Любовь и проклятие камня

Глава девятая.

Три дня отряд гнал пленников в Ханян. Мороз крепчал, шли впроголодь. Многие так и не увидели столицы, умерев по дороге. Толпу безропотных людей прогнали через весь город к стенам магистрата. Тут их будут допрашивать, а, по сути, пытать, чтоб услышать новые имена, чтобы пролить новую кровь. А потом все повторится опять и так до бесконечности.

Соджун скривился, глядя в спину уже практически мертвых людей, которые пока еще шли своими ногами, они еще пока дышали, но это «пока» было таким никчемным, ничтожным, несущественным, что впору было надеяться лишь на одно – быструю смерть. Да только разве умирают предатели быстрой смертью? К моменту казни на площади они уже ничего не будут чувствовать, ощущать, понимать. Даже обрадоваться концу мучений толком уже не смогут.

От Син Мёна не ускользнуло скорбное выражение лица подчиненного. Он проследил за взглядом Соджуна и не то усмехнулся, не то возмутился:

– Вам, капитан Ким, будто жаль этих предателей?

Соджун вздрогнул, нашарил привычным движением ножны – боль в руке отомстила мгновенно и безжалостно. Мужчина даже опустил глаза. Начальник стражи тронул участливо за рукав здоровой руки, но Соджун тряхнул головой, дескать, не стоит переживать.

– Езжайте домой, – приказал Син Мён, – даю вам три… нет! Даю пять дней отдыха. У нас не было условий, как следует обработать вашу рану…

– Она не стоит того, чтоб о ней столько говорить.

– И все же! Не спорьте! – настаивал начальник стражи.

Соджун поклонился и повернул коня домой.

Он ехал по знакомым с детства улочкам, ехал мимо домов, где знал всех. Многие из этих домов опустели в ту кровавую ночь. Сейчас, к удивлению Соджуна, в некоторых из них вновь кипела жизнь – новые хозяева нарочито деловито обживались в домах сгинувших предателей. Капитан Ким отвернулся. И тут его сознание ожгло: а кто занял дом сановника Пак Шиу? Он уже хотел свернуть в проулок, как на дороге показалась телега, груженная навозом. Люди шарахались в сторону от пахучей повозки: женщины подбирали юбки, прятали носы под покрывало; мужчины прижимались к заборам, дети тыкали пальцем в возниц и их поклажу – одно недовольство кругом. Соджун дождался, когда рабы протащат телегу, и повернул к дому убитого сановника.

Ворота были все так же сорваны с петель и валялись здесь же, но желающих чем-то поживиться предостерегала красная веревка. Она преграждала путь, а на ярко-желтых листах, прикрепленных к ней, значилось, что этот дом такого-то предателя и изменника родины и ниже стояла печать семейства, которому отныне принадлежало поместье. Соджуну печать показалась знакомой, но он не вчитывался в написанное и, просто подняв веревку, прошел на территорию, ведя коня в поводу.

По огромному неприбранному двору, припудренному снегом, неугомонный равнодушный ветер гонял клок бумаги, сорванной, видимо, с какой-то стены. Бумага то замирала, зацепившись за неровность на земле, будто ждала чего-то, а потом, увлекаемая ветром, вновь бросалась куда-то. Соджуна даже передернуло. С пустых амбаров сорваны двери: ни зернышка риса не оставили чужие алчные руки. В доме остались лишь голые стены. Пусто. Шаги в мягких сапогах раздавались гулко и враждебно, словно дом узнал человека, ступившего в него. Половицы поскрипывали, и в этом Соджуну слышалось: «Чужой.. чужой…».

Он вышел во двор. Солнце выглянуло из-за белесых туч. Снег засверкал под его лучами, на миг ослепил, и мужчина смежил веки. Когда он вновь открыл глаза, то вдруг увидел перед собой этот прекрасный дом таким, каким он был до той страшной ночи.

Вот счастливая Сонъи, не в силах ждать, выбегает им с Чжонку навстречу. И глаза ее, как глаза матери, искрятся и блестят задором. Чжонку, сгорая от нетерпения, прибавляет шаг, почти бежит к девочке. Даром Соджун говорил о приличиях, даром! Елень грозит пальцем плутовке, но на ее прекрасных устах играет светлая улыбка, и сама она как свет, как солнце после грозы – яркая, лучистая, такая прекрасная! Хвансу и Хванрё играют в шахматы в чайном домике, откуда иногда доносятся звук щелбана и хохот победителя. Шиу поглядывает туда и удручённо качает головой: ну где это видано, чтоб в шахматы на щелбаны играли? Он спускается с крыльца и идет к Соджуну, улыбаясь и протягивая руку, и улыбка живая, искренняя…

Капитана даже качнуло, он взялся за косяк нетвердой рукой, потом опять посмотрел на двор, но видение пропало…Кто бы ни въехал сюда, здесь уже никогда не будет столько счастья и света, как раньше. На земле уже не осталось следов крови, но сама земля ничего не забыла. Она до самой тверди пропиталась страданием этой семьи. И Соджун – как ни крути – волею жестокосердной Судьбы тому виной…

Мужчина спустился с крыльца. Ветер вновь нырнул во двор, и тут до слуха капитана донесся страшный скрип. Так скрипит дверь на давно не мазанных петлях. Соджун пошел на звук. Через мгновение он был у той самой конюшни, где двое солдат измывались над Елень. Дверь хлопнула о прибитую вторую створку и вновь со страшным скрипом открылась, Соджун ее перехватил и вошел внутрь.

Пустые стоила. Старая солома шуршит под ногами, и здесь холодней, чем на улице. И все бы ничего – просто брошенная конюшня – кабы не веревки, свисающие с перекладины. Сейчас без своей ноши они не такие страшные и опасные, но тогда… Соджун скрипнул зубами.

– Убью, – промолвил он равнодушно и вышел из конюшни.

Он ехал по Ханяну, а мысли толклись в голове вяло, будто и они устали. Рука ныла сильнее. Может, все же стоит показать рану доктору Хвану? Все подобные царапины обычно заживали на Соджуне, как на собаке, а сейчас… Мужчина приподнял локоть и скривился от боли. Он бы и припустил, но от долгой качки в седле изрядно мутило, поэтому пришлось перейти на шаг. Вот попались на пути рабыни, идущие из его дома с корытами для стирки. Женщины остановились, узнав хозяина, и поклонились. Соджун едва кивнул. А чего ему раскланиваться с рабынями? Он отъехал от них шагов на десять, как вдруг резко обернулся. Сердце забилось сильней: Елень среди женщин не было, значит… Он толкнул коня пятками, и тот весело затрусил к дому, Соджуну от боли пришлось сжать зубы.

Рабы во дворе, увидев молодого господина, тут же бросились к нему. Соджун спешился, бросив поводья слуге. Анпё уже спешил с другого конца подворья.

– Хвала Небесам вы вернулись, господин! – кричал он.

Соджун смотрел на его согнутую в низком поклоне спину и готов был улыбаться. Он дома!

– Где отец? – спросил капитан магистрата.

– Во дворце, где же ему еще быть, – отвечал Анпё, принимая вещи от хозяина.

– А Чжонку?

– У учителя.

– Ясно, готовьте купель и обед. И вот еще, глянешь мне рану, тянет…

Анпё нахмурился.

– Может послать за доктором?

Соджун махнул рукой. Слуга вздохнул и оправился с хозяйским мешком в комнату и потому не видел, как молодой господин снял обувь на крыльце женской половины дома и шагнул в комнаты. Анпё не видел этого, поэтому не успел остановить, а Соджун из большой залы шагнул к двери комнаты, где он оставил Елень.

– Госпожа Елень, – позвав ее по имени, мужчина замолчал.

Не зная, что сказать далее, он толкнул дверь в комнату и замер на пороге. Месяц назад здесь он оставил Елень. Когда Соджун приходил к ней, она никогда не вставала, просто смотрела на него и молчала. И он молчал. О чем говорить с любимой женщиной он не знал. Она так и не надела те шелковые одежды, что он купил. Носила лишь некрашеную чиму и такую же грубую кофту. Сейчас же с места хозяйки этой половины поднялась красивая молодая женщина в дорогих шелковых одеждах. Она быстро вышла к Соджуну и присела перед ним, склонив голову, на которой в красивую высокую прическу были сколоты волосы. Такие прически благородные дамы не носят. Такие прически из накладных волос носят лишь кисэн. Соджун был так удивлен, так поражен, что не знал, как быть дальше.

Женщина выпрямилась перед ним. Она была младше его, ее звали Микён, что значило «ослепительно красивая». Имя полностью оправдывало себя: девушка была красива, стройна, к тому же талантлива. Она славилась игрой на каягыме17.

Соджун стоял как оглушенный. Он настолько не ожидал в этих покоях увидеть другую женщину, что даже не мог вымолвить и слова. Он видел перед собой лучистые и в то же время мягкие, темные, как чернослив, глаза, окутанные пушистым веером длинных ресниц, видел притягательную родинку на щеке, а в душе поднималась буря. Кисэн глянула на него мельком и вновь опустила взгляд.

– Молодой господин, вы верну…

– Почему ты здесь? – перебил ее Соджун.

Женщина вновь присела.

– Это мои покои, господин капитан.

– И как долго?

Микён, видимо, расслышала в его словах нотки гнева и подняла на него свое прекрасное лицо.

– Господин…

– Я спросил тебя!

– Ваш отец привез меня почти месяц тому назад.

Соджун сжал кулаки. Старик дождался отъезда сына и привел в дом наложницу. Ему почти 70, какая наложница? Если только развлекать его игрой на каягыме… На большее же политик просто не способен уже. В таком возрасте привести в дом кисэн – лишь людей насмешить! Капитан глянул еще раз на девушку и вышел. Он слетел с крыльца и остановился посреди двора. Из мельтешащей по двору челяди он не находил ни Елень, ни ее детей. Страх нехорошо касался ледяными пальцами живота. Соджун за руку поймал молоденькую рабыню.

– Где госпожа и дети?

– Вернулся? – прокричала с другого конца двора старая няня. Капитан выпустил девчушку и пошел к няне. Бабка помрачнела. – Ранен будто?

Соджуну было не до раны. Он отмахнулся от старухи, открыл только рот, но рабыня затащила его к себе в комнатку.

– Не кричи на весь двор, ни к чему, – проворчала она.

– Госпожа…

– Если ты при своем отце назовешь ее госпожой, она получит пощечину от него, – припечатала няня.

Соджун надвинулся на нее, но она ткнула пальцем в подушку, и сама уселась напротив мужчины.

То, что она рассказала, заставило Соджуна сжать зубы от злости. Все было хуже, чем он мог себе представить. Нет, политик сдержал свое слово: Елень и дети были живы, если только это вообще можно было назвать жизнью.

Едва только чжонрип Соджуна скрылся за поворотом, хозяин вызвал жену предателя и велел выделить ей с детьми самый плохой угол в доме для рабов, а няне, занимавшейся всеми хозяйственными делами, наказал дать им самую грязную и тяжелую работу.

– И что же это за работа? – спросил Соджун, чувствуя непомерную тяжесть на сердце.

Старуха вздохнула, зашамкала беззубым ртом – капитан не разобрал слов.

– Они ежедневно вывозят навоз из хлева и конюшни, а также чистят выгребные ямы, – ответила та сокрушенно.

На Соджуна было страшно смотреть. С его бледного похудевшего лица сошла последняя краска. Меж бровей пролегла глубокая скорбная морщина, а в глазах плескалась такая боль, что не вздохнуть!

– Ты должен был видеть их, – меж тем сказала няня, – ты же от западных ворот вернулся?

Соджун не отвечал. Сейчас он даже не чувствовал ничего. Душу рвала какая-то тонкая струнка отчаяния. Он чувствовал, будто на него рухнули Небеса. Елень в доме, где он обещал ей приют, стала самой грязной рабыней. Чистить выгребные ямы – что может быть ужасней! Мужчина поднял на няню глаза, наполненные гневом, настоянном на обиде.

– Как же… ты…, – только и смог сказать Соджун.

Старуха вспыхнула тут же:

– А что ты можешь дать? Ты уехал, а как к ней относится твой отец, тебе говорить не надо! Чжонку ее госпожой называл, так каждый раз Елень пощечину за это получала! Поди помнишь, какая рука у отца?! Она пока два дня дома была после твоего отъезда, так только и слышала: «Эй, ведьма!», даже откликаться стала. На кухню он ее не пустит: думает, что она его отравит. Стирать на реке? Так вода такая ледяная! Таскать воду? Так только на скотный двор нужно ежедневно почти сто ведер, а купель? А кухня? У нас эту работу недаром мужчины выполняют. Чистить конюшни и хлев не так уж страшно… Вонь, ну и что? Зато хозяин успокоился. Они же нагрузили телегу и утащили ее. Путь не близкий. Пока туда, пока обратно, глядишь, и солнце село. Я им еды даю с собой, котелок. Пока туда дотолкали, выгрузили – сели, пообедали. Потолкали обратно. Я им воды нагреваю к возвращению. Не купель, конечно, но все же. А Елень меня даже поблагодарила, дескать, и она подальше от постылого дома, и хозяин доволен – глаза ему никто не мозолит. Это как одним камнем двух птиц убить…

– Подожди! – вдруг перебил Соджун. – Ты говоришь, что я должен был видеть их?

Старуха пожала плечами. И тут капитан вспомнил чумазых рабов с телегой, груженной навозом. Он прокрутил в голове воспоминание, но не смог вспомнить ничего путного. Повстречав такую поклажу, отвернешься, а не приглядываться станешь. Рабы они рабы и есть. Сейчас мужчина даже не мог вспомнить, сколько рабов тащили телегу. Он скрипнул с досады зубами и поднялся.

– И еще, Соджун, мальчик мой, послушай меня свою старую няньку. Не называй ее госпожой. Возможно, при тебе отец и не тронет ее, но потом… Ты ведь даже не узнаешь об этом: она гордая – не пожалуется!

– Дети? – едва слышно спросил капитан.

– Их он не трогает. Знаешь, он боится Елень. Боится ее зеленых глаз. Сказал, что они как змеевик, а это, дескать, дурной камень!

Соджун хмыкнул. Его отец стареет. Раньше его было не напугать поверьями, проклятьями и прочей чертовщиной, сейчас же… Да и наложница эта…

Няня будто подслушала.

– А девка эта Елень терпеть не может! – заявила она. – Вот ее припугни. Да хорошенько, чтоб неповадно! А то она тут в отсутствие хозяина и глаза его, и уши. Тебя она будет бояться. Я, правда, ей тоже сказала, что насыплю яда в чашку, если она не угомониться.

Мужчина едва усмехнулся. Его няня не только припугнуть могла… Он покинул комнату няни, постоял во дворе. На душе было тяжело. Няня права. Не Соджун хозяин в этом доме – не ему распоряжаться. Он вновь попытался вспомнить телегу и рабов – не вспомнил. Ну тащат рабы телегу и тащат… Если бы он тогда знал… Если бы он узнал Елень… И что? А ничего! В этой ситуации он ничего не может сделать.

Анпё выскочил из кухни и сказал, что обед готов. Соджун скрипнул с досады зубами и ушел в свои покои.

Солнце повернуло к вечеру, когда была готова купель. Анпё помог разоблачиться хозяину. Он что-то ворчал по поводу раны и прочих шрамов, которых на хозяине, по словам слуги, было столько же, сколько на худой собаке блох. Соджун даже улыбнулся. К Анпё он никогда не относился как к рабу. Получив его в подарок, семилетний Соджун не понимал, что ему с этим самым рабом делать. Анпё на тот момент было столько же. Ему было стыдно жаловаться на свою жизнь. Его никогда не били, не оскорбляли, кормили, одевали. Пожалуй, единственное, что тяготило Анпё, так это то, что он до сих пор не был женат.

Когда он должен был жениться, умерла молодая госпожа, и Анпё, верный своему хозяину, отказался от свадьбы и невесты. Соджун, узнав об этом, отдал своему рабу его же бирку, где значилось, что отныне он свободный человек. Освобожденный от крепостничества раб стоял напротив молодого хозяина, придавленного горем, и не понимал, что происходит. Соджун объяснил. Анпё вернул бирку и пошел паковать вещи в дорогу. Через пару дней он все же нашел эту бирку в своих вещах, но с тех пор прошло много лет, а он все так же следует за своим господином, который не перестает искать ему жену. Соджун даже платит ему жалование. Анпё не на что тратить деньги, и он просто хранит их у хозяина в комнате. Тот, наверное, и сам не знает об этом.

– Рана плохая, – проворчал Анпе, тщательно шоркая хозяйскую спину.

– Как госпожа? – не слушая его, спросил Соджун.

Анпё вздохнул.

– Вы уже все знаете от няни, она все верно сказала. Чжонку за нее заступался, но только, чем больше он заступался, тем хуже становилось Елень.

Соджун хотел было поправить, что она не просто Елень, а госпожа, но промолчал. Он опрокинул на себя лохань воды, смывая пену. Отправил Анпё, и залез в купель.

Горячая вода расслабила измученное тело, но в голове не прояснилось. Как выйти из сложившейся ситуации, Соджун не знал. Рану дергало – рукой не пошевелить. Капитан попытался повернуть руку, чтоб рассмотреть все как следует – не получилось.

«Пес с ней», – вяло подумал он и откинул голову назад.

Сколько он так просидел, неизвестно. Хлопнула дверь. Соджун повернулся и увидел радостного сына. Улыбнулся и полез из купели. Мальчик бросился помогать.

– Вымокнешь, – проворчал отец, но тому было все равно.

– Не страшно, – ответил счастливый подросток. – Ого, вы ранены! Больно?

– Не страшно.

Чжонку помогал, а Соджун будто впервые видел сына. Подросток был ему по подбородок, еще пара лет – и он догонит отца. Он что-то говорил и говорил, но капитан не вслушивался, только улыбался. Так уж случилось, что они с сыном стали близки благодаря знакомству с семьей чиновника Пак Шиу… От семьи, правда, осталась горсть.

Они вышли из купельной в тот самый момент, когда в раскрытые ворота въехала телега. Человека, впряженного в нее, в наступающих сумерках было не узнать. Он шел, тяжело ступая, с натугой, держась обеими руками за лямки, перекинутыми через шею и плечи. Сзади телегу толкали трое. Соджун обмер, увидев это. Чжонку смолк у его плеча. Ворота со крипом закрывались, а процессия повернула в хозяйственную часть двора. Они были так увлечены своим делом, что не заметили хозяев.

Соджун дернулся за ними, но Чжонку перехватил его, нечаянно зацепив больную руку. От боли, ударившей по нервам, капитан на мгновение ослеп и оглох. Его качнуло, перепуганный Чжонку поддержал. Когда же сознание прояснилось, он шагнул было вслед за телегой, но сын остановил, загородив собой путь.

– Нет, отец, будет только хуже, – прошептал подросток и глазами показал на женскую половину дома.

Соджун оглянулся, и в то же мгновение закрылась створка окна, спрятав любопытную красавицу. У капитана от бешенства потемнело в глазах. И тут его сознание ожгла мысль: а ведь все просто! Он понял, что нужно сделать в первую очередь. Осознал и улыбнулся – от такой улыбки у Чжонку подкашивались ноги. Вот и сейчас он вглядывался в лицо отца и …боялся.

– Отец, – позвал ребенок неуверенно.

Тот посмотрел на сына, глаза блестели.

– Иди в мои покои, я сейчас подойду, – сказав это, он бодрым шагом пошел к женской половине дома, сбросил обувь на крыльцо и, не стучась, вошел в комнату Микён.

Не обращая внимания на девушку, он схватил ее за руку, сдернул с подушек и потащил за собой. Кисэн, не ожидавшая ничего подобного, не успевая за господином, наступила на собственную юбку и упала к ногам Соджуна. Тот глянул на красивую склоненную головку и присел. Он был так зол, что едва контролировал себя. Приподнял за подбородок прекрасное лицо, заглянул в чудесные глаза, которые сейчас переполняла злость, и улыбнулся.

– Микён, сколько тебе лет? – спросил он тихо.

Девушка отвела его руку и встала. Мужчина поднялся следом.

– Ваше поведение…

– Я спросил, сколько тебе лет?

– Двадцать шесть.

– Моему отцу почти семьдесят. Сколько ему еще осталось – неведомо. А вот что будет с тобой, я могу сказать. Ты никогда не сможешь стать полноправной хозяйкой этого дома. Никогда. Он уже в том возрасте, что не сможет оставить наследника, а значит уйдешь в том, в чем пришла. Сможешь прожить?

Девушка молчала.

– Я знаю, что ты рассказываешь ему о том, что происходит в его отсутствие. Я даже знаю, что больше всего его интересую я и госпожа Елень.

Кисэн фыркнула:

– Какая госпожа? Она рабыня!

Соджун замахнулся. Девушка вскрикнула, закрыла лицо руками и от неожиданности даже села на пол. Капитан усмехнулся и опустил руку. Девушка спустя мгновение глянула на него мельком и разозлилась еще больше, в ее глазах мгновенно вскипели слезы.

– Даже если на тыкве нарисовать полоски, она от этого арбузом не станет, – припечатал Соджун. – Хоть тебя и нарядили в шелковые одежды, ведешь ты себя, как продажная девка. А Елень даже в застиранном платье рабыни – госпожа. Она не отведет взгляд и не прикроется руками, даже если ее хотят ударить. А я ведь могу сделать все куда проще. Мой отец застанет тебя в моей постели. Я ему скажу, что ты меня соблазнила.

– Да я…

Молодой господин улыбнулся и наклонился к девушке.

– А кому он поверит: мне, своему единственному сыну, или шлюхе?

– Чего… чего вы хотите? – помолчав, спросила Микён.

Соджун посмотрел на нее. Девушка встретилась с ним глазами и замерла. Эти глаза больше не издевались, не смеялись, они были настолько переполнены болью, что она, продажная девка, видела эту боль, обернувшую сильное сердце, почти раздавив его. И этой боли было так много!

– Мне не нужно от тебя ничего, – проговорил устало мужчина, – просто не доноси на нее. Говори, что день, как день, ничего особенного. Они работали, ты тренировалась, я не показывался во дворе – вот и все. Обещаю, я тебя отблагодарю. Ты не только сможешь забрать все, что тебе подарил отец, но я поспособствую тому, чтобы ты потом не стала продавать себя за миску супа. Это выгодно для обоих. Представь, что мы, как те бездомные котята, которых ты втихаря прикармливала в Бёнгване.

Девушка вспыхнула и покраснела.

– Господин…

– Будь союзником, а не врагом, – проговорил Соджун. Микён кивнула. – Ты хорошая артистка. Притворяйся при отце – будь собой без него. Я в долгу не останусь. Ну?

Девушка подняла на него свое прекрасное лицо и кивнула.

– Я согласна.

Соджун улыбнулся и вышел из покоев.