Любовь и проклятие камня

Глава седьмая.

Приближалась середина ноября. На улице изрядно похолодало, хотя до больших морозов было еще далеко. Наконец, с рук Елень сняли повязки. Она сама держала ложку и уже могла передвигаться по своей комнате.

Соджун молча наблюдал за ней – за ним так же молча наблюдал отец. Старый политик больше не заикался о рабыне, живущей в покоях госпожи. Она будто перестала для него существовать. Ходил мимо ее окон и делал вид, что все, как и прежде. Соджуну иной раз становилось не по себе от этого. Он слишком хорошо знал отца. Знал, что тот с годами стал еще упрямее, терпеливее и что уж точно, он ничего не забыл.

Соджун все так же выполнял свои обязанности, каждое утро уезжая верхом в магистрат. Однажды на рассвете его призвал отец. Капитан убрал ногу из стремени и прошел в покои. Старый политик тоже собирался на службу: служанка помогала ему с облачением. Сын терпеливо ждал, пока тот оденется и сядет за свой столик, сам же остался стоять. Старик окинул его взглядом и вздохнул, указав на подушку.

– Я решил тебя женить, – заявил он, едва Соджун сел.

Тот, опешив, вскинул на него глаза.

– Не благодари, – продолжал старый интриган, – она из хорошей семьи. Ее отец чиновник пятого ранга. Девушка недурна собой. Кроме того, за нее дают хорошее приданое. Ваша свадьба будет через месяц.

Соджун едва усмирил свое возмущение. Он повел на отца усталым взглядом.

– Отец, я не желаю жениться…, – начал он, но тот перебил его, ударив ладонью по столу. Сын поднял взор на перекошенное от гнева лицо старика.

– Знаю я, чего ты хочешь! – процедил сквозь зубы политик. – Этому не бывать! Рабыня! Жена изменника! Глаза б мои не видели ни ее, ни ее выкормышей! Наложницей решил ее оставить? Да она глотку перережет тебе и мне!

– Отец!

– Молчи! Это мой дом! И пока я жив, здесь будет так, как я сказал! Завтра вечером мы идем в семью чиновника Хон. Ступай теперь! – рявкнул он напоследок и махнул рукой на дверь, давая понять, что разговор окончен.

Соджун, едва сдерживая гнев, тяжело поднялся и вышел из комнаты, забыв напоследок поклониться отцу. Сбежав с крыльца, он столкнулся с Елень. Она отвела глаза, поклонившись. Соджун бросил взгляд на окно комнаты отца, потом на женщину, которая так и не поднимала взор.

«Слышала, она все слышала», – мелькнуло в голове. Капитан вздохнул и бросился мимо нее к лошади, которую под уздцы держал Анпё. Его плечо едва коснулось ее плеча, а крупные бусины гыткыма скользнули по щеке, но она не обернулась. Лишь слышала, как он легко взлетел в седло и хлестнул коня. Жеребец, всхрапнув под ним, поспешил в открытые ворота.

Рабыня не смотрела вслед своему господину. Как только пришла в себя, она решила: ее ничто не волнует, ей безразлично, как живут хозяева в этом доме. Пока дело не касается ее самой и детей, она будет смиренно принимать все то, что приготовила судьба. Женитьба молодого господина едва ли коснется ее. В разговоре отца и сына была куда более интересная фраза: политик решил женить сына из-за нее! Наложница? Она откусит себе язык прежде, чем разделит ложе с человеком, погубившим ее семью.

Кипя от негодования и злясь на отца, Соджун устроил своим подчиненным адскую тренировку. С него в сорок ручьев катился пот, а он без устали поднимал и опускал то копье, то клинок, то, вертясь волчком в центре, рубился сразу с десятью противниками. Стражники, стискивая от досады зубы и сжимая мечи в ладонях, молча отражали удары начальника. Кто-то смелый предположил, что у капитана что-то случилось, Соджун огрызнулся и рубанул учебным мечом так, что дерево, не выдержав, треснуло. Син Мён остановился на крыльце и, внимательно глядя на своего помощника, орудовавшего двумя клинками сразу, что-то шепнул одному из стражников, стоящему в карауле. Тот кивнул в ответ.

В полдень Соджун предстал перед начальником магистрата. Син Мёна он уважал, но особой дружбы ни с кем из магистрата Ханяна не водил.

– Капитан, вам предстоит в скором времени сопровождать меня, – сказал глава магистрата и посмотрел на подчиненного. Тот стоял, будто воды в рот набрав. – В провинции вспыхнуло восстание. Нам нужно его подавить.

– Магистрату Ханяна подавить восстание? – переспросил Соджун.

– Это особое поручение его величества, – кивнул Син Мён.

«Его величества!? Считай, принца Суяна», – мелькнуло в голове капитана.

– Выезжаем через три дня. Уладьте все свои дела, – продолжал Син Мён, – я очень надеюсь на вас, капитан Ким.

Тот поклонился и вышел.

Соджун не мог не поехать. Он не мог отменить поездку. У него на это не было веских причин. Вообще никаких. Вернее, была. Но он не мог ее озвучить. Он не мог сказать, что боится оставлять госпожу Елень со своим отцом. Для того она, как мозоль, как бельмо, как заноза. Старик, наверняка, уже придумал, как избавиться от жены изменника. Что-нибудь изощренное, и это было пострашней пока еще призрачной свадьбы Соджун не думал ни о предстоящем торжестве, ни о невесте, с которой ему предстоит познакомиться. Нужно было как-то обезопасить любимую женщину. Он закрывал глаза и видел ее вновь висящей посреди конюшни.

«Нужно что-то придумать», – решил капитан и поспешил вновь к подчиненным.

– Ты сегодня позже обычного, – проворчал старый политик, встречая сына во дворе усадьбы.

Соджун поклонился. Он устал. Устал так, что едва стоял на ногах. Но это физическое утомление не шло ни в какое сравнения с муками души. Вот уедет он, и отец… Соджун посмотрел на него и вздохнул. Когда-то старик был силен и статен. Годы согнули его, ноги утратили силу и скорость. Рука, держащая ложку, порой дрожала. Одно осталось в той же силе и не утратило, а даже прибавило страсти – ум: изощренный, коварный, расчетливый. Отец уже все продумал. Он уже решил судьбу сына. Женитьба на дочери сановника принесет ему такую выгоду, о которой капитан даже не подозревает. Впрочем, как и невеста. Они оба были разменной монетой жадных родителей. Ей-то какая радость связывать свою жизнь с вдовцом вдвое старше себя? Да и дети ее никогда не будут наследниками рода, пусть их хоть дюжина будет. Все перейдет Чжонку, потому что тот первенец. Интересно, как на женитьбу отреагирует тесть? Или два старика это сообща придумали?

– Мне нужно с вами поговорить, – сказал Соджун.

Политик улыбнулся и пошел в свою комнату, сын – следом.

Когда рабы, принеся столы с едой, ушли, оставив отца с сыном наедине, Соджун встал перед отцом на колени и поклонился в пол.

Он не видел, но знал – понимал, чувствовал – сейчас его отец ликует. Он рад такому поведению отпрыска. Он наслаждается унижением собственного сына, желавшего одного – защитить любимую. Сейчас старик был даже рад, что у него есть такая отличная ниточка, за которую он, чтобы добиться желаемого, так умело дергал. Все, что он не попросит сейчас у лучшего мечника Чосона, тот исполнит, лишь бы… И этих «лишь бы» может быть сколько угодно.

Старик посмотрел на макушку сына, улыбнулся уголком рта и тут же принял строгое выражение.

– Не смей так кланяться другим! – проворчал он, но Соджун услышал в этом не заботу, а лишь удовольствие старого интригана. Мужчина, сжав кулаки, скрипнул с досады зубами.

Он выпрямился и посмотрел родителю в глаза.

– Я согласен жениться на той девушке, – сказал сын и замолчал.

Старик выждал немного, но продолжения так и не последовало.

– Видимо, ты чего-то хочешь взамен, – пробормотал он, разливая вино по чашкам.

Соджун вновь поклонился.

«Какой послушный», – хмыкнул довольно про себя политик.

– Через три дня я уеду вместе с начальником магистрата Син Мёном на подавление восстания в провинции Чолла, когда вернусь, не знаю, – начал Соджун, взвешивая каждое слово, – поэтому свадьбу придется отложить.

Старик отпил глоток из своей чашки и кивнул.

– Но я договорился о встрече на завтра, – напомнил он.

– Я познакомлюсь с невестой по возвращении. Если я не вернусь, то для нее лучше будет, если брачный договор не состоится. Так она сможет еще принять предложение о браке.

– В твоих словах есть смысл, – хмыкнул отец.

Соджун выдохнул про себя.

– Я женюсь, как только условимся о свадьбе, но…, – капитан запнулся и не сводил глаз с родителя. Тот молчал и никак не помогал ему. – Но я прошу вас принять Елень и детей.

Старик поставил чашку и выпрямился.

– В качестве кого? Твоей наложницей она не…

– В качестве рабов. Не продавайте их, не ссылайте. Они могут работать, но только чтоб…

– Слишком много условий! – перебил старик. – Они моя собственность!

– Они моя собственность! – припечатал Соджун, удивляясь и пугаясь собственной наглости.

Отец вытаращил на него глаза, уже открыл, было, рот, чтоб прикрикнуть, но сын не позволил.

– Вы забыли? Это моя награда от его высочества принца Суяна. Награда за ту ночь. Или вы хотите ее оспорить?

Старик захлопнул рот и отвернулся. Сказать что-то в противовес он не мог. Принц Суян при нем подарил этих четверых Соджуну. Претендовать на подарок от венценосной особы было бесчестно. Тем более, когда это – награда твоего сына.

– Отец, – позвал Соджун.

Тот перевел взгляд на него. Соджун пытался прочесть мысли старика, бороздившие морщинистое чело, но он никогда не мог понять своего отца. Старик с досады покачивался над столиком. Капитан молчал, сгорая от нетерпения.

– Кто я, чтобы спорить с его светлостью принцем Суяном? – наконец проговорил политик. А потом он так посмотрел на своего сына, что у того мир качнулся перед глазами. – Я даю тебе слово: эти четверо не покинут нашего дома, но ты поклянешься мне, что она никогда не будет твоей наложницей. Если ты нарушишь данное слово, клянусь Небом, эта ведьма умрет. И поверь мне, в тот миг она сама будет звать смерть. Уж я постараюсь.

Соджун, пораженный в самое сердце, оглушенный собственный страхом, сжал кулаки, чувствуя, как ногти вонзаются в ладони. У него от напряжения взмокла спина. Он едва различал слова отца. Они вливались в ухо, отравляя сознание, убивая душу. Было трудно дышать, еще тяжелее – осознать черствость родителя, наслаждавшегося твоей слабостью, упивавшегося ею. Соджун, загнанный в угол, готов был согласиться и на большее. Те условия, что выдвигал отец, его не пугали. Его страшила та уверенность, что источал политик, когда говорил о смерти Елень. Капитан знал: рука отца не дрогнет, поднимаясь на эту женщину. И то, что Соджуну чужестранка была так дорога, сейчас было на руку старому интригану. Своенравный сын превращался в послушную и бездушную марионетку.

Соджун склонился перед отцом, тем самым принимая правила игры. Потом поднялся и покинул покои родителя.

Оказавшись во дворе, он задышал открытым ртом, вдыхая стылый воздух и усмиряя собственное ярившееся сердце. Обвел взглядом родной двор, который превращался в тюрьму для него и его возлюбленной. Столько лет он прожил здесь, но никогда не был счастлив. Его старший брат Хёнчжун утонул в семнадцать лет. Соджуну тогда едва минуло семь. Брат был отрадой и единственной семьей выросшего без матери ребенка. Отец любил жену, наверно, поэтому не простил сына, укравшего его любовь. Он и увидел Соджуна, когда впервые призвал его к себе после смерти первенца. Семилетний ребенок глядел исподлобья на родителя и боялся его до дрожи в коленях. А тот смотрел на него тяжелым взглядом из-под сведенных на переносице бровей и молчал. Молчание было настоящей пыткой. Как разговаривать с отцом, ребенок не знал. Через несколько лет отец отдал его в ученики лучшему меченосцу Чосона, и мальчик увидел и узнал другой мир, другую жизнь. А потом в его душу вошла любовь, заполнив мысли и чувства. Не просто любовь – отрада всей жизни.

Соджун был так погружен в свои мысли, что не заметил сына, подошедшего к нему. Чжонку смотрел, смотрел на отца, а потом кашлянул, привлекая к себе внимание. Отец оглянулся.

«Я не отличаюсь от старика. Я так же воспитал сына. Сколько раз я говорил с ним? Сколько раз я играл с ним в бадук14 или шахматы? Рад был бросить ребенка на Анпё и сбежать на службу. На службе проще», – вдруг осознал с тоской в сердце Соджун.

– Почему ты еще не спишь? – спросил он.

Чжонку неуклюже улыбнулся, потом вдруг посерьезнел, стрельнул на отца снизу вверх глазами и вновь попытался улыбнуться.

«Он не знает, как себя со мной вести. Горе-отец из тебя получился, Ким Соджун», – с горечью подумал капитан магистрата.

Он подошел к сыну. Тот сразу поклонился.

– Пойдем, поговорить нужно, – сказал отец и направился в свои покои.

Он разоблачался, а руки едва поднимались. Ноги, переступив порог комнаты, вдруг отяжелели. Чжонку сразу заметил это. Он подошел и помог отцу снять облачение. Соджун смотрел на сына и молчал.

– Может, вам купель приготовить? – спросил подросток.

Тот отрицательно мотнул головой.

– Я уеду через три дня, когда вернусь, не знаю, – начал Соджун.

– Вы боитесь за госпожу? – тихо спросил Чжонку.

Отец на это лишь глубоко вздохнул:

– Твой дед обещал ее не трогать, но…

– Я заступлюсь! Не бойтесь! – так же шепотом, но с жаром произнес мальчик.

Соджун улыбнулся одними губами.

«Чем я был занят, что не уделял ему должного времени? Мы даже не охотились вместе ни разу», – удрученно подумал капитан.

– Думаю, у тебя скоро появится мать, – сказал он вслух.

– Госпожа Елень?

Соджун даже вздрогнул. Он сжал плечо сына, и тот вскинул удивленные глаза.

– Твой дед хочет меня женить, – ответил Соджун, вздохнув.

– А вы … вы не хотите?

– Кто ж меня спрашивает…

Чжонку посмотрел в глаза отцу, и тот вдруг понял, сейчас ребенок очень сильно походил на свою умершую мать: та тоже смотрела с благолепием и обожанием.

– Отец, а вы? Вы тоже не спросите меня, когда придет мое время? – тихо проговорил юноша.

На это Соджун лишь еще раз вздохнул.

– Ты не сможешь меня известить, если что. Я сам не знаю, где мы будем. Будь осторожен: твой дед – страшный человек. Ты дорог ему, но он любит делать больно именно дорогим ему людям. Так, он считает, делает их лучше. Ступай. Поздно.

Чжонку что-то хотел сказать, но передумал в последний момент и, поклонившись, вышел. Капитан магистрата вздохнул и лег спать. Завтра предстояло еще одно дело. Может, хоть так удастся обезопасить госпожу от жестокосердого отца?!

Всеми домашними делами заведовала старая няня. Она была даже не Соджуну няней, а являлась кормилицей15 его матери. Когда у шестнадцатилетней рабыни родился первенец, в то же время родилась дочь и у госпожи. Чтобы аристократке не портить грудь, девочку кормила рабыня, и для девочки эта рабыня стала ближе родной матери. Когда пришло время покинуть отчий дом, мать Соджуна взяла с собой не молодую рабыню, а свою няню. Та с радостью пошла за своей госпожой, оставив сына и мужа. Сейчас кормилице было уже почти 80 лет, но она сохранила крепость духа и жила, как казалось самому молодому господину, вне времени. Соджун был привязан к няне. Накупив на рынке сладостей, он поскребся в ее комнату.

– Что тебя привело в мою лачугу? – тут же прозвучало в ответ. Она единственная из всей челяди обращалась с ним и Чжонку неформально. Соджуну это, почему-то, грело сердце.

Он толкнул дверь и вошел. Кормилица осталась сидеть на своем месте, так и не выпустив из рук мотка с нитками. Ее лицо было, как печёное яблоко, – обожжённое солнцем и сморщенное временем. Такой ее помнил Соджун и в детстве.

Няня посмотрела на него. Хитро улыбнулась, заметив сверток в руках.

– Зачем пожаловал?

– Няня, ты в нашем доме самая главная, – тут же сказал Соджун.

Старуха хмыкнула и завертела моток быстрее.

– Знаю я, что тебе гложет. Езжай спокойно. Я присмотрю за ними. Твой отец сейчас очень занят, чтобы лезть в дела рабов, – проскрипела бабка и посмотрела на своего молодого хозяина.

Тот стоял, едва не подпирая макушкой чжонрипа низкие стропила лачуги, вытянув руки вдоль тела. Он сжимал в руке сверток и молчал, глядя на проницательную няню. Она, как всегда, все знала, все видела. Ничего от нее не скрыть.

– Он приставит их к работе, как только ты сядешь на своего коня, но не печалься, я подберу им работу по силам, – продолжала няня, – ступай, молодой господин.

– Возьми, няня, твоя любимая хурма, – кое-как проговорил Соджун, протягивая сверток.

Он приготовил речь. Он продумал каждое слово, чтобы поговорить с няней, понимая, что она, по сути, единственная, кто может облегчить жизнь несчастной семьи во время его отсутствия. Вот только няня все давно знает. От осознания этого тепло щекотало в груди.

Бабка взяла сверток, засунула туда свой нос, запричитала, что у нее и зубов-то нет, чтоб съесть это лакомство, а потом глянула на мальчика, который на ее глазах превратился в такого мужчину, и вздохнула.

– Но ты должен вернуться! Если тебя там убьют…, – сказала она.

– Вернусь, я обязательно вернусь, – ответил Соджун, поклонился и вышел. На душе стало немного легче.

Через два дня он уехал. Анпё седлал лошадей, рабыни собирали вещи и провизию, а Соджун поглядывал на окна женской половины дома. Там, за закрытыми ставнями, была она. Он не ждал, что она выскочит его провожать, умоляя беречь себя. Он просто чувствовал, как сжимается собственное сердце. Старый политик напутствовал сына служить государю и стране и не щадить преступников. Соджун его почти не слышал. Чжонку молчал подле деда, и лишь когда тот отошел, взялся за стремя отца, шагая рядом с конем. Дойдя до ворот, подросток отпустил стремя и снизу вверх молча посмотрел на отца. Соджун улыбнулся одними глазами.

– Берегите себя, отец, – проговорил подросток и поклонился.

Соджун тронул коня коленями, и тот шагом отправился со двора. Капитан не оглядывался и потому не видел, как приоткрылась створка окна женской половины и зеленые глаза провожали его. Он ехал вдоль забора поместья и на дом не глядел.