Любовная лирика классических поэтов Востока

Вновь кипишь ты, безумное сердце, — иль подобно ты бурной волне?

Снова льетесь, кровавые слезы, — иль пойти помешаете мне?

Как мне быть? Далеко до любимой, до нее не достанешь рукой,

Я от горя не вижу лекарства, я — бродяга в родимой стране.

Я остался один, я тоскую, рана сердца не хочет зажить,

Слезы сделались красной рекою, зреет буря в ее глубине.

На дороге твоей стал я прахом, но уходишь ты вспять от меня,

Не гора ли ты с каменным сердцем, то не снег ли блестит в вышине?

Как разбойник, мне путь преграждает в снег одетый высокий утес,

Но спешу я к любимой и разве не взберусь по его крутизне?

На вершине крутого утеса вижу гроздья густых облаков, —

Или ты, распустив свои косы, тихо плачешь в родной стороне?

В плен захвачено сердце Юнуса, я в пути — где отеческий край?

И не знаю — больна ты, здорова? Ты Юнусу приснилась во сне.

Любви полны мои глаза, в слезах мой скорбный лик,

Всегда о Друге, о любви мой говорит язык.

Как цвет алоэ, я горю, и сам я стал огнем,

А дым — рассветный ветерок, покинувший цветник.

От стрел любви не защитят ни панцирь, ни броня,

Стрела остра и крепок лук — стрелок меня настиг.

Друг! Океан — твоя любовь, я — рыбка в глуби вод,

На суше сразу же умру — я к суше не привык.

Читаю свиток божества на языке своем,

«Проходит все», — сказал мне тот, кто вечен и велик.

Разумен ли, кто полюбил? О, если разум есть

В одном мгновении, — то все ж безумен каждый миг!

Стань прахом на святом пути суфийском, о Юнус,

Стоянки чистых душ светлей, чем трон царя владык.

Иду в крови, иду сожженный — что сделала со мной любовь!

Я глупый иль умалишенный? Что сделала со мной любовь!

То я, как сильный ветер, дую, то, как дорога, я пылю,

То как поток я разъяренный… Что сделала со мной любовь!

Теку, бурлю водой проточной, но Друга вспомнив своего,

Рыдаю, скорбью изнуренный: «Что сделала со мной любовь!».

Дала мне горе, — дай мне радость, убей или приди ко мне,

Я изнемог, испепеленный… Что сделала со мной любовь!

Я из страны в страну скитаюсь, и всем одно я говорю,

Но кто мои услышит стоны? Что сделала со мной любовь!

Я стал Меджнуном, одержимым, заснул — и мне приснился Друг,

Проснувшись, плачу я, влюбленный: «Что сделала со мной любовь!».

Из-за любимой стал бродягой, измучен я, изранен я,

И вопрошаю, потрясенный: «Что сделала со мной любовь?».

Глаза — чтоб на тебя смотреть, а руки — до тебя достать.

Сегодня в путь пойдет душа, чтоб завтра пред тобой предстать.

Сегодня душу в путь пошлю, а завтра ты ей дашь ответ,

Не нужен мне твой райский сад, мне там не надо обитать.

О, братство мастеров-ахи, к чему мне этот райский сад?

Ужели из-за райских кущ я стану горько здесь рыдать?

В тот рай, что ты звала моим, всех правоверных ты зовешь,

Но садом с гуриями в нем я не намерен обладать.

Аллах! Ты гурию нам дал, и дал жену и двух волов,

Но что мне в них? Бегу к одной, — да перестану я страдать!

Отдай все праведным, а мне — одна любимая нужна.

Я отвергаю райский сад и райской жизни благодать.

Юнус томится по тебе, — томишься ли и ты по нем?

Не будь жестока, помоги — тебя воочью увидать.

Я в этот миг припал к земле — и снова родилась луна,

Вновь праздник — этот краткий миг, зимой пришла ко мне весна!

Не бросят тени облака на свет моей луны земной,

Она с земли на небо шлет лучи — и высь озарена.

Луна земная гонит мрак из кельи сердца моего:

Не уживутся мрак и свет, одна им келья не годна.

Здесь, на земле, моя луна — чего на небе мне хотеть?

Я нужен только на земле, землею радость мне дана.

Мои слова не для небес — лишь о любви мои слова,

А если замолчу, — меня задушит, гневная, она.

Хотя Юнус и полюбил, — у бога любящих полно,

А любящих сжигает зверь — вот почему душа больна.

Отныне мой удел — рыданье, так разрыдайтесь, о глаза!

Кровавых слез рекою бурной вы изливайтесь, о глаза!

Нас в пламя ниспроверг всевышний, горенье стало нашей пищей,

Пока живу я в этом мире, не улыбайтесь, о глаза!

Не ведаю, что станет завтра, когда увянет роза жизни,

Пусть дни сменяются ночами, — не удивляйтесь, о глаза!

Отрадами не обольщайтесь, мол, это — мед, а то — отрава,

Отныне в мир мечты безбрежный не погружайтесь, о глаза!

Юнус Эмре, все то, что скажешь, уже давно известно богу,

Мой путь меня забросил в море, — не возвращайтесь, о глаза!

Друзья, узнайте, что любовь на солнечный восход похожа.

Душа, в которой нет любви, на камень и на лед похожа.

В холодном сердце зреет яд, и на язык он попадет:

Пусть речь мягка, — она страшна, на битву, на поход похожа!

Сердца, в которых есть любовь, полны тепла, горят, как свечи,

А темень в каменных сердцах на зиму в тяжкий год похожа.

Обитель бога пред тобой, ты видишь святости ворота,

И на глашатая звезда ашыков у ворот похожа.

Тревоги подави, Юнус, и если хочешь стать дервишем,

Сперва найди в себе любовь: она на небосвод похожа!

О сердце, где тебя найду я, скажи мне, где ты притаилось?

Клянусь творцом: среди развалин ты, очевидно, поселилось.

С тех пор как за тобой пошел я, лицом я стал белее мела,

Где б ты ни жило, ты безумно, — да обретешь господню милость!

Миг — просверкаешь, миг — погаснешь, ты — имя мира, светоч мира,

Ты и недуг, ты и лекарство, чтоб все больное исцелилось.

Миг — ты послушно, миг — мятежно, миг — набожно, миг — многогрешно,

Приходит миг — и ты вне веры, от благочестья удалилось.

Как только нас любовь коснется, придем, волнуясь, в исступленье,

О сердце, миг настанет, — вспомнишь, что есть мечеть, где ты молилось.

В Тебризе, Кайсери, Сивасе, Нахичевани и Ширазе

«Багдад, — ты утешалось, — близко», и долго утешенье длилось.

Юнус, ты стой отныне твердо, не плачь: сегодня или завтра

Во имя бога жертвой станешь, — к чему же слезы и унылость?

Две-три чаши стали морем, но я гибну без питья.

И стенаю и рыдаю на дорогах бытия.

О, пойдем со мною вместе, вступим в сад вечноцветущий,

Он не вянет, в нем не молкнет песнопенье соловья.

О, мой сад всегда возделан, в том саду все розы свежи.

Не срывают их чужие, и в цвету мои края.

Сколько раз Мансура чашу предлагала мне подруга!

Предала меня сожженью, — мне помогут ли друзья?

Мы сгорим, сгорим и станем на пути к любимой пеплом,

Но, сгорев, тебе пребуду верен, — Друг и Судия.

Сделалась душа Ферхадом, вот я прорубаю горы,

Но моя Ширин не спросит, — где с киркой скитаюсь я?

Мой султан, душа Юнуса от любви к тебе сгорела,

Если ты мне дашь лекарство, не умрет душа моя.

Я в море любви погружусь, на дно упаду — и пойду.

В обоих мирах растяну я дней череду — и пойду.

Не буду, в волнах потонув, элифом, ни мимом, ни далом,

Но я соловьем обернусь у Друга в саду — и пойду.

Я, став соловьем, запою, став сердцем, я плоть одолею,

В дорогу к тебе устремлюсь, развею беду — и пойду.

Юнус, ты скиталец любви, несчастнейший ты из несчастных,

Ты — средство от боли моей, я средство найду — и пойду.

Жив я только тобою, и с тобою я слит,

И ничто этой жизни без тебя не живит.

И с тобой безустанно я бок о бок бреду.

Путь, тобою мне данный, без тебя мне закрыт.

Взор мой светел тобою, ты очей моих свет, —

Ты не глянешь — и очи мне в дороге слепит.

Все дано мне тобою, я созданье твое, —

Без творения свыше кто же тварь сотворит?

Все деянье и вещи — все дано от тебя,

И ничей труд сторонний в твое дело не влит.

Если странником стану — ты мне спутником будь,

Мне не жить, если, прогнан, я тобою забыт.

О себе все твержу я, — если вправду я сущ,

Что же мне спесь-гордыню одолеть не велит?

Слаб весь мир этот бренный — он во власти твоей, —

Перед волей твоею кто главу не склонит?

Ты в морях Единенья, о Юнус, потонул, —

Не вернуть тебе разум — он в пучине сокрыт.

Душа в плоти нашего тела — любовь,

Душою в душе стать сумела любовь.

И если душа только тело хранит,

Хранит явь и тайны умело любовь.

Неведома смертному сущность любви, —

Не знает границ и предела любовь.

Различны и разны деянья любви, —

Жить плача — смеясь нам велела любовь.

То плачет, горюя, она, как Якуб,

То все, как Юсуф, терпит смело любовь.

То кличет Меджнуна она, как Лейла,

То в теле бурлит озверело любовь.

Едина любовь, — так ашык говорит,

Но сколько различий имела любовь!

«Я — бог!» — как Мансур, возглашает она,

Бедна, но прозреньями зрела любовь.

Усопших она, как Иса, воскресит,

Предстанет Мусой то и дело любовь.

В деснице любви все ничтожно мало, —

Все тайны завесой одела любовь.

Вся жизнь моя, вера — во власти любви,

Всей верой моей овладела любовь.

Сто тысяч Юнусов — в пучине любви,

И раб твоего я удела, любовь.

Свет твоей красоты озарил весь сад,

Завели соловьи томных песен лад.

Сердце хмелем полно от любви к тебе,

И не лад в нем теперь, а хмельной разлад.

Ты спроси ведуна, как спастись от мук, —

Он сказал: «Зелья нет от твоих утрат!»

Кто, подобно тебе, всей душой влюблен,

Тот спалится дотла с головы до пят.

Ты огнем красоты опален, Юнус, —

Гибнут все мотыльки, что к огню летят.

Себя на стенанья и муки обрек я,

И жаром любви свое сердце зажег я.

Горю, и сгораю, и пеплом я стану, —

Увы, умираю от мук и тревог я.

Несчастным Меджнуном уйду я скитаться, —

О, если б увидеть Лейлу мою смог я!

Поверьте, друзья, что не смерти боюсь я, —

Страшусь, что от милого Друга далек я.

О, если б Лейлу ты послал мне в награду, —

Меджнуном брожу среди гор, одинок, я.

О, если наставник мой был бы со мною!

Постиг бы его милосердья урок я.

Любовь к тебе мучит и губит Юнуса, —

Пришел, как Мансур, на свой смертный порог.

Мои сердце и очи любовью полны, —

Пред тобою, творец, мои очи влажны.

Как иудино дерево, сердце горит, —

Чадный стон мой небесный достиг вышины.

В море страсти к тебе я, как рыба, плыву,

А на суше мгновенья ее сочтены.

Что все латы мои пред любовью к тебе!

Твои стрелы не в душу ль мою вонзены?

Ты Тапдыку мольбы вознеси, о Юнус, —

Долг ашыков превыше предвечной страны.

Здравствуй, пери моя! Ты здорова ли, весела ли?

Дай, взгляну на тебя, ты здорова ли, весела ли?

Луноликая, сладкоустая, ах жасминовая,

Расскажи, не тая, ты здорова ли, весела ли?

Ты, краса весны, роза вешняя, горе сладостное,

Ах, печаль соловья, ты здорова ли, весела ли?

Поцелуй меня — дай пригубить мне губы сахарные,

Дай взглянуть на тебя, ты здорова ли, весела ли?

Вышел в город Ахмед, всех красавиц расспрашивает:

Как ты, пери моя, ты здорова ли, весела ли?

Ты — коварство, ты, милая, — ложь, ты сжигаешь меня.

Взглянешь — тысячу раз обожжешь, ты сжигаешь меня.

Ты — свеча на пиру; я кровавые слезы лью;

Ты с другими смеешься и пьешь, ты сжигаешь меня.

Я рыдаю — пою; моя печень — свирель, в ней лады

Прорезает страдания нож, — ты сжигаешь меня.

Госпожа мироздания, в пламени вздохов моих

Оба мира сгорают, — и все ж ты сжигаешь меня.

Все другие — шипы, ты с шипами беседу ведешь,

Мне же только печаль отдаешь, — ты сжигаешь меня.

Виночерпий! Зачем ты мне чашу наполнил вином? —

Пламя жидкое в горло мне льешь, — ты сжигаешь меня.

Так страдает Ахмед оттого, что другим ты поешь,

Мне же только насмешливо лжешь, — ты сжигаешь меня.

Твой локон с мускусом я сравнивал напрасно, — я не знал,

Что лик твой мускуса черней! Теперь мне ясно, — я не знал!

И сам я черным прахом был, но ты в меня вдохнула жизнь!

О, как опасна красота и как всевластна, я не знал.

С тех пор, как твой влюбленный взор моей душе послал привет,

Я пил твое вино, — иных, влюбленный страстно, я не знал.

Но если цель твоей души из праха создавать любовь,

Зачем тебе лежать в пыли, страдать всечасно, я не знал.

И если свечи на пиру горят и плачут обо мне,

Зачем, когда сгораю я, ты безучастна, я не знал.

Бежал я, страждущий Ахмед, бежал от гнева глаз твоих,

Бежал к тебе. Иных путей искал напрасно, — я не знал.

И опять моя душа возле милой вьется,

Будто сердце мое рядом с ее сердцем бьется.

Сердце — роза, лик — бутон, стройный стан — чинара;

Кипарис тюльпаноликий, как тюльпан смеется.

Мускус утренней росы, освежив чинару,

С кипарисового стана ароматом льется.

Голубок моей души воспарил к чинаре

И в когтях огромной птицы, беззащитный, бьется.

В сердце сохраняй, Ахмед, эту тайну сердца, —

Только разве тайна сердца тайной остается?

Кровью глаз пишу письмо, — о свидании молю,

Ливни слез прольет перо в каждую строку мою.

Я пишу, но сух мой слог — пусть пустыню слов моих

Орошает слез поток, — я пишу и слезы лью.

Раз в году свершают хадж — в Мекку ходят раз в году,

Так и я лишь раз в году у твоих дверей стою.

Сам себе твердил не раз, но к советам разум глух:

Радость нам дается раз, — дважды не бывать в раю.

Кровью изошел Ахмед, кровью изошло перо:

Оба ранены тобой, — нас двоих спаси, молю.

В кольцо, как черный локон свой, меня скрутила ты,

В себя, о счастье черное, меня влюбила ты.

К огню тоски приучен я — горю свечой в ночи,

Бессонный, ибо погасить меня забыла ты.

Луна и солнце — мотыльки перед твоей красой,

А я — жаровня, грудь мою углем спалила ты.

Я пьян, поскольку я влюблен в нарциссы глаз твоих,

Я пью рубины сладких губ, — меня споила ты.

О дева рая, ты — свеча, я — мотылек в огне,

Сияньем красоты своей меня сгубила ты.

Твой раб Ахмед страдает, он с тобою разлучен,

Ах, если бы свиданья час мне подарила ты!

Луну ты можешь изловить арканом кос, красавица.

Газели глаз твоих глядят, как лев на коз, красавица.

Аллах! Какое колдовство! — роса бежит из глаз твоих,

Бежит ручей по завиткам твоих волос, красавица.

В саду души, лукавая, ты с головы до ног цветешь,

Как будто нежной розы куст в душе возрос, красавица.

Когда же в мире не поют коралл и жемчуг уст твоих,

Текут алмазы двух миров — потоки слез, красавица.

Не странно, что твои глаза Ахмед считает звездами —

Их звездный блеск бессонницу ему принес, красавица.

Не розу я нашел — шипы! И вот бегу я прочь.

Одежду жизни рвут шипы! Кто может мне помочь?

Коль скоро звезды призовут тебя, о луноликая,

Слезами я украшу ночь, как звездами точь-в-точь.

Коль скоро в сердце не смогу сберечь великой тайны я,

Как флейта, будет вся земля рыдать и день и ночь.

В зенит восходит красота, и в пору полнолуния

На лик луны издалека я поглядеть не прочь.

Сказал я милой: «Я люблю! Я — раб!» Она ответила:

«Я вырву сердце у раба и в прах велю столочь!»

Сказал я: «Пусть умрет Ахмед от радости!» Ответила:

«Благое дело! Может быть, ему смогу помочь…»

Думал, милой письмо напишу я едва ли, — я написал!

На пергаменте сердца трактат о печали я написал.

Как стенал соловей до утра, и на розах зари

Пальцы ветра письмо о любви написали, — я написал.

Как в пустыне разлук заблудился рассеянный взор, —

Это мне гиацинты кудрей рассказали, — я написал.

Ы чаше глаз, покрасневшей от слез, отразился твой лик,

Словно образ, красавица, твой на коралле я написал.

И горела свеча, и горел, как светильник, Ахмед,

И о том, как любовью слова воспылали, я написал.

Света нет, если ты не приходишь ко мне каждую ночь,

И луна в небесах зажигается не каждую ночь.

Без тебя, луноликой, в обители глаз — темнота,

Хотя сердца свеча истлевает в огне каждую ночь.

Это счастье — глядеть на цветущие кущи кудрей,

На смеющихся роз лепестки при луне каждую ночь.

Завитки гиацинтовых локонов я полюбил,

Что на ложе цветут, будто сад в тишине, каждую ночь.

Этот пир восхваляет душа, благовонья куря,

Чтобы дым, будто локон, вился в вышине каждую ночь.

В сновиденьях Ахмед не бывает в раю потому,

Что с тобой он в раю наяву, не во сне, каждую ночь.

На больного только глянешь — и убьешь.

Нас кудрями заарканишь — и убьешь.

Сто купцов купить готовы поцелуй:

С ними торговаться станешь — и убьешь.

Захочу, убью Ахмеда, говоришь?

Раз убила, два убила — вновь убьешь.

Клятву верности дала ты или нет?

Я страдаю: солгала ты или нет?

Прах следов твоих бальзамом был для глаз —

Исцелить меня могла ты или нет?

Соловьем запело сердце пред тобой.

Для меня ли расцвела ты? Или нет?

Для меня ли в своем сердце собрала

Благовоний ароматы? Или нет?

Ты сказала: «Я убью тебя, Ахмед!»

Клятву верности дала ты или нет?

Твой рот как алый лепесток, моя любовь.

Тебя, как тайну, я берег, моя любовь.

Слова могу я гнуть, как бровь, — и все равно

Я о тебе скажу: «Цветок — моя любовь!»

Пред кипарисом слезы лью, — бежит ручей,

Сказала ты: «Ручья исток — моя любовь».

Мишенью стала грудь моя для глаз твоих,

Для стрел твоих, о мой стрелок, моя любовь.

Я говорю: «Ахмед, люби, покуда жив!»

Я стар, но юн любви росток — моя любовь.

Душа в руинах, торжествуй! — строитель в твой дворец придет.

Ты, рана в сердце, не гори, — целитель всех сердец придет.

Душа, открой глаза свои, взгляни на лик своей любви.

Ты, сердце бедное, ликуй! — спаситель твой, творец придет.

Дыши, душа моя, дыши, покинуть сердце не спеши:

К тебе спешит искусный врач — страданиям конец придет.

Благоуханием небес благоухаешь ты сейчас —

К тебе, я знаю, благовоний сегодня продавец придет.

Твоей любви сказал я так: «Я болен, не смогу прийти!»

Она в ответ: «Ты не придешь, но стон твой, как гонец, придет».

Ахмед! Не велика беда, что не нужны твои стихи, —

Иная будет им цена, когда иной купец придет.

Наблюдая солнца путь, сердце сыщет верный путь.

Месяц лжив, — ты не забудь, ночью осторожен будь.

Я пишу, но сух мой слог, — вас, глаза мои, прошу

Оросить письма пустыню, над моим письмом всплакнуть.

Ты, алхимик, в кабачке обращаешь прах в металл

И в целебную сурьму землю можешь обернуть.

Мускус локонов твоих обвевает лик весны.

Увидав твое лицо, мы весны увидим суть.

В алтаре твоих бровей сотворим молитву мы,

Исподлобья острый взор, будто меч, пронзает грудь.

Я — зерцало, ты — луна. Увидал тебя Ахмед,

И на красоту твою он не прочь опять взглянуть.

Цепями кос прикованный к чинаре стана, я рыдаю.

Из сердца вырезал свирель и непрестанно я рыдаю.

Я вижу локоны твои, зато не вижу сновидений,

И в полдень я, и в полночь я, и утром рано я рыдаю.

Я так печален! Ты должна понять моих рыданий слезы:

Я слишком стар, и оттого, клянусь Кораном, я рыдаю.

Аллах, она так молода! Ей не понять моей печали,

Пускай смеется — плачу я, я — раб тирана, я рыдаю.

Мне говорят: зачем ты вновь, как соловей в саду, рыдаешь?

С другим она сидит в саду — из-за обмана я рыдаю.

Моим стенаньям нет конца, моим страданьям нет предела:

Мой враг смеется вместе с ней. Ах, в сердце рана, — я рыдаю.

Ты спросишь, как живет Ахмед? Отвечу: «Болен я, страдаю».

Я болен из-за этих глаз, и непрестанно я рыдаю.

Не на мне вина — не сжигай меня.

Жизнь и так грустна — не сжигай меня!

Прокляну тебя — и одежда твоя

Станет, друг, черна, — не сжигай меня!

Плачу, как свеча, — разлучен с тобой,

Ночь моя темна, — не сжигай меня.

Нет числа слезам, звездам нет числа,

Солнце ты, луна, не сжигай меня.

И тебе в окно слез моих свеча

До утра видна, — не сжигай меня.

Без тебя я — прах! Ты — вода и свет, —

Мне, как жизнь, дана, — не сжигай меня…

Так Ахмед горит, так вздыхает он:

На тебе вина, — не сжигай меня!

Сахар уст твоих увидел,

Обомлел, — влюбленным стал,

Жемчуг слез твоих увидел, —

Вором заклейменным стал.

Захлебнувшихся в крови

От любви к твоим кораллам

Прах в рубины обратился,

Золотом червонным стал.

Каплю сладкого вина

Пролила она в пучину —

Вкус морской воды, как сахар,

Сладким, несоленым стал.

Сребротелый кипарис,

Ты выходишь из одежды —

Месяц вышел из-за тучи,

Над небесным склоном стал.

Тайну я хранил — и что ж?

О тебе шумит весь город:

Город наш влюбленным не был,

А сегодня он им стал.

Плачу на пути любви,

И вокруг я слышу стоны:

Кто влюбленным прежде не был,

Тот сегодня оным стал.

На рассвете ветерок

Локонов твоих коснулся —

Сразу мускусом китайским

Тонко благовонным стал.

Отыскать алмаз в раю —

Этого Ахмеду мало, —

Ювелир алмазу нужен,

Чтоб алмаз граненым стал.

Люблю я на щечке твоей завиток страстно,

Как мальчик, влюбившийся в мяч и в биток страстно.

Люблю я стрелу, наконечник люблю острый, —

Стреляет глазами лукавый стрелок страстно.

Ах, знали бы Хызр с Искандером твои губы, —

Искали б тебя, а не жизни исток страстно.

«Ах, ямочку эту на щечке люблю нежно!»

«Не ямочку — яму ты любишь, острог, страстно!»

Глазами зову я любимой глаза в гости, —

Ах, как бы хозяина гость не увлек страстно.

Ахмед, попугаю по вкусу тростник сладкий,

Тростинка пера полюбила твой слог страстно.

Как увидело розу в жасминных кудрях сердце,

Так из плоти взлетело на черных крылах сердце,

Возвратись, говорю, позабыло ты страх, сердце,

Ах ты, сердце, ах, сердце, ах, сердце ты, ах! Сердце!

С той поры как судьба напоила меня ядом,

Грудь пронзили шипы, — стала жизнь для меня адом,

Я страдаю, и нет ни единой души рядом,

Ах ты, сердце, ах, сердце, ах, сердце ты, ах! Сердце!

Прах была ты, душа, — но расстались с тобой страсти,

Ты, как локон жасминный, попрала стопой страсти,

Никогда ты, душа, уж не будешь рабой страсти,

Ах ты, сердце, ах, сердце, ах, сердце ты, ах! Сердце!

Сердце выше души, если жаждет оно встречи,

Двух миров нам дороже мгновенье одно встречи,

С кипарисом, о сердце, ты жаждешь давно встречи,

Ах ты, сердце, ах, сердце, ах, сердце ты, ах! Сердце!

Я тебе говорю: «Ты меня позови», — выйду,

Чанг печали настрою и к флейте любви выйду,

О кобуз, как услышу я струны твои, — выйду,

Ах ты, сердце, ах, сердце, ах, сердце ты, ах! Сердце!

Ты, Ахмед, воспеваешь в прекрасных словах сердце.

Да пребудет пылающим страстью в стихах сердце.

Одеянье твое не истлеет в веках, сердце.

Ах ты, сердце, ах, сердце, ах, сердце ты, ах! Сердце!

От кожи нежных щек твоих идет благоуханье,

Пушок твой — абиссинский раб, Рейхан ему прозванье.

И родинка твоя — Биляль, а две твоих губы —

Одна коралл, другая лал, готов платить им дань я.

Вовеки будь благословен и черный локон твой,

Который амброю твои наполнил одеянья.

Сатурн мечтает в небе стать невольником луны,

Я стать хочу твоим рабом, другого нет мечтанья.

Рудник возможностей своих кто исчерпал до дна?

Слагать бесценные стихи твое, Бакы, призванье.

Двух щечек белизна с водой бесценной схожа,

И шея у тебя с морскою пеной схожа.

На щечках вязь пушка, и эта вязь, быть может,

С узором мудрых книг, книг совершенных, схожа.

Ты видишь: стынет кровь в моих глазах, о боже.

Быть может, их печаль с напитком пенным схожа.

Мне снится день и ночь сиянье нежной кожи

Любимой, чье лицо с луной степенной схоже.

Бакы, влюбленным нам она всего дороже,

Сияние ее с сияньем денным схоже.

И родинка ее для нас священна тоже,

И с амброю она благословенно схожа.

Не остается от весны ни знака, ни именья,

Сады утратили свои былые украшенья.

Им ветер ветки оголил, похожие на руки,

Свой плащ дервишский сад надел в минуту оскуденья.

Роняют золото сады и плачут в час разлуки,

Уносит вдаль всю их казну ручьев и рек теченье.

И молодые деревца, утратив все, что было,

Предвидят, что их ждут зимой печаль и злоключенья.

Бакы, казну своей листвы не сам ли ты растратил?

Зачем же сетовать теперь на дождь и ветр осенний?

Кравчий, бокалы налей, нынче ль не время пиров?

Слышишь: из ближних садов вешний доносится зов.

Там аромат ветерка, свежее благоуханье, —

Все, чем весною аллах нас осчастливить готов.

Не проводи эту жизнь в вечной никчемной печали,

Место влюбленных в садах, возле речных берегов.

Случая не упускай, помни: на свете мгновенны

Молодость, счастье людей, время цветенья цветов.

Ты совершенен, Бакы, в тонком искусстве газелей,

Сладки для мудрых твои хитросплетения слов.

Пусть розою в саду сосуд с вином становится,

Кто аромат вдохнет, пусть соловьем становится.

О кравчий дорогой, налей вина и мне.

Пусть рана у меня в груди цветком становится.

От локонов твоих, где столько синевы,

Спокойней и светлей мне с каждым днем становится.

Волна твоих кудрей отгородила нас,

И дивный облик твой заветным сном становится.

Ужели влага встреч Бакы не оживит!

Лишь мысль одна о том в груди огнем становится.

Не слезы ль вдоль щеки, кружась, кружась, кружась,

Бегут, как ручейки, кружась, кружась, кружась.

И в небо из моей груди взлетают искры,

К мирам, что не близки, кружась, кружась, кружась.

На ложе горестей не спится мне и ночью,

Мечусь я от тоски, кружась, кружась, кружась.

В водовороте слез глаза мои потонут,

Как челн в волнах реки, кружась, кружась, кружась

И сердце, чтоб сгореть, летит к свече любимой,

Как ночью мотыльки, кружась, кружась, кружась.

Прах от ее стопы летит, чтоб стать сурьмою

Для звезд, что далеки, кружась, кружась, кружась.

Мир — ювелир, в морях высверливает жемчуг

По мерке слез Бакы, кружась, кружась, кружась.

Что сделать мы хотим, все, как ни странно, сделаем,

Мы сердце розою или тюльпаном сделаем.

Мы вороты одежд свободно расстегнем,

Кто к нам на пир придет, того мы пьяным сделаем.

Один глоток вина на землю мы прольем.

То место, где сидим, мы Бадахшаном сделаем.

Мы наш веселый пир, наш дружеский союз

Свободными от зла и от обмана сделаем.

Чтоб слышал мир стихи влюбленного Бакы,

Мы соловья чтецом его дивана сделаем.

Прекрасный облик твой я вижу вдалеке,

Я вижу тонкий стан, цветок в твоей руке.

Я вижу все: пушок над верхнею губою

И родинку твою на розовой щеке.

Твой стан как нить души, грудь что сосуд хрустальный,

И две серьги в ушах — две капли на цветке.

И локоны и взгляд — в тебе все совершенно.

Лишь верность — вот беда! — что крепость на песке.

Пусть на любовь твою нет у Бакы надежды,

Тебе повелевать, ему страдать в тоске.

В сем мире счастья нет, есть боль и есть смятенье.

Мелькают сотни лет, как краткие мгновенья.

И все ж, пока весна и ты еще не стар,

Пей сладкое вино, красавиц слушай пенье.

Не отрицай, захид, значение вина,

О том и в Книге книг есть мудрое реченье.

Я у глухих дверей возлюбленной моей

Все жду, не видя в том и тени прегрешенья.

Но грешен и Бакы: он солнцем почитал

В сосуде дорогом любимой отраженье.

Что нам цветник; в кабак тропа нас привела.

Зачем тебе цветок? Ведь в чаше нету зла.

Кто тянется своей душой к свече свиданья,

Готов, чтобы свеча его огнем сожгла.

И вот во прах я пал, я стал твоей тропою,

Так почему же ты с тропы своей сошла?

Пусть мечусь в огне разлуки и страданья,

Мне боль сладка, и я готов сгореть дотла.

Газель Бакы всегда звучна, стройна, красива.

Во все века такой поэзия была!

О том, что сердце у любви во власти, не говори,

Возлюбленной своей, предмету страсти, не говори.

О слабости твоей она узнает, и не вино —

Кровь будет пить твою со сладострастьем. Не говори!

Познай себя и жизнью наслаждайся, коль суждено.

Но о своей любви, своей напасти, не говори.

Пусть тайна эта грудь твою сжигает давным-давно,

Невежде даже самой малой части не говори!

Бакы, хоть будь Юсуфом, и Якубу ты все равно

Ни слова, чтобы не стряслось несчастья, не говори!

Ты, милая, идешь к покою сна в объятья,

Так в небе к облаку идет луна в объятья.

Голубка, почему ты плачешь на заре,

Ведь ты к любимому упасть вольна в объятья?

О горлинка моя, кто мысль тебе подаст;

Ты броситься ко мне, в мои должна объятья.

В объятья пусть тебя возьмут мои стихи,

Так в море жемчуга берет волна в объятья.

Кровь на груди Бакы горит, как будто вновь

Охапка красных роз заключена в объятья.

Пусть будет около тебя послушная красавица,

Пусть стройный стан она к тебе склонит и не жеманится.

И если хоть не всякий день, так пусть хоть всякий вечер

Целует каждого из нас счастливая избранница.

Что медресе нам, что мечеть теперь, порой весенней.

Любить красавиц, пить вино пусть случай нам представится.

Хоть в кабаке, хоть в цветнике, не все ль равно, ей-богу,

Пусть будет кравчий молодой, пусть нам вино достанется.

В душе пребудет пусть покой, терпенье пусть пребудет,

Хотя, Бакы, твоя душа скиталица и странница.

Пусть твой рубин меня спасет от всех невзгод! На помощь!

Скорей, сюда иди, меня беда убьет! На помощь!

Нет в чаше более вина и нет вина в сосуде,

Пусть виночерпий чашу мне скорей нальет. На помощь!

Я пролил, не сберег вино, упала чаша наземь,

Пусть кравчий тайну сбережет, но пусть придет на помощь.

В моей груди стрелы конец, его не вынимайте;

Я верю, что надежду мне он принесет на помощь!

Я припаду лицом к земле перед дверьми любимой,

Пусть мой соперник не придет, не позовет: «На помощь!»

Нет больше силы у Бакы кричать и звать стеная.

О, боже, кто в тяжелый час его спасет? На помощь!

Не будь ты хмурою со мной, как туча, сделай милость,

Любви не проявляй к другим, к нелучшим, сделай милость.

Спеша к соперникам моим на тайное свиданье,

Лишь обещаньями меня не мучай, сделай милость.

Не будь с соперником добра и недобра со мною,

Запомни это, мой султан, на случай, сделай милость.

Покуда прям я, как стрела, меня сгибать не надо.

Чтобы не стал, как старый лук, я скрючен, сделай милость.

Пусть ты оставила Бакы, но милостью к другим

Не отягчай его судьбу и участь, сделай милость.

Опять я полюбил, все началось сначала.

Безумцев и других за ней идет немало.

Красавица сладка, как будто в детстве мать

Не молоко свое, а сахар ей давала.

На пальчике ее кольцо, как талисман,

Чтоб милую от глаз дурных оберегало.

Она хоть подросла, пугается всего

И просит, чтоб ее подруга провожала.

Дождется ли Бакы, чтобы когда-нибудь

Красавица к нему украдкой постучала?

Не нужен соловей в моем саду —

Я без тебя в тоске сгораю.

В своей лампаде масла не найду —

Я без тебя в тоске сгораю.

Я розой, сорванной до срока, стал,

Я пеной мутного потока стал,

Печной золой по воле рока стал —

Я без тебя в тоске сгораю.

Ночные тени путь покажут мне,

Ожоги смажут, перевяжут мне,

Тебе расскажут, на каком огне

Я без тебя в тоске сгораю.

Я Пир Султан и на своем стою.

Голодный, жаждущий — не ем, не пью.

Живу и муку смертную терплю,

И без тебя в тоске сгораю.

Я на заре к возлюбленной пришел.

Поторопись, проснись, я говорю.

Целую губ ее багряный шелк.

Не прогоняй, проснись, я говорю.

Кораллы, лалы истинно чисты,

Твои служанки искренни, честны,

Твои слова изысканны, нежны.

Мои — просты: проснись, я говорю.

Ресницы вскинь, и слово мне скажи,

И мне, безумцу, милость окажи.

Заветным обещаньем дорожи

И для любви проснись, я говорю.

Твой розовый, твой нежный рот — хорош,

И стройной шеи поворот — хорош,

И родинка — милее не найдешь.

Ты для любви проснись, я говорю.

Скачи, мой конь, безумьем обуян!

Изнемогаю от любовных ран.

Себя теряет, гибнет Пир Султан.

Желанная, проснись, я говорю.

Хочу увидеть милую мою —

Одним желаньем полон. Отчего?

Я вторю горемыке соловью

Напевом невеселым. Отчего?

Проходит мимо караван любви,

Струятся слезы жалкие мои,

Открылись раны жаркие мои,

А ты — недостижима. Отчего?

Я, Пир Султан Абдал, все жду тебя,

Как откровенье, как звезду — тебя,

И униженье, и беду терпя,

А ты проходишь мимо. Отчего?

Я, бедный сирота, тебя искал —

Бесценный клад искавшему достался,

Я долго, красота, тебя искал,

Нашел, и зачарованным остался.

Эй, птица, из какого ты гнезда?

Бровь — полумесяц, родинка — звезда…

Что плачешь, будто милый навсегда

Ушел, не оглянулся, не остался?

Ты не горюй, не одинока ты.

Ты — лунолика, темноока — ты.

Пусть от любимого далеко ты,

Но он с тобою не навек расстался.

Всем сердцем жаждет Пир Султан Абдал,

Чтоб любящую друг не покидал,

Чтобы никто в разлуке не страдал,

Чтоб только в песне след ее остался.

Мимо не глянув, проходишь ты.

И стою безутешен я.

Бровью лукавой поводишь ты.

Ты безупречна, грешен я!

Сахар — язык и губы твои.

Роза ты, а где соловьи?

Ты падишах в державе любви.

Буду ль тобой утешен я?

Я прибегу — лишь позови.

Я сберегу тайну любви.

Грешен я, руки мои в крови,

В тайных делах замешан я.

Вместе с беями я скакал,

На скаку врага рассекал,

Кровью черной я истекал —

Бросил все, безутешен я.

Я, Пир Султан, храню мечту —

Руки отмою, зло отмету

И пускай за твою красоту

Буду казнен, повешен я!

С тех пор, как я живу в бесчестном мире,

Покоя нет душе моей. Что делать?

С тех пор, как я живу вдали от милой,

Удары жизни все больней. Что делать?

Как быть? Светильник радости мигает,

Любому горемыке помогает.

А нас везде беда подстерегает.

В запасе нет ни сил, ни дней. Что делать?

Я говорю: приди — и ты приходишь.

Я говорю: взойди — и ты заходишь.

Потерян я, найди — и ты находишь.

А вдруг я чужд душе твоей? Что делать?

Я, Пир Султан, твержу: пора в дорогу.

Спешу без страха, так угодно богу,

Навстречу милой, одолев тревогу,

А если разминемся с ней? Что делать?

Едва заветной цели я достиг,

Меня судьба с любимой разлучила.

Едва сорвал я розу, в тот же миг

Меня судьба с любимой разлучила.

В железной клетке я живу, томясь,

И мой светильник выгорел, погас,

И тянется в тоске за часом час —

Меня судьба с любимой разлучила.

Приходит лето — радости не жду.

Погожий день и то сулит беду.

От невеселых дум куда уйду?

Меня судьба с любимой разлучила.

Пасутся кони на лугу — дивлюсь.

Живу надеждой — смерти не боюсь.

Бог не оставит любящего, пусть

Меня судьба с любимой разлучила.

Жива, здорова ль милая моя,

Преграды одолев, узнаю я.

Что Пир Султану горы и моря?

Меня судьба с любимой разлучила.

Спрашиваю только об одном:

Почему гора Йылдыз в тумане?

Почему ты опустел, мой дом?

Почему гора Йылдыз в тумане?

Алый камень, перстень золотой…

Не спеши, любимая, постой!

Что ж я незадачливый такой?

Почему гора Йылдыз в тумане?

Алые одежды у тебя,

Все мои надежды на тебя.

Верю, как и прежде, я в тебя.

Почему гора Йылдыз в тумане?

Выйди, солнце! Разгони туман.

Ты мой падишах, эмир, султан.

Почему в печали Пир Султан?

Почему гора Йылдыз в тумане?

Звени, соловей! В благовонном саду

Тебе разливаться настала пора.

Не прячься в листве, моя роза! Найду,

Тобой любоваться настала пора.

Ты шах, падишах мой, ты властвуешь мной!

Чаруй, говори, завораживай, пой!

Наградой, отрадой, усладой хмельной,

Вином упиваться настала пора.

Ты шах мой, я поступь твою узнаю,

И розу, и белую руку твою.

Ты шах мой, рожденный в румийском краю,

Желаньям сбываться настала пора!

Несутся потоки, мутны и пусты.

Уйди, Пир Султан, от людской суеты.

Красавица, ты мне нужна, только ты.

Тобой наслаждаться настала пора!

Спасите меня, мусульмане, хранимые богом,

Придите на помощь, опять меня горе гнетет.

Брожу я по свету, по самым пустынным дорогам,

Куда ни подамся, везде меня горе гнетет.

Мне снится — метель надо мной завывает уныло,

И душит меня, и терзает нечистая сила,

Когтистая лапа меня, как птенца, придавила.

Придите на помощь, гнетет меня горе, гнетет!

Зашло оно в гости надолго, бок о бок садится,

И лжет, и хохочет, и хочет со мною молиться.

О сколько же дней и ночей эта мука продлится?

Придите на помощь, гнетет меня горе, гнетет!

Молчи, Пир Султан, ни к чему объясненье любое.

Горит мое сердце, душа изнывает от боли.

Я снова охвачен тоской, заколдован любовью.

Придите на помощь, гнетет меня горе, гнетет!

Я красавицу полюбил —

Грязью хотят забросать меня.

Света не вижу, сон позабыл —

Самое время спасать меня.

Собери мне белый букет,

Подари мне смелый совет,

Покори безумца, мой свет —

Ночью приди приласкать меня!

Белая грудь в моей руке,

Белая роза — к алой щеке!

Без тебя пропаду в тоске,

Снова приди приласкать меня!

Ранен стрелами Пир Султан —

В сердце тысяча свежих ран.

Выбор тебе отныне дан —

Радовать или пытать меня!

Крепко обнимемся, клятву дадим.

Ты меня помни, а я не забуду.

Все потеряю, останусь один.

Ты меня помни, а я не забуду.

Бровь у тебя, как натянутый лук.

Вот и приблизилось время разлук.

Милая, выпала роза из рук.

Ты меня помни, а я не забуду.

В доме, в походе, на горной тропе,

Сила незримая, тянешь к себе,

Снова, любимая, манишь к себе.

Ты меня помни, а я не забуду.

Нашим свиданьем желанным клянусь,

Лунным лучом долгожданным клянусь,

Нет тебя краше, кораном клянусь.

Ты меня помни, а я не забуду.

Смертью казни Пир Султана, палач!

Крепко он любит, не знает удач.

Милая, мы расстаемся, не плачь,

Ты меня помни, а я не забуду!

Вся в крови моя душа.

Ожидаю исцеленья.

Жду, надеждами дыша,

От недуга избавленья.

Соловей, не будь жесток,

Нежной розы лепесток

Пожалей, пускай цветок

Вызывает изумленье.

Ты огонь, а я горю.

Ты — кааба, я творю

Все молитвы, я смотрю

На тебя в благоговеньи.

Очи яркие твои,

Губы жаркие твои…

Кто уходит от любви,

Тот достоин сожаленья.

Пир Султана знаешь ты,

Встречи избегаешь ты.

Молча отвергаешь ты

Слезы, жалобы, моленья…

Дует ветер, зимний, ярый.

На горах не тает снег.

На яйлу свои отары

Не погонит человек.

Раб любви неразделенной,

Попадаю в сад зеленый,

Падаю в поток бездонный.

Видишь, тонет человек.

Розы сорваны не мною,

Струны порваны не мною.

Время горькое, больное —

Бедный стонет человек.

Пир Султан, навстречу вьюгам

В путь, свободен, не запуган!

Ты — не одинок. Ты другом

Будешь понят, человек!

Черноокая, сердце пробито!

Чтобы вынуть стрелу, приходи.

От мученья меня исцели ты,

Умираю, люблю, приходи.

Кто я? Город, врагом осажденный.

Кто я? Пленник, на смерть осужденный,

Узник связанный, раб изможденный —

Разорвать кабалу приходи.

Все на свете продажно, подкупно,

И на счастье надежда — преступна,

И Меджнуну Лейла недоступна.

Попрощаться зову, приходи.

Стынет сердце, изранено тело.

Исцеленье — бесплодное дело.

Небо — черное. Жизнь отгорела.

Чтоб увидеть золу, приходи.

Что мне время? Поманит, обманет.

Только верить душа не устанет.

Даже если могила затянет

Пир Султана во мглу, приходи!

Не заставляй меня рыдать от боли,

Покуда на душе светло, приди.

Покуда сердце, полное любовью,

Еще тоской не истекло, приди.

Мне жизнь оковы на руки надела.

Нет горемычней моего удела.

Пить горькое вино — простое дело.

Пока не видно в чаше дно, приди.

Приди в наш сад, он так велик, весенний

Там соловей поет, ашик весенний.

Для близости, для счастья, для веселий

Одно свиданье нам дано. Приди!

Приди в наш сад, весною оживленный!

Там соловей поет — ашик влюбленный.

Но пробил час разлуки непреклонной —

Одно свиданье нам дано. Приди!

Как мало времени! Живу в печали.

Хозяин отнял все, что дал вначале.

Все радости забрал. Вернет едва ли.

Хотя б на час, но все равно приди!

Я Пир Султан — душа полуживая —

Тобою только полон, ожидаю

Тебя одну, тебя лишь призываю.

Пока дышать мне суждено, приди!

Любимая приветом не ответит.

Пусть не ответит. Это не беда.

Пройдет и любящего не заметит.

Пусть не заметит. Это не беда.

Пускай пройдет, не поведет и бровью,

Когда меня с моей тоской и болью,

Когда меня, казнимого любовью,

Случайно встретит. Это не беда.

Ты изменила, клятву позабыла,

В руины мою душу превратила,

Затмила свет, удачу отвратила.

Когда уйдешь из сердца навсегда?

И неотступно так, и постоянно

Ты вся во мне, по-прежнему желанна.

Когда же ты отпустишь Пир Султана,

Когда уйдешь из сердца навсегда?

Подует ветер — оживают вновь

Весенние, влюбленные деревья.

Багряными соцветьями любовь

Украсила зеленые деревья.

И ветви стали гуще и пышней,

И пенье соловьиное слышней.

Друг к другу стали ближе и тесней

Любовью обновленные деревья.

Сады под сенью вековой сосны!

Цветы и травы лета и весны!

Как молодые парни, влюблены,

Танцуют окрыленные деревья.

Я Пир Султан Абдал, велик аллах.

Любимая, мой бог, мой падишах!

Теряя листья, осенью в садах

Заплачут оголенные деревья.

Душа, отвечай, почему так

Изранено сердце мое.

Молчит бесполезный рассудок —

Изранено сердце мое.

Грустны соловьиные трели,

И кудри мои поредели.

Живу одиноко, без цели —

Изранено сердце мое.

Беда не берет отступного,

Ко мне подбирается снова.

Ни слез, ни улыбки, ни слова —

Изранено сердце мое.

О господи! Время настало —

Прими Пир Султана Абдала!

Душа отболела, устала,

Изранено сердце мое.

Я горько жалуюсь, но ты не слушай.

Что делать? Такова моя судьба.

Твои глаза испепеляют душу,

Преображают вольного в раба.

Огонь твоих очей меня сжигает,

Аркан твоих речей меня сжимает,

Опутывает, со свету сживает.

Что делать? Такова моя судьба.

Уходит караван былого счастья.

Ночь миновала, и пора прощаться.

Лежать в пыли? Слезами заливаться?

Что делать? Такова моя судьба.

Нет, я не речка, что течет послушно.

Лети, мой конь, лети вперед послушно!

К Юсуфу Зулейха придет послушно.

Он — раб ее. Она — его раба.

Я Пир Султан Абдал. Я — раб любимой.

Я изнемог от муки нестерпимой.

Умру, тобой забытый, нелюдимый.

Что делать? Такова моя судьба.

О ты, к кому летит мой зов напрасный,

Ты, чей господь — Аллах, приди скорей.

Я плачу, словно соловей несчастный.

Мне тесно в двух мирах, приди скорей!

Сорвать бы розу мне, что всех дороже.

Тянусь — колючки обдирают кожу.

Я близ тропы, где ты пройдешь, быть может,

Стою, как на часах, приди скорей!

Во дни, когда с тобою мы в разлуке,

Мне видятся твои глаза и руки.

Красавица, чьи брови словно луки,

Ты видишь: я в слезах, приди скорей!

Карадж’оглану хуже год от года.

Что без тебя богатство, что свобода!

Красавица, чьи губы слаще меда,

Я без тебя зачах, приди скорей.

Вон журавли в вечерний час

Курлычат и летят далече,

Сурьма и взгляд любимых глаз

Вот чем героя путь отмечен.

Сняла любимая платок,

Волос рассыпался клубок,

Их треплет летний ветерок,

И падают они на плечи.

Сорвать цветы! Да все равно

Послать их милой мудрено.

Не так все это быть должно.

Мне милую утешить нечем.

Карадж’оглан, пока Аллах

Не превратил тебя во прах,

Жди: может быть, в родных краях

С любимой суждена вам встреча.

Я вечером пришел на место встречи,

Но не судьба, ты не пришла ко мне.

Быть может, ты уснула в этот вечер,

Все проспала и не пришла ко мне.

Ужель ты наряжалась и сурьмилась,

Чтоб то, о чем мечтали мы, не сбылось?

Над местом ожиданья тьма сгустилась,

Луна взошла, ты не пришла ко мне.

Ты, милая, забыла клятву, что ли?

Иль, может быть, чужой послушна воле,

Чтоб с этих пор меня не видеть боле,

С другим ушла и не пришла ко мне?

Судьба ко мне, Карадж’оглану, милость

Не проявила, все переменилось.

Кого любил, та, словно лебедь, скрылась,

Прочь уплыла и не пришла ко мне.

Когда уйду из мест, где жил и рос,

Скитаться по чужой стране печально,

Не крась бровей, не заплетай волос,

Горюй со мною наравне печально.

С тем, милая, смирись, что суждено,

В то облачись, что бедно и черно.

И хоть разлука — крепкое вино,

Ищи забвенье в том вине печально.

Карадж’оглану до скончанья дней

Дано любить все горше и сильней.

Как я живу — узнаешь от друзей,

Хоть будет слово обо мне печально.

Меня любовью удержи,

Не дай порвать с землей родною,

Ты мною стан свой обвяжи,

Чтобы всегда мне быть с тобою.

Ты прегради мои пути,

Не дай к погибели пойти.

Ты в локоны меня вплети,

Чтоб стать мне нитью золотою.

Вплетенный в прядь, я буду рад

Вдыхать блаженный аромат.

Повороти мой путь назад,

Преградой встань передо мною.

Карадж'оглан пусть не любим,

До гроба буду я твоим

Рабом послушным и немым,

Хоть я и этого не стою.

Та, на которую смотрю с любовью,

Подобна розе в неземных садах.

Стан — что тростник, что полумесяц — брови.

Нездешний свет горит в ее глазах.

Ее и по шагам бы вы узнали,

Как узнаем мы по клейму печали

Тех, что, любя, рассудок потеряли,

Ища свою любовь в чужих краях.

Кто ранен, тот и слезы лить не может.

Не вижу милой средь людей прохожих,

И нет красавиц, на нее похожих,

Средь тех, которых сотворил аллах.

Карадж’оглан, твоя любовь осталась,

Хоть не тебе любимая досталась.

Соперников не счесть. Какая жалость:

Не суждено тебе увидеть их в гробах.

Красавица моя с тугой косой,

Гляди: во что меня ты превратила.

Тебя сейчас увозят в край чужой.

И ты узнала, что такое сила.

Уедешь в дальний путь, и в этот миг

Печалью омрачится твой ашык.

Твой пояс развязался, взгляд поник.

Я вижу: ты лицо платком закрыла.

Кто нынче пустит скакуна в намет,

Кто чашу дополна тебе нальет?

Кто померанец твой с груди возьмет?

Не тот, кому его определила.

Карадж’оглан, я злату не слуга,

На свете лишь любовь мне дорога.

Что знаешь ты о крае Бинбога?

Он мне родной, там все для сердца мило.

Пусть ветры с чужедальней стороны

Над милою не потревожат крова,

Пусть не коснутся рук со следом хны,

Сурьмленых глаз, платка ее льняного.

Каким дождям идти и ветрам дуть —

Всему аллах определяет путь.

Любить красавиц молча — в этом суть

Предначертанья бога всеблагого.

Вдаль журавли куда-то до весны

Летят, а нам благие снятся сны.

Послушайте меня: мы не должны

Любить красавиц, что не держат слова.

Карадж’оглан, замкнулся ныне круг.

Когда-то чашу из любимых рук

Ты мог испить, да было недосуг.

Убить бы стоило глупца такого.

Легка походка, стать легка,

Она цветы рукою сжала.

«Мой стан, что тоньше тростника,

Ты обними!» — она сказала.

Что б ни стряслось, никто потом

Пусть не узнает ни о чем.

«Ко мне, когда уснет весь дом,

Ты загляни!» — она сказала.

Пьян от любви, я изнемог.

Она дала мне свой платок,

Чтоб пот стирать со лба и щек.

«Не оброни!» — она сказала.

Карадж’оглан, тернист твой путь,

Как тайну скрыть, вдаль заглянуть?

«Счастливые когда-нибудь

Настанут дни!» — она сказала.

Мне стать бы голубым дымком.

Цветком, чтоб ты меня срывала,

Твоим бы стать льняным платком,

Чтоб ты на шею повязала.

Чтоб быть с тобой накоротке,

Мне б стать браслетом на руке,

Сурьмой в заветном пузырьке,

Чтоб ты меня всегда искала.

Карадж’оглан живет мечтой

Стать мальчиком — твоим слугой,

Твоей одеждой золотой

Или атласом одеяла.

Я всякий раз от радости хмельной,

Мне самому бы в пору возгордиться,

Когда любимая передо мной

И лик ее улыбкою лучится.

Играют огоньки в ее глазах,

Она смеется, — о, велик Аллах! —

И два бутона на ее щеках

Спешат раскрыться, в розы превратиться.

Огонь любви сжигает грудь мою,

Мне кажется, вот-вот я запою,

Мне кажется, пребуду я в раю,

Когда мне стан ее обнять случится.

Грудь Караджаоглана вся в огне,

Ты, милая, приблизилась ко мне.

И показалось: будто в тишине

Случилось с неба ангелу спуститься.

Твое безумье, сердце, мне б умерить,

Пьешь, как пчела, нектар и там и тут.

Ты тянешься ко всем прекрасным пери,

Мне тяжко, сердце, от твоих причуд.

Ты хочешь быть водой, что скалы точит.

Красавиц мира всех любить ты хочешь,

Быть с каждой пери хочешь дни и ночи.

Мне тяжко, сердце, от твоих причуд.

Как жить, что делать мне, Карадж’оглану?

Я ведь не вор, чтоб грабить караваны,

Спать бы спокойно, сочинять дестаны,

Мне тяжко, сердце, от твоих причуд.

Пошли мне, боже, милую, я стражду,

Мне той не надо, что теперь со мной,

Зачем мне стол, где ели не однажды,

Куда и сам сажусь я не впервой?

Пусть будет сад, где алых роз не рвали,

И пастбища, куда из дальней дали

Ни стад, ни табунов не пригоняли;

Зачем мне луг с затоптанной травой?

Даруй красавицу, пошли удачи,

Глаза пусть будут серы, не иначе.

Мне нужен конь горячий, а не кляча

С одышкой и поникшей головой.

Карадж’оглан, пусть у твоей любови,

Как выгнутые луки, будут брови.

И пусть на ней платок не будет вдовий:

Что, господи, мне делать со вдовой?

Влюбленный я спешу к тебе сейчас,

Чтоб сладкое твое услышать слово,

Туда, где ждал тебя я в прошлый раз,

Придешь ли ты или обманешь снова?

Покачивая станом, ты придешь,

Хоть на пути чужие взгляды сплошь.

Ждет твой джигит, и ты его поймешь:

И ты — раба Аллаха всеблагого.

Порой любовь приходит, как напасть,

Порой соседствуют беда и страсть,

Влюбленному позволь к груди припасть.

Ему не надо ничего иного.

Всю жизнь о розе плачет соловей,

Надолго ль слово милой? На пять дней,

Но если есть Аллах в груди твоей,

Прижми к груди джигита молодого.

Мелькнет вдали платок, она придет,

Промолвит слово, сладкое, что мед,

Джигит свою любимую поймет,

И пусть не будет с ним она сурова.

Чем, Караджаоглан, я нехорош?

Развей печали, радости умножь,

Открой мне дверь в тот дом, где ты живешь

И твоего не очерню я крова.

Пришел в селенье, чтобы здесь

Меня невесты окружили,

Чтоб на базаре все как есть

Джигиты персики купили.

В твоем дому играет саз,

Пусть все твои друзья сейчас

Придут и пусть рассудят нас,

Чтоб спор извечный мы решили.

Ты подойди, в глаза взгляни,

Чуть пуговички расстегни,

Чтобы твою красу они

Передо мною приоткрыли.

Карадж’оглан благой закон

Привез: повелевает он,

Чтоб тем отдали, кто влюблен,

Невест, которых полюбили.

Иду я к той в соседнее селенье,

Чей локон наподобие цветка,

К той, что тонка, как саженец весенний,

Хоть ростом и не очень высока.

Сметаной, медом должно ей кормиться.

Пусть матушка моя не поскупится,

Не пожалеет бархата и ситца,

Не дрогнет пусть дающая рука.

Как нам с ее отцом поладить старым?

Свою отдаст он дочку, да не даром.

И должно дорожить таким товаром.

Сто золотых — цена не велика.

Карадж’оглан, ты от любви недужен,

Для ран твоих настой целебный нужен,

Построй дворец, пусть там рабыни служат

Той, что прекрасней всех наверняка.

Какую боль, какое горе мне

Ты принесешь еще, моя отрада?

Ты приходи ко мне хотя б во сне

И хоть таким бывай свиданьям рада.

Твой час пробьет, покинешь край родной,

Невестой будешь ты, потом женой.

А что случится, станется со мной,

Тебе в дому чужом и знать не надо.

Мне тяжко видеть смоль твоих бровей,

Но их не видеть много тяжелей,

Не дам тебя во власть чужих людей,

К еде своей сам не подсыплю яда.

Карадж’оглану слезы лить из глаз,

Он с милой разлучается сейчас.

Кто отнял бы тебя, когда б хоть раз

Ты очутилась вдруг со мною рядом?

Любимая садится на ковер

И мне взглянуть в глаза стыдится.

Когда весна в долину сходит с гор,

Кто запахом цветов не опьянится?

В горах гнездовье ласточки моей.

Хоть там и страшно, но внизу страшней,

Внизу молла, внизу ага и бей,

Мой птенчик их, стервятников, боится.

Гора, что так морозна и бела,

Мою спасет ли птицу ото зла?

Пришла весна, пора любви пришла, —

Пора любви пройдет, весна промчится.

Карадж’оглан, любовь не суета,

Хоть юны ласточки твоей лета,

Настали сроки, чаша налита,

Бурлит вино пьянящее, искрится.

Зачем себя ты прячешь от джигита,

Приди, я стать готов твоим рабом.

Лицо мое испариной покрыто,

Приди, утри его своим платком.

Но слов моих ты слушать не хотела,

В шелка и бархат ты себя одела,

Моя любовь преград не одолела,

Нам быть не суждено с тобой вдвоем.

Уже идет с горы моя дорога,

Была она крута, теперь полога.

Ты горько говоришь со мной и строго,

И то, что говоришь, все не о том.

Пусть на земных путях, путях господних,

Благословит меня Аллах сегодня,

Но я, увы, в твоих руках сегодня,

Успокоенья в сердце нет моем.

Карадж’оглан, не в силах побороть я

Своей еще живой покуда плоти.

Дервишские я нацепил лохмотья,

Я от тебя ушел, я был глупцом.

Идет снежок, там, где Элиф гуляет.

Он упадает на атлас Элиф.

Мы издали глядим, и сердце тает.

Страдать ты заставляешь нас, Элиф!

«Элифы» — вот одежд Элиф узоры.

И на Элиф мы устремляем взоры,

Элиф свой аромат вы дали, горы.

Сияньем одарила вас Элиф.

Когда Элиф смеется, сердце тает,

Но в сердце мне — в то сердце, что страдает,

Свой взгляд Элиф, как знак «элиф», вонзает,

Меня «элифом» жжет сейчас Элиф.

Свисают лозы с виноградом зрелым,

Элиф склонилась за привычным делом:

Каламом на листе бумаги белом

Элиф выводит в светлый час: «элиф».

Что, Караджаоглан, могу сказать я?

«Моя Элиф, твой кров — мои объятья».

Я расстегну Элиф застежки платья

И повторю сто раз: «Элиф, Элиф!»

В саду земли цветенья нет давно.

Дерев, дарящих тенью, нет давно.

У лекаря в зеленой чаше судеб

Травы для исцеленья нет давно.

Окаменели жаждущие губы:

Истоков сожаленья нет давно.

Никто не знает о цене сокровищ:

Весов для измеренья нет давно.

Рыдай, Наби! Разрушен замок счастья.

От стрел судьбы спасенья нет давно.

Ты разгневана. Не разберу отчего.

Ты задумала злую игру. Отчего?

Отчего ты мои разнимаешь объятья,

С чужаками сидишь на пиру. Отчего?

Ты меня одного оставляешь в постели,

Будто солнце, приходишь к утру. Отчего?

О слеза, ты вмешалась в моленья к любимой.

Отчего я тебя не сотру? Отчего?

О Наби, расточитель волшебных газелей,

Ты теперь равнодушен к перу. Отчего?

Миром властвует высшая сила. Не так ли?

Человека она подчинила. Не так ли?

Разбиваются скорби о стену судьбы.

Радость вслед за тоской наступила. Не так ли?

Если жизнь обещают в обмен на любовь,

Для влюбленного лучше могила. Не так ли?

Как ни больно сносить мне удары твои,

Но больнее руке твоей милой. Не так ли?

Нам не вечно испытывать милость судьбы:

Время каждому срок присудило. Не так ли?

Недостойно дрожать перед властью людской,

Ибо мира она не творила. Не так ли?

Мысль Наби, эти строки ты Истине в дар,

Как венчальное платье, вручила. Не так ли?

Винный блеск на цветах ее щек появился,

А в груди моей ртутный комок появился.

Я мечтаю о локонах — в море упала слеза,

И в пучине бурлящий поток появился.

Сколько раз я в мечтах твое имя назвал,

Столько раз полумесяца рог появился.

Я главу преклоню перед храмом любви —

И тотчас смоляной завиток появился.

Если волей Всевышнего ты победитель, Наби,

Не заботься, чтоб сразу венок появился.

Я постиг твой обман — меня жар охватил в эту ночь.

Загорелись шелка, и упал я без сил в эту ночь.

Небо сделалось черным от горестных вздохов моих.

О Луна, для каких ты смеялась светил в эту ночь?

Объясни, может быть, я тебе не по чести служил?

Ты творила добро, а твой раб согрешил в эту ночь?

Иль тебе не по сердцу друзья и пирушки мои?

Кто из нас твою скромность смутил в эту ночь?

Только образ твой дальний со мной до утра говорил.

Расскажи мне по правде, кто стал тебе мил в эту ночь?

С камнем горя на шее я должен в слезах утонуть.

Судный день для Наби наступил в эту ночь.

Раскрывает объятья с тоскою волна.

Ты виной, что не знает покоя волна.

Пара ног твоих стройных на том берегу —

Из-за этого в ссоре с волною волна.

Голубая волна облекает твой стан —

В море слез моих стала седою волна.

Только встретились реки — и вновь растеклись:

Восхитилась твоей красотою волна.

Если в сердце твоем поселилась любовь, о Наби,

Знай, что жаждет свиданья с тобою волна.

Речка кличет кого-то, звеня, — это ты виновата.

На ветвях соловьев болтовня — это ты виновата.

О жемчужина нежная, дай мне один поцелуй!

Каждый вздох преисполнен огня — это ты виновата.

Подойди к кабачку, равнодушная, и оглянись.

Пьяный крик среди белого дня — это ты виновата.

Я ношу талисман из серебряной тонкой руки.

Клевета окружает меня — это ты виновата.

Обаянья былого не стало в напевах Наби.

Он умолк, никого не виня… Это ты виновата.

Ходит винная чаша по кругу — придет и уйдет.

Море ночью подкатится к югу — придет и уйдет.

К чужестранцу раскрывшейся розы гонец,

Ветерок ароматного луга — придет и уйдет.

От страданий любви исцеления нет никому.

Сам Иса не излечит недуга — придет и уйдет.

Вечно в сердце моем падишахствует боль,

А любовь, однодневка-прислуга, придет и уйдет.

Шаловливая младость не скажет тебе о любви,

А безумный Наби к дому друга придет и уйдет.

Есть ли смысл исполнять обещанья — не знает.

В час любви ничего — кроме брани, не знает.

О, не спрашивай, можно ли было не пить, —

Там, где просят, никто колебанья не знает.

Той минуты, когда она станет твоей,

Камнесердное это созданье не знает.

Всех влюбленных на свете мудрее петух:

Время песни и время молчанья он знает.

О Наби, о страданьях любовных никто,

Кроме той, что дарила страданья, не знает.

Та, чей образ печален, печали с собой не приносит.

Друг приносит позор и обиду, чужой не приносит.

Просвещенному мужу всем сердцем завидую я:

В кабачках пропадает, но брани домой не приносит.

Мимолетная ласка оценена в тысячу ран —

Равнодушное сердце любви никакой не приносит.

Мое ухо — дверное кольцо на воротах небес,

Никакого веселья напев городской не приносит.

Опьяненная розой, наглеет душа соловья.

О Наби, исцеленья напев твой хмельной не приносит.

Влюбленному — лобзание награда.

Красавица согласна. В чем преграда?

Спор юношей опасен старикам.

Страдает сердце от страданий взгляда.

Грудь алтаря на части б не рвалась,

Будь на земле блаженство и услада.

Перо привыкло кланяться словам —

Поэту раболепствовать не надо.

Не приходи в отчаянье, Наби, —

По воле божьей отомкнутся клады.

Ежечасно о счастье просить мы устали.

От притворств, что умеем любить, мы устали.

Мы забыли в разлуке о радостях встреч;

Вкус вина опротивел — и пить мы устали.

От наплыва страстей невозможно устать,

Но тревогу на сердце носить мы устали.

В самых страшных страданьях усталости нет,

Но за женщину ближнему мстить мы устали.

Воспевая любовь, расскажи о Наби и о ней —

О Лейли и Меджнуне давно говорить мы устали.

«Ротик-бутончик, раскройся в цветок!» — говорил.

«О кипарис длинноногий, приди в кабачок!» — говорил.

Падал к ногам ее стройным и руки ее целовал.

«О помоги!» — распростершись у ног, говорил.

Стан серебристый в объятья свои увлекал.

«Нет никого, кто еще бы спасти меня мог!» — говорил.

«Где же стихи твои, друг мой?» — спросила она.

Вместо ответа Наби языком своих строк говорил.

Виночерпий, от боли в висках о спаси ты меня!

Чашей на пиршестве не обнеси ты меня!

Если ты хочешь, чтоб в адском огне я сгорел,

То океан моих слез унеси от меня!

Боже великий, не надо судить никого —

О прегрешениях мира спроси ты меня.

Все принимаю: тоску, одиночество, боль —

Только бы роза-луна целовала в ланиты меня.

Если Наби зарыдает над чистой рекой,

В гибели лилий вините открыто меня!

Ветерок, долети до желанной двери. Говори.

«От стенаний разбились его алтари», — говори.

О груди рассеченной, о темных приливах тоски,

Об огне, что сжигает меня изнутри, — говори.

Пусть бутоны распустятся в розы, пусть реки поют.

Только ты, соловей, не расплачься смотри. Говори.

О безумье разлуки, о жажде свидания с ней,

Как я плакал всю ночь до зари… Говори.

О желаньях твоих ты бессилен поведать, Наби.

Лишь для песен прозрачных перо заостри. Говори.

Есть услада в ожоге клеймом на руке, может быть.

В том, что роза цветет не в моем цветнике, может быть.

В удивленье меня повергают надежда и страх.

Рассказать ли? Язык удержать на замке, может быть?

Потерялась печатка. Искать мне ее у кого?

У меня на груди? У тебя в завитке, может быть?

Страстной песней весенней прославит тебя соловей.

Нерасцветшая роза зачахнет в ростке, может быть.

Словно серьги, в ушах у друзей твои бейты, Наби.

Ты слагал их, грустя от нее вдалеке, может быть.

Никто в доме сердца порядка не видел.

Никто меня дремлющим сладко не видел.

Несчастный, разделит ли грусть твою тот,

Кто в чаше веселья осадка не видел?

Не требуй, садовник, наград за труды:

Незрячий цветок свою грядку не видел.

Сегодня так гибок и прям ее стан,

Как будто любви лихорадку не видел.

Клянусь вам, тончайший ценитель стиха,

В газелях Наби недостатка не видел.

Розе душистой в саду только летом свобода.

Только в любви соловьиным дуэтам свобода.

Время Ферхада и Кайса ушло навсегда.

Только на торжище жалоб поэтам свобода.

Мы обгорели на темных дорогах страстей.

Пепел развей, ветерок! Только в этом свобода.

Пленники мрака, бедны мы в деяньях своих —

Не озарила нас утренним светом свобода.

Выпей с друзьями, Наби, и берись за перо —

Разве не в слове, вином разогретом, свобода?

Ты, сердце, верный соловей, и ветвь куста тебе нужна.

Ты сердцем названо затем, что красота тебе нужна.

Чтоб длилась молодость твоя, беги стареющих красот.

Лишь юная — огонь! полет! — в твои лета тебе нужна.

Ты, сердце, истинный поэт: тебе лишь свежий образ мил —

Красотки девственная стать ведь неспроста тебе нужна.

Люби красавицу, люби, но откровенность — враг судьбы:

Как болтовня нужна другим, так немота тебе нужна.

Когда, поправ и месть и злость, дом счастья восстановлен вновь,

Тогда высокий нужен гость, и честь тогда тебе нужна.

Когда ж, охотясь на газель, за новым смыслом скачешь, — знай:

Чьи косы ловят, как аркан, — лишь только та тебе нужна.

Перо мое! Ее уста не описать, но все равно

Для точных слов вся сладость уст, их полнота тебе нужна.

Когда ты мастер, о Недим, то ткань стиха найдет базар.

Для славы новая газель — не для стыда тебе нужна.

Сказала милая слова, — секрет всех благ в них был сокрыт.

Вчерашней ночи тайный знак, прекрасный знак в них был сокрыт.

Кабак снаружи мрачным был, уныньем веяло от стен,

Но ведь другой и нрав и пыл — другой кабак в нем был сокрыт!

Увы! Та лодка проплыла, я заметался от тоски,

Пропели с лодки мне шаркы, и что за мрак в нем был сокрыт!

Звук флейты опалил огнем. Но знает разве что простак,

Какой там — мертвый иль живой, — какой очаг в ней был сокрыт?..

Шалунья! Где же твой Недим? Вы вместе ездили в Гёксу —

Среди ковров, цветных мутак от лишних глаз ваш пир сокрыт.

Шалунья, вся хмельной каприз, летишь к победам ты.

Кто выше: ты иль кипарис? Что ждать с ответом: «Ты!»

Таких тонов и сам июль не знал в рассветный час.

Лишь с пестрой розой «ра'но-гюль» сравнишься летом ты.

В дыбе шелковой ты стройней. Но вышит куст на ней, —

Не укололась бы шипом, пленившись цветом, ты.

Мой кравчий, выбрать мне дано: ты с кубком и цветком.

Что лучше: роза иль вино? По всем приметам — ты!

Живой воды живой фонтан, стоишь ты предо мной.

Раскачивая тонкий стан, сияешь светом ты.

Я не скрываю чувств. И что ж — хочу тебя обнять, —

Мои объятья разорвешь своим запретом ты!

Опять Недим в огне, в жару. Кто силу отобрал?..

И лишь бутылка на пиру кивнет, что это ты!

И если та, со взором пери, не даст отпора, — не беда!

И если ты приходишь к цели не слишком скоро, — не беда!

Не лицемерен будь, а кроток, не бойся рук своих, захид:

Пускай в них кубок вместо четок, — не прячь же взора, не беда!

Твоя красотка — не притвора, она нежна и горяча.

Печально плакать от укора, а от задора — не беда.

Ты свой бокал наполни трижды. А коли не достанет сил

К нему припасть в четвертый — ишь ты! — в том нет позора, не беда!

В начале праздничной недели свиданья будет ждать Недим.

Пускай порой приходишь к цели не слишком скоро, — не беда.

В час предрассветных, поздних грез как смятена душа моя!

Арканами любимых кос оплетена душа моя.

Я дал зарок не пить вина, пока сезон цветенья роз.

Душа одобрила зарок. Но как грустна душа моя!

Легко ли ей внутри меня! И думать страшно мне о том.

Какого пыла и огня опять полна душа моя.

Не я ль «Не пей!» и «Не люби!» — твердил тебе день ото дня?

Куда же ты теперь опять устремлена, душа моя?

В моем ты теле — главный гость. Тебе так рада эта плоть,

Где меж рассудком и тобой — всегда стена, душа моя.

Когда влюбленный караван любовный совершает хадж,

Светильником в сплошной туман ты зажжена, душа моя.

Отнять сей кубок не спеши. Тобой научен пить любовь,

Пусть пьет Недим и от души, и допьяна, душа моя!

От этих прядей стал я пьяным, глухим, незрячим стал теперь.

Твоих волос златым човганом навек захвачен я теперь.

Пройдись лужайкой. Шаг твой долог — ты выступаешь, как павлин.

Я стал рабом твоих прогулок, для всех утрачен я теперь.

Как сладок смех твой, дорогая. Твой смех — страна Сахаристан,

И я здесь — в роли попугая, увы, что значу я теперь?

О госпожа, ко всем ревную тебя на праздничном пиру,

И ревность, может быть, смешную, уже не прячу я теперь.

О госпожа, пройдешь ли мимо? Недим прождал весь третий день.

«Приди и посети Недима!» — зову и плачу я теперь.

Как в силок, поймала жизнь мою, завивая локон, ты.

О, в тебе колдунью узнаю — так играешь роком ты!

Плавность ног подобна серебру, хрусталю — прозрачность рук.

Мне ли кравчим быть на том пиру, где поводишь оком ты!

Хоть пора меджнунов и прошла, но еще жива газель:

Всю науку взглядов превзошла по ее урокам ты.

Не хочу меж роз бродить без сна — далеко мой кипарис.

Ты — слеза! По праву рек вольна разорвать с истоком ты.

Твой язык куда бедней, чем стать. Но каков полет ресниц!

Сто дестанов можешь рассказать этим дивным слогом ты.

Ты идешь, как плавная вода, чуть качаясь и светясь,

И смотрящим кажется тогда, что сестра потокам ты.

О перо! Откуда эта прыть, что за стих такой нашел,

Что смогла Недима опьянить, словно буйным соком, ты!

Взгляни, какая плавность в стане, взгляни, тебе я говорю.

Ее уста сокрытой тайне — сродни, тебе я говорю.

И так на кубке эти губки легки, что он не чует их.

Но сердцу говорю: «Помедли!» — «Повремени!» — я говорю.

Я лишь поэт. Сказать по чести, не так уж мил мне тонкий стан.

Но это из боязни лести — для болтовни я говорю.

Я ей хотел бы молвить слово, но не в присутствии врагов.

«Уснут огни — мы с нею будем одни!» — тебе я говорю.

Нет, с этой пери о Хисаре и о прогулках умолчу:

На солнце — песни, ну, а мысли — в тени, тебе я говорю.

Но так небрежно, так нарочно кружатся локоны с висков!

И знак того, что все возможно, они, тебе я говорю.

«О месяц, с поднебесной кручи взгляни и счастье обрети!» —

Я это говорю все ночи, все дни тебе я говорю.

Так ротик мал — дождусь ли слова? Ее душа подаст мне знак.

Пока еще не все готово, «Усни», — тебе я говорю.

О локон, гиацинт ли ты в садах дремоты? Кто ты?

Тюльпан, откуда пчелы мед уносят в соты? Кто ты?

О прядь, упавшая на бровь, невиданная прежде,

Ты друг небрежности простой? Иль плод заботы? Кто ты?

О взгляд шалуньи, пощади! Как ты жесток и меток!

Ответь, стрела ли ты любви, стрела ль охоты — кто ты?

О родинка, перчинки мрак на шее белоснежной,

Ты от рожденья сторож ей иль прихоть моды, — кто ты?

О нисхожденье с высоты, где губ сокрыта тайна!

Наклон ли милостивый ты? Иль баловство ты? Кто ты?

О цвет ланит ее! Ты кто: гвоздика или роза,

Или другой какой цветок — венец природы? Кто ты?

О речь Недима, ты права! Звучны твои повторы.

Не бульканье ль бутылки ты в часы зевоты? Кто ты?

Страшись той женщины жестокой: убийства знак на ней найдешь.

Кинжал бровей ее не трогай: кровь тех бедняг на нем найдешь.

Найдешь уловки и увертки, намеки, взгляды и кивки,

Но что дано любой уродке, но сердце как ты в ней найдешь?

Когда, вертясь в моих объятьях, она как хочет вертит мной, —

То сад роскошных гиацинтов ты возле губ моих найдешь.

Я ей не раб и не владелец. Но эта ломаная речь!

Ты в ней найдешь и острый перец, и сладкий мак ты в ней найдешь!

От этих рук спасенья нету. И зря не верил я словам:

«Ты в них найдешь лишь меч кокетства да стяг лукавства в них найдешь…»

Разбрызгана живая влага. Так жаль фонтана красоты!

Зато взгляни на легкость шага — ах, сколько благ ты в ней найдешь!

О деспот! Скрыта в нежной ткани, нежна и грудь ее. Увы:

Не то ты в ней холодный камень, не то чурбак ты в ней найдешь.

Недим клянется, что доныне сего меча не обнимал!

Но тут же на его ладони, попав впросак, ты кровь найдешь…

Тебе, как розе, — только смех. Мне — только стон, как соловью.

И опьянеть — не смертный грех, улыбку увидав твою.

Тебе нет нужды, госпожа, писать фирман, что я твой раб.

Давно и преданно служа, всю жизнь тебе я отдаю.

Я — шип, но что я сторожу? Твоей же прелести цветок.

Я — прах, но мускусом дышу в лелеющем твой след краю.

Да стань я пылью, и тогда паду ли ниже? Ведь лежу,

К твоей поле прижав уста, к ее узорному шитью.

О виночерпий мой, когда бокал свой тянет и тюльпан,

Я, твоего ища суда, молю быть добрым судию.

Ты говоришь: «Ну кем опять так восторгается Недим?»

Кокетка! Да тебе ль не знать, что я одну тебя пою.

Дотла! И ничего святого! Да разве из неверных ты?

Ты целый мир спалить готова — да разве из неверных ты?

Коварен взгляд, как у красотки, как у красавца, тонок стан.

О ты, подобье божьей плетки, неужто из неверных ты?

Так грудь твоя колышет мерно пунцово искристый атлас!

Ты пламя красоты, наверно, — неужто из неверных ты?

Но тайный вздох твой, — что он значит? Вот на себе ты ворот рвешь.

Уж не душа ль, влюбившись плачет — что если из неверных ты?

Кто называет дорогою, а кто любимою тебя,

А я все думаю с тоскою: наверно, из неверных ты?

Румянцем подожгла неровным игра вина твое лицо.

Свеча ли на пиру любовном иль в храме у неверных ты?

Восходит месяц в синей дали. Тебе милы его черты!

Уж ты в него не влюблена ли? Я знаю: из неверных ты!

Слыхать, ревнитель веры правой, Недим попал к гяуру в плен.

Кто, как не ты, гяур лукавый, — известно: из неверных ты!

Ресниц враждебные становья войну задир явили вдруг.

Меж ними взгляд, чуть исподлобья, как скорбный мир, явился вдруг.

Наряд жемчужный сбросив смело, она направилась к воде —

Обнять серебряное тело морской зефир явился вдруг.

Как будто в городе Капризе, где женских прихотей базар,

Ах, продавец небесной выси в толпе проныр явился вдруг!..

Следя за ней ревнивым взглядом, ее я в зеркале нашел:

Она, как пери в кубке с ядом, мне сквозь сапфир явилась вдруг.

Горе железной, несказанной, дано расплавиться в луче,

В луче, которым осиянный мне мой кумир явился вдруг!

Недим, ты весел? Отчего же? Не оттого ли, что как свой

На пир беспечной молодежи, на дивный пир явился вдруг?

А вдруг два сердца молодых погибнут в пламени костра?

Не знал ты разве тех двоих, что пали жертвою вчера?

Мне позабыть не довелось лица под прядями волос…

Была пора лучей и птиц — не гиацинтов ли пора?

Помилуй, отложи свой чанг, пусть эти струны помолчат.

Смотри, красотки вышли в сад, чтоб наловить сердец с утра.

Едва ль здесь нужен псевдоним. Мой слог не спутаешь с иным,

И меж стамбульских остряков распознавать меня пора.

В груди во дни былых времен какой порыв я находил!

В ней не слова, но скорбный стон, живой призыв я находил.

Моей любви пустынный брег пустынным не казался мне:

Здесь и безумства полных рек, и буйство ив я находил.

Сегодня встретилась весна: ее тюрбан что гиацинт!

Но ливень кос в те времена, — он так красив, я находил…

Ты о любви молил. И вот вся улица мокра от слез, —

Я видел их, идя вперед, поворотив, их находил.

Недим, влюбленный соловей, ты замолчал, но почему?

Бывало в музыке твоей любой мотив я находил!

О ты, чьи брови точно лук! Не явишь даже и лица.

И после месяца разлук ты даже не почтишь певца.

Клянусь Аллахом, не пойму: в таком губительном огне

Что надо сердцу моему? Не возрождаться ль без конца?

Где эта ночь и пляски дев? О бубен, спутник прежних дней,

Не вспомнишь ли былой напев и не ободришь ли сердца?!

Бокал вина, а не воды, ужель не разрумянит щек?

Увы, неверной стала ты на горе своего отца!

Зачем скрываешь ты от нас ту ночь с красоткой, о Недим?

Тебя утешит твой рассказ не хуже доброго винца.

Хочу забыться я, приди, разрушь мой грустный ад.

Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад!

Уж легкий челн для трех персон давно наметил взгляд.

Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад.

Бери от жизни все дары — таков его закон.

Вкусишь нектар эдемских струй — приносит радость он.

Увидишь, как живой водой дохнет на нас дракон.

Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад.

Гуляя там, где светлый пруд раскинул гладь свою,

Мы будем созерцать дворец, весь в кущах, как в раю.

Я то спою тебе газель, а то шаркы спою, —

Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад!

Небось тебя отпустит мать на пятничный намаз.

Небось судьба хотя б денек нам даст на этот раз.

Промчимся тайною тропой, нырнем в заветный лаз —

Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад!

Нас будет только: ты да я, да с веслами певец.

Когда ж добьюсь я от тебя согласья двух сердец.

И тотчас прочь друзья, пиры! Вдвоем мы наконец!

Пора, мой тонкий кипарис, поедем в Садабад.

Весна! Великий пир цветов, мельканье их тюрбанов.

Стоят сверкающие дни, горят глаза тюльпанов.

С цветеньем роз ее лицо возникло из туманов…

Стоят сверкающие дни, горят глаза тюльпанов!

Земля — в румянце молодом. Она в смятенье кротком.

И гиацинты ей идут, как локоны красоткам.

А соловьи! Везде приют их золоченым глоткам!

Стоят сверкающие дни, горят глаза тюльпанов.

Султан идет на пир весны, — алмазом блещут росы,

Жасмины приняли вдоль стен почтительные позы.

И стонущему соловью, смеясь, шепнули розы:

«Стоят сверкающие дни! Горят глаза тюльпанов!»

Светлей светильников окрест свечение пионов.

Павлином сад расправил хвост фонтанов и газонов.

Сто новостей из свежих уст — из свежих уст бутонов!

Стоят сверкающие дни, горят глаза тюльпанов.

Но дивный сад и с ним Недим дойдут и до экстаза,

Когда великий падишах не изречет отказа

Послушать новые стихи в сопровожденье саза.

Стоят сверкающие дни! Горят глаза тюльпанов!

Пройдись, качая гибкий стан. Зардел закат вдали.

О легконогий кипарис, власть осени продли.

Пусти соболью тьму волос едва не до земли.

О легконогий кипарис, власть осени продли.

Твоим влюбленным соловьям свобода не дана:

О розах поздно вспоминать — теперь им ты нужна.

Пройдись лужайкой взад-вперед, покуда зелена.

О легконогий кипарис, власть осени продли.

Ланитам нежным так идет пушка душистый плен.

Убрались косы в алый шелк, а были до колен!

Давно тюльпана нет в саду, но чаша есть взамен!

О легконогий кипарис, власть осени продли.

С Эдемом схож окрестный мир: вокруг плоды, плоды,

Так цену на запретный плод ужель не снизишь ты?

Один лишь тайный поцелуй, — ужель предел мечты?

О легконогий кипарис, власть осени продли!

И новый стих ко мне пришел последним из стихов.

Его души не понял я, хоть не из простаков.

Но полагаю, мой Недим, что смысл его таков:

«О легконогий кипарис, власть осени продли!»

Неужто для кого-то благо — твоей груди желанный зной?

Какой израненный бедняга спасен сей камфарой шальной?

Неужто скрылся мой бродяга, луны осколочек сквозной,

О деспот мой, о мой учитель, неужто нет тебя со мной?

Эх, высохли застолья наши, — пирушка ныне уж не та!

Но стало модным после чаши любимых целовать в уста.

Когда же, милая, когда же? Ах, нет у кравчего стыда!

Напомни же ему обычай, неужто слаб язык хмельной?

Твоих очей не вижу если, — на чем остановить мне взгляд?

И вмиг тоска и мрак нависли, пригнуть все ниже норовят,

И что за мысли, что за мысли гнетут который день подряд!..

Не знаю, ах, не знаю, право… Неужто мил тебе иной…

Как этот вздох похож по звуку на чанга грустное нытье.

Да, с кравчим подтвердит разлуку страданье, а не забытье.

Ты протянуть не хочешь руку, о счастье черное мое,

Столкнулся хрупкий кубок сердца неужто с каменной стеной?

Печаль мне объяснит не каждый, — где тот знаток, хочу я знать?

Недим, ты полон вечной жажды припасть к ногам ее опять

И милый рот найти однажды, испить от уст и простонать:

«Неужто найдено леченье? Неужто исцелен больной?..»

Ах, воскресим любовь былую, забытый мой кумир!

О ты, чьи брови — полумесяц, приди, затеем пир.

Ты в чашу обратись литую и освети весь мир!

О ты, чьи брови — полумесяц, приди, затеем пир.

Ты исподлобья глянешь пьяно, — и тут конец всему!

Ты поиграешь стеблем стана, — кинжал я в грудь приму!

Приди, как прежде, без обмана, по зову моему,

О ты, чьи брови — полумесяц, приди, затеем пир.

Моим незаживленным ранам довольно уж болеть.

Моим стенаньям постоянным ужель звучать и впредь?

Приди же, госпожа, пора нам опять любить, гореть!

О ты, чьи брови — полумесяц, приди, затеем пир.

Твоя изящная беседа необходима мне,

Лицо, исполненное света, является во сне —

Когда же въявь случится это, не в день ли Топхане?

О ты, чьи брови — полумесяц, приди, затеем пир.

Я льщусь надеждою нетщетной, что аромат волос,

И каждый взгляд, и всякий жест твой нам явят праздник роз.

Недим падет твоею жертвой, — так обойдись без слез.

О ты, чьи брови — полумесяц, приди, затеем пир!

Любимая, глянь, что за прелесть закат! Где запрет на эти дары?

Пусть ищет взгляд золотой Садабад, — он выше всякой горы.

Исфаганский Чарбаг черным дымом объят — это зависти злые костры:

Ведь ищет взгляд золотой Садабад, — он выше всякой горы.

Пришла весна, и земля что Эдем, вдруг подаренный нам Творцом.

И сотни тюльпанов горят весь день перед верным твоим певцом.

Так и ластятся к солнцу, но лишь затем, чтоб напомнить тебя лицом.

И мчится взгляд в золотой Садабад, — он выше всякой горы.

Что выберешь ты, словно в нечет и чет, — блеск журчащего серебра

Иль заросли трав, где река течет, где цветами пахнут ветра?

А быть может, равнина тебя влечет? А быть может, влечет гора?

Но ищет взгляд золотой Садабад, — он выше всякой горы.

Сестру по звезде ты не встретишь нигде, — посети мой пустынный рай.

Не боясь греха, приходи в наш грот и за грех свой не отвечай —

На меня падет, пусть мне попадет, коль узнает мать невзначай…

Ах, помнит взгляд золотой Садабад, — он выше всякой горы!..

Канал, пронизанный солнцем до дна, свой серебряный выгнул стан.

Страницы равнин словно книга одна: словно книга Нихалистан.

Ты из сада на гору взойди дотемна и проникнешь в тайну из тайн:

Затем и взгляд, чтоб искать Садабад, — он превыше всякой горы!

Восток и Запад услышат весть из легких уст ветерка,

Хоть много чудес в этом мире есть, — подобного нет пока.

Ему, о любимая, высшая честь и сверкающая строка:

«Пусть ищет взгляд золотой Садабад, — он выше всякой горы!»

Где праздник? Жажду хоть денек у вечности украсть.

Устрой прогулку в Садабад, — повеселимся всласть!

Каких светил бы ни зажег, когда моя бы власть.

Устрой прогулку в Садабад, — повеселимся всласть!

Какой, шалунья, там закат! Но и рассвет какой!

Какие лунные черты нас встретят под чадрой, —

Какую приведут газель через денек-другой!

Устрой прогулку в Садабад, — повеселимся всласть.

Конечно, платья примерять — нескучная игра.

К тому же — ритуальный пост, начавшийся вчера.

Его значение ценю! И все-таки пора!

Устрой прогулку в Садабад, — повеселимся всласть!

Пускай красавицы нас ждут за каждым уголком.

Кто хочет — в степь, кто хочет — в сад, кто с милой, кто — с дружком:

Беседы сладкое вино — в обычае людском.

Устрой прогулку в Садабад, — повеселимся всласть.

Не лги, в саду ты не была, лукавое дитя:

Ему бы душу отдала, в нем счастье обретя!

И вот надеется Недим и молит нешутя:

«Устрой прогулку в Садабад, — повеселимся всласть!»

Ты — воплощенье красоты, и власть кокетства — тоже ты,

Ты — дальний смех, ты свежесть дня, ты дух прелестной суеты.

И все другие пред тобой скучны, чванливы и пусты,

Любимая, о мой алмаз, алмаз редчайшей чистоты.

Побег, в розарии чужом возросший, словно напоказ,

Кто мастерству тебя учил — игре вот этих чудных глаз,

Кто даровал такой запас игривых шуток и проказ,

Кто обаяние облек в лукавые твои черты?

Ах, шаловливое дитя, не скучно ль с нянькою тупой?

Неужто нянька так зорка и так командует тобой?

Сбеги же в сад, и шаль ослабь, и на плечах ее раскрой,

Как раскрываются в саду едва расцветшие цветы!

Так стан качнуть перед певцом умеешь, пери, ты одна.

Недим пленен твоим лицом, Недиму, пери, не до сна.

Луна и солнце — мать с отцом: ты ими, пери, рождена,

Ведь глянешь слева: ты — луна, а глянешь справа — солнце ты!

Любовь моя, уж если я не смог

К ногам твоим примчать невесть откуда,

Пускай ко мне примчится ветерок:

Жду весточки, как верующий — чуда!

Твой синий взор неужто схож со льдом.

Взгляни, чтоб знал я, как мне жить потом.

Я родинку твою спросил о том —

Она в ответ мне — ни добра, ни худа…

Любовь моя, у твоего двора

Сегодня жду тебя, как ждал вчера.

Неверная не больно-то щедра:

Не блюда жду, но — аромат от блюда.

О мой Недим, ты так влюблен уже,

Что верен слову, данному в душе.

Спасибо же за мелочь госпоже, —

Шах перед нищим не краснел покуда.