Любовная лирика классических поэтов Востока

Все зубы выпали мои, и понял я впервые,

Что были прежде у меня светильники живые.

То были слитки серебра, и перлы, и кораллы,

То были звезды на заре и капли дождевые.

Все зубы выпали мои. Откуда же злосчастье?

Быть может, мне нанес Сатурн удары роковые?

О нет, не виноват Сатурн. А кто? Тебе отвечу:

То сделал бог, и таковы законы вековые.

Так мир устроен, чей удел — вращенье и круженье,

Подвижно время, как родник, как струи водяные.

Что ныне снадобьем слывет, то завтра станет ядом,

И что ж? Лекарством этот яд опять сочтут больные.

Ты видишь: время старит все, что нам казалось новым.

Но время также молодит деяния былые.

Да, превратились цветники в безлюдные пустыни,

Но и пустыни расцвели, как цветники густые.

Ты знаешь ли, моя любовь, чьи кудри, словно мускус,

О том, каким твой пленник был во времена иные?

Теперь чаруешь ты его прелестными кудрями, —

Ты кудри видела его в те годы молодые?

Прошли те дни, когда свежи, упруги были щеки,

Прошли, исчезли эти дни — и кудри смоляные.

Прошли те дни, когда он был желанным, милым гостем,

Он, видно, слишком дорог был — взамен пришли другие.

Толпа красавиц на него смотрела с изумленьем,

И самого его влекли их чары колдовские.

Прошли те дни, когда он был беспечен, весел, счастлив,

Он радости большие знал, печали — небольшие.

Деньгами всюду он сорил, тюрчанке с нежной грудью

Он в этом городе дарил дирхемы золотые.

Желали насладиться с ним прекрасные рабыни,

Спешили, крадучись, к нему тайком в часы ночные,

Затем, что опасались днем являться на свиданье, —

Хозяева страшили их, темницы городские!

Что было трудным для других, легко мне доставалось, —

Прелестный лик, и стройный стан, и вина дорогие.

Я сердце превратил свое в сокровищницу песен,

Моя печать, мое тавро — мои стихи простые.

Я сердце превратил свое в ристалище веселья,

Не знал я, что такое грусть, томления пустые.

Я в мягкий шелк преображал горячими стихами

Окаменевшие сердца, холодные и злые.

Теперь стихи мои живут во всех чертогах царских,

В моих стихах цари живут, дела их боевые.

Мой слух всегда был обращен к великим словотворцам,

Мой взор красавицы влекли, шалуньи озорные.

Забот не знал я о жене, о детях, о семействе,

Я вольно жил, я не слыхал про тяготы такие.

О если б, милая, меня ты видела в те годы,

А не теперь, когда я стар и дни пришли плохие,

Тогда звенел я соловьем, слагая песнопенья,

Тогда я гордо обходил пути, края земные.

Тогда я был слугой царям и многим — близким другом.

Теперь я растерял друзей, вокруг — одни чужие.

Заслушивался Хорасан твореньями поэта,

Их переписывал весь мир, чужие и родные.

Куда бы я ни приходил в жилища благородных,

Я всюду яства находил и кошели тугие.

Мне сорок тысяч подарил властитель Хорасана,

Пять тысяч дал эмир Макан, — даренья недурные.

У слуг царя, по мелочам, набрал я восемь тысяч.

Счастливый, песни я слагал правдивые, прямые.

Лишь должное воздал эмир мне щедростью подобной,

А слуги, следуя царю, раскрыли кладовые.

И тем и этим я владел в блестящий век Саманов,

От них — величье, и добро, и радости мирские.

Но изменились времена, и сам я изменился,

Дай посох: с посохом, с сумой должны брести седые.

В благоухании, в цветах пришла желанная весна,

Сто тысяч радостей живых вселенной принесла она.

В такое время старику нетрудно юношею стать,

И снова молод старый мир, куда девалась седина!

Построил войско небосвод, где вождь — весенний ветерок,

Где тучи — всадники равны, и мнится: началась война.

Вот молний греческий огонь, вот воин-барабанщик — гром,

Скажи, какая рать была, как это полчище, сильна?

Взгляни как туча слезы льет. Так плачет в горе человек.

Гром на влюбленного похож, чья скорбная душа больна.

Порою солнце из-за туч покажет нам свое лицо,

Иль то над крепостной стеной нам голова бойца видна?

Земля на долгий срок была во тьму повергнута, в печаль,

Лекарство ей принес жасмин, она теперь исцелена.

Все лился, лился, лился дождь, как мускус, он благоухал,

А по ночам на тростнике лежала снега пелена.

Освобожденный от снегов, окрепший мир опять расцвел.

Ручьи наполнила вода, всегда шумна, всегда вольна.

Как ослепительный клинок, сверкнула молния меж туч,

И прокатился первый гром, и громом степь потрясена.

Тюльпаны, весело цветя, смеются в травах луговых,

Как новобрачные они, чьи пальцы выкрасила хна.

На ветке ивы соловей поет о счастье, о любви,

Ему в ответ поет скворец от ранней зорьки дотемна.

Воркует голубь древний сказ на кипарисе молодом,

О розе песня соловья так упоительно звучна.

Живите весело теперь и пейте славное вино,

Пришла любовников пора, им радость встречи суждена.

В кустах шиповника, в саду, влюбленный стонет соловей,

Успокоенье ты найдешь от звуков лютни и вина.

Плещет, блещет Мулиён, меня зовет,

Та, в которую влюблен, меня зовет.

Под ногами, словно шелк, пески Аму,

Трудный брод, зеленый склон меня зовет.

Там, где пена по колена скакунам,

Там Джейхуна слышен стон: меня зовет.

В город счастья, в Бухару спеши, эмир,

Шлет она тебе поклон, меня зовет.

Ты — луна, а Бухара — небесный свод,

Что луною озарен, меня зовет.

Ты — платан, а Бухара — цветущий сад,

Листьев шум, пернатых звон меня зовет…

Будь весел с черноокою вдвоем,

Затем, что сходен мир с летучим сном.

Ты будущее радостно встречай,

Печалиться не стоит о былом.

Я и подруга нежная моя,

Я и она — для счастья мы живем.

Как счастлив тот, кто брал и кто давал,

Несчастен равнодушный скопидом.

Сей мир, увы, лишь вымысел и дым,

Так будь, что будет, насладись вином!

По струнам Рудаки провел рукой.

Запел он о подруге дорогой.

Рубин вина — расплавленный рубин,

Но и с губами схож рубин такой.

Одна первооснова им дана:

Тот затвердел, расплавился другой.

Едва коснулся, — руку обожгло,

Едва пригубил, — потерял покой.

Мою Каабу превратила ты в христианский храм,

В неверии друзей лишила, зачем — не знаю сам,

А после тысячи поклонов кумиру моему,

Любовь, я стал навеки чуждым всем храмам и богам.[2]

Прелесть смоляных, вьющихся кудрей

От багряных роз кажется нежней.

В каждом узелке — тысяча сердец,

В каждом завитке — тысяча скорбей.

Прекрасен день весны — пахучий, голубой,

Но мне милее ночь свидания с тобой.

Ты со мной, но я боюсь: уйдешь ты на мою беду.

Днем часам веду я счет, а ночью звездам счет веду.

Не любишь, а моей любви ты ждешь.

Ты ищешь правды, а сама ты — ложь.

Только тот, кто пьян любовью, понял, что такое хмель,

Перенес ты бед немало, но такой не знал досель.

Ты не газель: в мои тенёта пришла, сама того желая,

Ты не ищи освобожденья; не вырывайся, дорогая!

Да не будет в мире сердца, что ее не жаждет страстно,

Да земли не будет в мире, что не будет ей подвластна!

Я всегда хочу дышать амброю твоих кудрей.

Нежных губ твоих жасмин дай поцеловать скорей!

Всем песчинкам поклонюсь, по которым ты прошла,

Бью почтительно челом пыли под ногой твоей.

Если перстня твоего на печати вижу след,

Я целую то письмо, что вселенной мне милей.

Если в день хотя бы раз не дотронусь до тебя,

Пусть мне руку отсекут в самый горестный из дней!

Люди просят, чтобы я звонкий стих сложил для них,

Но могу я лишь тебя славить песнею моей!

Лицо твое светло, как день из мертвых воскресенья,

А волосы черны, как ночь не знающих спасенья.

Тобою предпочтен, я стал среди влюбленных первым,

А ты красавиц всех стройней, а ты — венец творенья.

Кааба — гордость мусульман, а Нил — сынов Египта,

А церкви — гордость христиан, есть разные ученья,

А я горжусь блистаньем глаз под покрывалом черным.

Увижу их — и для меня нет радостней мгновенья.

Лишь ветерок из Бухары ко мне примчится снова,

Жасмина запах оживет и мускуса ночного.

Воскликнут жены и мужья: — То ветер из Хотана,

Благоуханье он принес цветенья молодого!

Нет, из Хотана никогда такой не веет ветер,

То — от любимой ветерок, и нет милее зова!

Ты далеко, но твой наряд мне снится на рассвете

В мечтах — в объятьях ты моих, краса всего земного!

Мы знаем: свет звезды Сухейль приходит из Йемена, —

Ищу тебя, звезда Сухейль, средь звездного покрова!

О мой кумир, я от людей твое скрываю имя,

Оно — не для толпы, оно — не для суда людского,

Но стоит слово мне сказать, — хочу иль не хочу я, —

Заветным именем твоим становится то слово.

Слышу два великих слова, — и страдаю, оскорбленный,

Их впустую чернь склоняет, не постигнув их законы.

О красавице прекрасной говорят: — Она прекрасна!

Кто влюблен, того влюбленным кличет голос изумленный.

Это больно мне, подруга, ибо только ты — прекрасна,

Это больно мне, страдальцу, ибо только я — влюбленный.

Только раз бывает праздник, раз в году его черед, —

Взор твой, пери, праздник вечный, вечный праздник в сердце льет.

Раз в году блистают розы, расцветают раз в году,

Для меня твой лик прекрасный вечно розами цветет.

Только раз в году срываю я фиалки в цветнике,

А твои лаская кудри, потерял фиалкам счет.

Только раз в году нарциссы украшают грудь земли,

А твоих очей нарциссы расцветают круглый год.

Эти черные нарциссы, чуть проснулись — вновь цветут,

А простой нарцисс, увянув, новой жизнью не блеснет.

Кипарис — красавец гордый, вечно строен, вечно свеж,

Но в сравнении с тобою он — горбун, кривой урод.

Есть в одних садах тюльпаны, розы, лилии — в других,

Ты — цветник, в котором блещут все цветы земных широт.

Ярче розы твой румянец, шея — лилии белей,

Зубы — жемчуг многоценный, два рубина — алый рот.

Вьется кругом безупречным мускус локонов твоих.

В центре — киноварью губы, точно ярко-красный плод.

Ты в движенье — перепелка, ты в покое — кипарис,

Ты — луна, что затмевает всех красавиц хоровод.

Ты — луна в кольчуге страсти и с колчаном нежных стрел,

Перепелка — с кубком хмельным, кипарис, что песнь поет.

Не цепями приковала ты влюбленные сердца —

Каждым словом ты умеешь в них метать огонь и лед…

О ты, чья бровь — как черный лук, чей локон петлею завит,

Чьи губы красны, как рубин, нежнее шелка пух ланит!

Тюльпаном расцветает шелк, и пахнет мускусом аркан,

Лук мечет стрелы галие, и жемчуга рубин таит.

Под сводами бровей цветут нарциссы огненных очей.

Но пышный гиацинт волос в их завитках покуда скрыт,

Твоих кудрей волнистый шелк волшебник мускусом натер

И губы в сахар обратил, чтоб влажный лал не знал обид.

О, сколько раз я в сеть любви смятенным сердцем попадал!

О, сколько раз я, как змеей, был страстью пламенной обвит!

Но гибели я не страшусь, хоть вижу гибельную сеть,

Не замечаю смертных уз, хотя и мне аркан грозит.

Твой взор — двойник души твоей, он тем же полон волшебством.

Мой стан — двойник твоих кудрей, в том горький мой и сладкий стыд.

Но стан и кудри — что роднит? — Дугой согбенная спина!

Но взор и душу — что роднит? — Желанье, что тебя томит!

Не Заратуштры ли огонь пылает на твоих щеках?

Не мускус ли и галие твоих кудрей поток струит?

Кудрями сердце отняла, его глазам ты отдала.

Моя душа полна тоской, но сердце радостью горит…

Я потерял покой и сон — душа разлукою больна,

Так не страдал еще никто во все века и времена.

Но вот свиданья час пришел, и вмиг развеялась печаль, —

Тому, кто встречи долго ждал, стократно сладостна она.

Исполнен радости, я шел давно знакомою тропой,

И был свободен мой язык, моя душа была ясна.

Как с обнаженной грудью раб, я шел знакомою тропой,

И вот навстречу мне она, как кипарис, тонка, стройна.

И мне, ласкаясь, говорит: ты истомился без меня?

И мне, смущаясь, говорит: твоя душа любви верна?

И я в ответ: о ты, чей лик затмил бы гурий красотой!

О ты, кто розам красоты на посрамленье рождена!

Мой целый мир — в одном кольце твоих агатовых кудрей,

В човганы локонов твоих вся жизнь моя заключена.

Я сна лишился от тоски по завиткам душистых кос,

И от тоски по блеску глаз лишился я навеки сна.

Цветет ли роза без воды? Взойдет ли нива без дождя?

Бывает ли без солнца день, без ночи — полная луна?

Целую лалы уст ее — и точно сахар на губах,

Вдыхаю гиацинты щек — и амброй грудь моя полна.

Она то просит: дай рубин — и я рубин ей отдаю,

То словно чашу поднесет — и я пьянею от вина…

Казалось, ночью на декабрь апрель обрушился с высот,

Покрыл ковром цветочным дол и влажной пылью — небосвод.

Омытые слезами туч, сады оделись в яркий шелк,

И пряной амбры аромат весенний ветер нам несет.

Под вечер заблистал в полях тюльпана пурпур огневой,

В лазури скрытое творцом явил нам облаков полет.

Цветок смеется мне вдали — иль то зовет меня Лейли.

Рыдая, облако пройдет — Маджнун, быть может, слезы льет.

И пахнет розами ручей, как будто милая моя

Омыла розы щек своих в голубизне прозрачных вод,

Ей стоит косу распустить — и сто сердец блаженство пьют,

Но двести кровью изойдут, лишь гневный взор она метнет.

Покуда розу от шипа глупец не в силах отличить,

Пока безумец, точно мед, дурман болезнетворный пьет,

Пусть будут розами шипы для всех поклонников твоих,

И как дурман, твои враги пусть отвергают сладкий мед…

Тебе, чьи кудри точно мускус, в рабы я небесами дан,

Как твой благоуханный локон, изогнут мой согбенный стан.

Доколе мне ходить согбенным, в разлуке мне страдать доколе?

Как дни влачить в разлуке с другом, как жить под небом чуждых стран?

Не оттого ли плачут кровью мои глаза в ночи бессонной?

Не оттого ли кровь струится потоком из сердечных ран?

Но вот заволновалась тучка, как бы Лейли, узрев Маджнуна,

Как бы Узра перед Вамиком, расцвел пылающий тюльпан.

И солончак благоухает, овеян севера дыханьем,

И камень источает воду, весенним ароматом пьян.

Венками из прозрачных перлов украсил ветви дождь весенний,

Дыханье благовонной амбры восходит от лесных полян.

И кажется, гранит покрылся зеленоблещущей лазурью,

И в небесах алмазной нитью проходит тучек караван…

Самум разлуки налетел — и нет тебя со мной!

С корнями вырвал жизнь мою он из земли родной.

Твой локон — смертоносный лук, твои ресницы — стрелы,

Моя любовь! Как без тебя свершу я путь земной!

И кто дерзнет тебя спросить: «Что поцелуй твой стоит?» —

Ста жизней мало за него, так как же быть с одной?

Ты солнцем гордой красоты мой разум ослепила.

Ты сердце опалила мне усладою хмельной.

О пери! Я люблю тебя, мой разум сокрушен тобой,

Хоть раз обрадуй Рудаки, свое лицо ему открой.

Ужель так тягостно тебе открыть лицо, поцеловать

И так легко меня терзать, губить навеки мой покой?

Что для меня легко — тебе великим кажется трудом,

Что тяжело мне, то тебе забавой кажется пустой.

Аромат и цвет похищен был тобой у красных роз:

Цвет взяла для щек румяных, аромат — для черных кос.

Станут розовыми воды, где омоешь ты лицо,

Пряным мускусом повеет от распущенных волос.

Если рухну бездыханный, страсти бешенством убит,

И к тебе из губ раскрытых крик любви не излетит,

Дорогая, сядь на коврик и с улыбкою скажи:

«Как печально! Умер бедный, не стерпев моих обид!».

Моя душа больна разлукой, тоской напрасной ожиданья,

Но от возлюбленной, как радость, она приемлет и страданья.

Тебя ночами вспоминаю и говорю: великий боже!

Отрадна и разлука с нею, каким же будет день свиданья!

К тебе стремится прелесть красоты,

Как вниз поток стремится с высоты.

Поцелуй любви желанный, — он с водой соленой схож.

Тем сильнее жаждешь влаги, чем неистовее пьешь.

И пылинка — живою частицей была,

Черным локоном, длинной ресницей была.

Пыль с лица вытирай осторожно и нежно:

Пыль, возможно, Зухрой яснолицей была!

Видишь этого мальчика, старый мудрец?

Он песком забавляется — строит дворец.

Дай совет ему: «Будь осторожен, юнец,

С прахом мудрых голов и влюбленных сердец!».

Нет ни рая, ни ада, о сердце мое!

Нет из мрака возврата, о сердце мое!

И не надо надеяться, о мое сердце!

И бояться не надо, о сердце мое!

Если низменной похоти станешь рабом —

Будешь в старости пуст, как покинутый дом.

Оглянись на себя и подумай о том,

Кто ты есть, где ты есть и — куда же потом?

Сей кувшин, принесенный из погребка,

Был влюбленным красавцем в былые века.

Это вовсе не ручка на горле кувшинном —

А обвившая шею любимой рука.

На зеленых коврах хорасанских полей

Вырастают тюльпаны из крови царей,

Вырастают фиалки из праха красавиц,

Из пленительных родинок между бровей…

Поутру просыпается роза моя,

На ветру распускается роза моя.

О жестокое небо! Едва распустилась —

Как уже осыпается роза моя.

Разорвался у розы подол на ветру.

Соловей наслаждался в саду поутру.

Наслаждайся и ты, ибо роза — мгновенна,

Шепчет юная роза: «Любуйся! Умру…».

Ты не очень-то щедр, всемогущий творец:

Сколько в мире тобою разбитых сердец!

Губ рубиновых, мускусных локонов сколько

Ты, как скряга, упрятал в бездонный ларец!

Ты не слушай глупцов, умудренных житьем.

С молодой уроженкой Тараза вдвоем

Утешайся любовью, Хайам, и питьем,

Ибо все мы бесследно отсюда уйдем…

Видит бог: не пропившись, я пить перестал,

Не с ханжой согласившись, я пить перестал.

Пил — утешить хотел безутешную душу.

Всей душою влюбившись, я пить перестал.

Мой совет: будь хмельным и влюбленным всегда.

Быть сановным и важным — не стоит труда.

Не нужны всемогущему господу-богу

Ни усы твои, друг, ни моя борода!

Каждый розовый, взоры ласкающий куст

Рос из праха красавиц, из розовых уст.

Каждый стебель, который мы топчем ногами,

Рос из сердца, вчера еще полного чувств.

Оттого, что неправеден мир, не страдай,

Не тверди нам о смерти и сам не рыдай,

Наливай в пиалу эту алую влагу,

Белогрудой красавице сердце отдай.

Как прекрасны и как неизменно новы

И румянец любимой, и зелень травы!

Будь веселым и ты: не скорби о минувшем,

Не тверди, обливаясь слезами: «Увы!».

Луноликая! Чашу вина и греха

Пей сегодня — на завтра надежда плоха;

Завтра, глядя на землю, луна молодая

Не отыщет ни славы моей, ни стиха.

Виночерпий, бездонный кувшин приготовь!

Пусть без устали хлещет из горлышка кровь.

Эта влага мне стала единственным другом,

Ибо все изменили — и друг и любовь.

Когда ветер у розы подол разорвет,

Мудрый тот, кто кувшин на двоих разопьет

На лужайке с подругой своей белогрудой

И об камень ненужный сосуд разобьет!

С той, чей стан — кипарис, а уста — словно лал,

В сад любви удались и наполни бокал,

Пока рок неминуемый, волк ненасытный,

Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!

Не горюй, что забудется имя твое.

Пусть тебя утешает хмельное питье.

До того, как суставы твои распадутся, —

Утешайся с любимой, лаская ее.

Словно ветер в степи, словно в речке вода,

День прошел — и назад не придет никогда,

Будем жить, о подруга моя, настоящим!

Сожалеть о минувшем — не стоит труда.

Лживой книжной премудрости лучше бежать,

Лучше с милой всю жизнь на лужайке лежать.

До того, как судьба твои кости иссушит,

Лучше чашу без устали осушать!

Отврати свои взоры от смены времен,

Весел будь неизменно, влюблен и хмелен.

Не нуждается небо в покорности нашей —

Лучше пылкой красавицей будь покорен!

Мир — капкан, от которого лучше бежать.

Лучше с милой всю жизнь на лужайке лежать.

Пламя скорби гаси утешительной влагой.

Ветру смерти не дай себя с прахом смешать.

Словно солнце, горит, не сгорая, любовь.

Словно птица небесного рая — любовь.

Но еще не любовь — соловьиные стоны.

Не стонать, от любви умирая, — любовь!

Кто урод, кто красавец — не ведает страсть.

В ад согласен безумец влюбленный попасть.

Безразлично влюбленным, во что одеваться,

Что на землю стелить, что под голову класть.

Чем за общее счастье без толку страдать —

Лучше счастье кому-нибудь близкому дать.

Лучше друга к себе привязать добротою,

Чем от пут человечество освобождать.

Есть ли кто-нибудь в мире, кому удалось

Утолить свою страсть без мучений и слез?

Дал себя распилить черепаховый гребень,

Чтобы только коснуться любимых волос!

Пей с достойным, который тебя не глупей,

Или пей с луноликой любимой своей.

Никому не рассказывай, сколько ты выпил.

Пей с умом. Пей с разбором. Умеренно пей.

Я к неверной хотел бы душой охладеть,

Новой страсти позволить собой овладеть.

Я хотел бы — но слезы глаза застилают,

Слезы мне не дают на другую глядеть!

Когда песню любви запоют соловьи —

Выпей сам и подругу вином напои.

Видишь, роза раскрылась в любовном томленье?

Утоли, о влюбленный, желанья свои!

Дай вина! Здесь не место пустым словесам.

Поцелуи любимой — мой хлеб и бальзам.

Губы пылкой возлюбленной — винного цвета,

Буйство страсти подобно ее волосам.

Не моли о любви, безнадежно любя,

Не броди под окном у неверной, скорбя.

Словно нищие дервиши, будь независим —

Может статься, тогда и полюбят тебя.

Горе сердцу, которое льда холодней,

Не пылает любовью, не знает о ней.

А для сердца влюбленного — день, проведенный

Без возлюбленной, — самый пропащий из дней!

Волшебства о любви болтовня лишена,

Как остывшие угли — огня лишена.

А любовь настоящая жарко пылает,

Сна и отдыха ночи и дня лишена.

В жизни сей опьянение лучше всего,

Нежной гурии пение лучше всего,

Вольной мысли кипение лучше всего,

Всех запретов забвение лучше всего.

Тюрчанка, откуда ты к нам пришла на погибель сердец?

В каком ты взросла цветнике, бесценной красы образец?

Редчайший рисунок творца, прекраснейший в мире кумир,

В каком ты чертоге живешь, какой украшаешь дворец?

Сойдя со страниц красоты, ты словно от бога пришла.

Кого ты достойна, кому тебя предназначил творец?

О свежий розовый куст, расцветший студеной зимой!

Откуда дыханье весны несешь ты, чудесный гонец?

Неверье отринула ты, притворно в ислам перешла.

Чью веру решила отнять, на чей посягаешь венец?

Душа расстается с душой, мечтая тебя увидать.

С кем клятвою связана ты, кто рая земного жилец?

Вчера ты ушла от меня, покинула праздничный пир,

Скажи мне: где нынче гостишь, какой тебе мил удалец?

Воистину твой Хакани, как прежде, он верен тебе.

Ответь же: кому ты верна и чья ты сама наконец?

О ты, заставившая все кровоточить сердца,

Не одного сломила ты, сгубила гордеца!

О ты, из-за которой нам покоя не видать,

Оставившая жгучий след и в сердце мудреца!

Ты видишь: души обагрил кровавых слез поток,

И сердце выжала тоска, и муке нет конца,

Надежды нардовая кость застряла в тупике,

Нет хода на доске любви, не выйти из кольца.

Влюбленным нужно рисковать, и храбро я пошел

По улице, где ты живешь, до твоего крыльца.

Как только о твоей красе услышал Хакани,

Весть о безумии его перегнала гонца.

Только в мире ты явилась — смуты пламенная мгла

Обожгла сердца, взъярилась, дымом все заволокла.

Что мне делать у порога? Не откликнешься на зов!

К небесам уходят вопли всех сжигаемых дотла.

Если голову ты вскинешь, сотни падают голов,

Лишь на миг ты нас покинешь, душ лишаются тела.

Нравом ты подобна миру, в мире этом, как ни жаль,

Невозможно, чтоб удача рядом с бедами не шла.

Знаю, что легко ты можешь утолить мою печаль.

Не сжигай души плененной, эта доля тяжела!

Вслушайся в мое стенанье, что взлетает к небесам!

Вместе с ним душа умчится, и останется зола.

Хакани коснулось тленье, подошла душа к устам,

Только дай соизволенье, унесут ее крыла.

Весна, что озаряет мир, явив щедроты, — это ты,

И легкий всадник, что громит ряды пехоты, — это ты.

Цветенье сердца моего и сладкий плод моей души,

Весна, что пробудить пришла мир от дремоты, — это ты.

Драконы вьющиеся кос, ресниц манящих колдовство,

И чудотворец и калиф, дол и высоты — это ты.

Ты на охоте дичь моя, но вижу: я тобой убит.

Пронзающая тучей стрел в пылу охоты, — это ты.

Я — тот несчастный, чьи дела тобой расстроены вконец.

Кос распустившая тугих водовороты — это ты.

Каменосердая, опять ты ранишь и не лечишь ран.

Бросающая в грудь мою прямые дроты, — это ты.

Убила чарами меня, не повредив и волоска.

Отринувшая свысока мои заботы, — это ты.

Ты взором сердце Хакани сожгла, красавица, дотла.

Преобразившая в огонь свои красоты, — это ты.

Мир обновился, увидев тебя, душу твоей красой обновил,

Разум, что прежде кафиром был, верой себя святой обновил.

Снова твои колдовские глаза воспламенили сердце мое,

Души пламень рубинов твоих, словно сады весной, обновил.

Снова молву о твоей красоте запад узнал, услышал восток,

Клятвы свои обновил небосвод, время любовной игры обновил.

Нас пробудила любовь к тебе, вихрем влетела, в сердце вошла,

В каждой душе старую боль ветер любви сквозной обновил.

Снова пустыню твой свет озарил, стали как море слезы мои.

Новый огонь увидел Муса, воды потопа Ной обновил.

Празднеством стала тоска по тебе… Ты убиваешь терпенье мое,

Жертвой закланья будет оно, жертвенник я огневой обновил.

Сахар из этих сладостных уст нам обещаешь ты каждый год,

Год обновился, надо, чтоб я наш договор былой обновил.

Радуйся дивной своей красе, ибо воспевший тебя Хакани

Занят дозволенным колдовством, свод стихотворный свой обновил.

О утро! Глянь, куда тебя я из юдоли сей пошлю.

Я к солнцу верности тебя, к сиянью лучших дней пошлю.

Ты в запечатанном письме к любимой тайну отнеси,

Но никому не говори, куда тебя я с ней пошлю.

В обитель дружбы ты вошло лучом тончайшим чистоты,

Тебя в чертоги чистоты я от своих дверей пошлю.

Я знаю: ветер — жалкий лжец, а ты правдиво до конца,

И лучше я пошлю тебя, не этот суховей пошлю.

Покрыт кольчугой росяной лужайки золотой наряд,

В цветы одетого гонца я с ворохом вестей пошлю.

Мне душу натуго узлом скрутила дикой страсти длань,

Тебя я к той, что развязать должна узлы страстей, пошлю.

Перед уходом в мир иной душе отсрочки не дано,

И потому тебя в полет я молнии быстрей пошлю.

Ты рассмотри по одному недуги сердца Хакани,

Ведь за лекарством я тебя к возлюбленной своей пошлю.

Спеши любви предаться, сердце, вот — поприще и подвиг твой.

Ты головою правишь, сердце, и что же стало с головой!

Терзалось ты от старой боли и от нее освободилось,

Но умолчи о том, как страждешь от боли новой и живой.

Враждебен город к чужеземцам, любимая недостижима,

И здесь ли место для скитальцев, гонимых сумрачной судьбой!

На золото здесь ценят ласки, и есть весы любви в Дамаске,

Но хватит хвастаться Дамаском, коль в чаше пусто весовой.

Я знаю — красота опасна. Но предпочту, сказать по чести,

Несправедливости любимой всей справедливости пустой.

Теперь, когда ты видел цепи, повсюду сыплющие мускус,

Ты разорви свои оковы, пусть дремлет разум, часовой.

Струистых кос почуяв мускус, ты сразу стал ничтожно малым,

Не зря в далеком Джоу-джоу погоня шла за кабаргой.

За кровь свою не требуй платы, кровь только ты и проливаешь,

Пролома не ищи снаружи, внутри — твой ворог роковой.

О Хакани! Ты что затеял? У сердца — тысячи желаний,

К чему еще любви заботы, капризы чаровницы той?

Вот ворон, он чернее ночи, он не родится белоглазым.

Уж лучше черным оставаться, коль не расстаться с чернотой.

Это бедное сердце к устам светлолицей бежало,

В дикой жажде оно к пламенистой кринице бежало.

Плачет пламя в воде, и вода от огня закипает,

Прямо в пламя и воду веселья крупица бежала.

Соблазнили Адама ланитами смуглыми Евы,

В рай явилась беда, и в слезах чаровница бежала.

Черных локонов зов в миг неверья услышало сердце,

В край неверья оно, чтоб отмстить и разбиться, бежало.

Сердцу лишь по воде можно было бежать из темницы,

Со слезами оно, покидая зеницы, бежало.

Это мертвое тело, оставив пустыню индийцев,

В царство серны из Чина, к нарциссам юницы, бежало.

Ты в любви — словно див, ну а разум — всего лишь безумье.

Сколько мощных умов от любви в огневице бежало!

Свой шафрановый лик сблизив с мускусом локонов милой,

Сделал я амулет, и болезнь-дьяволица бежала.

Хорошо, Хакани, на земле слушать притчи о небе.

Твое счастье с небес, чтоб на землю спуститься, бежало.

Суждены одни напасти тем, кто милой взят в полон.

Тот незрел, кто трезв и в страсти, тот, кто ей не опален.

У тебя никто доселе милости не находил,

Лишь небытие даруешь, насылаешь вечный сон.

Сотню лет прожду свиданья, дальний путь к нему ведет,

А захочешь — лишь полшага, и осилен крутосклон.

Город опьянен любовью, и не видно во хмелю,

Из какой поят нас чаши, только слышен кубков звон.

Наша детская беспечность искренностью рождена.

За такими простаками беды кинулись вдогон.

Своевольем изнурила всех пленившихся тобой,

Лицезрения любимой любящий навек лишен.

Больше тысячи страданий — в каждом сердце огневом,

И у каждого страданья — больше тысячи имен.

О моем разбитом сердце ты спроси у Хакани,

Чтоб узнать названье боли, чтоб услышать сердца стон.

О красавица, что взглядом ранила сердца мужей,

Сокрушила души блеском дивных мускусных цепей!

Лик, подобный лицам гурий, превратил в эдем пустыню,

От стенания влюбленных задымилась зыбь морей.

Ты свиданье обещала — все глаза мы проглядели,

И заждался твой невольник, утомился в беге дней.

Эти гневные ресницы сердце обрекли на муки,

Эти сахарные губы сделали тоску милей.

Длинных кос твоих драконы жалят, словно скорпионы.

Разве скорпионов кто-то видывал в обличье змей?

Сердце унесла с собою, на аркане кос умчала,

А потом его взнуздала сбруей амбровых кудрей.

Сердце в поисках покоя ночью от меня бежало

К этим прядям беспокойным пери ветреной моей.

Безответен страсти вызов, Хакани из глаз-нарциссов

Льет кровавые потоки ночью у твоих дверей.

О, разве сердцу моему дано свиданья с ней достичь?

Оно в безумии бежит. Ему ли цели сей достичь?

Пока увидеть на луне не сможет солнце отблеск свой,

Безумцу ль молодой луны во мгле пустых ночей достичь?

Что ей Санджар? Его шатра ее превыше торока,

О, разве нищего рука сумеет их ремней достичь?

Покуда на ее устах сияют лалы, жемчуга,

Дождусь ли милостыни я? Чего руке моей достичь?

Что глаз дурной, покуда грудь, как рута чадная, горит?

Чего пред нежной красотой сумеет чародей достичь?

Как солнцем Страшного суда, любовью сердце сожжено.

Любовь — как Судный день, лишь с ней хочу скончанья дней достичь.

О Хакани! Вот скорбь твоя, что сердце убежало к ней.

Взгляни-ка издали, чего теперь удастся ей достичь.

Тебя мое сердце в конечном итоге достигнет,

Душа единенья с красой недотроги достигнет.

Рыданье безумца ушей равнодушных твоих,

Жемчужины слез оставляя в залоге, достигнет.

Я стану безумцем, лишь вестник твоей красоты

Лачуги моей, засверкав на пороге, достигнет.

Такое бывает, когда бесноватого взгляд

Лазури, где серп зажелтел тонкорогий, достигнет.

Терпенье ушло и постится в разлуке, а там

Придет разговенье, и счастья убогий достигнет.

Лишь снится свиданье, но пусть высоки торока,

Однажды рука их ремня без подмоги достигнет.

Надежда от радости крыльями плещет, когда

Высокого свода в счастливой тревоге достигнет.

Зенита достиг день крылатой надежды моей,

Боюсь: он однажды заката в дороге достигнет.

Меня не забудь, а иначе тебя Хакани

Дозволенной магией в горнем чертоге достигнет.

Ну почему ты отвернулась? Ведь я не скидывал ярма!

Убила и проходишь мимо, молю, а ты — глухонема.

Дорогу к счастью бессердечно ты для влюбленного закрыла

И розы верности вручила врагам, достойным лишь клейма

Пришла, как солнце на рассвете, и глянула в окошко сердца.

Ушла, окно землей засыпав… Теперь в груди моей — тюрьма.

Вином наполненные чаши ты осушала с подлецами

И часто на меня плевала, собой довольная весьма.

Хитро меня ты обольстила, силки расставила повсюду,

Рассыпав зёрна для приманки, для помрачения ума.

А в голове твоей — гордыня, которой больше стало ныне,

Когда вокруг прекрасных лилий струится мускусная тьма.

Ты Хакани не дашь отпора, тебя осилит он, и скоро,

Ведь человечности доспехи ты с тела сбросила сама.

О пери, ты пленяешь нас, ты обольстительна и зла,

Укорами терзаешь нас, как будто уши надрала.

Струистых не распутать пут, терпенья цепь они порвут,

Что перед родинкой твоей, благочестивые дела!

Я знаю, твой природный нрав строптив, и резок, и лукав.

И наша доля тяжела, и даже слишком тяжела…

Сегодня вечером, впотьмах, она пришла ко мне в слезах,

И вся душа моя зажглась и вмиг обуглилась дотла.

Спросил я: «Чудо красоты! Ну отчего так плачешь ты?».

Ответила: «Мне без тебя и жизнь нисколько не мила».

О господи! Волшебный вид: нас прелесть юная слепит,

И потому во всех глазах ты по-иному расцвела.

О Хакани! Восславь того, кто смог из глины и воды

Такое диво сотворить! Всевышнему — твоя хвала!

Где силы, чтобы до нее, до той, что жестока, дойти?

Я — муравей. Где Сулейман? Смогу ли за века дойти?

Как закружилась голова! От жажды гибну я в песках!

Где Хизр? Исчез и не сказал, как мне до родника дойти.

Ночь беспросветна, путь далек, везде разбойники грозят.

Неужто до ее дверей в лохмотьях бедняка дойти?

Когда приду — не клясть судьбу, а славить буду, как Юсуф…

До цели братья помогли ему, намяв бока, дойти.

О соловьи! Я расскажу, как птицеловы к вам добры,

Лишь только, цел и невредим, смогу до цветника дойти.

Я — капля крови, я — слеза, мне страшно немощи моей!

Нет сил от глаза до ресниц, хоть велика тоска, дойти.

О Хакани! Нелегок путь. Где плаха гибельной любви?

Не так уж просто до нее тебе издалека дойти.

Любовь пришла и сделалась судьбой,

Жизнь вечная — свидание с тобой.

В тени волос твоих светлеет сердце,

Соседствует с небесной синевой.

Арканом кос ты сердце захлестнула,

Я от обиды горькой — сам не свой.

Как божий день мне ясно: сердце скрылось,

Окутанное мускусною мглой.

Я отдал душу за любовь, хоть знаю:

Огонь бесплатен в стороне любой.

Пусть небеса у твоего порога

Стоят, как страж, как зоркий часовой, —

Красавицы, бывало, знали жалость,

Ты пожалей пришедшего с мольбой!

Ведь Хакани живое красноречье —

Как залежи, богатые рудой.

Сердце в руки любви нам отрадно метнуть,

Мы недаром влюбленности выбрали путь.

Знай: тоску по тебе мы кувшинами пили,

Ибо тайной тоски нам пришлось отхлебнуть.

Взяв сердца, ты велела сидеть нам покорно,

Вот я встал, чтоб тебе жизнь свою протянуть.

Мы послушны твоей непреклонной гордыне,

Я напрасно молю: «Благосклоннее будь!».

Шли мы рядом с твоими собаками злыми,

И Медведицы выше пришлось нам шагнуть.

Мы — ничьи не рабы, ведь в тебя мы влюбились

И, поскольку вольны, не зависим ничуть.

О ты, в ночи волос разлитых упрятавшая лунный лик,

Под зонтиком из гиацинтов ланит укрывшая цветник!

Знай: жемчуг взгляда черно-белый раскрылся, сердце разбивая.

Рубины уст попрали клятву и не оставили улик.

Я понял — странники солгали, видавшие далекий Йемен:

Мол, в сердолик там превращает простые камни солнца блик.

Любимой сердце — все из камня. Так почему же непрестанно

В моих глазах любовь рождает слезы кровавый сердолик?

С тех пор как сердце убежало и в этих косах поселилось,

Утратив на него надежду, не успокоюсь ни на миг.

Себя оплакивает сердце, себя клянет, к себе взывает!

Оно само себя сгубило, и нет злосчастней горемык.

И сердце бедное похоже на гибнущего шелкопряда,

Себе он свил роскошный саван и в шелке горестно поник.

Чего же хочет это сердце от Хакани, от страстотерпца?

Иль мало было испытаний и от страданий он отвык?

Нам ветер мускусных волос, цветенья аромат пошли,

Нам хоть единый волосок по ветру наугад пошли.

О помощи к твоим устам душа взывает без конца,

Подобный амбре поцелуй, чтобы осилить яд, пошли.

Сама ты видишь: я влюблен, я обезумел, я убит.

Хоть день ты поживи для нас и благосклонный взгляд пошли.

Ты узел с локонов сними и сделай узами для нас,

Нам сахар благодатный уст, что слаще всех услад, пошли.

Ты нашим покажи глазам сиянье своего лица,

Явись — и солнцу через них свет, что взаймы им взят, пошли.

Даруй же нам рукою сна посланье с обликом твоим,

Устами ветра весть о том, что верность нам хранят, пошли.

Пойми, что сердце Хакани покрыто тысячами ран,

Бальзам хотя бы для одной, когда они горят, пошли.

А если безучастна ты, хоть милосердие яви

И сердце, взятое тобой, молю тебя, назад пошли!

Горя меньше, чем разлука, не придумала она.

За жемчужину такую жизнь — ничтожная цена.

Ты известна чудесами и зовешься Сулейманом,

Кольцам локонов земная красота подчинена.

О твоем жестокосердье полетела весть по странам,

И в своих кровопролитьях мир покаялся сполна.

В том краю, куда повеет дуновение разлуки,

Если во дворец ты входишь, разрушается стена.

Не твое ли это счастье обрекло меня на муки?

Веришь ли, что знал я прежде золотые времена?

Нет в ночи надежд на утро, дни разбиты, жизнь убога.

Что хватать полу рукою? Выше головы — волна!

Не тверди опять о встрече. Разговоров слишком много.

Лишь разлуку и свиданье вижу я, не зная сна.

Я растоптан тоской, но, скажи, за какие дела?

И насилия длань ты зачем надо мной занесла?

Шип насилья в меня ты вонзила, а я не обижен,

Но мольбы лепесток стал обидой тебе — ты ушла.

Твой лукавящий взгляд, остриями ресниц завлекавший,

Обескровив, прогнал… И вдогонку несется хула.

Дерзким взглядом прельщен, очарован я взглядом лукавым.

Где ж терпенье мое? Да ведь я — человек, не скала!

Я встречаю тебя и приветствую красноречиво,

Ну а ты поглядела и холодно взор отвела.

Ты и влагу и сушу холодным ответом спалила.

Где вы холод видали, сжигающий душу дотла?

Так не скажешь ли мне, как еще Хакани покараешь?

Что еще сотворишь? ты ведь сделала все, что могла!

Сбросивший оковы страсти к той, что всех цариц милей,

Помыслы свои избавил от невидимых цепей.

Потрясенному разрывом, трудно быть мне терпеливым,

Утешителей не стало в сей обители скорбей.

Жизнь — и сушь ее, и влага — все погибло в миг единый,

Ибо разума лужайку выжег страсти суховей.

Если цену поцелуя назовут ее рубины,

Ты за поцелуй заплатишь тысячею кошелей.

Но сокровищницу жизни заселившая разлука,

Отнимая силу воли, изнуряет все сильней.

Жаждет Хакани свиданья, но от милой нет ни звука,

И вручил он ожиданью тайники души своей.

Откуда мог я знать, что столько в страсти пыла,

Что жизнь мою она испепелить решила?

Казалось, что любовь цветами машет мне…

Приблизилась — гляжу: в ладонях пламя было.

Довольства пыль смела, как блестки серебра,

Рассудок мне она что камнем прищемила.

Из сердца прогнала терпение она,

И в голову вошла терпенья злая сила.

В тенета я попал, и в тот же миг меня

Стыдиться стала та, что прелестью пленила.

От верности она — в ста поприщах пути,

Насилью — два шага до моего светила.

Нет, сердцу не догнать свиданья караван,

Дорога далека, копыта лошадь сбила.

Стенанья Хакани прошли сквозь небеса,

Ведь органон любви всегда играл уныло.

Что для любимой наше сердце? Милее мира суета!

Дичь сбитую не поднимая, прошла, надменна и крута.

Мы от восторга чувств лишились, когда ее красу узрели,

Но, ничего не замечая, она другими занята.

Она лишь повела глазами, и стали мы гонимой дичью,

А после даже не взглянула, ей незнакома доброта.

Сказала: «Пары не ищу я!» — и верность слову сохранила.

Сказала: «Буду одинокой!» — и правду молвили уста.

Когда удача изменила, из рук свидание уплыло,

Мне сердце милая пронзила, затем что не было щита.

Прошла молва, что процветают дворцы желанного свиданья,

Пошел я умолять о встрече, но отыскать не мог врата.

В отчаянье решил взлететь я на крышу этого чертога,

Но толку не было — бессильна моя бескрылая мечта.

Боролся Хакани с тоскою, с ней в нарды верности играя,

Но видит: кости нет прохода, ловушка прочно заперта.

Красавицам лишь власть мила, коварным верность не дана,

Из них любая жаждет зла и лишь насилию верна.

От мира и от всех, кого для этой жизни он взрастил,

По чистой правде говоря, исходит пагуба одна.

Каких не вспомнишь дивных лиц, каких не встретишь чаровниц,

Тебе презреньем воздадут и всякой мерзостью сполна.

В красавицах ты ищешь зло, на них посмотришь и найдешь,

К чему добра от злого ждать? Прождешь напрасно допоздна.

Стареет все, что рождено, и станет уксусом вино,

Зато из уксуса никто уже не сделает вина.

О сердце! В злую не влюбись, изменницы остерегись!

Утешит ли тебя душа, что кровожадна и темна?

Нет, человеку человек таких обид не причинит,

Похожа все-таки не зря на пери злобную она.

О сердце! В горестные дни будь верным другом Хакани,

Твои любимые тебя забыли в эти времена.

Что проку плакать и стенать? Ведь счастью не открыть глаза,

Не добудиться, хоть греми здесь Исрафилова зурна!

И друга верного искать среди дружков поберегись,

Тебе, я думаю, давно их суть змеиная видна.

Уста Исы даны любимой, но для меня вздохнуть ей жаль.

Пред ней — больной неисцелимый, но для меня шагнуть ей жаль.

Что думать мне о солнцеликой, как мне прославить прелесть злую?

Ей для меня благоуханья, цветенья легкой сути жаль.

Я преданности ожерелье ношу на шее, как голубка,

Но пусть любимая — Кааба, открыть к святыне путь ей жаль.

Надев рубашку из бумаги, жду осуждения проступка,

Но ей бумаги жаль, тростинку в чернила окунуть ей жаль.

Пишу кровавыми слезами страницы длинного посланья.

Жаль для меня чернил на строчку, бумажных ей лоскутьев жаль!

Как! Сердце Хакани забыто! Не вспомнит без напоминанья.

Неужто милости ей жалко, помочь в сердечной смуте жаль?

Такой красой твой лик сияет, которой и у пери нет.

Нет равных царств у Сулеймана, подобных ей империй нет.

Ступай, твори благодеянья и ведай: праведнее гостя

И в хижине у Джибраила средь преданнейших вере нет.

Нигде таких пиров халифских, нигде таких султанских ратей

По всей земле необозримой, да и в небесной сфере нет.

За поцелуй единый надо отдать в уплату оба мира,

И даже небу дозволенья коснуться этой двери нет.

Ты гневаешься, что в подарок могу отдать я только душу,

Но одари меня улыбкой, в том для тебя потери нет!

Ведь в мире этом человека, который, милую увидев,

Терзаний, Хакани сгубивших, не знал бы в той же мере, нет.

Любимая, подарок нам с печалью пополам пошли.

Еще невиданную боль привыкшему к скорбям пошли.

В прах наши души обрати, дома испепели дотла,

Боль подари, дай платье нам — одежду скорби нам пошли.

Как только ты припомнишь нас, хоть чем-то с нами поделись.

Заплачешь — слезы присылай. Мы рады и слезам… Пошли!

Твой облик — сладостный бальзам для сердца, что больно тобой.

Разлукой ранившая нас, болящему бальзам пошли.

В плену — пропавший наш Юсуф, он — в путах локонов твоих,

Ты весть о том, как хорошо ему живется там, пошли.

Пусть Сулейманово кольцо сумел похитить локон твой,

Владельцу перстень возврати и лишь рубин устам пошли.

Я вижу: в мире места нет пожиткам бедным Хакани,

Брось взгляд ему и в мир иной, к неведомым садам пошли.

Долгих молений, горестных слез ты отчего не приняла?

Сто заклинаний я произнес — и одного не приняла.

Я умолять о пощаде хотел, щелкая пальцами, я полетел —

Сердца, пронзенного тысячей стрел, ты моего не приняла.

Сердце горело в пламени бед, но у любимой жалости нет.

Душу свою ей принес, но она, скрыв торжество, не приняла.

Я у чертога свидания с ней плакал, стонал много ночей.

В дверь до утра я стучал, но стена стыла мертво — не приняла.

Тут я прибегнуть к обману решил, двери разлуки гвоздями пришил.

Хитрости я применял, но она и плутовства не приняла.

Ворогам злобным потоками ты сыпала злато своей красоты.

С жемчугом я к тебе приходил. Что ж ты его не приняла?

Дикая прихоть: сначала принять, после отвергнуть и гневно прогнать,

Сердце, пойми, что любимая зла и ничего не приняла!

Если какой-нибудь ночью глухой можно свиданье с тобой обрести,

Значит, удачу в юдоли земной может несчастный любой обрести.

Сердце не знает покоя, когда зашевелится чуть слышно любовь.

Боль — ожиданье! На жарком огне разве возможно покой обрести?

Помнит душа о любимых устах. Лучше бы ей позабыть их совсем,

Ибо уста — не охотничья дичь, чтобы, словив их, покой обрести.

Ах, я сгорел оттого, что живьем в страсти варился! Но только пойми:

Страсти котел без огня золотых можно лишь с пищей сырой обрести.

Знай, что, покуда в любви не сгоришь, ты не прославишься! Только когда

Кожу прижгут, сможешь ты от клейма славу, обласкан молвой, обрести.

Что натворил твой верный раб, каких наделал бед?

Ты отступилась от него, одобрила навет!

Ты говорила «Не уйду!» — и через миг ушла.

Ты обещала не казнить — нарушила обет.

Ты пишешь в книге бытия лишь письмена разлук.

Страницу в ней переверни, верни мне солнца свет!

Вот — сердце, пьяное тобой, не сокруши его!

В том, чтобы пьяных сокрушать, большой отваги нет.

Смогу ли милой дать отпор? Ведь ты, моя душа,

Рустама в битве разгромишь. Потерян счет побед!

Что толку попусту бежать мне за твоим конем?

Я нагоню, а ты уйдешь вперед на сотню лет.

В том ослепительном дворце, где твой стоит портрет,

Окрасил сердце Хакани лазури скорбный цвет.

Ты другу верность не хранишь, он снова нехорош.

Чтоб сокрушенного поднять, рукой не шевельнешь.

Там, где ты рану нанесешь, откажешься лечить,

Того, кому подаришь боль, бальзамом не спасешь.

Как небеса, одаришь ты и отберешь дары,

Кому подаришь дикий лук, ты хлеба не даешь.

Хоть расстаешься ты легко с друзьями прошлых дней,

С тем не расстанешься вовек, с чем весело живешь.

Как малость примешь все, чем я за поцелуй плачу.

Что ж так недешев поцелуй и так не скор платеж?

Своим ресницам, рассердясь, велишь меня убить,

Так что же к жизни ты меня устами не вернешь?

Зря ищет нищий Хакани свидания с тобой,

Ведь ты в гордыне самому султану не кивнешь.

Скажи, кто не влюблен в тебя на длинной улице твоей?

Кто, чтобы видеться с тобой, не поселился бы на ней?

Волнуется базар любви, на нем испытывают нас,

И всех проступков прямота — от кривизны твоих кудрей

Я поглядел в твое лицо, и выросла моя душа.

Увы, твой нрав с лицом несхож, он — душегубец и злодей.

Я рад разлуке — у меня есть силы вынести ее,

Но твой невыносимый нрав… Страх перед ним меня сильней.

Безрадостно мое лицо, как степь, лишенная воды.

Конечно, должен пренебречь моей водою твой ручей.

Что делать, пусть вдыхает враг благоухание твое,

Не смеет близко подойти душа, подобная моей.

На улице, где ты живешь, колючий шип — что райский крин.

Твой локон для меня — гнездо, твой тонкий волос — мой притин.

Наверное, зашить глаза я должен иглами ресниц,

Чтоб видеть мне одну тебя, мой бессердечный властелин.

Успел я столько слез пролить на улице, где ты живешь.

Смотри: обагрена земля, под каждым камнем здесь — рубин.

С тех пор как похвалился я своей любовью невзначай,

Повсюду у меня — враги, повсюду — зависть без причин.

Взволнованные небеса надели синий траур свой,

Увидев, что вся жизнь моя — одно терзанье, стон один.

Кто видел бурю слез моих, пролитых по твоей вине,

Тот понял: сгинул урожай, и не наполнится овин.

Я обессилел, я поник, унижен, словно Хакани,

Иначе жил бы в небесах я выше снеговых вершин.

Душа меня покидает, когда ты стоишь в дверях.

Пусть плотью уста владеют, поскольку душа в бегах.

О светоч высокой дружбы, о солнечный свет любви!

Душа моя быть не смеет в одних с тобою местах.

О локонов грозных изгибы! Душа, что от них спаслась,

Теряется, словно идол, когда воссиял аллах.

Ты — боль моя, ты — исцеленье, лекарство для ран души.

На середине дороги надежда моя и страх.

Как нищий, я прах целую у ног твоей стражи злой

И этим горжусь, как будто владычество — этот прах.

Когда лихорадка разлуки ночами казнит меня,

Спасенье от лихорадки — в раскрытых твоих устах.

Я сам заблудился в чаще, чтоб ты показала путь.

И что для себя мне сделать, когда ты в моих руках?

Сама не таись, не прячься, ты где-то спрятана в нас,

А Хакани вопрошает: «В каких ты теперь краях?»

Кто стезей любви не ходит, сделать шагу не спешит,

Чьи глаза не мыли сердца кровью, льющейся навзрыд,

Что он ведает о страсти, что узнать ему дано?

Ведь любовь не поразила эту грудь стрелой обид.

Он твоей не знает силы, чувство для него темно…

Вымогает лишь свиданья, лишь о встречах говорит.

И душа его, и сердце — все проиграно давно,

Хоть не сказано ни слова той, что сердце пламенит…

Днем и ночью страсти пламя здесь, в груди разожжено,

Воздвигает в сердце знамя, воскрешает милой вид.

Господи! Какая мука!.. Раньше сердце ни одно

В эти двери не стучалось. Храм запретный был закрыт.

О, как жаль мне это сердце, что до пепла спалено, —

Вечно полное печалью, знавшее один магнит.

Много ль было дней счастливых? Радость знало ли оно?

Не подул ему и в спину ветер от ее ланит.

Только то блаженно сердце, что от бед ограждено.

То, которое всевышний даже в страсти охранит.

Клянусь я винным цветом губ, чьим хмелем жгучим я не сыт,

И поцелуем, что меня, как молодой орех, целит;

Клянусь кольчугою, что стан стрелоподобный обтекла;

Клянусь я лучником ресниц, чей выстрел сердце просквозит;

Клянусь цитронами грудей, парчою твоего чела

И телом, ласковым, как шелк, и нежным, словно аксамит;

Клянусь нарциссами двумя и гиацинтами двумя;

Клянусь рубином нежных уст и розами твоих ланит;

Клянусь нарциссовым вином, сверкнувшим на румянце роз,

Жасмином, на котором пот, подобный амбре, чуть блестит;

Клянусь я телом неземным, что сделано из серебра

И на котором без конца подвесок золото гремит;

Клянусь затмившим блеск Зухры сияньем твоего лица,

Волшбою сердца, что меня верней Харута искусит;

Клянусь я парою зрачков, подобьем эфиопских дев,

Что в брачных комнатах, в твоих йеменских раковинах, спит;

Клянусь я мочками ушей, колечками в твоих ушах,

Двумя цепями, где звено объемлет звенья и звенит;

Клянусь я влагой жарких слез и сердца кровью огневой,

Которая твоим устам умолкнуть в ужасе велит;

Клянусь я искрами костра, которым сердце спалено,

Моими вздохами, чей дым на волосах твоих лежит;

Клянусь я жаждою души, изнывшей в поисках тебя,

Клянусь я плотью, что сейчас, в тоске расплавившись, бурлит;

Клянусь я волоском твоим, что амулетом служит мне,

И памятью о том, что я петлею мускусной обвит;

Клянусь намеками любви и голосами певчих птиц,

Клянусь я песнею твоей, что вновь и вновь меня пьянит;

Клянусь: пока у Хакани на месте сердце и душа,

Он место только для тебя в душе и сердце сохранит!

Ты долго, милая, живи… Ведь слишком долго ждать пришлось,

У мученика Хакани нет больше сердца, он убит.

Красота справедливо дана той, что гурий небесных свежей,

Изгибаются перед тобой горделивые шеи мужей.

В день, когда тебя мать родила в мире прелести и красоты,

Изумленный наполнили мир дух соблазнов и дух мятежей.

Весь израненный множеством стрел, мир от взглядов твоих полужив,

Но никто не узнал до конца сокрушающей мощи твоей.

Обнадежены ранней зарей, мы до вечера жизни дошли,

Обещаниям веря твоим, дождались мы скончания дней.

Сокровенное знанье тебе благосклонной судьбою дано,

Сокровенные думы прочла, но не чувствуешь наших скорбей.

Под изменчивым взором твоим столько крови успело протечь —

Не упомнишь убитых тобой, не сочувствуешь участи сей.

Если кровь не стыдишься пролить, беззаботно играя людьми,

Ты убийственность взоров пойми, наших мук устыдиться сумей.

Знаю, хочешь ты вновь и опять — вечно кровь Хакани проливать.

Кто велел тебе так поступать, насмехаясь над жизнью моей?

Ты, что жизни прекрасней, твоя благодать доколе?

Ты — свеча, мотылька ты уходишь искать. Доколе?

Разлучив с правосудьем природу свою, утвердила насилие в этом краю,

Будешь кровь проливать и убийство скрывать доколе?

Подбородком нежнейшим и мускусом кос, что лишил нас рассудка и душу унес,

Сто начальников стражи убила, как тать… Доколе?

Сердце ты, словно пламень, мгновенно прожгла, предо мной так пленительно, плавно прошла.

Как живая вода, будешь в русле бежать доколе?

Плещет ветер, и ворот застегивать лень, и, заносчиво шапку надев набекрень,

Распустила ты косы… Влюбленным страдать доколе?

Вор на промысел темный идет без свечи. Ну а ты, как свеча в непроглядной ночи,

При огне будешь наши сердца похищать доколе?

Каждый миг ты — в сраженье, в бою — что ни миг, и ристалище тесно, летишь напрямик.

Сокрушаешь влюбленных все вновь и опять. Доколе?

Ветер я опалю, если чуть подышу, если вылететь крику души разрешу.

Где разлуки предел, сколько верить и звать? Доколе?

Хакани, возмужавший в горниле скорбей, — словно птица, взращенная в клетке твоей.

Он — обитель печали. И гостя ей ждать доколе?

Сердце обратилось в бегство, мной проиграна война.

В плен сдалось мое терпенье, ведь коварством ты сильна.

Блещет в небе сотня тысяч ярких пуговиц червонных,

Но из них твоей одежды не достойна ни одна.

У земли не оказалось для тебя даров достойных,

Небо пред тобой склонилось, и в зубах его — луна.

Сердце ты мое убила, кровь немолчно в нем бурлила,

Но душа не знала злобы и тебе была верна.

Ты сказала, что создатель дал мне радостное сердце,

О аллах! Я ведал радость, но не в эти времена!

Сам я свой покинул разум, что ослушался любимой,

Возмутившуюся душу усмирил, как шалуна.

Думал: выпадут мне в нардах три шестерки скорой встречи,

Тройка горестной разлуки мне сегодня суждена.

Сердце Хакани сожгла ты — все равно не виновата,

Всем скажу, что ты ни сделай, это — не твоя вина.

Мир на слабую душу обрушился вдруг,

Содрогается сердце под тяжестью мук.

Если даже на розу я гляну — мне в сердце

Взгляд шипом возвратится, колюч и упруг.

Безнадежно готовится сердце к дороге,

Для надежд основанья не видит вокруг.

В плодоносном саду до гранатовой ветви

Дотянуть не смогу обессиленных рук.

Если рай раздавать будут людям частями,

Мне размерами с шапку достанется луг.

Коль по свету искать я бальзама устану,

Мне на долю достанется только недуг.

Как тоскует душа, что к устам подступила!

«Да, бывает и так!» — отвечает мне друг.

С караваном терпенья пошел я в надежде,

Что дадут Хакани хоть какой-нибудь вьюк.

Гурий только горделивых все влюбленные хотят,

Только жертвенных влюбленных непреклонные хотят.

Разум там не засидится, где любовь еще — царица,

Где соперников не видеть покоренные хотят.

Разве жизни жаль? Взгляни же: только быть к свече поближе

Мотыльки, как я, хмельные, истомленные хотят.

Пусть коварна чаровница, не хотят они взмолиться,

Снова пламени рубинов опаленные хотят.

Лишь возлюбленная глянет, острый взор до крови ранит.

Вовсе не кровавой мести уязвленные хотят.

Помни шариат влюбленных и не путайся в законах:

От любви не цену крови ей казненные хотят.

Без любви нельзя добиться, чтоб запела эта птица,

Розы песен соловьиных вне сезона не хотят.

Трепеща в твоих тенетах, сердце страждет несказанно,

Душу локоны обвили, нет спасенья из капкана.

Разум, пеленой покрытый, если даже ветром станет,

Не взлетит и не поднимет трон высокий Сулеймана.

Ветер, верный только праху под любимыми ступнями,

Не осмелится вернуться к милой без венца султана.

Множество цариц прекрасных обитает в кущах рая,

Но приди, и будут видеть лишь тебя глаза Ризвана.

Что меж верою и страстью обрести дано влюбленным?

Но пришло твое веленье, и отчаиваться рано.

Слезы бурные влюбленных — волны нового потопа,

И любовь подобна Ною в ожиданье урагана.

Если подлый станет хвастать, клясться, что достиг свиданья,

Знай, что мяч промчался мимо, мяч — не для его човгана!

Если гуль назвался Хизром, не найдешь ты с ним дороги,

Он живой воды не видел, и не исцелится рана.

Приближенному владыки во дворце не страшен стражник,

Он заискивать не станет у привратника-болвана.

Если ты, хвала аллаху, твердой клятве не изменишь,

Что же нас лишит награды, той, что нам обетованна?

Многие по воле рока разлучить хотят влюбленных,

Сохрани же верность клятве, счастье будет постоянно!

Душу Хакани, что грезит царством светлого свиданья,

Не зальют потоки злата в царстве грозного хакана.

Что вера сделает, коль сам я в локонах неверных кану?

Скажи, что сделает бальзам, залечит ли такую рану?

Твой околдовывает лик! Иначе, как соблазн проник

В запретный ангельский цветник? Скажи, что делать в нем шайтану?

О, если на меня с высот свиданья ветер не дохнет,

В тоске по локонам твоим что говорить, что делать стану?

Но сердце — в муке и в тоске, а ты — вблизи и вдалеке.

Что делать гибнущей душе в тенетах, льющихся по стану?

Приму ли глубиною глаз желанного свиданья час?

Что делать розе средь песков и в доме нищего султану?

Позволишь ли в какой-то миг увидеть мне твой светлый лик?

Что делать зеркалу, когда в твое лицо влюбленно гляну?

Коль руки Хакани отмыл от мира, что ему немил,

Что сможет повелеть Санджар? Что делать грозному хакану?

Любимая дала мне чашу, наполненную болью мук,

Терпение, покинув сердце, на волю выбежало вдруг.

Терпенье от меня бежало, ведь под ресницами любимой —

Соблазна грозная засада и взгляда смертоносный лук.

Меня любовь остановила, ногой растерла, словно глину,

Меня любимая забыла, как розу выронив из рук.

В огонь швырнув мою подкову, явилась память, и разлука,

Надежды дверь забив гвоздями, накинула засова крюк.

Хоть зло любовь творит такое, какого в мире не творили,

Пусть глаз дурной ее минует, пусть обойдет ее недуг.

Грудь Хакани дотла сгорела, а милая и знать не знает

И ветру пепел мой швыряет, испепеляя все вокруг.

Знай, что весь мир твоей гордыни, надменной брани не снесет!

Мое измученное сердце боль расставанья не снесет.

Я жизнь свою тысячекратно готов швырнуть твоей собаке,

Твой пес не хочет меньшей кости и невниманья не снесет.

Осмелюсь ли пойти дорогой, ведущей к твоему кварталу?

Ведь так там тесно, что дорога толпы дыханье не снесет.

Любовь к тебе ношу я в сердце, но тесно ей с любовью к жизни,

Рахш — лишь один, и двух Рустамов он на майдане не снесет.

Убив меня стрелою взгляда, ты собралась отрезать косы.

Не делай этого, не надо — душа страданья не снесет!

Что сделать Хакани с душою, чтоб молча боль снести такую!

Ведь красоты такой сиянье все мирозданье не снесет!

Ни к чему твоя досада, не казни, помилуй нас!

Косами играть не надо, белый свет от них угас!

Не кидай ты взглядов острых, не карай меня безвинно!

Меч судьбы — твой взгляд лукавый… Пощади на этот раз!

Хоть враги твои грозят мне и рискую головою,

Ты прогневаться решила… Мало мне твоих проказ!

Попрекнул тебя я в шутку, но зачем же ты уходишь?

Погоди, дай слово молвить, подари еще хоть час!

Если что-либо дурное обо мне тебе расскажут,

Верь: я завистью оболган, в клевете людской увяз.

О, не принимай на веру сплетни за твоей спиною,

Если на тебя клевещут, презирай злословья глас.

О тебе я не злословил никогда, клянусь аллахом,

Мне свидетелем — твой образ, тот, что в сердце не угас!

Я наговорил так много, ибо лик, подобный розе,

Уберечь хочу от низких, утаить от алчных глаз.

Я ничуть не изменился, будь и ты, какой бывала…

Говорит о нас весь город, не кончается рассказ.

Хакани — твой раб, и, если провинился ненароком,

Он готов ценою жизни искупить вину сейчас.

Вижу, что тебе не нужен тот, кто искренне влюблен,

Лишь наглец тебе по нраву, только неуч-пустозвон.

Я — твоя немая жертва, не грози рукой насилья!

Ты мне грудь пронзи стрелою, все равно я обречен.

Ночь — завеса, за которой я свою скрываю тайну,

А от солнечного света сердца мука — мой заслон.

Душу мне сжигает горе, но, страшась молвы досужей

И соперника пугаясь, подавил я сердца стон.

Брось кошель пустого «завтра», нет в нем золота свиданья —

Я сегодняшний избыток трачу, с милой разлучен.

Разве горестное сердце знает страсти этой цену?

Разве жемчуг лучезарный раковиной оценен?

Если ты лицо откроешь среди розового сада,

Ветер утренний отвергнет распустившийся бутон.

И покуда сердце бьется, Хакани все там же будет,

Милой жаждет сердце злое покорить любовью он.

Пощади — из глаз я пролил реку, полную огнем!

Иль потопа не боишься в ослеплении своем?

Плачу жалобно, как серна, пред газельими глазами

Сколько горестных стенаний уходило с каждым днем!

В шапке набекрень пришла ты и в фисташковой рубашке.

Взгляд очей миндалевидных метким кажется стрелком.

Засмеешься — две покажешь ямочки на лике лунном,

Я заплачу — и на землю два ручья сбегут жгутом.

Я, как Сулейман, рыдаю, потеряв заветный перстень,

Но уста твои смеются, став рубиновым кольцом.

Боже! Радуюсь разлуке — ведь за ней придет свиданье.

Милостям не рад — за ними горести приходят в дом.

Если даже чуть смягчишься, выжмешь ты из камня воду,

Но из меда воск добудешь в гневе яростно-крутом.

Дай уста — нет слаще ягод… Ягоде подобен винной

Я, морщинами покрытый, с окровавленным лицом.

Хакани, лей слезы скорби! Не расстанется с любовью

Скорбь — начальник стражи верный, награжденный серебром.

Страсть к тебе, оба мира пройдя напролет,

Многих сердца лишает, вздохнуть не дает.

Ты еще на земле не успела родиться,

А уж слава гремела нездешних красот.

И тоска по тебе подожгла мою душу,

Так что бурные искры ушли в небосвод.

Будь счастливой, ничто — моя слава дурная,

Пусть меня осуждает досужий народ.

Враг примчался меня убивать и промолвил:

«Что за жирную дичь я добыл в этот год!»

Если в мире такая великая смута,

Как мне жить, как на лад мое дело пойдет?

Хакани беспрестанной измучен враждою,

Гонит недруг его, как змею садовод.

Дни мои ночами стали, оглянусь — кругом темно,

И душа к устам подходит, плоть покинуть ей вольно.

Небо слышало так часто возгласы мои: «Господь!»,

Что само им стало вторить и бедой сокрушено.

В дом вошла любовь и стала жажду утолять мою,

Наливая полной чашей запрещенное вино.

Помню: я пьянел, бывало, лишь от одного глотка,

Нынче — осушаю чаши, сердце горечью полно.

Вижу путь, что не под силу иноходцу моему,

И деяния, которых совершить мне не дано.

Я пришел к ее воротам, но сказал суровый страж:

«Для чего ты здесь, безумец? Не открою все равно!»

Молвил мой сосед, внимая вздохам тяжким Хакани:

«Вот какая лихорадка! Весь — в жару. Немудрено».

Не тронуть мне свиданья ветвь — недосягаема листва.

Нет сил тебя изобразить — воображенья мощь мертва.

Несчастные мои глаза однажды видели тебя,

И тысячами бед плачу за миг единый волшебства.

Всю жизнь с разбитым сердцем я скитаюсь от тебя вдали,

Но весть от сердца твоего не приносила мне молва.

Из-за того что до тебя я дотянуться не могу,

Душа из уст моих ушла, поникла скорбно голова.

И вновь точеная стрела твоих упреков огневых

Впивалась прямо в сердце мне, и не слабела тетива,

Но счастлив я уже и тем, что вижу издали тебя.

Как быть, ведь это — жребий мой, судьба, наверно, такова.

Не позволяет сердце мне от этих отойти ворот,

Повелевает Хакани все эти вымолвить слова.

Охватить воображеньем миг свиданья мудрено,

Описать его словами мне, должно быть, не дано.

Жизнь прошла неуследимо… Паланкин свиданья медлит,

Потерялся он в дороге, между тем уже темно.

Обещало мне свиданье в срок прийти без опозданья,

Но ко мне без уговора смерть пришла, а где оно?

Ты пренебрегала нами, ты вино пила с врагами,

Не оставив нам ни капли. Мимо протекло вино.

На тебя я призываю заклинания Мессии,

Но, увы, они бессильны, ты не внемлешь все равно.

Что поделать, если к сердцу счастье так неблагосклонно?

Хакани к тебе дорогу отыскать не суждено.

Смотри: с пути любви к тебе не сходит сердце и болит.

Из сердца не уходит страсть, как звезды не сойдут с орбит.

Молю, к другому не стремись, ведь мне другая не нужна!

О, не меняйся, ведь тоска перемениться не спешит!

Я так измучился, а ты не научилась тосковать,

Дивлюсь, что сердца твоего моя тоска не оживит.

Пусть мне в разлуке тяжело, благодарю за это зло!

Быть может, хуже будет мне и пуще станет боль обид.

Надежда тайная была в душе, как золото, светла,

Но тяжкие мои дела едва ли мир позолотит.

Невзгоды горькие приму, злосчастью верен своему,

Сам удивляюсь, как оно вселенной вспять не обратит.

Вода разлуки подошла и плещет выше головы,

Не замочив ступни твоей, мне страшной гибелью грозит.

О, был ли день такой, когда не знал страданий Хакани

И у твоих ворот в крови не кувыркался, как шахид?

Безумцем стану я, когда, подобна пери, ты придешь.

Увижу кольца черных змей, кудрей струящуюся дрожь.

Ты — солнце, что взошло в ночи, такого чуда больше нет.

Ночь сразу превратится в день, когда над миром ты блеснешь.

Хоть ночью, в полной темноте, не смотрит в зеркало никто,

Гляжу, тобою ослеплен, — твой лик на зеркало похож.

Тому, кто заболел тобой, не нужен никакой бальзам.

За миг свидания с тобой все царства мира я отдам.

Врата к свиданию с тобой нешироки, невысоки,

И кто же не согнет спины, к заветным подойдя вратам?

Жизнь отдававший сотню раз, чтоб взять кольцо любимых уст,

Вовеки не отдаст его за перстень, коим славен Джам.

Постигнув, что тебе никто подарков меньших не пришлет,

И сердце посылаю я, и веру в дар твоим устам.

Терпение изнемогло под страшным бременем тоски,

Гора под ношею такой не устоит, а где уж нам!

Перед нашествием любви мой бедный разум бросил щит,

Ведь перед натиском таким не устоял бы и Рустам.

Ты молвила: «Тебя всегда приятно видеть, Хакани!»

Ступай же, озорница, прочь, доверья нет к твоим словам!

Был уговор у нас с тобой, тебе, конечно, он знаком,

Но опостылел, устарел и стал казаться пустяком.

Мне уши нежил голос твой, струился голос, как ручей,

Сегодня кровь из глаз моих багряным хлещет родником.

Огонь заклятья твоего сжег душу бедную дотла,

Ты веешь пламенем одним, и пламя — вся ты, целиком.

Не жду я верности твоей и знаю, что изменишь ты.

Не жди насилья от меня, ты знаешь: не тяну силком.

Ты кровью сердца моего спешишь разлуку угостить,

Но к скатерти свиданья ты не приходила и тайком.

Хочу я жизнь свою пресечь, когда тебя со мною нет,

И знаю, не смутишься ты, узнав о выходе таком.

Ну что ж, насилью твоему не удивится Хакани,

Поскольку в мире ты живешь и взращена в аду мирском.

Молва о красоте твоей — везде, куда я ни пойду.

Гремит на небе все звучней и в райском слышится саду.

Ступило сердце шаг-другой в чертог свидания с тобой,

И поскользнулось о порог, и оступилось на ходу.

Я о тебе вздохнул, и грудь пылает, как проезжий путь, —

Как видно, встретил караван степных разбойников орду.

И нет несчастнее купца! Что хуже этого конца?

Хотел он прибыльной любви — и ни за что попал в беду.

Но как же до спокойных вод корабль терпенья доплывет?

Сто тысяч дыр на парусах, и только гибели я жду.

Был на груди моей замок, надежно верность он стерег,

Теперь он сжал мои уста, врагов твоих узнав вражду.

Вдали от милой в эти дни лишился воли Хакани.

Тебе известно, как в беде впадают в крайнюю нужду.

Душу сладостную возьму и возлюбленной в дар принесу,

Милым локонам веру свою, сердца каждый удар принесу.

И когда ты захочешь испить эту сладкую горечь вина,

Сотню сладостных жизней тебе, как единый динар, принесу.

Словно ягода — эти уста… Ей, как винную ягоду, я

Окровавленное лицо, и морщинист и стар, принесу.

Я насыплю перед тобой кучу жемчуга ростом с тебя,

Я добытые в заводях глаз жемчуга на базар принесу.

Первых дней молодую зарю я последней любви подарю,

Я тебе свои юные дни, бурной страсти разгар принесу.

Две костяшки слезами облив, в звезды яркие их превращу,

Я любимой сиянье Плеяд — светоч любящих пар — принесу.

Приложившись щекою к земле и любимой целуя стопы,

Обрету я заветный венец и владычице чар принесу.

У влюбленных обычай таков: сердце дарят любимым они.

Ну а я тебе душу отдам, жизни трепет и жар принесу.

Что ж краснеешь, стыдясь, Хакани? Знай: обрел я гордыню свою

У султанских корон и тебе блеск венцов и тиар принесу.

Смотри, что я в любви обрел, — найдешь ли в темноте просвет?

Меж тем как я тоской убит, на мне и волос не задет.

Поскольку я ее люблю, нет смысла толковать о том,

Чем за любовь к ее лицу я заплатил в горниле бед.

Эй, голубь! Ты хотя бы раз письмо любимой отнеси,

На крыльях радости лети и принеси скорей ответ.

На муку сердца посмотри, ведь сердце ждет свиданья с ней,

Эй, голубь! Только сердца жаль, что ждет Симурга столько лет.

Пусть будет улицей моей твой вольно-голубой простор:

На башню вражью не садись, лети, не забывай примет!

Будь осторожен, голубь мой, поберегись, поторопись,

Ведь сокол, пущенный врагом, быть может, кинулся вослед.

Возьму я желтизны с лица и привяжу к твоей ноге,

Посланца не вернут назад, не взявши золотых монет.

Частичкой каждой, плотью всей свиданья жаждет Хакани…

Ей жаль ползернышка души, она не ждет меня, о нет!

Если ты стала моею душой, не уходи.

Сжалься над кровью души, надо мной, не уходи.

Разорвала ты завесу святой тайны моей,

Не обольщай невозможной мечтой, не уходи.

Все, что душе моей ты повелишь, выполню я.

Гостьей незваной пришла, но постой, не уходи.

Радостно за подаянье твое душу отдам,

Только отсюда за данью другой не уходи.

Если арканом девических кос я обвяжусь,

Словно аркан ускользая тугой, не уходи.

Пьешь мою кровь, словно тюрки… Скажи, это любовь?

Полно, тюрчанка, окончи разбой, не уходи.

Не замечаешь того, кто убит… Не убивай

Мудрых людей, как невежда любой, не уходи.

Если твой преданный раб — Хакани, раб — только твой,

Будь только шаха Ирана рабой, не уходи.

К луне, чтобы свое лицо она открыла, я приду.

На шею жемчугá надень, мое светило! Я приду.

Ты украшений звон умерь, их блеск перед тобой — ничто.

Еще униженнее их к тебе уныло я приду.

Мне голубь твой письмо принес, и было сказано в письме:

«Быстрее голубя к тебе, быстрей посыла я приду!».

Червонец своего лица я с голубем тебе пошлю,

Объятья сокола раскрыв ширококрылые, приду.

Твой сторож на пути стоит и не впускает через дверь.

Но если ты хоть лунный свет в окно впустила, я приду.

От сглаза этот лунный лик окрасила в индиго ты,

К тебе, как лилия в слезах, как воды Нила, я приду.

Ты — солнце, гордо за собой влачишь парчовую полу.

Мой ворот повлажнел от слез, как туча стылая, приду.

Я с полной золота полой хотел вернуться от тебя,

С лицом, которое тоска позолотила, в дом приду.

Стыдясь, что милой подарить могу я только жизнь свою,

Понурый, словно локон твой, больной и хилый, я приду.

Посмею ли к твоим стопам припасть беспутной головой?

Кивая псам, целуя пыль, где ты ступила, я приду.

В надежде, что продлишь мне жизнь благоуханием своим,

С вином расплавленной души, чтоб ты испила, я приду.

Как скатерть в серебре — твой лик, где соль прекрасных уст нежна,

С горючей солью, солью слез, теряя силы, я приду.

Как месяц тридцати ночей, вползающий под солнца сень,

Вползу на пиршество твое, на ложе милой я приду.

Мои подковы ты сожгла, возьму подковы скакунов,

Как в буре пламени Азер, дрожа от пыла, я приду.

Я на улицу милой, прокравшись в тиши, в полночь гостем нежданным пришел.

Как без тела душа или тень без души, весь повитый туманом, пришел.

Эта улица спальней была для души, но печальной душе не спалось.

Тень у входа оставив, я в спальню твою, призван милым тираном, пришел.

Я к собакам на улице пыльной твоей, словно верный твой пес, подбежал.

И в ошейнике, с рабьим клеймом на лице я к покоям желанным пришел.

Я увидел огонь дорогого лица, рутой стал в тот же миг для огня,

И невольно я вскрикнул, взглянув на тебя, с воплем я покаянным пришел.

К заповедному кладу в тревоге идут и светильник страшатся зажечь,

Но, беспомощных вздохов светильник задув, я беспечным буяном пришел.

Иглы этих ресниц из атласа лица сшили новый халат для меня,

Одарили меня, когда в сумерках я к ней бродягой незваным пришел.

Вот любимая выпила чашу вина и, смеясь, мне плеснула глоток,

Был я прахом немым, но сегодня воскрес, к ней счастливым и пьяным пришел.

Что страшиться зловредных завистников мне, ведь свидание с нею дано!

Стану ль я опасаться вражды и хулы, если властным султаном пришел!

Ибо вечером я не прислужником стал, а возлюбленным пери моей,

Ибо утром домой не певцом Хакани, а могучим хаканом пришел.

В двери мои постучалась она, в полночь нагрянула, опьянена,

О, солнцеликая эта краса, розовоустая эта луна!

В дверь постучалась тихонько она и позвала, потянув за кольцо.

Молвил я: «Кто там у наших ворот в пору такую? Кому не до сна?».

Слышу: «Открой! Я — подруга твоя! Я — исцеленье недуга, открой!

Гостью прими, хоть незваной пришла…» — так у порога сказала она.

Двери открыл я, впустил ее в дом. «Что за добыча! — я громко вскричал. —

Что за чудесная долгая ночь! Так благодатна она и темна!»

Ночь я восторженно благословил и благодарно восславил вино,

Ибо усильями этих двоих встреча с любимой была мне дана.

Если б не ночь, никогда бы она здесь не открыла лица своего.

Не позабыла бы страха вовек, если бы не было в мире вина.

Так я сказал: «Хоть себе я вчера дал воздержания крепкий зарок,

Что моя клятва! Сегодня с тобой ночь наслаждения нам суждена».

Молвил я: «Пусть твой серебряный лик примет подарок сейчас от меня.

Чистое золото перед тобой, щек изможденных моих желтизна»

«О Хакани, — ты спросила, смеясь, — разве из золота щеки твои?»

Я отвечал: «Дорогая, прости, — золота яркость в ночи не видна».

О ты, смутившая влюбленных, с лица срывая покрывало!

Твои рубины так сияют, что солнце к ним возревновало.

Плетется жалкой побирушкой по улице твоей луна,

Потоки черных кос увидев, ночь отшвырнула покрывало.

О ты, забившая гвоздями уста всемирных мудрецов,

О ты, которая шипами постели раненых устлала!

Пришедшая мой дом ограбить и плоть спалившая мою,

О ты, что прядями своими как будто горло сердца сжала!

Твои нарциссы колдовские всю ночь меня бросают в жар,

Лишают солнца, в пот холодный бросают, словно горя мало.

Свое пресыщенное сердце к дорожной пыли обратив,

Мое ты сердце невзлюбила, в огонь его швырнула шало.

Ну что же, к твоему насилью привыкло сердце Хакани,

Его душа в аду пылает, а тело пропадом пропало.

О бывшая моей любимой, решившая знакомой стать!

О ты, порвавшая с достойным, чтоб недостойного избрать!

О ты, жемчужину которой злодеев просверлил алмаз,

Доколе, как янтарь, ты будешь к себе злодеев привлекать?

Доколе, словно солнце в небе, ежевечерне в поздний час

К земле, служа друзьям неверным, ты будешь голову склонять?

Приятельница и подруга ты лишь тому, кто ниже нас,

Часы любви, часы досуга решила ты врагу отдать.

Воистину достойный избран! Все по достоинству сейчас:

Достойна трапеза Мессии, осла — кормежки благодать.

Жемчужиною даровою был для тебя я и угас…

Жестокая, ты не хотела моей цены высокой знать!

Оценит ли сиянье солнца тот, кто лишен с рожденья глаз?

И сможет ли простой горшечник сапфиру должное воздать?

Да, так судьба судила злая — в твоих тенетах я увяз.

Пусть на судьбу падут удары, что нас хотели бы сломать!

О, если б налетело пламя и землю охватило враз,

Чтоб эту страсть спалить, чтоб выжечь и красоту твою, и стать!

Да, это — божества веленье, судьбы таинственный приказ,

Иначе Хакани не мог бы так от любви к тебе страдать.

То, что ты сделала со мной, поскольку верности чужда, —

Несправедливости предел и средоточие вреда.

Что значили твои слова? То были сети колдовства.

Что клятва? Это ветер был, не оставляющий следа.

Не помнишь ты любви былой… Нет, не таков обычай мой,

А ты идешь таким путем затем, что лишена стыда.

Что мне рыдать из-за тебя, когда, тоскуя и любя,

Тебе я отдал сердце сам и надо мною нет суда?

О сердце Хакани! Забудь былые горести и дни!

Взгляни, что сделала она, уж это — подлинно беда.

В пучине страсти я тону, моих мучений ты не множь!

Хотя бы выслушай меня, ведь суть речей моих — не ложь!

Душа тобою сожжена… Что там за молния видна?

Ты проливаешь кровь мою… Скажи мне, что это за нож?

Я плачу и не прячу слез, поток любви меня унес.

Так пощади же ты меня! Кругом — буруны, гребни — сплошь.

Поток — везде, со всех сторон… Тебе — по щиколотку он,

А мне дошел до головы. О, неужели не спасешь?

Пусть ты неласкова и зла, пусть мне другого предпочла,

Ты знать, конечно, не могла, как на меня он непохож.

Нет ко мне благоволенья, мы опять с тобою в ссоре.

Не ступила ты и шагу, чтобы мне помочь в разоре.

Душу ржавчиною скорби ты осыпала, не глядя,

Что легла на сердце с неба тень печальная лазори.

Дни мои ты помрачила — я ни разу из почтенья

Не сказал любимой ясно о своем великом горе.

Ты своим лукавым взглядом кровь мою пила, как воду,

Я слабел и все не видел снисхождения во взоре.

В гневе ты сказала: «Мигом я сверну ковер беседы!».

Но ведь не был он развернут. Что свернешь в пустом задоре?

Думал я, что ты — лекарство для измученного сердца,

Ты — недуг, и невозможно исцеление от хвори.

Хакани — он твой навеки! Что ж ты сердце разоряешь?

Грабишь ты свое жилище… Так не скажут и о воре.

Твой нрав безжалостен, как прежде. Была ты злой и столь же зла.

Твои глаза не увлажнились, когда ты грудь мою сожгла.

Бывает, что враги, смирившись, стыдясь людского осужденья,

Мир заключают хоть притворный, но ты готова жечь дотла.

Истерся мой язык от жалоб, он стал во рту как волос тонкий,

Но ты ни нá волос уменьшить свое насилье не могла.

Ты эту горестную душу своим не радовала ликом,

Душа моя с тобой не стала, как твой прекрасный лик, светла.

Ты, как жемчужину, пронзила мое измученное сердце,

Как раковину, грудь разверзла, но исцеленья не дала.

Любовь к тебе мной овладела, над головою воду выпив,

И долею души безвинной скорбь неизбывная была.

Жестокая, в делах насилья ты этому подобна миру,

Но даже мир жестокосердный такие не творил дела.

Ты в изобилии усыпав дорогу Хакани шипами,

К земле ни разу не нагнулась, ни одного не подняла.

Межу свиданий и разлук тоска влеченья перешла,

И вижу я, что боль моя черту леченья перешла.

Стараньями загублен труд, мяч быстрый мимо пролетел,

Клюка човгана в длань врага в час помраченья перешла.

Одно занятье в эти дни, печаль одна — любовь к тебе,

Ей невозможно пренебречь, миг — и в мученье перешла.

Когда смогу тебя достичь? Ведь наша встреча, словно конь,

Ристалищ двадцать перейдя, в край разлученья перешла.

Лишенный властелина мир простит соблазн любви к тебе,

Ведь вера отлетевших дней грань отреченья перешла.

Полу халата Хакани ручей кровавый омочил,

Нет, не полу, а воротник волна теченья перешла.

Как ощипанная птица я в руках у палача.

Я стою перед тобою, как безглавая свеча.

Горько на тебя глядеть мне при сопернике украдкой.

Я живу, тебя не видя, участь жалкую влача.

Знай: стрела борца за веру тонкий волос расщепила,

Но души незримый пояс рассекла ты без меча.

Мне в любви клялась недавно и немедля изменила,

Обещала мне свиданье и уходишь, хохоча.

О тебе душа мечтает, устремляясь в мир свиданья,

И мгновенно сотни поприщ пробегает сгоряча.

Погляди: сердца упали в тень у стремени любимой,

Головы лежат у трона, ей отсечены сплеча.

Хакани! От силы страсти дрогнули укоров цепи

Так, что звенья разорвались и рассыпались, бренча.

Ты — судья души! Отчего же ни полслова не слышишь ты

И меня, о господи боже, чуть живого, не слышишь ты?

Я прошу у тебя правосудья, я стенаю во прахе, в крови.

Отчего же ни вздоха, ни стона никакого не слышишь ты?

Стон горячий, который от сердца я сейчас посылаю к устам,

Вновь устами верну я сердцу. Что же снова не слышишь ты?

Сколько раз ты меня просила: «О приметах любви расскажи!».

Но сама распознать приметы не готова, не слышишь ты.

Слышит Рыба, держащая сушу, грохот моря рыданий моих.

В том же море плывешь ревущем, только рева не слышишь ты.

Притаились в засаде взгляда тюрки-лучники, целясь в меня.

Как же отзвука стрел певучих ветрового не слышишь ты?

Спросишь ты, не болит ли сердце, но не слышишь криков моих.

Как же ты говоришь о сердце, ведь больного не слышишь ты?

Или серьги мешают слушать, или локоны, но, увы,

Тайных мыслей моих не знаешь, да и зова не слышишь ты.

Я тебе говорю: «Сегодня я душою покинут, гордись!».

О царица души, или в силу нрава злого не слышишь ты?

Лишь тебе сокровища дарят и глаза и уста Хакани.

Слышишь имя его сурово, а иного не слышишь ты.

Ты — гора серебра, и повсюду говорят о богатствах твоих,

Но молвы о сокровищах сердца золотого не слышишь ты.

Сердце за любовь заплатит, не приняв цены в расчет,

Но заздравную молитву все же не произнесет.

Сто узлов — на верви жизни, не развяжешь ни узла,

И терпенью не распутать оплетающих тенет.

Мне любимая велела: «К магам за вином ступай!

Пламя скорби воды лечат — отыщи водоворот!»

И пошел я в гости к магам, но не вижу здесь того,

Чья десница в русло сердца воду радости вольет.

Вижу: юный виночерпий выплеснул в огонь глоток,

Но земля, как прежде, жаждет, буйного потопа ждет.

Горе! Он плеснул на пламя Хизровой живой водой.

Видя прах, гонимый ветром, все он знает наперед.

От глотка впадаю в ярость и вскипаю, как земля…

Лишь глоток на прах он пролил, а напиться не дает.

Сердце ранила жестоко та, что черпает вино,

Разве есть на свете сердце, чтоб стерпело этот гнет?

Вот — мои глаза и слезы, виночерпий и вино,

Черепку лицо подобно, всё в морщинах от невзгод.

Лишь кувшин, и виночерпий, и вина густой отстой…

Иль меня ничто другое от печали не спасет?

Знай, о старец-маг! Не буду частым гостем у тебя,

Можешь спать, тебя уж больше не встревожит мой приход

Не подаст мне больше чаши твой пьянчужка озорной,

Чтобы, разума лишаясь, пил я ночи напролет.

У твоей горы нет больше той неистовой реки,

Чтобы снова подхватило камень мой стремниной вод.

Хакани! Помолодела пальма легкая любви.

Где рука, что эту пальму беспечально потрясет?

И вновь меня тоска в кабак нетвердым шагом привела,

Искателя Каабы вновь в трущобы к магам привела.

От нагоняющей тоски бежало сердце одвуконь.

Судьба, швырнув меня под плеть, перехватила удила.

Я так соблазна избегал, скользил я пеной по воде,

Но крокодил любви загнал меня в глубины моря зла.

Я в самой гуще боя был, я в сече был, как блеск меча,

Когда кольчужного кольца меня заклепка подвела.

Ты отпустила тетиву, когда взглянула на меня,

И прямо в сердце, точно в цель, твоя ударила стрела.

Ах, сердце бедное тебе служило глиной для мытья!

Пропало сердце ни за грош, а ты румяна и бела.

Разлуки ветер улетел с моею глиной и водой.

Вино свиданья принеси, ведь страсть огонь уже зажгла.

Поводья жизни упустив, разгула стремя удержи,

Для винопития судьба так много поводов дала.

Мою потерянную жизнь мне поцелуем возврати,

Ведь сгинувшее счастье мне судьба обратно принесла.

Хребты и степи Хакани в своей дороге одолел,

Но возвратился он домой — жива душа и плоть цела.

Я крепко пьян и пить хочу, скорей воды сюда подай,

Горящей розовой воды, багряной, как руда, подай.

В покое брачном — в пиале, окрашенной в небесный цвет,

Нам солнца огненную дочь, что красотой горда, подай.

Сияющее солнце нам в чадре из воздуха неси,

Рубин в звенящем хрустале, и пламени, и льда подай.

Кувшин Джамшида принеси, кровь Сиявуша в нем кипит,

Афрасиабу грозный меч, когда придет беда, подай.

Чтоб не обуглилась душа в огне невиданных скорбей,

Хрусталь души невинной нам до Страшного суда подай.

Чтоб капля, падая во прах, его багрила, как сафьян,

Рубин, который не смогла затмить Сухейль-звезда, подай.

Не думай, что твои дела лишились блеска навсегда,

Того, что, как вода, журчит, что плещет, как вода, подай.

Деревня опустошена, — все пьяны, все вповалку спят,

Свой голос ты в пустом селе, где жизни нет следа, подай.

Тугие косы закрути, нам сердце копьями пронзи,

И гроздьев огненную кровь, пока ты молода, подай.

Хоть на мгновенье Хакани в уединенье опьяни,

Две чаши сладкого вина, не ведая стыда, подай.

Слова раскаянья забудь, отныне не жалей вина,

Пока я глиною не стал, дай в глине поскорей вина.

Две Кыблы нам воспрещены: иль благочестье, иль вино.

Не нужно благочестья — дай кувшинов и сулей вина.

Заря и вечер протекут, румяна сменит галие.

Подай косметики хмельной! Нет ничего милей вина.

Поводья сердца подбери и руку разума возьми,

Сбей их с дороги, приведи на улицу друзей вина.

Взгляни: идет бездумно жизнь. Ты за полу ее схвати

И приведи ее к вину, на берега морей вина.

Хмельным глашатаям пиров кричу: «Налейте, я готов!».

Эй, собутыльника зови, что закричит: «Налей вина!».

Я — тот, кто начал пить с утра. Зови, уж если я таков,

Того, кто, как и я, в толпе толчется у дверей вина.

Что делать Хакани в раю у тихоструйного ручья?

Твое мне сердце — райский сад, так приведи ручей вина!

Мы чýжды двух миров делам и здесь и там, ведь мы вольны.

Мы выпиваем по утрам, по вечерам, ведь мы вольны.

Мы проиграли этот мир, немного праха отыграв,

А тот мы отдали в заклад… Все это — хлам, ведь мы вольны.

Хоть разум старостой слывет в селенье жизни, у людей,

Но в разуме нет нужды нам, он слишком прям, а мы вольны.

Ведь в нем — начало всех скорбей, и прах любви — его милей.

Нет разуму дороги к нам и всем скорбям, ведь мы вольны.

Но в мире есть у нас любовь, что делать, если нет души?..

Есть Сулейман, что трон его, что перстень нам, ведь мы вольны!

Не нужен собутыльник нам, что пьян от запаха вина,

Мы пьем, и нас не напоить хмельным морям, ведь мы вольны.

Пусть верный друг необходим творящим тайные дела,

Но мы открыто пьем вино, что грех и срам, ведь мы вольны!

Ты нашим глиняным устам дай в глине сладкого вина.

А чаша Джама — что она? И что нам Джам? Ведь мы вольны.

Что арка неба, купол звезд, чертогов арки, купола!

В трущобах пьем и не придем к тем куполам, ведь мы вольны.

Мы тело сделали щитом, изнемогли под градом стрел.

Излечит раны поцелуй. К чему бальзам? Ведь мы вольны.

Конечно, вы от нас вольны, есть вера, сердце есть у вас.

У нас нет веры, сердца нет, мы чужды вам, ведь мы вольны.

Ты стелешь сети там и сям и нас к покорности зовешь,

Нас не поймать твоим сетям, твоим словам, ведь мы вольны.

Души спасеньем не хвались, мы не надеемся на рай,

И не боимся ада мы… Наш нрав упрям, ведь мы вольны.

О Хакани! Подай вина! Забудь Каабу и Замзам!

Ведь от Каабы — воля нам, и что Замзам, ведь мы вольны!

Любви надимам и певцам ее тревог,

В квартале каландаров нам готов чертог.

Надимы верные тому, кто в чаше чтит осадка тьму,

Мы — властелины кабака. Устав нестрог!

Не ради рая путь торим, не в адском пламени горим,

Не рай нас в горе приютил, не ад обжег.

Всесильной волею судьбы любимой верные рабы,

Не ищем рая мы. Что нам его порог?

Коль мир не вечен, все равно! Нам бремя вечное дано.

Кто нас на верную любовь навек обрек?

Рубашки не хотим ничьей, и не утрачен свет очей,

Приносит от Юсуфа весть нам ветерок.

Мы — то Муса, то Ибрахим пред этим пламенем святым,

Который породил любовь и нас увлек.

Пока горю, мне чуждо зло, на сердце у меня светло,

Хоть черен я в твоих глазах, свидетель — бог!

Палимы гибельным огнем, мы от халифов род ведем,

Мы — сироты, но данный нам удел высок.

Не в наших ли земных делах встречается с надеждой страх?

На перекрестке мы стоим, у двух дорог.

Мы чем-то высшему сродни. В трущобах, словно Хакани,

Грядущего величья нам вручен залог.

Любовь моя, как видно, грех. К чему нам говорить о нем?

Всё так, в безверье верю я! Зачем же веры не вернем?

О, почему бы не гореть от страсти сердцу моему,

Частицу тайны не иметь в душе, охваченной огнем?

Идут на утренний намаз, огонь засыпавши землей.

Я — прах любви, так почему не скрыть огня в чаду своем?

Велела душу мне сгубить, и это — праздник для меня,

Но коль душа обречена, чего ж не сжечь ее живьем?

И то — удача для меня, что в сердце скорбь вселила ты,

Но почему бы не внести мне радость в этот скорбный дом?

Луна, чертоги озарив, не подарила мне луча.

Что ж маленький дворец души мне сразу не отдать на слом?

Пока я себялюбцем был, не шли на лад мои дела,

Я отступился от себя, так отчего мы не вдвоем?

Всегда цветасты черепки, но где, скажи, мои цветы?

Вот — сердце, битый черепок! Что ж не залить его вином?

Я — Хакани? Спаси аллах!.. Нет, я — Симург небытия!

Так почему не уравнять мне бытия с небытием?

Ушло из рук, пропало сердце, ушло, любви не поборов.

Я вдруг лишился дара речи. К чему теперь богатство слов?

Я утешителя не вижу. Кому же радоваться в мире?

Какие мне искать забавы? Ведь нет у скорби берегов.

Я знаю, нет мне дозволенья войти в чертог свободной воли.

Зачем входить в шатер желанья, в нем царских ожидать пиров?

Я гляну в зеркало и встречу унынья взгляд осиротелый.

Как зеркало под ржой печали, мой лик и темен и суров.

Как благоденствие решится хоть заглянуть в мои ворота,

Когда невзгоды и напасти не покидают этот кров?

Я поражен ударом рока и распален огнем печали,

Как будто бы не человек я — железо, взятое в расков.

Я опоздал уйти, и стало достоинство водою мутной.

О, если б смерть разбила камнем кувшин на тысячу кусков!

Судьба ушла своей дорогой, забыв меня, и я сегодня

Стереть изображенья счастья с лица желания готов.

Поскольку сердце лютой скорби сам отдаю на растерзанье,

Для Хакани я — враг заклятый, хотя, понятно, не таков!

Никто безжалостней, чем ты, не мучил, не лишал утех,

Ты всех злонравней на земле, мой зачеркнувшая успех.

Забудь меня, ступай к себе, подумай о своей судьбе!

Где больший был тиран, чем ты, реши сама… И слышу смех.

Ты — солнце красоты, но тот, кто на свидание идет,

Чем ближе к встрече, все мрачней… А потому какой тут спех!

Я с розою тебя сравнил — она прекрасна, неверна…

Но запах розы для меня — лишь тень благоуханий тех!

С тех пор как сердце обожглось, к тебе впервые обратясь,

Дворец терпенья строил я. Теперь к нему не сыщешь вех.

Лишь в том была моя вина, что привязался я к тебе,

Вода, что льется из очей, сегодня мой смывает грех.

В ряду влюбленных меньше всех был по значенью Хакани,

Но в прославлении тебя он стал красноречивей всех.

Ты на головы влюбленных груз желаний возложи,

Шахский трон любви воздвигни там, где пали в прах мужи.

Сердце нежное любимой пусть замкнет уста твои,

Гибнет множество влюбленных… Там же голову сложи.

Ты возлюбленной удары, как бальзам, сумей принять,

Назови противоядьем яд жестокой госпожи.

Знает страсть лишь только нечет, и взаимности не жди,

На пустом любовном ложе в одиночестве лежи.

Ты не хвастай красотою, глянь-ка в зеркало скорей,

В нем твои черты не милы и не очень-то свежи.

Миром лживым не прельщайся, а уж если обольщен,

Уступи ты оба мира той любительнице лжи.

Хакани! Твоя отчизна — за межою бытия.

Сохрани лишь верность слову, жизни разорвав тяжи!

Ты дух укрепляешь, покоишь в тени, о ветер!

Но чем ты порадуешь в скорбные дни, о ветер?

Как плещущий голубь ты мне принесешь письмо от любимой.

Ведь вестником нежным ты был искони, о ветер.

Глаза мои рады с тобою дружить. Промчавшийся мимо,

Ты веешь Юсуфом, ты счастью сродни, о ветер.

Тюрчанке, чьи гордые веют уста дыханием лилий,

Посланье печальное ты протяни, о ветер.

Ты к ней полетишь и с ответом ко мне вернешься не ты ли?

Я пьян от беззвучной твоей болтовни, о ветер.

Сурьмы для очей моих ты раздобудь — земли этой сладкой,

Мне прах принеси из-под легкой ступни, о ветер.

Из локонов милой один волосок, похитив украдкой,

Сюда принеси и, смотри, не усни, о ветер.

Я слова промолвить не смею досель о локонах милой,

Но как же — ты дуешь, и терпят они, о ветер?

В плену мое сердце… Скорее нахлынь, врываясь всей силой,

Плененному сердцу ты волю верни, о ветер.

Коль сердца она не позволит забрать, строга и злонравна,

Ты с ней подерись, отними, догони, о ветер.

Ты скрытный такой, но твое колдовство столь явно,

Что сердцу почудилось: ты — Хакани, о ветер!

Гнет страсти мне в сердце — ведь сердце мишень — вошел.

Мой крик в небеса, сквозь лазурную сень, вошел.

Нет, мне не забыть ноготка на руке твоей!

Нож в сердце мое — мучить милой не лень — вошел.

Что толку скрывать в этом мире любовь к тебе!

В тот мир уж давно слух о ней, словно тень, вошел.

Мой дух за тобой с караваном хотел брести.

Да снова в свой дом — за ступенью в ступень — вошел.

Ты молвила: «Низами, я приду». Спеши!

Судьбою назначенный, в горницу день вошел.

Я полюбил тебя. Куда теперь шагнуть?

Путь праведный избрать или позорный путь?

Пока жива душа, живешь в моей душе.

А если мне не быть, то ты на свете будь.

Из-за любви со мной враждуют города.

Раз не прощаешь ты, простит ли кто-нибудь?

С протянутой рукой твой локон стерегу.

Забытого бежать и презирать забудь.

О, пусть никто, как я, не будет без тебя!

Не я проник к тебе: тоска проникла в грудь.

Спеши, о спеши, без тебя умираю!

Мне помощь подай, — без нее пропадаю!

В крови мое сердце, стенаю в разлуке:

Свиданья! Тоска! Часа встречи не знаю.

Уж раз ремесло твое — быть музыкантшей,

Я звуков высоких и низких желаю.

Ты луки бровей не натягивай грозно —

Скорее стрелу посылай! Ожидаю.

Ты знаешь, что жить без тебя я не в силах.

Ты жизнь мою хочешь, бери же — бросаю!

Я вижу: удачи я жаждал напрасно, —

Я вздохом последним тебя призываю.

Тебе Низами отдает свою душу,

Прими — как страдания я принимаю.

Скорбь моя благословенна, вечно по тебе она.

Эта скорбь за все отрады мне не будет отдана.

Скорбь моя веселья лучше. Что на это молвишь ты?

«Лучше бьешь ты, чем ласкаешь». Эта речь и мне странна.

Я тебе служу покорно, хоть служить и права нет.

Ты же мне помочь не хочешь, хоть вся власть тебе дана.

Без речей ты мне сказала: «Жди свидания со мной».

Может быть, не в этой жизни? Здесь надежда не видна.

Как вместить иную в сердце? Место в сердце — для тебя.

Кто с тобою схож? Ответь мне. С кем ты схожа? Ты — одна!

Я всю ночь не сплю, мечтаю: будь хоть ночь со мною ты.

Не захочешь — снова сердце наградишь тоскою ты.

Ты других ласкаешь нежно, и глаза твои — нарцисс,

На мою звезду посмотришь колкою травою ты.

Дружбой хвастаешься дерзко с тысячью врагов моих

И меня стыдишь пред ними, о созданье злое, ты.

Постучись в согласья двери, будь хоть день в ладу со мной.

Не страшны враги мне, если ласкова порою ты.

Ты куда летишь, как птица? Как тебя мне разгадать?

Нет, не поймана ни глазом, ни моей душою ты.

Город весь пленен тобою, не один лишь Низами,

Но лишь только Ахсатана обняла рукою ты.

О день мой счастливый: я видел лица твоего овал!

О рок мой, он благосклонен: я твой аромат вдыхал.

Я господа славословлю, о пламень очей моих.

К ногам красоты сегодня счастливый мой взор упал.

Противоядье — свиданье! Два мира ему цена.

Губительный яд разлуки испробовал я, узнал.

Кто хоть однажды взглядом окинет красу твою,

Не скажет, что понапрасну тебя для любви избрал.

Как вырвать теперь из сердца, о друг мой, любовь к тебе —

Ведь с жизнью и с телом вместе я эту любовь впитал.

Душа аромату свиданья возрадовалась давно,

Но время прошло, я в клочья рубаху в тоске порвал.

С пылающим кровью сердцем все это сказал Низами.

О день мой счастливый: я видел лица твоего овал!

Счастье пьяное мое в ум придет когда-нибудь.

Крепкий сон судьбы моей — он пройдет когда-нибудь.

Эту дверь раскроет вихрь, ночь засветит ясным днем.

Душу мне воровка душ вновь вернет когда-нибудь.

Враг в надежде на любовь ласки не дождется, нет!

Лишь презрение во мне он найдет когда-нибудь.

Для нее неверным стал, — может быть ее коса,

Как зуннар виясь, мой стан обовьет когда-нибудь.

О мой кумир, сердца не дам, нет, не расстанусь я с ним.

Если возьмешь сердце мое, знаю, уйдешь ты с другим.

Сил уже нет, ну так зачем все угнетаешь меня?

Словно себе сделай ты мне то, что находишь благим.

Я не Джемшид, я не богат, твой не купить поцелуй.

Вот оно, сердце мое! На! Насладишься ты им?

Я на пиру лишь о тебе розовой плачу водой,

Роза моя! Горек твой смех бедным колючкам моим!

Блеском небес, светом очей я называю тебя.

Слава тебе, лику луны, сахарным лалам твоим!

Может быть, эту газель прочитав, меня исцелить пожелаешь ты.

Раненым сердце увидишь мое — как сердце утешить, узнаешь ты.

Верен тебе, опасался я — таков незадачливый путь любви.

Ты ведь любимая, так для чего мною всегда управляешь ты?

Если скажу я: «Налей мне вина!» — вино моей крови ты в кубок нальешь.

Если же музыки я попрошу — то стоны звучать заставляешь ты.

Встреча с тобой — торжество для меня, да нужной мне твари для жертвы нет.

В жертву себе ты меня принеси — как жертву меня принимаешь ты?

Разве сраженный тобой, о Луна, не стою я хоть лепестка от роз?

Каждым колючим шипом, о душа, зачем мою душу пронзаешь ты?

Ведомо всем: в мире нет у меня души без тебя, да и сердца нет.

Да запретят тебе все без меня пирушки, что втайне справляешь ты.

Если уж стали глаза Низами лишь садом твоим для прогулок, то

Что если призрак твой вдруг в ночи придет ко мне в гости? Не знаешь ты?..

Юность всю тебе я отдал: юности ты милой слаще.

Я умру перед тобою — жизни ты унылой слаще.

Ты для глаза — буря злая, но на сердце — свет от взора.

Ты, что сердце давишь горем, — радостного пыла слаще.

«Погляди», — сказала. Что же? Я тебе цены не знаю.

Знаю только, дней моих ты мне всегда светила слаще.

Мир с тобой, с тобою ссора — слаще мне одно другого.

В гневе ты сладка! Ласкаешь — сердце не забыло — слаще.

Жизнь — жемчужина: свиданье Низами оплатит жизнью.

Но платить ли мне так скупо? Все, что ты дарила — слаще!

Мне ночь не в ночь, мне в ночь невмочь, когда тебя нету со мной.

Сон мчится прочь, сон мчится прочь, беда в мой вступает покой.

Клянусь, придет свиданья час: пройти бы не мог стороной.

Клянусь я мглою кос твоих: уйдешь — и охвачен я мглой.

Не мне ль нестись к тебе одной, стремиться могу ли к другой?

Тебе ль искать подобных мне, — не тешусь надеждой пустой.

Сравнись со мной — величье ты, вглядись — я в тоске пред тобой.

Сравнюсь с тобой — не прах ли я? Все клады в тебе лишь одной.

Нет глаз, чтоб видеть мне твой лик, мне радости нет под луной.

Нет ног — поспеть к тебе, нет рук, чтоб с жаркой сложить их мольбой.

Забыла ты о Низами, владеешь моей ты судьбой.

Днем гороскоп читаю я, в ночь звезды слежу над собой.

Готова молодость твоя откочевать, схвати ее.

Родную кинувший страну, скажи мне: где пути ее?

Зачем согнулись старики, давно изведавшие мир,

Что ищут юность; глядя в прах, все мнят в пыли найти ее.

Зачем бросаешь ты, скажи, на буйный ветер жизнь свою?

Припомни вечность. Надо здесь тебе приобрести ее.

Ведь жизнь не жизнью ты купил, не знаешь цену жизни ты.

Жемчужины не взвесил вор, хоть он зажал в горсти ее.

Коль будешь радоваться ты — в отставку горе не уйдет.

Горюя, радость не спугнуть, навек не отмести ее.

Дай органона звоны нам! Дай аргаванное вино!

Есть песнь любви, о Низами! На радость в мир пусти ее!

Спать не стоит! Станем лучше веселиться до утра!

Этот сон в другие ночи мной продлится до утра.

То к тебе прижму я веки, то тебя душою пью,

Чтоб тебе вот в этом сердце поселиться до утра.

Ты, дитя, миндальноока, сахар — твой красивый рот.

Пьяным любо снедью этой усладиться — до утра.

До утра вчера в разлуке свои руки я ломал.

Ночь — и я в венце, и розам не раскрыться до утра.

Жизнь свою тебе я отдал. Вот — рука, и весь я твой.

Дважды шесть! И в нардах счастье нам сулится до утра.

Наклони ко мне свой локон, и до полночи целуй.

Волосам твоим струиться — винам литься до утра!

К Низами склонись лукаво! Что кольцу в твоем ушке

До кольца дверного? Кто-то пусть стучится до утра!

Весть! Весть о милой пришла! Что же с ней?

С той, что для сердца стрела — что же с ней?

Чем занята, что творит, что вершит?

Глаз ее сладостна мгла. Что же с ней?

С той, что, как жизнь моя, мне дорога,

С той, что мне хочет лишь зла — что же с ней?

Долгие дни я сгораю в огне.

С розой, что в росах взросла, — что же с ней?

Льет мою кровь она ловко! Скажи:

С клятвой, что роза дала — что же с ней?

Стал Низами — как Якуб, ну, а с той,

Что как Юсуф, расцвела, что же с ней?

О кипарис с плавной поступью мой, роза скупая моя!

Я-то весь твой, о тебе ж не скажу: «Ты не чужая — моя».

Жизнь переполнена только тобой, сердце тебе вручено.

Вот моя жизнь! Вот и сердце, а в нем страсть огневая моя.

И под мечом буду руки тянуть к локонам черным твоим,

Лишь бы, как ворот, меня обняла, милая, злая моя!

Я погибаю, сгораю, спаси, я прибегаю к тебе.

Сладостный рот твой — живительный ключ, жизнь он вторая моя.

Ты приходи к Низами, чтобы он голову поднял свою

Радостно — будет тебе вручена песня любая моя!

Растопился черный мускус — то она пришла вчера.

Оттого пришли в порядок все мои дела вчера.

Луноликая спешила, соглядатаев боясь.

Полотно с Луны срывая, розы обожгла вчера.

На жемчужину глядел я, глаз не властен отвести,

Словно по моим ресницам — влажная — прошла вчера.

И покоились мы рядом. Пробудилось — и бегом

Счастье резвое пустилось, чуть сгустилась мгла вчера.

«Ухожу! — она сказала. — Что мне дать в залог тебе?»

— «Поцелуй!» — я той ответил, что мне жизнь дала вчера.

Я проснулся, опаленный, и огонь во мне горит, —

Впрямь была вода живая в той слезе светла вчера.

Головою ширваншаха вам клянется Низами:

Лишь во сне со мною вместе милая была вчера.

Что смятенней: время, локон ли твой каждый, дело ли ненужное мое?

Меньше ль малый атом, рот ли твой карминный, сердце ли ненужное мое?

Родинка, душа ли у тебя чернее, иль мое несчастие черней?

Слаще ль мед пчелиный или губы милой, слово ли жемчужное мое?

Мысль моя светлее, солнце ли с луною, иль твое прекрасное лицо?

Ты ли непреклонней, иль моя планета, сердце ли недужное мое?

Верность ли красавиц, стыд ли твой слабее, иль мое терпение слабей?

Что, скажи мне, больше: красота твоя ли, горе ль безоружное мое?

Тюрки рабами индийскими стали — рядом с тобой.

Глаза дурного бы не замечали — рядом с тобой.

Пряди волос моих лишь за единый твой волосок

Жертвой достойной стали б едва ли — рядом с тобой.

Я напоил тебя влагою сердца — чистым вином.

Печень мою истерзают печали — рядом с тобой.

В пору мне груз твой! Скажешь — немолод. Пусть!

Ношу приемлю! Путь не прополот? Пусть!

Страсти, тобой мне внушенной, пью я хмель:

Яд примешала милая в солод — пусть!

Мной не гнушайся — ты мне дороже всех.

Сердцем твоим управляет холод — пусть!

Я — наковальня. Жизнь — это молот. Что ж!

Милая, пусть ударяет молот — пусть!

Жду я тебя, не сытый. Жду, изнемог.

Пусть утоленьем кончится голод — пусть!

Жив, Низами, в саду твоем соловей.

Роза цветет, шипом он проколот… Пусть!

Как в курильнице алоэ, тлеет жизнь моя в огне.

Сердце истекает кровью в обездоленной стране.

Ты ко мне неблагосклонна? Разлюбила? Скройся с глаз!

Я молю тебя: «Останься!». Ты безжалостна ко мне.

Вот, как некогда в Иране, песнь запели, не дремли!

Кубок полнит виночерпий пьяным зельем, не дремли.

Небо в утреннем сиянье, чаша выпита до дна.

Солнцеликая, засмейся, в час веселья не дремли.

Я горем убит, непригляден мой вид.

Мой облик твою красоту омрачит.

О встрече с тобою Хосров не мечтает,

Пустая надежда мой дух бередит.

Кто расскажет о печали, той, что сердце мне гнетет?

Дух избавится едва ли от мучительных тенет.

Ведь печаль, подобно розе, расцвела в твоем саду.

Аромат неуловимый и дурманит и влечет.

Я сказал: «Мое моленье до тебя пусть долетит!

Я люблю, мое терпенье Вседержитель наградит».

«Друг, о чем Аллаха молишь?» — прозвучал ее вопрос.

Я ответил: «О свиданье». — «Бог любовь вознаградит».

Дорогой горя и скорбей мой дух, устав безмерно, бродит.

Он возле замкнутых дверей возлюбленной неверной бродит.

Знай, сердце пьяное мое безумным стало от волненья.

В безумстве, веру потеряв, мой дух по жизни бренной бродит.

Чтоб заслужить ее любовь, души своей лишись,

Родного дома и добра не пожалей, лишись.

Оставь надежду в двух мирах забвенье отыскать,

Успокоенье обрести и жизни всей лишись.

О ты, стенающая там, расстались мы не в срок.

Но здесь твой образ начертать по памяти я смог.

Изобразил твое лицо на глинистой земле,

Затем, припав к нему, пролил кровавых слез поток.

Доколь дыханьем жить твоим, как будто ты Иса?

Доколе верить, что свершать ты можешь чудеса?

Ты станешь раны наносить, я — исцеленья ждать,

Испепеляет жизнь мою смертельная краса.

Где мне любимую искать? Что делать мне теперь?

Кому о горе рассказать, что делать мне теперь?

Отныне мне не видеть ту, которую любил.

И кровью плачу я опять, что делать мне теперь?

Всевышний, разбуди, молю, любимую от сна —

Испив из чаши красоты, она опьянена.

Пусть протрезвеет иль меня сознания лишит,

Скажи ей, что моей беды виновница она.

В огне печали жизнь мою, о небо, не сожги!

Да будет нежный поцелуй наградой для слуги.

«Не надо!» — пусть шепнет она, прильнув к моим устам.

Желанью сердца моего, создатель, помоги!

Нет сострадающих вблизи, к чему тогда вздыхать?

Немного дней осталось жить, зачем напрасно ждать?

Я посвящаю каждый вздох, любимая, тебе

И не желаю никому такого испытать.

В зерцале сердца отражен прекрасный образ твой,

Зерцало чисто, дивный лик пленяет красотой.

Как драгоценное вино в прозрачном хрустале,

В глазах блистающих твоих искрится дух живой.

Воображение людей тобой поражено,

И говорливый мой язык немеет пред тобой.

Освобождает из петли главу степная лань,

Но я захлестнут навсегда кудрей твоих петлей.

Так бедный голубь, если он привык к одной стрехе,

Хоть смерть грозит, гнезда не вьет под кровлею другой.

Но жаловаться не могу я людям на тебя,

Ведь бесполезен плач и крик гонимого судьбой.

Твоей душою дай на миг мне стать и запылать,

Чтоб в небе темном и глухом сравниться с Сурайей.

Будь неприступной, будь всегда, как крепость в высоте,

Чтобы залетный попугай не смел болтать с тобой.

Будь неприступной, будь всегда суровой, красота!

Дабы пленяться пустозвон не смел твоей хвалой.

Пусть в твой благоуханный сад войдет лишь Саади!

И пусть найдет закрытым вход гостей осиный рой.

Коль спокойно ты будешь на муки страдальца взирать —

Не могу я свой мир и душевный покой отстоять.

Красоту свою гордую видишь ты в зеркале мира —

Но пойми: что влюбленным приходится претерпевать!

О, приди! Наступила весна. Мы умчимся с тобою,

Бросим сад и в пустыне оставим других ночевать.

Почему над ручьем не шумишь ты густым кипарисом?

Кипарисом тебе подобает весь мир осенять.

Ты такой красотою сияешь, таким совершенством,

Что и красноречивым каламом их не описать.

Кто сказал, что смотреть я не должен на лик твой чудесный?

Стыдно годы прожить и лица твоего не видать.

Так тебя я люблю, что из рук твоих чашу любую

Я приму, пусть мне яд суждено в том напитке принять.

Я от горя в молчанье горю. Ты об этом не знаешь!

Ты не видишь: слеза на глазах моих блещет опять!

Ты ведь знал, Саади: твое сердце ограблено будет…

Как набегу разбоя грозящего противостать?

Но надежда мне брезжит теперь, что придет исцеленье.

Ночь уходит, глухая зима удаляется вспять.

В ночь разлуки с любимой мне завесы парча не нужна —

В темной опочивальне одинокая ночь так длинна.

Люди мудрые знают, как теряет свой ум одержимый.

У влюбленных безумцев впереди безнадежность одна.

Пусть не плод померанца — свою руку безумец порежет.

Зулейха невиновна, недостойна укоров она.

Чтобы старец суровый не утратил душевного мира,

Скрой лицо кисеею, ибо ты так нежна, так юна.

Ты подобна бутону белой розы, а нежностью стана —

Кипарису: так дивно ты гибка, и тонка, и стройна.

Нет, любой твоей речи я ни словом не стану перечить.

Без тебя нет мне жизни, без тебя мне и радость бедна.

Я всю ночь до рассвета просидел, своих глаз не смыкая,

К Сурайе устремляя блеск очей-близнецов из окна.

Ночь и светоч зажженный, — вместе радостно им до рассвета

Любоваться тобой, упиваться, не ведая сна.

Перед кем изолью свои жалобы? Ведь по закону

Шариата влюбленных — на тебе за убийство вина.

Ты похитила сердце обещаний коварной игрою…

Скажешь: племенем Са’да так разграблена вражья казна.

Не меня одного лишь — Саади — уничтожить ты можешь

Многих верных… Но сжалься! Ты ведь милостью дивной полна.

Мы живем в неверье, клятву нарушая то и знай.

Всемогущий! Это слово ты забвенью не предай!

Клятву верных нарушает и цены любви не знает

Низкий духом, кто средь верных оказался невзначай.

Если в день суда на выбор мне дадут, мол, что желаешь?

Я скажу: подругу дайте! Вам отдам небесный рай.

Пусть расстанусь с головою, но любви останусь верным,

Даже в час, когда над миром грянет ангела карнай.

Умирал я, но здоровым стал, едва пришла подруга.

Врач! Подобным мне — недужным — ты бальзама не давай!

Болен я. Но ты явилась и болезни удивилась.

Исцели меня, вопросов праздных мне не задавай!

Ветерок, что веет в пуще, позабудет луг цветущий,

Если кос твоих коснется благовонных, словно май.

И зубами изумленья разум свой укусит палец,

Если ты с лица откинешь кисеи летучий край.

Мне отрада пред тобою пламенеть, сгорать свечою.

Не гаси меня до срока, с головы до ног сжигай!

Не для глаз недальновидных красота, но ты, о мудрый,

Кисти самого аллаха след в ней тайный различай.

Взоры всех к тебе стремятся, но любовь и откровенье

Не для низких себялюбцев, не для наглых черных стай.

Ты у Саади, о верный, научись живому чувству,

На своей могиле бедной мандрагоры насаждай.

Темным душам недоступны все восторги опьяненья,

Прочь уйди, советчик трезвый, в пьянстве нас не упрекай.

Терпенье и вожделенье выходят из берегов.

Ты к страсти полна презренья, но я, увы, не таков.

Сочувствия полным взглядом хоть раз на меня взгляни,

Чтоб не был я жалким нищим в чертоге царских пиров.

Владыка жестокосердный рабов несчастных казнит,

Но есть ведь предел терпенья и в душах его рабов.

Я жизни своей не мыслю, любимая, без тебя,

Как жить одному, без друга, средь низменных и врагов?

Когда умру, будет поздно рыдать, взывать надо мной.

Не оживить слезами убитых стужей ростков.

Моих скорбей и страданий словами не описать,

Поймешь, когда возвратишься, увидишь сама — без слов.

Дервиш богатствами духа владеет, а не казной.

Вернись! Возьми мою душу, служить я тебе готов!

О небо, продли подруге сиянье жизни ее,

Чтоб никогда не расстались мы в темной дали веков.

В глазах Красоты презренны богатство и блеск владык

И доблесть, и подвиг верных, как ни был бы подвиг суров.

Но если бы покрывало упало с лица Лейли, —

Врагов Меджнуна убило б сиянье ее зрачков.

Внемли, Саади, каламу своей счастливой судьбы

И, что ни даст, не сгибайся под ношей ее даров!

Я нестерпимо жажду, кравчий! Скорей наполни чашу нам

И угости меня сначала, потом отдай ее друзьям.

Объятый сладостными снами, ходил я долго между вами.

Но расставаяся с друзьями: «Прощайте», — молвил прежним снам.

Перед мечетью проходила она, и сердце позабыло

Священные михраба своды, подобные ее бровям.

Я не онагр степной, не ранен, ничьей петлей не заарканен,

Но от стрелы ее крылатой по вольным не уйду степям.

Я некогда испил блаженство с той, что зовется Совершенство…

Так рыба на песке, в мученьях, тоскует по морским волнам.

До пояса не доставал мне ручей, и я пренебрегал им;

Теперь он бурным и бездонным вдруг уподобился морям.

И я тону… Когда ж судьбою я буду выброшен на берег, —

О грозном океанском смерче в слезах поведаю я вам.

И вероломным я не стану, и не пожалуюсь хакану,

Что я сражен ее очами, подобно вражеским мечам.

Я кровью сердца истекаю, от ревности изнемогаю,

Так бедный страж дворца рыдает, певцам внимая по ночам.

О Саади, беги неверной! Увы… Ты на крючке, как рыба, —

Она тебя на берег тянет; к ней — волей — не идешь ты сам.

Коль с лица покров летучий ты откинешь, моя луна,

Красотою твоею будет слава солнца посрамлена.

Сбить с пути аскета могут эти пламенные глаза,

А от глаз моих давно уж отогнали отраду сна.

И давно бразды рассудка уронила моя рука.

Я безумен. Мне святыня прежней истины не видна.

Но Меджнуна не избавит от мучений встреча с Лейли,

Изнуренному водянкой чаша полная не полна.

Тот не искренний влюбленный, кто не выпьет из милых рук

Чашу огненного яда вместо искристого вина.

Как жалка судьба лишенных человечности и любви!

Ведь любовь и человечность — неразрывная суть одна.

Принеси огня скорее и собрание озари!

А с пустых руин налога не потребует и казна.

Люди пьют вино надежды, но надежд они лишены.

Я не пью, душа любовью к ней навеки опьянена.

Саади в себе не волен, он захлестнут петлей любви,

Сбит стрелой, чьим жалом ярость Афросьяба сокрушена.

В дни пиров та красавица сердце мое привлекла,

Кравчий, дай нам вина, чтобы песню она завела.

В ночь на пиршестве мудрых ты нас красотой озарила.

Тише! Чтобы кутилы не знали, за кем ты ушла!

Ты вчера пировала. Все видят — глаза твои томны.

Я от всех утаю, что со мною вино ты пила.

Ты красива лицом, голос твой мое сердце чарует,

Хорошо, что судьба тебе голос волшебный дала.

Взгляд турчанки — стрела, брови темные выгнуты луком.

Боже мой! Но откуда у ней эти лук и стрела?

Я — плененный орел, я сижу в этой клетке железной.

Дверцу клетки открой. И свои распахну я крыла!

Саади! Был проворен в полете, а в сети попался;

Кто же, кроме тебя, мог поймать его, словно орла?

Я влюблен в эти звуки, в этот сердце мне ранящий стон.

Я беспечен, и день мой проплывает неясно, как сон.

Ночи… Ночи бессонные в ожиданье моей светлоокой,

Но тускнеет пред нею свет, которым весь мир озарен.

Если вновь приведется мне лицо ее нежное видеть —

Сам себя я счастливым буду звать до скончанья времен.

Я — не муж, если скрою свою грудь от камней порицанья.

Муж душой своей твердой, как щитом, от копья огражден.

Не изведав несчастий, не достигнешь заветного счастья.

Кто дождался Ноуруза, стужу зимнюю вытерпел он.

Хоть жнецы были мудры, но Лейли они тайны не знали,

Лишь Меджнун ее ведал, кем был весь урожай их спален.

Сонм влюбленных, что верой и богатствами мира играет,

Жатвы не собирает, а несметным добром наделен.

Ты другого арканом уловляй! Мы же — верные слуги.

Ведь не нужно стреножить скакуна, что давно приручен.

День вчерашний умчался, ну, а завтра пока не настало.

Саади, лишь сегодня ты и волен в себе и силен!

О, если бы мне опять удалось увидеть тебя ценой любой,

На все времена до Судного дня я был бы доволен своей судьбой!

Но вьюк с моего верблюда упал… В туманную даль ушел караван.

Я брошен толпой вероломных друзей, что заняты были только собой.

Когда чужестранец в беду попадет, ему и чужой сострадает народ.

Друзья же обидели друга в пути, покинув его в пустыне глухой.

Надеюсь я — долгие дни пройдут, раскаянье тронет души друзей.

Я верю — придут они, друга найдут, измученные своею нуждой.

Ведь воля — о муж, — это воля твоя! Захочешь — воюй, захочешь — мирись.

Я волю свою давно зачеркнул — иду за тобой безвестной тропой.

А кто на чужбине осла завязил в трясине и сам свалился без сил,

Ты молви ему, что в сладостном сне увидит он край покинутый свой.

Ты счастья, ты радости ищешь себе. На образ красавицы этой взгляни!

А если взглянул — с отрадой простись, навеки забудь свой сон и покой.

Огнепоклонник, и христианин, и мусульманин — по вере своей, —

Молитвы возносят, но только мы, о пери, твоей пленены красотой!

Я прахом у ног ее пасть захотел. «Помедли! — она промолвила мне, —

Я не хочу, чтоб лежал ты в пыли и мучился вновь моей виной!»

Я гурию-деву увидел вчера, которая в сборище шумном друзей

Сказала возлюбленному своему, поникшему горестно головой:

«Желанья ты хочешь свои утолить? Ты больше ко встрече со мной не стремись!

Иль вовсе от воли своей откажись, тогда насладишься любовью со мной».

Коль сердце печаль свою в тайне хранит, то, кровью оно истекая, горит.

Не бойся предстать пред глазами врагов открыто, с израненною душой.

Пусть море мучений клокочет в тебе, но ты никому не жалуйся, друг,

Пока утешителя своего не встретишь ты здесь — на дороге земной.

О стройный, высокий мой кипарис, раскрой окрыленные веки свои,

Чтоб тайны покров над скорбью моей я снял пред тобой своею рукой!

Друзья говорят: «Саади! Почему ты так безрассудно любви предался?

Унизил ты гордость и славу свою пред этой невежественной толпой».

Мы в бедности, мы в униженье, друзья, и гордость, и славу свою утвердим!

Но каждый из нас — по воле своей — пусть выберет сам тот путь иль иной.

Что не вовремя ночью глухой барабан зазвучал?

Что, до света проснувшись, на дереве дрозд закричал?

Миг иль целую ночь приникал я устами к устам…

Но огонь этой страсти пылающей не потухал.

Я и счастлив и грустен. Лицо мое, слышу, горит.

Не вмещается в сердце все счастье, что в мире я взял.

Головою склоняюсь к твоим, о мой идол, ногам.

На чужбину с тобой я ушел бы и странником стал.

О, когда бы судьба помирилась со счастьем моим,

Онемел бы хулитель и низкий завистник пропал.

В мир явился кумир. И прославленный ваш Саади

Изменился душой, — поклоняться он идолу стал.

Мне опостылело ходить в хитоне этом голубом!

Эй, друг, мы осмеем ханжей с их святостью и плутовством.

Кумиру поклонялись мы, весь день молитвы бормоча.

Ты нас теперь благослови — и мы свой идол разобьем.

Средь юных я хочу сидеть, и пить вино, и песни петь,

Чтобы бежала детвора за охмелевшим чудаком.

В простор пустынь меня влечет из этой душной тесноты.

Несется радостная весть ко мне с рассветным ветерком.

Пойми, когда разумен ты! Не прозевай, когда ты мудр!

Возможно, лишь одним таким ты одарен счастливым днем.

Где одноногий кипарис шумит, колеблясь на ветру,

Пусть пляшет юный кипарис, блистая чистым серебром.

Ты утешаешь сердце мне, ты радуешь печальный взор.

Но разлучаешь ты меня с покоем сердца, с мирным сном!

Терпенье, разум, вера, мир теперь покинули меня,

Но может ли простолюдин взывать пред шаховым шатром?

Пусть льется дождь из глаз твоих, и в молниях — гроза скорбей —

Ты пред невеждой промолчи, откройся перед мудрецом.

Смотри: не внемлет Саади укорам низких и лжецов.

Суфий, лишения терпи! Дай, кравчий, мне фиал с вином!

Тяжесть печали сердце мое томит,

Пламя разлуки в сердце моем кипит.

Розы и гиацинты мне не забыть,

В памяти вечно смоль твоих кос блестит.

Яда мне горше стал без тебя шербет,

Дух мой надежда встречи с тобой живит.

На изголовье слезы я лью в ночи,

Днем — ожиданье в сердце моем горит.

Сотнею кубков пусть упоят меня,

В чаши отравы разлука их превратит.

Предан печалям, как палачам, Саади!

Не измени мне, иль пусть я буду убит!

Кто предан владыке — нарушит ли повиновенье?

И мяч пред чоуганом окажет ли сопротивленье?

Из лука бровей кипарис мой пускает стрелу,

Но верный от этой стрелы не отпрянет в смятенье.

Возьми мою руку! Беспомощен я пред тобой,

Обвей мою шею руками, полна сожаленья!

О, если бы тайны завеса открылась на миг —

Сады красоты увидал бы весь мир в восхищенье…

Все смертные пламенным взглядом твоим сражены,

И общего больше не слышно теперь осужденья.

Но той красоты, что я вижу в лице у тебя,

Не видит никто. В ней надежда и свет откровенья.

Сказал я врачу о беде моей. Врач отвечал:

«К устам ее нежным устами прильни на мгновенье».

Я молвил ему, что, наверно, от горя умру,

Что мне недоступно лекарство и нет исцеленья.

Разумные по наковальне не бьют кулаком,

А я обезумел. Ты — солнце. А я? — буду тенью!

Но тверд Саади, не боится укоров людских, —

Ведь капля дождя не боится морского волненья,

Кто истине предан, тот голову сложит в бою!

Лежит перед верным широкое поле сраженья.

Эй, виночерпий! Дай кувшин с душою яхонта красней!

Что — яхонт? Дай мне ту, чей взгляд вина багряного хмельней!

Учитель старый, наш отец, вино большою чашей пил,

Чтоб защитить учеников от брани лжеучителей.

Скорбей на жизненном пути без чаши не перенести,

Верблюду пьяному шагать с тяжелой ношей веселей.

Ты утешаешь нам сердца. Бессмысленной была бы жизнь

Без солнца твоего лица, что солнца вечного светлей.

Что я о красоте твоей, о сущности твоей скажу?

Немеет пред тобой хвала молящихся тебе людей.

Пусть держит медоносных пчел разумный старый пчеловод.

Но тот, кто пьет из уст твоих, мед соберет вселенной всей.

Ты сердце, как коня, взяла и в даль степную угнала,

Но если сердце увела, то и душой моей владей!

Или отравленной стрелой меня ты насмерть порази,

Или спасительной стрелы душе моей не пожалей.

Предупреди меня, молю, пред тем, как выпустить стрелу,

Пред смертью дай поцеловать туранский лук твоих бровей.

Какие муки снес, гляди, с тобой в разлуке Саади,

Так обещай же встречу мне, надеждой радости повей!

Но хоть целительный бальзам затянет рану, может быть,

Останутся рубцы от ран, как видно, до скончанья дней.

Кто дал ей в руки бранный лук? У ней ведь скор неправый суд.

От оперенных стрел ее онагра ноги не спасут.

Несчастных много жертв падет, когда откроешь ты колчан,

Твой лик слепит, а свод бровей, как черный лук Турана, крут.

Тебе одной в пылу войны ни щит, ни панцирь не нужны,

Кольчугу локонов твоих чужие стрелы не пробьют.

Увидев тюркские глаза и завитки индийских кос,

Весь Индостан и весь Туран на поклонение придут,

Покинут маги свой огонь, забудут идолов своих;

О идол мира, пред тобой они курильницы зажгут.

На кровлю замка можешь ты забросить кос твоих аркан,

Коль башни замка под твоим тараном гневным не падут.

Я был, как на горах Симург. Но ты меня в полон взяла.

Так когти сокола в траве индейку горную берут.

Уста увидел я. И лал в моих глазах дешевым стал.

Ты слово молвила — пред ним померкли перл и изумруд.

Твои глаза громят базар созвездий вечных и планет.

Где чудеса творит Муса, убогий маг, — при чем он тут?

Поверь, счастливую судьбу не завоюешь силой рук!

Запечатленный тайны клад откапывать — напрасный труд.

О Саади! Ты знаешь: тот, кто сердце страсти отдает, —

И нрав избранницы снесет, и сонмище ее причуд.

Не нужна нерадивому древняя книга познанья,

Одержимый не может вести по пути послушанья.

Пусть ты воду с огнем — заклинания силой сольешь,

Не любовь и терпенье, тоска мне стесняет дыханье.

Наблюдай всей душою кумира приход и уход,

Как движенье планет, как луны молодой нарастанье.

Не уйдет, коль прогонишь, — уйдя, возвратится она.

В этом вечном кругу непостижном — ее обитанье.

Не прибавишь ни слова ты в книге печали моей.

Суть одна в ней: твоя красота и мое пониманье.

Саади! О, как долго не бьет в эту ночь барабан!

Иль навек эта ночь? Или это — любви испытанье?

Нет, истинно царская слава от века ущерба не знала.

Когда благодарность дервишам и странникам бедным являла.

Клянусь я живою душою! — осудит и злой ненавистник

Того, чья калитка для друга в беде запертою бывала.

Нет, милость царей-миродержцев от прежних времен и доныне

Из хижины самой убогой всегда нищету изгоняла.

А ты меня все угнетаешь, ты жизнь мою горько стесняешь,

Ну что ж! Я тебе благодарен за боль, за язвящие жала.

Заботятся люди на свете о здравии, о многолетье.

Ценою здоровья и жизни душа моя все искупала.

Невежда в любви, кто ни разу мучений любви не изведал

И чья на пороге любимой в пыли голова не лежала.

Вселенную всю облетела душа и примчалась обратно,

Но, кроме порога любимой, пристанища не отыскала.

О, внемли моленьям несчастных, тобою покинутых в мире!

Их множество шло за тобою и прах твоих ног целовало.

Не видел я платья красивей для этого бедного тела,

И тела для пышного платья прекрасней земля не рождала.

Коль ты ослепительный лик свой фатою опять не закроешь,

Скажи: благочестье из Фарса навеки откочевало.

Не мучь меня болью разлуки, ведь мне не снести этой муки —

Ведь ласточка мельничный жернов вовек еще не подымала.

Едва ли ты встретишь на свете подобных — мне преданно верных.

Душа моя, верная клятве, как в бурю скала, устояла.

Услышь Саади! Он всей жизнью стремится к тебе, как молитва.

Услышь! И надежды и мира над ним опусти покрывало!

Я лика другого с такой красотою и негой такой не видал,

Мне амбровых кос завиток никогда так сердце не волновал.

Твой стан блистает литым серебром, а сердце, кто знает — что в нем?

Но ябедник мускус дохнул мне в лицо и тайны твои рассказал.

О пери с блистающим ликом, ты вся — дыхание ранней весны.

Ты — мускус и амбра, а губы твои — красны, словно яхонт и лал.

Я в мире скиталец… И не упрекай, что следую я за тобой!

Кривому чоугану желаний твоих мячом я послушным бы стал.

Кто радости шумной года пережил и горя года перенес,

Тот весело шуму питейных домов, и песням, и крикам внимал.

Всей жизни ценой на базаре любви мы платим за сладкий упрек,

Такого блаженства в пещере своей отшельник бы не испытал.

Не ищет цветник взаймы красоты, живет в нем самом красота.

Но нужно, чтоб стройный, как ты, кипарис над звонким потоком стоял.

О роза моя! Пусть хоть тысячу раз к тебе возвратится весна.

Ты скажешь сама: ни один соловей так сладко, как я, не певал.

Коль не доведется тебе, Саади, любимой ланит целовать.

Спасение в том, чтобы к милым ногам лицом ты скорее припал.

Встань, пойдем! Если ноша тебя утомила —

Пособит тебе наша надежная сила.

Не сидится на месте и нам без тебя,

Наше сердце в себе твою волю вместило.

Ты теперь сам с собой в поединок вступай! —

Наше войско давно уж оружье сложило.

Ведь судилище верных досель никому

Опьянение в грех и вину не вменило.

Идол мира мне преданности не явил, —

И раскаянье душу мою посетило.

Саади, кипариса верхушки достичь —

Ты ведь знал — самой длинной руки б не хватило!

Я в чащу садов удалился, безумьем любви одержимый.

Дыханьем цветов опьяненный, забылся — дремотой долимый.

Но роза под плач соловьиный разорвала свои ризы,

Раскаты рыдающей песни бесследно покой унесли мой.

О ты, что в сердцах обитаешь! О ты, что, как облако, таешь,

Являешься и исчезаешь за тайною неисследимой!

Тебе принеся свою клятву, все прежние клятвы забыл я.

Обетов и клятв нарушенье — во имя твое — несудимо.

О странник, в чьих полах застряли шипы одинокой печали,

Увидя цветущий весенний цветник, обойди его мимо.

О сваленный с ног своим горем дервиш, безнадежно влюбленный,

Не верь ни врачам, ни бальзаму! Болезнь твоя неисцелима!

Но если любовь нам запретна и сердца стремление тщетно,

Мы скроемся в дикой пустыне, ветрами и зноем палимой.

Все остропернатые стрелы в твоем, о кумир мой, колчане

Пронзят меня… Жертв твоих сонмы умножу я, раной томимый.

Кто взглянет на лик твой, на брови, подобные черному луку,

Пусть мудрость свою и терпенье подымет, как щит нерушимый.

«Зачем, Саади, ты так много поешь о любви?» — мне сказали.

Не я, а поток поколений несметных поет о любимой!

Когда б на площади Шираза ты кисею с лица сняла,

То сотни истых правоверных ты сразу бы во грех ввела.

Тогда б у тысяч, что решились взглянуть на образ твой прекрасный,

У них у всех сердца, и разум, и волю ты б отобрала.

Пред войском чар твоих я сердце открыл, как ворота градские,

Чтоб ты мой город разрушенью и грабежу не предала.

Я в кольцах кос твоих блестящих запутался стопами сердца,

Зачем же ты, блестя кудрями, лучом лица меня сожгла?

Склонись, послушай вкратце повесть моих скорбей, моих страданий!

Ведь роза, освежась росою, стенанью жаждущих вняла.

Но ветер, погасив светильник, вдаль беспечально улетает.

Печаль светильни догоревшей луна едва ль бы поняла.

Пусть отдан я на поруганье, но я тебя благословляю,

О, только б речь сахарноустой потоком сладостным текла.

Насмешница, задира злая, где ныне смех твой раздается?

Ты там — на берегу зеленом. Меня пучина унесла.

Я пленник племени печалей, но я не заслужил упреков.

Я ждал — ты мне протянешь руку, ведь ты бы мне помочь могла.

При виде красоты подруги, поверь, терпенье невозможно.

Но я терплю, как терпит рыба, что на песке изнемогла.

Ты, Саади, на воздержанье вновь притязаешь? Но припомни,

Как притязателей подобных во все века толпа гнала!

До рассвета на веки мои не слетает сон.

О, пойми, о услышь, ты — чей временем взгляд усыплен.

Ты — с натянутым луком, обетам ты неверна,

Разве это клятва аскетов, чье слово закон?

Без тебя мое тело колючки пустыни язвят,

Хоть лежу я на беличьих шкурах, в шелка облачен.

Как к михрабу глаза правоверных обращены,

Так мой взгляд на тебя обращен, лишь в тебя я влюблен.

Сам по собственной воле жертвою страсти я стал.

Стариком в этой школе подростков попал я в полон.

Смертным ядом, из розовой чаши ладоней твоих,

Я, как сладким гулабом, как чистым вином, упоен.

Я — безумец. Близ кельи красавиц кружусь я всю ночь.

Мне привратник с мечом и копьем его жалким смешон.

Нет, никто и ничто Саади не властно убить,

Но разлукой с любимой высокий дух сокрушен.

Не беги, не пренебрегай, луноликая, мной!

Кто убил без вины — отягчил свою душу виной.

Ты вчера мне явилась во сне, ты любила меня,

Этот сон мне дороже и выше всей яви земной.

Мои веки в слезах, а душа пылает огнем,

В чистых водах — во сне я, а днем — в беде огневой.

Слыша стук у дверей моих, думаю: это она.

Так мираж умирающих манит обманной водой.

Для стрелы твоей цель хороша — дервиша душа,

Кровь его на ногтях твоих рдеет багряною хной.

Твоя речь, как река, в беспредельность уносит сердца.

Что же соль ты на раны мне сыплешь беспечной рукой?

Ты прекрасна, и роскошь одежды лишь портит тебя.

Кисея на лице, словно туча над ясной луной.

Эту за ухом нежную впадинку ты позабудь,

Ты приникни к поле, пропитай ее красной росой.

Да, тюрчанка соблазна полна со свечою в руке,

В сладком уединенье с тобой, с головою хмельной,

Ты бы вешнего солнца затмила сиянье и блеск,

Если б солнечный лик не скрывала густой кисеей.

Саади, если хочешь, как чанг, быть в объятьях ее, —

Претерпи эту боль, чтобы струн своих выверить строй.

О утренний ветер, когда долетишь до Шираза,

Друзьям передай этот свиток рыдающих строк.

Шепни им, что я одинок, что я гибну в изгнанье,

Как рыба, прибоем извергнутая на песок.

Если в рай после смерти меня поведут без тебя, —

Я закрою глаза, чтобы светлого рая не видеть.

Ведь в раю без тебя мне придется сгорать, как в аду,

Нет, аллах не захочет меня так жестоко обидеть!

Спросил я: «В чем вина моя, что ты не смотришь на меня?

Куда ушла твоя любовь и ласковость минувших лет?».

Она мне: «В зеркало взгляни, увидишь сам — ты сед и стар.

Тебе не свадебный наряд, а траурный приличен цвет».

Красавица и в рубище убогом,

И в бедности всех будет затмевать.

А той — уродине в парче и злате —

Покойников пристало обмывать.

Эй, пустомеля и болтун, как о любви ты смеешь петь?

Ведь стройно ты за жизнь свою десятка бейтов не связал!

Смотри, как в помыслах высок владыка слова Саади, —

Он пел любовь, одну любовь — земных владык не восхвалял.

Я хочу в уединенье до рассвета быть с тобой.

В неизвестности и тайне от врагов и от друзей…

За грехи да будет кара! Почему же за любовь

Вкруг меня все гуще злоба и гоненья все сильней?

Я рассказать печаль моих ночей не в силах,

Любя, рыдать и петь, как соловей, не в силах.

Вглядись в мое лицо, и ты поймешь, как таю,

Но, вижу, ты понять тоски моей не в силах.

Взгляни на грудь мою в кровоточащих ранах,

Терпение хранить я больше в ней не в силах.

Все ж радуюсь тому, что ты проникла в душу,

Хоть я к твоей душе найти ключей не в силах.

Быть может, мне вернешь похищенное сердце,

Но слезно умолять: «О, пожалей!» — не в силах.

Его в твоих кудрях навеки я оставлю.

Вернуть Хосров того, что взял злодей, не в силах.

Опьяненные тобою не нуждаются в вине.

Не найдется врачеватель, что помочь сумел бы мне.

Не показывайся в небе, солнцеликая луна!

Коль сияет лик любимой, ты Хосрову не нужна.

Что мне сказки о Джамшиде — древней славы черепки?

Разве хуже прах развалин, где у магов погребки?

Что доказывать в моленьях одержимость небесам?

Без молений одержимость вседержитель знает сам.

Та ничто монета сердца, та фальшивей всех монет,

На которой отпечатка единенья с богом нет.

Сердце, кинь сию обитель, царство гнета, царство зла!

Не собрать, о сердце, дани с разоренного села.

Так Хосров и не увидел вожделенный взору лик.

Что Хосров? И самый зоркий в небо взором не проник.

Сказал: «В обитель сердца войди его усладой!».

Она: «Я клада жажду, развалин мне не надо».

Сказал: «Сжигает душу лицо твое, как пламя».

Она: «Не радо сердце свиданью с мотыльками».

Сказал: «Ответь, могу ли надеяться на встречи?».

Она: «О нет, скиталец! Твои безумны речи».

Сказал: «Зачем ловила меня в силки печали?».

Она: «Глаза приманку зачем же замечали?».

Сказал: «Как быть с любовью? Как снять ее оковы?».

Она: «Меня увидишь, наденешь цепи снова».

Сказал: «Как жить Хосрову, коль ты его забудешь?».

Она: «Мой образ вспомнишь, и одинок не будешь».

Свой лунный лик яви молящему о встрече

И услади мой слух чарующею речью.

О скатный жемчуг слов, жемчужницей хранимый!

Жемчужницу открой, да будут перлы зримы.

Но створки где ее? Ты их рисунок зыбкий,

Коль все же есть они, яви своей улыбкой.

Яви свой аромат, и я из мертвых встану,

Узнаю по нему рисунок тонкий стана.

О локоны твои! Они чернее ночи.

Явись, и станет ночь светлее и короче.

Сказала: «Жду тебя у своего порога».

Не убивай мечту и укажи дорогу.

Мой идол, мой кумир, не будь со мной сурова!

Среди влюбленных нет влюбленнее Хосрова.

Я в этот мир пришел в тебя уже влюбленным,

Заранее судьбой на муки обреченным.

Ищу с тобою встреч, ищу как озаренья,

Но гордость не могу забыть ни на мгновенье.

О смилуйся и скинь густое покрывало,

Чтоб сердце пало ниц и бога потеряло!

Отбрось надменность прочь, лицо приоткрывая,

Чтоб гордость вознесла меня в обитель рая.

А если ты меня не удостоишь взглядом,

Покину этот мир, что стал при жизни адом.

Нет, сердца никому не дам пленить отныне,

Чтоб жить в его плену отшельникам в пустыне.

И что же услыхал Хосров в ответ на стоны:

«Придет и твой черед, надейся, о влюбленный!».

Кто предопределял вращение светил,

Теперь ушел во мрак и сладким сном почил.

Твой в розе вижу лик. Да, грезишь ты на ложе,

Коль томной розы лик и твой — одно и то же.

Очнитесь, гордецы! Мы ненадолго здесь.

Отрубит смерть мечом и голову, и спесь.

Взгляните, это кровь окрасила тюльпаны.

Скорбя, кровавых слез я лить не перестану.

Да не взойдет луна в ночной беззвездной мгле!

Утратил я луну, предав ее земле.

И, коль дохнет Хосров кромешной тьмой печали,

Потонет мир во тьме кромешной, как вначале.

О ты, чьи кудри для благочестья — соблазн опасный,

Уста которой едва приметны и тем прекрасны,

Поверь, не стал бы любой неверный так сердце ранить.

А может, вера так разрешает сердца тиранить?

Коль мимоходом так убивают улыбкой губы,

В уста-рубины вонзить отмщеньем хотел бы зубы.

Я лбом касаюсь твоих коленей, склонив колени,

Как пред кумиром склоняет брахман, творя моленье,

И если был бы кумир тобою, поверь, о пери,

Я впал бы тотчас, как этот брахман, и сам в неверье.

Но разве можно достичь Каабы моей любимой?

Лежат меж нами пески пустыни непроходимой.

Как я рыдаю, ужель не слышат любимой уши?

Я схож с певцами, что ждут от стражи великодушья.

Коль власть таится в тебе, о пери, как в мандрагоре,

В земле отыщешь глаза страдальца, сочащих горе.

И вечно будет в груди Хосрова дымиться рана,

Узор на перстне, запечатленный концом чекана.

Пусть недостойный глаз не сглазит, возлюбя,

Пусть только ветерок касается тебя

И аромат несет, подобный капле яда.

Нет жизни у того, в чьем сердце пламя ада.

Я жажду нежных слов — шипы в твоих устах.

Не сыпь на раны соль, — и без того зачах.

Твоя обитель — рай, а я в аду сгораю.

Надеяться в аду могу ль на яства рая?

С безумьем пополам страдания влачу.

Подобна красота для разума бичу.

Влюбленного в кумир не отвратишь словами,

Как во хмелю пропойц не протрезвить речами.

Наметит жертву страсть у двери кабака,

Смеясь над сединой, споит и старика.

Но если он, как я, в вине любви утонет,

Омой его вином пред тем, как похоронят.

Умолкни, о Хосров! Твои газели — стон.

Смертельней, чем кинжал, сердца изранит он.

Ты сияла мне луною. Нет со мной моей луны,

И от дыма стонов: «Боже!» — ночи душны и черны.

Будьте вы благословенны, ночи пьяные любви!

Отстонали, отрыдали, улетели соловьи.

Я твержу хвалу ресницам, полумесяцам-бровям,

Как твердят аят Корана в медресе: «Нун ва-л-калам!».

Что отвечу, если спросишь, как я ночи провожу?

Одиноко до рассвета я у стен твоих брожу.

О приди, душа, что может быть душою тысяч тел.

Тех, что души потеряли от твоих разящих стрел!

Коль души лишит подруга, не кляни судьбу, Хосров!

Ведь обычай у красавиц с дней творения таков.

О блаженство! Я ликую, осчастливленный судьбой.

Ты явилась в край забытых, в край покинутых тобой.

Благосклонно улыбнулась и вошла. Не уходи!

Дай упиться Близнецами — пылкой нежностью груди!

Наконец-то, о всевышний, о владыка горних сил,

Стан, подобный кипарису, я в объятья заключил.

Вот он — светопреставленье, разрушитель всех основ!

Я до светопреставленья любоваться им готов.

Не тревожься, коль ударит караульный в барабан.

Кто же спит, когда любовью на груди у друга пьян?

О смеющаяся роза, о подобная луне,

Из каких пришла чертогов подарить блаженство мне?

С чем сравню тебя? С нежданно залетевшим лепестком,

Что упал ко мне на ложе, занесенный ветерком.

Ты со мной! Со мной! О чудо! Да хранит тебя аллах!

Недостойный, я любуюсь влажным жемчугом в устах.

Но очнись, Хосров, умолкни! Хватит петь хвалу судьбе.

Нет возлюбленной с тобою. Все пригрезилось тебе.

Скитаться на путях любви, о сердце, не устань!

Бессильно тело без тебя. Бессильней, тело, стань!

О ты, что взорами сердца кровавишь вновь и вновь,

Пролей соперников моих еще обильней кровь!

О камень сердца твоего разбиться буду рад.

Да будет каменней оно и тверже во сто крат!

Винят влюбленные тебя в жестокости. Пускай!

Еще сильнее мучь меня, еще больней терзай!

Сгорает сердце от любви. Взгляни, на нем зола.

Коль ты довольна, пусть его сожжет любовь дотла!

Благочестивый, жаждешь мне молитвою помочь?

Молись: «Пускай безумцем он блуждает день и ночь!»

Слезами скорбными Хосров оплакал каждый стих.

Да будет счастлив он от слез соперников своих!

Кто зеркало вручил тюрчанке столь пригожей?

Любуется собой, забыв меня, о боже!

Терзает грудь мою мучительнее рока.

Скажи, кто сотворил ее такой жестокой?

Влюбленному в кумир нельзя искать Каабы.

Иного божества возжаждал он тогда бы.

Душа моя! Увы, я, пойманный кудрями,

Не в силах погасить в плененном сердце пламя.

Тюрчанка, не лови походкой плавной в сети!

Пройдешь — не усидят сидящие в мечети.

И столько метких стрел пускать в меня не надо.

Давно убита дичь одной стрелою взгляда.

О не трудись! Сражен Хосров своей любовью.

Ты можешь кисти рук омыть горячей кровью.

Тюрчанка, пусть аллах тобой не почитаем,

Перед тобой ничто вся Индия с Китаем.

Хоть раз прими меня, чтоб я забыться мог,

Забыл, как обивал напрасно твой порог.

Сказала: «Не блуждай, о странник, сделай милость!».

Могу ли не блуждать, коль сердце заблудилось?

Я стражу по ночам у стен твоих несу

И поверяю боль в твоих воротах псу.

К чему ходить в мечеть сраженному любовью?

Я к Мекке обращен, молюсь, а вижу брови.

Пою о соловьях, о розах я пою,

Чтоб только воспевать жестокую мою.

Бывало, шел в цветник, блаженствуя заране,

Теперь влечет меня твое благоуханье.

Сожги меня, сожги неправедным огнем

И пепел мой рассыпь на зеркале твоем!

Рад голову Хосров подставить под удары,

Коль для тебя в игре она подобна шару.

Рок разлучил меня с тобой на время,

И жизнь влачу как тягостное бремя.

Спроси того, кто знает боль разлуки,

Что значит боль и что такое муки!

И все же я тебе, изнемогая,

Шипов моей тоски не пожелаю,

Я смыл слезами на твоем подоле

Кровавый след моей безмерной боли

И поступил весьма неосторожно:

Он обо мне напомнил бы, возможно.

Молю, приди, но у мечети павой

Не выступай походкой величавой:

Воздеть горе не сможет дервиш очи

И разорвет колпак и коврик в клочья.

Хосров умрет у ног своей любимой,

И пусть кричат: «Безумец! Одержимый!».

Ты правоверью враг. Твои уста и брови

Отступников родят и льют потоки крови.

Ищу с тобою встреч в мечетях, в кабачках.

Влюбленному равно — что Будда, что аллах.

И тот, и этот мир поправ одной ногою,

На собственной душе они стоят другою.

Нелюбящей Ширин тяжел Фархада взгляд,

Но тяжести горы не чувствует Фархад.

Пред подвигом любви бледнеет подвиг ратный.

Игрок идет на риск, влюбленный — на стократный.

О брахман, приюти забывшего ислам.

А может, пал я так, что чужд любым богам?

Кричат мне: «Повяжись зуннаром, о блаженный!».

Так исхудал Хосров, что как зуннары вены.

Все, кто в этот мир приходит, не останутся, уйдут.

Да помянут тех достойно, кто достойно прожил тут!

Всех живущих на прицеле держит меткая стрела.

Нет числа пронзенным ею, и не будет им числа.

У всевышнего в колчане та стрела всего одна,

Настигает в одиночку, но настигнет всех она.

Жить до светопреставленья не надейся. Только тот

Так наивен, кто не знает, что у смерти свой расчет.

Все уйдем, не в этом дело. Как уйдем — куда важней:

Будут помнить ли могилу, позабудут ли о ней.

Не моли о милосердье кровожадную судьбу:

Дождь находит неизбежно водосточную трубу.

Много тысяч караванов шло по нашему пути,

Многим тысячам таких же предстоит еще пройти.

Всяк живущий, коль не знал бы, что во прах вернется плоть,

Возгордился бы безмерно. Мудро создал нас господь!

Так ликуй, встречая весны, не печалясь, не скорбя,

Будь доволен тем, что весен есть немало у тебя!

О Хосров, как рак-отшельник не живи, пока не стар,

Не торгуйся в лавке жизни, не скупясь бери товар!

Почему живешь бездумно, если разум дал аллах?

В прах вернешься. Почему же не у неба ищешь благ?

Рок созвездья сочетает. Не они, а рок — тиран.

Что же шлешь проклятья плахе, если суд вершит султан?

Схожи гурии с цветами. Почему ж один цветок

Ты зовешь — нарцисс, другой же называешь — ноготок?

Знай, ценнее постоянство сотен слитков и монет.

Пусть оно тебя украсит, чести в ветрености нет.

За удачей наступает невезения черед.

Не горюй, коль нет удачи, не ликуй, коль повезет.

Угодишь в силки корысти, помни, в том твоя вина.

Что пенять на птицелова птице, алчущей зерна?

Если льешь потоки крови беспощадною рукой,

Не вопи, коль попадешься кровопийце. Сам такой!

О богач, духовно нищий, не познавший суть свою,

Неприкаянному сердцу нет покоя и в раю.

Что печаль Хосрову в сладость, знает только он один.

Разве сладость мук Фархада знала сладкая Ширин?

О, налей сегодня чашу, виночерпий, дополна,

Ибо смерть — пустая чаша опьяненным без вина!

Можешь душу взять, но телу дай испить блаженство рая.

О, яви же благосклонность, чашу мне налив до края!

Не молись, благочестивый, о спасении моем!

Одержимость не покинет мой обжитый ею дом.

Еженощно на безумье я настаиваю строки,

Вероломству луколиких бесконечно шлю упреки.

На листах моей тетради стонет каждая газель,

И пустует до рассвета одинокая постель.

Что ж, свече не мнится пламя адской огненной геенной,

И сгорает, как в экстазе, мотылек самозабвенно.

Коль тебя корит соперник, принимай укор за лесть,

Коль твое склоняют имя из-за пери, это — честь.

Нет, не подвиг пасть в сраженье, защищая правоверье.

Подвиг — сжечь себя любовью, умереть во славу пери!

Не проси, Хосров, пощады, коль любовь заносит меч,

Перед ней бессилен разум, головы не уберечь.

Не в силах я насытить тобою взоры

И, страстью одержимый, истаю скоро.

У стен твоих ночами брожу бессонно

В надежде, что услышишь скитальца стоны.

Поверь, что для тавафа не пощажу и брови.

Уже в тавафе ноги я стер до крови.

Ты верности не веришь, но разве мало

Печаль моих газелей тебе сказала?

Мое на перекрестках бесчестят имя,

Но все мечты остались, увы, пустыми.

И все же я о лике твоем мечтаю,

Хоть долгими ночами свечою таю.

О как ты животворно благоуханна!

Твой аромат почуяв, из мертвых встану.

Пусть нет моей печали конца и края,

Тебя на оба мира не променяю.

К чему, Хосров, газелей твоих стенанья?

Уже твое безумье вошло в сказанья.

Нищета намного сладостнее царства.

Праведности лучше гордое бунтарство.

У царей по горло всяческих забот,

Нищий подаяньем без тревог живет.

За тремя замками сердце властелина,

Нараспашку сердце у простолюдина.

Дружбой не умеет властный дорожить.

Чем с высокомерным, лучше с псом дружить.

Пусть любовь красавиц — не по силам ноша,

Все ж она приятней ханжества святоши.

Коль разбито сердце гурией твое,

Для него лекарства только мумиё.

Хоть влюбленным встреча райских благ дороже,

Верь, для них разлука — наслажденье тоже.

О Хосров, любовью к небесам живи!

Нет на этом свете сладостней любви.

Сто сердец пылают, как во мраке свечи,

В черных косах, павших струями на плечи.

И в огне сочится и чадит алоэ

Распаленных страстью, взятых в плен тобою.

Ты мечом жестоко рассекаешь тело

И неотразимо мечешь взором стрелы.

Извела Хосрова так твоя немилость,

Что глазницы кровью сердца обагрились.

Но оковы рабства надеваешь снова,

Хоть давно печали продала Хосрова.

В этом мире всех наездниц превзошла искусством ты,

В этом мире нет красавиц столь же дивной красоты!

Стан — стройнее кипариса. Если есть еще такой,

То достоин поцелуев и объятий только твой!

Нет душе моей покоя, сердце мечется, стеня,

А терпенья не осталось и крупицы у меня.

Многих в горе я утешил, от любви полуживых.

Средь утешенных, однако, нет утешившего их.

Ты сулишь блаженство встречи. Так не медли, поспеши!

Опоздаешь — у Хосрова не останется души.

Лучше вместо обещаний навсегда со мной порви.

Не испытывай, не мучай сердце пленника любви!

Верь, оно твое! Не веришь? Оттого меня не жаль?

Что ж, не веришь ты Хосрову, так спроси его печаль.

Раскрылись розы в цветнике. Приди, приди, мой гулистан!

Томлюсь и жду, когда мелькнет меж кипарисов тонкий стан.

В траву отсветом слез моих тюльпаны бросили огни.

Приди, приди, о мой кумир, молю, в моем саду мелькни!

Когда тебя со мною нет, цветы теряют аромат.

Приди! Прекраснее цветка еще ничей не видел сад.

Твой каждый взгляд — источник мук, внушает каждый локон страсть.

Приди хотя бы для того, чтоб мог твоею жертвой пасть.

Твои слова — смертельный яд, и все же боль разлук страшней.

Твоя любовь ко мне — полынь, и все же сладость меда в ней.

Ты знаешь, сладостью речей давно прославился Хосров,

Приди, пускай не для любви, а для его сладчайших слов!

О черный мрак разлуки, подобный тьме ночей!

Во мраке вижу кудри — и мрак еще черней.

Как тьмой не быть объятым, когда свечу желанья

Зажечь не в силах сердце от призрака свиданья?

Не знает тот, кто не был хоть раз любовью пьян,

Вина, что опьяняет сильнее, чем дурман.

Во зле повинны люди, в корысти — зла причины.

Во всех моих печалях красавицы повинны.

Вопить из-за колючки — таков удел людей.

Из-за прекрасной розы рыдает соловей.

Любовь, как зной пустыни, томит влюбленных жаждой.

Отправиться в пустыню отважится не каждый.

Я не дерзну губами твоих коснуться ног,

Но дай мне в изголовье, как милость, твой порог!

Коль я умру, не думай, что я убит тобою.

О нет, не ты убийца! Любовь тому виною.

Ее хмельные стрелы давно попали в цель.

Проходит жизнь Хосрова, но не проходит хмель.

С тебя портрет не написать и мастерам Китая,

Азера идолы ничто, коль входишь ты, сияя.

Молю тебя, не убивай приверженца ислама.

Люблю, но я не еретик — не брахман и не лама.

В ночи, как призрак, я бродил. Сосед, прошедший мимо,

Сказал: «Видение опять увидел одержимый».

Хочу не плакать — не могу. Не знаю, что случилось,

И сердце сжалось так в груди, как будто ты явилась.

О горе мне! Не залечить в душе кровавой раны.

Ты друг и недруг, смесь любви, коварства и обмана.

И все же будь рабом, Хосров, не разума, а страсти.

Ведь разум тоже подчинен ее всесильной власти.

Я луной тебя назвал бы — слух она не услаждает,

Я тебя назвал бы розой — перлы слов не рассыпает.

Ты не знаешь, нет, не знаешь, что не сплю я до рассвета.

Где уж знать, коль ты вкушаешь сладкий сон, забыв поэта.

И никто тебе не скажет, как тоска скитальца гложет.

Ветерок об этом знает, но сказать, увы, не может.

До земли спадают кудри и окутывают плечи,

Но уста они лишили словаря любовной речи.

О жестокая, волненье — для тебя чужое слово.

Ты могла бы научиться волноваться у Хосрова.

Знай, разум потерял и как вернуть — не знаю.

Бесцельно я брожу, и нет печали края.

Коль головы лишусь, не больше в том напасти,

Чем с головой уйти, как я, в безумье страсти.

Рыдаю, и от слез, что лью помимо воли,

На сердце у меня щемящий сгусток боли.

С тех пор, как по кудрям тоска в меня вселилась,

Тоскою побежден, я сдался им на милость.

Когда скрываешь лик, ращу слезами розы,

Гляжу на них и вновь сдержать не в силах слезы.

Не трогать мне кудрей рукой нетерпеливой,

Как трогает зефир, соперник мой счастливый,

У сердца-мотылька уже сгорели крылья,

Но к твоему огню дороги не открыли.

И оттого, что им неведома дорога,

Царят в моей душе смятенье и тревога.

Едва Хосров твое увидел совершенство,

Он черпать перестал в бутонах роз блаженство.

Напрасны проклятья и слезные стоны!

Что делать, судьба не всегда благосклонна.

Я с радостью жертвою стал бы твоею.

Что делать, заставить любить не умею.

Печальному сердцу лекарство — терпенье.

Что делать, коль в сердце терпенья — ни тени?

Сношу терпеливо лишь тяжкие муки.

Что делать, коль ранен кинжалом разлуки?

Тебя не заставит забыть и могила.

Что делать, коль ты обо мне позабыла?

Раба обласкают — он сдвинет и горы.

Что делать, стелюсь я, а слышу укоры.

Ты жизни Хосрову дороже, о пери!

Что делать, стучусь я в закрытые двери.

Я жертвой стал твоих кудрей. О как я изнемог!

Я — пленник, я — покорный раб, я — пыль твоих дорог.

В оковах локонов твоих, обвивших цепью стан,

Брожу безумцем в том краю, в котором ты — тиран.

В безумье не твои глаза, а сам я виноват,

Когда взмолился я: «Взгляни!» — ты опустила взгляд.

О нет, не думай, не кляну безумие любви,

Хоть слезы лью из-за него и вымок я в крови.

Мне только думы подарил чудесный образ твой.

Не стою большего. Я рад и милости такой.

И пусть любовь вонзила в грудь печали острие,

Не дорог сердцу тот покой, когда не знал ее.

Хотел бы встретиться с тобой, но в лучший из миров

Уже тоской переселен полуживой Хосров.

О ты, чьи кудри ловят без промаха в силки,

Дай пойманному сердцу лекарство от тоски!

В нем деревцо терпенья растил я, но оно

Нахлынувшею страстью, как бурей, сметено.

Я был благоразумным, явилась ты — и вот

Тебя, как подаянья, безумный нищий ждет.

Молю, о ветер, кудри любимой причеши,

Чтоб волны их в волненье не привели души!

Из уст ее услышать хотел бы хоть упрек,

Не протянула хлеба тому, кто изнемог.

Не знает сладострастный, как сладок вкус любви.

Душистый мед пригубить пропойцу не зови!

Прорвите сердце, стоны, любви молельный дом!

Ведь вам из-за пробоин не удержаться в нем.

Навек дала Хосрову любовь к тебе судьба.

Ничем до самой смерти не смыть тавро раба.

Влюбленного не станет увещевать мудрец,

По повеленью шаха не ждет его конец.

Его палач — разлука. Не знаешь — почему?

Спроси тоску Якуба по сыну своему.

В любви благоразумный куда глупей глупца,

А потерявший разум — мудрее мудреца.

И пусть благочестивый меня честит при всех,

Считать не вздумай, сердце, безумие за грех.

О лик, что вызвал смуту и опрокинул мир,

Ты, только ты безумцу целебный эликсир!

Меня неудержимо влечет к твоим устам.

О, не гони! Бессмертье за поцелуй отдам.

Но ты предпочитаешь на ложе сна покой.

Лишь образ предо мною. Ну что ж, убей тоской!

На вечную разлуку Хосров приговорен.

Ослушаться владыки, увы, не может он.

Я жду тебя, жестоко играющую мной,

Томящую, как жажда в невыносимый зной.

Терзаюсь от разлуки, брожу, не чуя ног,

Не веря, что зарею затеплится восток.

Во мраке ночи только луна ко мне добра

Да горьким утешеньем красуется Зухра.

О ветерок, что шепчет: «Она — мой аромат!»,

Скажи, ко мне придет ли хотя бы бросить взгляд?

А ей скажи, что таю, что не смыкаю глаз,

Держу кинжал и саван и только жду приказ.

О призрак, что сжигает и душит страстью, — прочь!

Уж я стонать не в силах, уж мне рыдать невмочь.

Бессонными ночами не призрак я зову.

Согбенная тоскою придешь ли наяву?

Похитившая сердце, лукавый душегуб,

Утратил я надежду отведать сладость губ.

Уж нет числа навеки простившимся со мной.

Когда ж Хосров догонит ушедших в мир иной?

Ты — статуя, ты — идол, чье сердце тверже скал.

Нет, сердце не такое создатель Еве дал.

Я с амброю сравнил бы твой тонкий запах кос,

Но благовонней амбры сердца в силках волос.

Твой лик — сиянье шелка, но похищать сердца

Не может шелк подобно сиянию лица.

Сказал: «Себя увидишь, коль взглянешь на луну».

В ответ сказала: «Лучше я в зеркало взгляну».

Я жажду сна в могиле. О, как покоен он!

Коль рядом нет подруги, подобен аду сон.

Винишь, Хосров, красавиц? Виновны не они.

В соблазне красотою глаза свои вини!

Покой души моей уходит, стенает сердце от любви.

Лишь тот понять меня сумеет, кто весь, как я, от мук в крови.

Она из лунного сиянья пришла в созвездье Близнецов,

А это счастье предвещает, согласно мненью мудрецов.

Твердят: «Возлюбленной откройся, и, может быть, придет опять».

Тому, кто в сердце, невозможно о муках сердца рассказать.

Она, змее подобно, жалит, хоть втайне жаждет быть со мной.

Факир змею не заклинает, пока не сделает ручной.

Уж я от горестных рыданий промок, хоть выкрути подол,

Уж тело стало тонкой нитью, которой жизни груз тяжел,

Кто видел сам, как ниспадали вдоль стана локоны Лейли,

Постиг, какие до безумья Меджнуна цепи довели.

И я, безумец, сердце отдал кудрям возлюбленной во власть.

Кудрям, что могут и аскета заставить перед ними пасть.

Моих мучений и страданий не пожелаю и врагу.

О боль разлуки! Я до встречи дожить, должно быть, не смогу.

Ту, что красой подобна пери, увы, напрасно ищет взгляд.

Отныне стонам у Хосрова учиться мог бы и Фархад.

Опять в лугах сегодня та, что повергает наземь,

Опять взглянувший на нее теряет тотчас разум.

И вновь сраженные лежат, не в силах встать из праха,

Она же ищет новых жертв, и я дрожу от страха.

Хотя бы вспомнила порой, бездомного согрела,

Покуда не ушла душа из немощного тела.

О ветер! Коль не суждено лобзать любимой ноги,

Развей мой прах и, как песком, усыпь ее дороги.

Легко смотреть со стороны, а ведь в порезах руки…

Взгляни, Юсуф, на Зелиху, мои оценишь муки.

О страж недремлющий — луна! Ты землю озираешь.

Но как моя проходит ночь, не ведаешь, не знаешь.

Я обезумел, но не жду к моей судьбе участья.

Хосрову, видно, не дано в любви изведать счастье.

Благословляю день, когда явился образ твой!

Не будь его, считал бы жизнь холодной и пустой.

Стрела любви пронзила грудь. Стенаю, боль страшна.

Нет, не любившим не понять, как мучает она.

Но сам ответить не могу, как сердце потерял:

Не знает, что произошло, сраженный наповал.

О пери, твой разящий меч моей душе грозит.

Я принимаю на себя удары, точно щит.

О дар и неба и земли, вершина красоты,

Что оба мира пред тобой? Для глаз милее ты.

Томясь в ночи, не знаю я, приходит ли рассвет,

Хотя зарею край небес окрашен в алый цвет.

Хосров рыдает, но с его слезами не шути!

Порою реки горьких слез смывают все с пути.

Насквозь пронизан этот мир тоскою и печалью,

Как будто радости вовек его не посещали.

И сердцу места не найти, скорбим и плачем вместе.

О счастье дней, когда оно покоилось на месте!

Ты веселишься — над тобой печаль витает тенью,

Не помню, чтоб она ушла хотя бы на мгновенье.

Счастливым небо — злейший враг, терзающий со страстью.

За что ж преследует меня? Ведь я не видел счастья.

Решил я: в беспечальный край печаль из сердца вылью,

Но оказалось, что печаль повсюду в изобилье.

А, впрочем, если б человек и жил как небожитель

Не ликовал бы. Ведь Адам — живущих прародитель.

Довольны жизнью лишь глупцы. Они богатству рады.

Разумный в этом мире нищ, хоть под ногами клады.

Хосров, коль в силах, возвеличь духовные твердыни!

Все остальное на земле подобно зыбкой глине.

О небо, дай на старость лет влюбленному отраду!

Я — ринд! За пиршественный стол с подругой юной сяду.

И, коль захочет стрелы глаз в меня она направить,

Под стрелы буду рад и грудь и душу я подставить.

Ей будут золото дарить, а я вручу несмело

В подарок ей мою печаль и немощное тело.

Прочь, назидатель! Не кори в измене правоверью.

Я — ринд! Хочу сегодня пить вино во славу пери.

А если сжалится судьба над участью моею,

Пригублю чашу юных уст и вновь помолодею.

Скачи ж, наездница, ко мне, молю во имя бога,

И под копытами Хосров расстелется дорогой.

Сердце к ней ушло, оставив то, чего оно желало,

И молва на перекрестках, как змея, вонзает жало.

Я и сам делюсь печалью и скорблю, не пряча слезы,

Ведь моим устам остались лишь несбывшиеся грезы.

Как мячом, играла честью, но победу, безусловно,

Над соперниками все же одержал я, пусть духовно!

Вся цена душе, о роза, твоему равнялась взгляду,

И, коль сердца не осталось, оболочки ей не надо.

На твоем пути, наверно, вовсе душу потеряет

Тот потерянный, чье сердце у тебя в руках сгорает.

Что отвыкнет от страданий и без сердца он едва ли

Тот, чье сердце так привыкло к безысходности печали.

О Хосров, не лучше ль сразу, не испытывая жалость,

Кончить все земные счеты, если сердца не осталось?

О вернись ко мне скорее, разлучившая с душою,

А не то в огне разлуки вспыхну пламенем алоэ!

Брось в жаровню, точно руту, чтоб горел перед тобой.

От сияющего лика отведу я глаз дурной.

Но страшись! Тебя замучу насмерть вздохами своими,

Тем, кто в душу бросил пламя, помнить следует о дыме.

Что душа моя — пылинка, солнце — твой чудесный лик,

Понял я, когда лучами в щели сердца он проник.

Пред моей любовью меркнут донесенные с любовью

И легенда о Меджнуне и преданье о Хосрове.

О себе и быль и небыль слышу я со всех сторон,

Я ж и впрямь, подобно ринду, до безумия влюблен.

О седой Хосров! С любовью кто могуществом сравнится,

Коль заставила седины перед юностью склониться?!

Тебе всю душу отдаю — ты свет зари, а я свеча.

Твою улыбку узнаю: она легка, она свежа.

Умру — прольются надо мной фиалок запахи весной,

Как будто дышит локон твой, спадая волнами с плеча.

Глаза раскрою, подниму, тебя как утро восприму,

Но ты мне даришь только тьму, где ни просвета, ни луча.

Спасибо горю — здесь оно со мной бессменное одно

Живет, не спит, меня давно от одиночества леча.

И хоть черны мои зрачки, но от немыслимой тоски

Светлы в них слезы и горьки, дрожат, прозрачнее ручья.

Для всех любимая моя лицо открыла, не тая,

Но сердце знаю только я, нигде об этом не крича.

Хафиз воскреснет, оживет, могильный саван разорвет,

Чуть мимо милая пройдет, подобно ветру, горяча!

Без любви нужна ли мне весна?

Без вина мне чаша не нужна.

Что без милой луг и зелень сада,

Аромат, прохлада, тишина?

Что без соловья любая роза?

Вянет, осыпается она.

Что мне ночь, и небо, и созвездья,

Если нет тебя, моя луна?

Если нет любви, куда годится

Самая достойная жена?

Нет любви, Хафиз, — и жизнь постыла,

И душа уныла и скудна.

От напрасных страданий избавьте меня,

От смешных ожиданий избавьте меня.

От любовного бреда, от женских уловок,

От пустых обещаний избавьте меня.

От тоски по объятьям, желанным и лживым,

От ревнивых терзаний избавьте меня.

От неискренних ласк, от скупых поцелуев,

От холодных свиданий избавьте меня.

От несбывшихся снов разбудите Хафиза —

От бессонных желаний избавьте меня!

Как рассказать о том, чего хочу?

Быть возле сердца твоего хочу.

Молить об исполнении желаний

Тебя, живое божество, хочу.

Глаз не смыкая, праздновать с тобою

Ночь нашу, наше торжество хочу.

Жемчужное зерно сверлить блаженно

Всю ночь, со дна добыв его, хочу.

Тебя одну, желанную награду,

Отраду сердца моего хочу.

С любимых ног хочу снимать пылинки

Губами — только и всего хочу.

Чтоб милую мою заворожило

Стихов Хафиза волшебство хочу!

Налей полнее — вновь пустеет пиала.

Легка была любовь, а стала тяжела.

Вдохнуть бы аромат благоуханных кос —

От запаха волос душа бы ожила.

Я мог бы жить один, шутя и без забот,

Но милая зовет, желанна и светла.

Молиться бы, а я наполнил пиалу,

Всевышнего молю: спаси меня от зла.

Что знает о любви отшельник и мудрец?

Во глубине сердец — сумятица и мгла.

Любовь меня взяла в неволю с давних пор,

На горе и позор до гроба обрекла.

Не жалуйся, Хафиз! Любимой верен будь.

Ничтожное забудь! Высокому — хвала!

Мои стихи, мою мольбу кто отнесет любимой?

Будь милосердной, доброй будь, не будь неумолимой.

Ты, нежная, светлей луны, и люди ошеломлены

Лицом волшебной белизны, красой неодолимой.

Соперник грозен и ревнив, и беспощаден, словно див,

Но ты сияй, лицо открыв, звездой неугасимой.

Румянец розовых ланит пылает, светится, манит —

Дотла вселенную спалит пожар неукротимый.

Ресницы — черные лучи — безжалостны, как палачи.

Меня от страсти излечи, от муки нестерпимой.

Я без тебя живу, скорбя. Во сне и наяву тебя

Я жду. Ищу, зову тебя в тоске неутолимой.

Хафизу дай вина глотнуть, всегда великодушной будь.

К твоей душе заветный путь мне отворит Незримый.

Врача на помощь не зови —

Он не излечит от любви.

Легко разбрасывает роза

Дары багряные свои.

Я другу сердце открываю —

Оно горит, оно — в крови.

Взойди, любимая, как солнце,

Все озари и обнови.

Твоя любовь — ларец закрытый.

Где спрятаны ключи твои?

Отдай их мне без сожаленья,

Будь щедрой, бога не гневи.

Не будь скупой, спаси Хафиза,

Смягчи страдания мои.

Живу в разлуке — слышу, как всегда,

Лишь похвалы тебе, моя звезда.

Среди твоих вздыхателей я — лишний,

Еще один, бредущий в никуда.

В пустыне, в храме, в пьяном харабате

Везде со мною ты, моя беда.

Покаяться, отречься от любимой

Не предлагай безумцу никогда.

Мне нужно лишь твое благоволенье,

И горести растают без следа.

Хафиз печален, а стихи — беспечны.

Что делать? Так бывает иногда.

Чтобы воскресла душа моя, жду тебя снова.

Радость последняя самая, жду тебя снова.

Прочь суету! Вседержителю равен влюбленный.

Я — твой невольник, а ты — моей жизни основа.

Животворящим дождем окропило нас небо.

Только любить — и не надо удела иного!

Только бы ты развязала свой сладостный пояс,

Мне отворила пределы блаженства земного.

Вместе мы будем всю ночь напролет, до рассвета.

Седобородый, тебе заменю молодого.

А как умру, не являйся к могиле без песен,

Танца, вина, и цветов, и веселого слова.

Свет моих глаз, приходи на могилу к Хафизу.

Чтобы воскресла душа моя, жду тебя снова!

Я любовью опьянен — не хочу вина.

Я тобою опоен — вся душа пьяна.

Гляну в милые глаза, припаду к устам —

И хмелею, и горю. Ты же — холодна.

Покрывало урони, выйди, покажись.

Из-за тучи появись, полная луна!

Я — кольцо твоих дверей, и замок, и ключ.

Верю, что в такую ночь милая — одна.

Поцелуя не прошу, ласки не ищу.

Наглядеться б на тебя досыта, сполна.

Я — паломник, ты — мираж на моем пути.

Жажда горькая, Хафиз, не утолена!

Едва придешь, помолодею вмиг,

Бальзамом жизни овладею вмиг.

Я без тебя — слепой, но стану зрячим,

Едва придешь, откроешь нежный лик.

Ты явишься, и ночи тьма исчезнет,

И будет свет — я от него отвык.

Я задыхаюсь, ты — целебный воздух.

От жажды умираю, ты — родник.

Придешь ли снова — спрашиваю звезды,

Пока рассвет не вспыхнул, не возник.

Приди к Хафизу! Трелью соловьиной

Его душа зальется в тот же миг!

Я никогда не позабуду тебя, моя услада —

Повадку ласковую, голос, очарованье взгляда.

Я так тобою переполнен, что места не осталось

Ни для каких иных желаний, а мне иных — не надо.

Твое лицо перед глазами и в памяти, и в сердце —

Единственное наслажденье, страданье и награда.

Я все забуду, кроме муки, тревоги и печали —

Они рождаются в разлуке с тобой, моя отрада.

Силки волос твоих поймали мою простую душу.

Она в плену — крепки засовы и высока ограда.

Мое измученное сердце тебя зовет и жаждет —

Больной желает исцеленья, лекарства, а не яда.

Влюбленные! Не повторяйте печальный путь Хафиза —

Вас ожидает только горечь, обида и досада.

Не уходи, останься как всегда.

Лишь одного хочу — промолви: «Да».

Не кутайся в глухое покрывало,

Пленительна, лукава, молода.

Не торопись — краса твоя пребудет

Неразрушимой долгие года.

Не слушай сплетников — они бессильны,

Тебе их ложь не причинит вреда.

Не бойся, если назовут Хафиза

Глупцом влюбленным — это не беда.

Весь этот мир дешевле слез твоих — живых жемчужин.

Мне чаша полная нужна, пустой почет не нужен.

Мне благочестье ни к чему, его и даром не возьму.

Забуду четки и чалму — кувшин вина мне нужен.

Не верь поэту, говорят, он одурачит всех подряд.

Ему подай земных услад, а небосвод — не нужен.

Неправда! Презирает он и власть, и золото, и трон.

Ему ваш мелочный закон, смешной расчет — не нужен.

Я в море встречу ураган, соленой влагой буду пьян.

Мне друг — бездонный океан, а жалкий брод — не нужен.

Не нужен людям плод войны: дома и нивы сожжены,

Живые гибнут без вины… Кровавый плод — не нужен!

Хафизу верен одному, забудь мирскую кутерьму.

Носи дырявую суму, тебе доход — не нужен!

Любовь — моя вера, мой свет и предел, и начало:

Воскресла душа моя, сердце болеть перестало.

Любовь мне открыла тебя — заповедную тайну:

Сбылись упованья, откинула ты покрывало.

Любовь подарила мне слово, дала вдохновенье,

И время для песен во славу любимой настало.

Любовь наградила певца нищетой и забвеньем,

Блаженством и счастьем, какого еще не бывало.

Любовь меня сделала выше богатых и знатных —

Подобна шатру падишаха душа моя стала.

Любовь повелела усыпать дорогу к любимой

Багряными розами, что драгоценнее лала.

Любовь возвестила, что вся красота мирозданья

Лицо моей милой — как солнце оно воссияло!

Любовь — это строки Хафиза, вино и веселье!

Любовь — моя вера и свет, и предел, и начало!

Твои золотистые плечи, отрада моя,

И взоры хмельные, и речи — награда моя!

Пленительней, краше, смелее, нежнее, правдивей

Красавиц любых моя радость, услада моя.

Лицо твое — дивное диво, само совершенство,

Подарок аллаха, светильник, лампада моя.

Звезда моя! Родинку, что у тебя над устами,

Увижу — погибну, умру, о свиданьи моля.

Скажи, смуглолицая, правда, что ты уезжаешь?

Услышал — как будто ужалила в сердце змея.

Ты можешь словами убить и вернуть меня к жизни,

Родник чудотворный, бальзама живая струя.

Хафизу поверь — он тебя божеством называет,

Святыня, душа моя, свет и отрада моя!

Радостный ветер, к любимой лети на рассвете.

Стукни в окно, разбуди мою милую, ветер.

Ей передай: приближается время свиданья,

Час приближается, самый желанный на свете.

Прошелести, прошепчи: умирает в разлуке

Любящий, верный, — подумай на миг о поэте.

В каждой строке у него — сокровенная тайна.

Только захочешь — откроешь сокровища эти.

Только захочешь — спасешь от погибели друга,

Муки его тяжелее, чем жажда и плети.

Только захочешь — развяжешь пленительный пояс,

Любящий сам попадется в блаженные сети.

Персы и тюрки равно понимают Хафиза —

В каждое сердце любовь ударяет, как ветер!

Смиренно к небу простираю руки.

Спаси, молю, от горя — от разлуки.

Дай лекаря, чтоб сердце успокоил,

Хотя б на день освободил от муки.

Куда идти? Что делать? В харабате

Учиться забытью — простой науке.

Мои желанья — тайные убийцы,

Крадутся, натянув тугие луки.

Душа! Отвергни верещанье пташек,

Глупеющих от суеты и скуки!

Душа! Не бойся, наслаждайся — слушай

Напевы ринда — сладостные звуки!

К возлюбленной летите, стрелы песен —

То грустные, то радостные звуки!

Услышит ли она мои моленья?

Никто Хафизу не дает поруки.

Говорить со мною станешь, неужели станешь?

Только слово отчеканишь — оттолкнешь? Притянешь?

До чего же ты красива, до чего лукава!

Позовешь, рукой поманишь и опять обманешь.

Поведешь точеной бровью — душу заарканишь,

Заколдуешь, одурманишь, разум затуманишь.

Как священное писанье, всю тебя запомню —

Ты меня томить устанешь, мучить перестанешь…

Улыбнешься, мимоходом глянешь на Хафиза —

Стрелами-глазами ранишь, прямо в сердце ранишь…

В мечети я припомнил излом твоих бровей,

И выпали молитвы из памяти моей.

Меня покинул разум, моя гордыня разом

Растаяла, пропала — к чему жалеть о ней?

Вино играет в чаше, сердца пылают наши,

И соловьи рыдают средь зелени ветвей.

И по траве примятой — волнами ароматы,

И огненные розы становятся пышней.

В моих объятьях тесных ты — божество, невеста!

Над нашим брачным ложем ликует соловей.

Без шелка и атласа, без жемчуга и злата

Ты красотой богата, и нет тебя милей.

Я беден и беспечен, но я тобой отмечен,

Люблю тебя все крепче, все жарче и смелей.

Хафиз! Душа открыта, и песня не забыта

Во славу светозарной возлюбленной твоей!

Любовь — как море. Не боясь, плыви.

Спасет аллах достойного любви.

Какое счастье — жить самозабвенно!

С потоком страсти не борясь, плыви.

Молчи, рассудок! Отложи заботы —

Не пригодились доводы твои.

Мне, раненному в сердце, не помогут

Ни звезды, ни стихи, ни соловьи.

Любимая! Живу одним желаньем:

Твое лицо увидеть. Позови!

Откройся, тайна! Пьяному безумцу

Себя, мое сокровище, яви!

Но у любимой — каменное сердце.

Забудь, Хафиз, терзания свои!

Зазвени, веселый чанг — снова, снова, снова, —

Вторя звону пьяных чаш — снова, снова, снова!

Я с красавицей не груб, но с ее румяных губ

Дань взимаю по ночам — снова, снова, снова!

Если пить не будешь ты, не постигнешь красоты.

Пей, внимай моим речам — снова, снова, снова!

Аромат, касанье, свет! Ты, любовь, забвенье бед

Бескорыстно даришь нам — снова, снова, снова!

Ты к любимой, ветер, мчись, передай: опять Хафиз

Припадет к ее устам — снова, снова, снова!

Ты лицо свое открыла — отступила тьма.

Ты мне сердце опалила, вспыхнула сама.

Это ангел-небожитель пламенем любви

Охватил живую душу, свел меня с ума.

Мы с тобой свечу сознанья так и не зажгли —

Нас ревнивое молчанье губит, как чума.

Думал я — открою тайну сердца твоего,

Но в груди моей — ненастье, хмурая зима.

Низвожу я душу с неба, милой отдаю —

Розовы ее ланиты, стать ее пряма.

У других — благая доля, радостные дни.

Мой удел — тоска немая, нищая сума.

Славь любовь — огонь бесценный! Не забудь, Хафиз:

Наши радости — мгновенны, этот мир — тюрьма!

Не спеши, мое сердце, остыть и уйти

От вина и любви — от святого пути.

Пью, всевышний, без меры. Любимую крепко

Обнимаю. А ты мне грехи отпусти.

Пиалу осушаю, целую подругу —

Не суди меня строго за это, прости.

Все по воле твоей — и любовь, и застолье.

Я по совести, право, безгрешен почти.

Воздержанье и трезвость противны Хафизу,

И, надеюсь, они у тебя не в чести.

Пронзи мое сердце насквозь —

Оно на обман поддалось.

Проходят бессонные ночи —

Желанье мое не сбылось.

Кто розу полюбит, безумец,

Незваный на празднике гость.

В лампаде усталое пламя

Погасло и вновь не зажглось.

Что мускус? Он вовсе не нужен

Волнам благовонных волос.

Мой путь — отойти и забыться,

Дождаться, чтоб все улеглось.

Горящее сердце Хафиза!

Мечтать о возлюбленной брось!

Меня вконец измучила тоска.

Любимая все так же далека.

Кого она глазами полонила,

Быстра, лукава, горяча, легка?

Кого, притягивая, оттолкнула

Скупая, злая, нежная рука?

Кого Лейли как молния пронзила?

Меджнуна своего наверняка.

Кого не любит бог? Конечно, трезвых.

Грех — не допить последнего глотка.

Кто будущее знает? В Книге судеб

Кому понятна хоть одна строка?

Кто верил небу, молнии дождался.

Она сожгла Хафиза, бедняка.

Ох, эти кудри — каждый завиток!

Кто может позабыть их? Я не смог.

Ох, эта ямочка на подбородке —

Передо мной поставленный силок!

Твое лицо — от горя исцеленье,

Спасенье от неведомых тревог!

Твои ладони! Жажду прикоснуться,

Далек, забыт, покинут, одинок.

Дождись меня — привратнику у двери

Скажи, чтоб не был нелюдим и строг.

Скажи: «Скитальца бедного увидишь —

Позволь ему переступить порог.

Ко мне Хафиз торопится, влюбленный,

Покрытый пылью пройденных дорог».

Искал я счастье, а нашел беду.

Пришла пора — в небытие уйду.

Впустую длятся медленные ночи

В тоске, во тьме, в бессоннице, в бреду.

Не принимает жалоб соловьиных

Глухая роза у меня в саду.

Душа и сердце учатся терпенью,

Хоть им уже давно невмоготу.

Тону в пучине, погружаюсь в бездну,

Не вижу дна, спасения не жду.

Храню обет молчания, смиряюсь,

Подвластен только божьему суду.

Ты, нежная, покинула Хафиза —

Все потеряю, но тебя найду!

Как хороша весна, как хороша!

Ручей в саду заговорил, спеша.

Вечнозеленый рай? Вода живая?

О них не сокрушается душа.

На рынке жизни время продается —

Товар слепого рока-торгаша.

Я выкупаю светлые минуты,

Чтоб их прожить, не каясь и греша.

Пусть невелик прибыток мой и скоро

Уйду в ничто, застыну, не дыша,

Но я свое вино еще не выпил

До дна из драгоценного ковша.

На волоске висят людские судьбы.

Ударит гром, вселенную круша.

Погибнут все — и праведник, и грешник,

Сгорят быстрей сухого камыша.

Успеешь ли, Хафиз, наполнить чашу,

Свое предназначение верша?

Мне вино куда нужней, чем хлеб.

Пить нельзя — на страже мохтасеб.

Жажду, истомившую поэта,

Не отменит даже мохтасеб.

Пью с оглядкой, ночью, втихомолку —

Соглядатай-праведник свиреп.

Для него кувшин — источник яда,

А застолье хуже, чем вертеп.

Знаю: не вином — слезами, кровью

Мир упьется, жалок и нелеп.

Знаю: даже шаха переселят

В новое жилье — в холодный склеп.

Видишь сам, Хафиз, пора в дорогу —

Ты ведь не безумен и не слеп.

Весна явилась на рассвете в сад:

Тюльпаны дышат — листья шелестят.

Играет ветер лепестками розы.

Цветет рейхан — струится аромат.

Твои ланиты, пальцы, губы, кудри

Меня благоуханием томят.

Высмеивать влюбленного нетрудно

Гулякам, осадившим харабат.

Я — Ной в ковчеге посреди потопа.

Когда, господь, увижу Арарат?

Всевышнего напрасно умоляю —

Кто жаждет рая, попадает в ад.

Мой бог — моя любовь. У ног любимой

Мести губами пол я буду рад!

Мне тайны мирозданья недоступны —

И разум слаб, и затуманен взгляд.

И мой удел — земля, могильный саван,

А небеса всесильные молчат.

Весь этот мир — тюрьма, темница, яма,

Тоска и скука, теснота и чад.

Что, чернокосая? Ответь, какие

Мне бедствия нежданные грозят?

Хафиз! Не сетуй, торопись, блаженствуй,

Пока еще благоухает сад!

Мое вино искрится в чаше, как солнце утром рано.

Лицо твое нежней и краше расцветшего тюльпана.

Резвится ветер, беспокоя твои густые кудри.

Примятая твоей стопою трава — благоуханна.

Я без тебя во тьме, ты — полдень, лучистое светило.

Я был печалью переполнен, томившей непрестанно.

Меня сластями не кормило безжалостное время.

Изведавшему горечь мира, мне только ты желанна.

Я вынесу не хуже Ноя удары провиденья —

Восстанет солнце надо мною из мрака и тумана.

Моя жемчужина живая — ты подлинное чудо.

Тебя добуду, не желая подделки и обмана.

Я без тебя умру. Доверься мольбе моей последней.

Приди! Ты у Хафиза в сердце единственная рана!

Мне мудрец говорит, в пиалу наливая вино:

«Пей, другого лекарства от боли твоей не дано.

Пей, не бойся молвы — оклевещут и юную розу,

А она раскрывается, дышит, цветет все равно.

Пей! Повсюду на свете, на этом бессовестном рынке

Добротой, и доверьем, и правдой торгуют давно.

Пей! Не жалуйся — все на земле ненадежно, не вечно.

Даже шахскому трону рассыпаться в прах суждено.

Пей, Хафиз, наливай, наслаждайся, живи беспечально.

Пей, осталось немного — и в чаше покажется дно…».

Тюрчанка молодая, ты ушла,

Влюбленного обидой обожгла.

Увижу ли глаза твои, как прежде?

Куда ты скрылась? Что ты обрела?

Печаль мне душу пламенем не выжгла,

Но словно дымом свет заволокла.

С тобой в разлуке знаю только слезы —

От их наплыва грудь изнемогла.

Едва стою, глаза мои застлала

Тоска — густая, гибельная мгла.

Но сердце обещает: ты вернешься.

Молю тебя: приди, не помни зла.

Любимой нет, и небеса — пустыня,

Земная твердь — остывшая зола.

Сказали мне: «Ты болен безнадежно.

Бедняга, плохи у тебя дела…».

Вернись, моя любимая, к Хафизу,

Пока его могила не взяла.

Лицемер, твои речи смешны,

Поученья твои не нужны.

Утешенье — улыбка любимой,

А внушенья твои не нужны.

Эти плечи и стан — совершенство,

И для радости сотворены.

Мы дождемся — ворота Эдема

Будут любящим отворены.

В небеса улетит мое сердце —

Разобьется, упав с вышины.

Ты не жалуйся, сердце, не сетуй.

Причитанья твои не слышны.

Твоя доля, Хафиз — ожиданье,

А страданья твои не нужны.

Израненное сердце предчувствием горит:

Обиды и невзгоды мне время подарит.

Рука моя любого посланца твоего

Наградами осыплет и отблагодарит.

Чтоб ты верна осталась — напрасно я молю

Того, кто создал небо, вселенную творит.

Меня простит всевышний, тебя — за все грехи

Накажет он, навечно ко мне приговорит.

Земные властелины! Любовь сильнее вас.

Она сердцами правит, в груди моей царит.

Возьму скрижаль завета, о камни разобью,

Чтоб любящим не ведать запретов и обид.

Увижу лик любимой — пойму, что рядом с ней

Любой бутон поникнет, ненужен и забыт.

Услышу — вопрошают ширазцы: «Где Хафиз?».

Отвечу: «Он изгнанник, беда ему грозит».

Ты птица счастья, вестница услад.

Покинув небо, посети мой сад.

Я несказанно рад: увижу в чаше

На самом дне лицо твое и взгляд.

Быть может, ветер донесет к любимой

Моих газелей музыку и лад.

Живой воды источники, быть может,

Мою немую жажду утолят.

Зачем, душа, ты угодила в сети?

Они тебе спасенья не сулят.

Любимая, останься, погадай мне,

А вдруг удачный выпадет расклад?

А вдруг луна, все озарив, подарит

Мне одному тебя — желанный клад?

Пыль на твоем пороге для Хафиза

Милее всех соблазнов во сто крат.

Завистник лицемерный в неведенье глухом

Любовь мою считает пороком и грехом.

Слова его бессильны, проклятия — смешны.

Он, богом обделенный, с любовью не знаком.

Вокруг моей любимой — волнами аромат.

Ловлю его, вдыхаю открыто и тайком.

Глаза — живые стрелы нацелены в меня.

Стою незащищенный, открытый целиком.

На все мои моленья согласием ответь —

Наперекор запретам останемся вдвоем.

Безропотно приемлю все тяготы любви,

Чтоб в сердце удержаться, единственном, твоем.

Хафиз! Поведай людям, что испытал, как жил,

И слезы их польются рекой, а не ручьем.

Глаз янтарное сиянье навсегда запомню.

Долгожданное свиданье навсегда запомню.

Ты мне счастье возвратила, сердце воскресила —

Это доброе деянье навсегда запомню.

Что за факел небывалый — щек румянец алый!

Цвет и жар, и полыханье навсегда запомню.

Губы — влажные рубины, губы — кубок винный

Подари. Твое даянье навсегда запомню.

Мы одни в часы ночные, краткие, хмельные.

На рассвете расставанье навсегда запомню.

Каждое прикосновенье, сладость опьяненья,

Смех, улыбки обаянье навсегда запомню.

Над тобой луны рожденье — зыбкое свеченье,

Серебристое мерцанье навсегда запомню.

Дни и ночи, и объятья в тайном харабате,

И святые возлиянья навсегда запомню.

Пой, Хафиз, — она сказала ласково, устало. —

Твоего стиха звучанье навсегда запомню.

Как хочется, чтоб ты моей была,

Моей душе отраду принесла.

Как хочется, чтоб ты со мной осталась

Навеки рядом, будто приросла.

Как хочется руки твоей коснуться,

И чтобы ты ее не отняла.

Хочу, чтобы всегда перед глазами

Стояла ты — доверчива, светла;

Чтобы, моей душой повелевая,

Мне собственную душу отдала;

Чтобы мои перевязала раны,

Обиды смыла, беды отвела.

Хочу, чтоб каждое мое двустишье

Тебя пронзало сразу, как стрела.

Хочу, чтоб мне, певцу, три поцелуя,

Три яхонта бесценных ты дала;

Чтоб с вечера вошла в мои объятья,

А утром — оторваться не могла.

Хочу, чтоб верила: с тобой в разлуке

Хафизу даже слава не мила.

Едва ты откроешь лицо, потускнеет луна.

Сверкнула улыбка — душа моя ослеплена.

Душа моя гибнет, уносится в небытие.

Захочешь — она возвратится, воскреснет она.

Когда успокоит сердечную жажду мою

Волос твоих благоуханье, живая волна?

В разлуке с любимой проходят постылые дни.

Пьянею, но только от страсти, а не от вина.

Приди, мое счастье, меня избери одного.

Душа изнывает, горит, ожиданья полна.

Приди, озари мирозданье своей красотой.

Быть может, надежду разбудишь от долгого сна?

Приди, одари ароматом румяных ланит.

Ты — райского сада цветенье, дыханье, весна!

Спеши, виночерпий, наполнить мою пиалу,

Живи без печали — удача тебе суждена.

Но если пойдешь по дороге любви, берегись —

Дорога слезами кровавыми окроплена.

Стихами Хафиза обрадуй себя и скажи:

«Да славится имя поэта во все времена!»

Кто счастливый откинул твое покрывало?

Чья рука тебя, робкую, околдовала?

Кто с тобой? — вопрошаю бессонную ночь.

В чьих объятиях ты засыпаешь устало?

Я не ведаю страха, тобой опьянен.

Ты горда и возмездия ждать перестала?

Ты взглянула — как будто ударом ножа

Мое сердце пробила, тоской пронизала.

Брови — соколы, что за добычей летят,

А ресницами ты меня в сети поймала.

Высоко ты стоишь, велика твоя власть,

Мое горе тебя не тревожит нимало.

Где светильник? Хочу твое сердце зажечь,

Чтобы пламя не гасло, не ослабевало.

Не гонись за миражем, соблазны отринь.

Заблудиться легко, это часто бывало.

Жизнь идет, и не так уж она коротка.

Окончание ищешь — находишь начало.

Изменяется все — постоянен Хафиз.

Быть иным, быть неверным ему не пристало.

Глаза твои — реки, а время — пустыня,

А сердце мое утонуло в пучине.

По-прежнему пламя греха и соблазна

Пылает — с адамовых дней и доныне.

Стрела поразила меня огневая.

Но влага — спасение и благостыня.

Хмелеет земля от мелодии чанга,

Заслушалось небо, безоблачно сине.

Любимая, ты возвращаешься — счастье,

Краса, наслажденье, отрада, святыня!

Смелее развязывай трепетный пояс,

Терпенья у любящих нет и в помине.

Хафиз, торопи драгоценное время,

С любимой блаженствуй и радуйся — ныне!

Тебя увижу — обрету удачу,

Забуду горе, жизнь переиначу.

К твоим устам лукавым припаду —

Над горькой чашей больше не заплачу.

Твои глаза — веселое вино.

Со всеми пью и радости не прячу.

Приснишься ночью — сердце отберешь.

Рассудок подарю тебе — в придачу.

Я — твой невольник, милости ищу.

Тобой забытый, ничего не значу.

Отыскиваю лучшие слова —

Быть может, время не напрасно трачу.

Тебя стихами пробую пленить —

Пустое дело. Сам себя дурачу.

И все ж Хафиз воистину поэт —

Возьми любую строчку наудачу.

О помощи зову нетерпеливо —

Друзья не слышат моего призыва.

Терпеньем запасаюсь, жду тебя,

Как жатвы — созревающая нива.

Тебя не упрекаю, не кляну,

Не пробую учить велеречиво.

Я думал, ты бесхитростна, верна,

И неподкупна, и благочестива.

Что сетовать? Как прежде, я люблю,

Не тороплю разлуки и разрыва.

Не потому ли хорошеешь ты,

Что я боготворю тебя ревниво?

Будь благосклонна к любящему, будь

К нему добра, как пальма и олива.

Тебе Хафиз всю душу отдает,

И ты будь щедрой — это справедливо.

Всю ночь мое сердце пылало в огне.

И радость, и жизнь отгорели во мне.

И воском расплавленным кровь моя стала

Без милой в унылой ночной тишине.

С оплывшей свечой, с мотыльком обгоревшим

Я числюсь по праву теперь наравне.

Душа моя стала иссохшим тюльпаном,

И нет утешенья — спасенья в вине.

Горю, одинокий, ищу состраданья,

Свиданья с возлюбленной наедине.

Я стал неприкаянным, нищим, беспутным,

Себя потерял по своей же вине.

Доверюсь аллаху, забуду соблазны,

И радость войдет в мою душу извне.

Довольно, Хафиз, принимайся за чашу.

Уж ночь на исходе, а правда на дне.

Обещаем наслажденье — мне созвездия сказали.

Звездных знаков совпадения мне блаженство обещали.

Лишь бы локонов любимой не коснулся нечестивец!

Огради ее, незримый, не оставь ее в печали.

Ямочка на подбородке у нее — ловец искусный.

Кто в силок не попадался, в мире сыщется едва ли.

Кто ее лицо увидит, оробеет, ослепленный.

Побледнеет даже солнце, озаряющее дали.

Я — медлительный, забытый, незадачливый паломник.

А соперники не дремлют, свежий ветер оседлали.

Кто же я? Невольник, пленник, отраженье луноликой?

Пыль у милого порога, что не стерли, не убрали?

Кто же я? Поэт, владетель вековечного калама.

Занесу родное имя на священные скрижали.

Тороплюсь на поклоненье к недопитому кувшину

И рубиновой улыбке, что сияет из-под шали.

Я — Хафиз! Любые муки принимаю терпеливо —

Сколько раз ресницы-стрелы мое сердце поражали!

Роза раскрылась и слушает речь соловья:

«Ты — не одна в цветнике, чаровница моя».

Роза ему отвечает: «Влюбленный, забудь

Речи такие, а мне их и слушать нельзя».

Если не выпьешь бальзам этих розовых губ,

Будет тебе уготована злая стезя.

Ради того, кто любил, одиноко стоит

В пьяной тиши харабата пустая скамья.

Утренний ветер играет волнами волос,

Черные локоны льются струями ручья.

Зная грядущее, мне возвещает мудрец:

«Звезды сказали: безрадостна доля твоя».

Нужно ли заново нежные речи твердить?

Нет! наполняй пиалу, золотая струя!

Стоит ли разум терять, убиваться, Хафиз,

Все свои беды в груди хороня и тая?

Мы пировали всю ночь до утра.

Заново чаши наполнить пора.

Заново надо начать возлиянья

Сразу, сегодня же, как и вчера.

Снова с утра пробудилась лужайка,

Благоуханна, свежа и пестра.

Нет, не вино пиалу наполняет —

Это рубинов живая игра.

Губы твои улыбаются нежно —

Будь благосклонна ко мне и щедра.

Нет к харабату дороги. А жажда

Неутолима, горька и остра.

Мне от привратника, от лицемера

Трудно сочувствия ждать и добра.

Лишь бы, Хафиз, от тебя не сокрыла

Деву-удачу глухая чадра!

В наполненной чаше — мерцанье и радужный свет.

В рокочущем чанге — веселье, а горечи нет!

На дне пиалы я, как прежде, любимую вижу.

Мне жаль тебя, трезвенник горький, непьющий сосед!

Бессмертье — награда тому, кто воистину любит.

Быть может, и я проживу еще тысячу лет?

Знавал я немало красавиц — пленительных, ладных.

Ты — в небе луна, а они — вереница планет.

Гляжу на тебя — и хмелею, и разум теряю.

Пьянею, сгораю, любой нарушаю запрет.

Запретное пью! Неужели меня остановят

Угроза, отказ, назидание, трезвый совет?

В цветущем саду отыщи мою милую, ветер.

В разлуке с любимой, — скажи, — угасает поэт.

Она еще помнит меня или время — всесильно? —

Спроси у возлюбленной и принеси мне ответ.

Как море, не знает границ благородная щедрость —

Хотел бы я плыть, наслаждаясь, не ведая бед.

Не плачу, не жалуюсь — лишь бы дождаться свиданья!

Вернется к Хафизу блаженство и вера, и свет!

Что делать? В сердце у меня горит и ноет рана.

Ты метко бьешь — не помогли кольчуга и охрана.

Твержу печальные стихи — разбрасываю жемчуг.

Впустую лучшие слова растрачиваю рьяно.

Кто мне поможет? Кто спасет? Кто мне уступит чашу

Безумья сладкого, огня, блаженного дурмана?

Ты — солнце. Жду тебя всю ночь, безмолвно призываю.

Молчу — нельзя о божестве рассказывать пространно.

Нельзя о риндах говорить, как о дурных и грешных.

Господь дает им волю пить — всегда и невозбранно.

Слова мои — огонь. Смотри, будь осторожна — вспыхнешь.

Схвачу, не вырвешься — стихи надежнее аркана.

Стихи всесильные вернут любимую Хафизу —

Клянусь Каабой и луной, и сурами Корана!

Слава ласковому ветру, что с утра повеял здесь —

Он вернулся издалека, принеся благую весть.

Насыщаю свое сердце песнопеньями Дауда,

Откровеньям Сулеймана отдаюсь душою весь.

Отметаю прозябанье, обретаю упованье:

Мне вина благоуханье не успело надоесть.

Все, что будет — принимаю: постоянство и неверность,

Мед и яд, веселье, горе — всю причудливую смесь.

Милая добросердечна и к поэту благосклонна,

И не лжет… Достоинств много — невозможно перечесть.

Только бы опять услышать от нее хотя бы слово!

У нее — великодушье, у меня — надежда есть.

Милосердная вернется, чтобы радовать Хафиза…

Это ветер обещает — похвала ему и честь!

От горя плавилась душа, сгорала,

В самозабвении себя теряла,

Завороженная незримой целью,

Скиталась по земле, себя терзала,

Сокровище искала понапрасну,

Чужих молить о помощи дерзала,

И все ждала, и верила обетам,

И тщетно к милосердию взывала,

Надеялась: все будет как и прежде,

Все повторится снова, как бывало.

Душа! Ты — голубь, ты попала в сети,

Упала в бездну — в глубину провала.

Ты столько силы отдала впустую,

А волю дай — и больше б отдавала.

Зачем? Чтобы спасли меня от жажды

Уста любимой — два багряных лала,

Чтоб милая поверила Хафизу

И от себя его не отдаляла…

Исполняются желанья! Славься, винная струя,

Цветника благоуханье, воздыханье соловья!

Не иссякло наше время! Раскрывают лепестки

Розы, лилии, нарциссы — многоцветная семья.

Сад весенний, ладный тополь, благородный кипарис —

Это ты, твой стан, осанка горделивая твоя.

Губы тронула улыбка — распускается бутон.

Подари его счастливцу, не скупясь и не тая.

Ты — родник. Ты бескорыстна. Ты щедра! Еще не все

Продают и покупают на базарах бытия.

Ты немыслимо красива. Ты — проснувшийся огонь.

Брось единственную искру — запылаю разом я!

От волос твоих до неба долетает аромат

И возносит мою душу в запредельные края.

В цветнике запели птицы… Где газель твоя, Хафиз?

Пусть она звенит нежнее, чем рулада соловья!

Утренний ветер, спеши к моей милой, лети.

Мимо дороги моей, легкокрылый, лети!

Спросит она, сладкоустая: «Где мой певец?

Может, бездомному время покой обрести?».

Спросит лукавая: «Где он, воспевший меня,

Самозабвенный, слепой, бездыханный почти?»

Доброму сердцу охотно отдамся в полон —

Хитрая сеть не сумеет меня оплести.

Может, любимая вдруг на веселом пиру

Странника вспомнит и мысленно скажет: «Прости?»

Нет, не грустит обо мне молодая газель —

И не подумала, не пожелала спасти.

Что говорить — безупречна ее красота,

Но постоянства в душе у нее не найти.

Голос Хафиза печален — внимайте ему,

Горы, и долы, и звезды на Млечном Пути!

Красавица моя, будь благосклонна

К поэту, что скитается бессонно.

Останься, не прощайся, не спеши.

Ты — падишах, я — у подножья трона.

Твое оружье — аромат волос.

Я побежден, бессильна оборона.

Ты видишь эту розу? Мне — шипы,

Тебе — прикосновение бутона.

Пушок над уголками алых губ

На ощупь мягче шелка и виссона.

Лицо — цветок, а родинки горят,

Как на рассвете звезды небосклона.

Но ты уходишь… Вновь передо мной

Немая тьма, незримая препона.

Ты говоришь: «Хафиз! Надежды нет,

И ни к чему безумствовать влюбленно».

Будем пить! Не скудеют, не гаснут сердца!

Утолим свою жажду по воле творца!

Брови — черные луки, а стрелы — ресницы

Поражают и скромника, и гордеца.

Лепестки наших роз увядают в печали.

Словно пепел, на них оседает пыльца.

Будем пить — в утешение виноторговцу —

Во дворце и в лачуге, до дна, до конца!

Мы себя потеряли. Найдем ли спасенье

В назиданиях книжника и мудреца?

Пиалу отодвиньте — все истины мира

Прочитайте в улыбке любого лица.

Отложите сомненья, поверьте Хафизу —

Откровенное слово смягчает сердца!

Вижу лицо твое — так розовеет рассвет.

Утро настало, а мне утешения нет.

Черные косы — петля. И не выйти на волю,

Нет избавления, освобождения нет.

Нет, не люблю я рассказ о влюбленном Фархаде,

Жалком невольнике… Зря его славит поэт.

Много ли надо мне, право? Господь посылает

Нищему — крохи, богатому — груду монет.

Жизнь хороша, как невеста. Посватался — платишь

Выкуп обидами, бедами прожитых лет.

Сяду один у источника под кипарисом

В тихом саду, где забвенье оставило след…

Не обольщайся, Хафиз! Одинокое сердце

Ноет в разлуке, болит — исцеления нет.

Ты хороша, как Иосиф Прекрасный — везде говорят.

Это неправда — ты лучше, ты краше стократ.

Рядом с тобой незаметна, невзрачна Ширин —

Только тебя почитают и боготворят.

Губы твои — нераскрывшийся алый бутон.

Шепот и лепет, и вздох — обещанье наград.

Стан кипарису подобен, а речи твои

С первого звука любого из нас покорят.

Ты мне сулишь долгожданную встречу, а я

Каждому слову любимой довериться рад.

Хочешь, я лучшие годы тебе подарю

Ради блаженных утех, невозможных услад?

В сердце без промаха бьет роковая стрела —

Из-под ресниц неожиданно брошенный взгляд.

Ты отвернулась, не смотришь, а в сердце моем

Прежние раны по-старому ноют, болят.

Доброе слово скажи! Для Хафиза оно —

Щедрый, несметный, нечаянно найденный клад!

Иди сюда, отшельник! Налей себе вина!

Чтоб стать благочестивым, напейся допьяна!

Секреты мирозданья откроются тебе —

Единственная правда нетрезвому дана.

Ловушки расставляешь, словесные силки?

Напрасные заботы — добыча не видна.

Любовью заколдован, я верю в красоту,

А проповедь аскета влюбленному смешна.

Предпочитаю слушать властителя миров,

И нас не разделяет незримая стена.

Раскрывшуюся розу срывая, торопись —

В раю тебе ни разу не встретится она.

Утрачено веселье, а молодости нет.

Пора остановиться — густеет седина.

Пора хоть на прощанье наполнить пиалу,

Исполнить обещанье — испить ее до дна.

Джамшидово богатство, сокровищница тайн —

Пророческая чаша Хафизу отдана!

В наше время найду ли я друга верней,

Чем певучая строчка газели моей?

Одиноко, без ропота, молча за чашей

По достоинству жить в эти годы сумей.

Неразумен бездельник, но ты, хлопотливый,

Поглощенный заботами, вряд ли умней.

Все стараешься, хочешь чего-то добиться,

Суетишься, торопишься, как муравей…

Неужели надеешься жить бесконечно,

Не предчувствуя часа кончины своей?

Если горькая доля — твое достоянье,

Не подслащивай горечи медом речей.

Не беги от любимой! Разлука навеки

Вам завещана властью — неведомо чьей.

Помни, только любовь нерушима, нетленна!

Сотворенное нами — ничто перед ней.

Опьяняйся, Хафиз! Утоли свою жажду!

Вожделенную полную чашу допей!

Прилежно посещаю харабат,

И пью, и жажду — сорок лет подряд.

И добрый человек, виноторговец

Меня утешить неизменно рад.

Не осуждайте пьяного поэта!

Он видит рай, благословенный сад.

Его душа — неприрученный сокол.

Она парит, не ведая преград.

Она, как соловей, поет на воле —

Журчит ручей, рокочет водопад.

Святые люди — жители Шираза,

Недоуменно отводите взгляд!

Иду в кабак, не во дворец постылый —

Нетрезвые ко мне благоволят.

Хмельную чашу грешному Хафизу

Пускай дадут и осушить велят!

Все обещания тобой забыты.

Что остается? беды и обиды.

Израненное сердце — мертвый голубь:

Глаза пустые, крылья перебиты.

Что остается? Жить, не ожидая

Спасенья, состраданья и защиты.

Терпи. Молчи. Клеветников не бойся.

Под этим небом правды не ищи ты.

Что остается? Виночерпий, чашу!

Беспутному все истины открыты.

Забудемся, беспечные гуляки —

Елейной ложью мы по горло сыты.

Любовь — моя единственная правда,

И большего у бога не проси ты.

И не ищи, Хафиз, благоволенья

У падишахской челяди и свиты!

Мне приснилось: луна взошла,

А вокруг — все чернее мгла.

Этот сон означает: скоро

Ты вернешься — как день, светла.

Пью за встречу. Где виночерпий?

Где запретная пиала?

Где живая вода, чтоб душу

От печали уберегла?

Без любимой земля — пустыня,

Сердце — тлеющая зола.

Жду единственную, тоскую,

Без огня сгораю дотла.

Возвращайся! Не будь жестокой,

Снизойди, отойди от зла!

Ты добра, ты ко мне вернешься.

Милосердной, тебе — хвала!

Кто не любит — не знает счастья.

Кто погас, не ищи тепла.

Кто от горя спасет Хафиза?

Ты — щедра, молода, мила!

Не помогает врач — душа моя больна.

Она с твоей душой давно разлучена.

Любимая придет — и буду исцелен,

Едва передо мной появится она.

Любимая придет — надежду подарит.

В Ширазе красотой прославится она.

Любимая придет — развеется печаль.

В душе заговорит счастливая струна.

Любимая придет, меня заворожит —

По сердцу пробежит блаженная волна.

Любимая придет и душу опьянит,

И жажду утолит — воистину сполна!

Не сетуй, не тоскуй, не жалуйся, Хафиз!

Любимая придет — желанна и нежна!

Гонец явился — ты письмо прислала:

Тоска пропала, солнце засияло.

Ты весела, как прежде, хороша —

И время счастья для меня настало.

Отдам тебе я душу за письмо.

Не упрекай, что отдаю так мало.

Тебе по праву я принадлежу —

Неразделимо, вечно, изначала.

Твои желанья — воля божества.

Благословенно все, что ты сказала.

Не поколеблет верности моей

Ни время, ни разлука, ни опала.

Священный прах, целебный порошок —

Пыль, по которой милая ступала.

Я буду ждать возлюбленную. Ждать

И верить ей душа не перестала.

Терпеть, Хафиз! Надеяться, Хафиз!

Уж видно так судьба предначертала.

Пройдет и обида твоя, и невзгода.

Пройдет и тоска, что не знает исхода.

Забытый, обманутый, не забывай:

Развеется горе, уйдет непогода.

Грядущее наше во власти того,

Чья воля вращает круги небосвода.

Что движет мирами? Добро или зло?

Господь? Какова его суть и природа?

Не спрашивай, смертный. Ответа не жди.

Привычного не нарушай обихода.

Друг друга найдут мотылек и свеча:

Гореть — наслаждение высшего рода.

Блаженный, погибельный, огненный миг

Дороже любого прожитого года.

Не думай о вечности! Делай добро —

И время для этого есть, и свобода.

С небес донесутся святые слова:

«Творившие злое — не стойте у Входа!»

Хафиз! Никогда не откроется рай

Для жадных и лживых, и прочего сброда!

Наставник мой, хозяин харабата,

Твои заветы соблюдаю свято.

Наполни чашу! Рай — не для меня?

За малый грех невелика расплата.

Ударит молния — придет любовь,

Раскроется душа, огнем объята.

Вино любви безумца опьянит,

И ни к чему законы шариата.

Вино любви — питье иных миров,

Где нас не ждут разлука и утрата.

Вино любви — подарок божества,

Напиток жизни, полный аромата.

До края чашу! Каяться? К чему?

Душа чиста, ни в чем не виновата.

Душа полна желаньями, Хафиз!

Неси вино, хозяин харабата!

Мне только ты нужна — и нет иных желаний!

Не скрою: ты одна мне всех иных желанней.

Хочу тебя испить, как пиалу вина!

Всю до конца, до дна — и нет иных желаний!

Была бы ты, любовь, от зла ограждена,

От горя спасена — и нет иных желаний!

Целую твой порог! Тобой, моя луна,

Душа моя полна — и нет иных желаний!

Дыхание кудрей меня лишило сна.

Да явится весна — и нет иных желаний!

Иль у меня в груди глухая тишина,

И властвует она, и нет иных желаний?

К любимой на пути да будет сметена

Незримая стена — и нет иных желаний!

Душа твоя, Хафиз, любовью пленена.

В неволю отдана — и нет иных желаний!

Неси забвения вино, печальное вино,

Без промедления — вино, прощальное вино!

Меня одни печали ждут, меня обиды жгут.

По звездам вижу: мне — беда! Мне горе суждено.

Вселенная покорна злу. Наполни пиалу —

Освобожденье от забот беспутному дано.

Всевышний! Даже муравья не потревожу я.

Не раздави меня, прошу, молю тебя давно.

Земля бездушна. Жизнь — пуста. Повсюду маята.

В кувшине, в глубине, на дне — спасения зерно.

Подруга, в чашу загляни! Пригубила — глотни!

Секреты будущих времен тебе откроет дно.

Любимую — огонь очей, разлет ее бровей —

Тебе, Хафиз, боготворить и славить не грешно!

Твое лицо увижу — счастливым стану,

Удачливым, веселым, сметливым стану.

Любимую забуду — и в наказанье

Безрадостным, унылым, сварливым стану.

Блаженство — прикасаться к раскрытым розам,

К твоим губам и пальцам, плечам и стану!

Тебе открою сердце! Искать надежду

На счастье в этом мире не перестану.

Скажи: «Люблю» — я стану беспечней ветра,

Касыды соловьиной мотивом стану.

Скажи: «Прощай» — и небо мое померкнет,

И жить один во мраке тоскливом стану.

Скажи мне: ты успела забыть Хафиза?

Вернись! Тебя увижу — счастливым стану!

Я не коснулся милых губ — любимая ушла.

И вот — ни солнца, ни луны, ни света, ни тепла.

Все глуше легкий перестук — знакомые шаги.

Все неотступнее тоска, и тишина, и мгла.

Мои молитвы об одном — и по ночам, и днем:

Чтобы душа ее с моей расстаться не могла.

Любые прихоти ее законами сочту.

Но не появится она, лукава и мила.

Она безмерно далека. Она, моя газель, —

В чужом саду, стройна, легка, свободна, весела!

Хафиз читает наизусть божественный завет,

Но исцеления от бед молитва не дала!

Отвечай, рассветный ветер: где она?

Где мой свет, моя душа, моя луна?

Я один иду в тумане. Где огонь?

Разойдется ли густая пелена?

Мы не встретимся? Поверить не могу.

Ожиданьями душа истомлена.

Бесполезны изреченья мудрецов,

Прорицанья и святые письмена.

Захмелевшему от горя и любви

Нет спасения — забвения и сна.

Где ты, утреннее солнце? Где ты, друг?

Где сияющих небес голубизна?

Я — в плену благоухающих волос,

Я в неволе у тебя, моя весна.

Возвратись, моя желанная! Пришло

Время роз — пора веселья и вина.

Жажду пламенного зелья и цветов!

Мне безрадостная келья не нужна!

Позабудь, Хафиз, колючки и шипы!

Роза ждет, полураскрыта и нежна!

Пропали сновиденья, развеялся туман,

А я тобою полон, а я тобою пьян.

И память, и надежду, и всю мою любовь

Потоп не похоронит, не смоет океан.

Обугленное сердце задаром отдаю —

Оно еще послужит тебе, как талисман.

Уйду от наважденья — от ласковой руки,

Чтобы она мне больше не наносила ран.

Уйду, тебя не стану униженно просить,

Вымаливать свиданье — отраву и дурман.

Уйду — а вдруг захочешь остановить меня,

Накинуть на безумца расчетливый аркан?

Ты лучше будь открытой и бескорыстной будь —

Тебе не подобают коварство и обман.

Тебе одной поверит вернувшийся Хафиз,

Любовью заколдован, заворожен и пьян!

К чему стихи, когда придет беда,

Когда в душе приют найдет беда?

Меня отвергнешь или осчастливишь —

Я твой неразделимо, навсегда!

Душа! Не слушай нечестивый шепот

Клеветников, не знающих стыда.

Бездарных и завистливых не слушай,

Не доверяйся злому никогда!

Внимай себе — в груди заговорила

Пылающая кровь, а не вода!

Играет в чаше золотая влага!

Сияет роза — алая звезда!

Святая жажда мучает Хафиза!

Любимая торопится сюда!

Счастья душа моя вновь пожелала —

Править вселенной любовь пожелала.

Истины сердце мое дождалось —

Не понапрасну оно ожидало.

Не понапрасну искало чудес,

Преображенья давно ожидало.

Не понапрасну в моей пиале

Благословенья вино ожидало.

Благоухало, играло вино —

Таяло сердце, душа оживала.

Прошлое время, грядущие дни —

Все открывалось и дух обжигало.

Нашего мира заветная суть

Непостижима для разума стала.

Все только чистому сердцу дано —

Мудрое знание в нем воссияло.

Чистое сердце — всевидящий бог.

Верю — без храма и без ритуала!

Бог — твое сердце, дыханье твое.

Ты — мироздания первоначало.

Бог — твое верное сердце, Хафиз!

Быть неизменным оно обещало!

Вторя мне, зарыдай, соловей!

Свое горе отдай, соловей!

Одинокому снова напомни

О возлюбленной, милой моей.

Заструился волос ее нежных

Аромат — невидимка-ручей.

Зазвенело вино, побежали

Водопады веселых речей.

Это сон — обещание счастья,

Нескончаемый сон-чародей.

Вдохновенье, мираж невозможный,

Продолжайся и мною владей!

Славлю милую: руки и поступь,

И уста, и сиянье очей,

И безумье, и самозабвенье —

Предвкушенье блаженных ночей.

Зарождается страсть — наважденье,

Ненасытный ночной суховей.

И от муки не скрыться Хафизу,

И тебе не уйти, соловей!

Ростками любви утешается сад,

Цветами любви украшается сад.

За чашей любви в тишине харабата

Воистину лучшие люди сидят.

За чашей любви пролетевшее время —

Воистину богом подаренный клад.

Любимая, милая дверь открывает —

И сердце вздыхает и жаждет услад.

Желанья мои: нераскрытая роза,

И трель соловья, и единственный взгляд,

И черные кудри, и алые губы,

Что мне наяву наслажденье сулят,

И, щедрые, дарят надежду Хафизу,

И счастье до изнеможенья сулят!

Подай кувшин вина, а не воды!

Забудутся земные нелады.

Подай вина! Не признаю запрета.

Аскета опасаться нет нужды.

Стыдить клеветников — пустое дело.

Искать похвал — напрасные труды.

Давай сюда наполненную чашу,

Живи, не зная страха и вражды.

Куда уйдет душа моя навеки?

В небытие? В небесные сады?

Куда, не знаю. Сердцу одиноко,

И доводы ума ему чужды.

Осталась только память о любимой —

Былого счастья зыбкие следы.

Она была стройнее кипариса,

Была светлей предутренней звезды…

Она ушла, Хафиз, и нет надежды,

И нет непоправимее беды!

Ты, милая, ступила на порог —

Редеет мрак, порозовел восток.

Заговорила ты — я молодею.

Твои уста — бессмертия исток.

Ты — пламя. Ты — свеча. Тебе навстречу

Торопится безумный мотылек.

Твои слова заманчивы и сладки,

И разлученья час еще далек.

Ты — божество. Из чудотворной чаши

Мне удели забвения глоток!

Ты — красота, не знающая равных,

Разящий меч, раскрывшийся цветок.

Ты улыбаешься — земля и небо

Восхищены, и радуется бог.

Ты — вдохновенье, ты — душа Хафиза,

Ты — музыка его речей и строк!

Стихи без сожаленья отдаю

За эту чашу, из которой пью.

Запретов нет! Налей, виноторговец!

Живем наперекор небытию!

Хмельные чудаки! Не забывайте

Газель самозабвенную мою!

Я только о любви пою, о правде.

Я красоту нетленную пою.

Дрожит изнемогающее сердце,

У пропасти застыло на краю.

Пока надеюсь, говорю о счастье,

Для посвященных петь не устаю.

Для увлеченных, для неискушенных,

Для восхищенных петь не устаю.

Вино — источник радости и блага.

Смелее лей веселую струю!

Что спрятано во тьме — в душе Хафиза?

Открою, ничего не утаю!

Твои упреки не забыты мной,

Но как забыть о радости хмельной?

Я выбрал путь в подвалы харабата,

И не желаю участи иной.

Спасает небо любящих и пьяных.

Безумствую — по воле неземной.

Безумствую, влюбляюсь, отвергаю

Благоразумие, как сон дурной!

Меня клянут постылые аскеты…

Святые, проходите стороной!

Свои стихи, любимая, как прежде,

Пишу и приношу тебе одной.

Ты — сердце, ты — сокровище Хафиза,

Ты — истина, ты — огонек ночной!

Я устал, ослабел, изнемог

От бессонных забот и тревог,

Я — невольник, закованный в цепи.

Отпусти меня! Сердце — в залог.

Пощади меня! Будь милосердна,

Пропадаю — никто не помог.

Хочешь, я угадаю по звездам,

Что случится — хоть я не пророк?

Ты — хозяйка единственной чаши.

Удели мне хотя бы глоток.

Подари мне хотя бы надежду —

Я безрадостен и одинок.

Пью и плачу, и разум теряю,

Как птенец, попадаю в силок.

Исцели меня, горькое зелье!

Утоли мою жажду, поток!

Вседержитель, помилуй Хафиза,

Снизойди к неудачнику, бог!

Я думал только о тебе, я плакал до утра,

Я наши встречи вспоминал — святые вечера.

Где поцелуи без конца? Где милого лица

Сиянье? Где твоих очей лукавая игра?

Где обещанье лучших дней — где радуга бровей?

Где проведенная с тобой блаженная пора?

Где голос чанга — дальний гром, звенящий серебром?

Где утешение? Тоска бессонна и остра.

Краса возлюбленной моей — как солнце. Рядом с ней

Ничто сокровища царей, смешная мишура.

Не твоему ли сердцу в лад стихи мои звучат?

Новорожденная газель открыта и щедра.

Я верую: пройдут они, бессмысленные дни,

Вернется прежняя пора, по-новому бодра.

Твои пророчества, Хафиз, да вознесутся ввысь!

Творенья твоего пера — предвестники добра!

О всемогущий, смертная тоска!

Пора стучаться в двери кабачка.

Пора идти туда, где всем раздолье,

Где вольно пьют, а не исподтишка,

Где осторожных и благоразумных,

И слабодушных нет еще пока.

Струящиеся волосы любимой

Давно пора прославить на века.

Уносит покоренного Меджнуна

Ее волос бездонная река.

Гляжу на землю, созерцаю небо.

Душа — свободна, доля — нелегка.

Наполни чашу, виночерпий! Сердце

Мое открыто не для чужака.

Сложу газели, сотворю молитвы…

Тебе, желанной — каждая строка!

Тебе, единственной, душа Хафиза

Принадлежит, верна и широка!

Аскет, молчи! За чашу все отдам —

И книги, и стихи, и свой калам!

Хочу быть пьяным, потерявшим память,

Шататься до утра по кабакам;

Высмеивать благие наставленья —

Святую скуку с ложью пополам;

Не раскрываться перед лицемером,

Не ждать наград, не верить похвалам.

Покуда этот мир не обновится,

Кувшин — мое святилище и храм.

Любимая моя — живое чудо.

Не доверяю прочим чудесам!

Хафиз! Люби и радуйся, и празднуй!

Еще не все пропало, знаешь сам.

Скончался мохтасеб — покойся, враг!

А нам — кувшин, и чаша, и черпак!

А нам — вино, а нам — его журчанье,

И блеск, и цвет, и аромат и смак!

А нам — любовь, и доброта, и воля,

Любой из нас — певец и весельчак!

А трезвому у нас от винных пятен

Свою одежду не отмыть никак.

А нам — цветы, раскрытые бутоны,

Заветного свиданья полумрак,

И в роще — соловей, родня Хафизу,

Певец незримый, полуночный маг…

Умираю от жажды — веселую чашу налей!

Не хочу ни похвал, ни награды. Вина не жалей!

Открывайте кувшины! Кончается постное время,

Наступает иная пора. Наливайте смелей!

Перепутаем истину с выдумкой, смех — со слезами:

Золотое вино в голове зашумело моей.

Начинайте вдыхать позабытые запахи снова,

Наклоняйтесь над чашами — нет аромата милей!

Воскресает душа, оживает усталое сердце —

Это чудо со мной сотворяет кувшин-чародей.

Удаляется благочестивый, нахмурился трезвый —

Не беда. В харабате немало достойных людей.

В харабате потери свои возмещу. В харабате

Обновится душа, позабудет о боли своей.

Умираю от жажды — подайте веселую чашу!

Надоело терпеть, изнывая в юдоли скорбей.

Доверяйся, Хафиз, благородному тайному зову —

До краев наливай драгоценную влагу и пей!

Дворец надежды — дом печали, и грош ему цена.

Впустую годы пробежали… Налей-ка мне вина!

За тех, чей век на воле прожит, за каждого из тех, кто может

Остаться истинно свободным в дурные времена!

Опять сижу в подвале винном перед наполненным кувшином

И слышу ангела ночного, и речь его ясна.

Он шепчет: «Поднимись над бездной, над этой жизнью бесполезной,

Лети, любого исцеляет небес голубизна!

Лети один, и сердце радуй, и с горней высоты не падай

В земную грязь. Познавшим небо она вдвойне страшна!

Запомни истинное слово, оно — спасения основа,

Веленье Разума, которым Земля сотворена:

Живи, не поддавайся будням, и даже в прозябанье скудном

Не забывай — тебе открыта святая глубина!

Живи во временном и бренном, но сыном вечности смиренным

Останься — воля Неземного тебе возвещена!

Запомни — предвещаю день я: иного мира откровенья

В твою томящуюся душу падут, как семена».

Приемлю слово неземное, молчу — цветок передо мною.

Его красой, совсем не вечной, душа потрясена.

Себе Хафиз не видит равных среди поэтов — даже славных,

Ему верны перо и слово, и песня, и струна!

Едва лицо твое увижу, и волосы, и взгляд,

Я снова молод и беспечен, как много лет назад.

За все дары, за все, что было, творца благодарю,

За утоленные желанья благодарю стократ.

Я щедро жил и наслаждался, и радовал друзей,

Самозабвенный, откровенный, не знающий преград.

Едва лицо твое увижу — забыты небеса,

И даже вечному блаженству отныне я не рад.

Тебя единственную славлю — к безумцу-соловью,

Дыша, прислушивайся, роза, украсившая сад!

Меня учили красноречью любовь и красота —

И обрели мои двустишья гармонию и лад.

Меня, забытого, спасала от жажды и тоски

Благословенная ночная дорога в харабат.

Что будет? Поседею — ночью небесные лучи

На голову мою прольются, ее посеребрят.

Что впереди? О смысле жизни задуматься пора,

Дойти до истины, к которой тянулся наугад.

Хафизу будет откровенье за чашей в кабачке —

Ему, отмеченному богом, не угрожает ад!

Я седой, влюбленный без ответа —

В этом нет ни для кого секрета.

Соловьи, куда вы улетели,

Почему не пели до рассвета?

Мускуса пьянящее дыханье,

Где же ты — свидания примета?

Аромат, хотя бы ты останься!

Неужели невозможно это?

Взмахивайте, молнии-ресницы,

Добивайте старого поэта!

Небеса молчат — не обещает

Утешенья ни одна планета.

Где вино? Где драгоценный камень

Алого, таинственного цвета?

Чаша не осушена Хафизом,

Не подведены итог и смета!

Иосиф Прекрасный вернется в родительский дом.

Лачуга печальная станет веселым дворцом.

Душа отболит и забудет былые обиды,

И успокоенье поселится в сердце моем.

Наступит весна — луговые поднимутся травы,

И медленно по горизонту прокатится гром.

Наступит весна — соловьи запоют, разольются.

Счастливые звезды покажутся в небе ночном.

Пророчества сбудутся. Верю, откроются миру

Слова утешенья — мы их повторяли тайком.

Не бойся, паломник, шипов на пустынной дороге.

Бывает и худшее в странствии долгом таком.

Тебя нечестивые гонят, достойные — любят.

Все видит господь, за добро воздавая добром.

Опасна дорога твоя, далеко до Каабы…

Не бойся, не жалуйся, не помышляй об ином.

Хафиз! Прочитай благодатные суры корана —

И снова в дорогу, свободный, не сломленный злом

Бродяга бесприютный, судьба у нас одна:

Земная наша доля бездомна и скудна.

Блуждаю одиноко и плачу, и молчу,

И памятью, и болью душа моя полна.

Далекого Шираза тенистые сады —

Покинутая мною родная сторона.

А здесь — чужие люди на улицах чужих,

И чаша покаянья не выпита до дна.

Я кланялся кумирам, которым верить — грех,

Плыла перед глазами слепая пелена.

На горестную долю — один, вдали от всех —

Я жаловался небу с утра и дотемна.

Повеяло бы ветром оттуда, где Шираз —

Прихлынула бы к сердцу знакомая волна.

Любимую увижу? Когда — не говорят

Созвездия ночные, планеты и луна.

Но в небе на рассвете — сияние Зухры.

Хафиза обнадежит, обрадует она!

Святоша пускай отправляется в рай,

А ты греховодника не избегай.

Унылого праведника, лицемера

Не слушай — скажи ему сразу: «Прощай».

Ханжа, уходи! Человеку земному

Небесными карами не угрожай.

Мы пьем! Это богоугодное дело.

К чему назиданья? За что нагоняй?

Рокочут барбаты, наполнены чаши.

Душа — откровенна, вино — через край!

Вино — вдохновенье! Вино — дружелюбье,

Не грех, не отрава. Еще наливай!

Бери пиалу, доверяйся Хафизу,

Своими желаньями повелевай!

Праведный муж возвещает: «Вино — это яд!»

И прямиком из мечети — сюда, в харабат.

После такого любому из нас и подавно

Не возбраняется пить хоть неделю подряд.

Можно теперь поклоняться кувшину и чаше!

Храм — кабачок, возлиянье — священный обряд.

Всем хорошо, и никто уходить не желает, —

Мудрый такому уделу воистину рад.

Лик, милосердная, твой перед нами раскрылся —

На небесах предрассветные звезды горят.

Окаменевшее сердце расплавится сразу —

Брось из-под шали единственный огненный взгляд!

Сердце мое, одинокая смелая птица!

Мир — это клетка. Неволя — закон и уклад.

Сердце, Хафиз, продырявлено стрелами вздохов!

Старые раны по-прежнему ноют, болят…

Опять святоша речи говорит,

Но пустота в его речах царит.

Не стал болтун ни умным, ни правдивым

Закрыто сердце, только рот открыт.

Поддельными жемчужинами щедро

Наш говорун любого одарит.

Одни слова я слышу. Дел — не вижу.

Святой плутует, праведник хитрит.

А мой закон — любовь. Не пустословье,

А страсть. Она вселенную творит.

Любовь! Ее не спрятать, не разрушить,

Она — и факел, и скала, и щит.

Любовь! Ты — утоление желаний,

И счастье, и забвение обид.

Ты — новое рождение Хафиза!

Твоим огнем душа его горит!

Любимая, отныне решено:

Наполним чаши! Есть еще вино.

Седобородый, молодым желаю

Быть молодыми. Это не грешно.

Любовь не подчиняется рассудку,

Любовью бескорыстье внушено.

Ищите счастье! Отложите четки,

Поститься — бесполезно и смешно.

Все, чем богаты, отдавайте другу —

Вот заповедь, открытая давно.

Душа свободна — избежишь дороги,

Ведущей в преисподнюю, на дно.

Звените, струны! Рассыпайся, бубен!

Поэту мало радости дано.

Мы осушили чаши, виночерпий!

Желанье пить — да сбудется оно!

Любимая моя, целуй Хафиза —

Ему с тобой блаженство суждено!

Святоши, знающие шариат,

Впустую наставления твердят.

Бродяге-ринду в кабачке за чашей

Не пригодится ни один догмат.

Мученье — слушать проповедь аскета.

Его лохмотья — шутовской наряд.

Где милая — глаза, ресницы, брови?

Они без слов о счастье говорят.

Где светлое лицо? Где нежный голос,

Прикосновенье, шепот, аромат?

Где ямочки на розовых ланитах,

Те, что меня поймали и томят?

Где слово, открывающее двери?

Где факелы? Где заповедный клад?

Где та, что унесла покой Хафиза —

Ее улыбка, и рука, и взгляд?

Мохтасеб, свидетель ты: я, как в прежние года,

Друг вина и красоты — целиком и навсегда.

Нераскаянно грешу, и грехов не искупить.

Не влюбляться и не пить — вот воистину беда.

В расцветающем саду человеку не до книг,

Если рядом и цветник, и журчащая вода.

Не пошевельну рукой ради роскоши земной.

Не жалею, что со мной — неудача и нужда.

Мне уж, видно, никогда не пообещает рок

Жизни легкой, без тревог и постылого труда.

Но не сгину, не согнусь я под бременем забот.

Слышу: милая зовет, лунолика, молода.

Проповедники! Смешон к воздержанию призыв.

Я блаженствую, вкусив от запретного плода.

Я тоскую, слезы лью, умираю, но люблю!

Я удачу не ловлю, ибо мне она чужда.

Виночерпий, не зевай, чашу мне передавай!

С нею дружба — это рай, и немыслима вражда.

Пей, Хафиз! Люби, Хафиз! Пусть обидится аскет.

Для беспутного запрет — ненадежная узда!

Как я любил и тосковал — забудь.

Тебе я душу открывал — забудь.

О том, как я тебя искал и находил,

И к милосердию взывал — забудь.

Как воспевал твои уста, как от одной

Твоей улыбки оживал — забудь.

Что говорила мне в ответ, лицо закрыв,

Как убивала наповал — забудь.

Как отвечала: «никогда!» на все мольбы,

А я на милость уповал — забудь.

Что я бездомен и убог, и одинок,

И что не ждет меня привал — забудь.

Как жил, как сердце отдавал тебе Хафиз,

Как изнывал и горевал — забудь…

Ради тебя прахом я стал на путях красоты.

Жду: не пройдешь ли ты, пери моя, шах красоты.

Отблеск далекий светлого солнца лица твоего

Миру блестит на розах ланит, на устах красоты.

В сердце своем я — безумец — воздвиг сокровенный чертог

Для обитающей в двух необъятных мирах красоты.

То, что хотел я за век мой короткий в мире свершить,

Всем я пожертвовал, все я сложил в ногах красоты.

В миг незабвенный твою благосклонность видел Джами,

С этого мига он не отвергнут в глазах красоты.

Душу от этих душных одежд освободи скорей,

Смело кулах заломи набекрень, растопчи короны царей!

Черный терновник на улице друга лучше цветущих роз.

Черным терновником, добрый друг, могилу мою усей.

С горя, как волос, я исхудал, в добычу тебе не гожусь.

Свей для охоты своей торока из жил и кожи моей.

Печень моя тоской сожжена, стенаю я и кричу.

Печень мою ножом распори или уста мне зашей.

Над изголовьем моим склонись как друг в мой последний миг.

Жгучие слезы мои осуши и горе мое развей.

Людям без сердца немилость твоя безразлична и милость твоя,

Пусть я один все муки приму, что ты несешь для людей!

Коль потрясенного духом Джами смертью казнить решено,

Счастье дарящим в последний миг взглядом его убей!

Вздох моего кипариса ко мне ветерком донесен.

Жарко опять языками в груди моей пламень взметен.

Славлю твое восхожденье, светлый Сухайль Йемена!

Сумрак предутренний в полдень светом твоим превращен.

Жгучими вздохами муки опалены мои губы,

Пламенем неугасимым весь я испепелен.

Я умолял: «Не гони меня в дверь — во тьму и безвестность!».

Был мне ответ: «В эту дверь навсегда тебе вход запрещен».

Даже вблизи от меня ты невидима мне, словно пери,