Люблю

Глава пятая. Изгнанная, или Любовь к жареной картошке

В Новосибирске мне сопутствовала удача – я блестяще отыграла свою программу из классических произведений Шумана, Баха, Листа и Гайдна и сразу же поступила в заветное музучилище. Первые минуты, даже часы я буквально летала на крыльях: вот она, сбывшаяся мечта, вот они, дороги, которые лежат передо мной! Вот он, такой большой и уже такой добрый ко мне город – с его просторными проспектами, высокими зданиями, с тенистыми аллеями и далеким таким загадочным Академгородком! И все это – мое! И все это принадлежит только мне! И моя жизнь – в моих руках, я могу делать – и сделать – все, что только захочу!

И я добилась всего этого не только потому, что не согласилась на предложения родных пойти на другую профессию – «где можно хоть денег заработать». Да даже потому, что в тех серых предрассветных сумерках в Барабинске не разрыдалась над заблокированным будильником, не опустила руки, а сгребла вещи и себя в охапку – и метнулась бегом за дверь!

Я шла по проспекту, пританцовывая и напевая себе под нос, я хотела обнять всех встречных, хотела рассказать им, как прекрасна жизнь, как важно мечтать и что это за счастье, когда ты касаешься своей мечты! Касаешься пока хотя бы краешка её крыла!

Но…

Радость длилась недолго.

Серая туча осознания реальности наползла на солнышко, которое трепетало в моей груди.

Да, моя жизнь в моих руках, но… Но где мне жить?

Где мне жить?

Такой большой город – но есть ли в нем место для меня?

У меня не было в Новосибирске ни родственников, ни хотя бы шапочных знакомых – никого, у кого я могла бы найти угол.

Я так отчаянно рвалась сюда, к своей мечте, что даже не подумала о такой банальной вещи, как где жить.

И эту проблему нужно было решать очень быстро.

И я начала… ходить по квартирам.

Да, я ходила по квартирам, стучала в каждую дверь и наивно спрашивала: «Я студентка, не возьмете ли вы меня пожить?», «Здравствуйте, простите, я поступила в училище, мне негде жить», «Добрый день, подскажите, вы не сдаете комнату?» Мне не нужна была квартира – какая квартира на жалкую стипендию? Комнатка, просто комнатка – даже маленькая, даже и не комнатка, а просто уголок, где можно оставить свои вещи и куда я бы просто приходила поспать. Лишь поспать – мне больше ничего не было нужно.

– Здравствуйте, извините за беспокойство, я студентка. Нельзя ли у вас пожить?

А в ответ – тишина. Или странные взгляды: что за девочка с такими дурацкими вопросами? Или усмешки: с ума, что ли, сошла, пускать домой непонятно кого? Или пожимание плечами – да нет, нельзя. Или просто закрытая перед носом дверь…

Я обошла так где-то квартир двадцать пять. В большинстве со мной даже не стали разговаривать. В нескольких мягко объяснили, что мои поиски ни к чему не приведут. Но я не сдавалась. Я не хотела сдаваться, я не могла сдаться – ведь вот же, моя мечта, я трогаю её за крыло, как я могу потерять её из-за того, что мне негде жить?

Мне хотелось плакать, я уже перебирала в голове варианты пожить на вокзале или повесить объявление в училище – что угодно, как угодно, лишь бы найти угол!

Это была старая кирпичная сталинская пятиэтажка. Из тех, где даже нет мусоропровода, и все ходят к мусорным бакам, в которых роются жадные голуби. Подъезд был выкрашен голубовато-зеленой краской, а на бетонной проплешине – там, где краска облупилась, – шариковой ручкой было накарябано «Оля дура». Я немного даже позавидовала Оле – пусть дура, но живет в своей квартире в Новосибирске.

Я нажала на кнопку звонка. Где-то в глубине квартиры раздалась хриплая трель. О, сколько я таких трелей наслушалась за то время, пока обходила дома! Где-то чирикала птичка, где-то орало что-то, больше похожее на пожарную сирену, где-то верещало, булькало, цокало…

Здесь звонок пронзительно забрякал – точь-в-точь, как брякал звонок на моем велосипеде в Барабинске. Мне даже на секунду показалось, что я провалилась на несколько дней назад, в свой родной дом, и что мне все это на самом деле снится.

За дверью прошаркали шаги, провернулся замок – и дверь приоткрылась. Ровно настолько, насколько позволяла накинутая цепочка.

Из щелки выглянул любопытный глаз.

Я глубоко вздохнула и начала заученную за этот день фразу:

– Здравствуйте, я студентка, поступила в музыкальное училище. Мне негде жить…

Тут мой голос предательски прервался, и я готова была уже развернуться и уйти – да все уже понятно, зачем что-то еще говорить? – но я собралась и продолжила:

– …Мне негде жить. Можно ли поселиться у вас?

Дверь закрылась.

Я вздохнула.

Ну что ж…

Послышался скрежет снимаемой цепочки.

Дверь распахнулась.

На пороге стояла старушка. Она, прищурившись, внимательно осмотрела меня с ног до головы, пожевала губами, откашлялась и медленно произнесла:

– Ну-у-у, девочка…

Я снова вздохнула. Все понятно. Сейчас, как и много раз до этого: «Взять я тебя не могу, да и вряд ли кто возьмет, я тебя не знаю, вдруг ты квартиру обнесешь».

– Знаешь, – продолжила бабушка, – а вот чем-то ты мне понравилась. Возьму-ка я тебя. А потом посмотрим, как будешь себя вести.

Это была однокомнатная пятнадцатиметровая квартирка – чистенькая, аккуратненькая, немного даже какая-то запустелая. В ней мне любезно выделили даже не уголок, а диванчик. Старый, продавленный, из него то и дело лез ворс и немного пахло опилками, а пружины иногда в ночи истерично взвизгивали – но какой уж есть. На тот момент я была на вершине счастья – и этот диванчик казался мне спасательным плотом, на котором меня несет по океану жизни к берегу моей мечты.

Сама хозяйка спала на кровати – классической кровати, как на картинках в книжках: аккуратно заправленной, с горкой разномерных подушек. Всегда чистой, всегда пахнувшей накрахмаленным бельем и пудрой.

Ах, как мне хотелось хоть раз прилечь на этой кровати! Но это оставалось лишь безумной идеей, которую я не собиралась претворять в жизнь. Да и не смогла бы.

Я поступила в училище по классу фортепиано, а это означало необходимость постоянных, ежедневных занятий с инструментом. Но пианино! Дорогущее и громоздкое пианино – разумеется, его не было в однокомнатной хозяйской квартирке.

Но это было лишь трудностью, а не трагедией. Училище предполагало, что у многих ребят будут такие же проблемы, как и у меня, и поэтому в нем была общая аудитория с инструментом как раз для таких занятий. Но аудитория одна – а таких, как я, много. И заниматься надо в одиночестве, а не когда тебе дышат в спину и сверлят голодными до пианино глазами.

Ничего, не страшно! Я – девочка из провинциального Барабинска – смогла поступить в это училище, пройдя большой конкурс, я смогла найти квартиру в этом огромном городе – так неужели я не смогу решить вопрос, как и когда заниматься?

И я решила его.

Мне приходилось вставать в пять утра.

Быстро-быстро и тихо – чтобы ни в коем случае не разбудить хозяйку! – завтракать на маленькой кухоньке. Закипая, огромный чайник дребезжал, словно ракета на взлете, поэтому приходилось буквально дежурить над ним и при первом же «бр-р-р» сдергивать с плиты. Чайник был тяжелым даже со стаканом воды в нем, ручка нагревалась мгновенно, поэтому приходилось обматывать её полотенцем.

В шесть часов я уже была за инструментом.

А в восемь – на нем.

В первый раз, когда я внезапно куда-то провалилась, а потом проснулась на пианино, лицом вниз, мне стало безумно стыдно. Я потирала лоб, на котором отпечатались клавиши, и корила себя: ну как же так, как можно быть такой ленивой и слабой, ты же мечтала об этом, почему же ты посреди занятия взяла и заснула?

Во второй раз я уже лишь зевнула, потирая лоб и прикидывая, как быстро сойдут отпечатки и не будут ли смеяться встречные прохожие, если я выйду на улицу прямо так.

Вскоре эти обрывочные, словно украденные, куски сна вошли у меня в привычку. В такую рань аудитория никому не требовалась, так что я могла подремать минут двадцать-тридцать – даже не вставая, сидя, положив голову на клавиши.

Прохожие не смеялись – лишь искоса и удивленно поглядывали. Но мне это было неважно – я торопилась домой. Я мечтала лишь об одном: еще немного поспать. Как угодно, где угодно, хотя бы просто подремать!

Как угодно и где угодно… Ну что ж, желания имеют свойство сбываться.

Бабушка-хозяйка была домоседкой. Во всяком случае, я не помню, чтобы при мне она куда-то надолго отлучалась.

К моему приходу её кроватка была все так же аккуратно заправлена, а подушечки так же ровненько сложены в горочку – словно экспонат в музее советского быта, не хватало только таблички «Руками не трогать».

Сама же хозяйка уже посиживала на моем диванчике, почитывая газетку или смотря телевизор. Если я садилась рядом, она бросала на меня несколько недовольный взгляд: мол, чего тут расселась, неужели дел никаких нет, не мешай мне тут. Вслух она этого не говорила, конечно, но я ощущала её недовольство. И, конечно, попросить её подвинуться или пересесть – мол, я бы хотела прилечь и поспать или хотя бы вытянуть ноги – я и подумать не могла. Мое место в этом доме было четко определено – скажи спасибо, что вообще тут живешь. Ты должна быть благодарна за это – и быть тише воды, ниже травы.

Ты должна быть благодарна. Ты должна быть благодарна за это. Поэтому молчи и радуйся тому, что имеешь…

Сколько раз мне потом – когда, казалось бы, я уже стала известной певицей! – говорили это. Говорили в лицо или не менее выразительно молчали за спиной. Ты должна быть благодарна – и не жужжи. Не жужжи. Не жужжи…

Тогда я была одинокой девочкой в большом городе. Я действительно была благодарна – и просто не знала, как отстаивать свои права, чтобы при этом не превратиться в склочницу, да и что греха таить – чтобы просто не вылететь на улицу.

Я уже научилась спать на фортепиано – а это высший пилотаж в умении засыпать где угодно и как угодно. Мой диванчик был вне зоны доступа, бабушкина кровать – неприкасаемый экспонат, так что я садилась за стол, осторожно расчищала краешек от вещей – и клала голову на столешницу. Сон приходил моментально, словно обнимая теплыми мохнатыми лапами. Куда-то далеко-далеко, за край сознания отходили и громкий телевизор, и недовольно бормочущая хозяйка, и жесткое дерево столешницы, и боль в затекающей шее… Да, потом приходилось махать руками, разминать спину, а лоб практически ничего не чувствовал – но я хотя бы высыпалась. Я могла думать, мыслить, соображать. Я могла жить. Это был кайф.

Хозяйку мои мучения совершенно не трогали. Более того, вскоре после того, как я засыпала, она начинала ходить по квартире, греметь посудой, задавать какие-то вопросы: и возмущаться, почему я не даю на них ответа.

Я терпела. Я продолжала терпеть, потому что на кону была моя мечта – музыка. Я не могла позволить себе снова начать поиски квартиры, потому что когда тогда я буду заниматься? Каждый пропущенный день, каждый невыученный урок отдалял бы меня от моей мечты. Я не могла себе этого поз волить. Я касалась её крыльев – как я могу сейчас отпустить их?

И я молчала и терпела, и делала вид, что все в порядке.

Но через полтора месяца все закончилось.

Картошка. Обычная картошка внесла основательные коррективы в ход событий моей студенческой жизни.

Как обычный бедный студент, я часто её ела: варила, жарила, иногда даже запекала. Дешево, сытно и всегда вкусно. Это сейчас все следят за калориями, белками-жирами-углеводами и презрительно морщат на картошку нос. В те годы об этом знали только спортсмены да некоторые «избранные». Я же много занималась, недосыпала, постоянно гуляла пешком по городу, наслаждаясь его улицами, домами, людьми, так что ни на мой вес, ни на фигуру она никак не влияла.

Хозяйке же такой мой рацион не очень нравился. Она то и дело недовольно морщилась, потягивая носом: «Фу, навоняла тут своей жарехой», – но милостиво разрешала пользоваться кухней, плитой и посудой.

Посуда… Я еще могла позволить себе купить тарелку-чашку-ложку-вилку, но сковороды и кастрюли нанесли бы моему бюджету сокрушительный удар. Хозяйка разрешала пользоваться ими, да, но я замечала, как она потом проводит пальцем, проверяя, чисто ли я вымыла, как рассматривает на свет – не появились ли микротрещины на эмали, как изучает – сильно ли затупились ножи… Мне было обидно. Я и дома-то была аккуратисткой, а тут, в чужой квартире, с чужими вещами… Я мыла после себя тарелки и чашки до скрипа, смахивала со стола все, до последней крошечки, начищала ножи, вилки и ложки до блеска… Но не углядела.

Один раз не углядела.

То был поздний вечер. В училище – тяжелый, трудный день, плюс я осталась после занятий, чтобы еще позаниматься…

Я шла домой, едва передвигая ноги, думая лишь о том, чтобы поужинать – я не успела пообедать за весь этот безумный день, – и упасть спать. Поужинать – и лечь спать.

Жареная картошка казалась лучшим вариантом – я могла готовить её даже с закрытыми глазами, наливая масло на ощупь и поедая в полусне.

Но в тот раз что-то пошло не так. Может быть, попался клубень не того сорта. Может быть, что-то произошло с маслом. Или огонь оказался чуть сильнее. Но картошка пристала к сковородке. Не пригорела, нет – просто пристала сильнее, чем обычно.

Я взяла ложку, аккуратно подцепила сухую корочку, и…

Видимо, я все-таки сильно устала в тот день. Может быть, уже дремала, лишь краем сознания следя за происходящим. Иначе я никак не могла объяснить то, что моя рука дрогнула – и ложка сорвалась, шкрябнув по дну.

Я не придала этому особого значения. В кухне была слабая лампочка, которая давала тусклый желтоватый свет, и я не увидела роковую царапину.

Зато её увидела моя хозяйка.

Утром, едва только я вернулась с занятий, мне сунули сковородку под нос. Тыкая пальцем в неглубокую и не очень длинную, но все-таки царапину на дне. Крича, что поселили меня на свою голову, сжалившись над убогой, а я, неблагодарная, нечуткая, неряшливая, не имеющая уважения к чужим вещам, безрукая… – «Что значит простите? Что значит больше не буду? Конечно, больше не будешь, потому что сегодня же тебя тут и не будет! Что? Купишь мне новую сковородку? А знаешь ли ты, сколько у меня с ней связано? Столько лет служила верой и правдой, пока ты… Ах, просто царапина? Ах, её даже и не видно? Все, выметайся прямо сейчас»! Да, блин…

Вот так я с треском и вылетела из однокомнатной пятнадцатиметровой квартирки со временно моим диванчиком, данным мне божьим одуванчиком. Одновременно и жалея об этом, и где-то в глубине души радуясь освобождению из плена, в который пришла добровольно.

Все в нашей жизни происходит так, как надо. И именно тогда, когда надо. Необходимо лишь открыть себя этому и принять его.

Знала ли я, что это лишь первый раз, когда меня выгоняют из временного дома?

Что таких случаев будет еще достаточно, но все они больше не покажутся мне несправедливыми или обидными потому, что я буду уже рядом со своим любимым человеком – и любые житейские проблемки мы будем с ним делить пополам! Мы будем сидеть рядышком на краю очередной разверзшейся бездны и говорить друг другу: «Спасибо, что ты у меня есть, несмотря ни на что, мы с тобой самые сильные, и мы победители!» Будет у нас с ним такая поговорка – девиз по жизни. И в груди будет разливаться тепло и благодарность. И любая бездна, как киноэффект, будет затягиваться у меня на глазах и превращаться в цветущее ромашками поле.