Утром, часов в двенадцать, я отправился вломить Роме. Шёл через город и наслаждался предчувствием весны. Тёплый ветерок, почудившийся ночью, нифига не почудился, был настоящим и к утру окреп. Кое-где капало с крыш, чирикали нарисованные птицы.
А вот интересно, не додумались ли наши набольшие старосты… Тьфу, во меня нахлобучило. Наши «создатели» не додумались ли оцифровывать мозги животных? Ну а чё? Всё реалистичней будет. Коню, например, разве не похер — реальный он или виртуальный? Скачи себе да скачи. Ржи.
Проходя мимо очередного домика, я вдруг остановился и прислушался. А потом, привстав на цыпочки, заглянул через забор.
Окно было открыто. На кухне возилась с нарисованными продуктами какая-то неизвестная мне девица с нестандартным лицом — в смысле, скопированным из реала, а не конструкторским. Симпатичная блондиночка.
На подоконнике стоял патефон и пел. Блондиночка подпевала:
— Сон, от которого мы не очнёмся, нас согревает фальшивое солнце…
Тьфу ты!
Я опустился с цыпочек обратно на полную стопу и выразительно покрутил пальцем у виска. Забор принял информацию к сведению.
Пока шёл через квартал, я услышал эту песню ещё три раза из разных домов. «Фальшивое солнце». Нет, люди положительно не шарят, чего им следует слушать. Нужен кто-то, чтобы объяснять. Нужен… Нужен критик, да. Музыкальный критик. Кого я могу сделать музыкальным критиком? Коляна, что ли? Ну а чё, пусть туда свою кипучую энергию направляет. Кроет х**ми всех, кто не «Благодарные мертвецы».
— А ведь это мысль, — сказал я, остановив на скаку коня, везущего хворосту воз. — Х*ли мы тут как в тундре сидим, ни тебе газеты, ни тебе х*я? Надо развивать инфраструктуру, если, конечно, я правильно понимаю значение этого слова.
— Прошу прощения, господин, — сказал неписаный водитель кобылы, — вас не затруднит пропустить меня?
— Да не вопрос, братуха, — подвинулся я. — Считай, что ты родился пропущенным.
— Благодарю вас, господин.
Мужик тряхнул вожжами, и коняга пошлёпала дальше, повлекла за собой сани. Я проводил из взглядом.
Не… Вряд ли будут реальных зверей оцифровывать. Это ж звери. Это ж какой шум поднимется. Зверюшки ведь согласия не давали, это нарушение прав животных, это ай-яй-яй и ой-ёй-ёй. Это с людьми можно любую х**ню делать, а зверюшку трогать не моги.
Если вдуматься — не маразм ли? Какая-нибудь белка прогрызёт себе дупло в дубе — и п**дец, этот дуб сразу — национальное достояние. Златую цепь повесим, охрану поставим, кто на эту белку косо посмотрит — расстрел на месте. Природный заповедник, х*ё-моё…
А человек? Попробуй сделай себе дупло, давай, сруби в лесу пару деревьев, построй хижину! Да отъ**ут же. Сперва в тюрьме сгниёшь, потом штрафы выплачивать за**ёшься.
Тигр захотел жрать — сожрал антилопу, и все в трусы кончают от умиления. Ах, какой он молодец, ах, природа! А ты — поди, сожри антилопу? Да тебя от**бут немедленно, в тюрьме сгниёшь, потом штрафы выплачивать за**ёшься.
Интересно, если на нашу планету смотреть из космоса, виден транспарант: «Спасите, я населена долбо**ами!»?
В общем, мне в жизни, считаю, повезло. Я большую часть этого идиотизма про**ал, бухая и торча, а когда лимиты закончились — я и помер. Зато теперь вот в идиотизме по уши, уже даже привыкать начал. Как там в пословице… С волками жить — волчиц е**ть.
— Ромыч! — рявкнул я уже от калитки и распахнул её ногой. — Какого х*я не пришёл в пять утра с докладом?!
В переговорах главное ведь — что? Главное — сразу же деморализовать противника, чтобы он вообще ни**я не понимал, что происходит. А пока он в растерянности — херачь его стальными аргументами, пока не обсерется.
Рома оказался во дворе, очень удачно. У них с Вивьен была романтическая веранда, где они и сидели за столиком, завтракая на утренней прохладе зарождающейся весны. Рома застыл, не донеся до рта бутерброд, а Вивьен застыла, наливая ему чаю. Оба уставились на меня.
— Чё, бля? — переспросил Рома.
— Война войной, а доклад — по расписанию, — отрезал я, подошёл к столу и окинул его взглядом. — Что жрём? Невкусно. Но ладно, не буду оскорблять отказом. Где моя кружка?
Рома отложил бутер и начал краснеть от сдерживаемой ярости. Впрочем, сдерживал он её недолго.
— Слышь, ты попутал ваще или чё? Это мой дом, х*ли ты сюда припёрся, как так и надо? Тя на штраф подписать, или чё, ай, бля-а-а-а!
Рома взвыл и подскочил. Вивьен, увлёкшаяся нашей беседой, так и стояла с чайничком. Перелила, и горячий дымящийся чай потёк Ромычу на яйца.
— Вот так вселенная наказывает каждого, кто на меня п**дит, — сообщил я и подвинул к себе Ромину чашку. — Ты, Ромыч, чё, обиделся, что ли? Ты, Ромыч, не обижайся!
— Нахер пошёл! — Рома указывал мне на калитку, а Вивьен тем временем стояла перед ним на коленях, видимо, пытаясь как-то нейтрализовать последствия своих действий.
Пыталась очень интенсивно и рьяно. Рома очень хотел выгнать меня непреклонно, но не мог не среагировать на действия Вивьен. Дёрнулся, опустил голову и прикрыл мотню руками.
— Вив, ты чё?
— Дай, поцелую, где болит, родной…
— Слышь, да хорош, ну чё ты!
Эх, милые бранятся… Ну а я пока бутер сожру под чаёк. Бутер — ничё такой, с рыбкой красненькой. Чаёк — не мой любимый напиток, но на холодке — то, что доктор прописал. Да и вообще, пора бы уже оставить в прошлом привычку начинать бухать с утра. Хочется хоть пару песенок попробовать трезвым записать. Если уж в реале не получилось, так хоть тут-то должно.
— …не прав.
Я моргнул и вышел из задумчивости, уставился на эту сладкую парочку.
Рома стоял в охерении, а Вивьен своим нежным голоском продолжала копать ему могилу:
— Мёрдок — фронтмен группы. Быть в центре внимания — его работа. Так всегда будет, Рома, с этим нужно просто смириться. Я понимаю, тебе тяжело, ты ещё молод, и…
— Да пошла ты на**й! — заорал Рома. — Ты чё, на его стороне, что ли?!
— В том, что касается музыки — да. Я хочу продолжать играть в группе. Но надеюсь, это никак не повлияет на наши…
— На**й! — Рома, как школьница в белой юбке, у которой внезапно начались первые в жизни, сорвался с места и хлопнул дверью.
— Ну п**дец, Вивьен, — прокомментировал я, жуя бутерброд. — Вот веришь нет — ни разу не помогла переговорам. Теперь чё? Ещё сутки ждать, пока он наплачется?
— Ну, по крайней мере, он ушёл, — сказала Вивьен, повернувшись ко мне. — И мы остались вдвоём.
Она оперлась руками о стол, наклонившись так, что под кофточкой я видел её телесное богатство.
— В… смысле? — переспросил я. — Не понял…
— О, брось, всё ты понял.
Но понял я слишком поздно. За миг до того, как кинжал ассассина вонзился мне в грудь и раздался знакомый хохот Танигавы.