Любовь и лейкопалстырь

ГЛАВА 4

Когда Фрэнсис увидел ее такой красивой и сверкающей, ему, чтобы выразить переполнившее его счастье, захотелось спеть "God save the Queen"[7], но он вовремя остановился, вспомнив, что Морин – наполовину ирландка, и ей это может не понравиться. Восхищение, которое девушка увидела в его глазах, наполнило ее сердце приятной теплотой. Фрэнсис сразу же увлек ее на ферри-бот[8] через Мерси, и они устроились на скамье у левого борта. Глядя на удалявшиеся высотные здания Пиерхеда и доки Ливерпуля, они представили себе, что вдвоем отправляются в дальнее путешествие и что там, на пристани, уже скрытые расстоянием, их родственники размахивают платками. Фрэнсис взял руку Морин и нежно сжал ее. Она улыбнулась ему в ответ. Он с увлечением заговорил:

– Морин, мы проведем прекрасный день… день мечтаний и поэзии!…

Как настоящая ирландка, она была согласна помечтать, но вот насчет поэзии… Она незаметно бросила быстрый взгляд на своего спутника, вдохновение которого ей льстило и все же немного беспокоило. В своей шляпе он действительно был похож на джентльмена и к тому же был так нежен и образован… Если ей однажды придется привести его на Спарлинг Стрит, как он найдет общий язык с Пэтриком, Шоном, Лаэмом и Руэдом? Быть может, только мать сумеет поговорить с ним, но ее слово так мало значит в решении семейных вопросов…

Морин прогнала беспокойные мысли. Было солнечно, она сидела рядом с очень симпатичным парнем, на которого, казалось, произвела глубокое впечатление, ее платье имело успех, чего же еще желать?

Они сошли в Биркенхенде и пошли по длинной аллее от причала к вокзалу. Держась за руки, как тысячи и тысячи влюбленных во всем Объединенном Королевстве, они считали, что в это воскресенье они совершали что-то такое, что еще никому до них не удавалось. Как только они оказались в конце небольшого спуска, перед Фрэнсисом возник незнакомый мужчина и приложил ладонь к его груди, чтобы остановить Бессетта. Фрэнсис в этот момент был настолько в другом мире, что не сразу узнал типа из "Дерева и Лошади", который хотел взять его коробку. Толпа обтекала остановившуюся троицу со всех сторон, словно ручей, разбегающийся на многие струи, когда он не может преодолеть препятствие. Фрэнсис и Морин еще не оправились от удивления, как человек в клетчатом проворчал:

– Ну что, шутки окончились? Достаточно представления?

Наверняка этот человек был сумасшедшим! Но будь он сумасшедшим или нет, Фрэнсис не мог ему позволить так вызывающе себя вести в присутствии Морин. Он очень сухо спросил:

– Что вам угодно, наконец? Кажется, я вас не знаю?

Лицо того стало пунцовым:

– Значит, все продолжается? Мистеру угодно устраивать этот балаган?

Вмешалась Морин:

– Кто это, Фрэнсис?

Незнакомец слегка обернулся к ней:

– А вам, детка, я не советую вмешиваться!

Дочь Пэтрика О'Миллой очень не любила подобное обращение и, позабыв о том, что она здесь находится в качестве скромной девушки в сопровождении рыцаря, слегка отступила, чтобы лучше размахнуться, и носком туфли произвела мастерский удар в колено толстяку, который завопил от боли. Мисс О'Миллой сказала:

– С наилучшими чувствами от детки…

Обрадованный таким поворотом дела, Бессетт не счел нужным извиняться:

– Старина, оставьте нас в покое, ладно?

– Вам лучше лечь и выпить настойки ромашки с джином, если только вы выносите спиртное!

Молодые люди, не думая об этом хулигане, поспешили к Биркенхедскому вокзалу, чтобы успеть на поезд в Честер, оставив на произвол судьбы Блади-Джонни, у которого на совести было семь или восемь убийств и который считал виски сиропом для престарелых дев. Не обращая внимания на толпу, совершенно огорошенный, Блади-Джонни повторял: "…если только вы выносите спиртное…если только вы выносите спиртное…" И вдруг, поняв всю нелепость случившегося, он, словно бык, с яростным ревом, бросился вслед за этой парой. На маленькой привокзальной площади его ожидал худощавый человек, одетый во все черное.

– Ну что?

– Малышка дала мне ногой пинка в колено, посоветовала выпить настойки и прилечь…

– Оказывается, они сильней, чем я думал… Интересно, они работают на себя или на кого-то?…

– Я одного не могу понять, Марти,– как это хозяин мог доверять им?…

– Я тоже не все здесь понимаю… Во всяком случае, Джонни, желаю вам успешно вернуть товар, иначе у вас могут быть большие неприятности… Хозяин не любит людей без способностей…

Его собеседник от возмущения даже подпрыгнул.

– Я – без способностей?! И это с моим прошлым? С моим "послужным списком"?

Марти критично осмотрел его.

– Быть может, это все в прошлом?

Это замечание погрузило Джонни в мрачные мысли, и собеседник притронулся к его плечу.

– Не время раскисать – нужно вернуть товар.

Толстяк в отчаянии поднял руки к небу.

– Да где же я их теперь найду?

– Они взяли билеты до Честера и обратно.

– Честер большой…

– Только не для влюбленных. Ставлю десять фунтов против одного, что они катаются на лодке по Ди.

– Почему?

– Потому что, если бы я был молодым и у меня была бы красивая девушка, то в Честере, да еще при таком солнце, я предложил бы ей прогулку по Ди…

Уложив пиджак на заднюю скамью лодки, Фрэнсис положил сверху шляпу и коробку со сладостями для Морин, сел за весла и стал быстро грести, чтобы достичь середины реки. Искусно разложив на коленях платье и опустив в воду правую руку, Морин, вопреки себе самой, старалась быть похожей на мифические создания, которыми мы восхищаемся, глядя на киноэкран. Работая веслами, Бессетт рассказывал о своей жизни, профессии, о взлетах и падениях, о своем будущем материальном положении и попытался ненавязчиво осведомиться у ирландки, насколько реально ему думать о создании семейного очага. Ее ответ был утвердительным. Затем наступила ее очередь рассказывать. Она сделала это абсолютно правдиво, ничего не скрывая от Фрэнсиса: ни своего низкого культурного уровня, ни реализма жизни в семье О'Миллой, не позабыв, однако, рассказать об их честности, единстве и любви друг к другу. Не упустила Морин и лицемерного замечания о том, что руководитель европейского отдела конторы Лимсея и сына, вероятно, должен будет найти себе спутницу жизни из своей среды. К великой радости Морин он возразил, что женитьба – дело слишком серьезное, чтобы решиться на него, не прислушиваясь к доводам сердца. На утонченно заданный вопрос она ответила спутнику, что, получив достаточно строгое воспитание, у нее никогда не было "друга" и что она вообще не склонна к флирту. Она считает, что сразу же нужно добиваться всего или ничего. Предупредив таким образом своего поклонника о невозможности различных в таком случае иллюзий, Морин окунулась в радость настоящего момента. Лодка тихо плыла по воде. Навстречу плыли другие лодки с влюбленными, считавшими себя единственными на свете. При встрече самые веселые из них шутливо приветствовали друг друга. Наконец, лодка Фрэнсиса и Морин приблизилась к правому берегу у рощи, деревья которой уходили корнями прямо в воду. Они причалили, привязали лодку, и Фрэнсис, взяв пиджак, шляпу и коробку, отвел Морин в тень. Они выбрали небольшую поляну и устроились на ней. Бессетт одел пиджак, следуя традиционным британским правилам хорошего тона. Сев как можно ближе к девушке, он стал ее уверять, что чувствует себя самым счастливым человеком на земле, и когда, со своей стороны, она сказала, что он ей тоже симпатичен, ему захотелось попросить разрешения поцеловать ее, но он не решился. Тогда он, наконец, передал ей коробку с конфетами.

– Вот, Морин… я кое-что купил для вас сегодня утром…

Она слегка покраснела, словно он подарил ей драгоценное украшение. Исключая семейные, это был первый подарок, который она получала за свою жизнь. Она рассматривала упаковку, не решаясь развернуть ее.

– "Брогби и Пауэлл"… Я не знаю такого магазина…

– Простите?

– Я сказала, что не знаю магазина "Брогби и Пауэлл".

– И я тоже.

Морин рассмеялась, подумав, что Фрэнсис из-за нее потерял голову настолько, что не помнил места своей покупки.

– Как это, ведь вы же купили эти конфеты там?

– Вовсе нет! Я купил их у Дикки Найвена на Седардейл Роут…

Говоря это, он склонился над коробкой и удостоверился в надписи на ней: "Брогби и Пауэлл". Что это могло значить? Вдруг он воскликнул:

– Но значит… этот тип был прав? Это его коробка! О!…

Он рассказал своей спутнице о случае в баре, который впервые свел его с Джонни. Она внимательно его выслушала и затем сказала:

– Если эта коробка принадлежит невежде, которого мы недавно встретили, где же тогда ваша? И если он действительно владелец коробки, то как объяснить, что он так легко вам ее отдал?

– В самом деле… Кроме того, она была у меня в руках, когда я зашел в бар, а на стойке, рядом с рюмками, больше ничего не было… Да, я совсем ничего не могу понять!

Более практичная Морин решила:

– Не проще ли открыть ее и посмотреть, что там?

Развязав ленту и сняв бумагу, они увидели коробку конфет, а когда подняли крышку,– среди ваты, которой была наполнена коробка, очевидно, чтобы избежать тряски,– круглую металлическую коробочку, похожую на те, что продают в аптеках с драже от кашля. У молодых людей вырвался вздох разочарования.

– Морин… я глубоко сожалею…

Коробочка была наполнена мелким белым порошком.

– Ну и ну!… Сахарная пудра?…

– В такой прочной упаковке? Что это, чья-то шутка?

– Не похоже, чтобы тот тип способен был шутить!

Они попробовали немного порошка, и у Морин скривилось лицо от горечи, наполнившей рот. Мысли Фрэнсиса быстро заработали: туманные слова его собеседника в баре, его непонятная фамильярность… Сомнений не было! Из-за коробки с этой надписью "Брогби и Поуэлл" тот его спутал с кем-то другим.

Сдавленным от волнения голосом Бессетт прошептал:

– Морин… боюсь, что я нечаянно вовлек вас в неприятную историю…

Он взял коробочку, аккуратно закрыл ее, а затем уложил и увязал все, как было прежде.

– Вы нечаянно взяли коробку сахарной пудры?

– Эта пудра похожа на кокаин, героин или еще какую-то гадость…

– Боже мой…

– Думаю, что лучше всего отнести ее моему другу, инспектору Хеслопу.

Не желая портить их первого дня, Морин предложила:

– Может быть, отложим это до вечера?

– Конечно, целые горы наркотиков не заставят меня лишиться вашего общества.

Это был самый подходящий момент. Они поцеловались, и это произошло само собой, поскольку теперь у них был общий секрет. Затем, позабыв о случившемся, они пустились в мечты о будущем и с восхищением отметили, что они полностью совпадают. Неизвестно, как долго бы продлились их мечты, если бы их не оборвал грубый голос:

– Ну что, голубки, вернемся на землю?

Перед ними стоял человек в клетчатом костюме. Снизу он казался гигантом. Фрэнсис и Морин вскочили.

– Опять вы? Однако, наглости вам не занимать!

– А по-моему, молодой человек, именно у вас ее предостаточно! Вы берете деньги и еще, вдобавок, уносите товар, чтобы еще раз перепродать его?! Это уже серьезно, очень серьезно… Это может вам стоить неплохого нырка в Мерси… Ну, ладно, хватит шутить… Отдайте мне вещицу… Мне это уже надоело!

Этот человек был крайне неприятен Морин, которая, как и все О'Миллой, не умела скрывать своих чувств. Она сразу же взяла инициативу в свои руки:

– Скажите, куча жира, а вам не хотелось бы искупаться в Ди, чтобы освежить мозги и научиться приличиям?

Тот с минуту разглядывал ее с восхищенным любопытством завсегдатая аукционов, собирающегося купить молодую кобылку, а затем, обернувшись к Фрэнсису, не удержался от замечания:

– А ваша подружка – ничего, а?

Бессетт как благовоспитанный человек ответил:

– Не могли бы вы подыскивать другие выражения по отношению к мисс О'Миллой?

Слегка растерянный Джонни еще раз внимательно посмотрел на них и сказал себе под нос:

– Черт возьми!… Честное слово, они сошли совсем с другого конвейера!…

Морин молчала слишком долго. Она поспешила наверстать упущенное время.

– Не все же могут родиться, как вы,– в зоопарке,– чертова горилла!

Обиженный Джонни обратился к Фрэнсису:

– Ваша куколка очень невоспитанна, милорд! Только ей лучше заткнуться, иначе я поставлю ей такой горчичник, что она, уже будучи бабушкой, все еще будет помнить о нем!

Эта угроза не испугала, а, наоборот, раззадорила ирландку, которая в детских баталиях с братьями научилась хорошо пользоваться ударами ног. Она подошла к Джонни и, глядя ему прямо в глаза, носком туфли ударила его по ноге. Он издал такой крик боли, что чайки, качавшиеся на волнах Ди, взлетели в воздух. Как только первые минуты недоумения прошли, он взревел:

– Эта дура хочет меня искалечить!

Морин допустила ошибку, оставшись на близком расстоянии от своей жертвы, чтобы порадоваться победе, которую она считала окончательной. Джонни со скоростью, поразительной для его веса, взмахнул рукой и дал ей такую оплеуху, что, потеряв равновесие, она упала на спину.

– Вы ударили женщину! Вы – не джентльмен!

Пока Фрэнсис помогал Морин подняться, Джонни подумал, что ему все это мерещится. В его полной приключениями жизни его обзывали как угодно и обвиняли во всех грехах на свете, но впервые человек, желавший сказать ему что-то неприятное, высказал предположение, что он мог быть джентльменом! Следующие слова, вежливо произнесенные Фрэнсисом, окончательно выбили его из колеи:

– Я сейчас буду с вами боксировать, если только вы немедленно не попросите прощения у мисс О'Миллой!

Более прозаичная Морин подталкивала его приступить к драке немедленно.

– Давайте, Фрэнсис, набейте морду этому хаму!

На глазах у Джонни, который никак не мог в это поверить, Бессетт снял и аккуратно сложил пиджак, закатал рукава рубашки и стал в правильную боксерскую стойку, описанную в правилах, продиктованных маркизом Квинсбэрри. Прежде, чем Джонни успел оправиться от охватившей его оторопи, прямой удар левой разбил ему нос и смертельно травмировал его самолюбие. Шутка зашла слишком далеко, и Джонни бросился на Бессетта в нарушение всех правил английского бокса и ударил его коленом в низ живота. Его соперник скорчился от боли, и тогда он нанес новый удар коленом, на этот раз в лицо, одновременно ударив изо всех сил кулаком по голове. Оглушенный Фрэнсис поднял глаза, но увидел только какие-то призрачные тени. Джонни воспользовался этим и нанес удар правой, вложив в него всю свою силу. Получив удар в челюсть, джентльмен из Оксфорда упал на траву. Джонни не удалось долго радоваться победе, поскольку в бой вступила Морин. Застигнутый врасплох, Джонни поднял лицо, и ногти девушки прошлись по его щекам, оставив кровоточащие борозды. Рассвирепев, он ударил кулаком наотмашь и попал ей в левый глаз. Морин показалось, что она ослепла; это, вместе с болью, заставило ее упасть рядом с Фрэнсисом. В этот момент из-за дерева вышел Марти с револьвером в руке:

– Отличная работа, Джонни…

Колосс пожал плечами, презрительно указав подбородком на распластанные тела.

– Редкие дохляки!

Марти заметил:

– А малышка – молодец!… Но не будем ждать, когда они придут в себя… Бери коробку, и уходим!

Джонни подчинился, а потом вдруг спросил:

– Деньги тоже заберем?

– Нет. Будем честны. Мы получили наркогики, а он – деньги; наше дело сделано, а он пусть разбирается сам с хозяином, которого я уж постараюсь предупредить!

Фрэнсис первым пришел в себя. Ему потребовалось несколько минут, чтобы понять, где он… Вид побледневшего лица Морин с опухшим фиолетовым веком, окруженным разноцветным синяком, полностью вернул ему память и наполнил неожиданным горем при мысли о возможной смерти возлюбленной. Влюбленные всегда с удивительной быстротой переходят от оптимизма к пессимизму. Он осторожно погладил свою спутницу по щеке, прикоснулся к руке, стал слегка, очень осторожно похлопывать ее по щекам, а затем поцеловал в губы. Словно в средневековой сказке это возымело действие, и Морин, обведя затуманенным взглядом все вокруг, остановила его на Бессепе. Узнав его, она улыбнулась и прошептала:

– Вы говорили о дне мечтаний и поэзии, дарлинг[9]?

Фрэнсис едва не расплакался от этого нежного упрека, а Морин в этот момент поняла, что то, что она принимала за тени на лице своего друга, было ничем иным, как запекшейся кровью, стекавшей от носа; еще один, более тонкий ручеек, застыл у рассеченной брови. Сразу же позабыв о своей собственной боли, она попросила у Бессетта платок и попыталась как-то привесит его лицо в порядок, а затем, чтобы там не образовался синяк, она приложила к его шее ключ от своей комнаты, который всегда носила с собой во избежание материнских обысков.

Констебль Джек Эйвери, осуществлявший обход берегов Ди вблизи от Честера и напоминавший всем своим видом, что Англия всегда гордилась благонравием, прибыл к недавнему месту сражения, толкая перед собой велосипед. Увидев парочку, которая, по его мнению, явно нарушала моральные устои, констебль срочно окликнул их:

– Эй вы, где вы находитесь?

Морин насмешливо и довольно дерзко ответила:

– На берегу Ди… или мы ошиблись?

Джек Эйвери уже собирался было призвать эту девчонку к уважению по отношению к человеку, носящему форму полиции Ее Величества Королевы, но заметил ее левый глаз, украшенный столь необыкновенным синяком, и слова замерли у него на языке. Он машинально взглянул на парня, сидящего на земле, и ему показалось, что тот дышит с трудом. Констебль побледнел, увидев его раскроенную бровь и кровь, продолжавшую течь из носа. В негодовании Джек Эйвери повысил голос:

– Как же вам не стыдно драться? В вашем то возрасте!

У Бессетта было еще очень мало сил, чтобы отвечать, и за него это сделала Морин:

– Мы не дрались…

Констебль даже вздрогнул от подобного бесстыдства и сказал со злой иронией:

– Это что же, у молодежи появилась новая манера флиртовать?

Ирландка пожала плечами.

– Нужно признать, что папа был прав.

Вмешательство третьего персонажа, который в данном споре был вроде бы ни при чем, удивило полицейского.

– В чем же, интересно, так прав ваш отец?

– Он все время клянется, что на свете нет людей тупее лягавых и что в этом смысле английские лягавые побили все рекорды…

И улыбнувшись с наигранной скромностью, она добавила:

– … знаете, я ему не верила, но после встречи с вами…

У констебля было очень высокое мнение о своей персоне, и соседи по улице в Честере, где он жил, считали его важным человеком, с которым всегда полезно посоветоваться. Никто и никогда не позволил бы себе разговаривать с ним гак, как это делала эта зеленоглазая девчонка. Чтобы не выставить себя на осмеяние, он подавил обиду и почти вежливо сказал:

– Ясно… мисс из молодых людей, которые уважают только грубость…

Джек Эйвери уже собрался произнести красивую речь, как Фрэнсис Бессетт, наконец, придя в себя, предупредил его:

– Сэр, прекратите донимать мисс О'Миллой, иначе мне, к сожалению, придется боксировать с вами…

Констебля от этого даже передернуло.

– Вы будете боксировать с полицейским, который находится при исполнении обязанностей, сэр?

– К сожалению, сэр, с глубоким сожалением…

– Вы с таким же сожалением ударили эту девушку, сэр? Конечно, если она разговаривала с вами, как только что со мной, у вас могут быть смягчающие обстоятельства… И все же позвольте мне заметить, вы вложили в этот удар достаточно сил, а? Могу ли я узнать ваше имя?

– Фрэнсис Бессетт, а это – мисс О'Миллой.

– О'Миллой, вот как?… Следовательно, мисс – ирландка?

Сквозь сжатые зубы Морин спросила:

– А вы имеете что-то против ирландцев?

– Вовсе нет, мисс… Просто я думаю, что если бы ирландцы существовали во времена фараонов, то в Ветхом Завете они вошли бы в историю как восьмой бич Египта. А теперь можете ли вы сказать, почему вы подрались?

Бессетт расставил вещи по своим местам.

– Мы не дрались.

– Правда? Значит, следы на ваших почтенных лицах – обман зрения?

– На нас напали.

– Неужели? И кто же?

– Один гангстер.

– Да ну! И где же он теперь, этот нехороший человек?

– Извините, пожалуйста, но он не знал, что вы должны прийти, иначе обязательно дождался бы вас, чтобы вы смогли одеть на него наручники.

– Очень остроумно… Может вы будете так любезны сказать, почему этот человек привел вас в такое состояние?

– Потому что у нас были наркотики.

– Потому что у вас были наркотики…

До Джека Эйвери, наконец, дошло сказанное. Он почти закричал:

– Что вы сказали? Наркогики? Какие наркотики?

– Не могу точно сказать – кокаин или героин.

Констебль незаметно ущипнул себя и убедился, что это ему не снится. Он решил, что перед ним – либо ненормальные, либо преступники, которые под воздействием полученных побоев потеряли свою бдительность. Он аккуратно сложил блокнот, в который записывал ответы Морин и Фрэнсиса, и сухо приказал:

– Уверен, что сержант будет– очень рад выслушать вас.

– Мы сами будем рады увидеться с ним.

Ничего не понимая, констебль, предоставив Бессетгу вести велосипед, чем вызвал любопытство гуляющих, отвел их в Честер. В это время Морин думала о том, что скажет лодочник, когда они вернутся без лодки.

Сержант Николас Таккер ненавидел воскресенья, особенно, когда они выпадали на дни его дежурств. Его огорчало то, что сограждане, одев воскресные костюмы, на целых двенадцать часов прерывали обычные дружеские отношения, и никто из них не хотел зайти к Таккеру, чтобы развлечь его простой, ни к чему не обязывающей болтовней, позволяющей напоминать о дружбе. Это значило, что с самого воскресного утра у него было прескверное наст роение, и горе тем, кто нарушал в этот день закон на территории его участка! Итак, когда трио, состоящее из Джека Эйвери, Морин О'Миллой и Фрэнсиса Бессетта, вошло в помещение участка, при виде багрового лица констебля и побоев на лицах тех, кого тот уже считал преступниками, Николас Таккер обрадовался возможности на ком-то отыграться. В нескольких словах Эйвори обрисовал ему дело, и по мере продолжения рассказа очевидность ошибки констебля дошла до Таккера настолько, что он понял, что на этих двоих ему вряд ли удастся сорвать свою злость. Но едва констебль заговорил о наркотиках, его глаза радостно заблестели. Неужели этот придурок Эйвори напал на настоящее дело?

Спросив еще раз у Морин и Фрэнсиса их полные имена, он выслушал от Бессетта весь рассказ о его приключении с момента встречи с Джонни в баре. Нужно отметить, что хотя у Николаса Таккера был трудный характер, он был честным и достаточно умным человеком и сразу же понял, что Фрэнсис говорит чистую правду. Кроме того, он сам рассказал констеблю о наркотиках. И потом следы побоев на их лицах только подчеркивали правдивость истории: сержант достаточно прожил на свете, чтобы только по тому, как они смотрели друг на друга, понять, что у этой пары больше желания целоваться, чем обмениваться ударами. По тону начальника, которым он разговаривал с теми, кого констебль уже считал задержанными, Джек Эйвери понял, что попал не в очень приятную историю и вряд ли в этот раз газеты напишут о нем, как о герое.

– Мистер Бессетт, меня удивляет одна вещь… Этот мужчина говорил о деньгах, которые он, якобы, вам передал?…

– Он лгал, сержант! Он мне ничего не передавал. Кроме того, неужели вы думаете, что я согласился бы взять их от него?!

В доказательство своей невиновности Фрэнсис пошарил по карманам и с удивлением вытащил оттуда незнакомый конверт. Открыв его, он вынул пачку, состоящую из восьмидесяти банкнот по пять фунтов. Констебль удивленно присвистнул. Никогда ему не приходилось видеть столько денег. Пораженный Бессетт, ничего не понимая, вертел в руках банкноты. Таккер улыбнулся.

– Ну вот, мистер Бессетт… мне кажется, что агрессивность вашего обидчика имела свои причины… Вы получили неплохую сумму!

– Но когда?… Как?

Он рылся в памяти и никак не мог припомнить, чтобы он что-то получал от типа в клетчатом костюме, кроме ударов. Вдруг он вспомнил, как тот вставал с табурета, собираясь выйти из бара: он налег на Фрэнсиса, бормоча свои извинения. Должно быть, в этот момент он и засунул конверт в карман Бессетта. Фрэнсис попытался было объяснить все это сержанту, который уже не знал, какое решение ему принять, но вдруг ему пришла в голову счастливая мысль упомянуть о Брайсе Хеслопе. Они с Таккером позвонили в центральное управление, и, к счастью, Хеслоп оказался на месте. Сержант ввел его в курс дела.

– Инспектор Хеслоп хотел бы видеть как можно скорей вас, мистер Бессетт, и вас, мисс О'Миллой. Он просит подписать протокол описи и привезти ему сумму, которая находится у вас. Так что постарайтесь не потерять эти деньги по дороге, иначе вы станете должником Казны Ее Величества, а выплачивать четыреста фунтов – достаточно сложно для молодой семьи,– хитро добавил он.

Фрэнсис покраснел. А Морин подумала, что Николас Теккер был самым симпатичным лягавым, которого ей приходилось встречать.

Сидя на скамье верхней палубы ферри-бота и держась за руки, Морин и Фрэнсис видели, как в опускающемся над Мерси вечере росли доки Ливерпуля. Под впечатлением вечернего очарования и всех происшедших событий Фрэнсис обнял Морин за плечи и с беззаботностью влюбленных прошептал:

– Дорогая… вам не кажется, что это – самый красивый пейзаж в мире?

Дочь Пэтрика О'Миллой повернула распухшее лицо.

– Не забывайте, дорогой, что я вижу только одним глазом!