ЛюБоль 2

Глава 15

Ману

Я трахал ее долго, развернув к себе спиной и вдавив ее голову в пол, вбивался в сочное тело, как одержимый, и не мог кончить. Она уже даже не стонала, а тихо скулила, видимо, ожидая, когда это все кончится, а мне было плевать. Я вертел ее, как куклу, в разные стороны, долбился в ее рот, в ее сочный зад и снова во влагалище. Я просто запрещал себе представлять на ее месте другую. Запрещал думать о красноволосой девочке-смерти. Но без нее секс превращался в битву с самим собой. Меня не возбуждало белое тело подо мной, жирные груди и огромные соски. Мне казалось, что даже в ее заднице слишком много места, а ее голос похож на карканье вороны. Никогда не любил у женщин коровье вымя и толстые телеса. Хотя иногда после жестоких битв мне было все равно, и я мог трахать самую отъявленную уродину. Но сейчас они все казались мне страшными, не такими, вонючими или слишком мягкими.

Вышвыривал одну и звал другую. Худее, выше, стройнее и опять никакой разрядки. Под утро надо мной работали умелыми ртами сразу трое, но я так и не кончил. Выгнал их на хер и, обхватив член ладонью, представил…проклятье, только представил мягкий изгиб спины, округлую грудь, торчащие соски и розовую плоть между ног… а еще раскинутые по покрывалу красные пряди волос и с рыком затрясся в оргазме, сжимая пульсирующий член обеими руками. Суууука. Что ж ты со мной сделала, тварь? Каким ядом опоила, какими чертовыми цепями приковала к себе? Что никакая другая ни в радость, что ни одно тело не возбуждает. Все еще подрагиваю от оргазма, а на языке кислый привкус суррогатов и горечь разочарования.

Осушил до дна весь виски и вышел из таборного шатра на мороз в одних штанах, чтобы холод остудил тело после бешеной ночи в гонке за ускользающим наслаждением. Где-то рядом доносились похотливые стоны и шлепанье тел о тела. Тихий смех и звук льющегося вина. Дым от сгоревшей деревни все еще окутывал деревья и висел в воздухе плотной стеной.

– Не спишь, барон? Покоя хочешь после ббесчинств, а не приходит он.

Резко обернулся и увидел Сару. Старая ведьма прислонилась смотрела на меня белесыми глазами.

– А к тебе приходит покой, Сара? О чем думаешь по ночам? О свежем человеческом мясе?

– Ооо…Сара думает о многом. Сара смотрит и запоминает. Она учится.

Подошел ближе и с презрением окинул ведьму взглядом. Что ж за отвратительное отродье? С какой дыры вылезла эта тварь? Если б не была так нужна, расчленил бы на куски и скормил своим псам.

– И чему научилась, старая?

– Понимать тебя и людей твоих. Знать, чего они хотят…чтобы потом давать им это за сочный кусок мяса или прядь волос, а иногда и за их кровь или зуб.

Это я и сам знал. К ней часто приходили. Просили зелье, лекарство, сушенные грибы или приоткрыть завесу будущего. Ведьма не бедствовала, если не брать в расчет, что за ней пристально следили и не давали сбежать.

– Я даже знаю, чего хочешь ты.

Я усмехнулся и отвернулся от старухи, глядя вдаль на зарождающийся рассвет. Даже проклятое небо о красноволосой шеане напоминает.

– И чего я хочу?

– Ты можешь обманывать их всех, даже твоего друга Савелия, который предан тебе, как собака, но старую Сару ты не обманешь. Девку чужую хочешь, которую женой сделал, но не удержал. И чем дольше ее нет рядом, тем хуже тебе становится, тем больнее внутри. Голод поглощает всего тебя…голод и тоска дикая, от которой не спишь по ночам. Не там ищешь её.

Я резко обернулся к ведьме и тряхнул за плечи.

– Что значит, не там?

– Далеко она от этих мест. Очень далеко.

– Где?!

– Сара лишь предполагает. Сара не может знать точно. Она там, где ей положено быть. И она не одна.

Теперь я впился пальцами в ее костлявые руки.

– Что значит, не одна? А кто с ней?! Говори ведьма, не то язык вырву.

– Не знает Сара, с кем. Но не одна. Тело к телу и плоть внутри плоти.

Я почувствовал, как по коже зазмеились огненные искры, прожигая дыры, подбираясь к груди.

– С любовником? Отвечай?

– Сара не знает. Она бы ответила. Сара только её чувствует и то очень слабо. Кровь ее давно на языке побывала. Только привкус остался. Тело в теле, плоть в плоти. Зверь молодой внутри. И хорошо ей от этого!

– Заткнись!

Сам не понял, как приставил нож к ее дряблому, дрожащему, как желе горлу, и впился в космы пальцами, придавив лицом к дереву.

– Ты просииил….Сара сказала…

– Лучше молчи, сука. Молчи, не то жизнь твоя будет намного короче, чем ты бы хотела.

– Разве, барон не хочет правду? Кто знает, какая она на самом деле. Может, все не так, как видится, и не так, как слышится. Саре карты сказали, что старая ведьма еще долго с тобой будет и победы твои увидит…Как Лебединского возьмешь, если ее послушаешь.

– Мне еще тебя слушать не хватало. Знай свое место, падаль. Не заговаривай со мной сама никогда. Надо будет, я приду к тебе, а пока молчи и радуйся, что жива.

Развернулся, чтоб уйти обратно в шатер, но она крикнула мне вслед:

– Могу облегчить твои страдания…Грибы, и каждая женщина станет для тебя ею. …станет ею, бароооон…еюююююююю…

Каждую ночь я проводил с очередной шлюхой, и ничто не мешало мне кончать в их тела. Потому что они ничем не хуже ее. Такой же грязной швали, которая где-то там раздвигала ноги перед своим любовником. Значит, ее проклятый ублюдок был не единственным. Неприкосновенная, типа целка…Истерически смеясь, я понимал, что именно это в свое время уберегло меня от дикой ревности и подозрений. Я считал, что она недоступна для других…Но как правильно говорил ублюдок ее начальник охраны, женщину можно брать по-разному…а еще я и сам знал…Похотливая, чувственная сучка, которая течет и кончает, едва дотронешься. Я помнил и это тоже.

Когда я найду ее …Впрочем, пусть молится о том, чтобы этого никогда не случилось. Пусть наложит на себя руки, потому что смерть ее будет страшной. Такой же жуткой, как и сам палач.

Данила и Лиля

Я смотрела, как белые хлопья снега, медленно кружась в воздухе, опускались на устланную таким же белым ковром землю. Закрыла глаза, вслушиваясь в тишину. Мне всегда, с самого детства казалось, что она не бывает абсолютно безмолвной. В тишине мы настолько растворяемся в собственных мыслях, воспоминаниях, что слышим голоса. Друзей, родных, врагов, свой собственный. Обхватила руками плечи, зажмуриваясь и позволяя воспоминаниям ворваться в самое сердце. И вот уже не белый снег перед глазами, а белый саван, укрывающий тело моего отца. Его кремировали…Так он хотел.

А я тереблю точно такой же белый платочек в руках, прижимаю его ко рту, чтобы не закричать, не броситься в самое пекло, туда, где огонь безжалостно сжирает самое дорогое, что у меня оставалось.

Можно поверить во многое, но до последнего надеяться на то, что ошибаешься. Так было со мной. Я до самого конца втайне надеялась на то, что Данила обманул меня, что отца не убили. Боже, я надеялась даже застать его умирающим, чтобы успеть поймать его последний вздох. В последний раз сжать его руку и увидеть его последнюю слабую улыбку. Я даже надеялась на то, что небольшой отряд, с которым Данила отправился за телом моего отца, вернется ни с чем. Потому что моя надежда умерла в тот же момент, когда я увидела его. Разбилась вдребезги с оглушительным звоном, а вместе с ней и та часть меня, которая всё еще верила.

– Лиля!

Сзади послышался голос Дани, и я открыла глаза, возвращаясь в реальность.

Дани…Тот, который сжимал мою ладонь всё то время, пока отпевали отца. Тот, который отправился в опасную вылазку ради того, чтобы подарить мне возможность достойно проводить в последний путь отца. Тот, который рискнул всем ради никому не нужной пленницы. А, впрочем, он был тем, который дарил эфемерную надежду на то, что нужна…Не знаю, зачем, но ей нужна.

И самое страшное – с каждым днём, проведенным рядом с ним, я ощущала то же самое. И это чувство усиливалось в те дни, когда его не было в лагере. Всё чаще я ловила себя на мысли, что прислушиваюсь к шуму вне палатки, что неосознанно жду знакомого звука мотора автомобиля. Что с замиранием сердца, крадучись, прислушиваюсь к разговорам людей, пытаясь выяснить, почему он и его люди не пришли. Я начала молиться за неё Богу. Успокаивая себя тем, что именно он обеспечивал мне защиту в лагере, набитом похотливыми грубыми мужланами…

Я попросила его научить меня драться с ножом. Он опешил от этой просьбы, а потом засмеялся, и я уже представляла, как вцеплюсь ногтями в его красивое лицо, чтобы согнать эту великолепную открытую улыбку, когда он вдруг стал серьезным и согласился. Сегодня был наш первый урок.

Я обернулась к нему и стиснула пальцы, увидев, как он остановился напротив меня с двумя ножами в руках. Спокойный, уверенный в себе, высокий. В его глазах предвкушение и интерес. Хищник. Самое верное определение для него. Снежные хлопья мягко опускаются на длинные тёмные волосы и плечи, закрытые чёрной курткой.

Дани вдруг бросил один из ножей в мою сторону, и я, конечно, не успела его поймать. Поджав губы, наклонилась за ножом, который оказался довольно тяжёлым, и, подняв его, поднесла к своему лицу.

– Если моя память не изменяет мне, я просила тебя научить драться, а не жонглированию.

***

Дерзит. Я усмехнулся. Девочка никогда не была трусливой, а сейчас все больше и больше набиралась храбрости. Конечно, это я давал ей уверенность. Даже отрицать не стану. Мог бы заставить ползать на коленях, вылизывать мне сапоги, но я не хотел. Вот таких у меня был целый отряд. Мне нравилась ее строптивость, её настоящий характер. Я хотел увидеть, какая она Лилия Тамарская на самом деле. Острая на язык и умная не по годам. Словесные игры поддерживала на высоте. Вот и сейчас одета в мужскую одежду, в которой выглядит настолько соблазнительно, что у меня скулы сводит от одного взгляда на ее стройные ноги в штанах и туго затянутый на тонкой талии ремень. Я бы все же предпочел видеть её в платьях. Но когда попросила научить, не стал возражать. Пусть попробует и успокоится. Пусть поймет, что это не для ее холеных ручек.

– Ты должна прежде всего научиться, как ты выразилась, жонглированию, а лишь потом и всему остальному. Должна научиться ловить нож и держать его…Не как расческу.

Усмехнулся, увидев, как вспыхнули яростью карие глаза. Подошел к ней и встал сзади. Забрал нож и снова вложил в ее ладонь уже правильно.

– Он слишком тяжелый. Я хочу, чтоб ты научилась поднимать его и брать правильно в руки. Делать это быстро. Давай попробуем еще раз.

А сам втянул запах ее волос и прикрыл глаза. Чееерт! Мы моемся одними и теми же шампунями, но она пахнет так, словно самое сладкое искушение. Словно окунулась в летние цветы, которыми усеяны наши поля летом. Как же тепло рядом с ней. Окутывает меня своей нежностью, своей дерзостью, оплетает какими-то чудовищно прекрасными надеждами на рай… и мне впервые хочется верить, что он все же бывает. Не только пекло, вонь разложившихся тел и смерть. Что где-то посреди всего этого хаоса есть и любовь. Я хочу к ней притронуться. Узнать, что это такое, и в то же время я боюсь, что это меня изменит.

***

Вздрогнула, когда он прикоснулся к моей руке. Встал сзади, и я глубоко вздохнула, чтобы не отстраниться от него, не сделать шаг вперёд. Нет, я не боялась. Я перестала бояться Дани давно. Мне вдруг стало страшно от тех мыслей, что закружились в голове. От непрошеных воспоминаний, которые ворвались вихрем в сознание, заставив на мгновение оцепенеть.

Иногда я подглядывала за ним. С неделю назад, когда поняла, что снова хочу увидеть тот его взгляд. Тёмный, порочный, которым он смотрел на меня тогда…Которым смотрел на меня, когда я заходила в палатку после очередной взъерошенной девицы, выходившей из неё на подгибающихся ногах.

А я заходила в свою часть и пыталась уснуть, но как только закрывала глаза, видела картины, от которых становилось жарко и кровь бросалась в лицо.

Данила обхватил мои запястья, сжимая их ладонями, а у меня тысячи мурашек по коже от его голоса и горячего дыхания, обжигающего шею. Взмахнул нашими руками вверх и опустил их вниз, разрубая воздух сталью. О, Боже! Почему мне больно просто от прикосновения его пальцев?

Ещё один взмах ножом, а мне хочется крикнуть, чтобы он отошел назад…или прижалась сильнее.

Он остановился, ждёт моих действия, не отпуская рук. И я выпрямляюсь, прижимаясь спиной к его груди и вскидываю вверх руку с ножом. Какой же он тяжёлый! Едва не уронила его, но Дани сильнее перехватил орудие за рукоять, и я услышала его усмешку. Вот же блин! Ладонями по его ладоням, обхватывая их своими пальцами и ожидая дальнейших действий.

***

Сжимает мои руки, а мне хочется сказать, чтоб не за меня, а за нож держалась, и не могу. Прикосновения пальцев к моим запястьям слишком нежное и все же сильное. Знает ли она, что ко мне нельзя прикасаться? Не знает. Я ей не говорил. Потому что после того раза, когда зашивала мне рану, не трогала больше. Но впервые я не испытал чувства омерзения или желания ударить за прикосновение. Снова заставил ее саму взять нож и еще раз разрубил воздух ее руками.

– Сильнее, Лиля. Намного сильнее. Нож – это продолжение твоей руки. Это не предмет. Это твоя жизнь в твоих же ладонях. Не убьешь ты – убьют тебя.

Отодвинулся от нее и снова стала перед девушкой, наблюдая за порозовевшими щеками и лихорадочным взглядом. Красивая. Чтоб мне ослепнуть, какая же она красивая! Эта девчонка сама понимает, что творит со мной одним только взглядом своих бархатных, влажных глаз? Улыбкой, запахом, взмахом длинных ресниц и румянцем смущения. Пиздец! В наше время и здесь, в этом мире разврата и смерти, кто-то еще умеет искренне смущаться. Первое время я всё ждал, когда ей приглянется кто-то из моих людей. Не цыган. Здесь были разношерстные пацаны, которые смотрели на нее горящими взглядами и роняли слюни. Но она их словно не замечала…она смотрела на меня. Всегда только на меня. Иногда мне хотелось крикнуть, чтоб перестала, но я не мог. Мне хотелось этих взглядов. Хотелось видеть этот огонь на дне ее зрачков. Рано или поздно мы оба сорвемся. И я боялся её. Да! Не она меня, а я её! Потому что понимал, что с ней будет мало только тела и похоти, мало просто секса. Я захочу больше. Мне будет нужна её душа. И если не даст… я могу и убить её за это. Тряхнул головой и кивнул ей на нож:

– Давай сама. Сильнее. Попробуй со всех сил вогнать его в ствол дерева.

***

Прикусила губу, чтобы сдержать вздох разочарования, когда она отстранилась. Бяожеее! Что же происходит со мной? Еще несколько недель назад я смотрела омерзением на девушек, которые извивались вокруг него полуголыми, а сейчас…

Взглянула на него, с трудом понимая, что он говорит. Данила вздернул бровь, указав пальцем на дерево и сложив руки на груди, и я, наконец, поняла, что он хочет. Быстрым шагом подошла к дереву и взмахнула ножом…а, точнее, довольно медленно подняла его в воздух и ударила им по стволу, но, видимо, недостаточно сильно. Стиснула челюсти, чтобы не оглянуться назад. Мне казалось, если обернусь и увижу насмешку в его глазах, то не смогу продолжить. Поэтому еще один удар. И еще один. И наконец нож вогнан по самую рукоять

***

Смотрел, как она колет ножом, как вилочкой за столом, и старался не расхохотаться в голос. Не сейчас. Слишком рано. Пусть вначале сама поймет, что ее затея полный бред. Не сразу заметил, что нож выскользнул из ее рук и девчонка поранилась. Увидел лишь, что уронила его и нагнулась, чтобы поднять.

– Неплохо, Лиля. Совсем неплохо. Дровосек из тебя выйдет годный рано или поздно. Давай. Подними его и коли еще. Не тыкай, а коли, девочка.

А потом почувствовал запах крови еще до того, как первая капля упала в снег. Только девчонка все равно подняла нож и опять замахнулась, а я видел, как по рукаву рубашки течет кровь. Молниеносно оказался возле нее и выдернул нож из рук, воткнул в снег и тут же перехватил ее запястье.

– На кой хер тебе сдалось это?! Ты девушка. Покажи рану.

Дернул к себе и осмотрела порез. Запах ее крови ворвался в легкие и заставил вздрогнуть. Я перевел взгляд на бледное лицо. А в глазах девчонки отчаяние и мольба. Я знала, почему она хочет научиться драться, – отомстить за смерть отца.

Наверное, я бы восхитился этим желанием, если б не понимал, что у нас не так уж много времени, и все, чему я могу ее научить, – это защищаться, а не убивать. А еще… что я не хочу, чтобы она ходила с нами на дело. Не хочу, чтобы дралась с нами. Не хочу ее потерять. Потому что уже знаю, что это такое – потери. Сам не заметил, как привязался к ней, как возвращаюсь в лагерь и ищу ее взглядом среди встречающих мужиков женщин и детей. Что ем приготовленную ею похлебку и испеченный хлеб. Что надеваю на тело заштопанные ею футболки, кофты и штаны, а по ночам долго смотрю на нее спящую, умиляясь нежному изгибу шеи, крутой линии бедер и маленьким пальчикам на ногах. Нежная как лань. Не знаю, с каких пор я начал считать её своей, но, наверное, это и был приговор нам обоим.

Выдернул свою рубаху из штанов и оторвал полоску ткани. Наматывал на тонкое запястье, рассматривая её длинные дрожащие пальцы. Такие хрупкие и нежные с розовыми ногтями. Мои руки на их фоне казались загрубевшими и темными.

– Эти руки не для драк…не для ножа, – пробормотал и посмотрел ей в глаза снова, – я научу стрелять, когда заживет. Пошли в лагерь.