дождь уж второй день не кончается, а я сырость не люблю…

В просторном покое было душно, в камине потрескивали поленья, отбрасывая блики на тёмный дубовый пол. Тут мы и вспомнили, что вещи остались там же, где и лошади — у корчмаря. За ними отправился Данияр. Я же застелила высокую кровать с кованым изогнутым изголовьем грубым, но чистым постельным бельём, отчего-то пахнущим костром, затем сбросила с себя всю отсыревшую одежду, поставила мокрые башмаки поближе к огню и с головой забралась под мягкое одеяло, чувствуя, как от тепла краснеют щёки. Полежу, погреюсь немножко, пока Данияр принесёт сухую одежду…

Разбудили меня уж слишком навязчивые поцелуи в плечо, а затем в шею и ухо.

— М-м, Данияр, ну мы же здесь не одни. И вообще, мне щекотно, — дёрнула я плечом.

Но приставания не прекратились.

— На три пушки два канонира. Заряжают, стреляют. Солдаты охлаждают и чистят, а матросы вообще никакого отношения к пушкам не имеют, — услышала я за стенкой голос Данияра.

Один момент… если Данияр там, то кто же тогда здесь? Я стала потихоньку поворачиваться, сжимая руку в кулак.

Лопоухий, дурашливый щенок тыкался мне в шею розовым носом, виляя куцым хвостом.

Я засмеялась и положила его на себя, поверх одеяла.

— Какой милашка, — погладила я мягкую спинку. — И как ты сюда забрался?

Стоило мне заговорить, как дверь приоткрылась, и заглянул Данияр:

— Проснулась? Вечер уже. Что ночью делать будешь?

— Тебе не дам поспать.

— Уже испугался. Смотри, поймаю на слове, потом не отвертишься, — он притворил за собой дверь и уселся на кровать, придвигая ко мне кожаный кофр с нашей одеждой. — Кастусь уже баню растопил, пойдём. У меня даже кости промокли от этой сырости.

— Жарко чересчур. Нужно сказать, чтобы дров больше не подбрасывал, голова будет болеть, если в такой духоте спать. А лошадей ты привёл?

— Расседлал и сена дал. Корчмарь там соскучился уже, на ужин зовёт. У него сейчас людно — все пьют, никто не ест.

— Фу, сам пускай доедает свои двухнедельные запасы. Посмотри, какой забавный щеночек! — сунула я ему в лицо пёсика, который тотчас же лизнул Данияра в нос. — Давай и мы дома заведём кого-нибудь?

— Ага, пожалел я однажды мокрого грязного щеночка, притащил к нам домой, а из него потом такой телёнок вымахал, что пришлось его твоим родителям сплавить, он у нас мебель от радости переворачивал и нас с кровати сбрасывал. Поднимайся, Кастусь нам чаю травяного с собой налил, уверил, что полезно.

Я даже не стала спрашивать, какие травы в него входят, ведьмаку-то виднее.

Выйдя из бани, расположившейся за домом, почти у самого леса, я плотнее укуталась в плащ. Погода совсем испортилась: промозглый ветер трепал и без того влажные волосы, и дождь заметно усилился. На крылечке, ютясь под крышей и поджав мокрый хвост, хрипло мяукала чёрная кошка. Я приоткрыла дверь и легонько подтолкнула её ногой, помогая преодолеть её нерешительность.

— Блошка, ты уже тут? Что, заболела? — раздался из кухни громогласный голос хозяина. — Она у меня всё время по лесу шарится. На, иди, ешь! Ну а тебя как звать-то, красна девица? Ужас, до чего красна.

— Ладомира, — я почувствовала, что еще больше краснею.

— А я — Кастусь, — он не переставал помешивать булькающее в котелке кушанье. — Как тебе веники мои дубовые?

— Не знаю, не люблю такой экзекуции.

— Ну и зря. Полезно. А Данияра где потеряла?

— Дорогу знает, найдётся, — я наблюдала, как он накрывает на стол, гремя глиняной посудой. — Я помогу?

— Свечки вон зажги, темнеет на дворе, — Кастусь указал на кованый, с завитушками в виде листьев, канделябр.

— Вы один тут живёте?

— Один. Если не считать Блошку и Опупения.

— Кого?

— Щенка. Я его кратко кличу м Пенёк, он свою кличку оправдывает. В Весниже купил, обещали, громадным волкодавом вырастет. А то волки совсем стыд потеряли — зимой даже к самой хате подбираются. В один сильно морозный год трёх овец утащили, у нас тогда с жёнкой хозяйство немалое было.

— А где сейчас ваша жена?

— Да уж двенадцать лет, как в иной мир отправилась.

— Простите, я не знала…

— Дочка осталась. Замуж в Златоселище вышла. Навещают меня частенько, особенно, когда деньги нужны.

Я улыбнулась.

— Ну, а я не против. Плох тот родитель, который не дорастит своё дитя до старости, — Кастусь снял с огня дымящийся котелок, поставил его в центр стола на деревянный кругляш, и потянулся за поварёшкой.

Скрипнула дверь, и в кухню ввалился весёлый и румяный Данияр:

— Эх, жаль, что дождь, я бы до речки пробежался — окунуться.

— Я тоже так раньше делал, пока к купающимся бабам случайно не нырнул. Вот визгу-то было! — звучно рассмеялся Кастусь, ставя на стол высокий кувшин с изогнутой ручкой. — Вот, попробуйте, квас собственного производства. Блошка! А ну, брысь со стола, наглое ты создание!

Чувствовала я себя, как дома — комфортно и раскованно. Кастусь показал себя добродушным балагуром и радушным хозяином. Меня заинтересовали разные, не виданные ранее диковинки в его доме. В больших круглых часах, висящих над столом, иногда распахивалась дверца, из которой выглядывала золотистая птичка, она раскрывала блестящий хвост, чирикала и забавно кланялась. Кастусь похвастался и кухонными приспособлениями, одно из которых измельчало крутящимися лезвиями любые продукты, а другое — одним вращением ручки идеально нарезало овощи. Ещё он сам делал игрушки для своего четырёхлетнего внучка, они двигались, кланялись, приседали, размахивали руками и головами. Эти странные штуки мне определённо нравились. Но меня не оставлял в покое ещё один вопрос:

— Так вы нам всё-таки расскажете, почему вы ведьмак?

— Я? — хрипло рассмеялся Кастусь. — Чего не знаю, того не знаю. Это всё молва людская. Боится люд честной моих и-зо-бре-те-ний. Думают, с огненными бесами вожусь. Всё, что людям кажется странным и необъяснимым, то они считают колдовством. Для меня же существует только два мага — это природа и наши желания. А вообще-то, я — кузнец, — он опять рассмеялся. — Заклинатель огня, можно сказать. Вот завтра покажу вам еще много интересных штуковин, мной лично придуманных в свободное от работы время. И сеялку, и косилку, и хитро-мудрый замок, и саморежущие ножи для стрижки кустов, и ещё много чего.

За беседой просидели до ночи. Я смело рассказала, откуда мы и куда направляемся. И, как оказалось, не зря.

— Слышал я про такую Обитель. Через наше поселище, случается, проезжают такие паненки, с горящими, как у тебя глазами. Редко, конечно. Весной местные жители ведьмарку видели, шарахались по всем углам и закоулкам от скачущей галопом красавицы. Да чего далеко ходить, дочь моя, и та на пару дней туда наведывалась. Чему там учат, не рассказывала. Да плохого не творит ничего — а значит, всё законно. Ну, а ежелили расскажут, как себя лелеять, да мужика в узде держать — так тут ничего плохого и нету.

— Неплохо было бы увидеться с вашей дочерью, узнать дорогу.

— Коли не забыла, так укажет. А раз вы в Златоселище собрались, так я детям передачку соберу, а то самому некогда, дел невпроворот — заказов нынче много. Возражений нет?

— Нет, конечно! Всё передадим.

— Вот и складно. С вами хорошо, да надобно в баню идтить, пока совсем не остыла. Посуду так оставляйте, не пристало гостям-то. А-а, я ж ещё вспомнил, чего я колдун-то. Баня тут только у меня одного имеется. Ага, люд местный годами не моется — только при рождении, да перед свадьбой.

— Это как же так? — не поверила я своим ушам.

— А так. Думают, все хвори через воду в тело проникают. Край наш сырой да болотистый — прежде многие от горячки помирали. С давних пор так повелось — в речке искупаются или под дождь попадут, значит — чистые. А бани мало у кого есть. Это недавно знатные господа придумали водой горячей поливаться, а раньше духами с ног до головы обливались.

Кастусь поднялся, пошарил в сундуке и вышел за дверь, оставляя нас одних.

Ночью я спала хорошо, не смотря на стучащий в закрытые ставни дождь и скулящего под дверью Пенька, просившегося ко мне в тёплую постель. Однако с утра меня снова разбудили навязчивые поцелуи.

— Ладно уж, залезай, — перевернулась я на спину, удивляясь, как Опупению удалось проникнуть сюда. Но на этот раз никакого Опупения не было.

— Ух ты! — обрадовался такому положению дел Данияр. — Вот так сразу?

— Отстань, противный, голова болит, — снова отвернулась я, скрывая улыбку.

— Знаю, что её вылечит: новые бусики! Сразу болеть перестанет!

— Сегодня не помогут даже новые сапожки, — поднявшись с постели, я выглянула в кухню, но хозяина в доме не обнаружила. За окном всё также моросил мелкий противный дождик. Одевшись потеплее и выйдя во двор, я заметила парня в чумазом фартуке, копошащегося в горе железяк.

— Хозяина нет, — подошла я ближе. — Чего тут роешься?

Парень опустил на землю ржавый топор и заулыбался, поправляя грязной рукавицей выбившуюся прядь русых волос.

— Я тут работаю.

— Да ну! И кем же?

— Ну…высоким знойным красавцем, — он приосанился и выгнул бровь.

— Да-а? Не идёт тебе эта роль, — я тоже выгнула бровь, и у меня это получилось эффектнее.

— Какая колючая! Всегда так знакомишься?

— Три раза в день после еды. Ты мне зубы не заговаривай. Чего ищешь? Воруешь, что ли?

Парень рассмеялся:

— Да я с Кастусём в кузне работаю. Не веришь — пойдём, покажу.

Я направилась следом. Кузня располагалась на противоположном конце двора. Парень подмигнул и распахнул передо мной дверь:

— Проходи, ложись. Ой… То есть садись.

Внутри действительно находился Кастусь в кожаных рукавицах и переднике.

— Утро доброе! — помахал он рукой. — Уже познакомились?

Мы с парнем ответили одновременно, только я «нет», а он «да».

— Это — Лада, а это — Лойко…

Парень снова нахально подмигнул, и я поморщилась.

— Я тут тебе хочу одну штуку подарить, — продолжал Кастусь, протягивая мне обтянутую тканью трость. — Вот смотри: одной рукой держишь, другой тянешь и — оп! Над тобой раскрывается снего-солнце-дождевой защитник!

Я взяла это чудное и-зо-бре-те-ние, за ручку и повертела. На металлические спицы, крепящиеся к трости, была натянута плотная, чем-то пропитанная ткань.

— Вот, можно под дождём ходить и не мокнуть. Я и дочке такой же сделал.

— Спасибо… Это намёк, что нам пора в дорогу?

— Да ты что, живите, сколько хотите! Я так, от чистого сердца. Сейчас вернусь, завтракать будем, — он продолжал рыться на полке, выискивая какие-то детали. — Лойко, займись делом, хватит глазеть!

Я не спешила уходить, наблюдая, как Кастусь лепит какую-то форму из глины, подмешивая туда мелкого песочка.

— А что это за и-зо-бре-те-ние получится?

— Это не изобретение, это я по просьбе нашего мистагога колокол новый отливаю, прихожан на молитву скликать.

— А мистагог с вами водится, ведьмаком не считает?

— Ох-хо-хо, считает, еще как, и побаивается, а значит — уважает.

После того, как форма была готова, Кастусь стал обмазывать её горячим воском.

— А можно и я попробую?

— Ну, давай, только не обожгись. На, вон, рукавицы надень.

Мы обмазали вылепленный из глины колокол толстым слоем воска, поверх которого Кастусь снова принялся накладывать слои глины, затем форму поставили в печь. Лойко не прекращал раздувать меха, отчего в кузне сделалось невыносимо жарко. Я сняла плащ и немного расшнуровала корсаж платья. Лойко не постеснялся заглянуть мне в декольте:

— Ух, какие у тебя… глаза, — поправился он, заметив мой недобрый взгляд.

Когда глиняный колокол нагрелся, весь воск из него вытек, и внутри формы образовалась полость. В неё-то Кастусь и налил расплавленную смесь из олова и меди, сказав, что когда всё застынет, глиняную форму он разобьёт, и останется чудный бронзовый колокол.

Я вышла из кузни, но Лойко и не думал заниматься своим делом.

— Погодь, — догнал он меня, — у меня тоже много разных штуковин имеется.

— Например?

— Ну… долго рассказывать. В общем, как стемнеет, приходи на сеновал, покажу.

— Приду обязательно.

— Честно? Не обманешь?

— Честное ведьмарское.

— Буду ждать с нетерпением, — парень расплылся в улыбке.

Несмотря на дождь и сильный ветер, нам с Данияром всё-таки не сиделось в избе. Мы прогулялись к реке, прошлись по мокрой улице под дождевым защитником, распугивая встречный народ. На перекрёстке нас догнал шлёпавший по лужам мальчишка, с гусиными перьями и кусками бересты под мышкой.

— А чё это? — указал он пальцем на «защитника». — От дождя, что ль? А я забыл лопуха в огороде вырвать, вот сейчас береста намокнет, и преподобный Андреаш мне всыплет!

— Это почему? — удивилась я.

— Строгий очень. Я уж две недели на учёбу не ходил, работы в поле много было. А в дождь и взимку можно и грамоте поучиться.

— Мы тебя проведём, да, Данияр?

Данияр кивнул и наклонил «защитника» над мальчишкой.

Так мы и шли: впереди шлёпал по лужам мальчик, следом, перепрыгивая через грязь, топали мы.

У мальчишки весь путь не закрывался рот. Он рассказывал о мистагоге, который проводил все занятия, учил писать, читать и считать, а так же сказывал о великих чудесах и небесных светилах.

Проведя мальчугана до самой учильни, мы решили задержаться, заглядывая в узкие незастеклённые окошки.

Прямо на полу расселось десятка два детей разного возраста. Они сидели тихо, старательно выводя литеры на грифельных досках.

— Я это… опоздал, — заглянул в залу наш знакомый.

Дети тут же оторвались от своих заданий и подняли головы.

Длиннобородый мистагог в синем до пола одеянии даже не взглянул в его сторону.

— Можно я войду и сяду? — не унимался мальчишка.

— Нет. Сегодня можешь гулять дальше.

— Чегой-то?

— От тебя слишком много шума. Детей должно быть видно, но не слышно, — он встал со своего мягкого кресла, не спеша приблизился к мальчику, взял его за ухо и затащил в комнату. — И вообще! Сколько раз вас учить, рта не разевать, пока взрослый к тебе не обратиться! Это что за манеры!? — он волок его за ухо, мальчик повизгивал, но не сопротивлялся. — Останешься после занятий и будешь наказан! — наконец усадил он ребетёнка на пол.

Я толкнула локтём Данияра, указывая на лежащие рядом с единственным креслом розги.

— Ужас, — я быстро уходила прочь от этой пыточной камеры. — Как думаешь, родители знают, как учат их детей?

— Думаю, да. Может, это такой способ воспитания, и дома их тоже секут?

— Надо было вмешаться.

— И что дальше? Ворваться и крикнуть: не слушайте старого дурака, сейчас мы вас учить будем, воларский шпион и ведьмарка?

— И то правда. Надо узнать, как у нас обучают.

— Нормально обучают, за уши и вихры меня тоже, конечно, таскали, но заслуженно. А ремень отца с железной пряжкой я надолго запомнил.

— Так ты, оказывается, был сорванцом?

— Думаешь, изменился?

— Не знаю-нe знаю. Тот еще заводила. По крайней мере, меня ужасно заводишь!

Вечером хозяин поставил на стол всё, что притащил из кладовки и извинился:

— Прошу простить, я в кузню. Работы — конь не валялся. А ученик мой, Лойко, отпросился, тётка вроде у него прихворала. Так что хозяйничайте сами, к ночи вернусь, если что — зовите, я рядом.

— Странно, — присела я у окошка, когда Кастусь вышел, — а меня Лойко на сеновал звал, как стемнеет. Обещал интересную штуку показать.

— Да что ты? — подсел рядышком Данияр. — А зачем тебе под дождём телепаться? Я сам схожу, посмотрю, а тебе всё расскажу. Идёт?

— Идёт. Если что-то очень интересное, то зови.

— Непременно.

Когда Данияр ушёл, я порылась в корзине с продуктами, размышляя, чего бы приготовить. В конце концов, как из ничего сделать чего, я не придумала, поэтому просто нарезала сухого сыра, достала хлеб, банку засахарившегося варенья и квас.

Данияр вернулся быстро и стал мне помогать, варганя в котелке какую-то кашу.

— Ну что, был там Лойко?

— Был, — он усиленно рубил ножом петрушку.

— А чего показывал?

— Да я вот поинтересовался, так мне он демонстрировать не захотел.

— А что с рукой? — взглянула я на разбитые костяшки.

— А это… упал. Темно было.

Я сбегала в кузню и позвала на ужин Кастуся. Он пришёл грязный и испачканный копотью. Сбросив в сенях тяжёлый кожаный фартук, вымыл в изобретённой им ранее рукомойне руки, быстренько перекусил и снова убежал.

— Ну что? — отодвинула я пустую тарелку и томно, как мне казалось, взглянула на Данияра. — Теперь ты — мой!

— Вот ещё! — возмутился он. — Придумала! Сама мой!