Любовница Президента

Глава 4

Я ощутила, как между нами разверзлась пропасть. Она невидимая…но я ее вижу. Я даже вижу, как из-под моих ног вниз летят камни, и я вот-вот сорвусь, чтобы там, на дне, разбиться насмерть. И мне вдруг привиделось, что когда я буду умирать, истекая кровью, он будет смотреть сверху и хохотать…

(с) Ульяна Соболева. Паутина

Он стоял надо мной. Огромный, сильный, ужасно большой и такой реальный. Кто еще мог проникнуть на яхту, где даже мышь не проскочила бы? Кто еще мог бы поставить на колени всех, включая пограничников, и всю эту свору торгашей человеческим телом?

Только ОН. Как сам Сатана из преисподней стоит надо мной. Впервые совершенно один. Без охраны, без вечного сопровождения и без костюма. Он скорее похож на бандита. В черной футболке, потертых джинсах с развевающимися на сухом ветру волосами. Какой же он жуткий и красивый. Как сильно впали его глаза, и чернеют круги под ними, делая их еще больше, как заросла его щетина, как стискивает он челюсти и сжимает кулаки.

Его рот дьявольски подергивается, ноздри раздуваются. Нет, он больше не Айсберг – он ОГОНЬ. Он горит и смотрит на меня так, что я сейчас сгорю сама.

– Сука!

Красиво и отчетливо. Так отчеканено ярко. И за шею рывком наверх, животом на затянутый брезентом капот…..будь это железо, я бы ошпарила себе кожу. Но я и так, как ошпаренная. Я и так вся сгорела живьем от одного понимания – ОН МЕНЯ НАШЕЛ И КУПИЛ! И…он меня так же жутко наказал.

Наверное, мне хотелось кричать…Я вдруг осознала, что только что упала в бездну, точнее, я упала в нее тогда, когда вошла в тот номер гостиницы. И, нет, нет страшнее палача, чем тот, кто стоит сейчас сзади и держит мою голову железной рукой, придавленную к капоту. И я не знаю, спас он меня или приговорил. Нашел или только что безвозвратно потерял. Я рада… и я безумно испугана. Я не знаю, что сулит мне его безграничная ярость, а я прочла ее в темно-синих, штормовых глазах, вместе с приговором, вместе с черной и мрачной злостью и….в это трудно поверить – злорадством. Словно ему нравилось видеть меня такой. Голой, униженной, стоящей перед ним на коленях, с обгоревшей на плечах кожей, умирающей от жажды.

Это спасение или казнь? У меня нет ответа. Но какая-то чокнутая часть меня рада, что это он. Мазохистски, больная, неприемлемая, непонятная никому кроме меня самой…да что и себе врать – непонятная и мне. Это ведь диагноз. Меня никто и никогда не поддержит, никто не поймет… и не примет. Потому что во всем виновата только я сама.

Сейчас я не понимаю, как мне хватило смелости сбежать от него, каким чудом я надеялась скрыться. Он же страшнее всего этого синдиката вместе взятого, он же могущественен, как сам Дьявол. И мне захотелось истерически засмеяться, но вместо этого я заплакала.

– Ты! Принадлежишь! Мне! Я! Тебя! Купил!

Шепчет мне на ухо и распластывает сильнее по капоту, наваливаясь сзади.

– Я искал тебя, суку, в каждом вонючем углу этого долбаного земного шара!

Его пальцы впились мне в волосы и сильно сдавили их на затылке, собирая в пятерню.

– Простиии.

– Прости?

Я осознаю, что совершила ошибку, я осознала это уже тогда, когда поняла, что меня зверски обманули, что мной воспользовались. Я осознала, что вытворила и в какую бездну ужаса себя погрузила.

– Прости…, – чувствуя, как слезы пекут глаза, и понимая, что не простит.

– Я купил полмира, чтобы тебя найти, а ты говоришь мне еб***е прости? Я платил каждому вонючему клерку…да и по хер на деньги. Я тебя искал в каждой подворотне, в каждом борделе, в каждой проезжающей машине! Долбаная дрянь!

Ткнул сильнее лицом и навалился сверху, скручивая мои волосы в узел и выдыхая над моим ухом.

– Двадцать четыре на семь!

Звяканье змейки и ремня. И я понимаю, что сейчас он меня накажет, что сейчас он будет трахать меня обожжённую, голодную, сдыхающую от жажды на этом вонючем брезенте, помечая своим потом, ставя на мне клеймо и прижигая своей спермой.

– Двадцать! – одним толчком водрался внутрь по сухой плоти, заставив зажмуриться и застонать. – Четыре! – вторым толчком выбивая сухой всхлип. – На! Семь!

Да… я гребаный приговоренный, который признал свою вину, раскаялся и готов понести наказание. Я хочу его принять из его рук, хочу, чтоб это был он, а не кто-либо из чужих людей, кто-либо купивший меня….О Боже! Это ведь он…он меня нашел и купил…Сумасшедший, чокнутый психопат действительно перевернул весь мир!

– Ты! Сука! – долбится сильно и резко. – Ты понятия не имеешь, что я пережил за эти дни! Гребаная тварь! Сколькие сдохли из-за тебя! И еще…сдохнут!

Сорвался на крик и начал вонзаться, как бешеное животное. Мне больно…мне больно…но я готова терпеть. Для меня это не насилие, это наказание. И я облизываю шершавым языком пересохшие губы и терплю. Потому что готова терпеть, потому что лучше всего произошедшего может быть только это. Только он во мне. Только я с ним.

– Тыыыы! Сделала! Мне! Больно! – проревел в затылок и зажал его зубами, вбиваясь всем своим огромным членом в сухую плоть, втискиваясь в нее, вдираясь с такой отчаянной силой, что я ломаю ногти о брезент и чувствую соль своих слез на губах.

Пока он не кончает во мне. Глубоко и сильно, стискивая пальцами мой зад, оставляя на нем следы от пальцев и от ногтей. Мне даже кажется, что я слышу, как он рыдает, таким яростным воплем взрывается его оргазм.

Какое-то время еще держит меня вдавленной в капот, какое-то время все еще торчит внутри меня, удерживает зубами кожу на затылке и мычит в последних судорогах оргазма.

Потом медленно отпускает. Я опустошена, обессилена и убита. У меня дрожат уставшие колени, болит кожа, сухо в горле. Я лишь прикрываю мокрые от слез ресницы, потом чувствую, как он подносит флягу с водой к моим губам, и жадно бросаюсь на горлышко, но меня держат и не дают отпить.

– Уйти от меня ты можешь только голой, только босиком и…, – наклонился к моему уху, – только на тот свет! Или когда я сам тебя вышвырну на помойку! Поняла?

Кивнула.

– Скажи: «Я поняла, Петр!»

– Я поняла, Петр…поняла…поняла…

Рыданием впиваясь во флягу, и он запрокидывает мою голову, чтобы дать вволю напиться.

Потом поднимает на руки и бережно вносит в машину, укладывает на переднее сиденье. В машине работает кондиционер, и мне становится моментально холодно. Меня накрывают мягким одеялом.

– Прошу тебя, прости меня… я не хотела вот так. Прости…умоляю….мне страшно…

И в полумраке машины с затемненными окнами мне кажется его лицо и зловещим, и прекрасным одновременно. Я понимаю, что люблю его и смертельно боюсь. Понимаю, что он мог и хотел убить меня за то, что я сделала, и не…убил. Почему? Наверное, ответ крылся в его единственных словах «Ты сделала мне больно!» Возможно, это самое лучшее, что я когда-либо услышала от него или еще услышу. Разве можно причинить боль куску льда…но его признание в этой боли сродни признанию в любви. И мне тоже больно. Физически, морально, везде. Больно от осознания, что это далеко не хэппи энд, и от уверенности, что его не будет у нас с ним никогда.

Как же он пугает меня и притягивает к себе, непреодолимо еще сильнее, чем раньше. Особенно вот этим жутким взглядом, в котором уже рвет меня на куски…но что-то сдерживает его, и он гладит меня по голове.

– Все…я забрал тебя. Ты со мной. Постарайся поспать, пока мы едем.

Его руки обхватывают мои плечи и склоняют меня к себе на колени, так, чтоб моя голова легла ему на ноги, и я ощутила, как напрягаются его мышцы, когда он жмет на газ.

– Я тебя забрал…мою девочку. Только мою…только…мать вашу, мою!

Какой сладкий у него голос, какие сладкие эти слова «мою девочку»…наверное, ради них я могла пройти босиком по песку еще чертовую тучу времени. И какая-то часть меня понимает, что это черная дыра, это же на самом деле конец. Я иду ко дну. Я тону и растворяюсь в этом жутком человеке. Я растворяюсь в своей больной любви-ненависти и прощаю ему то, что прощать нельзя. Я рада, что, сбежав от одних палачей, я попала в руки к более страшному из всех…Но что еще страшнее – этого я люблю. И…я действительно не могу без него жить. Но смогу ли я жить с ним, или это и есть тот самый цейтнот?

Он привез меня в гостиницу на берегу моря. Если нас и сопровождала охрана, делали они это очень осторожно и незаметно. Потому что у меня впервые создавалась иллюзия, что мы одни. Оказывается, вот этого самого ощущения мне ужасно не хватало. Обычного, человеческого уединения.

Привычная роскошь вновь вернулась в мою жизнь. Роскошь и чистота. В номере он занес меня в ванную и долго мыл…очень осторожно, почти лаская, почти не касаясь моей обгоревшей кожи мягкой губкой, только пальцами и мыльной пеной.

Я все равно плакала. Мне кажется, от счастья. Наполненная радостным облегчением и потерявшая бдительность рядом с ним. Таким нежным, таким необычайно осторожным. Даже его взгляд казался мне новым. Страждуще-тоскливо-горящим. Можно подумать, что он сильно соскучился и не скрывал этого, и я верила. Да, я верила этому взгляду, потому что мне уже давно больше нечему и некому верить. Потому что вот этот палач – он же и мой единственный друг. Мой любовник, брат, отец.

И во мне вдруг возродилась надежда, что между нами нечто большее…что у нас …у нас, как невероятно и прекрасно это звучит. У нас чувства. Мы оба, как моральные инвалиды, не знаем, что с ними делать. У нас с детства атрофия эмоциональной привязанности, и когда она вдруг возникла, мы решили обрубить ее до мяса и искромсали друг друга.

Сейчас я готова была поверить, что он тоже страдал.

Завернутую в огромное полотенце меня вынесли из ванной и уложили на ароматные чистые простыни, а затем его шершавые и горячие пальцы втирали в мою кожу прохладную мазь. Мы оба молчали.

Счастье оказывается не веселое, не тарахтящее и блестящее, оно очень тихое, трогательно-пугливое и осторожное.

– Мне обещали, что волдырей не будет.

Тихо сказал, склонившись ко мне и проводя большим пальцем по моей скуле. Его глаза – два огромных, кипящих океана с белоснежной пеной белков, окружающей ярко-синюю радужку.

– Наверное, я заслужила парочку волдырей.

Усмехнулся и, вдруг наклонившись к моим губам, нежно облизал их одну за другой, очертил их контур кончиком языка.

– Я натру тебе совсем другие волдыри, Марина. Обещаю.

И улыбается, так улыбается, будь он проклят, что я забываю, как дышать. И мне больше не хочется броситься прочь, спрятаться, сбежать от него на другой конец света. Мне кажется, в его взгляде появилось нечто новое, совершенно непохожее на все его другие взгляды на меня. Или…или я просто маленькая идиотка. Скорее всего, последнее, но как же сильно хочется верить, что между нами что-то изменилось.

– Ты меня накажешь?

– Еще как накажу. Я буду наказывать тебя сутками напролет!

Наклонившись еще ниже и погладив мои бедра, он рывком развел мне ноги в стороны, наклонился между ними, а его проклятый умелый язык заскользил, извиваясь, между моими нижними губами, обвивая клитор и жадно ударяя по нему.

– О, Господи! – всхлипнула и, изогнувшись, впилась руками в простыни. Я застонала и закатила глаза от наслаждения настолько острого, что казалось, я сейчас умру. Горящее тело приятно холодило от мази, и это контрастировало с обуревающей меня лихорадкой.

– Дааа, я твой Бог, Марина…никогда не забывай об этом!

Петр сильно и быстро вылизывал меня там, скользил по влагалищу, чуть покусывая клитор, обхватывая его губами и посасывая, как раньше делал это с моими сосками. Казалось, его губы скользят по моему узелку, как по напряженному донельзя стержню. Двигая на нем воспаленную кожицу.

Мужской рот полностью поглощал мою промежность, вбивался внутрь и снова трепыхался на чувствительно вздувшихся складках. Оргазм был острым, быстрым и ослепительным. Я буквально ощутила, как из меня потек вязкий секрет удовольствия и как он, причмокивая, высасывал его из меня, заставляя кричать все гортаннее и сильнее.

Меня лизали и лизали, не давая передышки, меня зализывали до такой степени, что от чувствительности мой клитор болел, как оголенный нерв, но палач не переставал мучить и ласкать, выдирать оргазмы и лизать. То нежно, то кусая, то грубо и сильно-шершаво, но так долго, что я потеряла счет времени. Пока не ощутила, как вошел в меня сильным толчком. Охнув, я очень громко и протяжно застонала, потому что изнутри мое тело как будто заждалось этого вторжения и благодарственно затряслось, когда огромный член растянул его изнутри мощными толчками.

– Да, Марина, кричи…до хрипоты. Я хочу, чтобы ты орала для меня.

Когда его голос произносил мое имя, мне уже хотелось кончить снова.

Он трахал меня то очень медленно, то зверски быстро, вдалбливаясь в совершенно мокрую от его слюны и от моих соков промежность. Я хлюпала и шлепала настолько пошло и грязно, что мне хотелось сгореть от стыда и от безумного возбуждения. Мои бедра с внутренней стороны были полностью мокрыми.

Это было невероятно прекрасно. Невероятно в контрасте с тем нападением на капоте его машины. Подхватив меня под ягодицы и приподняв поясницу над кроватью, сидя на коленях, он вдалбливался в меня все сильнее и мощнее, выгибаясь назад, накрыв мои груди ладонями. Я видела его сильное, напряженное тело, изогнутое назад, с напряжённым прессом и торчащими зернышками сосков. Прекрасен, как бог или как сам дьявол.

И снова подался вперед, опираясь на руки, наклоняясь к моему лицу.

– Затрахаю суку до полусмерти. Мою суку. Скажи, что ты моя сука.

Тон не понравился, и очарование резко испарилось, а он вдруг схватил меня обеими руками за горло и водрался так сильно в мое тело, что я ощутила толчок его головки маткой и выгнулась от болезненного ощущения.

– Сука…которая больше не посмеет сбежать от своего хозяина!

Руки сжались на моем горле сильнее.

– Говори! – зарычал, исказив лицо мне прямо в губы. – Говори!

– Сука, – прохрипела я, и он задвигался еще быстрее, так быстро, что я вся задергалась от толчков и вдруг резко кончила, выкрикивая под его напором. – Твоя сука!

– Даааа, бл***ь!

Я с такой силой стиснула его член мышцами влагалища, что он закричал, взвыл, исторгаясь в меня со всей мощью, впиваясь губами в мой рот и ослабевая схватку на моем горле.

Снова опустился поцелуями вниз, припал к моей промежности и, всосав в свой рот мой клитор, сильно и быстро заработал языком, продолжая держать меня за горло.

Я кончила через несколько минут интенсивных ласк, забилась в его руках потрясенная силой своей отдачи и возбуждения. Ненавидя себя за это и в то же время ощущая счастливо опустошенной. А он вдруг завладел моим ртом, отдавая наш общий вкус моим губам.

– Запомни, девочка, ты – только моя сука. И если ты еще раз попытаешься сбежать, я сниму с тебя кожу и посажу на цепь во дворе, как собаку!

Он говорил ласково и вкрадчиво, но по его глазам я видела и четко понимала – он не шутит. И это не аллегория.